Пробелы коллизионного характера в системе обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном судопроизводстве и пути их восполнения Текст научной статьи по специальности «Право»

М.В. Скляренко

Скляренко Марина Владимировна — государственный со ветник юстиции, советник

Верховный Суд Российской Федерации

Пробелы коллизионного характера в системе обжалования

>

проверки и пересмотра решении

в уголовном судопроизводстве и пути их восполнения

Алгоритмы SMART и Lifhacking — приемы традиционно используемые российскими практиками в рамках системы обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном процессе для восполнения пробелов коллизионного характера1. Используя данные общепризнанные алгоритмы — SMART, как метод, и Lifhacking, как — контрметод, мы доказываем, что организуя систему обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном процессе, важно правильно своевременно определиться с целями ее функционирования.

В настоящей статье анализу будут подвергнуты такие понятия, как «система обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном процессе», «апелляция», «кассация», «надзор», «инициаторы апелляции, кассации и надзора», «прогнозируемые результаты судебной деятельности» и собственно методы: алгоритмы «SMART» и «Lifhacking»

Что такое SMART

SMART — мнемоническая аббревиатура. Она обычно используется в менеджменте, проектном управлении для определения целей и постановки задач2.

Обжалование, проверка и пересмотр судебных решений в уголовном процессе своеобразный мегапроект в системе уголовного судопроизводства. Цель его запуска — оптимизация уголовного процесса путем своевременного пересмотра судебных решений, с которыми не согласны стороны, а равно отказ в таком пересмотре. Неудивительно, что SMART, как метод организации производства вполне применим и в уголовном процессе.

Сначала разберемся, что мы понимаем под аббревиатурой SMART. Обычно принимаются следующие значения:

S — Specific (конкретный), что именно необходимо достигнуть в рамках работы системы обжалования, проверки и пересмотра судебных решений. Например, мы хотим «минимизировать число следственных, прокурорских и судебных ошибок». Очевидно, что данная цель не достижима, если мы не знаем, что такое следственная, прокурорская и судебная ошибка.

M — Measurable (измеримый). Объясняется, в чем будет измеряться результат. Если показатель количественный, то необходимо выявить единицы измерения, если качественный, то необходимо выявить эталон отношения. Например, снижение числа решений суда апелляционной инстанции, подлежащих отмене судом кассационной инстанции, до 1% от числа рассмотренных дел.

A — Attainable, Achievable (достижимый). Объясняется, за счет чего планируется достижение цели, возможно ли ее вообще достигнуть вообще. Например, Например, снизить число решений суда апелляционной инстанции, подлежащих отмене судом кассационной инстанции, до 1% от числа рассмотренных дел, за счет лучшей организации состязательного процесса, автоматизации ресурсоемких операций, оптимизации штата занятых в судопроизводстве сотрудников.

1 О взгляде автора на проблему см. подробнее: Скляренко М.В. Система обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном процессе России: постановка проблемы, определение методов исследования // Вестник Московского университета МВД России. 2013. № 10. С. 116—120; Скляренко М.В. Базовые характеристики системы обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном процессе России: научная новизна заявленной проблематики, вопросы, выносимые на обсуждение научной общественности // Вестник Московского университета МВД РФ. 2013. № 11. С. 131—136; Скляренко М.В. К вопросу о базовых критериях эффективности системы проверочных инстанций // Вестник Московского университета МВД России. 2014. № 10. С. 258—263; Скляренко М.В. Система обжалования, проверки и пересмотра судебных решений по уголовным делам: уточнение параметров исследования // Уголовное судопроизводство. 2015. № 1; Скляренко М.В. Место и роль российской апелляции в системе обжалования проверки и пересмотра судебных решений // Проблемы отправления правосудия по уголовным делам в современной России: сборник научных статей IV-й Международной научно-практической конференции. 16—18 апреля 2015 года. Курск: Юго-Западный государственный университет; ЗАО «Университетская книга», 2015. Ч. 1. С. 187—200.

2 Впервые данный термин употребил Питер Друкер в 1954 году. Позже в ноябре 1981 г. она появилась в работе George T. Doran. См., например: George T. Doran. There's a S.M.A.R.T. way to write managements goals and objectives // Management Review. Volume 70, Issue 11(AMA FORUM). P. 35—36.

R — Relevant (актуальный). Определение истинности цели. Действительно ли выполнение данной задачи позволит достичь желаемой цели? Необходимо удостовериться, что выполнение данной задачи действительно необходимо. Например, брать совершенствование состязательного процесса в качестве отдельной подзадачи, которая также ставится по SMART, то речь идет о перераспределении процессуальных функций. В данном случае сотрудников можно не увольнять, а перевести на иные должности, на которых эти сотрудники смогут принести обществу пользу, гарантировать процессуальную. Если брать экономическую составляющую уголовного процесса, то вместо увеличения числа сотрудников в судах, можно предложить оптимизацию деятельности сторон обвинения и защиты. С уверенностью можно констатировать, что отечественное уголовное судопроизводство не в полной мере использует институт «процессуальных агентов», не торопится оптимизировать расход средств на автоматизацию, нет и четкого регламента норм выработки.

T — Time-bound (ограниченный во времени). Определение временного триггера/промежутка по наступлению/окончанию которого должна быть достигнута цель (выполнена задача). Например, к окончанию второго квартала следующего года снизить число решений суда апелляционной инстанции, подлежащих отмене судом кассационной инстанции, до 1% от числа рассмотренных дел.

Достижение цели зависит от ее формулировки, и первый шаг к успеху дела — правильно сформированные цели. SMART цели — умные цели.

Само слово smart в переводе на русский и означает «умный», «сообразительный», «остроумный», «быстрый», «находчивый». Таким образом, правильная постановка цели означает, что цель является конкретной, измеримой, достижимой, значимой и соотносится с конкретным сроком.

Конкретность. Ставя задачу, прежде всего, нужно задать себе вопрос: что вы хотите получить в результате ее выполнения? Почему важен этот критерий? У вас в голове формируется свое видение результата выполнения задачи (идея № 1). По ходу изложения цели у сотрудника формируется свое представление результата (идея № 2). В итоге может получиться, что вы и сотрудник по-разному представляете себе одну и ту же цель (то есть идея № 1 подменяется идеей № 2). Чтобы этого не произошло, необходима обратная связь: нужно убедиться, правильно ли сотрудник понял поставленную перед ним задачу. То есть достичь однозначного понимания ответа на вопрос, что нужно получить в результате выполнения цели. При этом необходимо стремиться к тому, чтобы было как можно меньше понятий по умолчанию. Иначе возрастает риск: не достичь того, что задумано, особенно в новых и нестандартных ситуациях.

Измеримость. Измеримость цели предполагает наличие критериев (измерителей), которые позволили бы определить, достигнута ли поставленная цель и в какой степени. Если нет измерителей, очень сложно оценить результаты проделанной работы и объективно контролировать процесс. В качестве критериев достижения цели можно использовать:

— проценты, соотношения (этот критерий применим к ситуациям, в которых есть возможность планировать и анализировать повторяющиеся события, например, при постановке цели уменьшения судебных ошибок измерителем может выступить их уменьшение на 30%);

— внешние стандарты (применимы в случаях, когда необходимо получить оценку со стороны, например, при выполнении задачи повысить уровень контакта сторон, тогда критерием ее выполнения явится позитивный отзыв их представителей);

— частота происходящего (допустим, работа адвоката, специализирующегося на подаче жалоб в рамках системы пересмотра судебных решений будет являться успешной, если у него вырастет число клиентов);

— средние показатели (этот измеритель можно использовать, когда нет необходимости прорыва в результатах деятельности, а нужно лишь обеспечить стабильность и поддержать качество работы, например, снизить процент судебных ошибок до 3-5% от числа дел находившихся в производстве);

— время (за такой-то срок необходимо достичь таких-то результатов, например, снизить число судебных ошибок на 30% за 6 месяцев);

— запреты (нельзя делать то-то и то-то, иначе последует наказание; это специфический критерий, но его иногда можно успешно использовать, например цель — снизить число судебных ошибок, критерий: за каждую ошибку определенное наказание);

— соответствие корпоративным стандартам (в организации разрабатываются свои стандарты, критерий соответствия: выполнять работу так, как принято у нас);

— утверждение у руководства (то есть «мне, руководителю, должно понравиться»; это может быть и субъективное мнение, однако, если участник процесса на момент постановки задачи знает, что используется именно такой критерий оценки, то он будет стремиться получить обратную связь в процессе выполнения работы, например, задача — рассмотреть уголовное дело не позднее 20 января, критерий — «доверить мне конкретную работу»).

Достижимость. В рамках обозначенной темы рассмотрим эту проблему на примере организации своевременного обжалования государственными обвинителями решений суда первой инстанции. При постановке задач сотрудникам прокуратуры, которые выполняют функции государственных об-

винителей, подают апелляционные представления в суд, необходимо учитывать профессиональные возможности и личностные качества участников процесса, то есть ответить на вопрос: как удержать баланс между напряженностью работы и достижимостью результата.

Вариантов решения проблемы, может быть четыре. Вариант первый: запустить механизм установки планки целей. Суть его заключается в том, чтобы ставить цели сотрудникам соответствующие их опыту и индивидуальным особенностям. При этом не должна занижаться планка и сохраняться достаточно интенсивный ритм работы. В ситуации, когда необходимо повысить общие показатели работы коллектива, к сотруднику, имеющему и без того высокие результаты, и к сотруднику, который едва поспевает выполнять имеющиеся нормы, нужен разный подход. То же можно сказать и в отношении новых сотрудников и сотрудников, которые уже давно работают в прокуратуре. Более точная трактовка слова «достижимость» применительно к контексту цели, позволяет говорить о параметре «индивидуально-достижимая», то есть цель всегда должна бросать риск и вызов, выводить человека (помощника прокурора) из зоны комфорта и погружать его в зону роста, при этом сохраняя способность реализоваться при приложении усилий со стороны человека (помощника прокурора).

Выделим несколько типов сотрудников в прокурорском коллективе:

— опытный сотрудник, амбициозная «звезда»;

— опытный сотрудник, инициативный, в меру амбициозный;

— опытный сотрудник, приверженец стабильности, рутины;

— давно работающий сотрудник, безынициативный, неуверенный в себе;

— новый сотрудник, только что пришедший в прокуратуру.

Очевидно, что руководитель соответствующей прокуратуры, например, областного звена, обязан таким образом подобрать и расставить кадры своих помощников, чтобы они смогли организовать своевременное принесение апелляционных представлений, не загружая при этом суды разрешением надуманных проблем.

Второй вариант — постановка цели, при которой нужно увеличить результативность деятельности, на половину приблизившись к пределу возможностей. Такая задача подойдет тем членам коллектива, которые имеют длительный опыт работы в прокуратуре, успешно справляются со своими задачами, однако не ищут новизны и не стремятся выделиться. Прямая установка на повышение продуктивности труда хотя и может вызвать некоторое сопротивление со стороны сотрудника, но вполне выполнима в силу его компетентности.

При третьем варианте установки планки целей ставится задача значительно повысить показатели работы и приблизиться к предельным показателям. Опытные и инициативные сотрудники, которые стремятся к карьерному росту, уже в силу желания добиться большего готовы к тому, чтобы работать более напряженно и достигать более высоких результатов.

И наконец, четвертый вариант — постановка цели выше предела возможностей. Как уже можно сделать вывод, такая цель подойдет наиболее амбициозным и многого добившимся членам коллектива. Эти сотрудники имеют высокие результаты работы, но для того, чтобы оставаться первыми, им также необходимо повышать планку, ставить более трудные задачи по отношению к тем, что они уже решили.

Таким образом, учитывая опыт и индивидуальные особенности личности подчиненных, можно ставить им такие цели, чтобы при довольно напряженном ритме работы они могли достигать поставленных перед ними целей.

Значимость. Это следующий критерий постановки умных целей. Размышляя над тем, обладает ли задача значимостью, нужно ответить на вопрос, зачем сотруднику прокуратуры, суда или адвокату необходимо выполнить эту задачу, то есть, почему она важна с точки зрения целей более высокого уровня (вплоть до стратегических).

При формулировке цели необходимо заранее определять, для чего необходимо ее выполнение. В банальном выражении необходимо самой цели задать один единственный вопрос: «Зачем?». Другим словом проверки корректности и правильности формулировки цели необходимо проверить это бесконечным вопросом «Зачем?». Вот Вам пример: Вы ставите себе цель — добиться неукоснительного исполнения уголовного закона путем правильной квалификации содеянного виновными. Иными словами, хочу справедливых судебных решений. При этом следует сразу же задать вопрос «Зачем?» Ответ: «Потом что-то законность приговора — первый шаг к его справедливости»! Зачем? Чтобы что-то... ПОЧЕМУ? ... и так далее. В самом конце этой цепочки должен быть примерно следующий ответ: «Потому, что именно таких судебных решений общество ждет от системы обжалования, проверки и пересмотра приговоров». Если именно это и будет сделано, общество умиротворено, мы на правильном пути.

В противном случае, если же в конце этой цепочки исполнитель может окунуться в неопределенность и возникает еще один вопрос: «А действительно ли это единственный способ достижения главной цели, нет ли иных путей ее достижения?» В данном варианте развития событий нужно срочно что-то менять в формулировке поставленной цели. Так как сходит «на нет» результат целеустановки.

Проверку первой цели можно осуществить с помощью «проверки второй цели». Если мы ее неправильно сформулируем, то и следующая цель может не пройти тест по бесконечным вопросам.

Как это работает? Рассмотрим на примере. Теоретически система обжалования, проверки и пересмотра судебных решений в уголовном процессе выстроена таким образом, чтобы своевременно выявлять следственные, прокурорские и судебные ошибки, в зависимости от их сути принимать решение о пересмотре судебного решения в вариантах, предусмотренных УПК РФ. Но всегда система работает так быстро и эффективно, как это записано в законе.

Преступление совершено в условиях очевидности

*** По делу установлено, что в ночь на 1 июля 2013 года в процессе употребления спиртных напитков между С-вой, с одной стороны, К. и Г., с другой стороны, возникла ссора. К. на почве личной неприязни стал избивать С-ву кулаками и ногами. На помощь последнему подоспел вооружившийся топором Г. Увидев, что К. повалил потерпевшую на пол и удерживает ее за руки, Г., реализуя внезапно возникший лично у него умысел на убийство С- вой, нанес ей 14 ударов топором по голове, туловищу и верхним конечностям. В результате совместных действий К. (держал потерпевшую) и Г. (рубил ее топором) наступила смерть С- вой. Причина смерти: открытая черепно- мозговая травма с множественными ранами, переломами костей черепа, разрушением головного мозга, то есть от ранений причиненных лично Г.

После того, что потерпевшая скончалась, К. отрубил топором ноги у трупа.

Совершив преступление, К. и Г. легли спать. Утром К. вызвал скорую помощь и полицию. Будучи задержанными, К. и Г. в содеянном сразу признались, подробно и непротиворечиво рассказали об обстоятельствах совершенного ими деяния.

Наличие вышеприведенной информации позволяло сразу сделать вывод: К. и Г., несмотря на отсутствие предварительного сговора, лишая С-ву жизни, действовали совместно: первый — держал, второй наносил удары топором по голове. Данные действия следовало квалифицировать по п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ.

Несмотря на очевидность обстоятельств дела, возбуждено оно было 1 июля 2013 года в 15.00 по ч. 1 ст. 105 УК РФ не в отношении конкретных лиц, а по факту обнаружения трупа С-вой. При этом в постановлении о возбуждении уголовного дела указано, что смерть потерпевшей наступила «от открытой черепно- мозговой травмы», иные телесные повреждения «в прямой причинной связи со смертью не стоят».

Сказанное означает, что механизм деяния, совершенного К. и Г. был понятен следователю с самого начала предварительного следствия.

I июля 2013 года К. и Г. задержаны в порядке ст. 91-92 УПК РФ.

10 июля 2013 года строго в соответствии с требованиями уголовно-процессуального закона К. предъявлено обвинение в совершении убийства группой лиц, то есть преступления, предусмотренного п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ. Аналогичное обвинение было предъявлено и Г.

Первая ошибка стороны обвинения

Г. признан невменяемым, в результате чего 11 ноября 2013 года уголовное дело в отношении него было прекращено. Одновременно было принято решение продолжить в отношении Г. производство о применении мер медицинского воздействия, совершившего запрещенное уголовным законом деяние, предусмотренное ч. 1 ст. 105 УК РФ. Иными словами: С- ва лишена жизни лично Г., его действия с содеянным К. никак не связаны.

Принимая данное решение следователь, в частности, сослался на п. 12 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 декабря 2002 года № 29 «О судебной практике по делам краже, грабеже и разбое» суть которого: не может быть преступной группы, если один из двух обвиняемых невменяем.

Как известно, авторы данного документа исходили из модного в те годы тезиса: не может быть сговора между человеком «в здравом уме» и лицом, страдающим психическим заболеванием. При этом совершенно упускалось из вида то обстоятельство, что интеллект, страдающих психическим заболеванием, далеко не всегда уступает уровню умственного развития «здорового» человека. Скорее всего, правы те, кто считает: сговор (тем более совместные действия) «больного» и «здорового» все-таки может иметь место. Думается, что разумно было бы передать разрешение данной проблемы на усмотрение суда в каждом конкретном случае. Однако, такого доверия к профессиональным судьям в России пока нет, поэтому было принято волевое решение исходить из того: есть «больной» — нет сговора.

Вторая ошибка стороны обвинения

II ноября 2013 года постановлением следования года уголовное дело в отношении К. по п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ по вышеприведенным основаниям было прекращено.

В действиях последнего органы предварительного расследования усмотрели покушение на убийство. Сказанное означает, что по версии следствия К. лично сделал все, чтобы лишить С-ву жизни, однако свой преступный умысел до конца не довел по причинам от него независящим.

С учетом изложенных выше обстоятельств дела — квалификация абсурдная, ибо в результате только совместных активных действий К. (держал потерпевшую) и Г. (наносил удары топором по голове) смерть потерпевшей наступила практически мгновенно.

Тем не менее, уголовное преследование в отношении К. было продолжено ч. 3 ст. 30, ч. 1 ст. 105 УК РФ, таковой была и окончательная квалификация им содеянного при направлении дела в суд соответствующим прокурором.

Первая ошибка суда

Противоречие между правильно установленными органами предварительного расследования фактическими обстоятельствами дела и квалификаций содеянного объективно препятствовали рассмотрению уголовного дела в суде. В данном случае логично выглядел бы возврат уголовного дела судом прокурору для того, чтобы последний организовал приведение квалификации содеянного в соответствии с фактическими обстоятельствами дела.

Возложенную на него функцию превентивного судебного контроля в стадии назначения судебного разбирательства суд не выполнил.

Третья ошибка стороны обвинения

В судебном заседании государственный обвинитель квалифицировал действия К. по ч. 3 ст. 30, ч. 1 ст. 105 УК РФ и просил назначить ему наказание — 9 лет 8 месяцев лишения свободы.

Вторая ошибка суда

Суд в сути дела не разобрался, поспешил согласиться с позицией обвинения, на основании названной выше нормы по приговору Белорецкого районного суда Республики Башкортостан от 10 февраля 2014 года К. осужден за покушение на убийство к 8 годам лишения свободы1.

Как видим, описанное выше противоречие суд опять не заметил, хотя в данном случае логично выглядел бы возврат уголовного дела прокурору для того, чтобы последний организовал приведение квалификации содеянного в соответствии с фактическими обстоятельствами дела. Суд функцию текущего судебного контроля в стадии рассмотрения уголовного дела не выполнил.

Четвертая ошибка стороны обвинения

В апелляционном представлении от 14 февраля 2014 года этот же государственный обвинитель, ратующий за ужесточение наказания, в своем документе записал, что действия К., направленные на убийство С- вой, не были доведены до конца, по независящим от него обстоятельствам, так как смерть последней наступила от действий Г.

Вот так: виновный сделал все, чтобы совершить убийство С-вой (повалил на пол и держал потерпевшую), а убийство, оказывается, совершил не он, другой — Г. Какое в данном случае К. имеет отношение к убийству С-вой, прокурор не поясняет.

В дополнениях к своему апелляционному представлению от 9 апреля 2014 года все тот же государственный обвинитель уже пишет: суд не учел положения закона, предусмотренные ч. 1 ст. 62, ч. 3 ст. 66 УК РФ, в силу которых размер наказания, назначенного К., не мог превышать 7 лет 6 мес. лишения свободы.

Третья ошибка суда

Суд апелляционной инстанции, признав в соответствии с ч. 2 ст. 61 УК РФ обстоятельством, смягчающим наказание наличие у К. заболевания, в соответствии с ч. 1 ст. 62, ч. 3 ст. 66 УК РФ снизил ему наказание до 5 лет 5 месяцев лишения свободы2.

Суд второй инстанции в очередной раз не заметил имеющиеся по делу противоречия, уголовное дело прокурору для организации приведение квалификации содеянного в соответствии с фактическими обстоятельствами дела не направил. Суд функцию последующего судебного контроля в стадии рассмотрения повторного рассмотрения уголовного дела не выполнил.

Исправление ошибок, допущенных следователями, прокурорами судами

10 июля 2014 года заместитель прокурора Республики Башкортостан внес в президиум Верховного Суда Республики Башкортостан кассационное представление, заявил, что:

— содеянное К. следует квалифицировать по п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ;

— с учетом данной квалификации ему должно быть назначено суровое наказание.

С учетом изложенного автор кассационного представления просил все судебные решения отменить, возвратить уголовное дело прокурору для устранения препятствий к рассмотрению в суде.

Постановлением президиума Верховного Суда Республики Башкортостан данное представление

3

удовлетворил3.

Результат, уголовное дело в отношении К. через Белорецкий районный суд было возвращено Бе-лорецкому межрайонному прокурору, который в соответствии с указаниями заместителя прокурора Республики Башкортостан направил его в соответствующий следственный отдел СК РФ.

1 Приговор Белорецкого районного суда Республики Башкортостан от 10 февраля 2014 года № 1-13/2014 // Архив Белорецкого районного суда Республики Башкортостан за 2014 год.

2 Апелляционное определение судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда Республики Башкортостан от 15 апреля 2014 года № 22-2933/2014 // Архив Верховного суда Республики Барконтостан за 2014 год.

3 Постановление президиума Верховного суда Республики Башкортостан от 12 ноября 2014 года № 44у-542/2014 // Архив Верховного суда Республики Башкортостан за 2014 год.

По приговору Верховного суда Республики Башкортостан от 30 марта 2015 года К. осужден по п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ к 15 годам лишения свободы1. Апелляционным определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ приговор оставлен без изменения2.

Итак, что specific (конкретно) необходимо было достигнуть в рамках работы первого элемента системы обжалования, проверки и пересмотра приговора в отношении К. — апелляции? Очевидно, что исправить бесспорную ошибку. Mасштаб ^easurable) ее измерения — единица или 100% отмена с оперативным возвращением уголовного дела прокурору. Очевидно также и то, что цель изначально была аttainable, аchievable (достижимой). Проблема для всех участников процесса relevant (актуальна). Процесс был rïme-bound (ограниченн во времени) одним производством.

Как видим первый элемент системы не сработал. Причин несколько. Вот некоторые из них: недостаточный уровень государственного обвинителя и его руководителя, инфантильность потерпевших, недостаточный уровень квалификации судей, рассматривавших дело во второй инстанции.

В тоже время, сработал второй уровень защиты — эффективно сработал суд кассационной инстанции, пусть и с некоторым запозданием, но по делу все же был постановлен справедливый приговор.

Lifhacking в уголовном процессе

Lifhacking (лайфхак) — термин из IT-лексикона. Он соединяет в себе понятия life (жизнь) и hack (взлом). Наиболее близки русские эквиваленты: «смекалка», «рецепт», «находка», маленькая хитрость, уловка, если более серьезно, то — полезный совет, помогающий решать различные проблемы, в нашем случае в уголовном процессе, экономя тем самым время и ресурсы. Фактически lifhacking — набор методик и приемов «взлома» традиционной процессуальной жизни, упрощения процесса для достижения поставленных его субъектом целей при помощи хитрых трюков. Обычно лайфхакер ничего нового не создает, он использует уже существующие методики, апробированные его коллегами.

Пример. Хорошо продуманный процессуальный саботаж со стороны защиты. Результат: сильно затянулось ознакомление стороны защиты с материалами уголовного дела. Более того, с учетом информации, полученной следователем в этой стадии, обозначилась необходимость срочно «перепредъявить» обвинение. На проведение данного следственного действия адвокаты не явились, поскольку истекал максимально возможный срок содержания обвиняемых под стражей, то они прислали ходатайства об их подзащитных. Каково же было удивление адвокатов: следователь принял нестандартное решение (лайфхак): направил уголовное дело прокурору с обвинительным заключением. Итог: прокурор возвратил уголовное дело для проведения дополнительного расследования, предварительно озаботившись проблемой продления срока содержания обвиняемых под стажей. Обвинение успешно было «перепредъявлено», дело в очередной раз ушло в суд. Выигрыш адвокатов весьма сомнителен, у противной стороны появилось право на профессиональную месть.

Процессуальный лайфхакинг — набор полезных, зачастую примитивных советов, позволяющих с меньшими затратами быстро решать различные процессуальные задачи.

Пример: Следователь поленился подшить последние листы дела, тем не менее, передал его для ознакомления адвокату. Последний «съел» время, отведенное следователем на данное процессуальное действие, но к материалам дела не притронулся. На вопрос следователя: «В чем дело? Адвокат преспокойно отвечает: «Жду, когда вы выполните закон, предоставите мне дело полностью «подшитым», «пронумерованным» и с описью всех документов».

Инструменты лайфхакинга: смекалка, мнемотехника, карты памяти, управление временем, социальная инженерия.

Использование удаленных ассистентов: следователь, используя личный авторитет, поручает проведение второстепенных следственных и процессуальных действий сотрудникам оперативных служб.

Scrum

Scrum (скрам) — это гибкое управление проектами, предсказуемые процессы создания продуктов, эффективная работа команд и коллективов. Не знать о Scrum невозможно.

Всем известен Agile (аджайл) гибкие подходы к управлению. Scrum — практическое воплощение Agile-принципов. Это подход, позволяющий, по словам его создателя Jeff Sutherland, делать в два раза больше за вдвое меньшее время. Scrum — революционный метод управления проектами.

Scrum появился около 20 лет назад как эффективный метод увеличения продуктивности при разработке программного обеспечения — разновидностью которого является планирование предварительного расследования, судебного разбирательства, организации работы системы обжалования, проверки и исправления процессуальных решений.

Планомерное управление проектом предварительного расследования сверху вниз создает иллюзию контроля и уверенности в процессе работы, однако на самом деле результат непредсказуем.

1 Приговор Верховного суда Республики Башкортостан от 30 марта 2015 года № 2-17/15 // Архив Верховного Суда Республики Башкортостан за 2015 год.

2 Апелляционное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 27 августа 2015 года № 49-АПУ15-31 // Электронный архив Верховного Суда РФ за 2015 год.

Пример. Уголовное дело в отношении С. Несмотря на наличие подробных планов, сроки производства были сорваны, сотрудники полиции были разочарованы, ощутив бесполезность своей деятельности, а обвиняемых поспешили освободить из- под стражи.

Бюрократия от следствия первым делом берется выстраивать процессы, считая, что неорганизованность — корень всех проблем. Но если этот корень и существует, то это следователи, недовольные своей работой, игнорирующие добываемые ими доказательства все портят.

Scrum — это про талантливых следователей, а не про формальное соблюдение стройных процессуальных схем. Важно в центр расследования поставить именно талантливых следователей, а не их начальников, уповающих на всесилие процессуальной формы.

Scrum — это про смысл, а не про создание максимума бумажек ради создания максимума бумажек.

Чтобы сделать хороший продукт уголовное дело, имеющее судебную перспективу, нужно работать, созидать, решать проблемы, придумывать и реализовывать идеи. Все, что отвлекает от этого, — мусор. Нужно выстроить такие отношения с участниками процесса, чтобы они постоянно участвовали в вашей работе, понимал перспективы получения именно устраивающего их продукта.

Scrum — это про понимание и сотрудничество, все со всеми: следователей с адвокатами, следователей с прокурорами, следователей с судом. Не нужно обмениваться бесконечными и безжизненными бумажными требованиями и условиями. Идеальная ситуация, когда вы являетесь добрыми и понимающими партнерами, соратниками, работающими для достижения, в конечном счете, одной цели. Постройте такие отношения, в которых никакой из сторон не нужно будет защищаться.

Scrum — план не должен превращаться в религию, его нужно своевременно изменять. Говорят, самое страшное — всю жизнь расследовать уголовные дела, судебная перспектива которых стремится к «0».

Классический пример — дело С. Долго, на уровне МВД РФ, разрабатывали операцию, объявили раскрытия хищений на миллиарды, но потом выяснилось, что судебных перспектив у этого дела нет. Виной тому не только грандиозные планы, составленные на старте, но и точное следование им на протяжении десяти месяцев. План оказался ошибочным, следователи «остались у разбитого корыта».

Scrum — это наука и смысл, а не вера и необоснованные надежды. Должности и титулы не важны — важно то, что вы делаете. Чем выше уровень начальника, тем меньше он знает непосредственно об уголовном деле — продукте, тонкостях работы, возможностях органов предварительного расследования. Современный подход к управлению: начальники не особо нужны, иерархии стираются, организации делаются плоскими.

Scrum — это доверие, а не про силу и насилие.

Классические начальники созданы для контроля и репрессий. Если же коллектив состоит из увлеченных профессионалов, которым доверяют и которые занимаются непосредственно созданием ценности, то им не нужен начальник- надсмотрщик с красивым, но бесполезным титулом.

Классический Lifhacking — взлом жизненной ситуации (напомнимб life (жизнь) и hack (взлом) это дело в отношении Ш. — мужчина обвинен в приготовлении к изнасилованию и совершению одновременно неустановленных действий насильственного характера.

По приговору Краснодарского краевого суда от 8 июля 2014 года Ш. (1966 года рождения), осужден:

— по ч. 1 ст. 30, п. «б» ч. 4 ст. 131 УК РФ, ч. 1 ст. 30, п. «б» ч. 4 ст. 132 УК РФ, на основании ч. 3 ст. 69 УК РФ по совокупности преступлений, к 9 годам лишения свободы с ее ограничением на 1 год 6 мес.

Его признали виновным в том, что 26 августа 2013 года, попросил оказывавшую ему сексуальные услуги Т., привести к нему девочку 8-11 лет для совершения полового акта и иных действий сексуального характера, предложил за это 5.000 руб. Обязательное условие — девочка по своему развитию не должна достичь половой зрелости.

Т. сообщила об этом в правоохранительные органы. На основании ее заявления орган, осуществляющий ОРД, провел ОРМ в целях изобличения Ш. в преступлении против половой неприкосновенности и половой свободы ребенка.

Для участия в оперативном эксперименте были приглашены представители общественности, из числа сотрудников полиции подобрали девушку небольшого роста и хрупкого телосложения.

Ш., узнав от Т., что «девочка» находится в автомобиле, вышел на улицу и, увидев лиц, представленное ему в качестве ребенка, передал Т. 2000 руб., после чего был задержан сотрудниками полиции и лишен возможности довести свой преступный умысел до конца.

Оправдательным апелляционным приговором Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 21 октября 2014 года приговор отменен, Ш. оправдан на основании ч. 1 п. 2 ст. 24 УПК РФ за отсутствием состава преступления и за ним на основании ст. 134 УПК РФ признано право на реабилитацию.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ отменяя обвинительный приговор и вынося оправдательный апелляционный приговор, мотивировала свое решение тем, что действия Ш. не могли привести к изнасилованию, в виду отсутствия «надлежащей потерпевшей». По мнению суда второй инстанции в такой ситуации совершенно невозможности установить прямой умысел Ш. на со-

вершение действий, которые подпадали под признаки п. «б» ч.4 ст. 131 и п. «б» ч.4 ст. 132 УК РФ. При проведении оперативно- розыскного мероприятия нарушены требования ст. 5 ФЗ «Об оперативно розыскной деятельности» от 12 августа 1995 года, согласно которым органы (должностные лица) при проведении оперативно-розыскных мероприятий запрещается подстрекать, склонять, побуждать в прямой или косвенной форме к совершению противоправных действий (провокация).

На необоснованность приговора указывает также подробное изложение в его описательно-мотивировочной части не имеющих отношения к предъявленному осужденному обвинению обстоятельств, связанных с совершением половых актов с Т. и Д- вым с их согласия, и приведение многочисленных доказательств, подтверждающих как эти обстоятельства, так и факты содержания осужденным гостиничного номера в беспорядке.

В надзорном представлении заместителя Генерального прокурора РФ Кехлерова С.Г. был поставлен вопрос об отмене апелляционного приговора.

Отсутствие у Т. намерения предоставить конкретную девочку, использование при проведении ОРМ в роли ребенка сотрудника полиции, не указывает на невиновность Ш. Мнение суда апелляционной инстанции о том, что действия Ш. были обусловлены искусственно созданной преступной ситуацией в результате провокационных действий оперативных работников, являются ошибочными.

Президиум Верховного Суда РФ, оправдательный приговор отменил, уголовное дело передал на новое судебное рассмотрение. Принимая такое решение высший орган судебной власти, в частности, указал.

Каждое из доказательств в соответствии со ст. 88 УПК РФ подлежит оценке с точки зрения отно-симости, допустимости, достоверности, а все собранные по делу доказательства — с точки зрения достаточности для разрешения уголовного дела, однако данные требования при вынесении оправдательного приговора соблюдены не были.

Из содержания оправдательного приговора усматривается, что Т. действовала по указанию сотрудника полиции, а поведение Ш. было обусловлено искусственно созданной ситуацией в ходе проведения оперативно-розыскного мероприятия.

Делая такой вывод, Судебная коллегия оставила без внимания показания Т., из которых усматривается, что после поступившей к ней просьбы Ш. о предоставлении ему малолетней девочки в возрасте 8-11 лет она решила обратиться в правоохранительные органы, где ей было предложено поучаствовать в следственном эксперименте, на что она дала свое добровольное согласие.

Об этом же заявляли др. свидетели, однако об их наличии в оправдательном апелляционном приговоре умалчивается. Нельзя согласиться с утверждением суда апелляционной инстанции о том, что использование сотрудника полиции в роли малолетней девочки осуществлено с нарушением ст. 5 ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности». Увидев в салоне лицо, представленную ему в качестве ребенка, Ш. передал Т. деньги. Признав указанные действия незаконными, Судебная коллегия мотивы принятого решения не привела. Нельзя согласиться и с выводами суда о том, что при указанной выше ситуации отсутствие по делу надлежащей потерпевшей привело к невозможности установления прямого умысла.

Согласно ч. 1 ст. 30 УК РФ, приготовлением к преступлению признаются, в том числе, приискание лицом соучастников преступления, умышленное создание условий для совершения преступления, если при этом преступление не было доведено до конца по не зависящим от этого лица обстоятельствам.

Субъективная сторона приготовления к преступлению характеризуется прямым умыслом, то есть сознанием виновного охватывается, что им совершаются действия, составляющие содержание конкретного преступления.

Из обстоятельств дела, установленных судом, следует, что Ш. передал деньги только после того, как убедился, что его заказ выполнен. Тот факт, что в салоне автомашины находилось другое лицо не устраняет общественную опасность деяния, поскольку с субъективной стороны инкриминируемые Ш. действия характеризовались умыслом, направленным на половую неприкосновенность лица, не достигшего 14 летнего возраста.

При таких обстоятельствах выводы суда апелляционной инстанции о том, что суд первой инстанции не конкретизировал, какие именно действия и созданные Ш. условия относятся к приготовлению к преступлению, следует признать ошибочными1.

Думается, что поведение Ш. ни у кого не вызовет симпатии. Не будем критиковать и поведение Т.. Очевидно, что она получила индульгенцию от компетентных органов на свободные сексуальные отношения с постояльцами отеля, в обмен на поставку нужной им информации. Вызывает озабоченность позиция руководителя данных органов, которые сделали все возможное, чтобы изобличить Ш. любым путем. Как видим, органы предварительного расследования и прокуратура, включая самого С.Г. Кехлерова, оперативную разработку Ш. одобрили.

1 Постановление Президиума Верховного Суда РФ от 18 февраля 2015 года № 1-П15пр // Электронный архив Верховного Суда РФ за 2015 год.

Удивление вызывает другое: Lifhacking — взлом жизненной ситуации на столько почтенном уровне (Президиум Верховного Суда РФ), фактическая констатация возможности действия сексуального характера в отношении того, кого нет. Например, не найди Т. для Ш. жертвы и все, его сексуальные фантазии этим бы и ограничились. Или, ведь и он сам мог добровольно отказаться от своих намерений, увидев ребенка.

Скажем больше, Президиум Верховного Суда РФ вынес в адрес своих коллег частное постановление. В нем указано: «Допущенные Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации нарушения при применении уголовно-процессуального и уголовного законов явились основанием отмены оправдательного апелляционного приговора в отношении Ш. с передачей уголовного дела на новое апелляционное рассмотрение. Руководствуясь ч. 4 ст. 29, ст. 412.10 УПК РФ, Президиум Верховного Суда РФ постановил: обратить внимание судей Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ на допущенное нарушение закона при рассмотрении уголовного дела в суде апелляционной инстанции1.

Как видим, для достижения определенных процессуальных целей органы активно применяют алгоритмы, как SMART, так и Lifhacking.

1 Частное постановление Президиума Верховного Суда РФ от 18 февраля 2015 года № 1-П15пр // Электронный архив Верховного Суда РФ.

В.М. Смирнова

Смирнова Валентина Михайловна — преподаватель кафедры административного права и процесса Нижегородская академия МВД России

Коллизии правового регулирования безнадзорности в России

Неотъемлимой частью жизни каждого общества и государства являются беспризорные дети. Количество беспризорных с каждым годом растет и по некоторым оценкам достигает уровня 20-х годов прошлого столетия, хотя в тот период такое огромное количество беспризорных было результатом разрушительных и кровопролитных событий. Определить потенциальное количество беспризорных детей в России представляется сложным в связи с тем, что нет учета и точных статистических данных, о беспризорных. Не все родители подают заявления в полицию об ушедших из дома детях, неизвестны сроки пребывании «в бегах», не установлено точное количество детей, не посещающих общеобразовательные учебные заведения (так как учитываются только постоянно проживающие и прописанные по месту жительства, но не вынужденные переселенцы и внутри-российские беженцы, которых в последнее время огромное количество). Проблема беспризорности и безнадзорности детей заслуживает всестороннего исследования, так как с этой проблемой постоянно сталкиваются многие и законодатели, и представители органов исполнительной власти, и социальные работники, и деятели науки и культуры, профсоюзного и общественного движения, и родители и опекуны. Несомненно, безнадзорность и беспризорность как явление вызывает огромную заинтересованность и обеспокоенность в обществе. Необходимо в первую очередь установить причины, которые приводят к этому явлению, а также возможные пути решения на законотворческом уровне.

Существует проблема четкого определения терминов «беспризорный» и «безнадзорный». Одно явление порождает другое. В федеральном законе «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», где определены эти категории, безнадзорность представлена как одна из причин беспризорности1. В законе четко обозначены основные подходы к решению проблемы, связанной с детской беспризорностью, а также прописаны способы предотвращения беспризорности.

Впервые полное официальное определение беспризорности появилось в 1930 году в Большой Советской Энциклопедии: «Беспризорные — это несовершеннолетние, лишенные педагогического надзора и попечения и живущие в условиях, вредно действующих на их общественные проявления и здоровье. Беспризорными надо считать не только детей, потерявших родителей (или опекунов) и домашний очаг. Если родители (или опекуны) лишают детей пищи, грубо с ними обращаются, совращают их на преступления, разлагающе влияют собственным примером, — дети подобных родителей тоже считаются беспризорными»2.

И только с 1935 г. в официальных документах и законодательных актах появились такие понятия как «безнадзорность» и «беспризорность». В законодательных актах, в постановлениях Правительства, изданных в годы Великой Отечественной Войны, хотя и применялись оба термина, однако четкости их определения не было3.

В Положении о комиссиях по делам несовершеннолетних, принятом в 1967 году, используется понятие безнадзорности, отчего происходит отождествление понятий «беспризорность» и «безнад-зорность»4.

1 Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних: федеральный закон от 24 июня 1999 г. № 120-ФЗ (с изм. и доп. от 13.01.2001, 07.07.2003, 29.06.2004, 22.08.2004, 01.12.2004, 29.12.2004) // Собрание законодательства РФ. 1999. № 26, ст. 3177.

2 Большая советская энциклопедия. М.: Советская Энциклопедия, 1930. Т. 1. С. 438.

3 См., например: О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности: постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) 1935 г. // Сборник постановлений и распоряжений (СПиР) СССР. 1935. № 32, ст. 252; Об устройстве детей, оставшихся без родителей: постановление СНК СССР от 23 января 1942 г. // Справочник по законодательству для прокурорско-следственных и судебных работников. М.: Политиздат, 1962. С. 515; Об усилении мер борьбы с детской беспризорностью, безнадзорностью и хулиганством: постановление СНК СССР от 15 июня 1943 г. // Справочник по законодательству для прокурорско-следственных и судебных работников. М.: Политиздат, 1962. С. 561—562.

4 Об утверждении положения о комиссиях по делам несовершеннолетних: указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 3 июня 1967 г. (в ред. от 6 августа 1986 г.) (с изм. от 25.02.93; 30.12.01) // Российская газета. 1993. 19 марта; 2001. 31 января.

В Семейном кодексе, в Кодексе об административных правонарушениях, Уголовном Кодексе, которые регулируют права и обязанности несовершеннолетних на уровне законов, нет четкого определения этим понятиям.

И только в 1999 году на законодательном уровне закреплены определения понятий «беспризорность» и «безнадзорность». А именно, в статье 1 Федерального закона № 120 от 24 июня 1999 г. «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних» имеются следующие определения:

«безнадзорный — несовершеннолетний, контроль за поведением которого отсутствует вследствие неисполнения или ненадлежащего исполнения обязанностей по его воспитанию, обучению и (или) содержанию со стороны родителей или законных представителей либо должностных лиц;

беспризорный — безнадзорный, не имеющий места жительства и (или) места пребывания»1.

Отличием между понятиями «беспризорный» и «безнадзорный» является наличие места жительства (пребывания). Но применение к этим категориям несовершеннолетних различных мер воздействия и профилактики невозможно разграничить.

Нечаева А.М. говорила, что детская беспризорность — опасное социальное явление. Не случайно ее сущность, признаки входят в сферу изучения педагогической науки, обращавшей внимание на правильно понимаемый надзор за несовершеннолетним, который не сводится к контролю за его поведением, времяпрепровождением, а состоит в поддержании, сохранении внутренней духовной связи с ребенком, подростком. Такой связи, которая позволяет сохранять даже на расстоянии контакт родителей, заменяющих их лиц, со своим воспитанником. Отсутствие именно такого надзора особенно опасно для легко ранимой психики ребенка, заставляя его пополнять ряды беспризорников.

Таким образом, между этими явлениями существует неразрывная связь, которая проявляется в причинах появления беспризорности детей в связи с их безнадзорностью со стороны родителей, опекунов, общества и государства. Безнадзорность — благоприятная почва для возникновения и роста беспризорности.

Наиболее полную отличительную характеристику беспризорности от безнадзорности мы можем увидеть в трудах доктора юридических наук А.М. Нечаевой. К отличительным признакам, позволяющим считать ребенка беспризорником, по мнению автора, относятся:

— полное прекращение всякой связи с семьей, родителями, родственниками;

— проживание в местах, не предназначенных для человеческого жилья;

— добывание средств к жизни способами, не признаваемыми в обществе (попрошайничество, воровство и пр.);

— подчинение «неписаным» законам, продиктованным признаваемым среди беспризорников ав-торитетом2.

Что отличает безнадзорных детей от беспризорных? То, что они прекращают полностью любую связь с обществом и государством. Став беспризорником, несовершеннолетний попадает как бы в социальный вакуум. Для него не существуют общественно-нравственные принципы, необходимые для других граждан. Мало того, вычеркнутые из жизни общества, многие беспризорники отрицают принятые в нем нормы и правила поведения, у них своя мораль, своя правда, свои авторитеты.

В 1935 году в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности» отмечалось, что в стране ликвидирована массовая беспризорность, ставились задачи по организации борьбы с малолетними правонарушителями, хулиганством и усилению ответственности родителей за воспитание детей3. Одновременно отмечалось, что беспризорность все же существует, это объяснялось плохой работой местных советских и партийных органов, отсутствием организационного участия в борьбе с ней советской общественности, а не причинами глубокого социального характера.

Во время Великой отечественной войны уделялось особое внимание профилактике безнадзорности и беспризорности. В рамках организации работы с детскими преступлениями, совершаемыми беспризорными, можно выделить постановления СНК СССР «Об устройстве детей, оставшихся без родителей» от 23 января 1942 г. и «Об усилении мер борьбы с детской беспризорностью, безнадзорностью и хулиганством» от 15 июня 1943 г. В этих постановлениях определены меры по предупреждению детской беспризорности со стороны отдельных органов исполнительной власти. Например, в соответствии с постановлением от 15 июня 1943 г., на НКВД СССР были возложены обя-

1 Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних: федеральный закон от 24 июня 1999 г. № 120-ФЗ (с изм. от 13.01.2001, 07.07.2003) // Собрание законодательства РФ. 1999. № 26, ст. 3177; 2003. № 28, ст. 2880.

2 Нечаева А.М. Детская беспризорность — опасное социальное явление // Государство и право. 2001. № 6. С. 58.

3 Организация взаимодействия специализированных учреждений для несовершеннолетних, нуждающихся в социальной реабилитации, с негосударственными организациями по профилактике детской безнадзорности: Методические рекомендации. М.: ГосНИИ семьи и воспитания, 2002. С. 96.

занности по открытию детских колоний для содержания в них несовершеннолетних преступников в возрасте от 11 до 16 лет. В середине войны в колониях находилось более 50 тысяч детей-подростков.

В послевоенный период становления советской России, а именно 8 апреля 1952 года Совет Министров СССР принимает постановление «О мерах ликвидации детской беспризорности в РСФСР». Проблема беспризорности озвучивается на уровне законодательной власти, которая предлагает ряд действенных мероприятий по изучению и ликвидации явления в стране.

В современных условиях развития общества необходимо обратиться к Конвенции ООН «О правах ребенка»1, где обозначено место ребенка в современном мире и даны основные положения об особенностях воспитания современного ребенка, ставшего в наше время самостоятельным субъектом принадлежащих ему прав.

Указом Президента РФ от 06.09.93 № 1338 «О профилактике безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних, защите их прав» и Концепцией совершенствования государственной системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних, утвержденной решением Межведомственной комиссии по делам несовершеннолетних при Правительстве РФ № 1 от 7 июля 1998 года, государство предоставило гарантию на оказание помощи и защите законных интересов ребенка.

В настоящее время правовое регулирование безнадзорности и беспризорности в Российской Федерации установлено и осуществляется в соответствии с двумя важными на мой взгляд нормативно-правовыми актами. Во-первых, это Федеральный закон № 120-ФЗ «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», принятый в июне 1999 года. Во-вторых, постановление Правительства РФ № 154 «О дополнительных мерах по усилению профилактики беспризорности и безнадзорности несовершеннолетних на 2002 год» от 13 марта 2002 года.

Указанными законодательными актами запланирована деятельность организаций и учреждений органов исполнительной власти в сфере профилактики безнадзорности и беспризорности, а также устанавливается ответственность всех структур за организацию работы в данной сфере. Однако, все положения законов дают только общие характеристики, не указывая конкретных путей для решения возникающих проблем.

Изучая нормативно-правовые акты органов законодательной и представительной власти регионального и муниципального уровней РФ, возникает понимание, что кроме локальных документов, имеющих некую хаотичность, практически отсутствуют законы, которые бы реализацию и регулирование проблем детской безнадзорности рассматривали как системную и планомерную деятельность. В связи с этим отсутствует систематичная профилактика, направленная для устранение причин, порождающих массовую беспризорность и безнадзорность.

В настоящее время продолжается осуществление комплекса организационно-практических мер по искоренению детской беспризорности и безнадзорности в России: осуществляется ведение общего учета семей и детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, проводится надзор и профилактическая работа с данной категорией на постоянном уровне, а не циклично, единоразово.

Организуются мероприятия по своевременному предоставлению помощи семьям и детям, находящимся в трудной жизненной ситуации2.

По данным органов социальной защиты населения субъектов Российской Федерации в настоящее время на территории РФ действуют социально-реабилитационные центры для несовершеннолетних; центры социальной помощи семье и детям; социальные приюты для детей и подростков; реабилитационные центры для детей с ограниченными возможностями; центры помощи детям, оставшимся без попечения родителей; центры психолого-педагогической помощи населению; центры экстренной психологической помощи по телефону и др.3 Однако, это лишь капля в рамках данной проблемы для такой страны, как Россия.

Искоренить явление безнадзорности и беспризорности - одна из приоритетных задач государства. Но решать ее необходимо при поддержке семьи и общества. Брошенные дети с удовольствием вернуться в семьи к любящим и заботящимся о них родителям и вместе с этой проблемой уйдут и бродяжничество, и алкоголизация и наркомания подростков, нарушение норм морали, сократится число преступлений, совершаемых детьми. Но пока в обществе растет расслоение населения на бедных и богатых, отсутствует системность в организации досуга подростков и детей, неблагополучная ситуация во многих российских семьях негативно сказывается на распространении безнадзорности:

1 Конвенция ООН «О правах ребенка» // Ведомости Съезда народных депутатов СССР и Верховного Совета СССР. 1990. № 45, ст. 955.

2 Федотовская Т.А. О профилактике беспризорности и безнадзорности несовершеннолетних, находящихся в трудной жизненной ситуации // Аналитический вестник Государственной Думы Российской Федерации. 2002. № 20. С. 23—32.

3 Развитие социальной политики в интересах детей в Российской Федерации. М.: ГосНИИ семьи и воспитания, 2002. С. 56.

стабильно увеличивается внебрачная рождаемость, почти половина всех матерей растят своих детей в одиночку, количество заключаемых браков снижается, а число разводов растет.

Проблема безнадзорности и беспризорности не может быть решена только отдельными кампаниями, например по «отлову» таких детей на улицах, нельзя и всю ответственность возложить только на семью. Представляется, что усилия всех государственных органов, социальных служб, образовательных учреждений, должны быть нацелены на систематическую деятельность, направленную на устранение причин, ведущих к возникновению безнадзорности и беспризорности как явлению в Российской Федерации.

Несмотря на социальные причины, способствующие росту безнадзорности и беспризорности несовершеннолетних, необходимо на законодательном уровне своевременно предотвращать явления безнадзорности.

Таким образом, безнадзорность является не просто социальной проблемой, а социально-опасным явлением, которое возможно искоренить только в рамках четкой законодательной конструкции.

Д.В. Смирнова

Смирнова Дарья Владимировна — адъюнкт кафедры уголовного права и криминологии

Владимирский юридический институт ФСИН России

Определение понятия культурных ценностей в отечественном и международном законодательстве

В современном обществе культуре отведена основополагающая роль в развитии и самореализации личности, гуманизации общества, сохранении национальной самобытности народов и утверждении их достоинства1.

Конституция Российской Федерации гарантирует гражданам право на участие в культурной жизни, а также на доступ культурным ценностям (ст.44). В целях обеспечения данного положения государство осуществляет деятельность по выработке и реализации государственной политики и правовому регулированию в области культуры. В настоящее время мы можем наблюдать тенденцию усиления внимания к вопросу сохранения культурного наследия, что связано с усилением его значимости в жизни общества. Вместе с тем проблемы правовой охраны памятников истории и культуры остаются малоизученными. В частности, в научной литературе недостаточно освещена проблема унификации легальных определений понятий, используемых в нормативно — правовых актах, регулирующих отношения в области охраны и сохранения объектов культурного наследия, ввоза и вывоза культурных ценностей2.

Действительно, одна из наиболее существенных проблем, возникающих при рассмотрении данного вопроса, заключается в том, что как в международном, так и в отечественном законодательстве отсутствует универсальное определение понятия «культурные ценности».

Понятие «культурные ценности» раскрывается в различных международных правовых актах и ряде рекомендаций ЮНЕСКО. Таких как Конвенция о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности (Париж, 14 ноября 1970 года), Конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта (Гаага, 14 мая 1954 года), Рекомендация о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности (Париж, 19 ноября 1964 года), Рекомендация о сохранении культурных ценностей, подвергающихся опасности в результат проведения общественных или частных работ (Париж, 19 ноября 1968 года) и др. В отечественном законодательстве понятие культурных ценностей раскрывается в следующих нормативно — правовых актах: Федеральный закон «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации» (1998 г.), Основы законодательства Российской Федерации о культуре (1992 г.), Закон Российской Федерации «О вывозе и ввозе культурных ценностей» (1993 г.).

Одно из наиболее широких определений содержится в Гаагской конвенции о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта 1954 года. Согласно данной конвенции культурными ценностями считаются независимо от происхождения и владельца:

a) ценности, движимые или недвижимые, имеющие большое значение для культурного наследия каждого народа, такие как памятники архитектуры, искусства или истории, религиозные или светские, археологические месторасположения, архитектурные ансамбли, которые в качестве таковых представляют исторический или художественный интерес, произведения искусства, рукописи, книги и другие предметы художественного, исторического или археологического значения, а также научные коллекции или важные коллекции книг, архивных материалов или репродукций ценностей указанных выше;

b) здания, главным и действительным назначением которых является сохранение или экспонирование движимых культурных ценностей, указанных в пункте «а», такие как музеи, крупные библиотеки, хранилища архивов, а также укрытия, предназначенные для сохранения в случае вооруженного конфликта движимых культурных ценностей, указанных в пункте «а»;

c) центры, в которых имеется значительное количество культурных ценностей, указанных в пунктах «а» и «Ь», так называемые центры сосредоточения культурных ценностей»3.

1 Основы законодательства Российской Федерации о культуре: закон от 9 октября 1992 г. № 3612-1] (ред. от 28.11.2015) // Российская газета. 1992. 17 ноября.

2 Панфилов А.Н. Культурные ценности и объекты культурного наследия: проблема унификации понятий // Право и политика. 2011. № 2, 3.

3 Конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта. Заключена в Гааге 14 мая 1954 г. // Ведомости ВС СССР. 1957. № 3, ст.54.

Конвенция о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности 1970 года определяет культурные ценности как ценности религиозного либо светского характера, которые рассматриваются каждым государством как представляющие значение для археологии, истории, литературы, искусства, наук, а также ценности, которые относятся к перечисленным в данной Конвенции категориям. В частности, к таким категориям относятся редкие коллекции и образцы флоры и фауны; ценности, касающиеся истории, а также связанные с жизнью национальных деятелей, мыслителей, ученых и артистов и с крупными национальными событиями; археологические находки и открытия; составные части художественных и исторических памятников и археологических мест; старинные предметы; художественные ценности; оригинальные произведения скульптурного искусства; оригинальные гравюры; оригинальные художественные подборки и монтажи; редкие рукописи, старинные книги и издания, представляющие особый интерес, почтовые марки, налоговые и аналогичные марки; архивы; мебель более чем 100-летней давности и старинные музыкальные инструменты и т. п.1

Рекомендация о международном обмене культурными ценностями 1976 года под культурными ценностями подразумевает предметы, которые являются выражением или свидетельством человеческого творчества или же эволюции природы и которые, по мнению компетентных органов отдельных государств, представляют или могут представлять собой историческую, художественную, научную или техническую ценность или интерес, включая) образцы зоологии, ботаники, геологии; археологические предметы; предметы и документация, представляющие этнологический интерес; произведения изобразительного и прикладных видов искусства; литературные, музыкальные, фотографические и кинематографические произведения; архивы и документы.

Рекомендация о сохранении культурных ценностей, подвергающихся опасности в результате проведения общественных или частных работ 1968 года относит к культурным ценностям недвижимые объекты, как-то местности археологического, исторического или научного значения, сооружения или другие объекты, представляющие историческую, научную, художественную или архитектурную ценность, как религиозные, так и светские, включая архитектурные традиционные ансамбли, исторические кварталы в городах или сельских населенных пунктах и этнологические сооружения предыдущих культур, все еще находящиеся в хорошем состоянии; движимые ценности, имеющие культурное значение, включая ценности, находящиеся в недвижимых объектах или извлеченные из них, а также движимые ценности, скрытые в земле, которые могут быть обнаружены в местах, имеющих археологическое или историческое значение, или в других местах2.

В соответствии с Рекомендацией о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного вывоза, ввоза и передачи права собственности на культурные ценности 1964 года культурными ценностями считается движимое и недвижимое имущество, имеющее большое значение для культурного достояния каждой страны, такие предметы, как произведения искусства и архитектуры, рукописи, книги и другие предметы, представляющие интересы с точки зрения искусства, истории или археологии, этнологические документы, типичные образцы флоры и фауны, научные коллекции и важные коллекции книг и архивных документов, в том числе музыкальные архивы3. Данное определение является наиболее узким из всех выше представленных, однако, согласно Рекомендации каждое государство обязано установить критерии отнесения каких — либо предметов к рассматриваемой категории.

Основополагающим нормативным актом в сфере охраны культурных ценностей в нашей стране является Закон Российской Федерации от 9 октября 1992 года «Основы законодательства РФ о культуре». В статье 3 указанного закона приводится следующее определение: культурные ценности — это нравственные и эстетические идеалы, нормы и образцы поведения, языки, диалекты и говоры, национальные традиции и обычаи, исторические топонимы, фольклор, художественные промыслы и ремесла, произведения культуры и искусства, результаты и методы научных исследований культурной деятельности, имеющие историко-культурную значимость здания, сооружения, предметы и технологии, уникальные в историко-культурном отношении территории и объекты4.

Еще одно определение рассматриваемого понятия содержится в Федеральном законе РФ от 15 апреля 1998 года «О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй миро-

1 Конвенция о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности. Заключена в Париже 14 ноября 1970 г. // Сборник международных договоров СССР. М., 1990. Вып. XI.IV.

2 Рекомендация о сохранении культурных ценностей, подвергающихся опасности в результате проведения общественных или частных работ. Принята в Париже 19 ноября 1968 г. на 15-й сессии Генер. конференции ЮНЕСКО // Международные нормативные акты ЮНЕСКО. М., 1993. С. 323—331.

3 Рекомендация о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного вывоза, ввоза и передачи права собственности на культурные ценности. Принята в Париже 19 ноября 1964 г. на 13 сессии Генер. конференции ЮНЕСКО // Международные нормативные акты ЮНЕСКО. М., 1964. С. 319—322.

4 Основы законодательства Российской Федерации о культуре: закон от 19 октября 1992 г. № 3612-1 (в ред. от 28.11.2015) // Российская газета. 1992. 17 ноября.

вой войны и находящихся на территории Российской Федерации». В нем говорится о том, что под культурными ценностями подразумеваются имущественные ценности религиозного либо светского характера, имеющие историческое, художественное, научное или иное культурное значение: произведения искусства, книги, рукописи, архивные материалы, составные части и фрагменты архитектурных, исторических, художественных памятников, а также памятников монументального искусства и другие категории предметов, определенные в статье 7 Закона Российской Федерации «О вывозе и ввозе культурных ценностей» от 15 апреля 1993 года1.

В свою очередь Закон «О вывозе и ввозе культурных ценностей» содержит в статье 6 указание на то, что под культурными ценностями понимаются движимые предметы материального мира, находящиеся на территории Российской Федерации, а именно: культурные ценности, созданные отдельными лицами (группами лиц), которые являются гражданами Российской Федерации; культурные ценности, имеющие важное значение для Российской Федерации и созданные на территории Российской Федерации иностранными гражданами и лицами, не имеющими гражданства, проживающими на территории Российской Федерации; культурные ценности, обнаруженные на территории Российской Федерации; культурные ценности, приобретенные археологическими, этнологическими и естественно — научными экспедициями с согласия компетентных властей страны, откуда происходят эти ценности; культурные ценности, приобретенные в результате добровольных обменов; культурные ценности, полученные в качестве дара или законно приобретенные с согласия компетентных властей страны, откуда происходят эти ценности2. И в статье 7 указаны категории предметов, попадающих под действие данного закона, то есть перечислены такие предметы, которые согласно данному нормативному акту и являются культурными ценностями.

Таким образом, мы видим, что в международных документах, регулирующих общественные отношения в области сохранения и защиты культурных ценностей, в большинстве своем используется метод перечисления категорий предметов, попадающих под понятие «культурные ценности». В отечественном законодательстве мы можем наблюдать либо громоздкое понятие с недопустимым широким содержанием, либо перечень объектов, относящихся к рассматриваемому понятию.

Нельзя также оставить без внимания тот факт, что имеющееся определение понятия «культурные ценности» не носит универсального характера. Как в международном, так и в национальном законодательстве нашей страны отсутствует терминологическое единство. Это может привести к увеличению числа правовых коллизий и пробелов, что, в свою очередь, в дальнейшем может негативно сказаться на правоприменительной практике. Для целей правовой охраны культурных ценностей важно наличие такой законодательно закрепленной дефиниции, которая включала бы в себя лишь основные сущностные признаки данного явления3. Очевидной является необходимость унификации терминологического аппарата. Однако, устранить проблему многозначности правовых терминов полностью не представляется возможным ввиду объективной сложности выработки универсального и емкого определения.

1 О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате Второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации: федеральный закон от 15 апреля 1998 г. № 64-ФЗ // Российская газета. 1998. 21 апреля.

2 О вывозе и ввозе культурных ценностей: закон от 15 апреля 1993 г. № 4804-1 // Российская газета. 1993. 15 мая.

3 Пронина Е.Н., Никитин А.В. Культурное достояние как юридическое состояние и категория // Актуальные проблемы теории и истории правовой системы общества: сборник научных трудов / отв. ред. В. Н. Карташов. Ярославль: Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова, 2010. Вып. 10.

О.А. Солина

Солина Оксана Александровна — адъюнкт кафедры уголовного и уголовно-исполнительного права

Нижегородская академия МВД России

Коллизии в системе государственных закупок

На современном этапе развития российской экономики институт государственных закупок играет немаловажную роль. В первую очередь, он направлен на эффективное и целевое расходование бюджетных средств, обеспечение стабильного развития страны, а также оказывает поддержку среднего и малого бизнеса в России.

Законодательной основой данного института является Федеральный закон «О контрактной системе для обеспечения государственных и муниципальных нужд» от 5 апреля 2013 г. № 4 4-ФЗ1 (далее — Закон № 44-ФЗ), при этом понятие «контрактной системы» является довольно новым для нашей страны и включает в себя всю совокупность участников этой системы, а также процессы планирования закупок, определения поставщиков (подрядчиков, исполнителей), особенности исполнения контрактов, мониторинга, аудита и контроля в сфере закупок.

Стоит отметить, что данный Федеральный закон, пришедший на смену Федеральному закону «О размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг для государственных и муниципальных нужд» от 21 июля 2005 г. № 94-ФЗ2 (далее — Закон № 94-ФЗ) и множеству других законодательных актов в сфере закупок3, был призван устранить все имеющиеся недостатки, противоречия и коллизии в законодательстве, регламентирующем данную сферу экономики.

Рассмотрим наиболее важные и интересные из них:

Законом № 44-ФЗ предусмотрено, что законодательство Российской Федерации о контрактной системе в сфере закупок основывается на положениях Конституции Российской Федерации, Гражданского кодекса Российской Федерации, Бюджетного кодекса Российской Федерации и состоит из настоящего Федерального закона и других федеральных законов, при этом нормы права, содержащиеся в других федеральных законах и регулирующие указанные отношения, должны соответствовать Закону № 44- ФЗ.

Основными конкурентными способами определения поставщика (подрядчика, исполнителя) согласно статьи 24 вышеупомянутого закона являются конкурсы (открытый конкурс, конкурс с ограниченным участием, двухэтапный конкурс, закрытый конкурс, закрытый конкурс с ограниченным участием, закрытый двухэтапный конкурс), аукционы (аукцион в электронной форме, закрытый аукцион), запрос котировок, запрос предложений.

При этом в отличии от Закона № 94-ФЗ который давал определения основным способам размещения заказов, например, статья 32 содержала в себе трактовку аукциона, под которым понимались торги, победителем которых признавалось лицо, предложившее наиболее низкую цену контракта, Закон № 44-ФЗ не дает прямого разъяснения способов осуществления закупок. Однако, проанализировав, например, статью 69 Закона № 44-ФЗ, можно также прийти к выводу, что аукцион —это один из способов закупки товаров, работ, услуг, победителем которого признается участник, предложивший наиболее низкую цену контракта.

Данные нормы противоречат части 4 статьи 447 ГК РФ4 которая гласит, что выигравшим торги на аукционе признается лицо, предложившее наиболее высокую цену. Как это можно совместить с закупками для государственных или муниципальных нужд, не совсем понятно.

Другое противоречие действующих норм Закона № 44-ФЗ мы обнаружим, если обратимся к статье 107 закона, регламентирующей виды ответственности за нарушение законодательства о контрактной системе, а именно, данная норма устанавливает, что за нарушение законодательства в сфере государственных и муниципальных закупок предусмотрена дисциплинарная, гражданско- правовая административная и уголовная ответственность.

1 О контрактной системе в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд: федеральный закон от 5 апреля 2013 г. № 44-ФЗ // Российская газета. 2013. 12 апреля.

2 О размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг для государственных и муниципальных нужд: федеральный закон от 21 июля 2005 г. № 94-ФЗ // Российская газета. 2005. 28 июля.

3 О поставках продукции для федеральных государственных нужд: федеральный закон от 13 декабря 1994 г. № 60-ФЗ // Собрание законодательства РФ. 1994. № 34, ст. 3540.

4 Гражданский кодекс Российской Федерации. Часть первая от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ // Российская газета. 1994. 8 декабря.

Меры гражданско-правовой ответственности, достаточно полно, определяет сам Закон № 44-ФЗ. Так, в статье 34 закона предусмотрена уплата неустойки за неисполнение или ненадлежащее исполнение условий контракта, как со стороны государственных (муниципальных) заказчиков, так и со стороны поставщиков (подрядчиков, исполнителей). При этом размер штрафов, пени и порядок их расчета, определяется Постановлением Правительства РФ от 25 ноября 2013 г. № 1063 «Об утверждении Правил определения размера штрафа, начисляемого в случае ненадлежащего исполнения заказчиком, поставщиком (подрядчиком, исполнителем) обязательств, предусмотренных контрактом (за исключением просрочки исполнения обязательств заказчиком, поставщиком (подрядчиком, исполнителем), и размера пени, начисляемой за каждый день просрочки исполнения поставщиком (подрядчиком, исполнителем) обязательства, предусмотренного контрактом»1.

Однако нередко возникают противоречия, при установлении размера ответственности за просрочку исполнения обязательства государственным заказчиком, не смотря на то, что частью 5 статьи 34 Закона № 44-ФЗ установлена ответственность в размере одной трехсотой действующей на дату уплаты пеней ставки рефинансирования Центрального банка Российской Федерации от не уплаченной в срок суммы, в некоторых других нормативных правовых актах содержится иной размер ответственности. Так, например частью 2 статьи 37 Федерального закона «Об электроэнергетике» от 26 марта 2003 г. № 35-ФЗ2 размер пени за просрочку оплаты электроэнергии составляет одну стотридцатую ставки рефинансирования Центрального банка Российской Федерации, действующей на день фактической оплаты, от не выплаченной в срок суммы. Такое положение дел создает порой непреодолимые противоречия при заключении договоров энергоснабжения с гарантирующими поставщиками, так как получатели бюджетных средств обязаны руководствоваться нормами Закона № 44-ФЗ, а гарантирующие поставщики — требованиями законодательства об электроэнергетике.

В статье 45 Закона № 44-ФЗ также установлена ответственность банков, выдавших банковскую гарантию в целях обеспечения заявок и исполнения контрактов, за просрочку выплаты денежной суммы по гарантии.

Еще одним видом гражданско-правовой ответственности, согласно Закона № 44-ФЗ, является занесение информации об участниках закупок, уклонившихся от заключения контрактов, а также о поставщиках (подрядчиках, исполнителях), с которыми контракты расторгнуты по решению суда или в случае одностороннего отказа заказчика от исполнения контракта в связи с существенным нарушением ими условий контрактов в реестр недобросовестных поставщиков. Включение в подобный реестр в течение 2 лет создает препятствия недобросовестным поставщикам (подрядчикам, исполнителям) при участии в закупках, так как в соответствии со статьей 31 Закона № 44-ФЗ заказчик вправе установить требование об отсутствии в реестре недобросовестных поставщиков информации об участнике закупки, в том числе информации об учредителях, о членах коллегиального исполнительного органа, лице, исполняющем функции единоличного исполнительного органа участника закупки — юридического лица.

Административная ответственность предусмотрена как для участников закупок (поставщиков, подрядчиков, исполнителей), государственных и муниципальных заказчиков, так и для оператора электронной площадки и регламентируется статьями 7.29—7.32.1 КоАП РФ.3 Типичными нарушениями являются: заключение контракта без проведения процедуры закупки; осуществление закупки иным способом, чем регламентировано законодательством; также огромное количество нарушений встречается при оформлении документаций о закупках, а именно не установление обязательных требований к участникам закупки, отсутствие инструкций по заполнению заявок, установление требований к объекту закупки, ограничивающих число участников и т. д.

Что же касается уголовной ответственности, то в отличие от гражданско- правовой и административной, нормы которых закреплены в самом Законе № 44-ФЗ, ГК РФ и КоАП РФ соответственно, Уголовным кодексом РФ не установлено специальной ответственности за нарушение законодательства о контрактной системе. Хотя в современных реалиях это необходимо, для предотвращения коррупции и хищений в сфере государственных закупок, которые сегодня достигли огромных масштабов. Так по данным главного государственного органа внешнего финансового контроля — Счетной палаты РФ в

1 Об утверждении Правил определения размера штрафа, начисляемого в случае ненадлежащего исполнения заказчиком, поставщиком (подрядчиком, исполнителем) обязательств, предусмотренных контрактом (за исключением просрочки исполнения обязательств заказчиком, поставщиком (подрядчиком, исполнителем), и размера пени, начисляемой за каждый день просрочки исполнения поставщиком (подрядчиком, исполнителем) обязательства, предусмотренного контрактом: постановление Правительства РФ от 25 ноября 2013 г. № 1063 // Собрание законодательства РФ. 2013. № 48, ст. 6266.

2 Об электроэнергетике: федеральный закон от 26 марта 2003 г. № 35-ФЗ // Российская газета. 2003. 1 апреля.

3 Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях от 30 декабря 2001 г. № 195-ФЗ // Российская газета. 2001. 31 декабря.

2012 году размер ущерба от злоупотреблений в сфере государственных закупок составил 100 млрд. рублей1, в 2014 году — 130 млрд. рулей2.

Коррупционная составляющая в контрактной системе вызывает огромный интерес у проекта «ЗА честные закупки», которые обнародуют в средствах массовой информации результаты собственных проверок по вопиющим фактам нецелевого расходования и хищений бюджетных средств в сфере закупок. Недаром одним из принципов данного проекта является «все тайное становится явным, а иногда даже материалами уголовных дел»3. Это все и обуславливает необходимость введения специального состава преступления, направленного за защиту государства, муниципальных органов, чьи интересы страдают в первую очередь при осуществлении преступных посягательств в сфере закупок.

1 18 декабря 2012 г. Сергей Степашин выступил на совещании по вопросам совершенствования государственного контроля в Российской Федерации. URL: www.ach.gov.ru/ru/news/archive/18122012-1 (дата обращения: 15.09.2016).

2 Счетной палатой в 2014 г. проведено 100 проверок в области государственных и муниципальных закупок. URL: http://audit.gov.ru/press_center/news/20858?sphrase_id=1766959 (дата обращения: 08.08.2016).

3 Редакционная группа проекта «ЗА честные закупки». Серая книга Остапа Бендера. М., 2015. С. 5.

О.В. Субботина

Субботина Оксана Валерьевна — адъюнкт адъюнктуры Нижегородская академия МВД России

Коллизии законодательства об оперативно-разыскной деятельности

Несмотря на то, что Федеральный закон от 12 августа 1995 года № 144-ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности»1 (далее — Закон № 144-ФЗ) действует более 20 лет, в него вносилось относительно небольшое количество изменений. Вместе с тем, анализ положений Закона № 144-ФЗ свидетельствует о необходимости его дальнейшего совершенствования в целях повышения эффективности деятельности правоохранительных органов.

Следует согласиться с авторами, указывающими на необходимость тщательного обсуждения законопроектов в связи с тем, что поспешность принятия некоторых из них порождает технико-юридические проблемы2. При этом не будет являться панацеей и общественное обсуждение принимаемых нормативных правовых актов, поскольку отдельные авторы справедливо отмечают негативные факторы реализации данного правового института3.

Одной из проблем, не позволяющих в полной мере реализовать потенциал Закона № 144-ФЗ, является несоответствие отдельных его положений нормам уголовного законодательства.

Так, ч. 4 ст. 18 Закона № 144-ФЗ предусматривает, что лицо из числа членов преступной группы, совершившее противоправное деяние, не повлекшее тяжких последствий, и привлеченное к сотрудничеству с органом, осуществляющим оперативно- розыскную деятельность, активно способствовавшее раскрытию преступлений, возместившее нанесенный ущерб или иным образом загладившее причиненный вред, освобождается от уголовной ответственности в соответствии с законодательством Российской Федерации.

Перечисленные в ст. 18 Закона № 144-ФЗ действия по смыслу близки к таким, предусмотренным УК РФ основаниям освобождения от ответственности, как деятельное раскаяние и назначение судебного штрафа. Часть 1 ст. 75 УК РФ предусматривает, что лицо, впервые совершившее преступление небольшой или средней тяжести, может быть освобождено от уголовной ответственности, если после совершения преступления добровольно явилось с повинной, способствовало раскрытию и расследованию этого преступления, возместило ущерб или иным образом загладило вред, причиненный этим преступлением, и вследствие деятельного раскаяния перестало быть общественно опасным.

Кроме того, ст. 76.2 УК РФ устанавливает, что лицо, впервые совершившее преступление небольшой или средней тяжести, может быть освобождено судом от уголовной ответственности с назначением судебного штрафа в случае, если оно возместило ущерб или иным образом загладило причиненный преступлением вред.

Однако смысловой и текстуальный анализ исследуемых норм позволяет согласиться с позицией авторов, отмечающих, что применение статьи 75 УК РФ по отношению к лицам из числа членов преступных групп невозможно, поскольку:

— совершение преступления в составе группы, как правило, влечет его отнесение к разряду тяжких;

— привлечение к сотрудничеству может исключать явку с повинной в тех случаях, когда лицо не делает добровольного заявления о совершенном преступлении, давая согласие на сотрудничество под определенным принуждением и давлением улик;

— привлеченный к сотрудничеству может иметь непогашенную или неснятую судимость4.

Аналогичные выводы можно сделать и в отношении применения ст. 76.2 УК РФ.

Более того, наиболее сложным с точки зрения документирования является пресечение деятельности преступных сообществ (преступных организаций). В то же время сам факт участия в преступном сообществе (преступной организации) является тяжким преступлением, ответственность за которое установлена ч. 2 ст. 210 УК РФ. Как следствие, у членов преступного сообщества (преступной

1 Собрание законодательства РФ. 1995. № 33, ст. 3349.

2 См.: Субботин А.М. Проблемы применения Федерального закона «О полиции» // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. Н. Новгород, 2011. С. 215.

3 См.: Ремизов П.В. Критика законодательства в механизме демократизации правотворчества // Юридическая техника. 2014. № 8. С. 376.

4 См.: Вагин О.А., Исиченко А.П., Чечетин А.Е. Комментарий к Федеральному закону от 12 августа 1995 г. № 144-ФЗ «Об оперативно-розыскной деятельности» (постатейный). М.: «Деловой двор», 2009.

организации) фактически отсутствует мотивация для сотрудничества с органами, осуществляющими оперативно- розыскную деятельность.

В сложившейся ситуации приходится констатировать, что отсутствие согласованности между нормами Закона № 144-ФЗ и УК РФ в значительной мере снижает возможность привлечения членов преступных групп к сотрудничеству с органами, осуществляющими оперативно-розыскную деятельность, что снижает эффективность такой деятельности.

В свою очередь рассматриваемая норма Закона № 144-ФЗ носит в большей степени декларативный характер, и реально не применима на практике.

Еще одной возможностью по повышению эффективности правоохранительной деятельности является расширение сферы применения Закона № 144-ФЗ. Приведем наиболее яркие примеры судебной практики, свидетельствующие о нераскрытом потенциале норм исследуемого закона. В этой связи наиболее показательным является проведение такого оперативно-розыскного мероприятия, как проверочная закупка (п. 4 ст. 6 Закона № 144-ФЗ).

Ключевой проблемой является невозможность проведения оперативно- розыскных мероприятий для выявления и документирования административных правонарушений, в то время как иным образом задокументировать некоторые составы административных правонарушений крайне затруднительно.

Например, решением Арбитражного суда Красноярского края от 17 апреля 2012 года по делу № А33-3211/20121 общество с ограниченной ответственностью «АГАВА» привлечено к административной ответственности, предусмотренной частью 4 статьи 14.1 КоАП, назначено административное наказание в виде штрафа в размере 40 000 рублей.

Отменяя указанное решение 3 арбитражный апелляционный суд в своем постановлении от 14 июня 2012 года сослался на следующие обстоятельства.

24 февраля 2012 года прокуратурой Октябрьского района города Красноярска совместно с сотрудниками ГИАЗ отдела полиции № 2 Межмуниципального управления МВД России «Красноярское» проведена проверка исполнения законодательства в сфере отпуска и оборота лекарственных средств обществом с ограниченной ответственностью «АГАВА», имеющим лицензию на осуществление фармацевтической деятельности № ЛО-24-02-000341 от 9 марта 2010 года сроком до 9 марта 2015 года, в аптечном учреждении, расположенном по адресу: г. Красноярск, ул. Новосибирская, д. 48.

В ходе проверки, в рамках осуществления проверочной закупки, установлен факт реализации сотрудником аптеки «АГАВА» Титаевой М.И. лекарственного средства «Кетанов» (1 упаковка — 10 мг по цене 35 рублей 36 копеек) без рецепта врача.

По результатам проверки составлен протокол проверки предприятия торговли (сферы услуг) от 24.02.2012.

Усмотрев в действиях общества «АГАВА» состав административного правонарушения, предусмотренного частью 4 статьи 14.1 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях, заместителем прокурора Октябрьского района города Красноярска Битером С.А. вынесено постановление о возбуждении дела об административном правонарушении от 28.02.2012.

Указанные обстоятельства послужили основанием для обращения прокурора в арбитражный суд с соответствующим заявлением.

Как следует из постановления о возбуждении дела об административном правонарушении от 28.02.2012 (л.д. 10-14), 24.02.2012 в рамках проверочной закупки в аптеке общества, расположенной по адресу: г. Красноярск, ул. Новосибирская, д. 48, прокуратурой района совместно с сотрудником ГИАЗ отдела полиции № 2 Межмуниципального управления МВД России «Красноярское» осуществлен закуп лекарственного средства «Кетанов», 10 мг, который отпускается только по рецепту врача, без рецепта врача.

По результатам проверки составлен протокол проверки предприятия торговли (сферы услуг) от 24.02.2012 (л.д. 14), который подписан только сотрудником ГИАЗ отдела полиции № 2 Межмуниципального управления МВД России «Красноярское» Тяжевкиной Е.Ю. В данном протоколе указано, что проверка общества проведена в соответствии с информацией, зарегистрированной в КУСП № 23 от

Из изложенного следует и судом первой инстанции обоснованно установлено проведение в отношении общества оперативно-розыскного мероприятия в виде проверочной закупки, предусмотренной пунктом 4 статьи 6 Закона № 144-ФЗ, что не опровергнуто прокурором...

Доказательств, подтверждающих соблюдение статей 7 и 8 Закона № 144-ФЗ при проведении проверочной закупки в аптеке общества, в том числе наличие оснований для проведения проверочной закупки, постановления, утвержденного руководителем органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, в материалы дела прокурором не представлено.

На основании изложенного, суд апелляционной инстанции приходит к выводу о том, что проверочная закупка в аптеке общества проведена с нарушением статей 7 и 8 Закона № 144-ФЗ, в связи с

1 СПС «КонсультантПлюс».

06.02.2012.

чем, доказательства, полученные в ходе проверки и представленные в подтверждение совершения обществом административного правонарушения, предусмотренного частью 4 статьи 14.1 КоАП, являются недопустимыми доказательствами по делу об административном правонарушении на основании статьи 26.2 КоАП и статьи 68 Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации.

Аналогичные выводы содержатся в решении Арбитражного суда Ярославской области от 27.07.2012 г. по делу № А82-3764/20121, которым отменено постановление начальника межмуниципального отдела Министерства внутренних дел Российской Федерации «Ростовский» о привлечении индивидуального предпринимателя Невзорова Виталия Семеновича к административной ответственности по ч. 2.1 ст. 14.16 КоАП РФ — розничная продажа алкогольной продукции несовершеннолетнему.

2-й арбитражный апелляционный суд, оставляя решение Арбитражного суда Ярославской области в силе указал на следующие обстоятельства.

В силу статьи 2 Закона № 144-ФЗ задачами оперативно-розыскной деятельности являются выявление, предупреждение, пресечение и раскрытие преступлений, а также выявление и установление лиц, их подготавливающих, совершающих или совершивших; осуществление розыска лиц, скрывающихся от органов дознания, следствия и суда, уклоняющихся от уголовного наказания, а также розыска без вести пропавших; добывание информации о событиях или действиях (бездействии), создающих угрозу государственной, военной, экономической или экологической безопасности Российской Федерации; установление имущества, подлежащего конфискации.

Таким образом, оперативно-розыскные мероприятия не проводятся в целях выявления, предупреждения и пресечения административных правонарушений.

В силу статей 6 и 8 Закона № 144-ФЗ к оперативно-розыскным мероприятиям относится, в том числе проверочная закупка, которая проводится на основании постановления, утвержденного руководителем органа, осуществляющего оперативно- розыскную деятельность. В рассматриваемом случае закупка произведена сотрудниками полиции без соответствующего постановления.

Исходя из смысла проверочной контрольной закупки, целью которой является не приобретение товаров в собственность приобретающего его лица, а проверка соответствия деятельности проверяемого лица требованиям законодательства, после проведения контрольной закупки товар возвращается продавцу, что отражается в материалах проверки.

Статьей 13 Закона № 144-ФЗ Центру по исполнению административного законодательства Ростовского МО МВД России, сотрудниками которого проведена проверка, не предоставлено право осуществлять оперативно-розыскную деятельность и, соответственно, проводить оперативно-розыскные мероприятия.

Как следствие доказательства по делу признаны недопустимыми, в силу того, что они были получены с нарушением закона.

Вместе с тем, имеет место и прямо противоположная практика. В частности, Федеральный арбитражный суд Западно- Сибирского округа в своем постановлении от 11 апреля 2014 г. по делу № А67-39 47/20 1 32 в аналогичной ситуации указал, что силу статей 6 и 8 Закона № 144-ФЗ к оперативно-розыскным мероприятиям относится, в том числе, проверочная закупка, которая проводится на основании постановления, утвержденного руководителем органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность.

По настоящему делу контрольная закупка в соответствии с Законом № 144- ФЗ не проводилась.

Полиции для выполнения возложенных на нее обязанностей предоставляется право привлекать граждан с их согласия к внештатному сотрудничеству; устанавливать негласное сотрудничество с гражданами, изъявившими желание конфиденциально оказывать содействие полиции на безвозмездной или возмездной основе (пункт 34 части 1 статьи 13 Федерального закона от 07.02.2011 № 3-ФЗ «О полиции»).

При этом возраст участника в случае безвозмездной помощи законодательно не определен.

С учетом изложенных доводов оставлено в силе постановление органа внутренних дел о привлечении индивидуального предпринимателя к административной ответственности по ч. 2.1 ст. 14.16 КоАП РФ.

Описанная ситуация свидетельствует о необходимости корректировки Закона № 144-ФЗ и распространения сферы его действия на выявление отдельных категорий административных правонарушений. В частности к таким деяниям могут быть отнесены административные правонарушения, являющиеся преюдиционными, для соответствующих составов преступлений (например, ст. 6.1.1, ч. 2.1 ст. 14.16 КоАП РФ и т. п.), а также административные правонарушения совершаемые юридическими лицами или индивидуальными предпринимателями.

В качестве одного из аргументов в пользу последнего тезиса можно указать на отсутствие возможности привлечения юридических лиц к уголовной ответственности с одной стороны, и установ-

1 СПС «КонсультантПлюс»

2 СПС «КонсультантПлюс»

ленные КоАП РФ размеры административных штрафов для юридических лиц, которые в ряде случаев соответствуют, а иногда и превышают, штрафы, назначаемые за совершение уголовно-наказуемых деяний.

Например, минимальный размер штрафа по ч. 3 ст. 19.28 КоАП РФ составляет 100 000 000 рублей, что всего в пять раз меньше максимально возможного штрафа, предусмотренного УК РФ (ч. 2 ст. 46 УК РФ). При этом максимальный размер административного штрафа по КоАП РФ, при назначении кратных штрафов не ограничен.

Так, постановлением Федеральной антимонопольной службы Российской Федерации от 31.08.2009 № АГ/29799 о наложении административного штрафа по делу об административном правонарушении № 1 14.31/302-09 на открытое акционерное общество «ТНК-ВР Холдинг» наложен административный штраф в размере 4 197 813 032 (Четыре миллиарда сто девяносто семь миллионов восемьсот тринадцать тысяч тридцать два) рубля по ст. 14.31 КоАП РФ. В последующем арбитражным судом размер штрафа был снижен до минимально возможного — 1 170 872 049 (одного миллиарда ста семидесяти миллионов восемьсот семидесяти двух тысяч сорока девяти) рублей 47 копеек1. Тем не менее, указанный штраф более чем в два раза превышает максимально возможный размер штрафа, предусмотренный УК РФ.

Подводя итоги, отметим, что назрела необходимость корректировки Закона № 144-ФЗ, с учетом реалий уголовного законодательства и законодательства об административных правонарушениях.

1 См.: Постановление 8 Арбитражного апелляционного суда от 1 ноября 2010 года по делу № А70-10775/2009 // СПС «КонсультантПлюс».

А.С.-У. Теунаев

Теунаев Ахмат Сеит-Умарович — адъюнкт, адъюнктуры Нижегородская академия МВД России

Коллизии в правовом регулировании как условие,

совершению преступлении в сфере субсидирования агропромышленного комплекса

В системе принципов правового регулирования общественных отношений одним из самых важных является правовая определенность. Именно при ее помощи устанавливается оптимальный правовой режим, характеризующий соотношение правовых норм, обычаев, деловых обыкновений в структуре конкретных правоотношений. В свою очередь, отсутствие правовой определенности порождает противоречия в правовом регулировании и создает условия для злоупотребления сторонами правоотношения предоставленными им правами или неисполнения возложенных на них обязанностей. В правовой теории понятие «юридические коллизии» определяется как противоречия между существующими правовыми актами, правопорядком, действиями по их признанию или изменению1. С.С. Алексеев обращает внимание на то, что коллизии могут возникать между правовыми нормами, регулирующими одно и то же общественное отношение2. Коллизии между правовыми нормами разрушают их систему и существенно снижают эффективность правового регулирования3. Анализ высказанных точек зрения позволяет заключить, что коллизии в правовом регулировании способствуют неправильному толкованию юридических норм, определяющих порядок возникновения, изменения или прекращения правоотношений.

Соответственно, последствием возникновения юридических коллизий может становиться не только злоупотребление правами, но и использования противоречий в правовом регулировании в целях совершения преступлений или их сокрытия. В криминологии коллизионные нормы признаются условием, способствующим совершению экономических и иных преступлений4. При характеристике коллизий в уголовном праве ученые обращают внимание на то, что их наличие снижает качество закона и отрицательно влияет на его эффективность как регулятора общественных отношений5. Из этого следует, что коллизионные нормы уголовного права препятствуют правильной квалификации общественно опасных посягательств, а коллизионные нормы других отраслей права позволяют маскировать их под видом гражданско- правовых и иных отношений.

В сфере правового регулирования субсидирования агропромышленного комплекса можно отметить обе названные особенности. С одной стороны, порядок субсидирования агропромышленного комплекса не получил законодательного закрепления в отдельном нормативном правовом акте. Ст. 78 Бюджетного кодекса РФ в общей форме регламентирует предоставление субсидий юридическим и физическим лицам на безвозмездной и безвозвратной основе в целях возмещения недополученных доходов или возмещения затрат в связи с производством и реализацией товаров (работ, услуг). Установленный порядок субсидирования включает критерии отбора лиц, приобретающих такое право, и целевое использование денежных средств, обязанность их возврата при невозможности целевого использования, обязательную проверку распорядителем бюджетных средств и контролирующими органами осуществления расходования субсидий. Кроме того, механизм субсидирования может устанавливаться не законом, а подзаконным нормативным правовым актом. Причем нормативные правовые акты, принятые в различных российских регионах, могут иметь противоречивые положения.

В связи с этим необходимо обратиться к имеющимся научным позициям относительно правовой природы субсидирования. Так, К.Н. Мельников справедливо отмечает, что предоставление субсидий является организационно-распорядительным решением, принимаемым в бюджетном процессе6. Субсидирование агропромышленного комплекса, отмечает Н.С. Проскурина, выступает частью сис-

1 Жигачев Г.А. Конфликт и юридические коллизии // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Право». 2009. № 40. С. 16—20.

2 Алексеев С.С. Теория права. М.: БЕК, 1995. С. 142.

3 Мухина Ю.В. Проблемы юридических коллизий // Сибирский юридический вестник. 2003. № 2. С. 24—26.

4 Кысыкова Г.Б. Соотношение криминогенных и коррупционных факторов в рамках научной экспертизы проектов нормативных правовых актов // Актуальные проблемы экономики и права. 2013. № 1. С. 261—266.

5 Кузнецов А.П. Коллизии уголовного законодательства как фактор снижения его качества // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2013. № 22. С. 182—184.

6 Мельников К.Н. Особенности выявления и раскрытия преступлений в сфере агропромышленного комплекса // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2012. № 19. С. 75—80.

темы государственного кредитования1, осуществляемого с использованием средств федерального бюджета. Следует отметить, что оно вносит существенный вклад в создание благоприятных условий для отечественных сельхозпроизводителей. Соответственно, в условиях отсутствия единого правового регулирования коллизии федерального бюджетного законодательства и законодательства субъектов РФ о субсидировании агропромышленного комплекса облегчают возможность совершения преступлений, направленных на противоправное завладение бюджетными средствами.

С другой стороны, самостоятельные нормы, устанавливающие ответственность за преступления, связанные с субсидированием АПК, в данный момент отсутствуют. Однако ряд статей УК РФ может быть применен в целях квалификации соответствующих противоправных посягательств: ст. 176 (незаконное получение кредита), ст. 285.1 (нецелевое расходование бюджетных средств), положения о мошенничестве (ст. 159), мошенничестве в сфере кредитования или в сфере получения выплат (ст. 159.1, 159.2), присвоении или растрате (ст. 160). Незаконная деятельность может сочетаться и с преступлениями, предусмотренными ст. ст. 171.1, 238 УК РФ. Кроме того, при совершении преступлений в сфере субсидирования агропромышленного комплекса не исключено наличие коррупционных связей, а также совершение преступлений коррупционной направленности, предусмотренных ст. 290—291 УК РФ. Широкий комплекс уголовно- правовых отношений, а также наличие смежных уголовно- правовых запретов приводят к возникновению конкуренции норм, которую некоторые авторы рассматривают как следствие возникновения юридических коллизий. Из этого следует, что коллизии уголовного законодательства, заключающиеся в несогласованности отдельных положений уголовного закона, их разбалансированности или противоречивости, могут влечь за собой неправильную квалификацию содеянного, а в ряде случаев — освобождение виновных от уголовной ответственности.

Например, органами предварительного следствия двое подсудимых обвинялись в том, что совершили хищение денежных средств, выделенных им в рамках республиканской программы субсидирования сельского хозяйства. По версии следствия, заключив соответствующий договор, подсудимые представили заведомо ложные документы о приобретении крупного рогатого скота. Как установил суд, денежные средства, предоставленные в качестве субсидии, использовались подсудимыми для частичного погашения ранее полученного кредита. Кроме того, приобретение крупного рогатого скота в действительности имело место, а представленные подсудимыми документы не исследовались на определение признаков подделки. При таких обстоятельствах судом был вынесен оправдательный приговор в связи с отсутствием состава преступления2. В данном случае в основу решения суда была положена несогласованность бюджетного законодательства, положений целевой программы о порядке предоставления субсидий и норм УК РФ, устанавливающих ответственность за хищение.

Из этого следует, что при квалификации преступлений в сфере субсидирования агропромышленного комплекса необходимо выявить признаки нарушений субъектом установленного порядка субсидирования, которые могут состоять в следующем: 1) получение субсидии лицом, не имеющим на это права; 2) получение субсидии лицом, использующим предоставленное право вопреки целям субсидирования. При отсутствии этих признаков следует разграничивать преступление и гражданско-правовой деликт.

Коллизии в законодательстве о субсидировании агропромышленного комплекса могут становиться условием совершения преступлений, связанных с хищением выделенных средств, при отсутствии четко определенного перечня субъектов, деятельность которых может получать эту форму поддержки. Например, приговором суда осужден индивидуальный предприниматель, представивший заведомо ложные сведения в конкурсную комиссию, отбиравшую участников программы субсидирования. На основании этих сведений подсудимый получил денежные средства в сумме более 150 тыс. руб. и распорядился ими по своему усмотрению. Это стало возможным вследствие отсутствия четкого регулирования порядка проверки достоверности представленных сведений, который был установлен двумя нормативными правовыми актами субъекта РФ3.

В заключение необходимо сделать вывод о том, что коллизии в правовом регулировании выступают условием совершения преступлений, если имеющаяся несогласованность в правовых нормах облегчает субъекту реализацию преступного умысла. В сфере субсидирования агропромышленного комплекса коллизии являются следствием несовпадения положений федерального законодательства и законодательства субъектов РФ, а равно отсутствия уголовно-правовых норм, устанавливающих ответственность исключительно за противоправное завладение денежными средствами, составляющими субсидию.

1 Проскурина Н.С. Государственное регулирование системы кредитования сельского хозяйства в России // Вестник Оренбургского государственного университета. 2010. № 13. С. 194—199.

2 Уголовное дело № 1-130/2010 // Архив Ярского районного суда Удмуртской Республики.

3 Уголовное дело № 1-335/2015 // Архив Нальчикского городского суда Кабардино-Балкарской Республики.

Ю.В. Царева

Царева Юлия Викторовна — адъюнкт кафедры уголовного процесса

Нижегородская академия МВД России

Коллизии уголовно-процессуального закона, связанные с отдельными аспектами применения залога

Главный аргумент, характеризующий залог как меру пресечения, выступающую альтернативой заключению под стражу, и позволяющий максимально соблюсти права, это то, что лицо остается свободным в вопросе передвижения и общения. То есть ограничения, связанные с исполнением этой меры пресечения, в значительной степени меньше тех, которые обусловлены такими мерами, как заключение под стражу, домашний арест и даже подписка о невыезде и надлежащем поведении.

Продолжая научное обоснование названного аргумента, приведем перечень прав, которыми наделяется обвиняемый при избрании в отношении него меры пресечения в виде залога. Первым в этот список, бесспорно, внесем право обвиняемого ходатайствовать в любой момент производства по уголовному делу о применении залога. Помимо этого, обвиняемый вправе:

— вносить залог самостоятельно или воспользоваться помощью другого физического или юридического лица, выразившего согласие сделать это за него;

— предоставить в залог недвижимое или движимое имущество в виде денег, ценностей и допущенных к публичному обращению в Российской Федерации акций и облигаций;

— участвовать при рассмотрении судом его ходатайства об избрании меры пресечения в виде залога (в развитие сказанного приведем цитату из текста Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 г. № 41: «Исследование судом фактических и правовых оснований для избрания залога должно осуществляться в условиях состязательности и равноправия сторон с обеспечением подозреваемому, обвиняемому возможности довести до суда свою позицию, в частности о виде и размере залога» 1);

— рассчитывать на учет судом при избрании меры пресечения в виде залога характера совершенного преступления, данных о личности подозреваемого либо обвиняемого и имущественного положения залогодателя;

— вернуть себе ранее внесенное в качестве залога движимое или недвижимое имущество при постановлении приговора или вынесении решения о прекращении уголовного дела, при условии отсутствия у него нарушений данной меры пресечения.

Теперь самое время перейти к более подробной характеристике возникшей в уголовно-процессуальном праве коллизии, связанной с применением залога.

Призывы применять залог чаще в качестве альтернативы заключению под стражу, особенно по уголовным делам о преступлениях экономической направленности, неоднократно звучавшие в высших политических эшелонах, безусловно, нацелены на реализацию принципа гуманизации и обеспечения гарантий прав личности, привлекаемой к уголовному преследованию. Однако отдельные законодательные положения в части залога, на наш взгляд, идут в разрез с указанными веяниями, создавая тем самым коллизию в уголовно-процессуальном праве. С одной стороны, проводимая государственная политика обязывает нас следовать по пути расширения практики применения залога, с другой стороны — мы скованы требованиями закона, не позволяющего применять эту меру пресечения в отношении тех, чьи материальные возможности ограничены.

Итак, как многие уже поняли, мы говорим об установлении в УПК РФ нижнего предела залога для преступлений всех категорий.

Попробуем заглянуть вглубь озвученной дискуссионной тематики.

Как известно, вопрос определения суммы залога часто вызывает определенные трудности у судей. При чем последние существовали как до введения законодателем нижнего предела залога, так существуют и сейчас. И исходя из практики применения залога, в нашу бытность их гораздо больше.

С вступлением в юридическую силу Федерального закона от 07.04.2010 № 60-ФЗ уголовно-процессуальные нормы, регламентирующие применение залога в качестве меры пресечения, оказались подвергнуты существенным изменениям, связанным с установлением нижнего предела залога,

1 О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста и залога: постановление Пленума Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 г. № 41. ЫИ.: шшш.сопБиКап: ги (дата обращения: 19.09.2016).

вносимого в денежной форме. Для преступлений небольшой и средней тяжести он составил 100 тысяч рублей, для тяжких и особо тяжких — 500 тысяч руб. При этом других указаний по определению суммы залога, а точнее его верхнего предела, законодатель не установил.

В этой связи, обращаясь к статистическим данным, отметим, что в 2011 году залог применен в отношении 1103 лиц, в 2012 году — в отношении 835 лиц, в 2013 году залог избирался в 236 случаях, в 2014 году 253 лица подвергнуты данной мере пресечения, в 2015 году залог избран в отношении 221 лица, а в первом полугодии 2016 года — 93 лиц.

Как видим, на тенденцию, свидетельствующую о достаточно резком сокращении практики применения залога, не повлияло и принятие Федерального закона от 04.06.2014 № 141-ФЗ, сократившего вдвое нижний предел залога для преступлений небольшой и средней тяжести.

Тогда возникает риторический вопрос: что повлияло на резкое снижение случаев применения залога? И можно ли к повлиявшим на это причинам отнести ошибки законодателя, установившего «точные» размеры залога?

Предлагаем проанализировать мнения ученых-правоведов по этому вопросу, которые представляются автору наиболее обоснованными и разумными, и целиком соответствуют его позиции о недопустимости установления на законодательном уровне каких-либо границ залога.

Следует признать справедливым тот факт, что население имеет различный доход и разное материальное положение. Для кого-то сумма в тридцать тысяч рублей будет немалой. Представляется, правы те авторы, которые обращают внимание на то, что залог должен быть посильным для залогодателя и сумма залога должна быть достаточной для того, чтобы залог мог выполнить свою функцию гарантии надлежащего поведения обвиняемого (подозреваемого) и выполнения им обязанности являться по вызовам дознавателя, следователя и суда 1. Эту мысль поддерживает И.Б. Михайловская, говоря о том, что определение суммы залога в каждом конкретном случае должно производиться судом индивидуально с учетом заданных законодателем критериев без жесткой ее привязки к минимальному размеру 2.

В.Ю. Мельников полагает, что ошибочно ставить как сумму залога, так и возможность избрания данной меры пресечения в зависимость от тяжести инкриминируемого преступления 3. А вот мнение Ю. Лившица и С. Зуева: «Вряд ли, например, оправданно применять залог в качестве меры пресечения по делам о тяжких и особо тяжких преступлениях против личности, так как опасения обвиняемого, подозреваемого, связанные с назначением строгого наказания, могут перевесить страх утраты залога, вследствие чего он может нарушить возложенные на него обязанности» 4.

Кроме того, В.Ю. Мельников обращает внимание на следующую коллизию уголовно-процессуального права: внесенными в закон изменениями создана достаточно двусмысленная ситуация, при которой лицу, обвиняемому в совершении, например, тяжкого либо особо тяжкого преступления, судья не может избрать залог менее 500 тысяч рублей, но следователь самостоятельно может избрать подписку о невыезде или вообще не избирать меру процессуального принуждения. Сумма залога должна быть настолько существенной, чтобы удержать обвиняемого, подозреваемого или подсудимого от нарушения залоговых обязательств. Логично предположить, что сумма залога должна быть не меньше причиненного ущерба в случае возможной подачи гражданского иска потерпевшими по уголовному делу. При определении суммы залога есть основания учитывать и возможные процессуальные издержки по делу 5.

В продолжение темы установления нижнего предела залога, дополним. Как известно, залогодателем по уголовному делу может быть юридическое лицо (ч. 1 ст. 106 УПК РФ). При этом никто не оспорит, что имущественное положение юридических лиц и размеры вносимого ими залога могут достигать самых фантастических размеров и несоизмеримы с индивидуальными возможностями физического лица. Таким образом, смеем предположить, что абсолютно в неравное положение в части возможности применении залога поставлены лица, совершившие преступления в сфере экономической деятельности, и все остальные, характер преступной деятельности которых не связан с предпринимательской составляющей. Ведь у первых гораздо больше возможностей для внесения залога от имени юридического лица.

1 Капинус Н.И. Процессуальные гарантии прав личности при применении мер пресечения в уголовном процессе: монография. М., 2007. С. 333—334; Мельников В.Ю. К некоторым вопросам применения залога как меры пресечения в уголовном процессе // СПС «КонсультантПлюс».

2 Уголовно-процессуальное законодательство РФ 2001—2011 гг.: сборник научных статей / Л. Б. Алексеева [и др.]; под ред. И.Б. Михайловской. М.: Проспект, 2012. С. 46.

3 Мельников В.Ю. К некоторым вопросам применения залога как меры пресечения в уголовном процессе // СПС «КонсультантПлюс».

4 Лившиц Ю., Зуев С. Залог в качестве меры пресечения // Законность. 2003. № 5. С. 11—13; Богданчиков С.В. Институт залога в российском уголовном судопроизводстве // Российский следователь. 2009. № 4. С. 2—3.

5 Мельников В.Ю. К некоторым вопросам применения залога как меры пресечения в уголовном процессе // СПС «КонсультантПлюс».

Автор полагает, что вполне логичным завершением данного дискуссионного вопроса станет вывод о том, что невозможность предоставить залог в сумме не меньшей, чем указанная в законе в качестве минимальной, привела к снижению применения данной меры пресечения, а следовательно к увеличению количества применяемых мер в виде заключения под стражу. Данная позиция кажется нам вполне обоснованной, но подлежащей немедленному исправлению. Для этого, как мы полагаем, требуется дополнить положения части 3 ст. 106 УПК РФ, после слов «менее пятисот тысяч рублей» предложением следующего содержания: «С учетом имущественного положения залогодателя по усмотрению суда указанные минимальные размеры залога могут быть снижены». И тогда те правовые коллизии, которые существуют сейчас и в большинстве случаев затрудняют правоприменительную деятельность, смогут найти разрешение и увеличить практику применения залога в соответствии с уголовно-правовой политикой государства.

Д.Д. Якадин

Якадин Дмитрий Дмитриевич — соискатель кафедры теории и истории государства и права

Нижегородская академия МВД России

Коллизии делегирования полномочии на различных уровнях государственной власти

Юридическое делегирование выступает средством сохранения, либо обеспечения баланса централизации и децентрализации власти. Возможность делегирования властных полномочий между федеральным и региональным уровнях позволяет регулировать политико-правовые инструменты и механизмы государства в целом. Комплекс норм, регламентирующих производство по вопросам делегированного законодательства, в условиях федеративной государственности многослойный. Рассмотрим наиболее коллизионные проблемы в делегировании полномочий между этими уровнями власти.

Любой орган государственной власти создается для выполнения определенных функций. Эти функции осуществляются в правовых и организационных формах. Для их реализации орган государственной власти наделяется определенными полномочиями. Объем таких полномочий, закрепленный в основном акте, следует рассматривать как первичный, или базовый.

Статья 78 Конституции Российской Федерации устанавливает возможность делегирования полномочий в системе федеральных органов государственной власти: «Федеральные органы исполнительной власти по соглашению с органами исполнительной власти субъектов Российской Федерации могут передавать им осуществление части своих полномочий, если это не противоречит Конституции Российской Федерации и федеральным законам. Органы исполнительной власти субъектов Российской Федерации по соглашению с федеральными органами исполнительной власти могут передавать им осуществление части своих полномочий».

По мнению Л.А, Капустиной, «В Российской Федерации остро стоит вопрос о поддержании баланса властей, об оптимальном соотношении законодательной и исполнительной властей, в том числе и о допустимости делегирования законодательной власти1.

Делегированное законодательство в государственном праве, по замечанию В.А. Окмянского, — это принятие законов не только правительством, но и главой государства, административными и иными организациями управления на основе специальных полномочий, предоставленных законодательными органами2.

По мнению К.Б. Малышева, сущность оптимального управления заключается в обеспечении эффективного управленческого воздействия субъекта на объект управления при наиболее рациональном использовании сил и средств в конкретных условиях и реальной управленческой ситуации3.

По справедливому замечанию Л.А. Капустиной, «процесс делегирования неизбежен в результате государственного вмешательства и расширения государственной службы, но из этого не следует, что исполнительная власть должна сама определять основные направления регулирования»4.

Отметим, что настоящее время нормативные правовые акты не содержат определеия понятия «соглашения о делегировании». Заметим, однако, что федеральным законом от 24 июня 1999 г. «О принципах и порядке разграничения предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органов государственной власти субъектов Российской Федерации»5 определял соглашение о делегированиее как правовую форму передачи федеральными органами исполнительной власти и органами исполнительной власти субъектов РФ друг другу осуществления части своих полномочий.

1 Капустина Л.А. Делегирование правотворческих полномочий в Российской Федерации // Государство и право России: история — современность — перспективы развития: материалы III региональной межвузовской научно-практической конференции, 7 декабря 2007 года / отв.ред. К.В. Шмелев. Н. Новгород: НФ ИБП, 2008. С. 221.

2 См.: Окмянский В.А. Роль законотворческой техники в разграничении полномочий между государственной властью и местным самоуправлением. Законотворческая техника современнй России: состояние, проблемы, совершенствование: сборник статей: в 2 т. / под ред. В.М. Баранова. Н. Новгород, 2001. С. 54.

3 Малышев К.Б. Психология управления. М., 2000. С. 133.

4 Капустина Л.А. Делегирование правотворческих полномочий в Российской Федерации // Государств и право России: история — современность — перспективы развития: материалы III региональной межвузовской научно-практической конференции, 7 декабря 2007 года / отв.ред. К.В. Шмелев. Н. Новгород: НФ ИБП, 2008. С. 224.

5 Собрание законодательства РФ. 1999. № 26, ст. 3176.

Институт делегированного законодательства — это совокупность конституционно-правовых норм, регулирующих деятельность уполномоченного органа по осуществлению переданных ему законодательных полномочий, также деятельность парламента по наделению (курсив наш — Д.Я.) органа публичной власти полномочиями из сферы своей компетенции и контролю за их осуществлением1.

Юридическое делегирование может предусматривать процесс передачи части полномочий. В связи с этим можно выделять частичное делегирование, когда передается часть полномочий, и полное — передача «пакета» полномочий или обязанностей. В большей степени частичное делегирование характерно при разграничении полномочий между федеральным и региональными уровнями власти.

Передача осуществления части полномочий не должна противоречить Конституции РФ и федеральным законам. В доктрине высказана точка зрения, согласно которой, в случае делегирования полномочий «сверху-вниз» по соглашению органов исполнительной власти, можно передавать полномочия только по предметам совместного ведения Федерации и ее субъектов2. Только в этом случае будет соблюдено требование о соответствии соглашения нормам Конституции РФ.

С такой позицией можно было бы согласиться, если бы речь шла о разграничении полномочий исполнительной власти договорами, предусмотренными ч.3 ст.11 Конституции. Ведь данные договоры предназначены для установления компетенции по предметам совместного ведения. Однако ч. 2. ст. 78 имеет ввиду передачу любых полномочий исполнительных власти, делегирование которых не противоречит Конституции РФ и федеральному закону. Так, очевидно, что полномочия по управлению федеральной государственной собственностью (п. «д» ст. 71) не могут передаваться «сверху-вниз», поскольку Конституция однозначно относит управление федеральной государственной собственностью к полномочиям федеральных органов власти. Но также очевидно, что, например, полномочий федеральных органов исполнительной власти по применению уголовно-процессуального законодательства, относящегося к предметам ведения Федерации (п «о» ст. 71), осуществляется органами исполнительной власти Федерации и ее субъектов, и полномочия федеральных органов, в части, могут передаваться ими соответствующим органам власти субъектов Федерации, если это не противоречит федеральному закону, устанавливающему полномочия соответствующих федеральных органов исполнительной власти3.

«Делегация и делегированное законодательство с конституционно-правовой точки зрения следует рассматривать исключительно как форму реализации полномочий (компетенции) одного органа другим, когда делегацией устанавливается не само правомочие(не определяется его суть), а определяется только субъект реализации такого полномочия. Делегация, таким образом, есть форма реализации, но не содержание самого полномочия»4.

Принцип разделения властей, являясь основой функционирования государственного аппарата, выполняет роль политико-правового балансира, обеспечивающего гармоничное взаимодействие высших органов законодательной, исполнительной и судебной власти между собой5. «Разделение властей означает не буквальное разделение единой государственной власти, а, во-первых, разграничение полномочий разных государственных органов, и, во-вторых, неподчиненность последних друг другу за рамками конституционных процедур»6. По мнению В.Е. Чиркина, институт делегированного нормотворчества, его осуществление тесно связаны с такими ключевыми демократическими институтами современного государства, как разделение властей, парламентаризм7.

По Ю.Г. Арзамасову, «нормативные документы федеральных органов исполнительной власти могут быть делегированными, то есть направленными на реализацию компетенции вышестоящих органов власти»8.

По вопросу теории разделения властей делегирование законодательных полномочий некоторые авторы, называют основной причиной нарушения баланса между законодательной и исполнительной ветвями власти. Определение компетенции государственных органов должно сочетаться с «эластичностью» в разграничении их сфер деятельности, так как они должны иметь возможность своевременно реагировать на потребности общества и государства9.

1 См.: Арефина С.И. Конституционные основы делегированного законодательства: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2005.

2 См.: Комментарий к Конституции Российской Федерации / отв. ред. Л.А. Окуньков. С. 347—349.

3 Конституция Российской Федерации: проблемный комментарий / отв. ред. В.А. Четвернин. М., 1997. С. 340—341.

4 Исаев М.А. Основы конституционного права Дании. М., 2002. С.197—198.

5 Авдеев Д.А. Разделение властей и дуалистическая природа исполнительной власти в России // Конституционное и муниципальное право. 2010. № 9. С. 14—18.

6 Кокотов А.Н. Конституционное право России: курс лекций. М., 2007. С. 56—57.

7 Чиркин В.Е. Конституционное право зарубежных стран. М., 2007. С. 236.

8 Арзамасов Ю.Г. Нормотворческая компетенция федеральных органов исполнительной власти // Государство и право. 2007. № 6. С. 27.

9 Музыка С.А. Концепция делегированного нормотворчества и ее значение для теоретического анализа нормативных правовых актов органовисполнительной власти // Ученые труды Российской Академии адвокатуры и нотариата. 2012. № 3 (26). С. 63.

В рамках юридического делегирования как передачи прав и обязанностей на государственном уровне, можно рассматривать передачу конкретных функций по оказанию услуг. Необходимо отметить, что «под функциями по оказанию государственных услуг понимается предоставление федеральными органами исполнительной власти непосредственно или через подведомственные им федеральные государственные учреждения либо иные организации безвозмездно или по регулируемым органами государственной власти ценам услуг гражданам и организациям в области образования, здравоохранения, социальной защиты населения и в других областях»1. В любом случае, юридическое делегирование предусматривает процесс передачи государственных функций от одного субъекта другому в определенном объеме.

В Конституции (ст.78) ничего не говорится о временных параметрах передачи полномочий. Следует считать, что Конституция предполагает общеизвестное правило, соблюдение которого необходимо в правовом государстве: делегирование полномочий по соглашению должно осуществляться на определенный срок, установленный в этом соглашении. В противном случае орган исполнительной власти, передавший полномочия, может в любой момент отозвать их в одностороннем порядке, что противоречит требованию определенности компетенции государственных органов в правовом государстве.

Анализ норм Федерального закона № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления Российской Федерации» позволяет сделать вывод об активном использовании института юридического делегирования в деятельности органов местного самоуправления России. Данным законом устанавливается, что органы местного самоуправления отдельных поселений, входящих в состав муниципального района, вправе заключать соглашения с органами местного самоуправления муниципального района о передаче им осуществления части своих полномочий за счет межбюджетных трансфертов, предоставляемых из бюджетов этих поселений в бюджет муниципального района в соответствии с Бюджетным кодексом РФ. Органы местного самоуправления муниципального района вправе заключать соглашения с органами местного самоуправления отдельных поселений, входящих в состав муниципального района, о передаче им осуществления части своих полномочий за счет межбюджетных трансфертов, предоставляемых из бюджета муниципального района в бюджеты соответствующих поселений в соответствии с Бюджетным кодексом2.

Соглашения о делегировании полномочий органов местного самоуправления выступают одним из важнейших способов взаимодействия муниципльных образований. С их помощью обеспечивается выполнение отдельных полномочий органов местного самоуправления на тех уровнях, где это наиболее эффективно3.

Так, соглашения о передаче части полномочий от одного муниципального образования другому носят в соответствии с ч. 4 ст. 15 Федерального закона № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления Российской Федерации» срочный характер. Как правило, такие соглашения заключаются сроком на один год. Это связано с тем, что передача части полномоий от одного муниципального образования другому может осуществляться только с одновременным выделением субвенций на их реализацию, что взаимоувязывает эти соглашения с вопросами формирования бюджетов и соответственно с годичным сроком их исполнения. В то же время можно встретить примеры, предусматривающие автоматическую пролонгацию соглашений о передаче части полномочий4.

Для обозначения срока передачи полномочий и процедуры передачи возможно использование следующих вариантов обозначения сроков:

— указание на конкретный срок передачи полномочий путем установления в договоре даты (например, по 31 декабря 1999 года) или срока (например, на пять лет), после чего автоматически осуществление данного полномочия вновь переходит к органу, делегировавшему полномочия; при этом не требуется издание дополнительного правового акта о факте обратной передачи (возврате) полномочия или внесение изменения в текст договора;

— передача полномочий «до востребования» их передающими органами государственной власти; здесь возврат полномочий происходит путем издания передавшим их органом исполнительной власти акта, оформляющего возврат определенных полномочий5.

В акте о делегировании должно быть отмечено, какое конкретно полномочие, какому органу и на какой срок делегируется; установлена невозможность передачи делегированного полномочия другому органу, а также определен порядок компенсации дополнительных материальных и финансовых затрат на реализацию делегированного полномочия6.

1 Собрание законодательства РФ. 2004. № 11, ст. 945.

2 Собрание законодательства РФ. 2003. № 40, ст. 3822.

3 Петроградская А.А., Чаннов С.Е. Делегирование полномочий муниципальных образований как форма межмуниципального сотрудничества // Практика муниципального управления. 2011. № 9. С. 57.

4 Там же. С. 58.

5 Конституция Российской Федерации: проблемный комментарий / отв. ред. В.А. Четвернин. М., 1997. С. 341.

6 Космачев Д.С. Институт делегирования нормотворческих полномочий в России // Вопросы экономики и права. 2009. № 10. С. 12.

Переданные полномочия считаются исчерпанными с момента обнародования правительством соответствующего нормативного акта. Базовые законы должны четко определяют цель и объем передаваемых законодательных полномочий также, как и принципы и критерии, которые должны быть соблюдены при их осуществлении.

Частичная передача нормотворческой компетенции одним государственным органом другому либо общественной организации неправомерна, за исключением тех случаев, когда возможность делегирования полномочий специально предусмотрена в законе или ином нормативно-правовом акте1.

Конституционный Суд РФ в Определении от 8 июня 2000 г. № 91-О, подчеркнул, что «вопрос о разграничении компетенции в области установления судебной системы однозначно решен самой Конституцией Российской Федерации. При этом не предполагается какое-либо делегирование полномочий Российской Федерации ее субъектам на основании договоров, поскольку на федеральном законодателе во всяком случае лежит обязанность самостоятельно определить перечень всех действующих судов, систему процессуальных инстанций и их компетенцию»2.

Детальная регламентация процесса делегирования, наличие множества условий и ограничений.

На уровне органов власти субъектов Российской Федерации и органов местного самоуправления, форма законодательного делегирования прав и обязанностей может носить обязательный ежегодный характер нормативного правового оформления путем внесения изменений в соответствующие акты. В особенности, данное обстоятельство связано с формированием бюджета на следующий календарный год и соответствующего юридического делегирования полномочий органам местного самоуправления. Так, статьей 35 Закона Нижегородской области от 18.12.2013 № 166-З «Об областном бюджете на 2014 год и на плановый период 2015 и 2016 годов»3 органам местного самоуправления делегируются права и обязанности со стороны субъекта Российской Федерации, изменяющие их компетенцию 12 законами Нижегородской области. Это свидетельствует о широкой практике делегирования прав и обязанностей на местах посредством формы нормативного правового закрепления.

Концепция развития законодательства в области федеративных отношений относит возложение полномочий на субъекты Российской Федерации, финансируемых за счет субвенций, к юридической делегации, и обосновывает юридическое делегирование как важнейший правовой механизм распределения компетенции между Федерацией и ее субъектами.

Компромиссным средством перераспределения компетенции между центром и регионами по предметам совместного ведения выступает юридическое делегирование федеральных полномочий.

Таким образом, любой орган государственной власти создается для выполнения определенных функций. Эти функции осуществляются в правовых и организационных формах. Для их реализации орган государственной власти наделяется определенными полномочиями. Объем таких полномочий, закрепленный в основном акте, следует рассматривать как первичный, или базовый. В связи с этим, прав В.А. Толстик, который утверждает, что делегирование обусловлено наделением полномочиями, однако в отличие от первичного, статусного, представляет собой вторичный акт, поскольку передать можно только то, чем обладаешь сам4.

Соглашаясь в основном с таким подходом, следует подчеркнуть, что делегирование полномочий заключается в передаче федеральным или региональным органам государственной власти уже разграниченных между ними полномочий. Таким образом, делегирование полномочий является компромиссным средством перераспределения компетенции, которая ранее была первично разграничена между центром и регионами.

1 Поленина С. В., Сильченко Н.В. Научные основы типологии нормативно-правовых актов в СССР. М., 1987. С. 34—35.

2 По запросу Правительства Республики Ингушетия о проверке конституционности части первой статьи 2, статей 5, 6, 7, 8, пункта 2 статьи 9, статьи 21 и пункта 4 статьи 23 Федерального закона «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации»: определение Конституционного Суда РФ от 8 июня 2000 гю № 91-О // СПС «Гарант».

3 Об областном бюджете на 2014 год и на плановый период 2015 и 2016 годов: закон Нижегородской области от 18 декабря 2013 г. № 166-З // Нижегородские новости. 2014. 15 января (начало); Нижегородские новости. 2014. 16 января (окончание).

4 Толстик В.А. К вопросу о юридической силе актов, принятых в рамках делегированных нормотворческих полномочий // Юрист. 2001. № 10.

ДИСКУССИЯ О ЗАКОНОДАТЕЛЬНОМ ДИСБАЛАНСЕ

Триалог о коллизионных проблемах законодательного дисбаланса

Предлагаемое читателю наименование нижеследующего материала не является стремлением к научной вычурности: оно отражает попытку «осовременить» принципы сократовского и платоновского поиска истины через совместное размышление. Речь идет о своеобразном опыте и необычном методе три- мерного рассмотрения феномена законодательного дисбаланса.

Подобного ряда практики иногда использует философия и вот как она характеризует такой подход: «Логический эксперимент в данном случае заключается в том, что участники, имея право голоса, могут озвучить любой аспект понимания исследуемой сущности. И, в конечном счете, важным является не некое доминирование в ходе этого совместного размышления, а поиск истины понимания, поиск реально значимого результата понимания1».

Три-мерное рассмотрение вызвано банальным обстоятельством — на защиту докторской диссертации по существующему порядку назначаются три официальных оппонента. Вот их совместные размышления при защите докторской диссертации С.А. Белоусова «Законодательный дисбаланс (доктрина, теория, практика)» и выносится на суд читателя.

Профессор В.М. Баранов:

В философии постоянно происходят интеграционные процессы, совершенствуется категориальный аппарат и немало философских понятий могут и должны найти и занять свое место в категориальных рядах теории государства и права. Именно в этом ключе действовал соискатель в ходе написания рассматриваемого диссертационного исследования. Категориальная пара «баланс — дисбаланс» играет немаловажную роль в развитии целого ряда естественных и гуманитарных наук, содействует концентрации внимания исследователей на важнейших моментах процесса развития сложных систем. Обнаружение нового знания в юриспруденции, а равно и в иных науках, возможно во многом благодаря именно междисциплинарному подходу, нахождению проблемных «зон» на стыке различных областей науки. В этом плане диссертант может без сомнения поставить себе в заслугу вполне удачную попытку внедрения категорий баланса и дисбаланса в понятийные ряды общей теории права.

Существует и, к сожалению, получило широкое распространение в правовой доктрине, практике, дидактике мнение — критиковать законодательство и его реализацию просто, выигрышно, ибо «бичевать» недостатки, дефекты, ошибки можно якобы без глубинного анализа и без предложений по их устранению. Это давнее и глубокое заблуждение. Должен констатировать — диссертация С.А. Бело-усова и опубликованные им работы доказывают вредность этого заблуждения, демонстрируют сложность представления отрицательного «пласта» законодательных дисбалансов, негативных аспектов законотворчества и правореализационных процессов.

Тематику исследования можно признать инновационной хотя бы потому, что до настоящего момента правоведение исходило из неточного посыла и продолжает во многом утверждать о некоей «непогрешимости» официального права, выражаемого преимущественно в законодательстве. Данная же работа, напротив, справедливо и своевременно обращает внимание на оборотную сторону «медали» — на проблему собственного несовершенства системы законодательства, наличие в ней деструктивных внутренних начал, расхождений в ее подсистемах и иных структурных элементах, в разбалан-сированности основных тенденций ее развития. При этом новаторски звучит идея автора о конструктивной роли дисбаланса в развитии законодательства, о системных параметрах разбалансированно-сти нормативно-правовой материи, о допустимости и даже желательности определенного уровня и форм законодательного дисбаланса.

Критический подход в оценке законодательства актуален как в науке, так и на практике. Напротив, некритичная оценка состояния действующего законодательства может породить, а зачастую и порождает множество разноплановых проблем. Интенсивное, непрекращающееся и имеющее тенденцию к ускорению развитие общественных отношений с необходимостью вызывает потребность в каждодневном пересмотре имеющихся законодательных предписаний, в проверке их на истинность или ложность со стороны юридической практики. Сбалансированность, истинность и эффективность

1 Залесный Р.А., Колмаков В.Ю., Хачатрян Г.Б. Триалог о справедливости или введение в теорию неопределяемых понятий // Современный моральный дискурс: коллективная монография / отв. ред. В.И. Иванов. Красноярск, 2015. Вып. 14. С. 84.

законодательства представляются категориями одного порядка, но разного угла зрения на проблему. Аналогично обстоит ситуация и с дисбалансом системы нормативных правовых актов.

Недостаточное внимание со стороны правоведения к проблемам общетеоретического отражения деструктивных начал в развитии и функционировании правовой сферы общественной жизни настоятельно требует не одного, а целого ряда, серии специализированных монографических исследований, направленных на восполнение пробелов в области познания теневого права, законодательного дисбаланса, ошибок в юридической практике и иных отклонений в правовой системе.

Проблема законодательного дисбаланса актуальна и в силу практической потребности в совершенствовании процедур правового мониторинга, особенно выявления дефектности нормативных правовых актов. Среди важнейших задач правового мониторинга, осуществляемого в отношении действующих нормативных правовых актов, образующих в своей совокупности вкупе с иными используемыми формами права состав законодательства, выступает не только оценка степени эффективности законодательства, выявление условий и факторов ее повышения, но и установление состояния сбалансированности (разбалансированности) нормативно-правовой материи. Кроме того, для планируемых и разрабатываемых актов актуален прогноз эффективности, а также будущего состояния сбалансированности законодательства. Следовательно, в основу понятийно-категориального фундамента правового мониторинга должны лечь категории эффективности и сбалансированности системы законодательства. Поддерживаю тезис соискателя об определении законодательного дисбаланса в качестве относительно самостоятельного предмета правового мониторинга.

В этой связи диссертационное исследование С.А. Белоусова представляется своевременным и нужным, теоретически и практически значимым. Автором предпринята попытка осуществления теоретико-правовой разработки содержания и оснований целостной концепции дисбаланса в российском законодательстве на основе системно-структурного и функционального подходов. В ходе исследования С.А. Белоусов раскрывает наиболее общие закономерности формирования, трансформации и преодоления законодательного дисбаланса, проводит поиск и дает обоснование средств предупреждения и устранения проявлений дисбаланса в нормативно- правовой материи.

Диссертация С.А. Белоусова — оригинальное исследование: автор неординарно рассматривает самые различные аспекты и проблемы законодательного дисбаланса. Заслугой диссертанта является и то, что в исследовании демонстрируется не просто и не только многомерность состояний разбалансированности в законодательстве, но и основные причины их возникновения, ряд внутренних и внешних противоречий, «болевых точек» социально-правовой действительности, детерминирующих нарушение баланса в системе нормативных правовых актов.

В теоретическом плане автором дана самобытная трактовка понятийно-категориального аппарата концепции баланса и дисбаланса в системе законодательства, сформулированы модели и даны определения ее ключевым понятиям.

Ознакомление с работой позволяет прийти к положительному выводу о наличии новизны в результатах исследования, выполненного диссертантом. Выносимые на защиту основные положения в целом состоятельны, надлежащим образом аргументируются. Научная новизна результатов работы С.А. Белоусова связана и с междисциплинарным подходом, который был использован автором при раскрытии темы. В диссертации применяются разнообразные методы познания в зависимости от исследуемых аспектов системы законодательства, практики и техники его совершенствования.

В качестве объекта диссертационного исследования автор выделил совокупность юридически значимых общественных отношений по обнаружению, предупреждению и пресечению процесса разбалансированности российского законодательства, а также сам феномен дисбаланса в системе российского законодательства (с. 12). Предметом работы выступают наиболее общие закономерности формирования, трансформации и устранения процессов разбалансированности в российском законодательстве, многофакторная детерминация данных процессов; понятие, признаки, формы и уровни законодательного дисбаланса, соотношение категории «законодательный дисбаланс» и смежных понятий общей теории права (с. 12—13).

Методологической основой исследования законодательного дисбаланса послужили материалистическая диалектика и вытекающие из нее общие принципы познания, системный и структурно-функциональные подходы, посредством которых в увязке с формально-логическим методом и были сформулированы авторские понятия — «законодательный дисбаланс», «формы и уровни законодательного дисбаланса», «положительный и отрицательный законодательный дисбаланс», «структурный и содержательный дисбаланс», «отраслевой и межотраслевой дисбаланс» и другие.

Рецензируемая диссертация выгодно отличается от многих работ по теории государства и права междисциплинарным характером, что выразилось и в разносторонней теоретической базе исследования. В качестве последней послужили работы ученых по философии, общей теории систем, экономической теории и ряда иных неюридических гуманитарных наук, теории государства и права, конституционного, административного, гражданского, трудового и иных отраслей права, посвященные вопросам системного видения социальных явлений, общенаучного значения категорий «баланс» и

«дисбаланс», понятия и сущности законодательства и его отдельных подсистем и элементов, понятия и видов дефектов нормативно- правовой базы, природы и содержания коллизий, информационной избыточности текстов нормативных правовых актов, состояний разбалансированности отдельных отраслей законодательства и их системных характеристик.

Работа состоит из введения, пяти глав, включающих в себя 17 параграфов, заключения, библиографического списка. Во введении удачно обосновывается актуальность, научная новизна, теоретическая и практическая значимость темы, избранной для диссертационного исследования, раскрываются цель, задачи, методология исследования.

Первая глава «Методологические основы исследования феномена законодательного дисбаланса», состоящая из двух параграфов, посвящена обстоятельному рассмотрению специфики применения категорий «баланс» и «дисбаланс» в отдельных науках, их междисциплинарного статуса и теоретико-методологического значения для юриспруденции. Также достаточно полно исследованы понятийные формы отражения законодательного дисбаланса в правоведении, раскрыты вопросы соотношения и взаимосвязи понятий «дисбаланс», «устойчивость и «изменчивость», «дефект», «асимметрия», «диспропорция», «несогласованность», «дисгармония», «информационная избыточность», «противоречие», «коллизия», «правовая экономия», «критика», «мера» в исследованиях системы российского законодательства.

Вторая глава «Законодательный дисбаланс: понятие, признаки и формы его проявления» состоит из пяти параграфов. В этой части работы раскрываются вопросы общетеоретического понятия законодательного дисбаланса, форм и уровней его проявления. Автором убедительно доказывается необходимость системного видения сложных форм выражения состояний разбалансированности нормативно-правовой материи, предлагается адекватная дефиниция центрального понятия диссертации, посредством анализа его основных характерных признаков. Специальному исследованию подвергается проблема баланса интересов и его отражения в системе права и системе законодательства. Заслуживают пристального внимания положения и выводы диссертанта о дисбалансе материального и процессуального законодательства в современных условиях постоянной трансформации правовой системы России. Оправданно ставится автором вопрос о необходимости теоретического осмысления проблемы сбалансированности системы права и системы законодательства.

В главе третьей «Принцип федерализма и его нарушение в российском законодательстве», подразделенной на четыре параграфа, исследуется феномен вертикальной разбалансированности системы российского законодательства, раскрывается специфика его трехуровневого строения, а также анализируется ряд наиболее типичных форм межуровневого дисбаланса.

В диссертации предлагается уточненная авторская модель вертикальной структуры современного российского законодательства. Следует согласиться с утверждением С.А. Белоусова о том, что горизонтальный срез системы законодательства в теории должен органично дополняться и сосуществовать с вертикальным строением системы законодательства. В вертикальном срезе законодательства отношения между элементами столь же сложны и неоднозначны, как и в горизонтальном.

Убедительно раскрываются основные направления влияния вертикального дисбаланса российского законодательства на его горизонтальную структуру. Заслуживает поддержки авторское предложение о необходимости разработки и принятия Федерального закона «Об обеспечении соответствия нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации федеральным законам».

Глава четвертая «Законодательный дисбаланс в механизме правового регулирования» включает в себя четыре параграфа, в которых скрупулезно и аргументированно дается соотношение понятий «дисбаланс в правовой системе» и «законодательный дисбаланс», анализируется правотворческая деятельность, которая как содействует процессу нахождения баланса в системе законодательства, так и продуцирует обратное его состояние в виде дисбаланса. Диссертант уделяет немало внимания и проблеме актов судебного толкования как средств преодоления законодательного дисбаланса.

Пятая глава диссертации «Дисбаланс российского законодательства и международного права» состоит из двух параграфов. В работе рассматриваются проблемы глобализации и международной интеграции, их воздействия на развитие современного российского законодательства, а также процесса унификации как средства обеспечения единства российского и международного права. В заключении автор работы формулирует выводы, рекомендации и предложения.

Материалы диссертационного исследования нашли отражение в 50 публикациях автора, в том числе в 5 монографиях, одна из которых опубликована в Австрии, и 29 статьях, изданных в рецензируемых журналах, входящих в перечень ВАК Минобрнауки России.

Диссертационное исследование С.А. Белоусова является научно-квалификационной работой, в которой на основании выполненных автором исследований содержатся теоретические положения, которые можно квалифицировать как решение крупной научной проблемы, важной задачи повышения эффективности деятельности органов государственной власти и местного самоуправления в сфере формирования и совершенствования системы российского законодательства, обеспечения в ней надлежащего уровня сбалансированности ее основных подсистем и элементов.

Считаю важным позитивным результатом диссертации (кстати, автор, видимо, в силу научной скромности даже в реферате своей работы этот момент не «отфиксировал») следующее обстоятельство. Показывая соотношение понятий «баланс» и «устойчивость», а также «дисбаланс» и «изменчивость» автор попутно, но очень весомо обеспечил «прирост» знаний в трактовке традиционных юридических категорий «стабильность» и «динамизм законодательства». Через взаимопереходы и взаимосвязи законодательного баланса с этими двумя ключевыми свойствами законодательства диссертанту удалось по новому «высветить» их творчески организующую роль, обнаружить ранее неизвестные «грани» их функционирования в реальном правотворческом и правореализационном процессе.

Диссертация стимулирует направления будущих исследований, открывает перспективы научного сотворчества. Примечательно, что автор (и это свидетельствует о культуре научной полемики) не претендует на бесспорность предлагаемых решений, рассматривает альтернативные варианты, четко формулирует вопросы, ответ на которые им не найден. Такой подход открывает новые горизонты темы, облегчает продолжение коллективного научного поиска.

Квалификационными признаками диссертации С.А. Белоусова являются существенная новизна в постановке и решении научной проблемы, высокая научная ценность и межотраслевой уровень полученных результатов исследования.

Еще ни одной правовой теории не удалось охватить все разнообразие юридического мира. Но если бы такие теории не рождались, правовой мир был бы беднее, и юридическая красота не успевала бы нам сверкнуть, прежде чем рассыпаться в вариациях и частностях. В диссертации С.А. Белоусова имеется немало удачных вариаций и частностей, которые при определенных условиях вполне могут перерасти в крупные научные направления.

«Неправильная теория, не натолкнувшаяся на противоречие, — писал Брауэр, — не становится от этого менее неправильной, подобно тому, как преступное поведение, не остановленное правосудием, не становится от этого менее преступным» (Клини С. Введение в метаматематику. М., 1957. С. 56— 57). Как официальный оппонент могу решиться на такую констатацию — вряд ли есть такое противоречие, которое способно опровергнуть, «опрокинуть» доктринальную концепцию докторского исследования С.А. Белоусова.

Может так статься, что теория автора начнет работать не как универсальная и всеобъемлющая, а как специальный прием, «особый язык» при анализе некоторых фрагментов юридической действительности. Со временем можно попытаться расширить область ее применения.

«Научный суд» последней инстанции — это не блестящий словесный аргумент, не солидно звучащий абстрактный принцип и даже не ясная логика или математика диссертации, а ее результат в реальном мире, востребованность практикой выдвинутых предложений и рекомендаций. В этом ракурсе докторская диссертация С.А. Белоусова отвечает самым высоким требованиям.

Положительно оценивая представленное к защите диссертационное исследование, следует в то же время отметить, что работа содержит ряд спорных или малообоснованных положений, отдельные недостатки, которые могут стать поводом для научной дискуссии. Результаты, достигнутые автором, были бы выше, если бы ему удалось избавиться от некоторых просчетов в замысле и исполнении работы.

1. Признавая самобытность и полезность предложенной диссертантом дефиниции законодательного дисбаланса, считаю необходимым выдвинуть некоторые дискуссионные аспекты определения этого феномена. Сомневаюсь, что ему присущ признак объективной обусловленности. Верно, конечно, что законодательство является отражением объективно сложившихся общественных отношений. Однако законодательный дисбаланс обусловливается и причинами субъективного характера. Объективно сложившиеся общественные отношения «преломляются» в законодательстве через сознание законодателя. Законодательство есть результат сознательной деятельности людей, участвующих в процессе нормотворчества, выражающий их субъективные взгляды. Поэтому разбалансиро-ванность может быть обусловлена причинами, прежде всего, и главным образом, субъективного характера. Речь идет о том, что «акценты» при раскрытии этого признака должны быть иными, «сдвинутыми» в сторону субъективизма.

Полагаю, что выделение диссертантом признака постоянства законодательного дисбаланса является ошибкой тактического плана. Признание за дисбалансом постоянства, по сути, отрицает существование баланса, и лишает юридическую науку и практику всякой надежды на его достижение. Не могу согласиться и с тем, что законодательный баланс рассматривается как процесс. Точнее в дефиниции законодательный дисбаланс представить как динамическое состояние. Кстати, автор и сам неоднократно (с. 54, 55, 72, 73, 91 ) оперирует состояниями законодательного баланса и дисбаланса.

Дефиниция содержит красивое, но уж очень «каучуковое» словосочетание — «критические значения неравновесия» в законодательстве. Вот лишь некоторые вопросы по поводу этого словосочетания — каковы условия и порядок определения значений неравновесия? В каких случаях последние будут выступать в качестве критических? Какие индикаторы могут свидетельствовать о достижении критических характеристик?

2. Диссертант в целом удачно «вскрывает» связи пары «баланс—дисбаланс» с близкими парными феноменами: «симметрия—асимметрия», «пропорция—диспропорция», «стабильность—изменчивость», «равновесность—неравновесность». Удивлен тем, что в этом ряду не оказалось пары «гармония—дисгармония». Эта «фигура умолчания» тем более непонятна, что это диалектически связанные юридические явления достаточно глубоко исследованы в докторской диссертации «Гармонизация российского законодательства (теория, практика, техника)» моего ученика, ушедшего из жизни в 45 лет, М.А. Пшеничнова (работа защищена в 2011 году и Саратовская государственная академия права выступила по ней ведущей организацией). Докторская диссертация М.А. Пшеничнова и опубликованные им работы в диссертации не упоминаются. Термины «гармония» и «дисгармония» диссертант многократно применяет, но в самой абстрактной форме, четкого общетеоретического применительно к законодательству различения «гармонии» и «баланса», «дисгармонии» и «дисбаланса» нет.

3. Стоит согласиться с автором в том, что баланс публичных и частных интересов не следует рассматривать в контексте их равенства (с. 156). Однако, отрицая данный подход, автор не формулирует собственную позицию относительно данной проблемы. Рассуждения о балансе частных и публичных интересов в основном сводятся к анализу их сбалансированности (разбалансированности) в отраслях права. Полагаем, что отраслевой подход здесь вряд ли приемлем, так как удовлетворение интересов субъектов нормами одной отрасли права компенсируется их ограничениями другой отраслью. К тому же для решения вопроса о балансе частных и публичных интересов целесообразно было бы обратиться к правоинтерпретационной практике Конституционного Суда РФ. Конституционный Суд Российской Федерации оперирует интересным и глубоким словосочетанием — «баланс конституционно защищаемых ценностей, публичных и частных интересов» (Российская газета. 2016. 27 января). Формула баланса защищаемых (а значит и адекватно закрепляемых) ценностей может и должна быть сформулирована максимально развернуто и предельно конкретно. Кстати, публичные и частные интересы разве не ценности сами по себе — почему Конституционный Суд России помещает эти феномены через запятую? Этот непростой вопрос также мог бы привлечь внимание диссертанта.

Но не только в этом дело. Конституционный Суд РФ неоднократно выражал в своих постановлениях следующую правовую позицию: «...защита конституционных ценностей предполагает, как это следует из статей 17 (часть 3), 19, 55 (части 2 и 3) и 56 (часть 3) Конституции Российской Федерации, возможность разумного и соразмерного ограничения прав и свобод человека и гражданина при справедливом соотношении публичных и частных интересов, без умаления этих прав, а значит, федеральным законом могут быть предусмотрены лишь те средства и способы такой защиты, которые исключают несоразмерное ограничение прав и свобод; соответствующие правоограничения оправдываются поименованными в статье 55 (часть 3) Конституции Российской Федерации публичными интересами, если они обусловлены именно такими интересами и способны обеспечить социально необходимый результат» (постановление Конституционного Суда РФ от 16 февраля 2016 года № 4-П; постановление Конституционного Суда РФ от 12 марта 2015 года № 4-П; определение Конституционного Суда РФ от 2 апреля 2015 года № 727-О; определение Конституционного Суда РФ от 5 марта 2014 года № 628-О; постановление Конституционного Суда РФ от 7 июня 2012 года № 14-П).

Таким образом, Конституционный Суд России, рассуждая о балансе интересов, использует для его обозначения выражение «справедливое соотношение частных и публичных интересов». Следовательно, баланс частных и публичных интересов есть не что иное, как их справедливое соотношение. Желательно, в ходе защиты услышать доктринальный комментарий диссертанта относительно этих правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации.

4. Одним из важнейших факторов, детерминирующих ряд опасных форм законодательного дисбаланса, как известно, выступает теневое право, являющее собой отрицательное проявление юридического плюрализма, специфическую форму неправа, опасную разновидность негативного неофициального права, представляющего собой находящийся в состоянии борьбы с официальным правом свод асоциальных обязательных, устанавливаемых самими участниками общественных отношений, предписаний, символов, ритуалов, жестов, жаргона, посредством которых регламентируются все этапы противоправной деятельности, образуется теневой правопорядок, охраняемый специальными морально-психическими, материальными и физическими санкциями.

В диссертации соискатель уклонился от этой проблематики. «Отторжение» проблемы теневого права присуще не только представителям нормативного подхода, но и убежденным сторонникам широкого понимания права. Налицо непонимание и недооценка этой проблемы и юридической наукой, и правовой практикой. Видимо и соискатель, не обнаружив достаточной смелости, решил обойти данную тему. В этом особая психологическая трудность «обрисовки» природы теневого права — заведомое неприятие самой темы и методологии анализа. Интересно то, что эта реакция зачастую оказывается одинаковой как у традиционно мыслящих правоведов, так и у нового либерально образованного поколения юристов, к коим я думаю можно причислить и диссертанта.

Высокозначимым признаком теневого права следует указывать проявление юридического плюрализма. Выдвигая этот признак, я исхожу из того, что государство не обладает исключительной мо-

нополией на право. Необходимо преодоление однозначной характеристики права лишь как продукта государственной власти. Следовательно, и система законодательства не представляет собой исключительно результат деятельности органов государственной власти. Процесс формирования и совершенствования законодательства сопровождается участием в нем множества субъектов, в котором государство является доминирующим, но далеко не единственным. По своим последствиям влияние теневого права на законодательство может быть, как сбалансирующим, так и напротив — дезорганизующим его систему или часть. Кроме того, небезынтересным представляется вопрос о гармонии взаимодействия теневого права и действующего законодательства. Возможно ли достижение некоего баланса в обществе между теневым правом и официально установленным в виде закона? Необходим ли подобный баланс? Или же общество обречено существовать в состоянии непреодолимой конфронтации между теневым правом и системой законодательства? Отмеченные нетрадиционные вопросы для отечественной юриспруденции не нашли своего отражения и в работе С.А. Белоусова.

Полагаю, что другие нормативные порядки могут рассматриваться в качестве права в полном и точном значении этого понятия. Пусть другого, но права. Наиболее распространенная трактовка правового плюрализма состоит в следующем: это ситуация, когда две или более юридические системы сосуществуют в одном социальном поле. Правовой плюрализм, как известно, развился в качестве научной концепции в противовес правовому централизму. «Правовой плюрализм глубоко укоренен в современных обществах, — подчеркивает К. фон Бенда-Бекманн и продолжает, — Мы не можем просто игнорировать его путем выделения государства и его законов как абсолютно уникальных и, по определению доминирующих институтов, никоим образом не сопоставимых с другими нормативными системами, такими как обычное право и социополитические институты, не опирающиеся на авторитет или поддержку государства и законов национального государства».

Еще более категорично высказался по этому поводу Г. Вудман: «Я прихожу к выводу, что существует множество видов права в дополнение к государственному, и что последнее часто является одной из составляющих в ситуации правового плюрализма в тех случаях, когда оно соблюдается населением, соблюдающим также и обычное право».

С учетом отмеченных доводов вопрос о гармонии сосуществования законодательства и теневого права не имеет однозначного и простого ответа. Если речь идет о механизмах «обычного права», о культурно-правовых нормах контактирующих или просто сосуществующих групп населения в рамках одного государства как особых формах теневого права, то эти нормы есть и, конечно, они не могут рассматриваться как «пережитки» и как угроза государственной легитимности. Следовательно, коллизии между этими нормами и официальным правом разрешимы. Для них применима политика согласования и даже благоприятствования другому праву.

Но есть иные весьма влиятельные группы теневых норм, которые выступают проявлением плюрализма регулирования, но при этом ни о какой интеграции и параллельном сосуществовании с официальным правом, законодательством речи вести нельзя. Речь идет о фактическом действии правового плюрализма, когда приходится констатировать определенную кризисность государства и его правовой системы не только как неработающей, но и как не имеющей универсальных механизмов правоприменения на всей территории страны и во всех слоях общества.

Эту дурную закономерность, негативную тенденцию можно выразить следующим полушутливым афоризмом: «Одно из двух: или закон в государстве, или государство «"в законе"«. Простая смена законодательства в этой ситуации не может привести к позитивным переменам, ибо эти нормы устойчивы и основаны на иных, чем официальное право, принципах.

Конфликт особенно очевиден в ситуации, когда в теневом варианте действуют нормы сообществ, крупных организаций, самым разнообразным образом объединенных группировок людей. Эти сообщества, организации, группировки создают свой корпус норм, который они не афишируют и обычно не стремятся публично навязать его кому-либо. Здесь я имею в виду не только преступное сообщество, не только организованные преступные группировки. Конфликт между этими нормами и официальным правом является необходимой чертой правового плюрализма, и политика интеграции невозможна. В рамках традиционного юридического подхода этот конфликт неразрешим, хотя бы потому, что доктрина пока «не замечает» этого феномена. Ускользает он и от внимания диссертанта. Анализ же эмпирического положения дел показывает, что в любом государстве внутри самых разных общественных образований существуют нормы и соответствующие им правовые порядки, не принадлежащие к единой системе официального права.

Требует также отдельных размышлений и проблема обратной детерминации, когда устойчивое состояние разбалансированности в системе законодательства продуцирует все новые и новые формы теневого права, которое стремится вытеснить из социального поля дефектные официальные правовые установления, заменить или подменить их.

Думается, что без общетеоретического осмысления обозначенных проблемных вопросов и весьма злободневных для современного российского общества авторская концепция законодательного дисбаланса предстает в недостроенном виде.

5. В работе не раскрыты многие технико-юридические дефекты оформления нормативных правовых актов, которые вызывают в итоге состояние разбалансированности законодательства. Комплексное многоплановое исследование юридической техники поистине открывает необозримые возможности для демонстрации единства правовой теории и практики. Юридическая техника — редкий феномен, где налицо сплав высокой юридической теории и сугубо прикладных практических проблем. В этом плане в диссертации С.А. Белоусова представлено достаточно по количеству и надлежащих по качеству общетеоретических положений и утверждений. Однако далеко не все из них нашли выход в практическую плоскость, что во многом я связываю с недостаточным вниманием автора к ряду проблемных вопросов юридической техники. Соискатель упускает из виду анонсированную им модель многосложного состояния разбалансированности в законодательстве и расфокусирует свое внимание в ходе анализа отдельных технико-юридических прием и средств при раскрытии отдельных дефектов и ошибок в правотворческой деятельности. Тем самым изначально заявленная идея о дисбалансе как сложном процессе, имманентно присущем системе законодательства, не получает продолжения при рассмотрении технико-юридической стороны проблемы. Косвенно справедливость моего упрека подтверждается и выбранным автором названием — в подзаголовок диссертации просто «напрашивается» всего одно понятие «техника», ибо «доктрина» и «теория» по сути неразличимы.

6. Следует указать на определенную противоречивость и недостаточную аргументированность позиции автора по вопросу о соотношении понятий «разбалансированность» законодательства и «дефектность» нормативных правовых актов. При этом проблема мониторинга дефектных нормативных правовых актов является важным средством в выявлении тех или иных форм как уже ставшего состояния дисбаланса законодательства, так и в предупреждении, профилактике еще только формирующегося. На мой взгляд, эффективность законодательства должна рассматриваться через своеобразную антихарактеристику — посредством исследования дефектов, изъянов, ошибок в нормативно-правовом материале. Одной из задач подобного мониторинга по логике работы соискателя должны выступать поиск и обнаружение не просто отдельных дефектов нормативного правового акта или их группы, а именно состояние становящегося или находящегося в зрелой стадии развития законодательного дисбаланса. Как следствие, представляется логичным увидеть в концепции диссертанта уточнение теоретических знаний и накопленного практического опыта в сфере проведения правового мониторинга в виде ряда системных предложений по установлению различного рода состояний дисбаланса в системе законодательства. Этой цели способствовало бы четкое определение научно-практических критериев различения дисбаланса от единичных дефектов нормативного правового акта или суммативной группы подобных дефектов. Думается, что в данном направлении предлагаемая автором общетеоретическая модель законодательного дисбаланса нуждается в доработке и уточнении. В ходе защиты хотелось бы получить от диссертанта более весомые доводы в пользу общетеоретического размежевания понятий «дефект» и «дисбаланс» в юриспруденции и услышать, что именно дает его концепция законодательного дисбаланса для практики мониторинга дефектности нормативно-правового материала.

7. Остается сожалеть, что диссертант неосновательно «соединил» в один раздел с «нормативной основой» (с. 15) и не представил в качестве отдельного «сегмента» работы эмпирическую базу своего исследования. Парадокс состоит в том, что эмпирическая основа у диссертации есть и весьма солидная, что далеко не всегда присутствует в общетеоретических исследованиях, но она рельефно не «вычленена». Хотелось бы, в частности, узнать: какой видится диссертанту роль различного рода социологических опросов и экспертных исследований в решении проблем сбалансированности либо разбалансированности действующего российского законодательства? Могут ли они служить индикаторами происходящих изменений и в какой степени получаемые результаты могут считаться реально отражающими правовую действительность. Это необходимо сделать, поскольку иногда в диссертации неявно смешивается дисбаланс в законодательстве с дисбалансом в экономике, политике, культуре, демографии. Например, мы полагаем, что проблемы международных санкций в отношении России связаны, в первую очередь, не с дисбалансом российского и международного права, а с расхождением экономических и политических интересов различных государств.

Желательно, чтобы в ходе защиты диссертант «скомпоновал» обнаруженные и проанализированные эмпирические факты и тем самым показал членам диссертационного совета практическую значимость своих выводов, обобщений, тезисов, продемонстрировал возможности востребованности законодателем его предложений. Феликсу Коэну принадлежит любопытное суждение: «теории, в которые мы верим, мы называем фактами, а факты, в которые мы не верим, — теориями». Думаю, у теории С.А. Белоусова есть реальный шанс считаться и называться фактом, но для этого надо «проявить» эмпирику докторского исследования.

8. Ни в диссертации (а это 425 машинописных страниц), ни в автореферате работы (56 страниц) ни разу не упоминается Свод законов Российского государства. Я убежден, что без достижения этой глобальной правовой цели невозможно получить приемлемый уровень баланса действующего отечественного законодательства. Мощный единый целевой ориентир для законотворчества и правореа-

лизации в форме Кодекса кодексов мог бы значительно ускорить и облегчить устранение большинства факторов исследуемого дисбаланса. Не просто о неэффективности, досадном тактическом организационно- управленческом просчете, дисбалансирующем моменте, а о значительной политико-юридической и морально- психологической вредности следует вести речь тогда, когда стратегическая законотворческая цель — создание Свода законов государства — вдруг исчезла из правового поля без достижения и без объяснения причин случившегося. То, что это была стратегическая цель для государства и гражданского общества, сомневаться не приходится.

Высшая политическая власть, крупные и влиятельные институты гражданского общества в России выдвигают множество самых разных амбициозных проектов, ставят неординарные правовые эксперименты. Далеко не все из них реальны и необходимы не только в ближайшей, но и в отдаленной перспективе.

В этой связи мне непонятно, почему из числа этих проектов исчезла первостепенная юридическая задача — создание Свода законов Российского государства. Неудачные попытки создать Свод законов СССР, своды законов союзных республик не означают невозможности многоотраслевой кодификации. По всей видимости, нужна новая схема Свода законов государства, новые, может быть, несколько упрощенные принципы его формирования. Речь идет о поиске инновационной техники электронной полномасштабной систематизации действующего в России законодательства. Может, не стоит в доктрине, да и в правотворческой практике столь жестоко «разводить» инкорпорацию, консолидацию, кодификацию: мыслима «монтировка» в единое самостоятельное целое отдельных элементов различных видов упорядочивания нормативных правовых актов. «Фигура умолчания» относительно Свода законов Российского государства на федеральном уровне быстро перешла и на региональный уровень — за редким исключением (Республика Башкортостан) не предпринимается никаких мер по созданию Собраний или Сводов законодательства субъектов Федерации.

Я не стану напоминать о ходе событий после принятия 6 февраля 1995 года Указа Президента Российской Федерации № 94 «О подготовке к изданию Свода законов Российской Федерации»1. Отмечу лишь, что кроме официального «выражения намерений», заметных подвижек в подготовке Свода законов Российской Федерации не произошло, и фактически Указ главы государства был «торпедирован». В итоге появился Указ Президента Российской Федерации от 28 июня 2005 года № 736 «Об изменении и признании утратившими силу некоторых актов Президента РСФСР и Президента Российской Федерации», где в пункте 20 решение о подготовке к изданию Свода законов Российской Федерации признано утратившим силу2.

Считаю, что диссертант не должен был обходить эту острейшую и имеющую непосредственное отношение к теме его диссертации проблему и хотя бы в общих чертах «обрисовать» взаимообусловленность подготовки и принятия Свода законов Российской Федерации с существующим и будущим состоянием дисбаланса законодательства.

Текст диссертации не лишен отдельных технических дефектов. Так, на с. 74 диссертации автор ссылается на постановление Пленума ВАС РФ от 12 октября 2006 года № 55 «О применении арбитражными судами обеспечительных мер» и в сноске указывает, что оно не было официально опубликовано. Между тем, в списке литературы (п. 113) указывается, что данный акт официального толкования опубликован в № 12 Вестника Высшего арбитражного суда Российской Федерации за 2006 год. Имеют место и другие технические погрешности, например, отсутствует единство в техническом выделении признаков дисбаланса (параграф 2.1). На с. 402 диссертантом приводится доктринальная позиция Г.М. Лановой о невозможности международного права быть единым экстерриториальным регулятором, но сноска отсутствует.

Изложенные замечания и предложения носят характер научной полемики и не снижают в целом положительную оценку докторского диссертационного исследования С.А. Белоусова.

Содержание автореферата соответствует основным положениям диссертации.

Диссертационное исследование С.А. Белоусова на тему: «Законодательный дисбаланс (доктрина, теория, практика)», представленное на соискание ученой степени доктора юридических наук по специальности 12.00.01 (теория и история права и государства; история учений о праве и государстве) представляет собой самостоятельную научно-квалификационную работу, отвечающую требованиям постановления Правительства Российской Федерации от 24 сентября 2013 года № 842 «О порядке присуждения ученых степеней» к диссертациям на соискание ученой степени доктора юридических наук.

Белоусов Сергей Александрович вполне заслуживает присуждения искомой ученой степени доктора юридических наук по специальности 12.00.01 (теория и история права и государства; история учений о праве и государстве).

1 Собрание законодательства РФ. 1995. № 7, ст. 509.

2 Собрание законодательства РФ. 2005. № 28, ст. 2865.

Соискатель С.А. Белоусов:

Прежде всего, хотелось бы поблагодарить моего уважаемого официального оппонента, доктора юридических наук, профессора, заслуженного деятеля науки РФ Владимира Михайловича Баранова за столь положительную оценку моего исследования и весьма ценные замечания.

В отзыве уважаемого оппонента в качестве первого замечания высказано определенное сомнение в необходимости теоретического выделения в рамках дефиниции законодательного дисбаланса такого признака как его объективная обусловленность. Владимир Михайлович резонно обращает внимание и на наличие субъективного фактора в процессе детерминации законодательного дисбаланса, что объясняется тезисом о формировании законодательства в ходе и посредством сознательной деятельности людей. Ввиду этого уважаемый оппонент отмечает доминирование причин субъективного характера в формировании состояний разбалансированности законодательства.

Такая позиция представляется нам достаточно четкой и во многом оправданной. Однако, на наш взгляд, процесс детерминации законодательного дисбаланса все же глубоко диалектичен, где комбинация факторов весьма сложна, а вопрос о доминировании объективных или субъективных факторов не имеет однозначного ответа. При этом развернутый ответ на данный вопрос нами был уже дан в ходе ответов на отзыв на автореферат Владимира Михайловича Сырых.

Уважаемый оппонент также высказал свои сомнения по трактовке законодательного дисбаланса как процесса, предложив понимать его как динамическое состояние. Однако, на наш взгляд, в таком подходе есть некоторое противоречие. Термин «динамическое» не исчезает, то есть оппонент не возражает против такой характеристики законодательного дисбаланса как его динамизм, постоянная изменчивость его состояния, а это ли не есть процесс? Думается, что разница наших позиций все же не столь существенна. Кроме того, в словарях процесс традиционно определяется как последовательная смена явлений, состояний, изменений в развитии чего-либо. Согласимся с тем, что характеристика последовательный не вполне уместна в описании природы и сущности законодательного дисбаланса. Более детальное пояснение на данный вопрос были даны мною при ответе на отзыв Инны Сергеевны Барзиловой.

В своем отзыве Владимир Михайлович заостряет внимание на необходимости пояснения в авторской дефиниции законодательного дисбаланса фразы «критические значения неравновесия в законодательстве». Речь идет о критических значениях неравновесия в законодательстве, которые создают препятствия в правовом регулировании общественных отношений и существенно снижают потенциал поступательного развития всей правовой системы. Уже поэтому они именуются критическими, ибо вызывают существенную перестройку системы законодательства в качестве ответной адаптивной реакции или же приводят к существенным сбоям в его работе. Примером критического значения неравновесия в российском законодательстве можно назвать ситуацию недалекого прошлого, когда процессуальное законодательство существенным образом отставало от кардинально модернизированного материального права, что создавало серьезные перебои в действии законов, а в итоге повлекло, правда с запозданием, коренную трансформацию процессуального права.

Второе замечание уважаемый оппонент сводится к указанию на отсутствие в настоящей диссертации четкого общетеоретического разграничения категориальных пар «гармония — дисгармония» и «баланс — дисбаланс».

Согласимся с уважаемым оппонентом в необходимости различения отмеченных теоретических конструкций в государственно-правовых исследованиях. Действительно в рамках проведенного мною диссертационного исследования понятия «гармония» и «дисгармония» не получили развернутого анализа, хотя и были затронуты на следующих страницах диссертации — 22, 76, 78, 97, 120 и других. С учетом выбранных методологических установок основной акцент был сделан на сопоставлении категориальных пар — «баланс — дисбаланс», «устойчивость — изменчивость», «симметрия — ассимет-рия». Понятия гармонии и дисгармонии имеют свои корни в науке эстетики, науки о прекрасном, что все же несколько отдаляет нас от других более важных параметрах описания законодательного дисбаланса.

Отдавая дань должного наработкам ученика глубокоуважаемого оппонента М.А. Пшеничного по проблеме гармонизации законодательства, все же предпочтем иные категориальные пары при сопоставлении их с понятиями «баланс — дисбаланс». Термин «гармонизация» имеет эстетическую окраску и производен от слова «гармония», означающего соразмерность, красоту, полноту чего-либо. Нам представляется менее выигрышным использование категории эстетики при рассмотрении общетеоретических вопросов упорядочения системы нормативно- правовых актов.

В юридической науке (как в отечественных, так и в зарубежных исследованиях, посвященных унификации и гармонизации) в большинстве случаев не проводится достаточно точного разграничения понятий «унификация» и «гармонизация». Нередко указанные понятия рассматриваются как тождественные. Словарь иностранных слов содержит следующую трактовку этого термина: «гармонизация» — согласованность, стройность в сочетании чего-либо (Словарь иностранных слов / Научн. ред. А.Г. Спиркин и др. — М.: Русский язык, 1983. С. 111).

Под гармонизацией права принято понимать «процесс, направленный на сближение права различных государств, на устранение или уменьшение различий».

В рамках третьего замечания уважаемый оппонент Владимир Михайлович Баранов критикует авторский подход к рассмотрению проблемы баланса частных и публичных интересов в российском законодательстве, отмечая его излишнюю отраслевую направленность. В подтверждение своих доводов Владимир Михайлович вполне обоснованно ссылается на практику Конституционного Суда РФ. Подобное замечание весьма ценно, ориентирует меня на дальнейшую продуктивную работу по данному весьма сложному вопросу. При этом ряд положений был изложен в актах Конституционного Суда РФ уже после окончательного завершения мною работы над диссертационным исследованием. Безусловно, позиция Конституционного Суда РФ будет мной тщательным образом проанализирована. Однако уже сейчас могу с уверенностью утверждать, что мое понимание проблемы баланса частного и публичного в законодательстве будет существенным образом скорректировано с учетом столь значимых результатов юридической практики. Не применим заметить, что на с. 73 диссертации нами все же отмечается популярность тематики баланса интересов в праве и правосудии, что объясняется особой частотой употребления этого термина в судебной практике как высших судебных инстанций, так и нижестоящих судов. Изобилует употреблением понятия баланса интересов, к примеру, Конституционный Суд РФ в своих многочисленных постановлениях и определениях.

Соглашаясь с мнением уважаемого оппонента, подчеркнем, что используемое Конституционным Судом РФ выражение «баланс конституционно защищаемых ценностей, публичных и частных интересов» заслуживает самого пристального внимания в контексте государственного правового исследования проблем законодательного дисбаланса. При этом ценностный подход к анализу сбалансированности российского законодательства мною использован лишь отчасти, что также станет предметом моих будущих изысканий. Кроме того, безукоризненна критическая позиция Владимира Михайловича в отношении перечисления в указанном выражении Конституционным Судом РФ ценностей и интересов через запятую. Признаю правоту многоуважаемого оппонента в задаваемом им риторическом вопросе — публичные и частные интересы разве не ценности сами по себе? Ответ очевиден — конечно же, они являются важнейшими общесоциальными и общеправовыми ценностями.

Также Владимир Михайлович в своем отзыве обращает внимание и на другую конструкцию, активно применяемую в своих актах Конституционным Судом РФ. Речь идет о выражении «справедливое соотношение частных и публичных интересов». На мой взгляд, трактовка баланса частных и публичных интересов через столь оценочную категорию, коей является «справедливость» скрывает в себе ряд проблем. Во-первых, само понятие справедливости не имеет четкого категориального раскрытия ни в юриспруденции, ни в юридической практике, ни в общефилософской литературе. Сей факт усложняет и не без того весьма непростую проблему баланса частных и публичных интересов, запутывает ее еще больше, не позволяет найти четких критериев определения должного баланса частных и публичных интересов. По моему мнению, баланс частных и публичных интересов предопределяется, в первую очередь, уровнем социально-экономического и политического развития российского общества, а не столь абстрактной и сложно наполняемой единым, общепризнанным содержанием категории «справедливость». Во-вторых, само понимание справедливости в обществе не является раз и навсегда данным, оно трансформируется вслед за развитием самого социума. При этом само общество предстает как сложно структурированное образование, включающее в себя различные группы, классы, страты и иные объединения людей. В этих группах имеется свое собственное понимание справедливости порой весьма отличное от трактовки других слоев, классов, страт. Выведение общей конструкции справедливости представляется практически недостижимой целью. В итоге, использование понятия справедливости в установлении баланса частных и публичных интересов создает определенную угрозу, выражающуюся в возможности произвольного толкования данного баланса через весьма вольно толкуемую справедливость. Нечеткость данного критерия нахождения баланса интересов в обществе не позволяет нам признать позицию Конституционного Суда в данном вопросе верной и обоснованной.

В диссертации нами был избран отраслевой подход к общетеоретическому моделированию баланса частных и публичных интересов неслучайно. На мой взгляд, это позволило все же перевести проблему в более конкретную плоскость, ибо в рамках отдельных отраслей права специфика рассматриваемого баланса весьма явственна. Как мне представляется, вывести общую модель сбалансированности интересов в законодательстве означает пойти по пути упрощения проблемы, ее излишнего абстрагирования. По крайней мере, отраслевой анализ позволил избежать неких общих фраз, сводимых к самым общим рассуждениям не основанном на конкретном законодательном материале. В противном случае, возможно прийти к выводам схожим к критикуемой позиции Конституционного Суда РФ.

В четвертом замечании уважаемый диссертант ставит перед диссертантом столь значимые и важные для темы диссертационного исследования вопросы, как: возможно ли достижение некоего баланса теневого права и официального установленного законом в обществе; необходим ли подоб-

ный баланс или же общество обречено существовать в постоянной непреодолимой конфронтации между теневым правом и официальным законодательством?

Соглашусь с критической оценкой Владимира Михайловича в отношении данного упущения в моей диссертации. Действительно, в работе мною отдельно не выделяется и не рассматривается проблема баланса между теневым правом и российским законодательством. Столь новаторская и, безусловно, важная проблема для отечественной юриспруденции блестяще поставлена в целом ряде работ уважаемого оппонента. В своей диссертации я не дерзнул замахнуться на ее анализ, но с превеликим удовольствием готов и присоединяюсь к ее обстоятельному пониманию в версии Владимира Михайловича. Здесь считаю делом бессмысленным, безнадежным и контрпродуктивным любую попытку подвергнуть сомнению предложенную глубокоуважаемым оппонентом развернутую концепцию теневого права и его взаимосвязи с правом официальным, преимущественно закрепленным в форме закона, законодательства. Могу лишь по поставленным передо мной в отзыве вопросам присоединиться к его столь авторитетной точке зрения, согласно которой вопрос о гармонии сосуществования законодательства и теневого права не имеет однозначного и простого ответа. Абсолютно верным представляется тезис о том, что теневое право само по себе не представляет некоего однородного, четко структурированного и цельного образования норм, оно весьма противоречиво и разнообразно по своему содержанию и форме. Ввиду этого безоговорочно признаю полную правоту Владимира Михайловича в его глубоко диалектичном понимании сложных взаимосвязей теневого права и права официального. Присоединяюсь к его позиции о том, что в отношении механизма «обычного права», культурно-правовых норм сосуществующих групп населения в рамках одного государства как особых форм теневого права, то эти нормы не могут и не должны рассматриваться как «пережитки» и как угроза действующей системе законодательства. Таким образом, Владимир Михайлович в очередной раз прав, что коллизии между этими нормами и официальным правом разрешимы. А, следовательно, для них применима политика согласования и даже благоприятствования другому праву.

В отношении же иных котрпродуктивных, весьма разрушительных форм теневого права для общества в целом, коими выступают нормы криминальных сообществ и организаций, то конфликт между таким теневым правом и действующим законодательством носит антагонистический и непреодолимый характер. В таком случае баланс между теневым правом и законом невозможен, одно постоянно стремиться уничтожить другое образно говоря. Официальный правопорядок имеет своей целью минимизацию распространения и развития подобного криминального теневого права, минимизацию негативных последствий его действия, ибо как, известно, абсолютное искоренение преступности невозможно. Покуда будет существовать официальный закон, столь же долго будет существовать и сообщество определенных лиц, стремящихся его нарушить и заменить на свое право «в законе».

В целом же в диссертации концепция теневого права все же была нами затронута, хоть и вскользь при обосновании актуальности темы исследования. Так, на с. 6-7 мною со ссылками на монографию Владимира Михайловича «Теневое право», опубликованную в Н. Новгород еще в 2002 году, которую я не мог обойти своим вниманием, подчеркивается: «...дестабилизация экономической ситуации совместно с разбалансированностью и невысокой эффективностью российского законодательства во многом способствует установлению и развитию в обществе альтернативных официальному праву регуляторов общественных отношений, что существенно снижает его авторитет, создает дополнительные угрозы для правопорядка. Одним из таких альтернативных регуляторов в современной России выступает теневое право». С сожалением, лишь могу заметить, что в диссертации я не в полной мере использовал столь оригинальные и глубокие наработки уважаемого оппонента в русле избранной темы, но я этот недостаток обязательно исправлю в дальнейшем.

Также уважаемый оппонент в своем отзыве указывает на недостаточное внимание в работе к проблеме технико-юридических дефектов оформления нормативных правовых актов, что вызывает в итоге состояние разбалансированности законодательства.

Отчасти следует согласиться и с данным замечанием. В свое оправдание отмечу, что все же в работе имеется специальный параграф в рамках главы четвертой, который так и называется «Законодательный дисбаланс и правотворчество: негативные формы проявления и технико-юридические способы их устранения» (с. 327 — 347 диссертации). Забегая вперед, оговорюсь, что данное замечание во многом перекликается с замечанием другого уважаемого оппонента Юрия Геннадьевича Ар-замасова и оно вполне резонно.

Теория юридической техники столь масштабна и разнообразна по своему содержанию, структуре, значимости для юридической деятельности, что охватить в одной работе все нюансы технико-юридических условий, факторов и средств, увязанных с проблемой законодательного дисбаланса не представляется возможным. И уже ввиду этого моя работа просто обречена на отдельные упущения в данной весьма широкой сфере государственно-правовых исследований. Моя скромная попытка выделить наиболее значимые, узловые моменты в технико-юридическом сопровождении процесса формирования и последующего преодоления законодательного дисбаланса вряд ли безупречна, но все же, на мой взгляд, вполне аргументирована и жизнеспособна.

Так, в диссертации было уделено внимание проблемам языка права, юридической терминологии и ее упорядоченности в качестве важнейших факторов и средств обеспечения надлежащего уровня сбалансированности российского законодательства. При этом терминологические погрешности в правотворчестве порождают дисбаланс не только в законодательстве, но и в правоприменении. Отдельно внимания удостоился такой технико-юридический прием, как конкретизация (детализация) нормативных положений. Идейно-тематическая и проблемная детализация законодательного акта способствует избеганию излишней абстрактности, снижающей практический эффект правового регулирования. Здесь, однако, необходимо соблюдать баланс, ибо чрезмерная детализация бывает также вредна, как и обобщенность темы, поскольку может в свою очередь привести к казуистичности акта, его «разбуханию», что также оказывает негативное влияние на эффективность правового регулирования.

Системный характер правотворческой деятельности и ее должный уровень технико-юридического оснащения следует рассматривать, с одной стороны, как необходимое и важнейшее условие ее эффективности, а с другой — как детерминанту сбалансированности внутри законодательства, появляющегося в его результате. Существенным образом на сбалансированность законодательства влияет соблюдение при принятии даже каждого отдельного документа правил юридической техники. Перспективность исследования данной категории для теории и практики подтверждается тем, что практически все ученые, посвятившие свои работы проблемам правотворчества, в той или иной степени затрагивали и вопросы юридической техники. При исследовании проблем правотворчества (правотворческих ошибок, технико-юридических дефектов и т. п.) особое значение имеет выявление их причин. При этом принципиально важным представляется даже не столько их детальная характеристика, сколько природа, сущность данных причин — субъективная или объективная. Это объясняется тем, что, разрабатывая рекомендации повышения качества правотворческой деятельности, необходимо, прежде всего, определить в каждой конкретной ситуации, является ли законодательный дисбаланс, образовавшийся в ее результате, сознательным (то есть субъективным) либо возник помимо воли правотворцев (то есть носит объективный характер).

Следующий технико-юридический прием, который также нашел отражение в диссертации и при этом обладает большим потенциалом в деле борьбы с законодательным дисбалансом, — это включение в нормативные правовые акты такой составляющей, как преамбула.

Как мощнейший инструмент законодательной техники была рассматрена и кодификация российского законодательства. Ее знаковую роль в придании системности разрозненному массиву нормативных правовых актов в условиях переходного периода, переживаемого Россией, отмечает и Владимир Михайлович Баранов, отдавая приоритет крупным, полноценно регулирующим большие сферы общественных отношений кодификационным актам, принятым в размеренном порядке, перед многочисленными частными законами (См.: Баранов В.М. Кодекс среди законов // Право и экономика. 2002. № 2. С. 3.). Это обусловливается определяющим качеством кодифицированных актов — способностью становиться опорным, устойчивым элементом правовой системы. С точки зрения интересов нашего исследования, кодификация законодательства как направление правотворчества, результатом которого становится появление базовых, системообразующих законов в основных сферах правового регулирования, должна расцениваться как одно из наиболее перспективных направлений борьбы с законодательным дисбалансом.

Другой методикой правотворческой техники, изначально нацеленной на создание сбалансированного законодательства, выступает принятие модельных законов.

В целом же баланс в законодательстве возможен только на основе соблюдения в процессе правотворчества требований объективной обусловленности, научной обоснованности, системности (включая такие методы и инструменты, как создание банка идей законопроектов, прогнозирование, планирование, использование концептуального подхода), а также при неукоснительном следовании выработанным наукой и апробированным практикой правилам юридической техники. Подобный подход позволил разработать в диссертации конкретные технико-юридические рекомендации по устранению негативных проявлений законодательного дисбаланса и предотвращению возникновения его в будущем.

В качестве таких рекомендаций были предложены отдельные технико-юридические способы и приемы, такие как: соблюдение требований, предъявляемых к формальной и содержательной сторонам юридических норм (четкость, ясность и доступность для восприятия языка закона, баланс абстрактного и конкретного, своевременность принятия норм, прозрачность данного процесса), включение в текст нормативных правовых актов преамбул, принятие модельных законов, конкретизация отдельных норм, кодификация законодательства в целом либо определенной его сферы. Каждый из вышеперечисленных приемов (способов) направлен на решение самостоятельной проблемы, в своей же совокупности они способны оказать системообразующее влияние на улучшение качества законодательства в целом.

Следующее замечание Владимира Михайловича сопряжено с указанием на определенную противоречивость и недостаточную аргументированность позиции автора по вопросу о соотношении по-

нятий «разбалансированность» законодательства и «дефектность» нормативных правовых актов. При этом проблема мониторинга дефектных нормативных правовых актов является, по справедливому мнению оппонента, важным средством в выявлении тех или иных форм как уже ставшего состояния дисбаланса законодательства, так и в предупреждении, профилактике еще только формирующегося.

Имею некоторую смелость частично не согласиться с таким замечанием глубокоуважаемого оппонента в виду следующих обстоятельств.

В диссертации мною отмечается (с. 4), что в последнее время анализ состояния российского законодательства достаточно часто сопровождается использованием терминов «несогласованность», «диспропорция», «противоречивость», «несистемность», «неполнота», «дефектность», «кризис» и т. п. Подобная терминологическая практика несколько бессистемна и сама по себе довольно противоречива. Подобный недостаток я в своей работе попытался преодолеть, в том числе и посредством разграничения категорий «дефект» и «дисбаланс» в отношении характеристики системы российского законодательства (с. 62 — 72 диссертации). В сжатом виде по данной проблеме мною сделаны следующие выводы.

В исследованиях феномена дефектности юридической материи основной вектор проблемы направлен на анализ отдельных его видов — в отношении конкретной отрасли законодательства, группы юридических средств, институтов права. Системный же подход к рассмотрению правовых дефектов в юридической науке применяется не столь часто.

При этом необходимо учитывать тот факт, что в содержательном плане дефектным является, как правило, не сам нормативный правовой акт, а его отдельные предписания или их группа, что делает термин «дефектный нормативный правовой акт» небесспорным. В целом же соотношение дефектного нормативного акта и дисбаланса законодательства видится следующим образом. Во- первых, не всякий дефектный нормативный правовой акт вызывает состояние дисбаланса в законодательстве, что зависит от масштаба его дефектности, положения в иерархии структуры законодательства, от длительности действия и других параметров. Во-вторых, законодательный дисбаланс представляется более широкой теоретической конструкцией, отражающей глобальное явление в правовой действительности, характеризующееся множественностью форм своего выражения на различных уровнях и в различных подсистемах законодательства. Кроме того, законодательный дисбаланс зачастую обнаруживает себя не в рамках отдельного нормативного правового акта, а в нарушении предметных, функциональных, иерархических связей целого ряда таких актов. Однако этим различия между категориями дефект и дисбаланс применительно к нормативно- правовой материи не ограничиваются.

В юридической литературе высказано достаточно оригинальное мнение о том, что дефектность есть закономерно возникшее в течение длительной истории свойство российского законодательства, а не спонтанно, случайно возникшее его состояние (См.: Зуев О.М. Юридически дефектные нормативные правовые акты в системе источников права: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2011. С. 8—9.).

В отношении данного утверждения заметим, что приписывать всей системе законодательства свойство дефектности несколько ошибочно и нецелесообразно. Здесь более уместно использовать категорию системного дисбаланса законодательства, отражающую такую степень его разбалансиро-ванности, при которой рассогласование, противоречия и диспропорции пронизывают значительную и (или) центральную часть системы нормативных правовых актов. Однако в состоянии длительного системного дисбаланса законодательство существовать и функционировать не может. Оно достаточно быстро сменяется либо коренной «ломкой» всей нормативной базы, либо поступательной трансформацией ее отдельных частей.

Наибольшего же внимания в рамках настоящей работы заслуживает именно общетеоретический подход к рассмотрению проблемы юридических дефектов. Одним из инициаторов специального исследования вопроса о дефекте юридических явлений на уровне общей теории права в свое время выступил Н.А. Власенко. Свои усилия ученый сосредоточил на явлении дефектности в системе права, опираясь на логико-структурный подход (См. Власенко Н.А. Логико-структурные дефекты системы советского права // Правоведение. 1991. № 3. С. 21—26). Круг дефектов системы права автор не стал ограничивать степенью их значения для правового регулирования, определив дефекты как всякое нарушение, деформацию логико-структурного построения и развития системы права, ее элементов или правовой формы.

Н.А. Власенко предложил выделять в теории права в качестве отдельных видов дефектов антиномии в праве, излишнее дублирование нормативно-правовых предписаний; пробелы в праве, нерациональное структурное расположение норм, изъянов юридических конструкций и др. Одновременно автор совершенно обоснованно отметил, что «противоречивость норм всегда была и остается одной из наиболее серьезных и «агрессивных» деформаций системы права, ибо она покушается на ведущее, основное качество права — быть системным, гармоничным социальным регулятором общественных отношений. Противоречивые правила при появлении юридических фактов приводят к столкновению, коллизии норм, что не только усложняет правоприменительный процесс в каждом конкретном случае, но и неизбежно снижает юридический эффект в целом».

Предложенная Н.А. Власенко теоретическая модель дефектов в системе права наиболее близко соприкасается с концепцией законодательного дисбаланса, раскрываемой нами в настоящей работе. При учете всех нюансов соотношения системы права и системы законодательства вряд ли можно усомниться в достаточно объемном наложении и взаимосвязи вопросов дефектов системы права и дисбаланса в системе законодательства.

Так, например, упоминаемая Н.А. Власенко проблема оптимальной структурной расположенности норм права напрямую увязана с ведущей формой выражения российского права — законодательством. Именно структура законодательства вовне, в правовой действительности организует нормативно-правовые предписания. Структурная же разбалансированность в системе законодательства и нерациональное, логически непоследовательное формирование содержания права представляются нам неразрывно диалектически связанными сторонами одного процесса. Задача же теоретического разграничения понятий «дефект системы права» и «дисбаланс системы законодательства» в таком случае выглядит весьма непростой, но все же требующей своего решения.

Несмотря на это, представляется теоретически оправданным разграничение таких тесно связанных понятий, как «законодательный дисбаланс» и «дефект в праве», «дефект системы права». Основное различие указанных категорий видится в следующем. Если законодательный дисбаланс в интегрированном виде отражает динамический процесс нарушения связей и отношений в системе, то дефект законодательства или системы права есть статически зафиксированный в мышлении и на практике юридический изъян. При этом дефект, как правило, имеет строго локализованный характер, четкие внешние признаки своего проявления. В отличие от него дисбаланс как процесс не имеет строго очерченных границ своего протекания, находится в постоянном движении, требует дополнительных усилий по его обнаружению и описанию. Например, дисбаланс функциональных межотраслевых связей в законодательстве требует проведения специальных системных исследований ряда его отраслей, изучения всего массива их нормативно-правовых предписаний. Дефект же законодательства в виде коллизии нескольких норм устанавливается гораздо проще, как правило, не требует специальных изысканий. Сходство между дефектом и дисбалансом в законодательстве наблюдается лишь в отношении отдельного изъяна и фрагментарного вида разбалансированности в нормативном правовом акте. Иные более сложные типы дисбаланса законодательства (функциональный, системный, предметный, иерархический и другие) могут соотноситься с дефектами нормативно- правового материала как целое и часть.

Следует учитывать общее положение теории систем о том, что дефект в системе есть статичное явление, не вызывающее само по себе изменение общего ее состояния. Дефект снижает лишь функциональные возможности конкретного элемента системы или ее подсистемы, как его носителя. Дисбаланс же системы существенно влияет не только на отношение и связи между конкретными ее элементами, но и оказывает определенное воздействие в большинстве случаев на общее состояние системы ( Подробнее об этом см.: Гайдес М.А. Общая теория систем (Системы и системный анализ). М., 2005. С. 173—174).

Кроме того, обратим внимание и на диалектический характер связи дефектов и дисбаланса в законодательстве, ситуации их взаимопереходов. Дефект нормативно-правового акта (или его структурной части, или подсистемы самого законодательства) не всегда означает наличие законодательного дисбаланса, но зачастую является его следствием. Возможна и обратная ситуация, когда идет постепенный процесс накопления в системе законодательства дефектов определенного типа, то в один из моментов времени, в критической точке возможно появление законодательного дисбаланса. Таким образом, результатом установления законодательного дисбаланса может быть дальнейшее продуцирование дефектов нормативно- правовой базы, и наоборот, критическая масса дефектов в законодательстве с необходимостью вызывает состояние его дисбаланса.

В отзыве официального оппонента также содержится указание на неосновательность соединения диссертантом во введении работы раздела «Нормативная основа исследования» с его эмпирической базой, что, по мнению Владимира Михайловича, является определенным упущением. При этом уважаемый оппонент вполне обоснованно задает следующие вопросы: какой видится диссертанту роль различного рода социологических опросов и экспертных исследований в решении проблем сбалансированности либо разбалансированности действующего российского законодательства; могут ли они служить индикаторами происходящих изменений и в какой степени получаемые результаты могут считаться реально отражающими правовую действительность?

И в данном случае глубокоуважаемый оппонент отмечает те стороны и грани рассматриваемой сегодня темы, которые нельзя обойти стороной и их значение весьма существенно для представленной мною концепции законодательного дисбаланса в целом. Считаю возможным по данным вопросам пояснить следующее.

Вопрос об эмпирической базе государственно-правовых явлений имеет весьма непростой характер. Во-первых, нет единства в общей методологии науки, включая и методологический раздел правоведения, в отношении понимания того, что относить к эмпирической базе и что считать эмпири-

ческим методом исследования. Во-вторых, в действующем положении о присуждении ученых степеней нет нормы, предусматривающей в обязательном порядке включение в диссертацию и ее автореферат самостоятельного раздела об эмпирической основе исследования. Однако я не считаю возможным уйти от ответа на поставленные вопросы оппонентом, скрываясь за пробелом действующего положения о присуждении ученых степеней. Согласимся с уважаемым оппонентом в его утверждении о том, что эмпирическая база является «болевой точкой» большинства современных диссертационных исследований.

Кроме того, на наш взгляд, отделение нормативной основы исследования от некоей эмпирической базы в юриспруденции не столь безупречно, как иногда кажется. Нормативные правовые акты также, как и материалы правоприменительной и ной юридической практики есть нечто иное как результат все той же практики, только правотворческой, ее итоговый реальный результат, эмпирически осязаемый. Так ли очевидна градация нормативной и эмпирической базы правовых исследований? Думается, что нет. Следовательно, не считаем сам факт их единого раскрытия какой-либо существенной методологической ошибкой или упущением. Другой вопрос — что же еще помимо нормативных правовых актов составляет эмпирику диссертационного исследования. Конечно же, эмпирической базой настоящего диссертационного исследования вполне традиционно выступили материалы судебной и иной правоприменительной практики (с. 15 диссертации), что отмечает в своем отзыве и сам Владимир Михайлович. Другое дело, что социологические исследования и их результаты не были положены нами в основу проведенного исследования по многим причинам, в том числе из- за выбора нами более фундаментальных аспектов и методов исследования, к коим мы традиционно относим материалистическую диалектику и системно-структурный анализ. Несомненно, проведение специальных социологических исследований сделало бы работу более убедительной, особенно в эмпирическом плане, но это станет одним из перспективных направлений моих будущих научных изысканий. Все же проблема законодательного дисбаланса, на мой взгляд, требовала изначально своей постановки на фундаментальном общетеоретическом уровне, ее моделирование в рамках общей концепции составляло основную цель моего диссертационного исследования. Проверка эмпирическими методами, по-видимому, должна проводиться уж на основе определенных общетеоретических наработок, что является важным последующим этапом исследования проблемы. В данном случае спорить с Владимиром Михайловичем не имеет смысла.

В ряде случаев в юриспруденции имеет место преувеличение потенциальных возможностей проведения правовых экспериментов. Правовой эксперимент порой по объективным причинам невозможен, а в рамках некоторых тем исследования в общем-то и нецелесообразен. Опять-таки эксперимент в области права, законодательства, судебной практики недоступен рядовому ученому в принципе порой. Кроме того, для этого нет и нормативной правовой базы, позволяющей ученому беспрепятственно проводить эксперименты правового характера, что, на мой взгляд, просто зачастую и недопустимо, и опасно. Такие эксперименты могут плачевно отразиться на общественных отношениях. Вся эмпирики исследований в области юриспруденции, в первую очередь, связана с исследованием материалов юридической практики в виде различного рода правовых актов- документов, в этом плане она объективна, в отличии от разного рода социологических исследований в виде опросов, анкетирования и интервьюирования, где субъективное отношение самого исследователя и опрашиваемых респондентов может лишь методикой минимизировано, но не устранено полностью.

Отнесение теоретического моделирования к уровню эмпирического исследования полагаю необоснованным, все же это уже область чистой теории. На эмпирическом уровне происходит накопление фактологического материала, который в последующем подлежит переработке в некоторые теоретические постулаты, модели, служит доказательственной базой для умозрительных теоретических понятий, выведенных закономерностей и иных элементов теории. Согласимся с высказанной в литературе позицией, согласно которой в гуманитарной области изысканий эмпирическими приемами познания являются: наблюдение, описание, измерение, сравнение, эксперимент. Большая часть данных приемов нашла свое применение в ходе написания мной диссертации. Кроме того, в силу специфики государственно- правовых исследований мною широко применялись такие эмпирические методы, как: анализ статистических данных о законодательстве, в том числе различной судебной и иной правоприменительной практики, метод экспертных оценок, анализ публикаций СМИ.

Что же касается мнения оппонента о смешении мною в работе вопросов экономического, внешнеполитического дисбаланса с собственно проблемой законодательного дисбаланса, в том числе дисбаланса международного права и российского законодательство, то в этом случае я глубоко убежден, что разделять данные вопросы можно лишь в теории. На практике сложная детерминация одних дисбалансов в обществе другими носит неразрывный характер. При этом экономические и политические дисбалансы рано или поздно находят прямое отражение в содержании и структуре законодательства. В последние годы мы с вами стали свидетелями весьма явственного нарастания разбалансированности российского законодательства и международного права. В том числе, в последнее время в российском обществе все чаще и громче звучат опасные призывы и вовсе к отказу от норм международного права

по целому ряду вопросов. Причиной же этого как раз и выступает все большее расхождение экномиче-ских и политических интересов российских элит с интересами других государств.

Последнее замечание Владимира Михайловича затрагивает то обстоятельство, что в работе отсутствует упоминание Свода законов Российского государства. В данном случае уважаемый оппонент прав, Свод законов Российского государства не стал предметом анализа настоящего исследования.

Необходимость периодической систематизации нормативно-правовых актов ни у кого не вызывает сомнения. Согласимся с высказанным Владимиром Михайловичем Барановым мнением, в одной из своих работ о том, что не смотря на высокий уровень современной юридической техники, тем не менее, подготовка Свода законов Российской Федерации по типу «кодекса кодексов» может рассматриваться в качестве хотя и достижимой, но все же весьма отдаленной перспективы. Отчасти по этой причине Свод законов не стал позиционироваться нами в качестве особого средства повышения сбалансированности российского законодательства. Однако этим самым тяжело оправдать наше полное невнимание в работе к данной проблеме. Возможность составления Свода законов Российского государства в современных условиях в качестве средства консолидации законодательства также весьма проблематична, но более реальна по сравнению со всеобщей кодификацией. Однако число нормативных правовых актов в настоящее время столь значительно, оно просто огромно, что работа М.М. Сперанского не может служить примером успешной консолидации для настоящей нормативно-правовой базы. В данном случае мы весьма настороженно относимся к перспективам подобной систематизации в ближайшем будущем, что объясняется еще и тем, что пока будут осуществляться одни этапы по систематизации (а это не один год), законодательство уже успеет опять претерпеть существенные изменения, особенно при постоянном возрастании темпов активности деятельности отечественного законодателя.

Встает весьма значимый вопрос как сделать организационно-технически такую работу по созданию Свода возможной, достаточно оперативной и периодически достраиваемой? Ответа на данный вопрос в юридической литературе, по крайней мере мною, так и не был найден. На мой взгляд, мы в Росси пока к этому не готовы, хотя теоретические изыскания в этой области, конечно же, необходимы.

Выражаю особую благодарность Владимиру Михайловичу Баранову за уделенное моей работе самое пристальное внимание, за скрупулезный анализ ее как положительных, но что более ценно и отрицательных, слабо проработанных моментов. Замечания Владимира Михайловича не просто оттенили слабые стороны проведенного мною исследования, но и дали мне мощный положительный заряд для дальнейшего изучения рассматриваемой проблематики. Отзыв глубокоуважаемого оппонента приоткрыл передо мной целую россыпь граней, которые остались в диссертации либо без должного внимания, либо и вовсе были мною упущены. Столь меткие, точные и необычайно емкие замечания, не останутся без моего самого пристального внимания, буду стараться в меру своих сил воплотить их инновационный заряд в дальнейшей шлифовке концепции законодательного дисбаланса. Еще раз выражаю глубокую признательность и безмерную благодарность моему официальному оппоненту Владимиру Михайловичу Баранову.

Председательствующий: Слово предоставляется официальному оппоненту доктору юридических наук, профессору Ромашову Роману Анатольевичу.

Профессор Р.А. Ромашов:

Любая социальная система развивается под воздействием двух взаимно исключающих тенденций: стремления к самосохранению и, одновременно, стремления к саморазрушению. Условием сохранения любой социальной системы является достижение и поддержание примерного равновесия (баланса) между детерминирующими полярностями: свободой и волей; добром и злом; эгоцентризмом и системоцентризмом; правом и преступлением. Право и закон, выступая в качестве важнейших социальных регуляторов, призваны обеспечивать баланс интересов разноуровневых субъектов (международного сообщества, государства, общества, различных корпораций, отдельных индивидов), с тем, чтобы ни допустить правового хаоса и социальной аномии. Вместе с тем на практике, достичь и удержать такой баланс удается далеко не всегда. «Компромисс — привилегия сильных», не помню, кем сказано, но сказано сильно, вот только очень часто в «моем отечестве», бытует иная точка зрения. В русском языке слово «бескомпромиссный» несет в большей степени положительную нагрузку, означая решительность, твердость, открытость и прямоту в суждениях и поступках. Считается, что признаком силы является возможность принудить противоположную сторону принять навязываемую точку зрения, независимо от согласия/не согласия с ней. Очень непростая и зачастую трагическая история российского государства и общества наглядным образом свидетельствует о нежелании двигаться к обусловленному компромиссом балансу интересов, демонстрируемому как властью, так и обществом. Не случайно тенденции реформ, как правило, противопоставляется контрреформа, революции — контрреволюция, правовой культуре — правовой нигилизм. Результатами подобных столкновений и вызванного ими дисбаланса, являются непрерывные государственные перевороты, сопрово-

ждающиеся массовыми репрессиями в отношении собственного народа и приводящие к глобальным деструктивным трансформациям государственно-правовых механизмов.

С.А. Белоусов в своей диссертации выдвинул очень непростую и уже, судя по одному названию, неоднозначную и весьма дискуссионную проблему, связанную с дисбалансом законодательства. Лично для меня как для ученого и гражданина, данная проблема содержит в себе очень большой задел, как для простых рассуждений, сводящихся к спору, возникающему в связи с извечным вопросом: «Что такое хорошо и что такое плохо?», так и для серьезных аналитических изысканий в области определения предпосылок, причин и следствий законодательного дисбаланса. Полагаю, что проблематика определившая выбор темы диссертационного исследования актуальна и значима как для общей теории права, так и для практики законотворческой и правореализационной деятельности. Считаю, что работы, подобные той, которую подготовил и представил к защите Сергей Александрович Белоусов, действительно представляют собой «новое слово» в юридической науке, и способствуют «расширению горизонтов» научного познания. Позволю себе завершить лирико-романтическое вступление и перейти к существу официального отзыва.

Основная цель диссертационного исследования заключается в комплексном общетеоретическом анализе феномена дисбаланса в системе российского законодательства, формировании единой общетеоретической модели законодательного дисбаланса, его системных параметров, включая уровни и формы протекания, а также в определении юридических средств и методов, направленных на предупреждение и преодоление данной формы правовой девиации.

Достижение указанной цели обусловило постановку и последовательное решение следующих теоретических и прикладных задач:

— раскрытие общенаучного значения категорий «баланс» и «дисбаланс» и определение методологических оснований их применения в юриспруденции;

— анализ опыта формирования категорий «баланс» и «дисбаланс» в гуманитарных и иных науках;

— установление отправных начал системного анализа для исследования процессов равновесия и дисбаланса, устойчивости и изменчивости в развитии российского законодательства;

— критический анализ многообразия понятийных форм отражения феномена законодательного дисбаланса;

— формулирование авторской дефиниции понятия законодательного дисбаланса и теоретическое моделирование основных форм его проявления;

— выявление наиболее общих закономерностей детерминации дисбаланса на горизонтальном уровне строения российского законодательства, с одновременным определением специфики отраслевого и межотраслевого законодательного дисбаланса;

— изучение основных форм проявления дисбаланса между материальным и процессуальным за-ко н одательством;

— установление основополагающих аспектов сбалансированности развития системы права и системы законодательства;

— предложение уточненной общетеоретической модели трехуровневой системы законодательства в федеративном государстве;

— выявление наиболее типичных форм нарушения принципа федерализма в системе российского законодательства;

— определение основных направлений негативного воздействия законодательного дисбаланса на механизм правового регулирования и правовую систему, с последующей выработкой предложений и рекомендаций по оптимизации данной сферы правовых отношений.

Решение поставленных задач осуществлялось при помощи общенаучных, частных и специальных научных методов. Комплексный характер предмета диссертационного исследования, обусловил задействование соискателем интегративных методов сравнительного анализа и междисциплинарного синтеза, позволяющих объединить теоретико-правовые модели, отраслевые конструкции и эмпирические материалы в единую систему, в рамках которой логически увязываются теория государства и права, отраслевое законодательство и практика правотворческой и правоприменительной деятельности.

Научная новизна исследования состоит в том, что оно представляет собой одну из первых комплексных общетеоретических работ, посвященных наиболее общим вопросам формирования, протекания и устранения процессов разбалансированности системы российского законодательства. Автор, используя системный подход, не только уточняет отдельные параметры строения и функционирования системы законодательства, но и представляет собственную целостную общетеоретическую модель законодательного дисбаланса в многообразии форм его проявления.

В рамках диссертационного исследования представлена теоретическая гипотеза «законодательного дисбаланса» призванная интегрировано отразить в теории права такие негативные явления, пронизывающие систему законодательства, как: правовая инфляция; коллизии нормативно-правового материала; пробелы в праве; нарушения в установлении предметных и функциональных

связей в структуре законодательства; расхождения в использовании законодательной терминологии и иных средств юридической техники при изложении нормативно- правового материала; несоответствие закрепляемых в системе нормативных правовых актов целей и средств правового регулирования; нарушение баланса частных и публичных интересов в нормативных правовых предписаниях и др.

В качестве элементов научной новизны диссертации можно также выделить полученные в ходе исследования результаты, в том числе: общетеоретическое определение понятия, форм, типов и уровней проявления законодательного дисбаланса; установление диалектики взаимосвязи состояний баланса и дисбаланса в развитии системы законодательства; выяснение общих закономерностей процесса детерминации различных видов законодательного дисбаланса; построение многофакторной модели причинно-следственных связей возникновения данного явления; раскрытие значения нарушений принципа федерализма в процессе снижения уровня сбалансированности законодательства; установление специфики иерархического дисбаланса в структуре нормативно-правовой системы; объяснение основных закономерностей нахождения баланса частных и публичных интересов в законодательстве; четкое разграничение категорий «законодательный дисбаланс», «дисбаланс правовой системы», «дефект нормативно-правового акта», «противоречия в праве» и иных смежных понятий; изучение технико-юридического инструментария, способствующего устранению дисбаланса в процессе правотворческой деятельности; уточнение роли специализации и унификации законодательства в установлении состояний баланса и дисбаланса законодательства; описание негативных последствий законодательного дисбаланса в правореализационной практике; теоретическое рассмотрение основных способов устранения дисбаланса внутринационального законодательства и международного права и др.

Решение обозначенных задач на общетеоретическом уровне позволяет, по мнению диссертанта, уточнить и развить учение о законодательстве, восполнить пробелы в понятийном ряду «система законодательства — структура законодательства — подсистемы законодательства — отрасли и институты законодательства — предметные и функциональные связи системы законодательства», дополнив его научно-юридическими абстракциями «законодательный баланс и дисбаланс», «отрицательный и положительный дисбаланс», «структурный и содержательный дисбаланс», «типы и формы дисбаланса в законодательстве», «системный и фрагментарный законодательный дисбаланс», «отраслевой и межотраслевой дисбаланс» и др.

Отличается логичностью и последовательностью структурная композиция диссертационного исследования. Структурирование работы выполнено в соответствие с определенным предметом, поставленными целями и задачами. Диссертация включает введение, пять глав, объединяющих семнадцать параграфов, заключение и список литературы.

Во введении (стр. 4-32) обосновывается актуальность темы диссертации; выявляются объект и предмет исследования; указываются степень научной разработанности темы; определяются методологическая основа, теоретическая и практическая значимость, эмпирическая и нормативно-правовая база исследования; раскрывается научная новизна; формулируются основные положения, выносимые на защиту; приводятся данные об апробации результатов исследования.

Первая глава «Методологические основы исследования феномена законодательного дисбаланса» состоит из двух параграфов, раскрывающих общенаучное значение категорий «баланс» и «дисбаланс», системный подход к их использованию в юриспруденции.

В параграфе первом «Категории «баланс» и «дисбаланс» в теоретическом познании: специфика применения в отдельных науках и междисциплинарное значение для юриспруденции» (стр. 33-55) рассматриваются основные аспекты философского и общенаучного понимания сущности процессов равновесия, устойчивости в развитии социальных систем, имманентного присутствия в них явлений структурного, функционального, предметного и иного по форме своего проявления дисбаланса. Обобщается опыт использования категориальной пары «баланс — дисбаланс» в естествознании, философии, социологии, геополитике, лингвистике, экономике и иных науках.

Осуществленный в диссертации анализ положительного опыта применения категориальной пары «баланс — дисбаланс» в исследованиях гуманитарных и иных наук позволяет сделать вывод о целесообразности ее внедрения в понятийный аппарат общей теории права в целях наиболее полного и точного отражения состояний сбалансированности и дисбаланса системы российского законодательства. Диалектика устойчивости и изменчивости законодательства требует надлежащего отражения в теоретической модели системы законодательства. Достичь в системе законодательства абсолютного баланса всех его составных частей и внутрисистемных связей, а также полного ее соответствия запросам правовой системы и общества в целом не представляется возможным. Баланс в законодательстве может быть лишь относительным. Другими словами, баланс, как и дисбаланс, весьма динамичные характеристики всей системы законодательства и его отдельных подсистем, отраслей.

Во втором параграфе «Понятийные формы отражения законодательного дисбаланса» (стр. 5690) рассматриваются вопросы соотношения и взаимосвязи понятий «дисбаланс», «устойчивость» и «изменчивость», «дефект», «асимметрия», «диспропорция», «несогласованность», «дисгармония»,

«информационная избыточность», «противоречие», «коллизия», «правовая экономия», «критика», «мера» в исследованиях системы российского законодательства.

Уровень и качество сбалансированности или разбалансированности нормативно-правовой материи подвижны, находятся в постоянном изменении. В связи с этим доказывается необходимость совместного рассмотрения ряда диалектически противоположных явлений, сопровождающих процесс функционирования и развития российского законодательства: его устойчивости (стабильности) и изменчивости (нестабильности), сбалансированности и разбалансированности нормативно-правовой материи, специализации и унификации нормативно- правовых актов.

Отмеченные тенденции в развитии законодательства весьма тесно переплетаются между собой, но имеют определенные нюансы и отличительные черты. Так, стабильность законодательства во многом определяется качественным уровнем его сбалансированности и, наоборот, дисбаланс в его системе зачастую порождается излишней изменчивостью нормативно- правового материала, нестабильностью его основных структурных единиц. Доказывается, что неоправданная специализация может вызывать повышенную неустойчивость и, как следствие, дисбаланс в законодательстве. Объективно обусловленная и своевременная унификация нормативно- правовой базы, напротив, способствует ее стабилизации, содействует повышению уровня ее устойчивости. Отслеживание уровня соотношения состояний сбалансированности и разбалансированности нормативно-правового материала позволяет диссертанту увидеть качественную сторону структуры и содержания законодательства.

Во второй главе «Законодательный дисбаланс: понятие, признаки и формы его проявления», состоящей из пяти параграфов, раскрываются понятие, формы и уровни проявления законодательного дисбаланса, а также вопросы баланса интересов в российском законодательстве разбалансированности материального и процессуального законодательства, расхождения системы права и системы законодательства в целом.

В первом параграфе «Законодательный дисбаланс: понятие, признаки и формы его проявления» (стр. 91-119) диссертантом обосновывается позиция, в рамках которой утверждается, что понятие «дисбаланс» обладает существенным, нереализованным методологическим потенциалом в деле разрешения проблем по отражению в юриспруденции системных состояний и процессов неуравновешенности в российском законодательстве, юридической практике, правовой системе общества и иных государственно- правовых явлениях. По мнению соискателя, баланс законов и подзаконных нормативных правовых актов не следует трактовать односторонне — только и исключительно как абсолютный приоритет первых по отношению ко вторым. Баланс в данном случае основывается на признании безусловной значимости как законов, так и подзаконного нормотворчества, которое направлено на решение более частных, но не менее (а порой даже более) насущных задач. Подзаконные нормативные правовые акты в системе права могут и должны дополнять, конкретизировать, «наполнять жизнью» законы и в этом случае можно говорить о балансе. Однако нельзя забывать и о том, что подзаконные нормативные правовые акты, принятые в излишнем количестве и ненадлежащего качества, способны и «засорять» правовую систему, делать ее более громоздкой, бюрократизированной, противоречивой и именно в этом случае формируется законодательный дисбаланс.

Во втором параграфе «Уровни законодательного дисбаланса» (стр. 120-146) анализируются сущность и природа горизонтальных уровней законодательного дисбаланса. Отраслевой (внутриотраслевой) законодательный дисбаланс предполагает структурные нарушения внутри одной отдельно взятой отрасли, связанные с неравномерностью развития составляющих ее институтов, противоречия между конкретными нормами. Межотраслевой законодательный дисбаланс — это горизонтальный дисбаланс более высокого уровня, когда несоразмерность, дисгармония, пробелы и прямые противоречия затрагивают одновременно несколько отраслей законодательства. Доказывается наличие связи двух подвидов горизонтального дисбаланса (отраслевого и межотраслевого), прежде всего, в том плане, что отраслевой дисбаланс в определенных случаях имеет неуклонную тенденцию перерастать в межотраслевой дисбаланс, катализировать его, усугублять и усложнять.

В третьем параграфе «Баланс интересов и его нарушение в частном и публичном праве» (стр. 147-171) указывается, что одной из базовых, системообразующих категорий общей теории права выступает категория интереса. От адекватного осознания интересов, их точного определения в значительной степени зависит эффективность правового регулирования. По отношению к законодательству интересы первичны, так как определяют его содержание и характер. Однако, закон нельзя расценивать как пассивный отражатель интересов. Он может оказывать и оказывает обратное влияние, способствуя реализации одних интересов и тормозя воплощение в жизнь других, что делает проблему дисбаланса особенно актуальной и значимой. Дисбаланс в разделении права и законодательства на частное и публичное выявляется как в ходе сравнительно- правового, так и исторического анализа. Дисбаланс выражения интересов в системе законодательства носит во многом объективный характер. Индивидуальный (частный) и общественный (публичный) интерес не могут, в определенных аспектах, не противоречить друг другу ввиду их диалектической взаимосвязи. Разрешение противоречий, возникающих между индивидуальными и общественными интересами, образует в деятельно-

сти государства одно из функциональных направлений, которое выступает в этой ситуации в роли арбитра. С позиции сложившегося социального диалога государство представляет общественные интересы, выступает от имени общества, а личность предстает в особом статусе гражданина. В этой связи баланс интересов частных и публичных субъектов может быть основан только на сбалансированном сочетании их прав и обязанностей.

Параграф четвертый «Дисбаланс материального и процессуального законодательства» (стр. 172-192) содержит анализ общих закономерностей формирования и преодоления состояний разбалансированности материальных и процессуальных предписаний в системе законодательства. Дисбаланс материального и процессуального законодательства существенно отличается от ранее рассмотренных уровней законодательного дисбаланса — отраслевого и межотраслевого. Дифференциация законодательства на материальное и процессуальное имеет иную природу, нежели отраслевое деление. Диссертант поддерживает позицию, согласной которой они рассматриваются в качестве парных категорий, образующих в своей противоположности определенное единство. Однако диалектическое взаимодействие указанных парных подсистем российского законодательства не только не исключает, но и, напротив, предполагает возможное конфликтное отношение между ними, что выражается в формах от простой коллизии предписаний вплоть до системного многоуровневого рассогласования целых законодательных массивов.

В пятом параграфе «Система права и система законодательства: вопросы сбалансированности» (стр. 193-225) анализируется теоретико- практическая проблема соотношения системы права и системы законодательства, акцентируется внимание на технико-юридическом инструментарии обеспечении их гармонизации.

Подчеркивается, что современный этап развития российской системы права, одной из заметных тенденций которого стало увеличение числа межотраслевых нормативных правовых актов, позволяет фиксировать в теории несовпадение системы права и системы законодательства. Неравномерность развития норм внутри одной отрасли законодательства может привести к оформлению группы норм сначала в подотрасль, а затем и в самостоятельную отрасль. Таким образом, внутриотраслевой законодательный дисбаланс может и зачастую преодолевается появлением все новых и новых отраслей законодательства. Вместе с тем необоснованное, искусственное выделение отраслей права и законодательства в теории и на практике имеет преимущественно негативные последствия. Одним из важнейших теоретико-прикладных средств гармонизации научного понимания системы права и системы законодательства, а также практического устранения законодательного дисбаланса, по мнению диссертанта, выступают юридические конструкции. Это объясняется их значимостью в механизме правового регулирования, в том числе в процессах правотворчества, систематизации законодательства, реализации права. Утверждается, что изучение нормативного правового акта, с точки зрения его конструктивных особенностей, играет большую роль в устранении дисбаланса правотворческой, правоприменительной и правоинтерпретационной деятельности. Таким образом, именно юридическая техника как доктрина и система средств, правил и приемов практической правотворческой деятельности, служит «опорным мостом» процессов гармонизации, сбалансированности системы права и системы законодательства.

Третья глава «Принцип федерализма и его нарушение в российском законодательстве» включает в себя четыре параграфа, в которых исследуются проблемы вертикальной разбалансиро-ванности системы российского законодательства, раскрывается специфика его трехуровневого строения, а также отдельные наиболее типичные формы межуровневого дисбаланса.

В параграфе первом «Трехуровневая система законодательства в федеративном государстве: понятие, структура и специфика» (стр. 226253) рассматривается вертикальное строение федеративного государства на примере России. Усложненность внутригосударственных отношений управления и реализации государственной власти, особенности ее пространственной организации и функционирования, увеличение объема правового регулирования, распределение регулятивной нагрузки между различными органами и уровнями власти в условиях федеративного устройства государства указывают на необходимость более детального исследования проблемы вертикальной разбалансированности российского законодательства. Горизонтальный срез системы законодательства дополняется вертикальным строением системы законодательства и сосуществует с ним. В вертикальном срезе законодательства отношения между элементами столь же сложны и неоднозначны, как и в горизонтальном.

Автором постулируется, что само по себе государственно- территориальное устройство не выступает критерием федеративной системы законодательства. В этом случае следует вести речь о порядке организации власти и распределении полномочий органов публичной власти. Именно последняя определяет и играет ключевую роль в структурировании и функционировании системы законодательства.

В параграфе втором «Дисбаланс между федеральным и региональным законодательством» (стр. 254-276) раскрывается практика реализации принципа федерализма в российском законодательстве, ее влияние на современное состояние разбалансированности подсистем федеральных и

региональных нормативных правовых актов. Будучи связанным с иными важными принципами построения публичной власти и государства, принцип федерализма наполняется таким содержанием, которое должно обеспечивать единство и целостность государства, а также гарантировать осуществление власти на уровне субъектов РФ.

Отмечается, что решение проблемы института законотворчества субъектов может идти несколькими путями: а) установление четких пределов законотворчества федеральных органов власти в этой сфере и расширение гарантий регионального правотворчества; б) расширение сферы федерального законотворчества и исчерпывающая регламентация вопросов совместного ведения, но так, чтобы положения закона, издаваемого по предмету совместного ведения, диспозитивно предоставляли региональному законодателю право по своему усмотрению регламентировать некоторые вопросы иначе, чем это установлено федеральным законом; в) применение концепции толкования ряда конституционно-правовых положений, которая бы не допускала возможность опережающего правотворчества субъектов в сфере совместного ведения, ограничив их полномочия лишь конкретизацией уже принятых федеральных законов. Соискателем раскрываются основные направления влияния вертикального дисбаланса российского законодательства на его горизонтальную структуру. В качестве одного из средств решения проблемы определяется необходимость разработки и принятия федерального закона «Об обеспечении соответствия нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации федеральным законам».

В параграфе третьем «Дисбаланс между законодательством субъектов Федерации и системой нормативно-правовых актов муниципальных образований» (стр. 277-286) дается краткая характеристика системы и основных входящих в нее видов нормативно-правовых актов, принимаемых на местном уровне публичной власти, раскрываются общие закономерности ее внутренней разбалансиро-ванности и внешнего рассогласования с законодательством субъектов Российской Федерации. Выделяются причины и факторы, вызывающие дисбаланс в рассматриваемом срезе системы российского законодательства.

В параграфе четвертом «Специализация и унификация как основные средства установления баланса в российском законодательстве» (стр. 287305) анализируются такие виды специализации законодательства, как: отраслевая, функциональная, территориальная и смешенная. Определяются общие закономерности диалектики взаимодействия унификации и специализации законодательства, условия их уравновешивания и технико- юридического обеспечения гармоничного развития системы нормативных правовых актов.

Четвертая глава «Законодательный дисбаланс в механизме правового регулирования» включает в себя четыре параграфа, в которых рассматриваются вопросы соотношения понятий «дисбаланс в правовой системе» и «законодательный дисбаланс»; правотворческой деятельности и законодательного дисбаланса; качества закона и практики его применения; актов судебного толкования как средства преодоления законодательного дисбаланса.

В первом параграфе «Дисбаланс в правовой системе: понятие и соотношение с законодательным дисбалансом» (стр. 306-327) предлагается авторская дефиниция дисбаланса в правовой системе и дается общетеоретическая характеристика его основных типов.

В правовой системе С.А. Белоусов предлагает выделять следующие типовые формы дисбаланса: дисбаланс в системе источников права; дисбаланс правовых и неправовых методов регулирования; дисбаланс между действующими в обществе правовыми нормами и правосознанием; дисбаланс между законодательством и юридической практикой. В работе дискутируется вопрос: порождает ли дисбаланс в правовой системе законодательный дисбаланс, или же, наоборот, дисбаланс в законодательстве дестабилизирует правовую систему. Сам автор полагает, что верны оба утверждения, поскольку имеет место своего рода «замкнутый круг», первое приводит ко второму, а второе в свою очередь усугубляет первое. Для того, что бы разорвать этот «порочный круг» необходима комплексная работа как по сбалансированию нормативно-правовой базы, так и по гармонизации элементов, входящих в понятие правовой системы.

Во втором параграфе «Законодательный дисбаланс и правотворчество: негативные проявления и технико-юридические способы их устранения» (стр. 328-348) рассматриваются основные характеристики правотворчества, которые корреспондируют процессу нахождения баланса в системе законодательства.

Соискатель утверждает, что баланс в законодательстве возможен только на основе соблюдения в процессе правотворчества требований объективной обусловленности, научной обоснованности, системности, а также при неукоснительном следовании выработанным наукой и апробированным практикой правилам юридической техники. Подобный подход позволил диссертанту разработать конкретные технико- юридические рекомендации по устранению негативных проявлений законодательного дисбаланса и предотвращению возникновения его в будущем.

В третьем параграфе «Законодательный дисбаланс и правореализационная практика: проблемы качества закона и эффективности его применения» (стр. 349-371) анализируется точка зрения, со-

гласно которой сводить суть абстракции «качество закона» лишь к его фактической применяемости некорректно. По мнению автора, «качественного» закона, не сбалансированного с системой принятых и функционирующих в обществе нормативных правовых актов, быть не может. Принимая за основу тот факт, что ряд законов просто не может быть реализован без издания конкретизирующих его подзаконных актов, диссертант поддерживает высказываемое в литературе предложение об отказе от практики введения закона в действие сразу же после его принятия. Дабы избежать проблем в правоприменении ввиду отсутствия необходимых материально-технических, организационных и иных условий, такого рода законы должны вступать в силу одновременно с конкретизирующими и создающими все эти условия правовыми актами. Отмечается также, что одним из способов преодоления противоречий в правореализации, вызванных, в частности, отрицательной формой законодательного дисбаланса, выступает субсидиарное применение правовых норм.

В четвертом параграфе «Акты толкования судов как средство преодоления законодательного дисбаланса» (стр. 372-393) отмечается, что в противодействии негативным проявлениям законодательного дисбаланса немаловажную роль играют акты высших судебных инстанций. При этом диссертантом делается акцент на том, что высшие органы судопроизводства посредством принятия интерпретационных актов не устраняют, а лишь преодолевают законодательный дисбаланс. Соискатель, совершенно справедливо настаивает на том, что судебные органы даже высшего звена как представители судебной ветви власти не обладают полномочиями правотворческих органов, не могут и не должны их подменять. Устранение законодательного дисбаланса — прерогатива именно правотворческих органов.

В пятой главе «Дисбаланс российского законодательства и международного права», состоящей из двух параграфов, раскрывается влияние глобализации и международной интеграции на состояние сбалансированности системы российского законодательства, анализируются наиболее проблемные «зоны» взаимодействия национального и международного права.

В первом параграфе «Глобализация и международная интеграция — факторы развития российского законодательства» (стр. 394-412) негативными последствиями глобализации и интеграции признаются неравномерность распространения указанных процессов, их различная степень интенсивности и перекосы. Делается вывод о том, что несправедливое распределение благ от глобализации порождает угрозу конфликтов на региональном, национальном и интернациональном уровнях. Кроме того, глобализация становится причиной усиливающегося технологического отставания от развитых стран; роста социально- экономического расслоения, маргинализации и обнищания населения; ограничения способности государств проводить национально ориентированную экономическую политику транснациональными корпорациями

Отдельным проявлением глобализационных процессов, происходящих в правовой действительности и в системе законодательства, служит его унификация, рассмотрению которой посвящен второй параграф «Унификация законодательства как особая тенденция обеспечения единства российского и международного права» (стр. 413-422).

Отмечается, что в последние годы, ввиду сбоев в формировании полицентричной модели мироустройства, весьма остро ощущается не только дефицит доверия между рядом ведущих мировых держав, но и их нежелание разрешать конфликты и искать компромиссные решения с использованием инструментов международного права. Как следствие, возрастают риски формирования различного рода дисбалансов между национальными системами законодательства и общими принципами и нормами международного права, что, в свою очередь, лишь усиливает накал межгосударственных конфликтов и потенциально может перевести их в острую фазу разрешения.

В заключительной части исследования (стр. 423-425) автором подводятся итоги диссертационного исследования, формулируются наиболее значимые выводы и предложения, определяются дальнейшие перспективы развития предлагаемой общетеоретической модели законодательного дисбаланса.

Оценивая диссертацию С.А. Белоусова в целом, можно констатировать, что данная работа является законченным научно- исследовательским трудом, выполненным автором на достаточно высоком научном уровне. В рамках диссертационного исследования осуществляется выдвижение и аргументированное обоснование нового научного направления — теоретико-правовой концепции законодательного дисбаланса. Полученные автором результаты являются достоверными, сформулированные положения и выводы подтверждаются развернутой системой весомых аргументов.

Высказанная положительная оценка диссертационного исследования С.А. Белоусова не исключает возможности критики по поводу имеющихся в работе неточностей, противоречий, а также положений дискуссионного характера, нуждающихся в более серьезном обосновании.

1. Осуществляя общетеоретический анализ законодательного дисбаланса, автор справедливо, предлагает рассматривать его в качестве фактора, характеризующего состояние системы законодательства и в зависимости от обстоятельств, способных оказывать и оказывающих на нее как конструктивное, так и деструктивное воздействие (стр. 58-59). Так же нельзя не согласиться с тем, что «юри-

дическая наука в качестве одной из своих приоритетных задач должна решать и проблему теоретического моделирования количественных и качественных показателей определения допустимых пороговых значений дисбаланса как в системе законодательства, так и в правовой системе общества в целом» (стр. 59). Однако, к сожалению, формул, при помощи которых можно такие показатели высчитать, а следовательно измерить законодательный дисбаланс и оценить его значение в качестве позитивного либо негативного фактора воздействия, автор не предлагает, что в определенной степени снижает прикладную значимость выполненного исследования.

2. В диссертации вводятся в оборот новые термины весьма дискуссионного содержания. В частности, на стр. 95, диссертант заявляет, что «противоречия в праве перетекают в одну из форм проявления законодательного дисбаланса — так называемую юридическую инфляцию, означающую излишнюю плотность правового регулирования на определенном участке общественных отношений». Изначально инфляция (от лат. тйайо — вздутие) означает обесценивание денежной массы и снижение ею покупательной способности1. В таком понимании правовая инфляция должна означать не столько увеличение плотности правового регулирования, сколько делигитимацию правового массива, снижение реальной юридической силы законодательства. А, вообще, введение новых терминологических конструкций, должно быть объективно обусловлено невозможностью использования устоявшихся в профессиональном языке категорий и терминов, для выражения той или иной авторской позиции. В данном случае, необходимость введения категории «правовая инфляция» представляется сомнительной.

3. Отмечая факторы законодательного дисбаланса, диссертант акцентирует внимание на двух его формах: дисбалансе федерального законодательства и законодательства субъектов Российской Федерации (стр. 260-262) и дисбалансе национального законодательства и международного права (стр. 41419). Отмеченные формы законодательного дисбаланса, безусловно, имеют важное значение для выработки соответствующей системы противовесов, обеспечивающих сбалансированное состояние системы российского законодательства. Вместе с тем, автор, почему-то обошел своим вниманием еще один фактор, а именно дисбаланс между президентским и федеральным законодательством. В современной России, глава государства — Президент обладает практически неограниченной законодательной властью в сфере издания указов обладающих юридической силой Федеральных Конституционных и Федеральных законов, и в подобном качестве представляющих собой акты октроированного законодательства. Примерами таких Указов — Законов являются Указы Президента «О государственном флаге Российской Федерации» (Указ от 11 декабря 1993 г. № 2126); «О государственном гимне Российской Федерации» (Указ от 30 декабря 2000 г. № 2110); «О гарантиях Президенту Российской Федерации, прекратившему исполнение своих полномочий, и членам его семьи» (Указ от 31 декабря 1999 г. № 1763), причем последний Указ подписан и.о. Президента России еще до официального объявления об отставке действующего Президента Российской Федерации. Каким образом может быть урегулирован отмеченный законодательный дисбаланс, в диссертации, не говорится.

4. На стр. 388 автор совершенно справедливо выделяет роль Конституционного Суда России, который, по его мнению, призван «сыграть наиболее существенную роль в деле борьбы с законодательным дисбалансом». При этом, в работе достаточно подробно рассматриваются постановления Конституционного Суда, однако, практически ничего не говориться о правовых позициях, которые, по мнению Председателя Конституционного Суда — В.Д. Зорькина, «наряду с прецедентным характером, имеют преюдициальную силу для всех судов... и фактически отражают его особого рода правотворчество».

5. При рассмотрении дисбаланса между международным правом и национальным законодательством, следовало бы уделить особое внимание проблеме нормативного обеспечения процесса исполнения Российской Федерацией решений международных судов, прежде всего Европейского суда по правам человека. В последнее время на высшем государственном уровне высказываются неоднозначные суждения по этому поводу, вплоть до призывов отменить ст. 15 Конституции России. В связи с этим хотелось бы уточнить авторскую позицию как по проблеме в целом, так и в отношении последних изменений, внесенных в закон о Конституционном Суде, Федеральным законом Российской Федерации от 14 декабря 2015 г. № 7-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации».

Высказанные замечания, в большинстве своем, носят дискуссионный либо уточняющий характер и принципиально не влияют на общую положительную оценку диссертационного исследования в целом.

Представленная диссертация представляет собой научную работу, выполненную по актуальной теме, имеющей важное теоретическое и практическое значение. Научный уровень проведенного исследования является высоким и определяется глубиной проработки дискуссионных вопросов, основательным проникновением автора в существо рассматриваемых проблем, а также комплексным анализом научно-теоретической базы и эмпирического материала.

1 Словарь иностранных слов и выражений / авт.-сост. Н.В. Трус, Т.Г. Шубин. Мн.: Современ. литератор, 1999. С. 218.

Основные положения исследования отражены в 50 научных публикациях, в числе которых 5 монографий и 29 научных статей, опубликованных в журналах, рецензируемых ВАК Министерства образования и науки Российской Федерации. Структура и содержание автореферата соответствуют тексту рукописи диссертации.

Диссертационное исследование С.А. Белоусова «Законодательный дисбаланс (доктрина, теория, практика)» по основным параметрам соответствует требованиям, предъявляемым к диссертациям на соискание ученой степени доктора юридических наук «Положением о порядке присуждения ученых степеней», утвержденным Постановлением Правительства Российской Федерации от 24 сентября 2013 года №842. Диссертант — Сергей Александрович Белоусов заслуживает присвоения ему ученой степени доктора юридических наук по научной специальности 12.00.01 — теория и история права и государства; история учений о праве и государстве.

Соискатель С.А. Белоусов:

Огромное спасибо Роман Анатольевич за предоставленный положительный отзыв и ценные замечания на мое диссертационное исследование.

В первом замечании уважаемый оппонент, попутно соглашаясь с авторским тезисом о том, что «юридическая наука в качестве одной из своих приоритетных задач должна решать и проблему теоретического моделирования количественных и качественных показателей определения допустимых пороговых значений дисбаланса как в системе законодательства, так и в правовой системе общества в целом» (стр. 59), указывает на отсутствие формул, при помощи которых можно такие показатели высчитать, а следовательно измерить законодательный дисбаланс и оценить его значение в качестве позитивного либо негативного фактора воздействия, автор не предлагает, что в определенной степени снижает прикладную значимость выполненного исследования.

Да, действительно в работе мне не удалось вывести некие математические модели, либо иные формулы позволяющие измерить законодательный дисбаланс. Думается, что в сфере гуманитарного знания возможности использования формул все же в определенной степени имеют ограниченный характер. Кроме того, такая задача, как выдвижение формулы и вычисление количественных показателей законодательного дисбаланса нами во введении работы не была заявлена. Все же данное диссертационное исследование имеет преимущественно фундаментальную и общетеоретическую направленность. Однако ряд качественных показателей законодательного дисбаланса, на наш взгляд, в диссертации удалось все же выделить и проанализировать, что я и постарался особенно выделить в своей речи на защите.

Так, научно-практическое значение имеет определение тех форм проявления законодательного баланса, которые не требуют немедленного вмешательства правотворческих органов. В диссертации делается вывод, что отдельные разновидности дисбаланса должны определенное время объективно поддерживаться в системе нормативных правовых актов. Например, социально обусловленное отставание развития какой-либо отрасли законодательства в силу динамизма соответствующей сферы общественных отношений, подпадающей под действие права, не должно служить неким «сигналом» для искусственного выравнивания таких законодательных подсистем, что в итоге может привести к состоянию еще большей их разбалансированности и в первую очередь с системой регулируемых ими социальных связей. В подобных случаях весьма полезно учитывать диалектику состояний баланса и дисбаланса в законодательстве. Стабильная фаза развития как самой системы законодательства, так и ее отдельных частей, должна непременно сменяться фазой изменчивости, неустойчивости и дисбаланса структурных образований.

Ряд качественных моментов в установлении законодательного дисбаланса нашел отражение и в авторской дефиниции последнего, согласно которой он предстает в качестве объективно обусловленного уровнем и условиями общественного развития, имманентно присущего законодательству динамичного процесса, выражающегося либо в несогласованности, несоответствии образующих его структуру и содержание элементов (подсистем), либо в неравновесии, неравнозначности используемых им средств, а также в диспропорции между тенденциями законодательства к устойчивости и стремлением к изменчивости, специализацией и унификацией нормативно-правовой материи, что в совокупности при достижении им критических значений неравновесия в законодательстве создает препятствия в правовом регулировании общественных отношений и существенно снижает потенциал поступательного развития всей правовой системы.

Диссертация содержит ряд научно- практических рекомендаций и предложений, направленных на устранение дисбаланса в процессе правотворческой деятельности. Определяется роль специализации и унификации законодательства в установлении состояний баланса и дисбаланса законодательства. Раскрываются основные направления негативного воздействия законодательного дисбаланса на механизм правового регулирования и правовую систему. Рассмотрение глобализации, международной интеграции и дезинтеграции в качестве факторов, влияющих на состояние сбалансированности системы российского законодательства позволил выделить основные способы устранения дис-

баланса внутринационального законодательства и международного права. В работе определяется комплекс инструментов, призванных обеспечить гармоничное взаимодействие международного права и национальной системы законодательства, предотвратить возникновение критических форм дисбаланса между ними.

Представленная доктринальная модель законодательного дисбаланса, форм и уровней его проявления может быть использована в ходе мониторинга состояния нормативно- правовой базы в России и при проведении различного рода экспертиз проектов законодательных актов.

В рамках второго замечания уважаемый оппонент ставит под сомнение необходимость введения категории «правовая инфляция», мотивируя тем, что введение новых терминологических конструкций, должно быть объективно обусловлено невозможностью использования устоявшихся в профессиональном языке категорий и терминов.

Отчасти согласимся с Романом Анатольевичем в том, что термин «правовая инфляция» требует достаточного обоснования для его внедрения в юридическую науку. Также прав уважаемый оппонент и в том, что инфляция как экономическая категория предполагает обесценение денежной массы. Ответим на вопрос почему в юридической науке возникла похожая ассоциация инфляции с явлением излишней плотности правового регулирования в определенной сфере общественных отношений. Излишнее нормативное регулирование, на мой взгляд, также снижает регулятивные возможности, «обесценивает» подобные избыточные правовые предписания, что и позволяет вести речь о правовой инфляции. Повышение плотности правового регулирования в данном случае характеризуется в негативном плане, а не оценивается нами в диссертации как некое положительное явления. Кроме того, инфляция в экономике сопровождается все же ростом, то есть увеличение денежной массы. Инфлям-ция (лат. !пАайо — вздутие) — повышение общего уровня цен на товары и услуги. Думается, что в данном случае подобная ассоциация с инфляцией вполне допустима и в юриспруденции с некоторой долей условности. При этом термин «правовая инфляция» не позиционируется нами исключительно как новая категория. Также не будет настаивать, что термин «инфляция» является удачной аналогией при характеристике излишнего нормативно-правового регулирования, информационной избыточности законодательства в определенных моментах. Согласимся с дискуссионным характером использования рассматриваемого термина в юриспруденции.

В качестве третьего замечания указывается на недостаточное внимание в диссертации к такому виду дисбаланса, как дисбаланс между президентским и федеральным законодательством. При этом уважаемый оппонент отмечает — «в современной России, глава государства — Президент обладает практически неограниченной законодательной властью в сфере издания указов обладающих юридической силой Федеральных Конституционных и Федеральных законов, и в подобном качестве представляющих собой акты октроированного законодательства. Примерами таких Указов — Законов являются Указы Президента «О государственном флаге Российской Федерации» (Указ от 11 декабря 1993 г. № 2126); «О государственном гимне Российской Федерации» (Указ от 30 декабря 2000 г. № 2110); «О гарантиях Президенту Российской Федерации, прекратившему исполнение своих полномочий, и членам его семьи» (Указ от 31 декабря 1999 г. № 1763)».

Позволим себе отчасти не согласиться с таким замечанием и вот почему. Подобная разновидность законодательного дисбаланса была нами затронута в диссертации, может быть и не в столь развернутом виде, но все же в достаточном, по моему мнению, объеме. В работе на с. 108 — 111 делается ряд критических оценок подобного рода дисбаланса.

Например, мною отмечается, что преобладание подзаконных нормативных актов над законами в конкретной сфере правового регулирования общественных отношений также выступает важнейшим (и негативным в плане реализации регулятивного потенциала права) проявлением законодательного дисбаланса. Вместе с тем баланс законов и подзаконных нормативных правовых актов не следует трактовать односторонне — только и исключительно как абсолютный приоритет первых по отношению ко вторым. Баланс в данном случае основывается на признании безусловной значимости как законов, так и подзаконного нормотворчества, которое направлено на решение более частных, но не менее (а порой даже более) насущных задач. Подзаконные нормативные правовые акты в системе права могут и должны дополнять, конкретизировать, «наполнять жизнью» законы и в этом случае можно говорить о балансе. Так, я солидарен с Ю.А. Тихомировым, который правомерно настаивает на том, что «значение и масштабы ведомственного нормотворчества требуют серьезного анализа, а не только огульных критических оценок» (См. Тихомиров Ю.А. Ведомственные акты: проблемы законности и целесообразности // Российское правосудие. 2007. № 12. С. 3.), с чем можно согласиться, поскольку у подзаконных нормативных актов есть свои, важнейшие цели, реализация которых обеспечивает нормальное функционирование отдельных сфер жизнедеятельности общества (транспорт, производство, торговля и т. д.).

Однако нельзя забывать и о том, что подзаконные нормативные правовые акты, принятые в излишнем количестве и ненадлежащего качества, способны и «засорять» правовую систему, делать ее более громоздкой, бюрократизированной, противоречивой и именно в этом случае мы говорим о наличии законодательного дисбаланса.

В рамках данной формы дисбаланса нами упомянута такая ее разновидность, характерная для нашего недавнего прошлого, как опережающее, конкурирующее «указное законотворчество», которое «прочно вошло в конституционную практику первого президентства России». Она заключается в фактическом замещении, подмене законов указами Президента под предлогом вынужденного заполнения главой государства образовавшегося в результате «переходного периода» правового вакуума. В период, начавшийся с издания Закона РСФСР от 24 апреля 1991 г. «О Президенте РСФСР» до принятия действующей Конституции, Б.Н. Ельциным был издан целый ряд указов, подменяющих законы (например, Указ Президента РФ от 30 декабря 1993 г. № 2050 «О Государственном гербе Российской Федерации», Указ Президента РФ от 11 декабря 1993 г. № 2127 «О Государственном гимне Российской Федерации»).

Легальность нормотворчества законодательного характера Президент РФ попытался аргументировать в своем Послании Федеральному Собранию 1995 г. тем, что объем планируемой законодательной работы настолько велик, что Государственная Дума еще не скоро удовлетворит потребности практики в качественных законах. В этих условиях Президент, как он считает, обязан своими нормативными указами восполнять правовые пробелы.

Конституция РФ 1993 г. не решила вопрос о возможности «указного законотворчества» Президента, хотя, по идее, должна была сделать это. Поддержал главу государства и Конституционный Суд РФ, признав своим Постановлением от 30 апреля 1996 г. № 11- П данную практику не противоречащей Основному Закону.

Наделение Президента безосновательными законодательными полномочиями может привести к опасности издания указов не только при отсутствии законов, но и в любом другом «необходимом» случае, что грозит дисбалансом правовой системы и нарушает конституционный принцип разделения властей. В литературе имеются и еще более категоричные оценки по отношению к рассматриваемой практике: «Самопроизвольное президентское "указное законотворчество", нарушая прерогативы законодательной власти, таит в себе опасность бесконтрольного произвола в сфере правотворчества, открывает широкие возможности для обхода права, через принижение роли закона бьет по основам иерархии источников действующего права и ведет к разрушению системы разделения властей, к нарушению конституционного порядка в целом».

Получается, что попытка преодоления одной из форм законодательного дисбаланса — пробелов в праве — приводит к другой форме дисбаланса, а именно дисбалансу между законами и подзаконными правовыми актами, что, конечно, также крайне негативно влияет на развитие системы законодательства. Ввиду этого я выражаю свою солидарность с уважаемым оппонентом в его утверждении о необходимости выделения особого вида дисбаланса между федеральным законодательством и указами Президента РФ. При этом дисбаланс между указами и законами в Российской Федерации должен устраняться системно и в итоге в пользу актов высшей юридической силы, коими законы и выступают.

Также уважаемый оппонент в своем отзыве указывает на то обстоятельство, что в работе достаточно подробно рассматриваются постановления Конституционного Суда, однако, практически ничего не говориться о правовых позициях.

Частично согласимся с данным замечанием, само понятие правовых позиций Конституционного Суда РФ не стало предметом самостоятельного рассмотрения в моей диссертации. Однако это не означает, что они вовсе не попали в исследовательское поле. Так, в диссертации были проанализированы правовые позиции Конституционного Суда РФ, изложенные в целом ряде его Постановлений и Определений. При этом специально речь идет о ряде позиций Конституционного Суда РФ на с. 28, 86, 371, 384 — 388 и др. В их числе позиции, обозначенные в следующих актах: Постановление Конституционного Суда РФ от 01.02.1996 № 3-П «По делу о проверке конституционности ряда положений Устава — Основного Закона Читинской области» // Вестник Конституционного Суда РФ. 1996. № 1; Постановление Конституционного Суда РФ от 30.04.1996 № 11- П «По делу о проверке конституционности пункта 2 Указа Президента Российской Федерации от 3 октября 1994 г. № 1969 «О мерах по укреплению единой системы исполнительной власти в Российской Федерации» и пункта 2.3 Положения о главе администрации края, области, города федерального значения, автономной области, автономного округа Российской Федерации, утвержденного названным Указом» // Собр. законодательства Рос. Федерации. 1996. № 19. ст. 2320; Постановление Конституционного Суда РФ от 16.06.1998 № 19-П «По делу о толковании отдельных положений статей 125, 126 и 127 Конституции Российской Федерации» // Собр. законодательства Рос. Федерации. 1998. № 25. ст. 3004; Постановление Конституционного Суда РФ от 11.04.2000 № 6-П «По делу о проверке конституционности отдельных положений пункта 2 статьи 1, пункта 1 статьи 21 и пункта 3 статьи 22 Федерального закона «О прокуратуре Российской Федерации» в связи с запросом Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда Российской Федерации» // Собр. законодательства Рос. Федерации. 2000. № 16. ст. 1774; Постановление Конституционного Суда РФ от 29.06.2004 № 13-П «По делу о проверке конституционности отдельных положений статей 7, 15, 107, 234 и 450 Уголовно-процессуального кодекса Россий-

ской Федерации в связи с запросом группы депутатов Государственной Думы» // Собр. законодательства Рос. Федерации. 2004. № 27. ст. 2804 и др.

В качестве законодательного термина правовые позиции упомянуты лишь в ст. 73 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации». В соответствии с ней, в случае если большинство судей, участвующих в заседании палаты, склоняются к необходимости принять решение, не соответствующее правовой позиции, выраженной в ранее принятых решениях Конституционного Суда РФ, дело передается на рассмотрение в пленарное заседание. Данная норма указывает нам на существование феномена правовых позиций Конституционного Суда. Роман Анатольевич вполне справедливо подчеркивает, что решения и правовые позиции Конституционного Суда не тождественны. Они тесно связаны между собой, но не совпадают по объему и по правовым последствиям.

В науке высказываются различные точки зрения относительно сути и природы правовых позиций Конституционного Суда и даются разные их определения. Так, Г.А. Гаджиев рассматривает правовые позиции Конституционного суда как «важные правовые выводы, идеи, представляющие собой выявленное судом кристаллизованное право», «источник права», «правовой принцип, пригодный для разрешения группы сходных юридических коллизий» (См. Гаджиев Г. А. Правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации как источник конституционного права. С. 116.). По мнению Л.В. Лазарева, правовые позиции — это система правовых аргументов, правоположений (правопони-мания), образцы (правила) прецедентного характера, общие правовые ориентиры (См. Лазарев Л. В. Конституционный Суд России и развитие конституционного права // Журнал российского права. 1997. № 11. С. 3-13). В.А. Кряжков полагает, что правовые позиции — это логико-правовое (прежде всего конституционное) обоснование конечного вывода Суда, содержащееся в постановляющей части его решения, сформулированное в виде правовых умозаключений, установок, имеющих общеобязательное значение (См. Кряжков В. А. Конституционное правосудие в субъектах Российской Федерации: Правовые основы и практика. М., 1999. С. 109.). Н.В. Витрук называет правовыми позициями Конституционного Суда РФ «правовые представления (выводы) общего характера Конституционного Суда РФ как результат толкования Конституционным Судом РФ и выявления им конституционного смысла положений законов и других нормативных актов в пределах компетенции Конституционного Суда, которые снимают конституционно-правовую неопределенность и служат правовым основанием итоговых решений (постановлений) Конституционного Суда РФ» (См. Витрук Н. В. Правовые позиции Конституционного Суда РФ: понятие, природа, юридическая сила и значение // Конституционное правосудие в посткоммунистических странах... С. 89.). Б.С. Эбзеев считает, что «правовые позиции не есть просто обоснование решения... но сущность решения; это выводы Суда, являющиеся результатом толкования Судом Конституции РФ, ее духа и буквы, выявленных им правовых принципов, и лежащие в основе решения» (Эбзеев Б. С. Конституционный Суд Российской Федерации: становление, юридическая природа, правовые позиции // Комментарий к постановлениям Конституционного Суда Российской Федерации: В 2 т. / Отв. ред. Б. С. Эбзеев. Т. 1. М., 2000. С. 24-25.). Именно точка зрения Бориса Сафаровича представляется нам наиболее верной и обоснованной в отношении трактовки такого феномена, как правовые позиции Конституционного Суда РФ.

В диссертации подчеркивается, что благодаря правовым позициям, изложенным в актах Конституционного Суда РФ достигается и поддерживается баланс внутри самой системы актов высших судебных инстанций. Это выражается еще и в том, что позиции Конституционного Суда РФ используются в правоприменительной деятельности в качестве правовых оснований при принятии судебных актов. На основе изложенного делается вывод, что среди всех высших судебных инстанций именно Конституционный Суд РФ способен сыграть наиболее существенную роль в деле борьбы с законодательным дисбалансом. Его акты и содержащиеся в них правовые позиции не только направлены на преодоление дисбаланса, носящее временный характер, но и опосредованно «задают старт» дальнейшему устранению законодательного дисбаланса на том или ином участке правового регулирования.

Последнее замечание Романа Анатольевича связано с недостаточным вниманием по его мнению к проблеме нормативного обеспечения процесса исполнения Российской Федерации решений международных судов, в первую очередь, Европейского Суда по правам человека. Уважаемый оппонент также указывает на необходимость пояснения моей позиции по поводу последних изменений, внесенных в закон О Конституционном Суде РФ Федеральным законом РФ от 14 декабря 2015 года № 7-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации»«.

Итак, были внесены поправки в Закон о Конституционном суде (КС РФ), но они не нашли отражения в диссертационном исследовании в виду его завершения к тому моменту. Поясню собственную точку зрения по данному нововведению с учетом темы моей работы. Теперь КС РФ может разрешать вопрос о возможности исполнения решения межгосударственного органа по защите прав и свобод человека (например, ЕСПЧ), вынесенного по жалобе, поданной против России, на основании международного договора. Исполнение таких решений может быть признано невозможным, если оно про-

тиворечит Основному закону страны. Решения не должны также противоречить истолкованию Конституции, которое дано КС РФ.

Установлено 2 способа разрешения КС РФ такого рода дел.

Во-первых, федеральный орган исполнительной власти (ФОИВ), наделенный компетенцией по защите интересов России, может направить в суд запрос о проверке конституционности законодательных норм, в которых международный суд обнаружил изъяны. При этом ФОИВ должен дать заключение о невозможности исполнить решение вследствие его расхождения с Конституцией. Такие дела могут рассматриваться без проведения слушания, если вопрос может быть разрешен на основании ранее принятых КС РФ постановлений.

Во-вторых, Президент России или Правительство РФ вправе обратиться с запросом о рассмотрении выявившегося противоречия между положениями международного договора в истолковании, данном межгосударственным органом, и положениями Конституции применительно к возможности исполнения решения соответствующего межгосударственного органа. Если суд примет постановление о невозможности исполнения решения межгосударственного органа, какие-либо действия (акты), направленные на исполнение этого решения, не могут осуществляться (приниматься). По итогам рассмотрения дела Конституционный Суд РФ принимает постановление о возможности или невозможности исполнения в целом или в части в соответствии с Конституцией РФ решения межгосударственного органа. По сути, вердикты КС РФ получили приоритет над решениями ЕСПЧ.

Многие поспешили заявить, что теперь решения Европейского суда будут не исполняться. Однако формально-юридически это не вполне так. Россия как была обязана исполнять решения Европейского суда, так и осталась обязана их исполнять. Это базируется как на ч. 4 ст. 15 Конституции РФ, которая гласит о приоритете норм международного права, так и на Федеральном законе РФ «О ратификации Европейской Конвенции» от 30 марта 1998 года.

В международном праве существует основополагающий принцип «Пакта сунт серванда», который предписывает безусловную обязанность государств исполнять подписанные международные договора. Этот принцип добросовестного выполнения обязательств закреплен в Уставе ООН и Венской конвенции о праве международных договоров. Для того чтобы не исполнять решения Европейского суда России сначала надо выйти из Совета Европы и заявить о денонсации международного договора путем принятия соответствующего закона. И только через год после принятия такого закона Россия сможет игнорировать решения Европейского суда. Думается, что такой вариант событий совершенно маловероятен .

Представляется, что закон от 15 декабря 2015 года «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон « О Конституционном Суде РФ» № 7-ФКЗ внес финальную точку в спорах России с Европейским судом. Он своеобразно подтвердил приоритет Конституции РФ над иными нормативными правовыми актами, но не отменил и не может отменить обязанность России исполнять решения Европейского суда. Исключения видимо будут составлять лишь политизированные решения ЕСПЧ, которые в большей степени будут относится к юридическим лицам. Поэтому простых граждан России закон № 7-ФКЗ от 2015 года касаться возможно не будет. В силу п. 1 ст. 46 Конвенции о защите прав человека и основных свобод окончательное постановление ЕСПЧ является обязательным для исполнения всеми органами государственной власти Российской Федерации, в том числе судом. Подписав и ратифицировав Конвенцию, Россия тем самым согласно п. 1 ст. 46 Конвенции признала юрисдикцию ЕСПЧ и обязательный характер исполнения его решений. Российская Федерация также признала, что в вопросах толкования Конвенции приоритетом пользуется прочтение Конвенции Европейским Судом. Правовые позиции, выработанные Европейским Судом, являются обязательными для судов Российской Федерации.

Однако, так было до принятия Конституционным судом РФ Постановления от 14.07.2015 № 21- П. В нем Конституционный суд РФ сделал попытку ответить на вопрос: как надлежит поступить в случае, если постановление ЕСПЧ вступит в противоречие с нормами российского законодательства. Конституционный суд РФ пришел к выводу, что если постановление ЕСПЧ, вынесенное по жалобе против России, основано на толковании положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод, приводящем к их противоречию с Конституцией Российской Федерации, то такое постановление не может быть исполнено.

Конституционный суд РФ указал законодателям на необходимость разработки не противоречащего юридической природе Конституционного Суда РФ и его предназначению как высшего судебного органа конституционного контроля специального правового механизма разрешения им вопроса о возможности или невозможности с точки зрения принципов верховенства и высшей юридической силы Конституции РФ исполнить вынесенное по жалобе против России постановление ЕСПЧ, в том числе в части мер общего характера.

В результате в России был принят Федеральный конституционный закон от 14.12.2015 № 7-ФКЗ «О внесении изменений в Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации».

Однако в последней редакции закон о Конституционном суде РФ, дающий право объявлять недействительными международные решения, все же с трудом согласуется с международными обязательствами России по мнению зарубежных экспертов. К такому выводу пришли эксперты Венецианской комиссии — консультативного органа Совета Европы по конституционному праву, пишет РБК со ссылкой на сообщение на сайте Совета Европы. «Поскольку наделение такими полномочиями может препятствовать в той или иной форме исполнению международных решений в Российской Федерации, в Федеральный конституционный закон «О Конституционном суде Российской Федерации» должны быть внесены изменения согласно промежуточному заключению», — говорится в сообщении. Эксперты считают, что «неспособность Конституционного суда устранить противоречия между Конституцией и международными решениями не освобождает государство от обязанности исполнять международные решения». При этом в заключении содержится призыв к России пойти на диалог вместо односторонних мер.

Таким образом, подобная законодательная новелла и без того осложнила весьма непростое соотношение российского законодательства и международного права. В целом оно вряд ли содействует достижению баланса между ними. Отмеченная Романом Анатольевичем проблема нормативного обеспечения процесса исполнения Российской Федерацией решений международных судов крайне актуальна в современных условиях и требует тщательного самостоятельного исследования.

Еще раз выражаю особую благодарность моему официальному оппоненту Роману Анатольевичу Ромашову за столь ценные и конструктивные замечания и уделенное моей работе пристальное внимание. Спасибо.

Профессор Ю.Г. Арзамасов:

Актуальность темы диссертационного исследования С,А. Белоусова не вызывает сомнений. Важное значение рассматриваемой научной работы заключается, прежде всего, в сочетании теоретической проблематики (никто из советских и российских ученых на уровне докторской диссертации не исследовал проблемы дисбаланса, его понятие, функции, уровни, формы проявления), философско-правовой (в последнее время крайне редко исследователи обращаются к изучению парных категорий, тем более выходят на такой высокий уровень обобщений и осмыслений) и практической проблематики, связанной с выработкой крайне необходимых мер и средств по предупреждению наиболее деструктивных форм проявления законодательного дисбаланса.

Теперь остановимся на обозначенных вопросах подробнее. Внешнеполитическая и экономическая нестабильность остро ставит перед государственным менеджментом в России задачу по идентификации подобных факторов риска, их оценке и практическому использованию в деле совершенствования и своевременной адаптации системы действующего законодательства. Необходимо осуществлять своевременный мониторинг социально- политических и экономических событий и процессов, способных вызывать состояние дисбаланса в системе нормативных правовых актов, что невозможно без должного системного и методологически выверенного юридической наукой теоретического инструментария. При этом представляется важным учет в правотворческой деятельности предлагаемой автором модели законодательного дисбаланса. Оценка нормотворчества с позиции его влияния на уменьшение или приращение состояния разбалансированности законодательства должна стать неотъемлемой частью и соответствующей экспертной деятельности.

В юридической науке и практике государственного строительства, политической среде, обществе существует запрос на осмысление качественного состояния системы нормативных правовых актов сквозь призму таких параметров, как сбалансированность и разбалансированность. В надлежащем уровне стабильности и адаптивности российского законодательства непосредственно заинтересованы граждане, общество и государство. Гражданин получает реальную возможность осуществлять свою социальную деятельность в условиях предсказуемой и эффективной нормативно- правовой базы. Общество — реальную возможность обеспечения правовой защиты от внешних и внутренних угроз собственному развитию. Государство — устойчивую правовую основу, которая ему жизненно необходима для решения глобальных задач и реализации крупных проектов в области управления.

В теоретическом плане избранная автором тематика актуальна ввиду недостаточного внимания отечественных ученых к проблемам диалектики состояний баланса и дисбаланса в законодательстве. Доминирующее в настоящий момент фрагментарное изучение отдельных дефектов нормативно-правовой базы не позволяет системно и всесторонне оценить качественную сторону действующего законодательства, определить глубинные и скрытые от невооруженного взгляда проблемы его структуры и содержания. В юридической литературе отсутствуют работы, направленные напрямую на раскрытие процессов разбалансированности подсистем, отраслей, законодательных массивов, что по-видимому объясняется большей степенью сложности как самого объекта исследования, так и необходимого для этого теоретико-методологического инструментария. При этом следует согласиться с диссертантом в его утверждении о недопустимости отождествления таких понятий как «дефект» и «дисбаланс» законодательства. Дисбаланс последнего, на наш взгляд, не есть и простая сумма ряда

дефектов нормативно- правовой материи, а представляет собой качественно иное явление, имеющее отдельные параметры системности и затрагивающее значительные пласты законодательства. Категория «законодательный дисбаланс» определенно заслуживает самого пристального внимания со стороны научного юридического сообщества.

В свете вышесказанного особое значение приобретает комплексное изучение проблем установления общих закономерностей формирования, осуществления, трансформации и устранения процессов разбалансированности в российском законодательстве, многофакторной детерминации данных процессов, а также определения понятия, признаков, форм и уровней законодательного дисбаланса.

Научно- практическая значимость исследования проблем дисбаланса в правовой сфере жизни общества связана с интенсивным ростом числа кризисных феноменов и процессов в праве и законодательстве. Как справедливо отмечает диссертант (с. 7) в современных условиях применения общеупотребительных терминов «дефект», «дисбаланс», «несогласованность» становится явно недостаточно для раскрытия сущности сложных системных явлений и процессов нарушения баланса в законодательстве. Описательный подход в данных вопросах должен уступить место скрупулезному всестороннему и системному анализу действительных закономерностей детерминации феномена дисбаланса в системе нормативных правовых актов, теоретически и методологически оснащенному поиску эффективных средств по предупреждению и минимизации его негативных последствий. В этой связи постоянный научный мониторинг не только эффективности, но и состояния сбалансированности российского законодательства представляет важное направление научного освоения государственно-правовой действительности. Автор сумел критически оценить действующее законодательство с позиций его сбалансированности и предложил практические рекомендации по его оптимизации. Новаторский подход к решению выявленных проблем проявился не только в теоретических, но и в прикладных вопросах диссертации, С.А. Белоусов расширил рамки формально-юридического подхода, дополнив его системной составляющей, позволяющей увидеть значимость дисбаланса как неотъемлемого атрибута существования системы законодательства.

Методологически верно диссертантом сформулирована цель диссертационного исследования (с. 13). Поставленная цель определила исследовательские задачи (с. 13-14), которые успешно решены автором.

Структура работы подчинена логике наиболее полного и всестороннего раскрытия темы. Работа состоит из введения, пяти глав, включающих в себя 17 параграфов, заключения и библиографического списка.

Научная новизна исследования. Диссертация С.А. Белоусова является оригинальной научно-квалификационной работой в которой предлагается концептуальное общетеоретическое осмысление столь масштабной проблемы как законодательный дисбаланс. Автором исследования выводятся его признаки, определяются формы и уровни проявления, устанавливаются закономерности диалектической взаимосвязи состояний баланса и дисбаланса в развитии системы законодательства, выясняются причины разбалансированности нормативно- правовой базы, раскрывается значение нарушений принципа федерализма в процессе снижения уровня сбалансированности законодательства, устанавливается специфика иерархического дисбаланса в структуре нормативно-правовой системы. Помимо этого, автор исследования находит объяснение основных закономерностей законодательного баланса частных и публичных интересов.

В совокупности научного анализа законодательного дисбаланса как

сложного феномена российской правовой действительности, самостоятельной категории теории права и государства, определения роли и значения состояния разбалансированности законодательства на разных этапах исторического развития России, определения различных видов и форм законодательного дисбаланса, разрешения проблемы сбалансированности системы права и системы законодательства, осмысления технико-юридической стороны обеспечения баланса нормативно-правового материала, выявления влияния законодательного дисбаланса на механизм правового регулирования данная работа представляет крупное достижение в общей теории права и государства.

Диссертация СЛ. Белоусова обладает несомненным научным приоритетом. Она представляет собой первое комплексное исследование дисбаланса в системе российского законодательства. Инициатива и самостоятельность автора в постановке и решении проблем теоретического моделирования разнообразных состояний разбалансированности в законодательстве несомненна. Несмотря на повышенный интерес отечественных и зарубежных юристов к проблематике дефектов нормативных актов (работы В.М. Баранова, У. Карпена, Т.В. Каманиной, А.Б. Лисюткина, Л. Мадера, Л.А. Морозовой и др.), до настоящего момента общие теоретико-правовые вопросы законодательного дисбаланса так основательно не исследовались.

Особую научную ценность, по нашему мнению, представляют следующие тезисы диссертанта.

В рамках первой главы «Методологические основы исследования феномена законодательного дисбаланса», объединяющей два параграфа подвергается обобщению накопленный в гуманитарных и

иных науках опыт формирования категорий «баланс» и «дисбаланс» (с. 33-45 и др.). Значимыми в плане дальнейшего развития научного знания о деструктивных явлениях государственно-правовой действительности следует признать положения диссертации о системных дисбалансах, охватывающих значительную часть социально-правовой системы, в рамках которой они

возникли и реализуются, одновременно нарушающих ее важнейшие системные связи и потенциально угрожающих ее целостности (с. 41 диссертации). Представляет интерес критический анализ диссертантом Целого ряда понятий, отражающих отдельные проявления законодательного дисбаланса или условия, способствующие его возникновению. Предложено оригинальное видение проблемы соотношения характеристик дисбаланса, изменчивости, дефектности, асимметричности, несогласованности,' избыточности в отношении оценки системы действующего законодательства (с. 56-80 и др.). Ценными являются и авторские утверждения по вопросу разграничения категорий «законодательный дисбаланс», «дефект законодательства», «дефект нормативного правового акта» и «дефект системы права» (с. 61-70 диссертации).

С.А. Белоусов аргументированно демонстрирует особенности взаимосвязи между избыточностью юридической информации в негативном ее понимании и процессом разбалансированности в законодательстве (с. 79-82). Оправданным выступает обращение диссертанта к проблеме критики законодательства. Последняя, в авторской интерпретации правомерно предстает в качестве элемента мониторинга состояний разбалансированности в системе нормативных правовых актов (с. 84-85). Наиболее актуальным для оценки качества российского законодательства является вопрос, поднимаемый в работе, о сопряжении принципов экономичности и сбалансированности нормативно-правовой материи (с. 86-90).

Вторая глава «Законодательный дисбаланс: понятие, признаки и формы его проявления», подразделяемая на пять параграфов, содержит не менее значимые в плане научной новизны положения. Так, соискатель предлагает вниманию читателя весьма добротный и обстоятельный анализ понятия законодательного дисбаланса и его основных характерных признаков (с. 92-97 и др.), а также форм и уровней его проявления (с. 120-128 и др.).

Следует поддержать авторские положения о двух основных типичных формах законодательного дисбаланса в виде расхождения целей и средств в правовом регулировании и нарушения баланса в законодательном закреплении попарно, диалектически взаимосвязанных юридических инструментов. Небезынтересна отстаиваемая в работе позиция о «положительном» и «отрицательном» законодательном дисбалансе, о «правовой инфляции» как форме проявления законодательного дисбаланса, о горизонтальных уровнях последнего, в рамках которого он обоснованно подразделяется на отраслевой и межотраслевой.

Не обходит внимание С.А. Белоусов такую классическую проблему юриспруденции как соотношение системы права и системы законодательства, в рамках которой он находит достаточно оригинальное решение в виде обращения к понятию юридической конструкции. Подобный подход позволил автору осветить теоретико-прикладной аспект процесса гармонизации научного понимания системы права и системы законодательства (с. 213-225 диссертации).

В главе третьей «Принцип федерализма и его нарушение в российском законодательстве», структурно оформленной в виде четырех параграфов, новацией выступает рассмотрение состояний вертикальной разбалансированности системы российского законодательства. При этом соискатель представляет на суд научной общественности уточненное собственное видение вертикальной структуры российского законодательства (с. 227-243 и др.). Ценными представляются: авторские суждения о наиболее типичных формах межуровневого дисбаланса; о двух срезах вертикальной структуры законодательства, которые условно определяются как внешне-каркасный и внутренне-ранговый (с. 250); о дефектах, вызванных законодательным установлением предметов ведения и полномочий различных уровней государственной власти в Российской Федерации. С.А. Белоусов существенным образом уточняет и развивает наличествующую в отечественном правоведении теорию законодательства посредством дополнения ее разделом знаний о формах проявления вертикального дисбаланса в законодательстве (с. 269-275 и др.).

В ходе исследования выявлен целый ряд основополагающих закономерностей дисбаланса между федеральным законодательством и законодательством субъектов Федерации, между последним и системой нормативных правовых актов муниципальных образований (с. 277 — 285 диссертации). Заслугой диссертанта можно считать выдвижение общетеоретической модели много факторного процесса детерминации

дисбаланса в подсистеме муниципальных правовых актов нормативного характера.

Технико-юридический аспект рассмотрения проблемы сбалансированности российского законодательства обоснованно сведен автором к анализу двух важнейших методов его совершенствования — специализации и унификации. Дисбаланс в использовании указанных инструментов определяется в качестве одной из причин системной рассогласованности значительной части российского законодательства (с. 295-301 и др.).

Глава четвертая «Законодательный дисбаланс в механизме правового регулирования» обращена в сторону расширения горизонтов авторского видения проблемы законодательного дисбаланса, что находит отражение в обращении к вопросам о роли последнего в механизме правового регулирования в целом. С.А. Белоусов ставит перед научной общественностью проблему дисбаланса в правовой системе общества и его соотношения с законодательным дисбалансом, достаточно полно анализирует предпосылки формирования законодательного дисбаланса в правотворческой деятельности, раскрывает технико-юридические способы предотвращения и ликвидации дисбаланса в законодательстве. Автор обращается к более широкой проблеме качества закона, а через нее к собственно вопросам его сбалансированности и эффективности применения.

Научной новизной отличаются также идеи диссертанта о выделении в правовой системе нескольких типов дисбаланса: дисбаланс в системе источников права; дисбаланс правовых и неправовых методов регулирования (дисбаланс между правом и моралью); дисбаланс между действующими в обществе правовыми нормами и его правосознанием; дисбаланс между законодательством и юридической практикой (с. 326-328 диссертации). Интересной с точки зрения законодательной практики, на современном этапе работы Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, когда принимаются в большинстве своем не базовые федеральные законы, а законы конкретизирующие, вносящие определенные изменения в базовые законы, является предложение автора о создании «банка идей законопроектов», что, как отмечает автор, «... стало бы предпосылкой организации в дальнейшем сбалансированной ... системы нормативных правовых актов» (с. 331-332).

Одно из ведущих мест в системе средств преодоления законодательного дисбаланса отводится в работе актам толкования судов (с. 373-392). Следует согласиться с утверждением диссертанта о том, что высшие судебные инстанции посредством принятия своих актов могут не устранять, а лишь преодолевать законодательный дисбаланс. Недопустимо отождествлять данные два термина. Судебные органы даже высшего звена, как представители судебной ветви власти, не обладают полномочиями нормо-творческих органов, они не могут и не должны их подменять. Устранение законодательного дисбаланса — прерогатива именно нормотворческих органов. При этом прав соискатель и в том, что акты толкования высших судебных инстанций могут сыграть положительную роль в преодолении законодательного дисбаланса только при отсутствии в них самих «пороков» и несбалансированностей.

В главе пятой диссертации «Дисбаланс российского законодательства и международного права» представлен анализ столь актуальной в настоящий момент проблемы глобализации и международной интеграции в качестве факторов, оказывающих существенное воздействие на состояние разбалансированности современного российского законодательства. Автор обстоятельно подходит к раскрытию основных закономерностей внешнеполитических и внешнеэкономических детерминант законодательного дисбаланса, предварительно обращаясь к теоретико- методологическим основаниям исследования самих феноменов глобализации и международной интеграции, а также формирования соответствующих понятий о них (с. 394-404 и др. диссертации).

С.А. Белоусов справедливо отмечает тот факт, что в структуре российского права и законодательства идет процесс интенсивного формирования особых правовых комплексов, которые обозначаются как интегрированные, глобальные отрасли права (с. 405-406). Однако данный процесс протекает неравномерно и порой сопряжен с возникновением дисбалансовых состояний в нормативно-правовой базе, что требует своевременной научной оценки и адекватного практического реагирования со стороны законодателя.

В диссертации представлены также авторские размышления по вопросам рецепции норм и институтов действующего права современных зарубежных государств, аккумулированного опыта других стран и положительного международного опыта (с. 410-411).

Разделяем также мнение диссертанта об увеличении рисков формирования различного рода дисбалансов между национальными системами законодательства и общими принципами и нормами международного права, о том что, в последнее время накал межгосударственных конфликтов переводит их в острую фазу разрешения. Проблема обеспечения баланса российского законодательства и международного права действительно предстает как сверхактульная и архиважная для проводимой российским государством политики и отечественной юридической науки (с. 413). Системный подход в диссертации предопределил полноту исследования основных форм дисбаланса международного права и системы национального законодательства. Обстоятельно раскрываются следующие из них: несоблюдение международными организациями и государствами общепринятых принципов международного права; коллизии национального законодательства или его части с международными стандартами; противоречиях между внутригосударственным правом и актами межгосударственных объединений; принятие внутригосударственных нормативных правовых актов вопреки нормам международного права; расхождения между нормами международного права, международных договоров и официальным нормативным толкованием предписаний национального законодательства; игнорирование критерия конституционности в ходе заключения и введения в действие новых международных

договоров; коллизии между межгосударственными, межправительственными, межведомственными и федеративными договорами и др. (с. 419).

С учетом изложенного, можно констатировать, что диссертационное исследование С.А. Белоусо-ва является научно-квалификационной работой, в которой на основании выполненных автором исследований содержатся теоретические положения, которые можно квалифицировать как решение крупной научной проблемы. Автором предложена целостная общетеоретическая концепция дисбаланса в российском законодательстве.

Диссертация свидетельствует об умении автора осуществлять научный поиск. Соискатель хорошо ориентируется в содержании правовых теорий, плодотворно опирается на фундаментальные монографические труды по теории права и государства, отраслевым юридическим наукам.

Теоретической основой исследования послужили также многочисленные работы ученых по философии, общей теории систем, экономической теории и ряда иных гуманитарных наук, что позволило автору предложить собственное системное видение целого ряда социально-правовых явлений, определить общенаучное значение категорий «баланс» и «дисбаланс», отразить различные формы проявления дисбаланса в законодательстве и его отдельных подсистемах, выяснить природу состояний разбалансированности отдельных отраслей законодательства и их системных характеристик. Широкая источниковедческая база является сильной стороной диссертации.

Обращает на себя внимание обширная нормативно-правовая база диссертационного исследования. Диссертант умело отбирает и анализирует факты, широко использует эмпирический материал.

Как положительную черту отметим динамизм научного поиска С.А. Белоусова. Законодательный дисбаланс в его работе предстает в постоянном движении, зарождении его новых форм и структурных видов. Законодательный дисбаланс — неотъемлемая составляющая трансформации системы нормативных правовых актов, непременное условие ее дальнейшего развития.

Позиции автора по спорным теоретическим вопросам убедительны, а предложения, выносимые на защиту, выводы и обобщения подтверждены весомыми аргументами. Все вышесказанное обеспечивает обоснованность и достоверность научных положений и рекомендаций, изложенных в диссертационной работе С.А. Белоусова.

Практическая значимость исследования. Результаты диссертационного исследования вполне могут быть использованы в процессе дальнейшего изучения отраслевых проблем дисбаланса нормативной правовой базы, в ходе проведения сравнительно-правовых исследований состояний разбалансированности законодательств ряда государств.

Диссертация Белоусова Сергея Александровича содержит ряд научно- практических рекомендаций и предложений, направленных на оптимизацию правотворческой и правопримениетльной деятельности. Обстоятельно проанализирована технико-юридическая сторона обеспечения сбалансированности российского законодательства посредством гармоничного сочетания работ по его специализации и унификации. В диссертации выявлены деструктивные последствия воздействия законодательного дисбаланса на механизм правового регулирования. С.А. Белоусовым предложен научно-обоснованный комплекс мер, способствующих устранению состояния разбалансированности внутринационального законодательства и международного права. Отдельные положения и выводы автора могут найти применение в процессе практического мониторинга качественного состояния и эффективности действующего законодательства.

Личное участие соискателя в получении результатов, изложенных в диссертации заключается в том, что содержащиеся в диссертации научно- теоретические положения и выводы сделаны автором самостоятельно, что проявляется в выдвижении им собственной общетеоретической концепции законодательного дисбаланса, раскрывающей: его понятие и признаки; процесс детерминации; типы, формы и уровни его проявления; диалектическую связь таких тенденций и процессов в развитии российского законодательства, как устойчивость и изменчивость, унификация и специализация, баланс и дисбаланс; общие закономерности негативного и позитивного воздействия законодательного дисбаланса на основные подсистемы правовой системы российского общества; комплекс мер по обеспечению сбалансированности нормативно-правовой базы. Самостоятельность автора в написании работы обозначается целым рядом новых и оригинальных положений, выносимых на защиту.

Между тем, как и любая большая научная работа, диссертация С.А. Белоусова не лишена отдельных недостатков и дискуссионных моментов.

1. О дисбалансе законов и ведомственных актов. Представляется определенным упущением невнимание автора к проблеме разбалансированности подсистемы внутриведомственных нормативных правовых актов. Несмотря на то, что в ведомственном нормотворчестве еще существуют проблемы теоретического, организационного и прикладного плана, в современных российских условиях, когда существует постоянно действующий парламент, следует признать, что законодательство не может, да и не должно регулировать весь широкий круг общественных отношений, В законах, указах Президента Российской Федерации и постановлениях Правительства Российской Федерации нереально учесть все необходимые аспекты социума. Как показывает практика, обойтись без ведомствен-

ного нормотворчества невозможно. Причем это касается не только России, но и других стран. Современная тенденция такова, что роль и объем ведомственного нормотворчества, несмотря на осуществляемую правовыми департаментами федеральных министерств и служб систематизацию ведомственных нормативных правовых актов, увеличиваются и чем дальше, тем больше. Без нормотворческих функций реализация публичной политики государства в различных отраслях хозяйствования была бы весьма затруднительна и даже невозможна. Таким образом, организованное ведомственное нормотворчество, наряду с законотворчеством и другими видами нормотворчества создают основу упорядоченного осуществления исполнительной деятельности министерств и ведомств и реализации нормативных правовых актов вышестоящих органов власти. В этом и заключается актуальность, важность и научный интерес к ведомственному нормотворчеству. При этом проблема сбалансированности ведомственных и иных нормативных правовых актов становится с каждым днем все острее, нарушение гармонии между ними чревато возникновением состояния системного законодательного дисбаланса. На наш взгляд, в процессе ведомственного нормотворчества важно соблюдать меру и баланс, в частности, непреложным правилом должно быть следующее положение: законы регулируют кардинальные вопросы жизни страны; указы и постановления касаются основных социально- экономических и других важных вопросов; ведомственные акты призваны опосредовать, во-первых, вопросы, имеющие отраслевое значение, и, во- вторых, межотраслевые и надотраслевые вопросы, определяемые на основе нормативных правовых актов, обладающих большей юридической силой — федеральных законов, указов Президента Российской Федерации, постановлений Правительства Российской Федерации.

В ходе защиты хотелось бы более детально ознакомится с позицией диссертанта по данному вопросу.

2. О роли Минюста в предотвращении законодательного дисбаланса. Из первого замечания вытекает и второе, суть которого сводится к следующему. Ведомственный нормативный правовой акт преследует достаточно небольшую в общесоциальном смысле цель, которая, однако, занимает несоизмеримо большее значение в масштабах предмета ведения соответствующего федерального органа исполнительной власти. Поскольку для ведомственного нормотворчества часто присущ не комплексный, а узкий подход, характерный взгляду на эти проблемы с позиций ведомственной целесообразности, итогом такого подхода может стать выход этим органом в принимаемом им акте за пределы, отведенной ему компетенции. За этим, как правило, следуют перекосы в правоприменении и нарушение баланса правомочий. Поэтому за ведомственными нормами и осуществляется специальный контроль со стороны Министерства юстиции Российской Федерации.

Однако диссертант, рассматривая проблему преодоления законодательного дисбаланса посредством целого ряда инструментов, не обозначил в качестве отдельного средства предупреждения дисбалансовых состояний в законодательстве соответствующую деятельность Министерства юстиции Российской Федерации. Следовательно, возникает вопрос: каково значение специального контроля со стороны Министерства юстиции Российской Федерации за ведомственными нормативными правовыми актами в деле предотвращения законодательного дисбаланса?

3. О соотношении формы и содержания. В диссертации достаточно обстоятельно раскрывается ряд моментов технико- юридической стороны обеспечения сбалансированности российского законодательства и повышения его эффективности. Однако один нюанс не в полной мере учтен соискателем. Качество и эффективность действия нормативного правового акта в значительной степени зависит от его соответствия требованиям, предъявляемым к его форме. Официальный характер нормативных правовых актов, необходимость точности и ясности формулирования правовых предписаний определяет то обстоятельство, что нормативный правовой акт должен оформляться строго определенно. Для него характерны единая унифицированная форма, официальные реквизиты, установленные структурные части. Без внешних формальных атрибутов не может быть нормативного правового акта как официального документа. Они показывают, какой орган и когда принял данный акт, в какую форму его воплотил, удостоверяют его официальный характер и юридическую силу.

Форма правового акта может рассматриваться и в широком смысле и включать в себя требования, предъявляемые к наименованию акта, его тексту, структурной организации, взаимной связи имеющихся в нем предписаний — пунктов, статей, параграфов, стилю документа, иными словами, к его внешнему документальному построению.

Думается, что в работе больше внимания следовало бы уделить проблеме баланса и дисбаланса формы нормативного правового акта и его текстуального содержания. Здесь актуализируется вопрос о том, насколько существующие формальные требования к нормативным правовым актам способны обеспечить надлежащей уровень системности и непротиворечивости действующего законодательства.

4. О структуре исследования. Содержание четвертой главы «Законодательный дисбаланс в механизме правового регулирования», значительно шире названия, поскольку диссертант исследует проблемы дисбаланса в правовой системе, одним из элементов которой, если следовать классическому инструментальному подходу, применяемому к данному понятию, как раз и является механизм правового регулирования. Между тем, в этой главе автор исследования не раскрыл понятие механиз-

ма правового регулирования, поэтому не совсем понятно какой позиции он придерживается по данному вопросу, инструментального подхода (С.С. Алексеев, М.И. Байтин, В.М. Горшенев и др.), психологического (Н.Д. Гранат, В.В. Лазарев), телеологического, либо иного? В этой связи, в ходе защиты хотелось бы услышать пояснения диссертанта по данной проблеме.

5. О предмете законов. Вряд ли можно согласиться с идеей автора о необходимости разработки и принятия Федерального закона «Об обеспечении соответствия нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации федеральным законам». Данная проблема, на наш взгляд, является предметом ФЗ «О нормативных правовых актах в Российской Федерации».

И наоборот спорным представляется тезис диссертанта, высказанный им на с. 318 исследования о том, что в законе «О нормативных правовых актах» «... будет урегулирован вопрос их соотношения с иными источниками права». По нашему мнению, для практической реализации данной идеи необходимо принять федеральный закон именно «Об источниках права», нормы которого могут предотвратить существующий дисбаланс правового регулирования в этой области. Аналогичный нормативный правовой акт был принят в Ватикане еще в 1929 г., и как показала практика, это позитивно отразилось на регулировании общественных отношений. В этом законе следует закрепить не только виды (формы) источников права в России, нормы-дефиниции, раскрывающие их содержание и значение, но и их соотношение.

6. О работах, посвященных оценке регулирующего воздействия. На наш взгляд, данная диссертация только бы выиграла, если бы автор исследования использовал работы, посвященные оценке регуляторного воздействия (российский вариант — оценка регулирующего воздействия) таких известных зарубежных ученых, как Люциус Мадер и Ульрих Карпен.

Ценность научных работ соискателя и полнота изложения в них материалов диссертации. Основные выводы и положения проведенного диссертационного исследования в полной мере изложены в работах, опубликованных соискателем. По теме диссертации опубликовано 50 работ, в том числе 5 монографий, 29 статей в рецензируемых научных изданиях, рекомендованных ВАК при Ми-нобрнауки России для опубликования основных научных результатов диссертаций. Отдельные положения работы апробированы автором на научно-практических мероприятиях и опубликованы в соответствующих сборниках научных трудов и материалах конференций.

Специальность, которой соответствует диссертация. Диссертация С.А. Белоусова соответствует профилю специальности 12.00.01 — теория и история права и государства; история учений о праве и государстве, представляет собой самостоятельное, обладающее внутренним единством, завершенное научно-квалификационное исследование, содержащее новые научные результаты и положения, выдвигаемые для публичной защиты, совокупность которых свидетельствует о личном вкладе соискателя в теорию права и государства и решении крупной научной проблемы, имеющей важное значение для дальнейшего развития юридической науки и практики.

Автореферат диссертации отражает основное содержание работы, содержит все необходимые для подобного рода публикаций атрибуты и в концентрированном виде раскрывает сущность проведенного автором исследования.

На основании изложенного можно сделать вывод: автореферат диссертации и диссертация Белоусова Сергея Александровича, выполненная на тему «Законодательный дисбаланс (доктрина, теория, практика)» полностью соответствуют требованиям, предъявляемым к диссертациям на соискание ученой степени доктора юридических наук абз. 1 п. 9 Положения о присуждении ученых степеней, утвержденного Постановлением Правительства Российской Федерации от 24 сентября 2013 г. № 842, является единолично выполненным и завершенным исследованием, а ее автор заслуживает присуждения ему искомой ученой степени доктора юридических наук по специальности 12.00.01 — теория и история права и государства; история учений о праве и государстве.

Соискатель С.А. Белоусов:

Спасибо, Юрий Геннадьевич, за высокую оценку моей работы и сделанные критические замечания.

По поводу первого замечания уважаемого оппонента о недостаточном внимании к проблеме дисбаланса подсистемы внутриведомственных нормативных правовых актов считают необходимым пояснить следующее.

Следует согласиться с уважаемым оппонентом в необходимости соблюдения правила, согласно которому законом следует регулировать кардинальные вопросы жизни страны, указы и постановления должны регламентировать основные социально-экономические и другие важные вопросы, а ведомственные акты призваны опосредовать, во-первых, вопросы, имеющие отраслевое значение, и, во-вторых, межотраслевые и надотраслевые вопросы, определяемые на основе нормативных правовых актов, обладающих большей юридической силой — федеральных законов, указов Президента Российской Федерации, постановлений Правительства Российской Федерации. При этом, безусловно, ведомственные нормативные акты занимают свою нишу в общей системе российского законодательства в ее широком понимании.

Проблемы разбалансированности между ведомственными и иными нормативными правовыми актами все же подверглись рассмотрению в настоящем диссертационном исследовании, что выразилось в ряде моментов.

Во-первых, в рамках параграфа 2.2 «Уровни законодательного дисбаланса» на с. 124-126 диссертации нами рассматривается проблема соотношения и взаимосвязи ведомственных нормативных правовых актов с законами, постановлениями и указами на примере гражданского законодательства. В качестве одного из важнейших средств минимизации и устранения законодательного дисбаланса в сферах, где наблюдается излишняя множественность нормативных правовых актов, в том числе и ведомственного характера, мною определяется издание унифицированных нормативно-правовых актов (с. 127 диссертации). Таким образом, проблема сбалансированности ведомственных актов с законами была отчасти затронута нами в ходе анализа вопросов отраслевого дисбаланса.

Во- вторых, вопрос о месте и роли ведомственных нормативных правовых актов также раскрывается нами в ходе анализа вертикального строения системы современного российского законодательства (с. 246-249 диссертации), которое имеет два среза, условно определяемые нами внешне-каркасным и внутренне-ранговым. Первый указывает на совокупность актов, образуемых различными уровнями публичной власти в соответствии с разделением компетенции между ними на основе принципа федерализма. Второй демонстрирует расположение элементов каждого уровня в зависимости от их основного свойства — юридической силы, а также единство принципов построения всех уровней. Именно внутренне-ранговый срез вертикальной структуры российского законодательства непосредственно связан с проблемой значения ведомственных актов, их сбалансированности с законами, указами и постановлениями.

В вертикальном срезе законодательства отношения между элементами столь же сложны и неоднозначны, как и в горизонтальном. В отличие от последнего существенной характеристикой вертикального строения системы законодательства является субординация одного элемента системы другому. Следовательно, для поддержания состояния баланса в системе законодательства необходимо обеспечить четкое иерархическое соответствие подсистемы ведомственных актов законам и иным нормативным правовым актам, обладающим большей юридической силой.

Важное место в устранении законодательного дисбаланса по иерархии отводится базовым законам. Они должны играть роль заглавных актов отрасли на том основании, что выступают интегрирующим центром, каркасом отрасли законодательства, образуют правовой фундамент построения его внутриотраслевой системы. Такие базовые законы отражают своеобразие отрасли законодательства, заключающееся в наличии единой концепции, особых принципов и собственной достаточно крупной и относительно стабильной области общественных отношений, регулируемых ею. Подчеркнем тот факт, что субординационные связи в отношении ведомственных нормативных актов как раз обусловлены ранговым строением законодательства, иерархической системой правотворческих органов, разными квалификационными признаками актов, что порождает отношения соподчиненности в системе законодательства, которые формально закрепляются в Конституции РФ (с. 250 диссертации).

В-третьих, проблема сбалансированности законов и ведомственных актов затрагивается и в ходе рассмотрения вопросов конкретизации (детализация) нормативных положений в рамках параграфа 4.2. «Законодательный дисбаланс и правотворчество: негативные проявления и технико-юридические способы их устранения» диссертации». Идейно-тематическая и проблемная детализация законодательного акта способствует избеганию излишней абстрактности, снижающей практический эффект правового регулирования. Здесь, однако, необходимо соблюдать баланс, ибо чрезмерная детализация в ведомственных нормативных актах бывает также вредна, как и обобщенность темы, поскольку может в свою очередь привести к казуистичности акта, его «разбуханию», что также оказывает негативное влияние на эффективность правового регулирования и сбалансированность системы законодательства. Соглашаясь с мнением оппонента, в диссертации нами также в негативном ключе отмечается увеличение множественности актов, сопровождающееся тенденцией к так называемому «мелкотемью», то есть использованию формы закона для регламентации отношений, могущих быть урегулированными, и подзаконными актами, в том числе и ведомственными (с. 257 диссертации).

В целом же следует признать, что в работе не представлены отдельные аспекты проблемы сбалансированности подсистемы ведомственных нормативных правовых актов, что в своей совокупности составляет относительно самостоятельную проблему для ее решения в рамках специального, а возможно и не одного исследования. При этом нельзя не отметить заслуг уважаемого оппонента Юрия Геннадьевича Арзамасова, который является авторитетным специалистом в данной области государственно-правовых изысканий. В своей дальнейшей работе я непременно в качестве одного из приоритетов развития концепции законодательного дисбаланса выберу анализ вопросов баланса и дисбаланса ведомственных нормативных актов в российском законодательстве.

В рамках второго замечания уважаемый оппонент справедливо обращает внимание на необходимость учета специального контроля Министерства юстиции РФ за ведомственными нормативными правовыми актами в качестве относительно самостоятельного средства предотвращения законода-

тельного дисбаланса. В этой связи вполне справедливо звучит вопрос Юрия Геннадьевича о значение специального контроля со стороны Министерства юстиции Российской Федерации за состояние подсистемы ведомственных актов.

Действительно. ведомственное правотворчество в России зачастую имеет не комплексный и не вполне объективный характер, что сопровождается стремлением отдельных органов исполнительной власти к выражению преимущественно собственных узковедомственных интересов в издаваемых ими актах, что приводит к выходу тем или иным ведомством в таких актах за пределы собственной компетенции и возникновению ситуации дисбаланса в системе нормативных правовых актов в целом.

К числу основных функциях Министерства юстиции Российской Федерации, содействующих предупреждению законодательного дисбаланса и его минимизации следует отнести: обеспечение нормотворческой деятельности органов государственной власти включает несколько направлений деятельности Министерства юстиции РФ: экспертизу и координацию правотворческой деятельности федеральных органов исполнительной власти; юридическую оценку правовых актов субъектов Российской Федерации; учет и систематизацию действующего законодательства.

В соответствии с Положением Министерство юстиции РФ координирует нормотворческую деятельность федеральных органов исполнительной власти, проводит юридическую экспертизу проектов законодательных и иных нормативных правовых актов, вносимых этими органами на рассмотрение Президента и Правительства Российской Федерации. Координационная функция осуществляется Министерством юстиции в двух формах: в тех случаях, когда подготовка проекта правового акта поручена Министерству юстиции с участием других ведомств и когда проект готовится другими ведомствами, а Министерство юстиции принимает участие в его подготовке.

Юридическая экспертиза нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации на предмет их соответствия Конституции Российской Федерации и федеральным законам — еще одна важная сторона обеспечения нормотворчества органов государственной власти регионов. О неблагополучном положении с законностью правовых актов субъектов Российской Федерации свидетельствуют целый ряд мер, которые в последнее время осуществлялись в сфере государственного строительства.

Государственный учет и систематизация действующего законодательства представляет собой функцию, которая обеспечивает правотворческую деятельность не только самого Министерства юстиции, но и правовую информацию Президента, Правительства и иных федеральных органов исполнительной власти. В этих целях на базе общеправового классификатора отраслей законодательства осуществляется государственный учет правовых актов федерального уровня: законов, указов Президента, постановлений Правительства, что также в немалой степени способствует предотвращению состояний разбалансированности, несогласованности нормативных правовых актов.

Кроме того, во исполнение Указа Президента Российской Федерации от 10 августа 2000 г. «О дополнительных мерах по обеспечению единства правового пространства Российской Федерации» и принятого в его развитие Положения о порядке ведения федерального регистра нормативных актов субъектов Российской Федерации на Министерство юстиции возложена обязанность ведения этого регистра в целях обеспечения контроля за соответствием правовых актов субъектов Российской Федерации Конституции Российской Федерации и федеральным законам, а также для получения гражданами и органами власти необходимой правовой информации.

Государственная регистрация нормативных правовых актов федеральных органов исполнительной власти осуществляется Министерством юстиции в тех случаях, когда они затрагивают права, свободы и обязанности человека и гражданина; устанавливают правовой статус организации или имеют межведомственный характер, а также актов иных органов, в случаях, предусмотренных федеральным законодательством Российской Федерации. Сейчас эта функция Министерства юстиции значительно расширена. В соответствии с Указом Президента от 20 марта 2001 г. под контроль Министерства юстиции отнесены подлежащие регистрации нормативные правовые акты Пенсионного фонда Российской Федерации, Федерального фонда обязательного медицинского страхования, Фонда социального страхования, Государственной хлебной инспекции при Правительстве Российской Федерации. Выполняя возложенные на него полномочия, Министерство юстиции проверяет полноту отбора ведомственных нормативных актов, подлежащих государственной регистрации; осуществляет контроль за правильностью и своевременностью опубликования зарегистрированных им правовых актов; обобщает практику государственной регистрации и вносит Президенту и Правительству предложения об отмене или приостановлении нормативных правовых актов ведомств в случае их несоответствия действующему законодательству, что, конечно же, выступает немаловажным средством в деле устранения ряда нежелательных форм проявления законодательного дисбаланса.

По поводу третьего замечания уважаемого оппонента Юрия Геннадьевича Арзамасова о необходимости большего внимания в диссертации к вопросам баланса и дисбаланса формы нормативного правового акта и его текстуального содержания считаю возможным пояснить следующее.

Проблеме технико-юридической подготовки и принятия нормативных правовых актов в работе специально отведен параграф 4.2. «Законодательный дисбаланс и правотворчество: негативные

формы проявления и технико-юридические способы их устранения» (с. 327-347 диссертации). При этом вопросы официальных реквизитов и выбора формы нормативного правового акта в работе затронуты вскользь. Действительно, одним из факторов, провоцирующих состояние разбалансирован-ности в системе законодательства, выступают ошибки законодателя в выборе надлежащей формы нормативного правового акта, который предопределяется, в первую очередь, предметом правового регулирования, затем способами правового регулирования и иными обстоятельствами. При этом опять-таки следует соблюдать уже упомянутое правило выбора формы акта, согласно которому законом следует регулировать кардинальные вопросы жизни страны, указы и постановления должны регламентировать основные социально- экономические и другие важные вопросы, а ведомственные акты призваны опосредовать, во-первых, вопросы, имеющие отраслевое значение. Однако заметим, что расхождение формы и текста нормативного правового акта все же является в большинстве случаев частным дефектом и лишь в ситуации подмены закона подзаконным актом или, наоборот, вызывает к жизни такое явление как законодательный дисбаланс.

В качестве четвертого замечания указывается на несоответствие содержания главы четвертой исследования «Законодательный дисбаланс в механизме правового регулирования» ее названию, поскольку диссертантом исследуются вопросы дисбаланса в правовой системе, одним из элементов которой, по мнению уважаемого оппонента, выступает механизм правового регулирования. При этом в упрек ставится отсутствие в работе авторского определения механизма правового регулирования.

В связи с этим поясним нашу позицию. В диссертации действительно отсутствует развернутый анализ понимания механизма правового регулирования, что собственно не входило в задачи исследования. По логике работы и в целях решения ее основных задач считаю достаточным и оправданным присоединиться к уже существующим наработкам в данной сфере, получившим надлежащую апробацию в юридической науке и практике. В диссертации мы придерживаемся в целом инструментальной трактовки понятия и структуры механизма правового регулирования. При таком подходе, согласимся с мнением оппонента, механизм правового регулирования предстает лишь как часть правовой системы общества. Однако в таком исследовательском шаге, на наш взгляд, не имеется какого-либо противоречия. Наличие в рамках главы четвертой параграфа «Дисбаланс в правовой системе: понятие и соотношение с законодательным дисбалансом» не лишает стройности и логичности проведенного исследования. И вот почему.

Параграф о более широком применении категории «дисбаланс» в исследовании как всей правовой системы, так и ее отдельных частей, включая и дисбаланс в механизме правового регулирования, составляет часть поступательного процесса от общего к частному в изучении вопросов взаимосвязи феномена законодательного дисбаланса с такими составными элементами механизма правового регулирования, как: правотворческая деятельность, ее средства и результаты; правоприменительные акты; а также акты судебного толкования. Конечно же, в механизм правового регулирования традиционно включаются и такие составные части, как юридические факты, сами нормы права, акты реализации субъективных прав и юридических обязанностей. Однако в работе мной были затронуты преимущественно лишь те элементы механизма правового регулирования, которые в наибольшей степени связаны с законодательным дисбалансом, испытывают наибольшее влияние на себе от его негативного воздействия или, напротив, способы оказать обратное действие по его предупреждению, минимизации или устранению. Негативные последствия законодательного дисбаланса выходят далеко за пределы собственно самой системы законодательства, затрагивают основные подсистемы правовой системы общества и, в первую очередь, такой его части как механизм правового регулирования. При этом заметим, что правовая система и механизм правового регулирования соотносятся между собой как целое и часть весьма условно, ибо данные категории предполагают достаточно различные подходы к исследованию государственно-правовой действительности. Еще раз повторюсь, на мой взгляд, совместное рассмотрение вопросов дисбаланса в правовой системе, его соотношения с законодательным дисбалансом и роли последнего в механизме правового регулирования не предстает в виде некоего противоречия. Для выстраивания наиболее полной концепции законодательного дисбаланса считаю оправданным обращение и к понятию правовой системы общества, и к категории механизма правового регулирования, что позволяет органично сочетать преимущество данных общетеоретических конструкций в изучении баланса и дисбаланса нормативно- правовой материи.

Также уважаемый оппонент в своем отзыве выразил несогласие с авторской позицией о необходимости разработки и принятия федерального закона «Об обеспечении соответствия нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации федеральным законам».

Позволим себе не согласиться с данным критическим замечанием ввиду следующих обстоятельств.

Одним из вариантов попытки нивелировать или уменьшить негативные проявления и последствия законодательного дисбаланса, выровнить федеральный и региональный уровни законодательства, в том числе в рамках опережающего правотворчества, является разработка и принятие соответствующего нормативного акта. Предложение это не новое. В 1999 г. в Государственной Думе рассмат-

ривался и прошел первое чтение, но в итоге отклонен, проект закона «Об обеспечении соответствия нормативных правовых актов субъектов Российской Федерации федеральным законам». Его целесообразность виделась и видится в том, что он должен содержать механизм преодоления дисбаланса нормативных правовых актов двух уровней (с. 274-275 диссертации). Предлагалось, например, в рамках совместного с Российской Федерацией ведения применение положений нормативных правовых актов субъектов РФ в части, не соответствующей федеральному закону, прекращать со дня вступления федерального закона в силу; приводить нормативные правовые акты субъектов РФ в соответствие с принятым федеральным законом в течение шести месяцев со дня его вступления в силу, если таким федеральным законом не предусмотрено иное, и др. Принятие подобного законодательного акта, по моему мнению, принесет все же больше пользы, нежели вреда в деле предупреждения состояний разбалансированности российского законодательства. В настоящее время подобный закон способствовал бы обеспечению единства правового пространства, установлению гарантий самостоятельного правового регулирования отношений для субъектов РФ, предупреждению возникновения или уменьшения дисбаланса в системе законодательства РФ.

При этом не следует отрицать возможности включения положений рассматриваемого акта и в активно обсуждаемый проект закона «О нормативных правовых актах». Нельзя исключать и такого законодательного решения проблемы. В данном случае наша позиция несильно расходится с мнением уважаемого оппонента. Что же касается необходимости еще и принятия закона «Об источниках права», то она представляется нам не столь явной, особенно если предположить, что будет принят закон «О нормативных правовых актах», в рамках которого возможно разрешение вопросов о взаимосвязи нормативного правового акта с иными источниками права, а также о закреплении дефиниций понятий основных источников права. В целом же принятие отдельного закона об обеспечении соответствия нормативных правовых актов субъектов РФ федеральным законам не является самоцелью, но проблема юридического механизма такого обеспечения все же требует законодательного оформления в том или ином виде.

Последнее замечание Юрия Геннадьевича сводится к тому, что работа бы выиграла в случае обращения автора к трудам зарубежных авторов по проблеме оценки регулирующего воздействия. В частности, имеются в виду труды Люциуса Мадера и Ульриха Карпена.

Согласимся с мнением оппонента в отношении высокой оценки работ указанных зарубежных исследователей для юриспруденции, в том числе и по отношению к теме моей диссертации.

Так, в Люциус Мадер принял 28-29 июня 2012 года в Великом Новгороде непосредственное участие в обсуждении российской правовой реформы в рамках проведенного 10-го Конгресса Международной Ассоциации Законодательства, организованного по инициативе «Российского правотворческого общества». Мероприятие такого уровня впервые проходило на территории Российской Федерации. В нем приняли участие около 60 ученых-правоведов из ведущих университетов Европейского союза — Великобритании, Британских островов, Венгрии, Германии, Нидерландов, Швейцарии, Португалии, Польши, Швеции, Франции, а также Российской Федерации, Кореи и Кубы. Среди них — председатель Международной Ассоциации Законодательства Люциус Мадер (для справки — Европейская Ассоциация Законодательства (International Association of Legislation — IAL) была основана в Германии в 1991 году. IAL — некоммерческая организация, целью которой является совершенствование европейского законодательства и укрепление международного сотрудничества в области права. В состав EAL входят ведущие европейские правовые организации, депутаты, чиновники, практикующие адвокаты и юристы, ученые в области права, вовлеченные в процесс совершенствования законодательных актов. EAL регулярно организует и проводит конференции, семинары и лекции на которых обсуждаются теоретические и практические проблемы законодательства), немецкий ученый, профессор Гамбургского университета Германии Ульрих Карпен, полномочный представитель Президента РФ в Государственной Думе Гарри Минх, председатель правления «Российского правотворческого общества» Сергей Кабышев и др.

В частности, Люциус Мадер высказал целый ряд идей в отношении состояния российского законодательства и перспективах его развития, которые представляются достаточно ценными и объективными, в том числе и в отношении реформы социального законодательства, электронного правительства, экономики, а также совершенствования процесса законотворчества в целом. В том числе по проведению антикоррупционных экспертиз и общественных обсуждений нормативно- правовых актов.

Как сообщил Люциус Мадер, основная цель организации — повысить качество работы с законодательством. «Мы пытаемся объединить различных участников этого процесса. Это и представители власти, и исследователи, и практики. Обмен информацией между ними является залогом повышения качества законодательного процесса. В некоторых странах нам удалось повысить качество этого процесса»,- сказал он. По его словам, законодательный процесс очень трудный, потому что он связан не только с практическим, но и политическим аспектом. «Поэтому разработчики законов должны учитывать и политическую составляющую. Плюс обращать внимание и на техническую составляющую этого процесса. Здесь есть не только юридические задачи, многие другие дисциплины тоже должны быть

включены в процесс — экономика, политическая наука, язык. Если мы сможем объединить эти дисциплины, это приведет к желаемому результату. Это и есть основная цель конференции. Мы будем говорить о правовых реформах, реформах в экономике и нормотворчестве. Есть реформы, которые касаются институциональных и процедурных аспектов, законодательного стиля и техники»,- добавил Мадер (см. http://er.ru/news/87158/ дата обращения 28 марта 2016 года). Вполне очевидно, что Лю-циус Мадер не понаслышке знает о «болевых точках» российского законодательства и его взгляд со стороны, с опорой на теорию регуляторного воздействия представляет неподдельный интерес для российской юридической науки и практики совершенствования законодательства. Также на том же Конгрессе Ульрих Карпен отмечал, что оценка регулирующего воздействия должна включать анализ и прогнозирование как ожидаемых, так и побочных эффектов, учитывать гендерные аспекты, эффекты от доходов и расходов из бюджета предприятий, а также последствия дебюракратизации (см. Ulrich Karpen, in: Regulatory Reforms — Implementation and Compliance: Proceedings of the Tenth Congress of the International Association of Legislation (IAL) in Veliky Novgorod, June 28th—29th, 2012 / Ed. by С.В. Ка-бышев, L. Mader. Vol. 17. Baden-Baden: Nomos, 2014. С. 269).

Соглашаясь с Юрием Геннадьевичем, также отмечу, что оценка законов может осуществляться по- разному. Что касается зарубежных правовых систем, то в странах континентальной Европы оценка законов рассматривается как один из основных методологических способов оптимизации как национального, так и европейского законодательства. Причем в Европе имеют место такие способы осуществления оценки законов, которые практически не применяются на федеральном уровне в России. Ярким примером, как верно замечает Юрий Геннадьевич в своих работах со ссылками на труды европейских исследователей, являются экспериментальные законы. Они вводятся в действие временно для выявления правильности целей и задач, поставленных законодателем, также данный метод способствует важной оценке законов с точки зрения их проверки на практике. Однако вполне очевидно сходство идей зарубежных авторов в отношении оценки регулирующего воздействия законов и наработок российских юристов и исследователей по проблеме правового мониторинга действия нормативных правовых актов.

В своих будущих изысканиях я обязательно воспользуюсь наработками данных европейских исследователей, спасибо уважаемому оппоненту за столь ценное пожелание в плане дальнейшего развития концепции законодательного дисбаланса.

Еще раз выражаю особую благодарность Юрию Геннадьевичу за столь ценные и конструктивные замечания и уделенное моей работе внимание. Спасибо.

ЮРИДИЧЕСКАЯ ТЕХНИКА Ежегодник № 11

Издание зарегистрировано Федеральной службой по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия. Свидетельство ПИ № ФС 18- 3073 от 16 ноября 2006 года

В авторской редакции

Главный редактор В.М. Баранов Компьютерная верстка Г.А. Федуловой Дизайн обложки К.А. Быкова

Подписано в печать 30.12.2016. Формат 60х84/8. Усл. печ. л. 92,68. Гарнитура Прагматика. Печать офсетная. Тираж 500 экз. Заказ №

Оригинал- макет подготовлен в редакционно- издательском отделе Нижегородской академии МВД России

Отпечатано в типографии «Кириллица» 603089, Нижний Новгород, пер. Бойновский, д. 9