CC BY
74
16. Маслов,Ю.С. Перфектность / Ю.С. Маслов // Избранные труды: Аспекто-логия. Общее языкознание. М., 2004.
17. Петрухина, Е.В. Семантические доминанты русской языковой картины мира: представление динамических явлений /Е.В. Петрухина // Проблемы функциональной грамматики: Семантическая инвариантность/вариативность. СПб., 2003.
18. Пожарицкая, С.К. Русская диалектология / С.К. Пожарицкая. М., 2005.
19. Поспелов, Н.С. О значении форм прошедшего времени на -л в современном русском языке / Н.С. Поспелов // Учен. зап. Моск. гос. ун-та. Тр. каф. рус. яз. Кн. 1, вып. 128. М., 1948.
20. Поспелов, Н.С. О двух рядах грамматических значений глагольных форм времени в русском языке / Н.С. Поспелов // Вопр. языкознания. 1966. №2.
21. Прокопович, Е.Н. Глагол в предложении: семантика и стилистика видовременных форм / Е.Н. Прокопович. М., 1982.
22. Пупынин, Ю.А. О связях субъектно-сти и модальности в русском языке / Ю.А. Пупынин // Модальность в ее связях с другими категориями. Новосибирск, 1992. С.50 - 57.
23. Телин, Н.Б. О системном статусе перфектного значения в функциональной грамматике / Н.Б. Телин // Язык: система и функционирование: сб. науч. тр. М., 1988. С.241 - 242.
24. Терентьева, Е.В. Семантика перфект-ности в древнерусских формах прошедшего времени от глаголов действия, состояния, отношения / Е.В. Терентьева // Научные школы Волгоградского государственного университета. Русский глагол: История и современное состояние. Волгоград, 2000. С. 455 - 470.
25. Терентьева, Е.В. Лексико-граммати-ческая семантика перфектности претеригаль-ной парадигмы русского глагола / Е.В. Терентьева // Изв. вузов. Сев.-Кав. регион. №3. Общественные науки. Приложение. Ростов н/Д., 2006. С.66 - 67.
26. Томмола, X. Перфектное значение в русском языке / X. Томмола // Studia slavica finlandensia. Helsinki, 1993. Т. 10.
27. Архангельское Евангелие 1092 г. М., 1997.
28. Выголексинский сборник / под ред. С.И. Коткова. М., 1977. Л. 5, 8.
29. Лаврентьевская летопись // Полн. собр. рус. летописей. Т. 1. М., 1977.
30. Кулькин, Е.А. Прощеный век: Трилогия. Крушение: роман / Е.А. Кулькин. Волгоград, 2000.
О. В. ПЛИШИНА (Ростов-на-Дону)
ПРОБЛЕМА ИЗУЧЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ КАК КОМПОНЕНТА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЧИ В ПРОЗЕ М.А. БУЛГАКОВА
Рассматривается внутренняя речь как компонент художественной речи в повести
М.А. Булгакова «Собачье сердце». Особое внимание уделяется аспектам исследования внутренней речи как формообразующей доминанты диалогического фрагмента текста.
М.А. Булгаков является одним из немногих русских писателей, кому удалось органично и зримо объединить в своем творчестве традиции XIX и новаторство XX вв., диалогически связать их. Этот синтез позволяет отнести автора «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты» к художникам культурологического склада, чье творческое мышление рождено на стыке двух глобальных культурных эпох: относительно гармоничного XIX в. и трагического XX в.
Отметим, что при жизни автора повесть «Собачье сердце» не публиковалась. Впервые в СССР она была опубликована лишь в журнале «Знамя» в 1987 г. (№6). В 1923 - 1925 гг. М.А.Булгаков пишет одну за другой три сатирические повести: «Дьяволиаду», «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Окончив роман «Белая гвардия», посвященный сравнительно недавнему прошлому, Булгаков создает вещи, практически не отделимые от современности в самом прямом, узком смысле слова. «Дья-волиада» повествует о времени только что миновавшего военного коммунизма; с описания тех же скудных, голодных и холодных лет начинаются «Роковые яйца»; фон «Собачьего сердца» - Россия 1920-х годов.
Повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце» замечательна тем, что в ней присутствует большое количество ярких образцов внутренней речи, более того, повествование ведется от лица собаки в виде внутренних диалогов и монологов. Существует два основных типа монолога. Во-первых, монологическая речь представляет собой процесс целенаправленного со-
© Плишина О.В., 2008
общения, сознательного обращения к слушателю и характерна прежде всего для устных форм речи: научной (например, лекция или доклад), судебной и получившей в последнее время широкое распространение публичной речи. Наиболее полное развитие монолог получил в художественной речи. Во-вторых, монолог - это речь наедине с самим собой, т. е. монолог здесь не адресован непосредственному слушателю (это так называемый «внутренний монолог») и, соответственно, не рассчитан на ответную реакцию собеседника.
Термином «внутренняя речь» обычно называют беззвучную, мысленную речь «про себя», которая возникает при обдумывании какой-либо ситуации, размышлении по поводу чего-либо. Внутренняя речь тесно связана с языком и мышлением и деятельностью человека в целом, поэтому проблема внутренней речи является одной из важных проблем философии языка, находящейся на стыке психологии и лингвистики [1. С. 66].
Речевое поведение - часть жизнедеятельности человека в мире действительности. Во «вторичной действительности», какой можно считать мир художественного произведения, речевая деятельность персонажей представляется читателю как деятельность, имеющая проекцию в реальности, в связи с чем диалог является основной формой речевого поведения персонажей [2. С. 72].
Н.В. Изотова (2006) в монографии «Диалогическая коммуникация в языке художественной прозы А.П. Чехова» отмечает, что в прозаическом произведении общение может быть представлено в диалогическом фрагменте текста, в котором, по сравнению с естественным общением, отсутствуют обязательные для общения параметры. Автор вводит термин «условный диалог» - это художественный диалог, в котором один или несколько параметров (локально-темпоральный, персонажный, репликационный) трансформированы так, что в результате возникает общение, не имеющее проекции в реальной речевой действительности. Типы условного диалога выделяются в зависимости от того, какой из обязательных параметров общения отсутствует или как он представлен в диалоге.
Автор создает произведение для читателя. Творение автора, созданное его
творческим сознанием, всегда адресовано воображаемому читателю, поэтому диалогичность произведения и его существование затем в сознании читателя, его возможная интерпретация читателем как бы сопутствуют написанию произведения. А.П. Скафтымов отмечал: «Сколько бы мы ни говорили о творчестве читателя в восприятии художественного произведения, мы все же знаем, что читательское творчество вторично, оно в своем направлении и гранях обусловлено объектом восприятия. Читателя все же ведет автор, и он требует послушания и следования его творческим путем. И хорошим читателем является тот, кто умеет найти в себе широту понимания и отдать себя автору» [3. С. 142].
Повесть «Собачье сердце» начинается долгим гласным звуком «у-у-у-у-у». Этот стилистический прием настраивает читателей на то, что этот долгий звук может исходить от какого-либо животного. Следовательно, мысль о том, что в дальнейшем последует какой-либо разговор, даже не возникает в сознании читателей. Однако именно этим звуком и начинается повествование от «лица» животного - собаки. Повествование построено полностью на внутренней речи, в частности, монологе, что вполне логично, т. к. собака не может говорить. Этот факт неоспорим и принимается читателем: «У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу!
О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревет мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязном колпаке — повар столовой нормального питания служащих центрального совета народного хозяйства — плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий. Господи, боже мой - как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь.
Чем я ему помешал? Неужели я обожру совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь ? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной пречистенской команды.
Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Последнее дело, вроде грибов.
Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо - грибы, соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция. Это дело на любителя все равно, что калошу лизать... [4. С. 119].
Собака оценивает ситуацию при помощи сниженной нормативной лексики: вор с медной мордой, жрут. Однако эти выражения присущи и людям, а вот сравнение все равно, что калошу лизать характеризует именно собачий стиль мышления.
С первых страниц повести становится очевидным то, что мысли собаки не совсем обычны. Им не свойственны привычные животные инстинкты, вернее, они присутствуют лишь при перечислении разных вариантов добычи пищи для бездомной собаки. Очевидно также то, что пес рассуждает как разумное существо, причем с долей критики как настоящего своего положения, так и всей ситуации в стране в целом: - Но вот тело мое изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что - как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление легких, а, получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу... [4. С. 120].
В монолог собаки о своем бедственном положении вплетается обращение граждане, что является свидетельством внутренней диалогизированной конструкции внутри монолога. Для приведенного примера характерен обратный порядок слов: поползу я на животе, ослабею с целью привлечь к себе внимание, вызвать жалость, настроить на сочувствие читателей: Дворники из всех пролетариев - самая гнусная мразь. Человечьи очистки, самая низшая категория. Повар попадается разный. Например - покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас. Потому что самое главное во время болезни - перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы,
махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из совета нормального питания. Что они там вытворяют в нормальном питании - уму собачьему непостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают [4. С. 120].
Просторечная, сниженная нормативная лексика (гнусная мразь, перехватить кус) с употреблением обратного порядка слов махнет Влас кость характерна для данного примера. Интересно замечание собаки по поводу поведения людей: Бегут, жрут, лакают, где глаголы, характерные для человеческой речи бегут, жрут, перемежаются с лексикой собаки лакают.
Иная машинисточка получает по их разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он ее не каким-нибудь обыкновенным способом, а подвергает французской любви. С... эти французы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, и все с красным вином. Да... Прибежит машинисточка, ведь за 4,5 червонца в бар не пойдешь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщины - единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает... Подумать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пяти алтынного не стоят, потому что остальные 25 копеек завхоз уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовой накормили, вот она, вот она... Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй, он и заорет: до чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду — все на женское тело, на раковые шейки, на «Абрау-Дюрсо». Потому что наголодался я в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне ее, жаль! Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне... Куда пойду? У-у-у-у-у!..
- Куть, куть, куть!Шарик, а Шарик... Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Ух... [4. С. 121].
Уменьшительно-ласкательная форма существительных машинисточка, фильдеперсовые чулочки используются для придания иронического оттенка смыслу повествования. В канву монолога Шарика включен монолог мнимого начальника, от лица которого может исходить следующая речь: он и заорет: до чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду - все на женское тело, на раковые шейки, на «Абрау-Дюрсо». Потому что наголодался я в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Пример интересен тем, что в нем присутствует языковое явление, называемое парцелляцией. Парцелляция (от фр. parcelle - частица) - интонационно-стилисти-ческая фигура: синтаксическое выделение отдельных частей или слов фразы (чаще всего однородных членов) в качестве самостоятельных предложений с целью усиления их смысловой весомости и эмоциональной нагрузки в тексте. В данном примере автор многократно использует этот стилистический прием для усиления эффекта внутреннего монолога собаки: вот она, вот она...; Дрожит, морщится, а лопает..; дома тепло, ну а мне, а мне...;Жаль мне ее, жаль! - фраза с повтором и восклицанием для усиления эффекта произносимого внутреннего монолога, Куда пойду? У-у-у-у-у!.. - речь человека, трансформированная в вой собаки. Интересны последние две строки. Сначала читатель думает, что реплика-ответ исходит от машинистки, про которую говорит нам главный персонаж-собака: Куть, куть, куть!Шарик, а Шарик... Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Однако потом очевидно, что эту фразу сформулировал сам Шарик от лица девушки-маши-нистки. Автор это показывает через стилистический прием - введение междометия ух. Совершенно очевидно, что этот
возглас принадлежит собаке, которая жалуется на свою судьбу, и ей бы хотелось, чтобы такую фразу сказал человек.
Н.В. Изотова отмечает, что в художественной литературе общение человека с животным имеет разнообразные формы, поскольку в литературе животным может приписываться речевое поведение в виде реакции на речевое поведение человека. Возникает диалог, не имеющий проекции в реальной действительности, т. к. один из структурных компонентов такого диалога (обычно реплика-реак-ция) принадлежит персонажу, не владеющему речью. Первая реплика такого диалога является стимулом и характеризуется особенностями инициальной реплики, хотя и не рассчитана на вербальную реакцию. Для читателя вербальная реакция представлена второй репликой, оформленной в графическом пространстве текста иными графическими средствами по сравнению с оформлением реплики-стимула.
Реплика-стимул, принадлежащая человеку, выделяется обычно тире, т. е. более привычным для выделения реплик способом, а реплика-реакция, представляющая вербальное поведение животного, чаще всего выделяется кавычками. Однако у Булгакова подход нестандартный: репли-ка-стимул, принадлежащая доктору Преображенскому, закавычена, т. е. пассивна, а реплика-реакция, принадлежащая животному, активна и обозначена тире: «Какой же негодяй тебя обварил? А? Да стой ты смирно!..». - Повар, каторжник повар! -жалобными глазами молвил пес и слегка подвыл [4. С. 127].
Характерно, что пес сначала «молвил» глазами, и только потом слегка подвыл. Здесь мы видим сочетание авторской речи с речью Шарика. Разное графическое оформление реплик в диалоге подчеркивает их разное существование: звучащее и незвучащее. Ремарка, вводящая вторую реплику диалога с животным (реплику-реак-цию), содержит в своем составе глагол говорения, указывающий на условность, неосуществление процесса говорения, представленного репликой-реакцией.
Анализ текстовых примеров внутренней речи в произведении М.А. Булгакова «Собачье сердце» проводился по следующим направлениям:
1) внутренняя речь собаки;
2) внутренняя речь собаки в сочетании с авторской внутренней речью;
3) внутренняя речь людей;
4) реальные диалоги людей и внутренняя реакция собаки на эти реальные диалоги.
Таким образом, способы употребления внутренней речи в контексте произведения «Собачье сердце» имеют особенности и играют исключительно важную роль для характеристики главного героя и основной мысли повествования, для «разговора с читателем.
Литература
1. Артюшков, И.И. Аспекты исследования внутренней речи /И.И. Артюшков. 1977.
2. Изотова, Н.В. О своеобразии диалога художественной прозы / Н.В. Изотова. Рус. яз. в шк. 2000. № 6.
3. Скафтымов, А.П. К вопросу соотношения теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы / А.П. Скафтымов // Русская литературная критика. Саратов. 1997.
4. Булгаков, М.А. Собачье сердце / М.А. Булгаков // Сб. соч.: в 5 т. М.: Литература, 1987. Т. 2.
