CC BY
60
А. Коритник (Любляна)
Интеллектуалы раннего Нового времени: Сигизмунд Герберштейн и Франц А. Пельцхоффер
Раннее Новое время отмечено многими революционными преобразованиями. В их ряду была и революция интеллектуальная, в землях Внутренней Австрии охватившая прежде всего область религиозного знания, а столетие спустя переместившаяся в другие научные сферы. В исследовании кратко определены понятие «интеллектуал» и его роль в культурной, духовной и социальной истории раннего Нового времени и рассмотрены два интересных примера: в XVI веке судьба известного дипломата Сигизмунда Герберштейна и в XVII веке судьба правоведа и философа Франца А. Пельцхоффера. Герберштейн и Пельцхоффер - два выразительных примера мыслителей (а не просто «чистых ученых»), которые каждый по-своему значительно повлияли на формирование современного мира. Ключевые слова: интеллектуал, институт, познание, история познания, XVI век, история интеллектуальной мысли, история культуры, дипломатия, политическая теория.
I
Знание, познание и утопия гораздо ближе друг к другу, чем обычно думают. Совсем не обязательно, что любое знание - одновременно и желание его улучшить, воплотить либо расширить или все вместе взятое - это зависит от интеллектуального потенциала каждого индивидуума, а также от возможностей, предоставляемых ему в жизни, окружения и условий, социальной включенности. Утопично звучит, но почти наверняка верно и то, что зачастую идея какой-то будущей науки или идея какого-то будущего, еще не реализованного замысла может быть утопичной, поскольку у нее двойственный потенциал: она или реализуется, или останется только идеалом; а может, как у Платона, а в данном случае не без этого, будет создан частичный «слепок слепка». Изменения в истории, вне всяких сомнений, происходят, однако, возможно, не тем способом, как любят воображать себе современники, включая и нас самих, но с течением времени эти изменения становятся более или менее изучаемым прошлым. История уже давным-давно избавилась от иллюзии, что прошлое - это вечный, последовательный прогресс; до наступления
нашего тысячелетия в ней были выработаны различные методы, используя которые, ответственный историк исследует прошлое и пишет о нем. Раннее Новое время, как мы традиционно называем период между 1500 и 1700 годами, особенно интересно параллельными и несоизмеримыми историческими процессами, не в последнюю очередь повлиявшими на «рождение» современного постмодернистского, гипертехнологичного мира, в котором мы живем сейчас и ради которого мы пишем историю. Интересен он потому, что в течение двухсот лет действительно изменилось очень многое, на всех уровнях: трансформация коснулась отдельного человека, ставшего индивидуумом, большой социальной структуры трехслойного феодального общества, политического образования империй, королевств и монархий, экономики и ведения хозяйства; самой культуры, а также познания и знания как изначальной человеческой ценности. Перемещались центры тяжести сил - как веры, так и просвещения; знание, образование и познание как наиболее абстрактный концепт - всегда разный коктейль человеческого опыта и (само)рефлексии - стали играть иную роль как для общества в целом, так и для тех, кто в них видел «направление прогресса» или по крайней мере интерпретацию души человека и природы, в которой он должен жить.
В настоящем исследовании мы сделаем несколько акцентов, касающихся «интеллектуальной революции», наблюдаемой наряду с другими землями Внутренней Австрии (в рамках Священной Римской империи германской нации) также и в Крайне, о которой бытует расхожее представление, что тогда это была провинция преимущественно со словенским населением, подчиненная иностранным правителям и потому благоприятная для развития интеллектуальной мысли. Для исторической сцены в XVI веке она подготовила поколение видных гуманистов и реформаторов, в XVII веке - преданных малой родине патриотов, увлеченных наукой и познанием, которые писали преимущественно на латыни, немецком и итальянском языках (протестанты, конечно же, на народном наречии - словенском языке). Их устремления на заре эпохи Просвещения объединились в новых институциональных формах, служащих познанию, каковыми были разнообразные ученые общества, названные академиями. На примере барона Сигизмунда Герберштейна, бывшего родом из старого крайнского дворянского рода и выполнявшего важные дипломатические задачи для трех разных монархов, мы проследим, как интеллектуал из Крайны от имени империи наладил контакты с Великим княжеством Московским, оставив для истории драгоценное
свидетельство о России того времени - «Записки о Московии». А на примере юриста и политического теоретика Франца А. Пельцхоф-фера мы увидим, как даже истинных приверженцев веры и властей могла покарать безжалостная политическая цензура. Герберштейн и Пельцхоффер станут для нас примерами двух различных типов интеллектуалов, но прежде чем вкратце осветить их жизнь и деятельность, постараемся определить само понятие «интеллектуал» применительно к раннему Новому времени.
Для начала необходимо задаться вопросом, что означает понятие «интеллектуал» и в связи с чем мы остановились именно на нем; не будем слишком распространяться о том, почему именно это слово кажется нам наиболее подходящим для реалий XVII века, хотя в нашем распоряжении есть и другие (как, например, «клирик»). Ведь в истории познания и всевозможных форм его проявления есть люди -избранные, носители, первые и самые важные участники, - и только потом приходит черед институций, классификаций, архивации1. Если вернуться к этимологии, обстоятельствам зарождения этого понятия, становится ясно, что в случае с «интеллектуалом» как специальным термином непросто избежать обвинений в анахронизме, поскольку слово появилось в XIX в.: так называли образованную и профессионально активную часть патриотически настроенного городского населения, достойную стать духовными вождями. Что касается интеллигенции как общественного класса, классифицируемого по идеологическим признакам (консервативная, фашистская, социалистическая, либеральная, демократическая, революционная и т. д.), то она появилась в царской России, получила еще большее распространение во времена скандального дела Дрейфуса и затем в ХХ в. окончательно утвердилась в значении «интеллектуал» - образованный человек с критическим отношением к обществу, способного своими решениями и авторитетом влиять на него, зачастую противопоставляющий себя «мейнстриму» и поэтому весьма часто оказывающийся гонимым. Одновременно это и часть культуры, и сила, влияющая на политику.
Если вспомнить Сартра, знаменитого интеллектуала XX в., и многие социологические, философские и исторические исследования о данном понятии, на первый взгляд, тяжело, по крайней мере в том значении, в каком используется понятие «интеллектуал» в современной общественно-гуманитарной сфере, говорить об интеллектуалах XVII или даже XVI столетия. Вместе с тем необходимо руководствоваться здравым смыслом, принимая методологически обоснованное
решение о том, что значения понятий с течением времени меняются и что мы всегда будем обречены описывать прошлое при помощи современной лексики, даже если очень стараться избегать этого, и, сохраняя, преобразовывать его в историю или историческое повествование. Чем уже с исторической точки зрения понятие «интеллектуал» в XX и XXI вв., тем более применима теория американского политолога и философа, экономиста и социолога Томаса Соуэлла, который очень широко определил интеллектуалов как специальную категорию людей, профессия которых связана с мыслью. В их числе он называет писателей, академиков, учителей, университетских преподавателей2. Интеллигентность Соуэлл отличал от мудрости и устанавливал связь с интеллектуалами. Такое широкое понимание (кстати, и Ле Гофф использует в работах по историографии то же понятие для средневековых мыслителей) дает нам обоснованную возможность, чтобы - так же как и словосочетание «Средние века» появилось уже после их окончания и было «обращено в прошлое» -понятие «интеллектуал» использовать для деятелей духовной сферы
XVI и XVII вв. Однако необходимо в отношении ряда характерных особенностей констатировать, что между «сегодня» и «вчера» существует огромная разница - как в образе мыслей, так и в общественных отношениях. Следует согласиться с тем, что было бы чересчур наивным понимать радикальных интеллектуалов XIX века как преемников философов эпохи Просвещения, а их в свою очередь как преемников клириков протестантизма или гуманистов Ренессанса; сущность работы с идеями, а здесь, по Соуэллу, все начинается и все заканчивается3, гораздо сложнее, ведь об интеллектуалах последних столетий необходимо говорить в особом ключе, заостряя внимание не только на частностях и различиях с современностью.
В своем решении мы можем опереться на Самуэла Кольриджа и Эрнеста Геллнера, называющих «клириками» профессионалов в познании, которые сами себя воспринимали учеными людьми (docti, eruditi, savants, Gelehrten4). «Граждане» задуманного сообщества, «литературной республики» (Respublica Literaria), о которых мы еще будем говорить, считали себя грамотными, т. е. литераторами. «Клирики» - достаточно широко используемый термин для XVI и
XVII вв., ведь они были, по крайней мере в том, что касается Внутренней Австрии, главными носителями знаний, в своей основе проистекающих именно из области веры. Впрочем, это весьма двусмысленное утверждение, на что указал Жак Ле Гофф в своем исследовании о средневековых интеллектуалах, где он намеренно отказался от
определения значения понятия и с успехом ввел его для обозначения ученой культурной среды, которая образовалась в Средние века вокруг университетов и к которой он причислял не только преподавателей, но и студентов (вагантов). При помощи понятия «интеллектуал» он, по его собственным словам, навел мосты внимательного отношения с институтов на людей, «с идей на общественные структуры, практику и менталитет»5. Новоявленные интеллектуалы как горожане - это ремесленники. Они подобны торговцам, ведь их профессия - «торговец словами» или «торговец временем»6. Ле Гофф существенно распространил понятие «интеллектуал» на людей науки, ученых, клириков, мыслителей, на «тех, чьим ремеслом были мышление и преподавание своих мыслей. Этот союз личного размышления и передачи его путем обучения характеризовал интеллектуала»7. Для него это ученые-гуманисты, обособленные от толпы и светских властей, носители антиинтеллектуализма и аристократы на службе у князей, из-за которых схоластическая латынь умирала, и они обернулись в тогу одиночества и отстраненности ледяного античного «совершенства». И наверное, «нужно было дождаться Контрреформации, чтобы получило распространение искусство, которое [...] попыталось найти способ участия народа в культурной жизни»8.
Понимание «интеллектуала», предложенное Ле Гоффом, как видно, не может оставаться только социальной категорией, хотя и связано с расцветом городов, но, к тому же, оказывается профессиональным определением «ремесленников» духовной сферы. И хотя мысль Ле Гоффа о Контрреформации является верной, плеяда интеллектуалов XVII века становится еще более любопытной для рассмотрения, хотя, конечно, они сильно отличаются от своих «предков» из Средневековья и Ренессанса (и даже Реформации). Без сомнения, у них была более выражена принадлежность к разным социальным слоям, ведь они получали места как мэтры и в уже потерявших былую силу университетах, и в новейших учреждениях, и к тому же началась эпоха универсального знания, что будет показано позже на примере историографии в настоящей работе, и одновременно научная специализация. В словенских землях на их роль, авторитет, образование и все прочее влияла, конечно, религиозная, политическая и гражданская турбулентность эпохи (являвшаяся в облике болезней, войн и т. д.). Поэтому не следует ожидать, что в ответ на их воздействие - посредством записанных или опубликованных идей и научных трудов - общество будет реагировать настолько сильно, чтобы они ощутили на себе какие-либо негативные последствия. Мировос-
приятие XVII в. в Крайне, Штирии и Каринтии все еще коренилось в средневековом понимании времени и места, а первые «крамольные» идеи, требующие решительных мер, появляются только в XVIII в. Впрочем, это не означает, что эти ученые умы, бывшие заложниками универсальной латыни, а также немецкого и иногда итальянского языка, не привнесли никакого вклада в интеллектуальную историю Европы. Они были не только компиляторами, но вместе с тем и распространителями знаний в социально и политически весьма неустойчивом мире Центральной Европы XVII столетия, мире, уже медленно встававшем на путь новых «революций».
Единственное, что необходимо добавить к теории интеллектуалов Ле Гоффа, - здоровое сомнение в правомерности утверждения, что умственный потенциал Нового времени антиинтеллектуали-стичен и что интеллектуалы - всего лишь люди ученой культурной среды, объединившие исследовательскую и преподавательскую деятельность, а средневековые университеты были для них наиболее подходящей и в те времена единственной возможностью с официальным статусом института, где накапливалось человеческое знание. Однако нельзя утверждать, что люди начиная с Ренессанса, эпохи гуманизма и реформации не являлись «интеллектуалами». Хотя Ле Гофф слишком подчеркивает их пристрастие и склонность к мистике, но гораздо меньше умственную сторону их деятельности и развитие критического метода, который именно из классической филологии XVII в. после Жана Бодена перешел в историографию. Точно так же гуманисты не являются единственными «ремесленниками идеи» своего времени; и тем более в позднейшие времена, когда Реформация - как интеллектуалистическое движение, хотя его основополагающие идеи были теологического происхождения - разбила в идейном и экономическом отношении хорошо укрепленную монолитность христианской церкви; и еще позже, когда Контрреформация медленно, но верно консолидировала не только основные постулаты веры и религии, но и открылась новым наукам, пробивавшим себе дорогу из новой «натурфилософии» (научной революции), развивала школы и обладала пониманием ценности того, чего жаждали в первую очередь социально продвинутые слои, то есть дворяне, а затем и буржуазия.
Раз уж мы коснулись теории, то в области социологии, которая в ХХ в. как социология познания в наибольшей мере рассматривала интеллигенцию и интеллектуалов в различных социальных сферах, обобщим важное на наш взгляд понимание, предложенное
Антонио Грамши и Карлом Мангеймом; их взгляды на особую социальную группу интеллектуалов были во многом связаны с потрясениями и переменами, имевшими место в первой половине XX века. В отличие от Мангейма, университетская деятельность которого не была столь бурной (он вступал в научные споры только с представителями Франкфуртской школы9), Грамши был «человек действия», революционер, марксист и социалист. В той части его наследия, которая затрагивает интеллигенцию и революцию, очень интересны его «Тюремные тетради»10 (!) - тезис о том, что «все люди являются интеллигентными, но в обществе не всеми осуществляются функции интеллигента»11, конкретизирован разделением на интеллектуалов «органических» и «традиционных». Исторический вопрос о происхождении интеллигенции представляется Грамши чрезвычайно важным, поэтому, в его понимании, «традиционными» интеллигентами являлись люди античности и Средневековья, которые «воспринимаются особняком, вне зависимости от доминирующей социальной группы»12. В отличие от них, «органические» интеллектуалы непосредственно связаны с миром экономического производства, но одновременно являются и частью общественно-политической жизни и пытаются на нее, например за счет своей партийной принадлежности, повлиять. Этот второй тип для Грамши является наиболее важным, поэтому этими функциями он наделил только интеллектуалов «органических», поскольку они являются «исполнителями воли правящей группы при выполнении
" 13
ряда задач в социальной гегемонии и политическом господстве»13. Интеллигентами Грамши считает людей, которые благодаря умственной деятельности обеспечивают согласие масс с политикой правящей группы и выполняют все функции государственного аппарата. Им было верно отмечено, что термин «интеллигент» многозначен, особенно с учетом таких отличных типов, как «городской интеллигент» (промышленник, капиталист и т. п.) или «сельский интеллигент» (учитель, священник, аптекарь и др.), а также выявлены значительные различия между интеллигентами в Германии, Италии, Франции, Великобритании, России, США или Латинской Америке. Тем не менее, его теория «пропустила» многие другие типы, которые по отношению к правящим группам в начале Нового времени не были привилегированными и даже находились в незавидном положении, поэтому ее следует воспринимать как отражение времени трансформации общества после распада Габсбургской монархии в 1918 г. Ле Гофф в отношении средневековых интелли-
гентов также не мог не признать, что они «не выбиваются из схемы Грамши, хотя и весьма общей, однако же действующей»14.
Иной социологический взгляд на интеллигентов в наше время был разработан Карлом Мангеймом. В «Идеологии и утопии» он проанализировал структуру, методы и содержание политического и утопического мышления в формирующемся буржуазном обществе Нового времени; и поскольку он развивал социологию познания, то уделил особое внимание «носителям» такого мышления - представителям интеллигенции. Для Мангейма временем формирования «свободного интеллекта» Нового времени является период подъема городов и буржуазии, ведь лишь с завершением Средневековья могла разгореться конкурентная борьба, в которой отдельные личности могли снискать симпатии публики. В отличие от традиционных «клириков», интеллигент Нового времени «отдан на откуп» свободному рынку, где надо бороться за существование, поскольку его уже не гарантирует социальный статус. Представители буржуазии тоже боролись за свою экономическую, политическую и культурную роль в европейском обществе XVII и XVIII вв. Поэтому Мангейм трактовал интеллигенцию как слой «относительно бесклассовый -свободно парящая в социуме интеллигенция»15: он был убежден в том, что социология, которая пытается понять мир только в рамках общественных классов, не в состоянии в полной мере понять проблемы интеллигенции. Поэтому интеллигенцию следует связывать не только с одним каким-либо общественным классом, но со всеми; она парит над ними («без привязки», как утверждает Мангейм), а образованность ее представителей означает существенный отход от значимого слоя средневековых интеллектуалов («клириков»), которые в феодальном мире отвоевали себе место под солнцем уже в силу выбора профессии.
Таким образом, с учетом всего сказанного выше, интеллигентов следует рассматривать как особую часть социально структурированного мира, при этом относительно независимую от общества. Они образованны, их профессия - мысль. Разумеется, эти мысли в большинстве своем не носят «подрывного» характера, однако по крайней мере в среде «клириков» все еще сильны средневековые традиции, влияющие на образ мышления и поведения интеллигенции (и других социальных сфер «продленного» феодализма), поэтому можно привести не так много примеров того, как в XVII в. на территории Внутренней Австрии та или иная мысль вызвала бурную реакцию, -так, юрист и историк Франц А. Пельцхоффер за свою публицистику
подвергся нападкам со стороны властей и ужесточенной цензуре. Интеллигенты XVII века обладают профессией и создают свои труды, многие из которых так и остались в рукописях или с годами были утрачены, оставив свидетельства о себе лишь в отдельных библиографических каталогах, таких как «Labacensis Bibliotheca Publica» («Обзор публичной библиотеки г. Любляна», 1715)16, который составил Янез Грегор Долничар, или «Bibliotheca Carnioliae» (Библиотека Крайны, 1803) Марка Похлина17. Конечно, следует принять во внимание и то, что общественность того времени - значительно более узкое понятие, чем мы себе представляем сейчас, в том числе по причине недостаточной грамотности населения, однако репродуктивной ценностью интеллигенции для истории, пусть даже с точки зрения инвентивности истории познания, пренебрегать нельзя. К числу интеллигентов следует отнести также людей творческих, таких как поэты, архитекторы, скульпторы, музыканты, хотя, согласно тому, как понимал интеллигенцию Ле Гофф, писателям в науке (и связанном с нею образовании любой ступени) делать нечего. Тем не менее, мы должны учитывать то, что значимые успехи многих не занимавшихся естественными науками интеллектуалов в XVII в. на территории Внутренней Австрии, и особенно в Любляне, были достигнуты именно в области искусства. Хотя наука от них не сильно отставала - по крайней мере в том, что касается продвинутости ее институтов. И хотя эти интеллигенты по сути дела были компиляторами, они создали перспективное пространство познания (например, библиотека Семинарии) и вкупе с меценатами, кое-кто из которых тоже располагал крупными библиотеками - хотя в Крайне XVII в. их было и не так много, - являются частью неспешной, но поступательной интеллектуальной революции, которая в следующем веке была сопряжена с новой, свежей концепцией принадлежности к нации.
II
Однако опираться только на теорию - недопустимо. Важно понять, какие метаморфозы претерпевала интеллигенция в Европе с момента учреждения средневековых университетов до первых академий Нового времени. Разумеется, это вовсе не означает, что интеллигенция присутствовала лишь в сфере образования и культуры -она функционировала и в области политики, и в сфере дипломатии. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что языки в XVI-XVII вв. переживали революционные изменения. Латынь, общепринятый язык науки, в ранний период Нового времени все еще имела хождение в
университетах и, несмотря на ее постепенное размывание в конкуренции с живыми языками, вплоть до эпохи Просвещения зачастую играла роль языка науки, была межнациональным языком. Принадлежность к тому или иному народу, равно как и в позднейшие времена к националистическим движениям, центрировалась вовсе не на том, какой язык применяется - идентичность коренилась в локальном патриотизме и не предполагала того, чтобы язык, который представлял собой одну из позиций идентичности сообщества, представал центром вселенной. Поэтому латынь еще довольно долго, по крайней мере для ранних интеллигентов Нового времени, представляла собой важное дискурсивное поле, в том числе для гуманистов, которые жили и трудились в Словении или за ее пределами. Петр-Павел Вергерий, дипломат римской курии, епископ города Копер, стал видным распространителем гуманистических идей (например, Эразма Роттердамского) и оказал существенное влияние на образованность и кругозор Приможа Трубара, схожие заслуги принадлежат также графу-палатину Петру Бономо. На латинском языке писали другие гуманисты: Августин Пригл (прибл. 1470-1535), получивший прозвище Тифернус (он был родом из Италии), предавался собирательству и архитектуре, будучи секретарем епископа Кристофера Равбара (в свое время они вместе учились), отличался он и своим воинствующим католицизмом, выступая против протестантизма уже в момент его зарождения; по мнению Приможа Симонити, Тифернус является «ярким примером разностороннего гуманиста широчайшего масштаба во всеобщей истории» и в нем наиболее отчетливо в сравнении с другими интеллектуалами, действовавшими в гуманистических сферах, вырисовывается личность18. Учителем императора Максимилиана I был Томаж Прелокар из города Целье (Thomas de Cilia); в числе гуманистов в Словении до периода протестантизма также можно упомянуть Брикция Простого, преподававшего на художественном факультете в Вене, толкователя риторических произведений Цицерона19; на том же факультете читал лекции по философии Матия Хвале из местечка Ваче.
Среди гуманистов, которые были дипломатами, политиками и интеллектуалами по своей базовой духовной ориентации, следует упомянуть также барона Сигизмунда (Жиги) Герберштейна (14861566), который отличился как посланник императора Максимилиана при осуществлении дипломатических миссий, особенно в Россию -по результатам которой он написал свои «Записки о Московии» («Rerum Moscoviticarum comentarii», 1549). По оценке Йоже Глонара,
это был человек всесторонне образованный, «толерантный космополит, щедро наделенный природой как физически, так и духовно»20. Род Герберштейнов был одним из старейших знатных родов Внутренней Австрии, и уже само их привилегированное социальное положение позволило его представителям занимать важные военные и политические посты и легче получать доступ к образованию. Жига Герберштейн родился в селе Випава и свои богатые, можно сказать, почти универсальные знания в области истории приобретал сначала у себя на родине и в местечке Кршко, после чего, спасаясь от эпидемии чумы, перебрался в Вену, где в возрасте всего шестнадцати лет стал бакалавром в области философии21. В юные годы он отличился в сражениях с венграми и венецианцами (1514), поэтому император Максимилиан I за незаурядные военные успехи произвел его в рыцари, а также назначил придворным советником. С этого момента началась его дипломатическая карьера. Им был предпринят целый ряд дипломатических миссий: в период с 1516 по 1556 гг. он побывал в Польше, Турции, Чехии, Испании, Дании, два наиболее важных дипломатических поручения им выполнены в России; император Максимилиан впервые направил его туда в 1516 году, а вторая его поездка, еще более важная с интеллектуально-культурной и исторической точки зрения, состоялась в 1526-1527 гг., при этом перед посланником ставилась конкретная задача подробнейшим образом изучить религиозную ситуацию на месте и собрать как можно больше русских церковных книг. Первый визит Герберштейн предпринял в Россию в то время, когда Великое Московское княжество и Великое княжество Литовское боролись за наследие древней Руси22. В ходе второй поездки ему пришлось сыграть посредническую роль в борьбе крупных политических сил за польский престол. Его дипломатические миссии увенчивались прекрасными результатами, и все это происходило на службе у Священной Римской империи германской нации.
Важно то, что Герберштейн стал своего рода «Колумбом России», как назвала его Анна Хорошкевич23, а его «Записки о Московии», вышедшие в первом издании на латыни и впоследствии опубликованные на итальянском, немецком и чешском языках и неоднократно переизданные с внесением поправок, стали «европейской энциклопедией России»24 и фундаментальным справочником по России, ее политической системе, обычаям, географическим, культурным и религиозным особенностям. «Записки» Герберштейна привели к углублению контактов между Европой и Россией, и любой дипломат счи-
тал своим долгом ознакомиться с меткими и талантливыми наблюдениями, которые содержались в этих путевых заметках. Интеллигент Герберштейн открыл новую область знаний, которая не ограничивалась узкой сферой, но оказывала сильное влияние на международной арене. Достоверность этого труда подтверждена личным опытом. В предисловии сказано: «Я пишу это прежде всего потому, что многое я видел сам, а кое-какие сведения почерпнуты мною из ряда достоверных источников»25. Весьма полезным для осуществления автором важных дипломатических контактов оказалось не только то, что он располагал проверенной информацией, но и, в том числе, знание одного из славянских языков. «В этом мне помогло знание словенского языка (который похож на русский, или московский) - я записывал не с чьих-то слов, а как свидетель, без прикрас, искренне и доступно, чтобы запечатлеть все это в памяти потомков»26. И хотя Герберштейн этимологизирует наименование государства «Россия» от «рассеять», идея единства славян, бытовавшая еще при жизни Герберштейна, в дальнейшем нашла более глубокое рассмотрение у Адама Бохорича в предисловии к его грамматике словенского языка, написанной на латыни, «Агсйсае ^гц1ае succisivae» (1584).
Если рассматривать «Записки о Московии» Герберштейна в более широком плане, то их, по выражению Петера Бурке27, можно отнести к периоду «открытия России», начавшемуся на заре XVI века и продолжившемуся на уровне академической институциональной интеграции во время Петра Первого. Познание интеллигента Гер-берштейна было бесценным, и это понял еще Бохорич. В его предисловии к грамматике Герберштейн упоминается среди наиболее заслуженных деятелей Крайны; Бохорич был убежден, что именно Герберштейна следует чтить за образец, потому что он, «с ранней юности особо возлюбив науку и пристрастившись к ней, до самого конца своей жизни ею занимался непрестанно, и почитал такой труд, чередуя его со службой при дворе наших премилостивых властителей, эрцгерцогов Австрии, под сладостным и благодеянным владычеством которых нам довелось жить. Пользу же он приносил не только на родине, однако многажды пускался в долгий и трудный путь в далекие чужеземные страны и города, где как посланник держал речи от лица Максимилиана I, Фердинанда I, а впоследствии - Максимилиана II, императоров Священной Римской империи германской нации, вершил свои труднейшие и столь важные для христианского мира миссии в Италии, Франции и Англии, в Турции, Польше, Московии, а также в Германии с величайшей похвальностью и всецело
по воле перечисленных владык»28. Как нам представляется, в истории познания и истории интеллигенции роль Герберштейна, которая в то время заключалась в его деятельности на международной арене, представленной в «Записках о Московии», стала одним из важных звеньев в «подвижке» различных революций, включая интеллектуальные, а не только в области географии или книгопечатания.
Помимо Герберштейна, можно вспомнить еще об одном ярком примере того, как деятель-интеллигент родом из Крайны оказал весьма интересное влияние на политико-правовое понимание самой империи как таковой: Франц А. Пельцхоффер, барон Шенау (16451710), не причислял себя к какой-либо институционализированной форме познания, в рамках которых, очевидно, испытывали потребность действовать другие интеллектуалы XVII века. Более того - его политическая философия о природе и значении абсолютистского государства не осталась незамеченной, вплоть до ее отторжения, потому что она настолько принципиально выделялась из всех прочих, что всколыхнула аппарат государственной цензуры. «Это великий человек, - пишет Долничар в "Labacensis Bibliotheca Publica", - что подтверждается самими его трудами, перед которыми благоговеют ученые во всем мире и которые являют нам его более чем строгие суждения и дают полезные предостережения, подкрепленные твердыми аргументами»29. В уверенности, что этим человеком сделаны пророчества, Долничар причисляет его к политическим деятелям; без сомнения, Пельцхоффер - это уникальный, замечательный пример интеллигента второй половины XVII в., и не только потому, что Похлин в «Bibliotheca Carnioliae» перечисляет столько отправленных им должностей и имевшихся у него титулов - ландскнехт в населенных пунктах Камен и Добравица, дворянин в местечках Запуже, Загорье и Чрни-Поток, советник Его императорского величества, присяжный заседатель в Кране, советник вице-домского бюро, ланд-комиссар по допросу свидетелей в Доленьском регионе, земский депутат, член Английского общества30, - но и потому, что на основе хорошего образования он создал уникальную, можно сказать, выдающуюся политическую теорию, которая превзошла обычную концепцию юриспруденции и превратилась в философию с прочными незыблемыми постулатами, распространившимися на понимание религии, церкви, государства, политики и религиозной терпимости; все это, по утверждению Перицхоффа, вероятно, было весьма в духе сильной, амбициозной и порой «непростой» личности Пельцхоффера.
Впервые он столкнулся с проблемами в 1693-1696 гг., работая в земстве, когда пытался снять с себя обвинения в действиях по собственному произволу, и поэтому, хотя в принципе никаких противоправных действий он не совершал, ему не удалось продлить свои полномочия. Янко Полец, ссылаясь на доводы Перицхоффа, резюмирует, что, вероятно, Пельцхоффер бросил вызов губернатору и управителю земли (Юрий Жига граф Галленберг31). Женат Пельцхоффер был дважды, сначала на Марии-Магдалене Сириан, а затем на Марии-Констанце Регине, баронессе Парадейзер (Paradeiser); известно, что первой его супругой был возбужден судебный иск против Яне-за Вайкарда Вальвазора и его первой жены Аны-Розины «из-за 2000 флоринов, имевших в данной земле хождение»32 и что вторая - после смерти мужа сыграла весьма заметную роль, самостоятельно издав его самый значимый труд «Neuenteckte Staats-Klugheit in Hundert politischen Reden» («Новоявленная государственная мудрость в ста политических речах», 1710), который вызвал бурную реакцию государственного аппарата и повлек за собой процесс государственного цензурирования. Прежде чем разбираться, что именно так разгневало императора и императрицу в этой последней вышедшей книге, а пуще всего - в VII и VIII томах, опубликованных после смерти автора33 - «Arcanorum status» («Государственные тайны», 1709) - и переизданных во Франкфурте в 1711 г., следует отметить, что Пельц-хоффер - оригинальнейший политический мыслитель, и хотя его духовная база формировалась под влиянием иезуитской школы и глубокого изучения античных авторов (особенно ему был близок Тацит), он приобрел и иные знания - и решительно отверг политическую философию XVI века, к примеру Макиавелли или Бодена.
Первое крупное сочинение Пельцхоффера на темы политики, «Lacon politicus, strictim doctrinam administrandae reipublicae, quam ajunt politicam, complectens et evolvens» («Лаконичный политикон, в сжатом виде характеризующий науку управления республикой, называемую политикой, 1706), вместе с изданными посмертно в 1713 г. IX и X томами «Arcanorum status», как и в случае в Вальвазором, представляют собой великолепные труды, выполняющие одновременно, как мы вправе ожидать от автора-интеллигента XVII века, несколько функций. Ведь если мы осмелимся оценивать значимость трудов Пельцхоффера, не сбрасывая со счетов и того, что критерии современности волей-неволей применяются нами по отношению к прошлому, то сочтем его отчаянно консервативным. Быть может, этому виной его приверженность иезуитам, хотя он от них и отда-
лился. Однако политическая философия Пельцхоффера, в которой нет места ни картезианской философии, ни размышлениям о природе познания или каким-либо сомнениям в существовании Бога и авторитетности абсолютной власти, всецело направлена на доктрину абсолютной власти. Для него существует лишь одна политика, или «теополитика, управляемая небом», как он писал в «Arcanorum status libri decem»34. Так же как Беллармин и Боссюэ, Пельцхоффер считал, что государственная власть дана от Бога. В том же томе ясно указано: «Nihil Est praeter Deum» (I, 93)35 («Нет ничего, кроме Бога»). Спекторский подчеркивает, что Пельцхоффер, вопреки скептически настроенным современникам, таким как, например, Самуэль Пу-фендорф, которому Священная Римская империя германской нации представлялась «чудовищной формой правления», глубоко верил в святость, «римскость» и «императорство» империи36. Более того, он решительно выступал за достижение устойчивости монархии силами верховной власти, которая может быть только абсолютной. Как убежденный монархист, в труде «Arcanorum status» он превозносил империю, и его политические доводы, по мнению Спекторско-го, определяются тремя ключевыми понятиями XVII века: порядок,
37
поддержание и недоверие к демократии37.
Если бы это была вся политическая философия Пельцхоффера, было бы трудно понять, почему его труды оказались в списке управления государственной цензуры и почему именно из-за них впоследствии в империи, где никогда не заходило солнце, систематически подвергали цензуре любую книгу, прежде чем выдать разрешение на публикацию в австрийских землях. Однако гораздо важнее в этой связи то, что Пельцхоффер «признал политику как средство, а не как цель, и как инструмент, служащий для "общественного блага"»; «политика есть наука об основании, сохранении и прирастании государства», которое «основано Богом и природой»38. Пельцхоффер резко выступал против атеизма; в четвертом томе «Arcanorum status» он писал: «Государству легче прожить без солнца, чем без религии»39. Несмотря на то, что он защищал абсолютизм верховной власти, он, будучи интеллигентом со «смешанными представлениями об уходящем и грядущем мире»40, был уверен в том, что власть и властители не могут быть наделены неограниченной силой, ибо политик должен быть хорошим этиком и, управляя государством, подчиняться собственным законам. Несмотря на то, что властители возвышаются над законом, они не должны его нарушать, ибо это зло, уверен Пельцхоффер41. Ведь «люди, хотя и рождены для послушания, не стерпят полной кабалы.
А значит - "будь королем, а не господином", и помни, что власть - это труд и бремя (correlativa sunt honor et onus), а добрые подданные - это и есть царская корона: boni subditi sunt corona Regis»42. Игор Грдина в связи с этим подчеркивает, что Пельцхоффер был одним из первых, кто выступил за внесение изменений в законодательство. «Люди стали ощущать, что законы пишутся ими самими»43.
И вот тогда, когда люди действительно начинают сами создавать законы, мы, как осознал это европеец XVIII века, уже далеки от абсолютной власти. Это ощутило и государство, поэтому совсем не удивительно, как отмечает Марко Штухец, то, что Пельцхоффер разгневал императрицу и повлек императорский указ от 22 августа 1711 г., гласивший: «Книгу не дозволено ни принять к печати, ни продать, пока она не прошла цензуру»44. Изданные во Франкфурте политические труды Пельцхоффера не были подвергнуты австрийской цензуре, и уже это стало причиной значительного неудовольствия, при этом камнем преткновения стали в особенности VII и VIII тома «Arcanorum status», в которых содержалось «столько вредных для государства взглядов»45. Власти были в бешенстве от того, как Пельцхффер рассматривал верховного правителя и кабинет министров, а именно об этом и идет речь в этих двух «спорных» книгах, опубликованных только после его смерти. «Правитель стоит выше императивных, но не выше нормативных законов. Самоограничение властителя законами, изданными им самим, является непременным. [...] Правительство должно служить не личным, а общественным интересам: salutis publicae est lex suprema et Regina legum. Поэтому правительство должно быть умеренным»46.
Дело в том, что Габсбурги, ставшие эксклюзивными венценосцами и больше не нуждавшиеся в короновании папой Римским, теперь иначе воспринимали абсолютную власть; она распространялась от парадного дворцового зала до самого укромного уголка ложа, где завязывалось немало политико-имперских альянсов в истории империи в XV, XVI и XVII вв. Несмотря на то, что на самом деле Пельц-хоффер был «святее папы» и ни в коей мере не принимал новые, «революционные» идеи атеизма, религиозной терпимости, природы познания как таковой и познающего субъекта, из всех интеллектуалов Крайны он стал именно тем, на кого обрушилась самая лютая цензура, более того, она (о)хватила все его книги, опубликованные после «революционного» труда «Arcanorum status»; а между тем Пельцхоффер глубоко верил и в Бога, и в Империю. Тем не менее, интеллектуальная деятельность, как мы видим на каждом шагу, на заре
Нового времени выбирает свой путь, независимо от того, насколько «традиционно» познание, в рамках которого она должна была зародиться. На протяжении определенного времени Пельцхоффер был иезуитом, однако, будучи напористым мыслителем своего времени, создавшим значимые политические и философские труды, при всей своей традиционности он на деле попадает в интеллектуальный авангард. Будучи носителем важного сегмента знания и познания, воплощенного в его теории природы абсолютной власти, он также обладал обширной библиотекой, в которой насчитывалось более 500 томов, а поскольку те, кто после его смерти проводили опись его наследия, не переписали названий книг, можно только догадываться о том, на какой концептуальной и интеллектуальной основе основывались взгляды и теория Пельцхоффера47.
Франц А. Пельцхоффер не был единственным юристом своего времени, но, безусловно, он был одним из немногих политических теоретиков и мыслителей, не примкнувших к какой-либо институциональной форме знания и смело прокладывавших свой путь. Конечно, у Внутренней Австрии были и другие «сыны», юристы по образованию, которых за их письменные труды или устную деятельность можно причислить к интеллигентам посттридентского периода. Одним из наиболее известных юристов той эпохи был человек, «излучавший честность, острый ум и серьезность обычаев»48.
История познания, вероятно, представляет собой древнейшее из всех возможных воззрений на человеческую цивилизацию, которая именно благодаря ей пробивалась к верхушке биологического древа и завладела миром - и в добре, и во зле. Интеллигенты как проводники, но также и как создатели познания, были значимыми историческими агентами раннего Нового времени: Герберштейн - «мост» между Россией и Габсбургами в деликатной политической игре, в ходе которой выявлялась расстановка сил различных цивилизаций; Пельцхоффер -стоящий особняком защитник политический теории, заложивший, в том числе, основы восприятия Габсбургами политических отношений с Великим Московским княжеством. И оба они стали доказательством того, что Внутренней Австрии, а в ее пределах - и словенцам, досталась не самая последняя роль в шахматной партии, разыгрывавшейся весомыми политическими силами, которые в то время лишь консолидировались и пребывали в поиске своего места под солнцем.
Перевод со словенского языка Ж. В. Перковской
и Ю. А. Созиной
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В этом смысле интересно сравнить понятия «знание» и «информация».
2 Sowell T. Intellectuals and society. New York, 2011. P. 4.
3 Ibid.
4 Ученые (лат., лат., франц., нем.). - ср.: Burke P. A Social History of Knowledge. From Guttenberg to Diderot. London, 2000. P. 19.
5 Le Goff J. Intelektualci v srednjem veku. Ljubljana, 1998. S. 5.
6 Ibid. S. 7.
7 Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в Средние века / Пер. А. М. Рутке-вич. СПб., 2003. С. 5.
8 Там же. С. 152.
9 Ср.: GramsciA. Selections from the Prison Notebooks, Seattle, 1983. Здесь он отметил, что все люди являются интеллигентами, но лишь некоторые из них осуществляют функцию интеллигента (ср.: Said E. Representations of the Intellectual. New York, 1996. P. 3), что несомненно нацелено на тезис о том, что интеллигентами могут являться лишь те ангажированные индивидуумы, которые критическим образом публично вмешиваются в мироустройство и меняют его; с другой стороны находятся «традиционные интеллигенты», например учителя или представители духовенства, которые лишь инструментализованным образом повторяют свою мыслительную работу по мере смены поколений.
10 Gramsci A. Problemi revolucije. Intelektualci i revolucija. Beograd, 1973. S. 120.
11 Ibid. S. 119.
12 Ibid. S. 123.
13 Le Goff J. Intelektualci v srednjem veku... S. 8.
14 Mannheim K. Ideologija in utopija. Beograd, 1978. S. 152.
15 Ibid.
16 Перевод рукописной библиографии Долничара опубликован в научно-критическом издании «О slovstvu na Kranjskem» (Trubar, Hren, Valvasor, Dolnicar. Ljubljana, 2009); поскольку этот источник будет неоднократно упоминаться, в дальнейшем он будет поименован как Bibliotheca Labacensis publica с указанием страниц.
17 Перевод посмертно изданной библиографии «писателей» Край-ны авторства Похлина опубликован в научно-критическом издании (Kranyska gramatika. Bibliotheca Carnioliae. Ljubljana, 2003). Поскольку этот источник будет неоднократно упоминаться, в дальнейшем он будет поименован как Bibliotheca Carnioliae с указанием страниц.
18 Ср.: Primoz Simoniti, Avgustin Tyfernus (Primoz Simoniti') // Slovenski biografski leksikon. 13. zv. Ljubljana, 1982. - В дальнейшем, помимо бумажного источника (сокращенно - SBL), будет следовать ссылка также на электронный источник (www.slovenska-biografija.si).
19 Ср.: Franc Ksaver Lukman, Brikcij Preprost // SBL. 1952 (http:// www.slovenska-biografija.si/oseba/sbi461242/).
20 Ср.: Joza Glonar, Sigismund Herberstein // SBL. 1926 (http://www. slovenska-biografija.si/oseba/sbi461242/).
21 Ср.: Ibid; Lenarcic A. Ziga Herberstein, njegov prostor in cas // Ziga Herberstein - vojscak, drzavnik, diplomat in mirotvorec. M., 2000. S. 70.
22 Ср.: Ziga Herberstein - vojscak, drzavnik, diplomat in mirotvorec... S. 127; Gumiljov L. Od Stare Rusije do ruskega imperija. Ljubljana, 2012. S. 223.
23 Ziga Herberstein - vojscak, drzavnik, diplomat in mirotvorec... S. 107.
24 Ibid.
25 Herberstein S. Moskovski zapiski. Ljubljana, 2001. S. 6.
26 Ibid. S. 7.
27 Burke P. A Social History of Knowledge. From Guttenberg to Diderot. London, 2000. P. 58.
28 Bohoric A. Zimske urice proste. Maribor, 1987. S. 23.
29 Bibliotheca Labacensis publica. S. 373.
30 Bibliotheca Carnioliae. S. 528. - Упоминание Похлина об Английском обществе, или Societatis Anglicanae, научном обществе английских иезуитов, учрежденном бывшим провинциалом английских иезуитов Генри Мором. Сложно утверждать наверняка, но, невзирая на указанное, их деятельность в упомянутой «организации», по имеющимся данным, не была сколько-нибудь существенной.
31 Janko Polec, Franc Albert Pelzhoffer baron Schönauski // SBL. 1935 (http://www.slovenska-biografija.si/oseba/sbi411282/).
32 Ср.: GolecB. Valvasor kot zemljiski gospod // Arhivi 37. 2014. № 1. S. 84.
33 Остальные шесть книг за год до смерти Пельцхоффера были изданы в Любляне в типографии Майра (ср.: Polec // SBL; Spektorskij E. Zgodovina socialne filozofije I, Ljubljana, 1932. S. 220.
34 Цит. по: Spektorskij E. Mesto F. A. Pelzhofferja v zgodovini drzavoslovja. Ljubljana, 1941. S. 11.
35 Цит. по: Pelzhoffer F. A. Arcanorum status libri decem. Francofurti: apud G. C. Weberum, 1752. P. 16.
36 SpektorskijE. Mesto F. A. Pelzhofferja v zgodovini drzavoslovja... S. 20.
37 Ibid. S. 19.
226
A. KopumHUK
38 Ibid. S. 23 in Arcanorum status (I, 294).
39 Spektorskij E. Zgodovina socialne filozofije... S. 220.
40 ^t. no: Spektorskij E. Mesto F. A. Pelzhofferja v zgodovini drzavoslovja... S. 16.
41 Grdina. Kulturnozgodovinska podoba Dolarjevega casa... S. 11.
42 Cp.: Spektorskij E. Zgodovina socialne filozofije... S. 221-221; Spektorskij E. Mesto F. A. Pelzhofferja v zgodovini drzavoslovja... S. 22.
43 Spektorskij E. Zgodovina socialne filozofije... S. 221.
44 Grdina. Kulturnozgodovinska podoba Dolarjevega casa. S. 11.
45 Cp.: Stuhec. Rdeca postelja, scurki in solze vdove Preseren. S. 79; Polec // SBL
46 Stuhec. Rdeca postelja, scurki... S. 79; Polec // SBL.
47 Spektorskij E. Mesto F. A. Pelzhofferja v zgodovini drzavoslovja... S. 22-23; Arcanorum status (I, 150): imperium moderatum, Majestas absoluta.
48 Cp.: Stuhec. Rdeca postelja, scurki... S. 78.
A. Koritnik The intellectuals of Early modern period: Siegmund von Herberstein and Franz Pelzhoffer
Early modern period saw many revolutionary changes. In this raw there was also the intellectual revolution that changed first of all the religious knowledge in Inner Austria, and in about one hundred years spread to other academic domains. The article defines the concept of an "intellectual" and his role in the cultural, spiritual and social history of Early modern period. Two interesting examples are studied: the life of the well-known diplomat Siegmund von Herberstein in the 16th century, and the life of the jurist and philosopher Franz Pelzhoffer in the 17th century. They are two eloquent examples of thinkers (and not "mere scientists") that significantly influenced the shaping of the modern world, each in his own way. Keywords: intellectual, institute, cognition, history of cognition, 16th century, history of intellectual thought, history of culture, diplomacy, political theory.
