CC BY
91
УДК 882
БУЛГАКОВСКИЙ ПОДТЕКСТ В ПОВЕСТИ А. ЖИТИНСКОГО «ВНУК ДОКТОРА БОРМЕНТАЛЯ»
© З.Г. Харитонова
В статье рассматриваются формы и функции проявления булгаковского подтекста из повести «Собачье сердце» и романа «Белая гвардия» в повести А. Житинского «Внук доктора Борменталя». Раскрываются образные параллели, выявляется диалог-полемика на уровне образов героев, который Житинский ведёт со своим предшественником. На этой основе определяются сходства и различия мировоззренческих установок двух авторов.
Ключевые слова: подтекст, палимпсест, диалог-полемика.
Понятие «подтекст» предполагает комплекс идей, мыслей и чувств, который скрыт за словами текста. По словам В.Я. Мыркина, «подтекст как реальное содержание высказывания в речи - это не нечто вторичное, это -сущность и цель высказывания» [1]. О важности данного понятия в своей книге «Язык и сознание» писал известный лингвист А.Р. Лурия: «В проблемах понимания литературного произведения понимание подтекста, смысла и в конечном итоге мотива, пожалуй, является основным» [2].
К. Тарановский рассматривал это понятие применительно к эпохе постмодерна. В своей статье «Концерт на вокзале. К вопросу о контексте и подтексте» он пишет следующее: «Подтекст можно формулировать как уже существующий текст, отражающийся в последующем, новом тексте» [3]. Именно в таком значении мы и будем использовать данное понятие в своей работе.
К. Тарановский выделяет четыре вида подтекста: 1 - текст, служащий толчком для создания нового образа; 2 - заимствования по ритму и звучанию; 3 - текст, поддерживающий или раскрывающий посылку последнего текста; 4 - текст, являющийся толчком к поэтической полемике. Ученый отмечает, что различные виды подтекста могут взаимодействовать друг с другом.
В данной работе речь пойдет о связи произведений М. А. Булгакова, ставших классикой за последние пятьдесят лет, с повестью «Внук доктора Борменталя» А. Житинского, созданной в начале 90-х гг. ХХ в. Цель нашего исследования - выявить формы и функции подтекста в вышеназванном произведении и определить характер его диалогичности по отношению к первоисточнику. Новизна ис-
следования состоит в том, что в повести Жи-тинского ранее не выявлялись особенности булгаковского подтекста.
Повесть Житинского «Внук доктора Борменталя» можно назвать произведением с явным источником подтекста. Уже в подзаголовке мы читаем: «вариация на тему Булгакова». Подобное авторское определение способствует активизации художественной памяти читателя. Поскольку в названии фигурирует фамилия героя булгаковской повести «Собачье сердце», именно к этому произведению мы обращаемся в первую очередь. Повесть Житинского написана как своеобразное продолжение и развитие сюжетной линии «Собачьего сердца». Действие происходит спустя 65 лет, в «постперестроечный», кризисный период нашей истории, когда, говоря словами В. Шекспира, «век расшатался».
Повесть «Внук доктора Борменталя» представляет собой своеобразный пример палимпсеста. Н. Автономова во вступительной статье к книге Ж. Деррида «О грамматологии» отмечает, что палимпсест предполагает ситуацию, «когда старую запись можно расшифровать под новой» [4]. Текст А. Житинского написан как бы «поверх» знаменитой повести М. Булгакова.
А. Житинский, как и М. Булгаков, передает настроение человека, живущего в эпоху «рушащихся царств». Оба автора не верят в то, что перемены, начавшиеся в стране, могут привести к лучшей жизни. Происходящее представляется Житинскому в апокалиптических тонах. В уста своего героя писатель вкладывает следующие слова: «По каждому лицу перестройка проехалась гусеничным трактором, <...> у человека осталась одна надежда - ждать, когда кончится все это.
Или когда человек кончится...» [З]. Состояние тотальной «разрухи» в стране и в умах ее граждан, т. е. сама конкретно-историческая и социально-психологическая ситуация побудила Житинского обратиться к творчеству Булгакова.
В повести «Внук доктора Борменталя» настроение всеобщего неблагополучия, катастрофичности вначале передается через пейзажные образы: «Доктор Дмитрий Генрихович Борменталь вышел на платформе Дуры-ныши, протянувшейся в просторном поле неубранной, уходящей под снег капусты. <...> Кое-где были видны попытки убрать урожай, возвышались между рядами горы срубленных капустных голов, напоминающие груды черепов с полотна Верещагина «Апофеоз войны». » [З].
Действие в повести Житинского происходит в то же время года, что и в «Собачьем сердце»: тот же декабрь, правда, не конец его, а начало. События многих булгаковских произведений разворачиваются зимой, и, как правило, с ней связана не рождественская сказка, а тема смерти. Драматичность событий усиливается благодаря описанию холода, царящего в природе. Однако для Булгакова всегда была важна оппозиция «внешний мир -дом». Так, по поводу дома Турбиных В. Малахов справедливо заметил, что он «замечательно сочетает дружескую открытость и надежную укрытость и, неизменную при всех перипетиях судьбы, отрадную, уютную защищенность» [б]. Но в эпоху исторических катастроф дом больше не может оставаться крепостью, «разруха» проникает и в квартиру профессора Преображенского, и в комнату Максудова из «Театрального романа», и в уютный подвальчик мастера. В конце концов, желая защитить своих героев от вторжения враждебного им внешнего мира, М. Булгаков позволяет мастеру и Маргарите обрести «вечный приют» как можно дальше от грешной земли: «Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят.» [7], - говорит Воланд героям на прощание. Для любимых героев Булгакова жизнь не гибнет окончательно в историческом хаосе, если сохраняются ценности дома.
В повести Житинского этой надежды на светлый финал уже не существует. Дом Бор-менталя с самого начала предстает как обитель хаоса. О приходе доктора в коттедж ска-
зано: «Он возник в комнате <...> посреди переездного трам-тарарама, с которым вот уже неделю не могла справиться семья. Среди полуразобранных чемоданов и сдвинутой мебели странным монстром выглядел старинный обшарпанный клавесин с бронзовыми канделябрами над пюпитром» [З]. Даже в Новый год дом не был полностью приведен в порядок: «В наспех прибранной гостиной, между елкой и клавесином, под старым абажуром был накрыт стол с небогатой снедью.» [З].
В данном случае Житинским обыгрываются знаковые детали интерьера дома Турбиных из «Белой гвардии»: «В бронзовой лампе вспыхнул розовый свет и залил весь угол. Пианино показало уютные белые зубы и партитуру Фауста. » [8]. Беспорядок царит и в доме Турбиных перед отъездом Тальбер-га: «.в комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и еще хуже, когда сдернут абажур с лампы. Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен» [8]. Если у Булгакова в «Белой гвардии» после отъезда Тальберга жизнь дома хотя бы отчасти снова входит в свое русло и хаос, царящий в доме, становится лишь временным явлением, то у Житинского конца хаосу не предвидится. Здесь детали интерьера турбинской квартиры, создающие атмосферу уютного и закрытого от бурь внешней жизни пространства, попадают в новый, чуждый им контекст. Абажюр, клавесин, елка - все выглядит смешным и неуместным. Возникает парадоксальная ситуация: заимствованные булгаковские образы в повести Житинского меняют свою функцию, они усугубляют впечатление всеобщей разрухи.
В повести «Внук доктора Борменталя» воспроизводится ключевая сюжетная ситуация «Собачьего сердца»: одним из главных событий здесь тоже становится операция по созданию человека из собаки. Правда, у Булгакова, как мы помним, появление на свет Шарикова в результате пересадки собаке гипофиза Клима Чугункина было в значительной степени неожиданностью для экспериментатора, а в повести Житинского внук доктора Борменталя вполне сознательно следует записям своего деда и полностью воссоздает процесс превращения, в результате которого и появляется Дружков.
Интересно, что Житинский, переосмысливая булгаковский образ Борменталя, создает новый персонаж. С Борменталем-внуком тоже связан мотив ученичества, но в данном случае оно превращается в школярство. Младший Борменталь просто слепо копирует операцию Преображенского. Очевидно, именно поэтому нам вообще не показан ход операции. Впервые мы видим Дружкова в сцене его одевания, которой автор намеренно придает сниженный, комический оттенок. Мы слышим реплику Борменталя, адресованную жене: «Мариша, трусы! Быстро!» [5]. Разумеется, речь об одежде для Шарикова идет и в «Собачьем сердце», но этому предшествует весьма важный эпизод операции, не содержащий в себе комических элементов.
У Булгакова ученик оказался прозорливее своего учителя: он первым увидел опасность шариковщины, и по его инициативе совершилось обратное превращение человека в собаку. В повести Житинского Дмитрий Генрихович Борменталь лишен опыта своего деда, он видит в копировании эксперимента великий научный прорыв и не задумывается о том, к чему он может привести. Младший Борменталь вообще мнит себя значительной фигурой, он жаждет славы; он спесив и не упускает случая указать подчиненным на их место: «Диагноз ставлю я, запомните» [5], -говорит он медсестре.
Житинский меняет вектор заимствования и наделяет своего главного героя чертами, присущими и профессору Преображенскому, и Шарикову. Перед нами предстает тип экспериментатора, совершающего насилие над природой. Образ человека высокой культуры, каким представил Преображенского Булгаков, здесь трансформируется в жаждущего славы обывателя. Не удивительно, что Борменталь у Житинского не делает никаких попыток обучить Дружкова чему-либо. Всеми своими знаниями «лабораторный» человек обязан только жене и дочери доктора, но эти знания весьма специфичны: первые слова Дружкова - «демократия» и «гласность».
Параллель между новым Борменталем и профессором Преображенским проявляется и в том, что оба признают свой эксперимент ошибкой. Младший Борменталь рассуждает о своей вине перед собакой Дружком: «Но
виноват-то я, больше никто. Задумал создать человека естественного в неестественной обстановке...» [5].
И все же Житинский не повторяет ход Булгакова. Если профессор Преображенский выступает как противник насилия, проявляет милосердие и после «обратной» операции оставляет Шарика в своем доме, то Бормен-таль Житинского фактически позволяет пьянице Пандурину убить собаку. Заметим также, что для Преображенского эксперимент имел главным образом научное значение, а внук Борменталя рассматривал его как путь к славе.
Конечно, булгаковский профессор Преображенский тоже далеко не идеален. По наблюдению А.К. Жолковского, во время операции профессор предстает «как «вдохновленный разбойник» и «сытый вампир»; он кричит: «Нож!» - и становится «положительно страшен» [9]. Но одновременно в образе Преображенского, как справедливо заметил Е.А. Яблоков, присутствуют и «явно рыцарские черты» [10]. Он по-отечески опекает Борменталя и применяет насилие по отношению к Шарикову только тогда, когда стали очевидны опасные последствия эксперимента. У Житинского же мы видим явную неспособность Борменталя к самостоятельному мышлению, самоуверенность, а способность к сопереживанию просыпается в нем крайне редко. В образе внука Бормента-ля автор отразил влияние шариковщины и на самого экспериментатора.
Примечательно суждение С. Фуссо о характере финала «Собачьего сердца»: «... осуществленное Преображенским превращение не в состоянии уничтожить прошлое: новое существо - всего лишь Клим Чугункин «в сочетании» с несколькими собачьими повадками. И хотя ничего, кроме неприятностей, этот «новый человек» не приносит, сама мысль о том, что в действительности еще не все пропало, что человеческие преобразования не окончательны и не бесповоротны, приносит несказанное облегчение» [11]. У Житинского же даже образ врача-экспериментатора практически лишается положительных черт, а действительность изображается в состоянии, когда «все пропало».
Булгаков своей повестью предупреждал об опасности экспериментирования над при-
родой и над историей. Житинский пишет свое произведение в то время, когда ужас политической анархии, вызванный распространением шариковщины, стал очевиден. Неудивительно, что в повести «Внук доктора Борменталя» юмор исчезает полностью, фантастические элементы сокращаются до минимума, зато ярко проступает сатирическое начало. Прежде всего, оно проявляется в воссоздании образов экспериментаторов.
Тип «нового человека», являющегося, так сказать, «продуктом» эксперимента, напротив, смягчается. Это видно даже при выборе имени: вместо булгаковского Шарикова появляется кооператор Дружков, сама фамилия которого уже предполагает дружелюбие. Он дает возможность жителям Дурынышей вести более или менее сносный образ жизни, работать в кооперативе «Фасс», получать за это деньги и нормально питаться. Житинский даже наградил Дружкова некоторыми чертами профессора Преображенского. Вспомним знаменитые изречения булгаковского героя о том, что на животное, на какой бы стадии развития оно ни стояло, можно воздействовать лишь лаской. У Житинского Дружков пытается примирить людей и собак: «Не надо никого осуждать. Я тут недавно одну книгу прочел. Хорошая книга. Там написано: «Не судите да не судимы будете». Простите нас все, мы добра хотим. Запущена земля, конуры обветшали, пищи мало. Грыземся. Виноватых ищем. <.> Вот сейчас цепь сняли, и собака радуется, старается для пользы общего дела» [З]. То, что Дружков пытается уравнять людей и собак, вполне закономерно: на протяжении всего повествования неоднократно подчеркивается, что люди стали подобны псам.
Конечно, Дружков предстает в повести Житинского отнюдь не бескорыстным благодетелем, а именно коммерсантом, которому не чужды прагматизм, забота о теплом месте под солнцем. Сам характер дискурса Дружкова, косноязычность речи, совмещение несовместимого, использование известных изречений, речевых клише, лозунгов и наполнение их новым, «своим» смыслом свидетельствует о том, что ему и от Шарикова по «наследству» кое-что досталось. Но если его литературный предшественник использовал в своих прагматичных целях революционные лозунги и штампы, то Дружков
(тоже в духе времени) - цитаты из Священного Писания. Впрочем, Житинский сохранил и «революционные» корни своего персонажа. Тем более что в реальности 1990-х именно бывшие партийные работники превратились в преуспевающих бизнесменов.
Житинский не только подхватывает идеи Булгакова, но и полемизирует со своим великим предшественником. Он допускает заведомые «ошибки» при интерпретации булгаковского сюжета. Например, в его повести по ходу развития действия выясняется, что труд профессора Преображенского был высоко оценен советской властью и для его экспериментов даже специально выстроена клиника. Преображенский якобы принимал участие и в судьбе детей Шарикова, хотя, как известно, никаких детей у него не было.
По-своему трактует Житинский и образ Швондера. Он предстает как герой революции и гражданской войны, орденоносец, получивший от власти привилегии за свои заслуги. Живет Швондер в отдельном коттедже, его приглашают на встречу со школьниками. Одновременно в нем видится солдафон, привыкший изъясняться с помощью приказной лексики. Это подчеркивается и в его внешнем облике (он постоянно ходит в шинели), и в его манере говорить. («Я здесь командую!» [5] - заявляет он.) В то же время Житинский увидел в Швондере и просто одинокого больного старика. При этом он вновь обыгрывает такую важную знаковую деталь, как елка из булгаковского романа «Белая гвардия». Но если там это символ Рождества, надежды на единение и счастье, на новую жизнь, то в повести Житинского елка в доме Швондера, украшенная его «памятными, за отличную службу, юбилейными, членскими и прочими значками» [5], скорее символизирует крах прежних иллюзий. И вся эта «новогодняя» ситуация воспринимается как грустная пародия на праздник. «Старенький телевизор в углу показывал что-то предновогоднее, развлекательное, глубоко чуждое. Швондер на него и не смотрел. Он перечитывал старые дела.» [5].
Таким образом, в повести Житинского крах надежд переживают практически все герои. Да и взгляд самого автора тоже весьма пессимистичен, те вечные ценности, в которые верил Булгаков, у Житинского обречены на гибель: нет ни «вечных звезд», ни «вечно-
l76
го дома», надо всем торжествует даже не «меч», а «разруха».
Заканчивая разговор о повести Житин-ского «Внук доктора Борменталя», отметим, что нам удалось обнаружить в произведении два типа булгаковского подтекста. Во-первых, герои повести «Собачье сердце» послужили своеобразными «прототипами» новых образов {младшего Борменталя, Дружкова, Швондера и др.). Во-вторых, между двумя текстами возник диалог-полемика, в результате которой родилась новая трактовка известных читателю героев.
7. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита: роман: рассказы. М., 1999.
8. Булгаков М.А. Собачье сердце: роман: повести: рассказы. М., 2000.
9. Жолковский А.К. Блуждающие сны: из истории русского модернизма: сб. ст. М., 1992.
10. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001.
11. Фуссо С. Собачье сердце - неуспех превращения // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 32.
Поступила в редакцию H.^.^QS г.
1. Мыркин В.Я. Текст, подтекст, контекст // Вопр. языкознания. 1976. № 2. С. 88.
2. Лурия А.Р. Язык и сознание / под ред. Е.Д. Хомской. М., 1979.
3. Тарановский К. О поэзии и поэтике. М., 2000.
4. Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. и вступ. ст. Н. Автономова. М., 2000.
5. Житинский А. Внук доктора Борменталя // Аврора. 1991. № 5. С. 20-63.
6. Малахов В. Гавань у поворота времен: онтология Дома в «Белой гвардии» Михаила Булгакова // Вопр. литературы. 2000. №4. С. 330.
Kharitonova Z.G. Bulgakov’s subtext in the story “Grandson of doctor Bormental” by A. Zhitinskii. The article is dedicated to the examination of forms and functions of Bulgakov’s subtext from the story “Dog’s heart” and the novel “White guard” in the story “Grandson of doctor Bormental” by A. Zhitinskii. Image parallels are revealed in the research. Also dialog-controversy which Zhitinskii holds with his predecessor is disclosed. Similarities and differences of world-views of two authors are determined on the basis of it.
Key words: subtext, palimpsest, dialog-controversy.
УДК SS2
АРХЕТИП «ВОЛКА» В ФОЛЬКЛОРЕ И ЛИТЕРАТУРЕ1
© Ю.Г. Хазанкович
В статье дается теоретическое обоснование понятий «фольклорный архетип» и «литературный архетип». Выявляется этническая семантика архетипа «волк» на материале фольклора и мифологии разных народов. Исследуются функциональные типы образа волка и их художественная трансформация в национальных литературах.
Ключевые слова: архетип волка, фольклор, литература.
Обращение писателей к традиционным формам сознания, к архетипичным его пластам обусловлено поиском ментальных констант, уходящих в национальное бессознательное и задающих основные архетипиче-ские модели. Внимание художников к архе-типическим образам и сюжетам обусловлено активизировавшимися процессами самопознания и национальной самоидентификации.
l Работа выполняется при поддержке Гранта Президента РФ (МК-3333.2007.6).
Термин «архетип» был введен К. Юнгом в 1919 г. Он подчеркивал, что в мифологии, фольклоре и индивидуальном литературном творчестве как проявление бессознательного выступают архаически устойчивые мотивы-образы [1]. З. Фрейд [2] считал иначе. По его мнению, архетип основан на персональном, а не коллективном бессознательном. К проблеме архетипа также обращался Е. Меле-тинский в книге «О литературных архетипах», где проследил трансформацию фольклорного архетипа в литературный, транс-
