CC BY
27
Вестник Челябинского государственного университета.
2018. № 6 (416). Филологические науки. Вып. 113. С. 166—172.
УДК 398.87
ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ ХРОНОЛОГИИ ВАРИАНТОВ ПЕСЕН ЦИКЛА «ВЗЯТИЕ КАЗАНИ»
М. С. Родионов
Челябинский государственный университет, Челябинск, Россия
Рассматривается проблема хронологического выстраивания русских исторических песен, входящих в цикл «Взятие Казани». Определяется круг текстов, максимально близких по времени возникновения к отраженному историческому событию, выделяются их информационное ядро и сюжетообразующие элементы и на этой основе моделируется возможный вариант изначального песенного текста.
Ключевые слова: традиционный фольклор, историческая песня, лиро-эпический жанр, песенный цикл, первичный текст, текст, вариант, информационное ядро, вставной эпизод, историческая хронология.
При изучении вариантов фольклорного произведения сразу встает задача их хронологического упорядочения. Причин тому несколько. Во-первых, это позволяет если и не реконструировать оригинал, то по крайней мере очертить круг текстов, максимально к нему приближенных. Во-вторых, мы получаем наглядное представление о векторе и особенностях эволюции как конкретного произведения, так и общих механизмов и закономерностей этого процесса в масштабах конкретного жанра или всей художественной системы фольклора. В-третьих, что тоже немаловажно, мы можем ощутить так называемый «дух эпохи» и получить информацию об историческом событии, отраженном в произведении. Последнее имеет особое значение, поскольку дает возможность сформировать более объективную картину произошедшего. Не секрет, что многие исторические события, особенно это касается событий эпохальных, знаковых, диаметрально противоположно оцениваются официальной историографией и «мнением народным», более того, иногда представленная фольклором картина оказывалась даже более точной, чем нарисованная ангажированными властью авторами. К этому еще следует добавить, что некоторые события нашей истории вообще не были зафиксированы письменными источниками и нашли свое отражение лишь в произведениях устного народного творчества.
Сама по себе проблема хронологического упорядочения вариантов устно-поэтического произведения для отечественной фольклористики не является чем-то новым. В свое время ей было посвящено фундаментальное исследование В. П. Аникина, на примерах былинных сюжетов «Добрыня и Змей» и «Ставр Годинович» продемонстрировавшего возможности разработанного им метода выяснения исторической хронологии
вариантов, включающего анализ времени и места записи текста, сопоставление со «смежными» жанрами, анализ особенностей отражения истории, в том числе идеологии, событий, быта [1]. По сути, выбранный исследователем путь анализа отраженных исторических реалий и удаления наслоений последующих эпох очень близок к тому, как подходит к решению данной проблемы современная фольклористика, все более активно использующая базовые положения теории информации. В первую очередь здесь следует обозначить те возможности, что предоставляет анализ информационного поля фольклорного текста, особенно в тех случаях, когда произведение возникало как непосредственное отражение (осмысление) каких-то исторических событий или было ориентировано на их фиксацию. Как уже неоднократно отмечалось [7; 8], фольклорное произведение включает в себя информационное ядро, окруженное информационным полем. При этом первое демонстрирует достаточно высокую устойчивость и сохраняется практически при любых трансформациях сюжета. Иначе говоря, все варианты данного текста сохранят изначальное информационное ядро, каким бы искажениям ни подвергался их «исходник». А вот информационное поле, наоборот, достаточно быстро деформируется, размывается, меняет свое наполнение. И здесь уже начинает действовать другая закономерность: чем дольше живет произведение, чем дальше вариант от оригинального текста, тем выше потери изначально заложенной в него информации. Исходя из этого, можно выстроить вариативный ряд по принципу убывания первоначальной информации и таким образом очертить круг текстов, ближе всего стоящих к оригиналу, а это уже, в свою очередь, дает нам возможность реконструкции и самого исходного текста.
В этом контексте особый интерес представляет цикл исторических песен «Взятие Казани» (Казанский цикл), вводящий в отечественный фольклор образ Ивана Грозного и, по сути, являющийся точкой отсчета наших представлений о классической русской исторической песне и ее эволюционном механизме. Более ранние исторические песни «Авдотья Рязаночка» (XIII в.) и «Щелкан Дюдентьевич» (XIV в.) являются лишь случайно сохранившимися осколками раннего песенного репертуара, не имеют ни вариантов, ни «ближайших соседей» в виде песен той же эпохи и поэтому не позволяют выстроить последовательную картину развития жанра. Нужно также отметить, что вопросом хронологического расположения вариантов песен о взятии Казани исследователи специально не интересовались. Фольклористы традиционно фокусировали свое внимание на поэтике текстов, использованных в них традиционных и новаторских приемах, особенностях отражения исторических событий, народной оценке Грозного царя. В то же время представляется, что выявление круга вариантов, максимально приближенных к первоначальному тексту, позволит не только получить представление о творческом механизме создания исторической песни, появления нового сюжета, но и пролить дополнительный свет и на традиционные аспекты изучения историко-песенного фольклора.
В настоящее время учтен 51 вариант песни «Взятие Казани». При этом хронологический разлет записей составляет около двухсот лет: первая фиксация текста датируется концом 70-х гг. XVIII в., а последние записи были сделаны в 60-е гг. ХХ столетия. Сохранность текстов разная: от глубоко проработанных, логически выстроенных до полуразрушенных, понимание которых возможно лишь при условии знания всего контекста. Данный песенный корпус можно разделить на группы.
Песни первой группы отличаются последовательностью и связностью изложения и включают в себя следующие эпизоды: поход (в некоторых вариантах ему предшествуют сведения о подготовительных мероприятиях, например о времени, затраченном на подготовку похода, или о строительстве Свияжской крепости, ставшей опорным пунктом для русского войска и во многом обеспечившей успех предприятия), осада Казани, подкопы под городские стены, насмешки татар, гнев Ивана Грозного на пушкарей, взрыв крепостных стен и захват города, признание царем своей неправоты перед пушкарями и их награждение.
В песнях второй группы отсутствует эпизод с царским гневом. Во всем остальном они повторяют сюжетную схему текстов первой группы.
Третья группа представлена песнями, состоящими из двух слабо связанных или практически изолированных друг от друга эпизодов — взрыва заминированных подкопов и царского гнева.
К четвертой группе можно отнести песни, состоящие из одного эпизода — взрыва стен и взятия города.
Пятую группу составляют также одноэпизод-ные песни, рассказывающие о царском гневе.
Количественное распределение текстов следующее: первая группа — 19 вариантов, вторая — 10, третья — 13, четвертая — 4, пятая — 5. При этом последние три группы явно представляют собой полуразрушенные песни или вообще их «осколки», механически воспроизведенные исполнителями в общем наборе всех текстов, сохранившихся в памяти. На то, что это именно механическое воспроизведение, указывает полное отсутствие какой-либо логики сюжета и мотивировки гнева Ивана Грозного, который очень часто просто обозначен как факт даже без указания его адресата. А в тех песнях, где адресат все же присутствует, происходит его подмена: вместо пушкарей (саперов) появляются некие «мастерочки» или «работнички». Примером такого разрушенного текста, смысл которого был непонятен даже самому исполнителю, может служить запись из архива Саратовского краеведческого музея, опубликованная в сборнике Т. М. Акимовой [14. С. 443]:
Грозен-грозен наш Иван Васильевич,
Семь лет с силушкой стоял
Под матушкой Казанью-рекой,
Три подкопа царек подкопал,
Туда много бочек с порохом накатал.
Не такие бочки, не простые,
С порохом, с зеленым вином.
Рассердился царь на своих главных мастеров:
«Мастера, вы, мои мастерочки,
Всех порежу, в яму покладу,
Всех известкой я вас залью,
Вечну память я вам отпою».
Такое разнообразие вариантов неизбежно приводит к вопросу о том, песни какой группы полнее всего сохранили первоначальный текст. Понять это очень важно по двум причинам: во-первых, как сказано выше, это позволит пролить дополнительный свет на наши представления о процессе эволюции жанра русской исторической песни, а во-вторых, даст возможность уточнить механизм непосредственной реакции народа на знаковые
исторические события. В качестве отправной точки наших рассуждений следует остановиться на той роли, что была отведена исторической песне в художественной системе фольклора. Как и любой лиро-эпический жанр, она позволяла моментально отреагировать на свершившийся исторический факт. Причем эта реакция включала как сам рассказ о произошедшем, так и его эмоциональную оценку. В тех случаях, когда дело касалось каких-то знаковых, долгожданных событий, судьбоносный характер которых осознавался с самого начала, эмоциональная составляющая становилась доминирующей, перекрывая собой фактический материал. Теоретические аспекты этого процесса сформулированы в трудах французского фольклориста Г. Париса (теория кантилен) [16] и существенно уточнены А. Н. Веселов-ским [2], подчеркнувшим, что в лиро-эпической песне эмоциональная составляющая является первичной, поскольку именно она и запускает процесс народного творчества. Действительно, важное событие в любой, позитивной или негативной, окраске прежде всего затрагивает нашу эмоционально-чувственную сферу, и только потом наступает черед анализа и спокойной оценки его возможных последствий. Народные певцы в такой ситуации выступают своеобразным резонатором общественного фона, аккумулирующим доминирующие настроения, выражающим, говоря словами А. С. Пушкина, «мнение народное». Что же касается фактической стороны события, то на этом этапе происходит, по сути, его зеркальное, исторически достоверное отражение. У создателей песни в этот момент нет мотивации использовать вымысел, поскольку их аудитория в курсе события и искажение фактов воспримет как ложное сообщение. Кроме того, важно учитывать и фактор времени: стремление как можно скорее откликнуться на событие просто не оставляет творцу простора для художественного творчества, поэтому ему остается лишь фиксировать факт, делая упор на своем эмоциональном к нему отношении.
Отражение такого творческого механизма сохранили дошедшие до нас песни Смутного времени. В этот переломный для отечественной истории период, характеризующийся многократным ускорением исторического процесса, быстрой сменой событий и активным вовлечением народа в идеологическую борьбу, творческие возможности народных поэтов оказались чрезвычайно ограничены. По сути, перед ними встала дилемма: реагировать на каждый значимый факт в ущерб художественной стороне своих произведений или ограничиться разработкой нескольких сюжетов с высоким драматическим потенциалом, но
при этом «отстать от жизни». В итоге народные творцы пошли по первому пути, что и обусловило особенности историко-песенного наследия эпохи Смуты: в своем абсолютном большинстве это песни с примитивным сюжетом, нацеленным на простое информирование о событии, но при этом дающие чрезвычайно точную характеристику связанной с их появлением общественно-политической обстановки и народного отношения к отраженному факту. Примером тому может служить песня об отравлении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, записанная для английского путешественника Ричарда Джемса [12]. Перед нами именно непосредственный отклик на событие, возникший, возможно, через несколько часов после происшедшего и потому лишенный сюжетной стройности, но при этом верно фиксирующий сам исторический факт и точно передающий реакцию на него со стороны разных социальных групп, прямо называющий потенциальных виновников отравления воеводы. Характерно, что народные поэты совершенно не используют возможности возникающей при этом драматической ситуации: на противопоставлении Скопина-Шуйского и его недругов можно было бы выстроить остродраматический сюжет, как это постоянно делали создатели песен XVI в. Но такая попытка, судя по всему, в данном случае даже и не предпринималась, иначе как объяснить тот факт, что народная память сохранила песню с минимальными художественными достоинствами и почему-то утратила более совершенный текст.
Нужно отметить, что подобная «художественная бедность» отличает практически все исторические песни Смутного времени, создатели которых из-за быстрой смены событий находились в творческом цейтноте и просто не успевали расширять художественное поле своих творений. Это и объясняет тот факт, что песни рубежа XVI и XVII вв., за редким исключением, дошли до нас не циклами, а отдельными текстами, случайно сохранившимися в народной памяти. Зато можно сказать, что благодаря песням эпохи Смуты мы получили возможность увидеть историческую песню в момент ее возникновения, в ее первозданном, изначальном виде.
С учетом этой информации можно по-новому взглянуть на интересующий нас цикл о взятии Казани. Драматическое ядро входящих в него песен связано с эпизодом гнева Ивана Грозного на пушкарей (саперов). По сюжету, в заминированных подкопах зажгли свечу, которая, догорев, должна была запалить фитиль и инициировать взрыв, а чтобы наступающие русские войска могли точно знать время, когда крепостные стены
взлетят на воздух и через образовавшийся пролом можно будет ворваться в город, одновременно с этим зажгли такую же свечу перед царем. Но свеча перед Иваном Грозным догорела, а взрыва не последовало: не учли, что в замкнутом пространстве подкопа свеча горит медленнее, чем на открытом воздухе (в некоторых вариантах песни об этом говорят сами саперы). Разгневанный царь чуть было не казнил своих пушкарей за измену, но в этот момент раздался взрыв, и Иван, признав свою неправоту, наградил верных слуг. Как видим, перед нами остродраматический эпизод, являющийся кульминацией всей песни. Но все дело в том, что ни один из исторических источников, ни один из историков ничего о нем не знают. Нет таких сведений ни в подробнейшей «Казанской истории» [3], создававшейся по горячим следам события, ни в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина [4. С. 506—510], ни в исследовании С. М. Соловьева [13. С. 453—456], хотя о минировании подкопов и последовавшем затем взрыве они сообщают очень детально.
Вывод напрашивается сам собой: перед нами пример художественного вымысла — так называемый вставной эпизод, не имеющий ничего общего с действительностью. При этом важно понять, на каком этапе истории существования песни он появился: в момент создания или уже в процессе последующего исполнения? Для ответа на данный вопрос прежде всего надо разобраться, чем была эта победа для Московского царства, для русского общества. Разгром Казанского ханства по своему значению для дальнейшей судьбы Руси, по характеру влияния на общественное сознание может быть соотнесен с победой на Куликовом поле. Ликвидация постоянного очага внешней угрозы, реализовывавшейся в многочисленных набегах и разорениях, десятках тысяч полоненных людей, огромных финансовых потерях, ощущении постоянной опасности и неуверенности в завтрашнем дне, должна была вызвать не просто чувство радости или облегчения, но состояние безграничного восторга, эйфории, соединенных с надеждой на улучшение жизни, на близкий мир и счастье на родной земле, подобные тому, как это было в 1380 г., о чем свидетельствуют памятники Куликовского цикла. Причем эмоциональный взрыв, вызванный этим событием, был такой силы, что стал своего рода катализатором, не только многократно ускорившим процесс формирования экспрессивно-эмоционального стиля, но и обеспечившим его быстрое становление в качестве основного стиля древнерусской литературы. Очевидно, что сила эмоциональной реакции общества на Казанское взятие была не меньшей.
Утверждать это дают основание как исторические источники, хронологически примыкающие к событию (например, уже упомянутая «Казанская история»), так и фольклорное наследие второй половины XVI в. Таким образом, первым песням, рассказывающим о Казанской победе, не требовался вставной эпизод. Его появление, несомненно, связано уже со следующим этапом их бытования, когда эмоциональная волна прошла, страсти утихли, и этот фактор уже не мог поддерживать интерес к песне. Следовательно, возможность ее сохранения в народной памяти и дальнейшего исполнения мог обеспечить лишь остродраматический сюжет. Конечно, в первых песнях Казанского цикла определенный драматизм присутствовал, но связан он был с трудностями самой войны: долгой подготовкой к походу, тяжелой осадой, насмешками и оскорблениями со стороны татар, не верящих, что их город можно взять, наконец, самой картиной штурма. Но всего этого было недостаточно, чтобы песня прочно закрепилась в народной памяти, чтобы новые войны и осады не вытеснили ее из активного фольклорного репертуара, чтобы сохранялся интерес народа к этому знаковому историческому событию. Вот тогда-то и появился вставной эпизод о гневе Ивана Грозного на пушкарей. Привнесенная в сюжет песни острая, предельно драматическая конфликтная ситуация со счастливым исходом позволила не только решить все эти задачи, но и показать сложный, противоречивый, вспыльчивый характер Ивана IV, способного мгновенно разгневаться и казнить, но умеющего также миловать и признавать свою неправоту.
Таким образом, приведенные выше аргументы дают основание рассматривать песни первой, третьей и пятой групп как исторически более поздние варианты. Следовательно, ближе всего к историческому событию оказываются тексты, входящие во вторую и четвертую группы. Но последняя представлена разрушенными и полуразрушенными песнями, поэтому ключевую роль в решении вопроса о концепции первичного текста могут сыграть именно песни второй группы, входящие в сборники В. Ф. Павловой [11], А. П. Ани-симовой [6], П. В. Шейна [10], В. Ф. Миллера [5], а также имеющиеся в архиве ИРЛИ. География их записи — нынешние Татарстан, Пензенская и Самарская области, бывшая Вятская губерния. Эту же географию отражают и песни, отнесенные нами к четвертой группе. Таким образом, данная группа текстов охватывает территории или непосредственно связанные с событиями 1552 г., или примыкающие к ним, а значит, в свое время в первую очередь страдавшие от казанских на-
бегов. А раз так, то и помнить произошедшее здесь должны были дольше и крепче, чем в землях, отстоящих от этих мест на многие сотни или тысячи верст и не сталкивавшихся напрямую с агрессивными соседями. Поэтому и необходимость во вставном эпизоде здесь возникла позже, а непреходящая значимость события позволила не забыть ранние песни и оставить их в активном репертуаре.
Для решения вопроса о наиболее раннем виде песен цикла «Взятие Казани» разложим тексты, формирующие вторую группу, на составляющие элементы. Во всех без исключения произведениях в качестве информационного ядра выступает известие о минированных подкопах (в некоторых случаях оно осложнено рассказом о том, что эта идея была предложена Ивану Грозному его «масте-рочками», то есть саперами) и их подрыве. В том, что именно этот факт стал центром повествования, ничего удивительного нет. Более того, именно он может рассматриваться как доказательство раннего происхождения данных вариантов. Действительно, решающего перелома в длительной Казанской войне удалось добиться именно потому, что русские войска применили новейшие для того времени достижения военно-инженерной мысли, в том числе и минированные подкопы. Создатели первых песен прекрасно понимали значение этой новинки и, сделав на ней акцент, решили сразу две идейно-художественных задачи: выделили фактор успеха (ключевая информация) и выразили свое эмоциональное отношение к произошедшему.
Что касается других элементов, то в текстах данной группы они варьируются. Так, в четырех песнях присутствует зачин, в двух кратко говорится о длительной осаде, предшествовавшей решающему штурму, в четырех вариантах подчеркиваются оскорбительные насмешки татар, которыми они ответили на предложение сдаться, шесть текстов выделяют сам момент взрыва и его последствия [5]:
Тут и матушка Казань Да разорвало,
Всех татарушек из крепости Повыкидало, Где рука, где нога, Где буйная голова.
Еще в трех вариантах отражен факт капитуляции казанского хана и признание им власти Москвы [11. С. 23]:
А татарский хан Махметан На коленочки упал,
На коленочки упал, Золоты ключи отдал.
Важно отметить, что процитированная выше песня не только исторически правдиво отразила финальную фазу Казанской войны, но и почти правильно передала имя хана — в 1552 г. в Казани правил Ядыгар-Мухаммед. Трансформация Мухаммеда в Махметана — обычное для фольклора явление, когда в результате устного многовекового бытования произведения происходит искажение упоминаемых в нем иноязычных имен, уже мало что говорящих следующим поколениям исполнителей. Именно таким образом, например, золотоордынский баскак Чолхан стал Щелканом (историческая песня «Щелкан Дюдентьевич», XIV в.), а Мамстрюк Темрюкович Черкасский — Кострюком (песня «Кострюк», XVI в.). Можно предположить, что в «оригинале» их звучание было правильным или же подвергалось минимальным искажениям. В нашем случае сам факт включения второстепенного исторического имени в текст говорит в пользу того, что создавался он по горячим следам события. Что же касается вариативности элементов, формирующих песни второй группы, то их появление или исчезновение связано как с механизмом формирования текста, так и с личностью конкретного исполнителя, уровнем его таланта и художественного мастерства, характером интереса к событию, степени информированности и целого ряда других факторов, определяющих композицию произведения.
Особо следует остановиться на зачине. Судя по всему, появление этого композиционного элемента связано именно с песнями Казанского цикла: сохранившиеся более ранние исторические песни зачина не знают, да и в произведениях рассматриваемого цикла он еще не устоялся ни по форме, ни по функционалу, тогда как для следующих по времени песен зачин становится уже традиционным элементом. В продолжение темы следует отметить, что более-менее проработанный зачин с установкой на длительное изложение или подчеркивающий особый, знаковый характер описываемого появляется лишь в песнях, отнесенных нами к первой группе, то есть значительно отстоящих по времени от самого события. Поэтому есть все основания полагать, что зачин в песнях второй группы — результат позднего добавления. В пользу этого говорит и употребляемое в нем слово «побасенка» [11. С. 23]:
Уж вы, гости мои, гостечки, Погостите у меня, Уж я вам ли, гостечки, Побасеночку скажу.
В данном контексте это вовсе не ложь, вымысел или сказка. В «Этимологическом словаре славянских языков» О. Н. Трубачева приводятся и другие, более ранние значения этого слова: небольшой нравоучительный рассказ, предание, рассказ [15. С. 162—163]. Таким образом, в устах исполнителя песни это слово означало, что хотя он и не сомневается в правдивости сво-
его рассказа, но при этом сам свидетелем описываемых событий не является, говорит с чужих слов.
Итак, наиболее вероятная структура первичного текста песни «Взятие Казани» включала в себя следующие элементы: осада — минированные подкопы (центральный эпизод) — насмешки осажденных — взрыв — капитуляция города.
Список литературы
1. Аникин, В. П. Былины. Метод выяснения исторической хронологии вариантов / В. П. Аникин. — М., 1984.
2. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика / А. Н. Веселовский. — М., 1989.
3. Казанская история // Памятники литературы Древней Руси. — М., 1985. — С. 300—565.
4. Карамзин, Н. М. История государства Российского. Т. 8 / Н. М. Карамзин. — Калуга, 1993.
5. Миллер, В. Ф. Исторические песни русского народа XVI—XVII вв. / В. Ф. Миллер. — Петроград, 1915.
6. Песни и сказки Поимского района / сост. А. П. Анисимова. — Пенза, 1948.
7. Песни и сказки Пензенской области / сост. А. П. Анисимова. — Пенза, 1953.
8. Родионов, М. С. Информационный код русских богатырских былин / М. С. Родионов. — Челябинск, 2007.
9. Родионов, М. С. Факторы обеспечения стабильности информационного поля фольклора / М. С. Родионов // Вестн. Челяб. гос. ун-та. — 2008. — № 20. — С. 95—100.
10. Русские народные песни, собранные П. В. Шейном. Песни былевые. — М., 1877.
11. Русское народнопоэтическое творчество Татарской АССР / сост. В. Ф. Павлова ; ред. В. И. Чи-черов. — Казань, 1955.
12. Симони, П. К. Великорусские песни, записанные в 1619—1620 гг. для Ричарда Джемса на Крайнем Севере Московского царства / П. К. Симони. — СПб., 1907.
13. Соловьев, С. М. Соч. Кн. III / С. М. Соловьев. — М., 1989.
14. Фольклор Саратовской области. Кн. 1 / сост. Т. М. Акимова. — Саратов, 1946.
15. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 1. — М., 1974.
16. Paris, G. Histoire poétique de Charlemagne / G. Paris. — Paris, 1905.
Сведения об авторе
Родионов Михаил Сергеевич — кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы историко-филологического факультета, Челябинский государственный университет, Челябинск, Россия. 210536010@mail.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 6 (416). Philology Sciences. Iss. 113. Рp. 166—172.
THE PROBLEM OF THE HISTORICAL CHRONOLOGY OF OPTIONS THE SONG OF THE KAZAN CYCLE
M.S. Rodionov
Chelyabinsk State University, Chelyabinsk, Russia. 210536010@mail.ru
The problem of chronological alignment of Russian historical songs entering the cycle "Taking Kazan" is considered. A range of texts that are as close as possible to the reflected historical event are identified, their information nucleus and plot-forming elements are highlighted, and on this basis the possible variant of the original song text is modeled.
Keywords: traditional folklore, historical song, lyro-epic genre, song cycle, primary text, text, variant, information core, plug-in episode, historical chronology.
References
1. Anikin V.P. Byliny. Metod vyyasneniya istoricheskoy khronologii variantov [The Bylins. The method of clarifying the historical chronology of options]. Moscow, 1984. (In Russ.).
2. Veselovskiy A.N. Istoricheskayapoetika [Historical poetics]. Moscow, 1989. (In Russ.).
3. Kazanskaya istoriya [Kazan history]. Pamyatniki literatury Drevney Rusi [Monuments of Ancient Rus literature]. Moscow, 1985. Pp. 300—365. (In Russ.).
4. Karamzin N.M. Istoriya gosudarstva Rossiyskogo. T. 8 [History of Russian State. Vol. 8]. Kaluga, 1993. (In Russ.).
5. Miller V.F. Istoricheskiye pesny russkogo naroda XVI—XVII vv. [Historical songs of the Russian people of the 16th—17th centuries]. Petrograd, 1915. (In Russ.).
6. Anisimova A.P. (ed.). Pesny i skazky Poimskogo rayona [Songs and tales of Poim region. Penza, 1948.
7. Anisimova A.P. (ed.). Pesny i skazky Penzenskoy oblasty [Songs and tales of the Penza region]. Penza, 1953. (In Russ.).
8. Rodionov M.S. Informatsionnyy kod russkikh bogatyrskikh bylin [Information code of Russian heroic bylina]. Chelyabinsk, 2007. (In Russ.).
9. Rodionov M.S. Faktory obespecheniya stabil'nosti informatsionnogo polya fol'klora [Factors ensuring the stability of the information field of folklore]. Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of Chelyabinsk State University], 2008, no. 20, pp. 95—100. (In Russ.).
10. Russkiye narodnye pesni, sobrannye P. V. Sheynom. Pesny bylevye [Russian folk songs collected by P.V. Shein. The epic songs]. Moscow, 1877. (In Russ.).
11. Pavlova V.F. (ed.). Russkoye narodnopoeticheskoye tvorchestvo Tatarskoy ASSR [Russian folk-poetic creativity of the Tatar ASSR]. Kazan, 1955. (In Russ.).
12. Simony P.K. Velikorusskiye pesny, zapisannyye v 1619—1620 gg. dlya Richarda Dzheimsa na Kraynem Severe Moskovskogo tsarstva [Great Russian songs wrote down in 1619—1620 for Richard James in the Far North of the Tsardom of Muscovy]. St. Petersburg, 1907. (In Russ.).
13. Solov'yov S.M. Sochineniya. Kn. III [Compositions. Book III]. Moscow, 1989. (In Russ.).
14. Akimova T.M. (ed.). Fol'klor Saratovskoy oblasty. Kn. 1 [Folklore of the Saratov region. Book 1]. Saratov, 1946. (In Russ.).
15. Etimologicheskiy slovar'slavyanskikh yazykov. Praslavyanskiy leksicheskiy fond. Vyp. 1 [Etymological dictionary of Slavic languages. The pre-Slavic lexical fund. Iss. 1]. Moscow, 1974. (In Russ.).
16. Paris G. Histoire poétique de Charlemagne. Paris, 1905. (In French).
