CC BY
9ЯЗЫК, КУЛЬТУРА И РЕЛИГИЯ: ДИАЛЕКТИКА СМЫСЛОВ В РАБОТАХ МОЛОДЫХ ГУМАНИТАРИЕВ
Н.А. Дмитриева, ст. науч. сотр., проф., Институт научной информации по общественным наукам РАН
ПРОБЛЕМА ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В ФОКУСЕ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФСКОЙ ПОЛЕМИКИ
Проблема интеллигенции в течение всего ХХ в. горячо обсуждалась в рамках социально-философского и актуально политического дискурса, но к концу века в силу радикальных изменений, произошедших в организации коммуникативного пространства современного общества, многим участникам полемики стала представляться «снятой». Как в специализированной научной литературе, так и в СМИ все чаще появляются тезисы, в которых социо- и культуркритические компетенции интеллигентов, или социально-ангажированных интеллектуалов (как принято называть представителей этой социальной группы в западной литературе), и граждан любых других профессий (от цветочниц и почтальонов до врачей и программистов) провозглашаются равнозначными (4, с. 47). Это обстоятельство не могло не вызвать новую волну полемики, важным поводом которой явилась также широко провозглашенная «деидеологизация» современного общества в России и на Западе после распада СССР и социалистического блока. Ответы на вопросы, возникающие в связи с реактуализацией проблем интеллигенции, обнаруживаются, как показывают современные дебаты, в междисциплинарном поле на стыке истории философии, социальной критики и политической философии.
Опираясь на тезис Антонио Грамши о необходимой роли интеллектуалов в организации масс, что является обязательным
условием для обретения массами независимости, немецкий философ Вольфганг Фриц Хауг пытается провести мысль о том, что любая организация подразумевает самосознание, носителем которого в рамках более или менее развитого общественного проекта должна быть дееспособная группа или класс, активно участвующая в борьбе за политико-культурную гегемонию. Эта борьба образует смысловой центр гражданского общества, а группа, влияющая на ход этой борьбы, получает название «органических интеллектуалов» (термин А. Грамши)1. Это не государственные, или партийные интеллектуалы и не оплачиваемые медиаконцер-нами эксперты, а ассоциированные в примарные общественные группы действующие лица гражданского общества. Хауг полагает, что «индивид должен преодолеть границы своей профессии, свою дисциплинарную специализацию и вместе с тем приватность, чтобы стать интеллектуалом» (4, с. 48). При этом немецкий философ различает подлинных интеллектуалов и интеллектуалов «второго порядка», претендующих в силу своей профессии, формально высокой степени образования или принадлежности к художественной, научной или философской элите на политическую или даже «общечеловеческую значимость». Традиция проводить такое различие уходит своими корнями в античную философию. Хауг называет Платона «родоначальником интеллектуального антиинтеллектуализма», поскольку именно Платон термин «софист» превратил в бранное слово, в то время как те, кого определяли этим термином, были по сути «протагонистами классического греческого Просвещения». «В своем нормативном учении о государстве и обществе он (Платон) проклинает как "беспокойство" и "вмешательство в чужие дела"2, мысли и поступки, выходящие за рамки определенного для их носителей положения в системе разделения труда и имеющие касательство до общих нужд <...>. Эти "беспокойство" и "вмешательство" нарушают господствующий порядок, который можно описать как порядок компетенций и некомпетенций, (или) иерархических полномочий по отношению к тем, кто не обладает этими полномочиями. В конечном счете речь идет о том, чтобы господство уступить господствующим. Главное, что справедливость, по Платону, - это не социальное устремление, исходящее из представления о равных правах всех индивидов при-
1 В русском переводе - «органические интеллигенты» (курсив мой. - Н.Д.). См.: Грамши А. Искусство и политика: В 2-х т. - М.,1991. - Т. 1. - С. 169.
2 Платон. Собрание сочинений: В 4 т. - М., 1994. - Т. 3. - С. 219.
нимать участие в возможном развитии общества, а только наименование того, что все делают только то, что подобает в их положении, и не вмешиваются в то, что не имеет к ним отношения» (4, с. 48-49). Наследниками этой точки зрения выступают консерваторы и реакционеры, а историческим примером ее реализации оказывается, полагает Райнер Риллинг, превращение, произошедшее с поколением 1968 г.: именно «путем тематической политики в рамках постмодернистской стратегии "включения в общество" в конце 1970-1980-х годах и заботы о различии было сорваны атаки левых на частную и новую общественную сферы. Левый авангардизм был интерпретирован как устарело-отсталое заблуждение <...> молодежи. Это был <...> результат успешной политики коррумпирующей ренормализации» (6, с. 199).
Понятие «интеллектуал» вообще традиционно определяется либо с точки зрения нормативно-сопереживающего содержания, либо в рамках социологически дескриптивной формы этого концепта, утверждает Ингар Солти (7, с. 110). Грамши в своей критике объективизма слил содержательно-определенное и социологически описательное понятие интеллектуала. «В понятии органического интеллектуала он объединил проект Просвещения с вопросом о всеобщей функции интеллектуалов в расширенном государстве, где журналисты, политики, профсоюзные деятели, писатели осуществляют свои интеллектуальные функции. Вместе с тем он переосмысливает отношение ведущих духовно-моральных деятелей и "массы" в освободительно-практической перспективе» (7, с. 111).
Однако условия, ситуация и перспективы в результате развития высокотехнологичных производительных сил, в составе которых выступают информация и коммуникация, с первой половины ХХ в. настолько изменились, что понятия «интеллектуал», даже в функциональном смысле, каким его наделил А. Грамши, недостаточно для установления социальной функции его представителей. Теперь в рамках всех общественных классов, групп и движений формируются свои интеллектуалы, полагает В.Ф. Хауг. Современное государство состоит из корпуса интеллектуалов, у которых есть особые права и политические средства - с помощью них «государственные» интеллектуалы защищаются от нападок других групп интеллектуалов, которые сами стремятся получить привилегии официальных должностных лиц (4, с. 51).
Однако по-прежнему остается неопределенной общественная ответственность интеллектуалов «в магическом треугольнике
науки, искусства и политики социальных движений», а также «в поле напряжения между возможностями (общественного) развития и экологическими проблемами» (там же), иными словами, «этос интеллектуалов, отказ от которого означает "предательство интеллектуалов". Без понятия капитализма и без представления о солидарных отношениях общества и природы этот этос реализовать невозможно», - полагает Хауг (4, с. 52).
Можно указать на определенную связь между тезисом Хауга о необходимости реализации «этоса интеллектуалов» и тезисом другого видного немецкого философа Оскара Негта, согласно которому в ХХ в. «одна только интерпретационная и теоретическая работа считалась не просто бесполезной, а, не будучи связана с практикой, представлялась, скорее, вообще лишенной истинностного содержания» (5, с. 57). Поэтому Негт предлагает использовать понятие «политические интеллектуалы», в котором учитывается практическая сторона деятельности представителей данной социальной группы. «Но если, - пишет О. Негт, - праксис в своем истинностном содержании отличается (от теории) только тем, что он есть в материалистическом смысле предметный поступок, -совершенно независимо от того, станут ли люди благодаря этому праксису свободнее, или их несвобода будет только идеологически приукрашена, - то утрачивается именно та инстанция Просвещения и саморефлексии, которая позволяет различать угнетающие практики господства и меры, направленные к эмансипации людей» (7, с. 58). Негт подробно рассматривает положения, выдвинутые в рамках Франкфуртской школы прежде всего Т.В. Адорно и М. Хоркхаймером, и показывает, что в материалистической диалектике теории и практики невозможно «снять» связанность теории и практики - эта связанность коренится в своеобразии обоих сфер. Из этого следует, что существует непосредственная связь между критической теорией и функцией интеллектуалов, и эта связь состоит в том, что сама теоретическая работа оказывается формой практики. Но не «субстанциализация пролетарской мудрости» и не объективистско-академическое «формирование теорий» отличают «политических интеллектуалов» от других групп интеллектуалов, а «поиск истины совершенно особого рода» -поиск, сопряженный с особой фантазией и особым категорическим императивом: «Никогда не позволить снова зайти так далеко, чтобы из-за дефицита опережающих вмешательств стала возможна уничтожающая патология Освенцима» (7, с. 59).
Вопрос об ответственности интеллектуалов связан, как утверждает Джудит Батлер, с более общим вопросом о субъекте ответственности. Должны ли индивиды ответственность перед собой полностью взять на себя, как заявляют неолиберальные идеологи, выступившие за разрушение социального государства? Может ли правительство одной страны брать на себя ответственность за свободу остального мира, оправдывая тем самым военное вторжение в суверенное государство? Во Франции и Италии политики стали использовать выражение «навязывание ответственности» (ге8роп8ЛШ8а1;юп), которое обозначает процесс превращения граждан в ответственных только перед собой - «процесс, который, со всей очевидностью, противоречит идее самозаконодательства и самообразования, ведущей свое происхождение от кантовского понятия автономии» (2, с. 68). Вопросы «Перед кем я ответственен?» и «За кого я ответственен?» относятся не только к моральной сфере, но и к социальной. Батлер называет трех философов, которые разрабатывали социальный контекст ответственности субъекта (причем под «субъектом» необязательно должен пониматься «индивид»): это Э. Левинас, Х. Арендт и Ж. Деррида. Деррида особенно отчетливо обосновывает, полагает Батлер, интерсубъективное поле для реализации понятия ответственности, вычленяя из последнего понятие «ответ»: «...Я вынужден отвечать другому человеку и тем самым сразу оказываюсь в социальной ситуации. А если я сам вынуждаю себя принять на себя ответственность, то я путем самоудвоения превращаюсь в социальное существо в тот самый момент, когда я задаюсь вопросом» (2, с. 69).
Голландский теолог Дик Бёр возвращается поэтому к понятию «органического интеллектуала», введенного А. Грамши, и показывает, что «порочный круг», в котором оказались интеллектуалы в современном информационном обществе, только кажущийся. На первый взгляд, интеллектуалы действительно возможны только в обществе, в котором быть интеллектуалом более не является привилегией, но в котором сама эта привилегия - одно из условий существования такого общества (1, с. 84). Полемика, развернувшаяся еще в 1976 г. между Фридрихом Томбергом и Вольфгангом Фрицем Хаугом по вопросу об отношении интеллектуалов, организации и партии демонстрирует невозможность снятия противоречия между двумя интеллектуалами-марксистами: (партийно) организованным и «свободно мыслящим», или независимым (1, с. 87). Самосознание реально существующих интеллектуалов конституировано как сознание «учителей мудрости», что,
безусловно, ограничивает их общественное значение и роль. Только если интеллектуалы готовы признать свои границы, они могут оказаться способными перейти их, считает Д. Бёр, - и таким выходом должно стать «существование (Dasein) ради других» (1, с. 91).
Разъясняет эту позицию интервью канадского политолога и политического философа Стефена Гиля, данное редактору немецкого журнала «Аргумент» Ингару Солти: социально-ангажированные, или критические интеллектуалы «должны понять сущность социального мира, его структуры, его возможности и пределы, чтобы изменить этот мир, улучшив условия жизни всего его населения. В критической перспективе должны поэтому обсуждаться мифы, господствующие идеологии и дискурсы - "повседневные представления эпохи" - с целью выявить их слабые и сильные стороны и таким образом добиться нового миропонимания, связанного с созданием новых культурных форм» (3, с. 135). Понимать, интерпретировать и объяснять может каждый, кто заботится о развитии своих интеллектуальных способностей. Критический интеллектуал стремится, кроме того, к улучшению условий жизни всех людей и тем самым помогает им достичь достойной жизни. В отличие от критических интеллектуалов, интеллектуалы, названные Грамши «традиционными», образуют своеобразную платоновскую элиту, которая выступает как хранительница ключевых философских и практических цивилизационных решений. Может возникнуть впечатление, что традиционные интеллектуалы стоят как бы «над схваткой», но это миф, так как они всегда связаны с институтами, конституирующими особые классы или выступающими посредниками между последними.
В контексте полемики о месте и роли интеллигенции в современном обществе реактуализируется вопрос о возникновении понятий «интеллигенция» и «интеллектуал» и об их соотношении. В западноевропейском контексте понятие «интеллектуал» обрело терминологический смысл в связи с известным историческим событием - делом Дрейфуса и вмешательством в него знаменитого французского писателя Эмиля Золя (7, с. 110). В восточноевропейском контексте происхождение понятия «интеллигенция» традиционно связывается с российским феноменом разночинства и культурно-политической ролью представителей этой социальной группы в 60-х годах XIX в. Польский философ, долгие годы живущий и работающий в США, Анджей Валицки, признает, что «в предреволюционной России образовалась особенно выразительная и содержательная модель интеллигенции
как относительно автономной группы, объединенной общими ценностями и пониманием своей миссии» (8, с. 1). Собственно, именно такая трактовка понятия интеллигенции получила название «нормативной», или «этической», в отличие от описательной, социологической трактовки этого понятия. «Согласно такой («нормативной») трактовке, - продолжает Валицки, - необходимым условием членства в интеллигенции было этическое обязательство участия в борьбе за прогресс, понятый как освобожение людей от политического и экономического гнета. Так, полуобразованные студенты или даже полуграмотные крестьяне могли стать ценными представителями интеллигенции благодаря их участию в освободительной миссии, тогда как консервативные профессора не допускались в ее ряды как сторонники реакционных сил. Даже либеральным интеллектуалам отказывали в статусе "интеллигента", если они занимали сторону правительства, выступая против оппозиции» (8, с. 1-2). Важность, которую вскоре после своего появления обрело российское понятие интеллигенции, объясняется тем, что этот феномен не был эксклюзивно российским феноменом. «Элементы нормативного самоопределения интеллигенции могут быть найдены во всех странах, которые дали начало "социально независимой интеллигенции" <...> - элите, отчужденной от правящего класса и болезненно осознающей свою неотчуждаемую ответственность за свободу и совершенствование "людей"» (8, с. 2). Так, исторически гораздо раньше, чем в России, понятие интеллигенции в его современном значении было использовано в прениях в австрийском и немецком революционных парламентах в феврале 1849 г., а до этого -польским философом из Познани Каролем Либельтом, который в 1844 г. разработал логически выстроенную теорию о роли интеллигенции в жизни нации (8, с. 3). Компаративный анализ российской и польской интеллигенции, проведенный Анджеем Валицки, существенно дополняет представление о сущности и социальной роли интеллигенции и показывает, что, в отличие от российской интеллигенции, польская интеллигенция не создала непрерывной революционной традиции. В последнее тридцатилетие XIX в. интеллигенция в Польше предстает «социально умеренной, политически осмотрительной, посвятившей себя мирным органически присущим ей занятиям; светской, но не создающей светских религий; критической по отношению к необузданному капитализму, выступающей за социальную солидарность, но программно не антикапиталистической; предпочитающей автономию, но пол-
ностью не отчужденной от традиционных социальных сил; критической по отношению к национальному прошлому, но питающей отвращение к "нигилизму", подобному российскому» (8, с. 21). В результате, если российская интеллигенция повела решительную борьбу против Российской государства за освобождение народа, то польские интеллектуалы (здесь Валицки употребляет именно понятие «интеллектуалы», а не «интеллигенты»), за исключением интернационалистского течения в польском марксизме, «работали над созданием польской государственности, хотя они различались между собой относительно средств достижения цели. Поэтому этический компонент самоопределения польской интеллигенции слишком часто редуцировался к безоговорочной лояльности по отношению к нации» (8, с. 22). Однако даже это не спасло польскую интеллигенцию от того глубочайшего кризиса системы ценностей, которую в настоящее время испытывает и российская, и западная интеллигенция.
Подводя краткий итог рассмотрению современных исследований, включенных в философскую полемику по проблеме интеллигенции, следует указать на то, что далеко не все вопросы, поставленные в связи с этой проблемой, в XX в. были решены и закрыты. Так, продолжают оставаться актуальными историко-философские исследования, посвященные происхождению понятия интеллигенции и ранним опытам теоретического рассмотрения этого понятия. Дифференциация понятий «интеллигенты» и «интеллектуалы», во многом стихийно сложившаяся в научно-исследовательской литературе, также требует дальнейшей скрупулезной философско-анали-тической работы. В связи с современным кризисом интеллигенции как социальной группы на первый план выходят социально-философские вопросы, связанные с функциональным содержанием феномена интеллигенции и ее местом в общественном развитии. И, наконец, этическая составляющая понятия интеллигенции, несмотря на частые упоминания, продолжает оставаться лишь дескриптивно обозначенной, но не сущностно определенной. Все это показывает, что проблема интеллигенции по-прежнему является актуальным направлением философских исследований.
Список литературы
1. Boer D. Der Intellektuelle im Zeichen seiner Aufhebung. Eine Utopie, die sich in Grenzen hält // Das Argument. - B., 2009. - N. 280, H. 1-2. - S. 84-92.
2. Butler J. Praxis einer kritischen Intellektuellen // Ibid. - S. 67-70.
3. Gill S. Kritische Intellektuelle im 21. Jahrhundert // Ibid. - S. 135-143.
4. Haug W.F. Zur Frage nach der Gestalt des engagierten Intellektuellen // Ibid. -S. 47-53.
5. Negt O. Schlüsselerfahrugen eines politischen Intellektuellen // Ibid. - S. 54-66.
6. Rilling R. «Es gab viele 68...» // Utopie kreativ. - B., 2008. - N. 209. - S. 197-201.
7. Solty I. Trägt Gramscis Begriff des organischen Intellektuellen noch? // Das Argument. - B., 2009. - N. 280, H. 1-2. - S. 110-115.
8. Walicki A. Polish conceptions of intelligentsia and its calling // Words, Deeds and Values. The intelligentsias in Russia and Poland during the nineteenth and twentieth centuries / Ed. by F. Björling and A. Pereswetoff-Morath. - Lund, 2005. - P. 1-22.
