CC BY
116
perception of Thomas Hood’s poetry in Russia at the time of D. L. Mikhalovsky’s translations. In particular it can be applied to opinions and judgments of M. L. Mikhailov, A. V. Druzhinin, F. M. Dostoevsky, A. A. Korinfsky, and others.
Key words: T. Hood, D. L. Mikhalovsky, Russian-English literary relations, literary translation, poetry, reminiscence, reception, comparative study, cross-cultural communication.
© 2011
В. Б. Петров
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИСТОРИОСОФИЯ В ПРОЗЕ МИХАИЛА
БУЛГАКОВА
В булгаковском творчестве середины 20-х годов проблема судеб интеллигенции в революционной действительности трансформируется в вопрос о ее месте в постреволю-ционном мире. Поднимая в сатирических повестях «Роковые яйца» и «Собачье сердце» вопрос о путях общественного развития, автор отдает явное предпочтение Великой Эволюции.
Ключевые слова: революция, социальный эксперимент, Апокалипсис, сатира.
Проблема России, ее настоящего и будущего является одной из глобальных, извечно занимающих сознание российской интеллигенции. О России и русском народе размышляют и писатели, и философы. Что есть Россия? Ужели — «деревня», где «по Сеньке и шапка, по холопу и барин» (И. Бунин)?! Или же «птица-тройка» (Н. Гоголь), в которую возможно «только верить» (Ф. Тютчев)?! Пафоснопатетические интонации, доминирующие в официально признанной литературе социалистического реализма, оттеняются эсхатологическими настроениями как в философских, так и в художественных произведениях первой трети ХХ века. У философов они вытекали из попыток объяснить смысл современной истории, у писателей — из стремления понять происходящее.
Конец XIX — начало ХХ века в России воспринимался современниками как переломная эпоха, как своеобразный рубеж на пути исполнения Россией своего исторического предназначения. Революция, которая многим представлялась и неким испытанием, и точкой отсчета нового времени, породила всплеск романтических иллюзий в жанре утопии (А. Богданов, А. Чаянов). Но если в западных философских доктринах центральное место занимает категория «Я», то в России — «Мы»: стремление к единению духа, к соборности. Однако в новых социальных условиях, когда в Советской России, по замечанию Н. Бердяева, человек «перестает быть высшей ценностью»1, идея соборности оказалась скомпро-
Петров Василий Борисович — доктор филологических наук, доцент кафедры современной русской литературы. E-mail: omr@masu.ru
1 Бердяев 1983, 293.
метированной идеологическими постулатами пролетарского интернационализма. Именно поэтому многие писатели, в том числе и М. Булгаков, предпочли противопоставить безликому «Мы» нравственно определенное «Я».
В середине 20-х годов на смену драматической и трагической тональности произведений М. Булгакова о последних защитниках «белого дела» постепенно приходит сатирическая и трагифарсовая струя авторских раздумий о настоящем и возможном будущем России. Проблема судеб интеллигенции в революционной действительности трансформируется в вопрос о ее месте в постреволюци-онном мире. Еще М. Горький в «Несвоевременных мыслях» во многом предугадал трагические последствия скороспелой социальной революции. В статье «Грядущие перспективы» Булгаков, размышляя о кровавом следе современной российской усобицы, предупреждает о предстоящей расплате «за безумие дней октябрьских...»2 и, обращаясь к потомкам, предостерегает их публицистически («Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!»3), а затем и художественно (в сатирических повестях «Роковые яйца» и «Собачье сердце»).
В основе «мифологического» сюжета повести «Роковые яйца» — трагические последствия фантастического эксперимента, однако фантастика здесь явно не самоцель. Совершенно случайно, как это часто бывает в науке, директор московского зооинститута Персиков совершает удивительное открытие — «красный луч жизни». И тут же автор начинает с читателем весьма тонкую многослойную игру, в которой каждая из деталей имеет как прямое, так и переносное значение.
Этот двойственный подход отмечается еще в процессе самого эксперимента («.в том месте, где пролегал красный заостренный меч (возникает ассоциативная связь с мечом из финала «Белой гвардии» — П. В.; здесь и в дальнейшем курсив мой — П. В.), происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь. Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосу и в ней (волшебным образом — П. В.) оживали»4). Красное и серое (вопреки семантике этих цветов) не только не противостоит друг другу, а активно взаимодействует. Кстати, в 9-й главе появляется «труп человека в сером у двери, рядом с винтовкой»5, знакомого нам по финальной сцене «Белой гвардии». Под влиянием «красного луча», открытого в «сером неприглядном» корпусе на Тверской, вырастает до чудовищных размеров, «серея на блюде, влажная лягушка величиною с кошку»6, а змея оборачивается «сероватым и оливковым бревном»7.
То, что «луч жизни» красного цвета, имеет для персонажей, окружающих Персикова (в серых пиджаках и с серыми шляпами), первостепенное значение. Не случайным представляется и подбор цветоопределений: «сотрудник московских журналов — «Красный огонек», «Красный перец», «Красный журнал», «Красный прожектор» и газеты «Красная вечерняя газета», «сотрудник сатирического журнала «Красный ворон», издания ГПУ», местная газета «Красный боец»,
2 Булгаков 1999, 6.
3 Там же, 8.
4 Булгаков 1997, 283.
5 Там же, 331.
6 Там же, 309.
7 Там же, 326.
показательный совхоз «Красный луч», «номера на Тверской «Красный Париж». Как тут не вспомнить «красную свадьбу» Присыпкина в «Клопе»!?
Автор обращает внимание на то, что обнаруженный фантастический «эффект» порожден неестественным образом: «в спектре солнца его нет. добыть его можно только от электрического света»8. Цветовое решение экспозиции действия (описание лаборатории Персикова) уже содержит конфликтную символику. Устойчивые и символичные для автора образы — «лампа под зеленым абажуром», «шкапы с книгами» и «кремовые шторы» (в данном случае окраска) — сталкиваются с «чучелами», «препаратами», «гадами» и стеклянными электрическими лампами.
О противоестественности открытия Персикова свидетельствует и то обстоятельство, что сделано оно было под «стеклянным потолком» благодаря многочисленным случайным отражениям: «Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча»9. Стекло у Булгакова как бы искажает реальность, и в одном семантическом ряду оказываются красный луч, нечистый воздух и мертвые глаза.
Появление в булгаковской повести Александра Семеновича Рокка воспринимается, с одной стороны, как продолжение фарсово-буффонадной линии, с другой, — в мистико-сатирическом ключе; однако чем дальше продвигалась «созидательная» деятельность героя, тем больше наблюдалось в происходящем «странного», «необъяснимого», почти «колдовского». На первый взгляд, речь в повести идет, прежде всего, о недопустимости некомпетентного использования научных открытий. Действительно, «на горе республике кипучий мозг Александра Семеновича не потух: в Москве Рокк столкнулся с изобретением Персикова, и <.> родилась у Александра Семеновича идея, как при помощи луча Персикова возродить в течение месяца кур в республике»10. Одержимый великой идеей, подобно героям книги Уэллса «Пища богов», Александр Семенович Рокк мечтает накормить все население советской России. Но существующая бесхозяйственность и ограниченность советских руководителей приводят к непредсказуемым трагическим последствиям: заведующий показательным совхозом «красный комиссар» Рокк при помощи «красного луча» жизни в совхозе «Красный луч» выращивает гигантских голых гадов, которые затем пытаются захватить огромные пространства Республики Советов.
По иронии судьбы вместо творения новой жизни едва не наступает апокалипсис, а в карнавал человеческих страстей вплетается почти библейское пророчество конца мира. Потому-то Александр Семенович и имеет «эсхатологическую фамилию», а деревня возле совхоза «Красный луч» именуется Концовкой.
Змееборческий мотив в повести травестийно ассоциируется с «Чудом Святого Георгия»: кавалеристы, вооруженные пиками, отправляются защищать столицу
8 Там же, 284.
9 Булгаков 1997, 310.
10 Там же, 321-322.
от нашествия змей. Перед читателями в фарсовом ключе разворачивается современный Армагеддон, чему в немалой степени способствует пародийное исполнение «бравой» песни всадников на мотив Интернационала: «Ни туз, ни дама, ни валет,/ Побьем мы гадов без сомненья,/ Четыре сбоку — ваших нет...». Однако Георгий Победоносец, как и в «Беге» (реплика Хлудова), отвернулся от России. Спасение приходит неожиданно — там, где оказалась бессильна регулярная армия, вмешался господин случай — мороз посреди лета.
Так обнаруживается подтекст повествования — мотив спасения земли русской, который в булгаковской повести иронически перекликается с умонастроениями российской интеллигенции накануне революции. С. Булгаков в статье «На пиру богов» описывает их таким образом: «Перед самым октябрьским переворотом мне пришлось слышать признание одного близкого мне человека. Он рассказывал с величайшим волнением и умилением, как у него во время горячей молитвы перед явленным образом Богоматери на сердце вдруг совершенно явственно прозвучало: Россия спасена. Как, что, почему? Он не знает, но изменить этой минуте, усомниться в ней значило бы для него позабыть самое заветное и достоверное. Вот и выходит, если только не сочинил мой приятель, что бояться за Россию в последнем и единственно важном, окончательном смысле нам не следует, ибо Россия спасена — Богородичною силою»11.
В чем смысл человеческой и исторической справедливости? Как соотносятся правда и истина? Семантическая иерархия этих понятий в булгаковской системе ценностей предполагает наличие двух уровней: на первом правда ассоциируется со СПРАВЕДЛИВОСТЬЮ, правда второго уровня — с приближением к ИСТИНЕ, которая становится и смыслом, и высшей ценностью. Не случайно в «Роковых яйцах» Булгаков пародийно обыгрывает один из самых распространенных космогонических символов (яйцо), обозначающих здоровье, плодородие, богатство. В древнерусском языке слову «яйцо» соответствует «исто», которое фонетически коррелируется со словом «истина».
Гибель в финале повести кабинетного ученого Персикова во многом предопределена — это расплата за неспособность управлять социальным прогрессом. Последние строки повести звучат почти реквиемом, в котором слышится и мотив бренности всего сущего перед лицом вечности, и торжество исторической справедливости. За внешним, событийным планом повествования, выписанным то в фельетонно-карнавальной, то в лирико-трагедийной тональности, в «Роковых яйцах» встает и второй — социально-философский пласт. И дело здесь не столько в том, что Рокк сыграл свою роковую роль в судьбе эксперимента («Рок с бумагой? Редкое сочетание.»12), сколько в самом иносказательном «эксперименте», бессмысленно ввергшем «всех русских людей в бездну бедствий и отчаяния»13. Гротескный реализм Михаила Булгакова обнажает социальные последствия революционного максимализма, когда идеи всеобщего равенства и благоденствия, помноженные на красную революционную мораль и пролетарскую солидарность, должны были привести к светлому будущему. Но, как говорится, благими намерениями путь в ад вымощен.
11 Булгаков 1990, 144.
12 Булгаков 1997, 310.
13 Франк 1994, 494.
Повесть «Собачье сердце» (1925) не только хронологически, но и логически, по мнению Г. Струве, продолжает «Роковые яйца» (1924), поскольку представляет собой «утопическую сатиру на одну и ту же тему: о характере и целесообразности социальных переворотов в истории»14. С этой темой связан целый ряд произведений 20-х — 30-х годов, конфликт в которых основан на столкновении культурной традиции и идей Великой Эволюции с ограниченностью и экстремизмом освобожденных революцией масс.
Одним из наиболее ярких примеров того, как через призму фантастического сюжета просвечивают современные проблемы, по праву считается повесть «Собачье сердце». Сугубо медицинский эксперимент здесь превращается в эксперимент социальный, в проверку распространенной формулы «кто был ничем, тот станет всем». Подобно доктору Моро («Остров доктора Моро» Г. Уэллса), профессор Филипп Филиппович Преображенский и его помощник доктор Борменталь пытаются хирургическим путем, минуя все этапы эволюции, превратить низшее существо в венец творения — в человека («Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу!»15). Замысел сам по себе грандиозен, однако человек — не Бог; в поисках истины, самоутверждаясь, он действует зачастую по наитию. Отсутствие универсального канона рациональной истины в этическом плане означает исходную амбивалентность его поступков: стремясь к высокому, можно достичь низкого, а благие намерения обратить во зло. В результате операции из нормального пса Шарика возникает чудовищное существо, уже не является собакой, но еще не стало человеком, что воспринимается как наглядное гротескнофантастическое воплощение «Несвоевременных мыслей» Горького.
Автор обращает внимание на то, как разительно отличается течение мыслей Шарика до, во время и после эксперимента. Не может не вызвать сочувствия голодный, искалеченный пес, который дает удивительно меткие характеристики окружающему: «Неужели я обожру совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди <...>. Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь <.> «Этим что нужно?» — неприязненно и удивленно подумал пес»16, озирая четверых представителей домоуправления, пришедших на квартиру Преображенского.
Совершенно иначе рассуждает Полиграф Полиграфович Шариков. Моментально адаптируясь в человеческой среде, он сначала усваивает всевозможные ругательства («подлец», «сволочь», «гнида», «сукин сын» и т.д.), а затем и пролетарский лексикон («товарищ», «буржуй», «контрреволюция», «Энгельс», «Каутский»). Шариков находит не только взаимопонимание с пролетариями, но и постоянное место службы, обнаруживая при этом явную тенденцию занимать руководящие посты. Реализуя на практике пролетарскую доктрину «экспроприации экспроприаторов», Полиграф Полиграфович при поддержке управдома Швондера претендует на жилплощадь в квартире профессора Преображенского: «. вытащил из кармана три бумаги: зеленую, желтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил: — Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полага-
14 Струве 1969, 6.
15 Булгаков 1997, 391.
16 Там же, 347-348.
ется определенно в квартире номер пять у ответственного съемщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин, — Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу как новое: ‘‘благоволите’’17.
Стремясь решить пресловутый «квартирный вопрос», Шариков в духе времени пишет донос на своего благодетеля, изобилующий весьма специфическими оборотами: «А также угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже Энгельса приказал своей социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно, не прописанный проживает у него в квартире»18.
Преображенский и Борменталь, пытаясь понять причину столь чудовищных последствий операции, полагают, что она кроется в исходном материале («— Исключительный прохвост. — Но кто он — Клим, Клим, — крикнул профессор, — Клим Чугункин (Борменталь открыл рот) — вот что-с: две судимости, алкоголизм, «все поделить», шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) — хам и свинья... Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз — закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное!»19. Автор во многом солидарен с героем, однако смотрит гораздо глубже; ему близка точка зрения С. Булгакова, высказанная в статье «На пиру богов»: «Признаюсь вам, что ‘‘товарищи’’ кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян — homo socialisticus»20. Причина неудавшегося эксперимента, по М. Булгакову, кроется совсем не в Климе Чугун-кине, а в невозможности «хирургическим» (революционным) путем создать «из ничего» нормальную человеческую индивидуальность. ЛИЧНОСТЬ для Булгакова определяется, прежде всего, характером нравственных и эстетических запросов. Шариков не личность, это средняя величина, отражающая некое социальное явление. Шариков интересен не сам по себе, а как герой-функция, выявляющий несообразности новой общественной системы. Только в кошмарном сне можно представить появление подобных шариковых, но еще удивительнее то, что Полиграф Полиграфович мгновенно обрастает двойниками (Швондер, представители домоуправления, рабочие горочистки). И если Шариков — продукт операции профессора Преображенского, то его двойники — результат глобальной «операции» — Октябрьской революции.
Точка зрения профессора Преображенского на происходящее близка авторской: разруха в стране — следствие разброда в умах, в сознании победившего класса. В этой связи вспоминается обобщающая реплика профессора Преображенского: «Пропал дом!». Как и дом Турбиных, квартира профессора не может стать тихой гаванью «в развороченном бурей быте». Поначалу революционная новь отражается в отдельных афористически отточенных иронических высказываниях Преображенского («не читайте до обеда советских газет», «кто-нибудь из
17 Там же, 416.
18 Булгаков 1997, 430.
19 Там же, 421-422.
20 Булгаков 1990, 97-98.
этих пролетариев уже ходит в моих галошах»), затем в его дом по праву «гегемона» врываются Швондер и работники домоуправления и, наконец, профессор с ужасом осознает, что он своими руками создал чудовищную пародию на человека с пролетарской психологией. Оценивая социальную опасность шариковых, доктор Борменталь восклицает: «... ежели его еще обработает этот Швондер, что ж из него получится?! Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из этого Шарикова!». «— Ага! Теперь поняли? — произносит в ответ профессор Преображенский. — А я понял через десять дней после операции. Ну, так вот, Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки»21.
Одной из основных причин, породивших духовную нищету шариковых, Булгаков считает отсутствие нравственной опоры в обществе. Размышляя в статье «Большевизм и коммунизм как духовные явления» об особенностях русской ментальности в переломную эпоху, С. Франк писал: «Если русскому человеку присущ настоящий «страх Божий», действительная религиозная просветленность, тогда он проявляет признаки удивительного духовного величия и чистоты; или же, если он утратил веру, он становится полнейшим нигилистом, уже ни во что не верящим, полагающим, что теперь все позволено»22. По Булгакову, революция — тоже одно из проявлений нигилизма. социального (!).
Фигура Шарикова становится для Булгакова средством критического осмысления гротеска современной ему действительности, и повестью «Собачье сердце» он показывает, чем на деле может обернуться идея социального равенства. Несмотря на глубокую тревогу Булгакова за будущее России, за ее традиции, ее культуру прогноз писателя в 20-е годы был оптимистичен: в финале повести профессору Преображенскому удается обратная операция, и все возвращается на круги своя. Поднимая вопрос о путях общественного развития, автор отдает явное предпочтение ВЕЛИКОЙ ЭВОЛЮЦИИ.
ЛИТЕРАТУРА
Бердяев Н. А. 1983: Философия свободы. Смысл творчества. М.
Булгаков М. А. 1997: Избр. соч.: в 3 т. Т. 1. М.; СПб.
Булгаков Михаил. 1999: Собачье сердце: Роман. Повести. Рассказы. М.
Булгаков С. Н. 1990: На пиру богов // Из глубины: Сборник статей о русской революции / С. А. Аскольдов, Н. А. Бердяев, С. А. Булгаков и др. М., 90-144.
Струве Г. 1969: Собачье сердце // Русская мысль. Париж, 22. 05. 1969.
Франк С. Л. 1996: Русское мировоззрение. СПб.
Франк С. Л. Смысл жизни // Смысл жизни: Антология / Н. К. Гаврюшин (ред.). М., 489-583.
21 Булгаков 1997, 422-423.
22 Франк 1996, 184.
ARTISTIC HISTORIOSOPHY IN THE PROSE OF MIKHAIL BULGAKOV
V. B. Petrov
The mid thirties of the 20th century saw Bulgakov going from the problem of intelligentsia fate in revolutionary reality to the problem of its place in a post-revolutionary world. In his satirical novellas Bulgakov raises an issue of social progress giving marked preference to Great Evolution.
Key words: Mikhail Bulgakov, satire.
© 2011
И. Ф. Герасимова
НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ ВОЙНЫ И МИРА В ЛИРИЧЕСКОЙ
ПОЭЗИИ ХХ ВЕКА
В статье анализируется лирика поэтов — участников различных военных событий ХХ века. Делаются выводы о том, что образ возлюбленной при всех видимых различиях имеет общие черты в лирике поэтов разных стран: он отражает ментальность автора, самоценен, может быть рассмотрен как неотъемлемая часть образа мужества и как воплощенная жизненная ценность, ассоциирующаяся с миром и счастьем, которую необходимо защищать даже ценой жизни.
Ключевые слова: лирический герой, архетип, ментальность, национальный характер, духовная общность.
Неоднократно замечено, что в период катаклизмов обостряются человеческие чувства, в том числе и любовь. Периоды войн в истории человечества не исключение. Так, многие поэты стран, вступивших в Первую мировую, создали немало проникновенных произведений о любви.
С типологических позиций весьма интересно проследить, как воссоздается в них образ лирической героини-возлюбленной, что позволит обнаружить как сходства, так и различия в осознании различными культурными мирами ценности любви.
Например, француз Луи Жандро (Louis Gendreau) в стихотворении «Что такое война»1 в полном соответствии с кодексом чести, которому присущ традиционный набор «мушкетерских доблестей» французского воина, старается убедить свою возлюбленную в том, что славно проводит время в мужской компании. При-
Герасимова Ирина Фёдоровна — кандидат филологических наук, докторант кафедры русской литературы Московского государственного гуманитарного университета имени М. А. Шолохова. E-mail: gif221255@yandex.ru
1 Жандро 1917, 51-52.
