CC BY
144
Вестник Челябинского государственного университета. 2018. № 10 (420). Филологические науки. Вып. 114. С. 195—200.
УДК 398.87 ББК 82.3(2=411.2)
DOI 10.24411/1994-2796-2018-11028
РУССКИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ КАК МАТЕРИАЛ ДЛЯ РЕКОНСТРУКЦИИ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ПОРТРЕТА
ИВАНА ГРОЗНОГО
М. С. Родионов
Челябинский государственный университет, Челябинск, Россия
На примере фольклорного материала, представленного корпусом русских исторических песен XVI в., рассматривается возможность реконструкции психологического портрета отраженной в них исторической личности. В качестве методологической базы исследования предлагается использовать достижения новой гуманитарной дисциплины, возникшей на стыке истории и психологии.
Ключевые слова: традиционный фольклор, историческая песня, песенный цикл, вставной эпизод, информационное поле, психологический портрет, психоистория, ключевая информация, историческое сознание.
Информационная ценность фольклорных произведений, степень достоверности изображаемых ими событий и фактов остается одним из дискуссионных вопросов современной фольклористики. Результатом длительных споров стал широчайший спектр разброса мнений: от признания абсолютной историчности произведений устного народного творчества, высочайшего уровня соответствия представленной ими картины историческим реалиям отраженного события до полного отрицания какой-либо связи фольклорной картины с реальной историей.
Конечно, однозначно ответить на этот вопрос в рамках имеющегося в нашем распоряжении фольклорного материала вряд ли возможно, поскольку изначально различно само отношение народа к исторической достоверности отдельных жанров, что в первую очередь связано с заложенными в них эстетическими качествами. Одно дело — изначальная установка на достоверность в былинах, исторических песнях, легендах и преданиях, и совсем другое, когда декларируется установка на вымысел, как это происходит, например, в сказках. Но в то же время можно уверенно говорить и о том, что информационная составляющая обязательно присутствует в любом произведении, созданном народом.
Среди фольклорных жанров одним из наиболее информативных, несомненно, является русская историческая песня, которая позволяет определить место народа в историческом процессе разных эпох, выделить степень осознанности и характер этого участия, поскольку в данных произведениях не только представлена инфор-
мация о многих ключевых событиях и деятелях отечественной истории, но и, что самое важное, дана их оценка, что делает лиро-эпический жанр одним из самых ценных источников сведений об общественно-политических взглядах и идеалах народных масс на различных исторических этапах. Все это превращает историческую песню в один из ключей к пониманию русской истории. И дело здесь, конечно, не ограничивается тем, что она сохранила и донесла до нас многие реальные исторические факты, не всегда, кстати, зафиксированные письменными источниками. Гораздо важнее другое: эти произведения дают возможность почувствовать, воссоздать дух эпохи, их породившей, увидеть все происходящее глазами народа, определить его оценку отраженных событий и их участников, а иногда даже и воссоздать психологический портрет знаковых исторических фигур.
В последние десятилетия в гуманитаристике были выработаны новые подходы к научному изучению событий прошлого, на стыке традиционных наук появились новые, расширяющие возможности классической методологии, в том числе и в области фольклорных исследований. К числу таковых принадлежит и психоистория, представляющая собой перспективное направление в области исследований, ориентированных именно на исторический материал.
Временем появления психоистории принято считать 1958 г., когда американский психолог Эрик Эриксон опубликовал книгу «Молодой Лютер: психоаналитическое историческое исследование» [13]. Подобно давно уже существующей
исторической психологии психоистория сформировалась на стыке двух гуманитарных наук — истории и психологии. Но в отличие от первой, ставящей своей главной целью изучение психологического склада отдельных исторических эпох и изменений в психике личности, психоистория четко ориентирована на исследование психологических мотиваций тех или иных исторических событий и поступков исторических лиц. Кроме того, для исторической психологии характерно применение исторических понятий и самого принципа историзма в сугубо психологических исследованиях. Психоистория же адаптирует психологические методы к историческим исследованиям. Один из ведущих американских ученых-психоисториков Ллойд де Мос [2] определяет понятие психоистории следующим образом: «Психоистория — это наука о моделях исторических мотиваций, базирующихся на антихолистической философии методологического индивидуализма». Сложная формулировка Л. де Моса имеет одно существенное преимущество перед другими определениями психоистории. Она дает исчерпывающее представление о неповествова-тельности данного направления и помогает понять, что Главной задачей психоисторика является выяснение причин произошедшего события, а не его детальное описание.
Интересно, что уже в семидесятых годах прошлого века один из наиболее видных теоретиков психоистории Б. Мэзлиш предложил называть эту дисциплину «психосоциальной историей», а единомышленник Л. де Моса Генри Лоутон подчеркивал близость психоистории к другим наукам, изучающим проблемы человека: фольклористике, традиционной истории, культурной антропологии, экономике, политологии, философии, психологии, этнографии. По мнению Г. Лоутона, успех любого психоисторического исследования прямо зависит от умения исследователя свободно ориентироваться в пространстве сопредельных наук.
Одним из важнейших источников информации для психоисторического исследования, несомненно, могут стать русские исторические песни XVI в., в большинстве своем создававшиеся по горячим следам событий и несущие в себе не только весь объем доступной народным поэтам ключевой информации о происшедшем, но и мгновенный отпечаток исторического впечатления народа как о самом событии, так и о его ключевых участниках и вдохновителях.
Особенно интересно в этой связи то, как показан в исторических песнях первый русский царь Иван Васильевич Грозный, личности которого посвящено огромное количество исследований. К ним относятся и многочисленные попытки составления психологического портрета московского царя. Но при этом всегда возникает вопрос об источниках информации. Как правило, это или летописные материалы, или сочинения современников Ивана Грозного (например, Дж. Флетчера [12], И. Тимофеева [11], П. Одерборна [7], А. Курбского [5]), описывающих особенности его поведения, или многочисленные эпистолии самого Ивана IV.
Но есть еще один первоисточник, позволяющий реконструировать модель поведения московского царя, а через нее составить и его психологический портрет. Это, как уже было сказано выше, русские исторические песни XVI столетия, отразившие народный взгляд на Ивана Грозного и, как правило, в своей основе несущие реальные жизненные впечатления. И в первую очередь здесь следует назвать цикл «Взятие Казани», рассказывающий о событиях 2 октября 1552 г., когда под ударом русских войск пал один из наиболее агрессивных осколков Золотой Орды — Казанское ханство. Не будем вдаваться в исторические подробности того знаменитого штурма. Обратим внимание лишь на то, как изображен в произведениях «Казанского цикла» Иван Васильевич Грозный. С ним связан центральный эпизод песен, рассказывающий о взятии города при помощи минированных подкопов, — факт исторический, подкрепленный свидетельствами участников штурма, фундаментальной «Казанской историей» [3], а также документально доказанный историками. Но есть в песнях и эпизод, на первый взгляд идущий вразрез с исторической правдой. Это рассказ о гневе царя на пушкарей (саперов, минировавших подкопы). По сюжету песни, для того чтобы точно определить время начала штурма, которое должно было совпасть со взрывом мин и разрушением стен, в сами подкопы и у шатра царя поставили по зажженной свече. Момент, когда догорит свеча на поверхности, должен был совпасть с моментом догорания запала и последующим взрывом. Но при этом не учли, что в закрытом помещении свеча горит медленнее, чем на открытом воздухе. Поэтому, когда у шатра Грозного свеча догорела, взрыва, естественно, не последовало. И московский царь мгновенно вспылил, углядел в произошедшем измену и приказал казнить пушкарей.
Не успела свеча разгореться, С мастерочка царь головушку снял... (Миллер, № 12) [6]
Государево сердечко рассердитовалось, Приказал он пушкарев казнить-вешать... (Миллер, № 19) [6]
А наш царь-государь распаляется, Распаляется, прогневляется, А назавтра пушкарей он велит всех казнить, Всех пушкарщиков-зажигалыциков... (Миллер, № 10) [6]
Воспалился тут великий князь московский... И зачал канонеров тут казнити, Что началась от канонеров измена... (Миллер, № 8) [6]
Приведенные фрагменты позволяют провести своеобразную реконструкцию психологического портрета Ивана Грозного, актуального для начального периода его царствования: очевидно, что перед нами нервно-неустойчивый, впечатлительный, раздражительный, патологически подозрительный, склонный к импульсивным, непродуманным действиям человек. Как отмечено выше, к реальным историческим событиям взятия Казани данный эпизод никакого отношения не имеет. Вымышленность изображенного здесь царского гнева давно и убедительно доказана историками. Но тогда возникает ряд закономерных вопросов: зачем этот эпизод вставлен в текст песни, какую функциональную нагрузку он выполняет? Вряд ли это было сделано по незнанию или ради «красного словца». Дело в том, что в XVI столетии в условиях все ускоряющегося процесса развития исторического сознания русской нации народные певцы стремились именно к максимально точной передаче информации, касающейся происходящих событий, а принадлежность рассматриваемых произведений именно к этому историческому периоду доказана ведущими советскими фольклористами — В. К. Соколовой, Л. И. Емельяновым, Б. Н. Путиловым. Более того, в отечественной науке прочно утвердилось мнение, что «Казанский цикл» создавался именно по горячим следам событий, то есть момент их фиксации и художественной обработки практически совпадает с моментом протекания.
Отсюда вывод: по незнанию этот эпизод появиться не мог. Следовательно, его возникновение
связано с определенным идейно-художественным замыслом, включающим в себя и явное желание народных поэтов отразить психологический портрет Ивана Грозного. Причем народные певцы в отличие от некоторых отечественных историков не останавливаются на однобоком изображении московского царя как вспыльчивого, гневливого человека, у которого, если следовать классификации Фрейда, поступок определяется силами, действующими в психике, но не доходящими до сознания. Характер Ивана Васильевича был куда более сложен и противоречив. Так, например, его современники в своих сочинениях отмечали, что приступы гнева и подозрительности, часто совершенно беспричинные, мгновенно могли смениться искренним раскаянием и признанием своей неправоты. Очевидно, это происходило в тот момент, когда в процесс реакции включалось сознание и действия монарха определялись уже не импульсом, а разумом, логикой. Подобную картину резкой смены настроения мы видим и в песнях цикла «Взятие Казани». Прогремевший в конце концов взрыв убедил царя в том, что никакой измены не было, и, осознав это, он не только отменяет свой поспешный приказ, но и признает собственную неправоту, фактически просит у пушкарей прощения, щедро награждает их:
Вдруг наш царь-государь очень весел стал...
Пушкарей велит жаловати...
(Миллер, № 12) [6]
В таких случаях психологи говорят, что для возникновения бурной психологической реакции потребовалось небольшое по силе внешнее воздействие. Причем реакция эта явно непроизвольная, что позволяет сделать вывод о высокой реактивности как свойстве темперамента Ивана Грозного. Данные признаки наводят на мысль о холерическом типе темперамента с признаками астено-невротического или эпилептоидного типа акцентуации характера. Последний более вероятен, поскольку с ним связаны такие черты личности, как властолюбие, жестокость, себялюбие, садистские наклонности. При этом если учесть, что песни изображают двадцатидвухлетнего царя, то речь может идти именно об акцентуации характера, а не о нервной болезни и связанной с ней патологией, которые у Ивана Грозного позже и разовьются.
В этой связи особый интерес для исследователей представляет цикл «Гнев Ивана Грозного
на сына» («Грозный и сын»), возникший в качестве отклика народа на убийство в 1581 г. Иваном Грозным своего старшего сына царевича Ивана. Для реконструкции психологического портрета Ивана IV песни этой группы важны тем, что время их создания относится к последним годам (умер в 1584 г.) жизни московского царя, а следовательно, они отражают финальные изменения его психики. На первый взгляд, психологическая картина произошедшего аналогична той, что мы видели в песнях о взятии Казани. Поведение царевича, неадекватное ситуации званого пира (на царском пиру, где полагалось «пить, есть, веселиться», он «хмурен сидит»), вызывает мгновенную вспышку гнева со стороны отца и приступ подозрительности, толкает царя на скоропалительное решение о казни наследника, а затем следует глубокое, правда, запоздалое раскаяние.
Эта же трагическая картина отражена в воспоминаниях современников Ивана IV и в различных исторических исследованиях. В качестве примера приведем свидетельство Н. М. Карамзина: «Во время переговоров о мире страдая за Россию, читая горесть и на лицах бояр... царевич исполнился ревности благородной, пришел к отцу и требовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России. Иоанн в волнении гнева закричал: "Мятежник! Ты вместе с боярами хочешь свергнуть меня с престола!" — и. острым жезлом своим. сильно ударил. царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровию. Тут исчезла ярость Иоаннова. Побледнев от ужаса, в трепете, в исступлении он воскликнул: "Я убил сына!" — и кинулся обнимать, целовать его. плакал, рыдал. молил бога о милосердии, сына о прощении...» [4. С. 143—145]. Исторические песни повторяют этот факт, изображая не только беспричинный гнев Ивана Грозного, но и его ужас от содеянного, особо подчеркивая наиболее яркие, характерные детали модели поведения московского царя:
А тут ли Грозный цярь да Иван Василъевиць, А ен сподлобья да выглядывал... (Соколов, № 93) [10]
Грозный царь-то Иван да Василъевиць По палате грозно-то запохаживал, Как немило на Федора да заглядывал... (Конашков, № 22) [9]
Как скричал-сзычал да громким голосом И Грозный царь Иван Васильевич: «Ай гой же вы, сорок палачов
да немилосливых! И вы возьмите скоро моего сына, И что ль того ли Федора-царевича... И отсеките-тко у него по плеч да буйну
голову»...
И ведь тут как Грозный царь да запечалилсо. Запечалилсо царь да закручинилсо, Подает сигнал он по всёй Москвы, Чтобы сбирались народ да православныи И поминать его да чада милого... (Гильфердинг, II, № 175) [1]
Тут стемнел царь, как темна ночь, Зревел царь, как лев да зверь: «Сказывай, собака, про измену великую!..» (Рыбников, II, № 136) [8]
Как царское сердце расходилося, Грозный царь Иван Васильевич Закричал своим громким голосом: «Ай же вы, палачи немилостивы! Вы возьмите Федора Ивановича за желты
кудри...
Отсеките ему буйну голову... А как царское сердце уходилося, Стало жаль любимого сына Федора
Ивановича...
(Миллер, № 125) [6]
За великую досаду показалося. Скричал он, царь, зычным голосом: «А есть ли в Москве немилостивы палачи? Возьмите царевича за белы ручки... Ко той ко плахе белодубовой!» А Грозны царь Иван Васильевич ... А где-ка стоял, он и тута упал: Что резвы ноги подломилися, Что царски очи замутилися, Что по три дня ни пьет, ни ест... (Миллер, № 128) [6]
Как видим, ситуация, представленная песенными текстами, явно указывает на то, что убийство царевича было совершено именно в припадке характерного для Ивана Грозного беспричинного гнева, в состоянии, близком к аффекту. Со стороны московского царя налицо уже полная невозможность контролировать свои действия, что говорит о развившемся нервном заболевании. Таким
образом, фольклорный материал не только позволяет реконструировать модель поведения и психологический портрет первого русского царя, но и при использования методов психоисторического исследования выявить динамику протекания
нервных процессов, дать в том числе и личност-но-психологическое объяснение причин общественных потрясений, связанных с внутренней политикой Ивана IV.
Список литературы
1. Гильфердинг, А. Ф. Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Т. I— III / А. Ф. Гильфердинг. — М. ; Л., 1949.
2. Де Мос, Л. Психоистория / Л. де Мос. — Ростов н/Д : Феникс, 2000.
3. Казанская история // Памятники литературы Древней Руси. — М. : Художеств. лит., 1985. — С. 300—565.
4. Карамзин, Н. М. История государства Российского. Т. 8 / Н. М. Карамзин. — Калуга, 1993.
5. Курбский, А. М. Сказания князя Курбского / А. М. Курбский. — СПб., 1868.
6. Миллер, В. Ф. Исторические песни русского народа XVI—XVII вв. / В. Ф. Миллер. — Петроград, 1915.
7. Одерборн, П. Жизнь Иоанна Васильевича, великого князя Московии / П. Одерборн // Социально-политическая история России XVI — нач. XVII в. — М. : Изд-во АН СССР, 1963.
8. Рыбников, П. Н. Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Т. I—III / П. Н. Рыбников. — М., 1909—1910.
9. Сказитель Ф. А. Конашков. — Петрозаводск, 1948.
10. Соколов, М. Е. Исторические песни Саратовской губернии. / М. Е. Соколов // Труды Саратовской ученой архивной комиссии, вып. XXIV. — Саратов, 1908.
11. Тимофеев, И. Временник дьяка Ивана Тимофеева / И. Тимофеев. — СПб. : Наука, 2004.
12. Флетчер, Дж. О Государстве Русском / Дж. Флетчер. — СПб., 1905.
13. Эриксон, Э. Г. Молодой Лютер: психоаналитическое историческое исследование / Э. Г. Эрик-сон. — М. : Медиум, 1996.
Сведения об авторе
Родионов Михаил Сергеевич — кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы историко-филологического факультета, Челябинский государственный университет. Челябинск, Россия. 210536010@mail.ru
Bulletin of Chelyabinsk State University.
2018. No. 10 (420). Philology Sciences. Iss. 114. Рp. 195—200.
RUSSIAN HISTORICAL SONGS AS A MATERIAL FOR THE RECONSTRUCTION OF PSYCHOLOGICAL PORTRAIT
OF IVAN THE TERRIBLE
M.S. Rodionov
Chelyabinsk State University, Chelyabinsk, Russia. 210536010@mail.ru
Using the example of folklore material represented by the corpus of Russian historical songs of the XVI century, the possibility of reconstructing the psychological portrait of the historical personality reflected in them is considered. As a methodological basis for the study, it is proposed to use the achievements of a new humanitarian discipline that has arisen at the junction of history and psychology.
Keywords: traditional folklore, historical song, song cycle, inserted episode, information field, psychological portrait, psychohistory, key information, historical consciousness.
200
M. C. PoduoHOB
References
1. Gil'ferding A.F. Onezhskiye byliny, zapisannyye A.F. Gil'ferdingom letom 1871 goda. T. I—III [The Onega epics, recorded by A.F. Hilferding in the summer of 1871. Vol. I—III]. Moscow, Leningrad, 1949. (In Russ.).
2. Mause L. de. Psihoistoriya [The psychohistory]. Rostov, 2000. (In Russ.).
3. Kazanskaya istoriya [Kazan History]. Pamyatniki literatury Drevney Rusi [Monuments of Ancient Rus Literature]. Moscow, 1985. Pp. 300—365. (In Russ.).
4. Karamzin N.M. Istoriya gosudarstva Rossiyskogo. T. 8 [History of the Russian State. Vol. 8]. Kaluga, 1993. (In Russ.).
5. Kurbskiy A.M. Skazaniya knyazya Kurbskogo [Tales of Prince Kurbsky]. St. Petersburg, 1868. (In Russ.).
6. Miller V.F. Istoricheskiye pesny russkogo naroda XVI—XVII vv. [Historical songs of the Russian people of the 16—17th centuries]. Petrograd, 1915. (In Russ.).
7. Oderborn P. Zhizn' Ioanna Vasil'yevicha, velikogo knyazya Moskovii [The life of John Vasilyevich, Grand Duke of Muscovy]. Sotsial'no-politicheskaya istoriya Rossii XVI — nach. XVII v. [Socio-political history of Russia in the XVI — beginning of the XVII century]. Moscow, 1963. (In Russ.).
8. Rybnikov P.N. Pesni, sobrannyye P.N. Rybnikovym. T. I—III [Songs collected by P. N. Rybnikov. Vol. I— III]. Moscow, 1909—1910. (In Russ.).
9. Skazitel' F.A. Konashkov [The narrator F.A. Konashkov]. Petrozavodsk, 1948. (In Russ.).
10. Sokolov M.Ye. Istoricheskiye pesny Saratovskoy gubernii [Historical songs of the Saratov province]. Trudy Saratovskoy uchenoy arkhivnoy komissii [Proceedings of the Saratov Archival Scientific Commission]. Saratov, 1908. XXIV. (In Russ.).
11. Timofeev I. Vremennik d'yaka Ivana Timofejeva [Vremennik of Dyak Ivan Timofeev]. St. Petersburg, 2004. (In Russ.).
12. Fletcher Dhz. O Gosudarstve Russkom [About the Russian State]. St. Petersburg, 1905. (In Russ.).
13. Erikson E. Molodoy Lyuter: psikhoanaliticheskoye istoricheskoye issledovaniye [Young Luter: A Study in Psychoanalysis and History]. Moscow, 1996. (In Russ.).
