CC BY
263
1УДК 372.882
ББК 74.268.39(=411.2)
О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ ИЗУЧАЕМЫХ ТЕКСТОВ
(На примере повести М. А. Булгакова «Собачье сердце»)
Е. А. Яблоков
Основное содержание статьи - полемика с некоторыми тезисами современной учебно-методической литературы по поводу интерпретации повести М. А. Булгакова <Собачье сердце». В пособиях для учителей и учащихся встречаются утверждения, что профессор Преображенский изначально стремится превратить собаку в человека, поэтому его эксперимент противоестествен и осуждается автором повести; что именно на профессора возложена вина за произошедшее - повесть якобы направлена против излишней «любознательности» ученых и против интеллигенции в целом.
Однако анализ приводит к выводу, что акценты в «Собачьем сердце» расставлены совершенно иначе. Булгаков поднимает вопрос о судьбе научных достижений в условиях тоталитарного государства; восходящая к «Фаусту» тема поисков бессмертия реализована на фоне политических проблем 1920-х гг. Как убеждает текст повести, Преображенский отнюдь не стремился к созданию «новой человеческой единицы»; к тому же она и не создана. В ходе эксперимента воскресает персонаж вполне «традиционный» - существо аморальное и асоциальное, уголовник и «волк» Клим Чугункин, которого, однако, большевистские идеологи провозглашают полноправным членом общества и «гегемоном».
Важнейшей проблемой повести является вопрос о сущности понятия «человек». Несмотря на накопление Шариковым «антропоморфных» признаков, он не может совершить революционный «скачок» и из «волка» превратиться в человека; Шариков не созидатель, а разрушитель, он способен лишь сеять смерть. Поэтому Преображенский, производя «обратную» операцию, спасает человечество от тотальной, в полном смысле апокалиптической угрозы.
В статье проводится мысль о том, что поставленные Булгаковым нравственно-философские проблемы остро актуальны в современной российской действительности и интересны для учащихся, однако сложность этих проблем требует от учителя разносторонней эрудиции и глубокого знания изучаемого текста.
Ключевые слова: русская литература, литература в школе, Булгаков, «Собачье сердце», поэтика, нравственно-философские проблемы.
ABOUT THE ADVANTAGES OF READING THE STUDIED TEXTS (by the example of M. A. Bulgakov's novel "Heart of a Dog")
E. Ya. Yablokov
The basic content of the article is polemics with some theses of contemporary educational literature about the interpretation of M. A. Bulgakov's novel "Heart of a Dog". In the manuals for teachers and students there are assertions that professor Preobrazhensky initially aims at turning a dog into a person that's why his experiment is unnatural and it is condemned by the author of the novel, and that it is the professor who is guilty for everything what happened, so the novel is ostensibly directed against excessive "inquisitiveness" of scientists and against the intellectuals in whole.
However, the analysis leads to the conclusion that the emphasis in "Heart of a Dog" is placed quite differently. Bulgakov raises the question of the fate of scientific achievements under conditions of a totalitarian state. The theme of the search for immortality that goes back to "Faust" is implemented against the background of the political problems of the 1920s. How the novel text proves, professor Preobrazhensky didn't aim at creating a "new human unity", besides, it was not created. During the experiment a quite "traditional" personage resurrected that is an amoral and antisocial being, a criminal and a "wolf' Klim Chugunkin which was however proclaimed by Bolshevik ideologists a full member of the society and "hegemon".
The most important problem of the novel is the question of the essence of the concept of "human". Despite the accumulation of Sharikov's "anthropomorphic" features, he can-
not make a revolutionary "jump" and become a man from a "wolf". Sharikov is not a creator, but a destroyer; he is only able to deal death. Therefore, professor Preobrazhensky saves humanity from the total, apocalyptic threat after conducting a "reverse" operation.
In the article the idea is suggested that moral and philosophical problems raised by Bulgakov are relevant in contemporary Russia and interesting for the students, but the complexity of these problems requires from teacher a multifold erudition and profound knowledge of the studied text.
Keywords: Russian literature, literature at school, Bulgakov, "Heart of a Dog", poetics, moral and philosophical problems.
Поступив ровно 40 лет назад на факультет русского языка и литературы МГПИ им. В. И. Ленина, я, не будучи прилежным студентом, все же уяснил кое-что из того, о чем говорилось на лекциях и семинарах по методике преподавания литературы. В частности, запомнил, что учитель должен не столько изрекать готовые бездоказательные ответы, сколько стимулировать учащихся задавать вопросы, причем текст изучаемого произведения должен быть предварительно ими прочитан. Самому же учителю надлежит быть готовым отвечать на вопросы, для чего он, в частности, обязан досконально знать тексты «программных» произведений - равно как и других, без которых основной материал не может быть понят.
Соображения довольно тривиальные; однако они перестают казаться таковыми при знакомстве с методической литературой и учебными книгами для школы. Убедился в этом, анализируя главы и фрагменты о творчестве А. П. Платонова [1]; но с М. А. Булгаковым положение не лучше -даже хуже, поскольку он куда популярнее и является, кажется, единственным отечественным прозаиком, интерес к которому у учащихся не отбило даже школьное преподавание литературы. Поставленные в его произведениях нравственные проблемы жгуче актуальны - причем их трактовка у Булгакова явно идет вразрез с господствующей сегодня картиной нравов. В этом смысле он писатель «рискованный» (впрочем, если учитель ленив и боится говорить с детьми не по-детски, любая тема будет «неудобна»).
В школьных программах представлены прежде всего два булгаковских произведения: повесть «Собачье сердце» и роман «Мастер и Маргарита». В рамках небольшой статьи невозможно анализировать их достаточно глубоко, поэтому ограничусь повестью, обратив внима-
ние на самые принципиальные аспекты, определяющие «вектор» ее интерпретации. Многое из того, о чем пойдет речь, уже было сказано; однако положение дел, в сущности, не изменилось, так что повтор не кажется лишним.
Вот ряд постоянно циркулирующих в учебно-методической литературе (а также в СМИ и даже в филологических работах)1 тезисов, свидетельствующих о плохом знании текста «Собачьего сердца» (либо стремлении подтасовать факты) и неумении анализировать произведение (либо желании заведомо исказить его смысл):
1. Готовясь к операции над Шариком, профессор Преображенский видит смысл эксперимента в том, чтобы превратить собаку в человека - на такую мысль наталкивает и фамилия ученого.
2. Эксперимент Преображенского противоестествен, направлен против природы и потому достоин осуждения.
3. Возникшее в ходе эксперимента существо по фамилии Шариков - недочеловек с собачьим нравом; это подтверждается самим заглавием повести.
4. Негативное отношение Преображенского к Шарикову - следствие нелюбви профессора к пролетариату. Между тем сам Преображенский - конформист, готовый ради бытовых удобств угождать власти, которую ненавидит. Своей любовью к комфорту профессор подает Шарикову дурной пример.
5. Основная вина за произошедшее возлагается именно на Преображенского - повесть заострена против сугубой «любознательности» ученых и против интеллигенции в целом.
Соотнесем эти суждения с текстом «Собачьего сердца».
Начнем с целей эксперимента. Вспомним фразу из дневника Борменталя: «Показание к операции: постановка опыта Преображенского
1 Конкретные ссылки не приводятся именно в силу их многочисленности. Часть «первоисточников» указана в [2].
с комбинированной пересадкой гипофиза и яичек для выяснения вопроса о приживаемости гипофиза, а в дальнейшем - о его влиянии на омоложение организма у людей». Как видим, профессор намерен лишь выяснить роль гормонов, вырабатываемых железами внутренней секреции. Никаких планов по «очеловечиванию» собак у Преображенского нет, и результат операции оказался для него полной неожиданностью. Подчеркнем, что Булгаков акцентирует именно случайность открытия; такая же ситуация - в написанной всего несколькими месяцами раньше повести «Роковые яйца».
Наука в принципе склонна к рискованно смелому проникновению в тайны бытия - в этом состоит ее сущность, для этого она и «нужна» цивилизации. К концу XIX - началу XX в. «прикладное» значение науки до того возросло, что наметился весьма важный вопрос: кто распоряжается потенциально опасными плодами открытий и изобретений, пуская их «в дело»? Практическая реализация научных достижений была осмыслена как важная этическая проблема - ее-то и ставит Булгаков применительно к послереволюционной эпохе. В двух повестях он говорит о судьбе чудесных случайных открытий; дело даже не в том, что' «предлагается» людям, а в том, как они обходятся с этими «предложениями» - используют их во благо или во зло.
Одно из немалых затруднений, возникающих при разговоре о творчестве Булгакова (впрочем, не только его), - необходимость учитывать интертекстуальный фон, историко-культурный контекст, без которого булгаковские тексты не могут быть адекватно восприняты: применительно к «Собачьему сердцу» это, например, Священное Писание, трагедия И. В. Гете «Фауст», опера Дж. Верди «Аида». Булгаков отнюдь не «бытовик», его сюжеты не исчерпываются конкретно-историческими, злободневными коллизиями, а всегда содержат универсально-«этернальный» (лат. ^егпКаБ - вечность) план: фабула произведения (не только «Собачьего сердца») предстает очередной «реализацией» некоего общемирового «сценария», повторением «спектакля». Соответ-
ственно, образ Преображенского находится на скрещении двух парадигм - социально-исторической и мифологической, вневременной. В эпоху «разрухи» профессор выглядит существом не от мира сего (и этой «надмирностью» вызывает неприязнь тех, кто склонен к вульгарно-социологическим, сугубо «бытовым» трактовкам, о которых как раз и идет речь).
Содержит ли образ Преображенского негативные черты? Чтобы понять проблему во всей сложности, необходимо отметить особенность булгаковской концепции творческой личности (ученого, музыканта, писателя, актера и т. п.). Булгаков реализует идею, восходящую к А. С. Пушкину: гений не служит ничему «земному», его цель - истина, его талант демоничен (в исконном, античном смысле слова) и исходит неизвестно откуда (то ли «сверху», то ли «снизу»), сочетая свойства как сакральные, так и инфернальные. Соответственно, в образах булгаковских «творцов» содержится элемент пародийности - который, однако, не дезавуирует их гениальность.
Отмечено, например, что булгаковский хирург за операционным столом похож на кухарку Дарью Петровну, разделывающую рябчиков [3]2. Сравнение вроде бы сатирично, однако в круг ассоциаций включается «Фауст» Гете с его «кухней ведьмы» (в одном из эпизодов Преображенский назван «седым Фаустом»). В образе профессора проглядывают «колдовские» черты - недаром он прямо и косвенно (вспомним фразу из «Аиды» «К берегам священным Нила...») отождествляется со жрецом3.
Фаустовская тема отнюдь не случайна. Мечта Фауста, особенно в оперном варианте - вечная молодость, бессмертие; именно к этому стремится Преображенский. «Человекобожеская» установка профессора имеет вневременной и «внеклассовый» характер (восходит к образу Симона Волхва, упоминаемого в Деяниях Апостолов), то есть не объясняется условиями современной Булгакову России, не обусловлена распространенной в ту эпоху идеей «нового человека». Работа Преображенского - это, так сказать, бродячий сюжет науки, реализованный в антураже 1920-х гг.
Ср. «автоописание» героя-рассказчика «Записок юного врача» во время производимой им операции: «Я™ как опытный мясник, острейшим ножом полоснул бедро».
Жрец - «то же, что волхв, кудесник... название "жреца" было избрано при переводе Ветхого Завета на славянский язык для обозначения языческих священнослужителей... В хорутанском же наречии понятие жречества соединяется со словом "колдун"» [4].
Для булгаковских произведений типична ситуация, когда Универсум внезапно «отвечает» на настойчивые стремления человека проникнуть в тайну бытия. Подобные «ответы» всегда носят катастрофический или, по крайней мере, потрясающий характер - от нашествия «гадов» в повести «Роковые яйца» до пришествия незнакомца на Патриарших прудах в романе «Мастер и Маргарита». Таким же «асимметричным ответом» на действия талантливого ученого выглядит явление того, кто позже назовется Шариковым.
В «Роковых яйцах» толпа, убивающая Пер-сикова, обвиняет его в том, что он якобы «распустил гадов». Однако профессор не «распускал» их ни в каком смысле: ужасающих «драконов» вывел Рокк в совхозе «Красный луч», а «распустились» (= разгулялись) они вполне самостоятельно. Виною Персикова может считаться лишь то, что в ответ на притязания «рока с бумагой» из Кремля профессор «умыл руки», не попытался бороться против «революционной» авантюры (хотя вряд ли его протест привел бы к успеху). В отличие от Персикова, Преображенский «вывел» Шарикова собственноручно, хотя и случайно; но в том, что Шариков «распустился» (= распоясался), виноват отнюдь не профессор, а Швондер и иже с ним. Преображенский же оказывается единственным, кто усматривает в Шарикове страшную угрозу человечеству и вместе с Борменталем борется с ней - ибо, при всей «надмирности», ощущает моральную ответственность за происходящее.
Всякий, кто знаком с произведениями Булгакова, знает, что в них чрезвычайно важна коллизия морального компромисса, который тяжело переживается «грешником» - вспомним, например, Хлудова в пьесе «Бег» или Пилата в романе «Мастер и Маргарита». Преображенский также раскаивается в невольной вине («нарвался на этой операции, как третьекурсник»), после чего делает конкретные шаги к восстановлению статус-кво. Сначала мысль об «обратной» операции неотчетлива («Ей-богу, я, кажется, решусь!»), но затем масштаб бедствия становится ученому ясен: «Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него еще более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Швондера, то от
него останутся только рожки да ножки!» Таким образом, «обратная» операция не просто акт самозащиты, продиктованный инстинктом самосохранения, но гражданский поступок, призванный спасти мир (в частности, того же недальновидного Швондера) от «шариковщины».
Действительный грех Преображенского состоит в том, что в написанной им «рекомендации» он назвал Шарикова человеком - по ней тот получил документ, став социально полноправным существом. Однако к моменту, когда это произошло, для самого профессора еще не все было ясно - видимо, он полагал, что и впрямь имеет дело с «новой человеческой единицей», а не с «традиционным» уголовником по имени Клим Чугункин.
Одна из важных особенностей булгаковского стиля - активная языковая игра: «реализация» фразеологизмов и метафор, использование омонимии, каламбуров и т. п. Само заглавие «Собачье сердце» заключает в себе парадокс. Вспомним беседу профессора и ассистента, когда на фразу Борменталя «Человек с собачьим сердцем!» Преображенский отвечает: «О нет, о нет... вы, доктор, делаете крупнейшую ошибку, ради бога, не клевещите на пса. <...> Сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего, и поймите, что коты - это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которое существует в природе». Фиксируется омонимия слова «собачий», причем внимание акцентировано не на прямом значении (= принадлежащий собаке), а на переносном (= крайне плохой; ср. «собачья погода», «собачья жизнь» и пр.). С учетом двух значений возникает парадокс: у Шарикова сердце «собачье» (= паршивое) именно потому, что уже «не собачье» (= не принадлежит собаке).
Подобным образом обстоит дело и с фамилией булгаковского профессора. Она выглядит «говорящей», однако на самом деле «говорит» не о том, что' реально происходит в повести. Вновь обратимся к диалогу персонажей - Преображенский поясняет: «Кто теперь перед вами? <...> Клим! Клим! - крикнул профессор. -Клим Чугункин! <...> Вот что-с: две судимости, алкоголизм, "все поделить", шапка и два червонца пропали <. > хам и свинья... <. > Одним словом, гипофиз - закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное!
<...> - а не общечеловеческое!» Таким образом, никакого преображения собаки в человека на самом деле не совершилось - произошло случайное воскрешение погибшего Клима. В этом смысле фамилия Преображенский «неадекватна» носителю, ему больше бы «подошла» фамилия Воскресенский (кстати, именно ее носил отчим Булгакова, второй муж его матери).
Кто же возрождается на телесной «основе» Шарика, что' представляет собой Полиграф Поли-графович Шариков в онтологическом смысле? Отвечая на замечание следователя по поводу того, что Шариков овладел человеческой речью, Преображенский замечает, что говорить - «еще не значит быть человеком». Действительно, новоявленный «человечек», стремясь стать «как все» («Что, я хуже людей?»), по ходу действия поочередно приобретал атрибуты, которые должны были закрепить его в «человеческом» статусе: таковы прямохождение, членораздельная речь, умение материться и пить водку, наличие одежды и обуви, документов, имени, жилплощади, должности, револьвера. Однако Булгаков убеждает в том, что никакое «арифметическое» накопление признаков здесь не обеспечит качественного «скачка» от человекообразного существа к человеку.
Почему Шариков не может радикально эволюционировать? По той же причине, по какой не «эволюционировал» его «предок-близнец» Клим Чугункин. Когда Преображенский в финале говорит: «Наука еще не знает способа обращать зверей в людей», - под «зверем» (вспомним, кто' именуется этим словом в Апокалипсисе) подразумевается отнюдь не собака Шарик. Автор повести «подсунул» Преображенскому для операции явно неслучайного «донора»: Чу-гункин - уголовник-рецидивист («условно каторга на 15 лет»), завсегдатай пивной, погибший там от удара ножом в сердце. В романе «Белая гвардия», завершенном всего за несколько месяцев до написания повести «Собачье сердце», тоже есть персонажи «чугункинско-шариков-ского» типа. Как мы помним, Шариков явился домой с двумя случайными собутыльниками, прихватившими затем из квартиры Преображенского кое-какие вещи и деньги, - в «Белой гвардии» типологически сходна «троица», которая под видом петлюровцев приходит грабить домохозяина Василису. Примечательна характеристика одного из них: «совсем отверженный
человек, который при всех властях мира чувствует себя среди людей, как волк в собачьей стае». Этот субъект «обернется» предводителем бандитов - но и явленный в человекоподобном облике назван волком: «В первом человеке все было волчье». В уголовном жаргоне слово «волк» служит синонимом слова «вор»; в мифологической традиции волк наделен хтонически-ми, инфернальными коннотациями, определяющим для него является признак «чужой» [5].
По Булгакову, подобные персонажи не являются порождением советского строя - и вообще какого-либо строя. Они присутствуют среди людей всегда («при всех властях мира») - это существа иной «породы», как бы генетическая девиация. Вопрос, однако, в том, какой степенью свободы пользуются они в конкретных условиях, сколько им дают «воли». Шариков, как и «воскресший» в нем Чугункин, в антропологическом и социально-нравственном аспекте не представляет собой ничего нового. Тип не изменился - изменилось отношение к нему. Уголовник Клим Чугункин, который существовал и «при царском режиме», но, будучи маргиналом, не оказывал определяющего влияния на жизнь общества, после большевистского переворота «воскрес» в виде полноправного существа, на которого идеологи «нового мира» сделали ставку и выдвинули в лидеры. Булгаковская повесть написана о наступающей эпохе беспрепятственного разгула волков: пришло время, когда волки получили волю, стали считаться людьми и даже объявлены «гегемонами».
Коснемся теперь отношения Преображенского (да и самого Булгакова) к «пролетариату». Шариков считает себя пролетарием; здесь характерны как изумленный вопрос Преображенского: «Почему вы - труженик?» - так и ответ «человечка»: «Да уж известно, не нэпман». Противостоя возобладавшей в 1920-х гг. (и вполне живучей в наше время) люмпенской демагогии, автор «Собачьего сердца» обыгрывает двусмысленность слова «пролетарий». Как во времена Булгакова, так и в нынешних толковых словарях оно имело и имеет два значения: во-первых, выступает синонимом слова «бедный, неимущий» (более точным являлось понятие «люмпен-пролетарий», в России бытовало также слово «босяк»); во-вторых, обозначает класс людей, зарабатывающих средства к существованию продажей своего труда.
Как Преображенский, так и автор «Собачьего сердца», говоря о «пролетариате», подразумевают вовсе не угнетенные трудящиеся массы. Булгаков пишет о тружениках и паразитах, употребляя эти слова не в условно-мифическом, а в буквальном значении: труженик не тот, кто говорит красивые слова о труде и демонстративно ходит в рваной одежде и грязной обуви без галош, а тот, кто трудится. Соответственно, профессор Преображенский, доктор Борменталь, безответная машинисточка, швейцар Федор, кухарка Дарья Петровна Иванова, ее возлюбленный пожарный, горничная Зинаида Бунина - труженики; Швон-дер и Ко, Шариков и ему подобные - паразиты (вспомним монолог Преображенского о заменившем труд неурочном и неуместном пении как основном факторе «разрухи»).
Если пролетарии-труженики составляют основу цивилизации, воплощают цивилизаторские, «человеческие» тенденции, то люмпены, живущие по волчьим законам, существуют «по касательной» к обществу, пребывают вне нравственности, несут антигуманное начало. М. Горький в свое время возвел босяка в ранг сверхчеловека - Булгаков в повести полемизирует с ним, делая Чугункина-Шарикова не романтическим героем-ницшеанцем, а грубым мещанином-эгоцентриком в духе книги М. Штирнера «Единственный и его собственность» (1845). Шариков а-морален, пребывает вне этических координат: у него нет нравственной позиции для оценки собственных поступков - проще говоря, нет совести.
Чуть ли не самая главная (унаследованная от Ф. М. Достоевского) этическая коллизия в художественном мире Булгакова состоит в том, что одни грешники способны на раскаяние, а другие нет. Одних возвращает к человечности хотя бы страх, хотя бы смерть - других не вернет ничто, ибо не к чему возвращать: «нравственный закон» (вспоминая И. Канта) не хранится даже в глубинных генетических пластах. Потому называть их грешниками даже не вполне справедливо: ведь субъективно они не отступили ни от какой нормы. Люди ли они - при том, что говорят на человеческом языке, имеют документы и оружие, пьют водку? И каков вообще критерий «человечности» - не абстрактно-философский, а, так сказать, наличный, конкретный? Об этом, собственно, и написана булгаковская повесть.
Конечно, в стране, где нравственные понятия расплылись до полной аморфности, вопрос о том, морально или нет походя душить котов (или, скажем, людей), может послужить темой глубокомысленной дискуссии. Но, думается, спорить тут не о чем; если некоему существу нравится убивать - такое существо называется убийцей и палачом; в этом весь Шариков. Повесть «Собачье сердце» предупреждала (и предупреждения эти в XX в. сбылись в полной мере) о том, что произойдет, если инстинктивного хищника-«волка» вооружить и облечь властью. «Творец» Преображенский, мечтая об омоложении и продлении жизни, то есть бессмертии, случайно выпустил на свободу саму Смерть; пародийный «бог-сын» [6] Шариков закономерно предстал антихристом, так что ужаснувшемуся «демиургу» пришлось исправлять положение. Преображенскому удалось спасти мир; в реальной жизни, как известно, все было несколько иначе.
В учебно-методических сочинениях зачастую проводится мысль, будто автор «Собачьего сердца» склонен во всех бедах винить интеллигенцию. Тезис объясняется опять-таки плохим знанием «материала». В письме Правительству СССР (читай - лично И. В. Сталину) от 28 марта 1930 г. писатель назвал интеллигенцию «лучшим слоем в нашей стране» - это говорилось на фоне повсеместного шельмования «старых» кадров, процесса Промпартии, «шахтинского дела» и прочих эксцессов возобладавшей «шариковщины».
Уместно поставить вопрос: почему булгаков-ские профессора в трудные годы не покидают Россию? Автор «Роковых яиц» не случайно замечает по поводу Персикова, что, если бы тот уехал за границу, «ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира»; Преображенский - точно такая же «величина мирового значения». Однако дело в том, что герои Булгакова - патриоты в нормальном (а не в модном ныне истерично-нар-циссическом) смысле слова. Не вина талантливых ученых, что они поставлены государством в анормальные условия, когда вместо того чтобы заниматься делом, им приходится собственноручно ловить на реке жаб для опытов, зарабатывать на жизнь и самим обеспечивать свою научную деятельность, оперируя богатых развратников и принимая покровительство власть имущих. Виноваты, скорее, те, кто паразитирует на
их открытиях, присваивая себе право распоряжаться судьбами ученых и всего человечества.
К тому же для булгаковских профессоров важна категория самоуважения. Фраза Преображенского: «Я - московский студент, а не Шариков!» - звучит поистине гордо, хотя нынешний москвич, равно как и житель другого города нашей страны, вряд ли в состоянии это прочувствовать. Нелишне вспомнить и обращенный к Борменталю наказ: «Доживите до старости с чистыми руками». Стержень личности Преображенского - чувство собственного достоинства на грани аристократизма, проистекающее не из пошлого самолюбования, а из сверхличного ощущения важности собственной миссии. Отсюда - требовательность к окружающим; и отсюда же - умение признавать собственные ошибки.
Идея свободной личности, категории чести, совести и достоинства являлись для Булгакова приоритетными. В романе «Белая гвардия» главный герой Алексей Турбин осознает, сколь трагически актуальна мысль, высказанная одним из карикатурных персонажей романа «Бесы»: «Русскому человеку честь - одно только лишнее бремя». Фраза эта неслучайно была стыдливо опущена в недавней экранизации романа Достоевского - слова «честь» и «совесть» звучат сегодня как анахронизмы. Однако без этих категорий Булгакова попросту нет - он превращается в гламурного сказочника-болтуна. Хотя, по правде сказать, при чтении методических и околометодических текстов подчас складывается впечатление, что именно в эту сторону толкают не только Булгакова, но и всю классическую русскую литературу.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Яблоков, Е. А. Читая школьные учебники, или Андрей Платонов как «прочий» русской литературы [Текст] / Е. А. Яблоков // Возвращаясь к Платонову: вопросы рецепции: сб. ст. - СПб.,
2013 (электронная версия: http://platonovsemi nar.ru/docs/science/EAYablokov.pdf).
2. Яблоков, Е. А. Беспокойное «Собачье сердце», или Горькие плоды легкого чтения [Текст] / Е. А. Яблоков // Октябрь. - 2010. - № 3.
3. Жолковский, А. К. Блуждающие сны и другие работы [Текст] / А. К. Жолковский. - М., 1994. - С. 153.
4. Афанасьев, А. Н. Поэтические воззрения славян на природу [Текст]: в 3 т. / А. Н. Афанасьев. - М., 1994. - Т. 1. - С. 59-60.
5. Славянские древности [Текст]: Этнолингвистический словарь: в 5 т. - Т. 1. - М., 1995. - С. 411.
6. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы [Текст] / Б. М. Гаспаров. - М., 1994. - С. 96.
REFERENCES
1. Yablokov E. A. Chitaya shkolnye uchebniki, ili Andrey Platonov kak "prochiy" russkoy liter-atury (Reading school textbooks, or Andrey Platonov as "other" of the Russian literature). Vozvrashchayas k Platonovu: voprosy retsept-sii: sb. st. (Returning to Platonov: questions of reception: collection of articles). Saint-Petersburg, 2013. Available at: http://platonovsemi-nar.ru/docs/science/EAYablokov.pdf.
2. Yablokov E. A. Bespokoynoe "Sobachye serdt-se", ili Gorkie plody legkogo chteniya (Anxious "Heart of a dog", or Negative results of light reading). Oktyabr (October), 2010, No. 3.
3. Zholkovskiy A. K. Bluzhdayushchie sny i dru-gie raboty (Wandering dreams and other works). Moscow, 1994, p. 153.
4. Afanasyev A. N. Poeticheskie vozzreniya slavyan na prirodu: v 3 t. (Poetical views of the Slavs on nature: in 3 vol.). Moscow, 1994. Vol. 1, pp. 59-60.
5. Slavyanskie drevnosti: Etnolingvisticheskiy slo-var: v 51. (Slavic antiquities: ethnolinguistic dictionary: in 5 vol.) Vol. 1. Moscow, 1995, p. 411.
6. Gasparov B. M. Literaturnye leytmotivy (Literary leitmotifs). Moscow, 1994, p. 96.
Яблоков Евгений Александрович, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН e-mail: [email protected]
Yablokov Evgeniy A., Dr. Habil. in Philology, Leading Research Worker, Institute of Slavonic Studies, Russian Academy of Sciences e-mail: [email protected]
