CC BY
21
ФИЛОСОФИЯ, ПРАВО, РЕЛИГИЯ
УДК 323 ББК 66
Е. В. Сальников
ПРИНЯТИЕ ЭКСТРЕМИЗМА ОБЩЕСТВОМ: ПОЛИВАРИАНТНОСТЬ УТОПИЙ
В статье рассматривается возможность интеграции экстремизма в систему общественных связей. Автор систематизирует взгляды философов, аналитиков, общественных и политических деятелей и выделяет четыре основные позиции стратегии принятия экстремизма. Отмечает, что общей чертой всех вариантов стратегии принятия экстремизма является невозможность их реализации без разрушения общества.
Ключевые слова: противодействие экстремизму, экстремизм, терроризм, либеральная демократия, виртуализация, рациональная коммуникация, социальная патология.
ACCEPTANCE OF EXTREMISM BY THE SOCIETY: POLYVARIETY OF UTOPIAS
This article discusses the integration of extremism in the system of social relations. The author systematizes the views of philosophers, analysts, public and political figures and highlights four main positions of acceptance strategy. The common feature of all variants of acceptance strategy is the inability to implement them without destroying society.
Keywords: œunteraction to extremism, extremism, terrorism, liberal democracy, virtualization, rational communication, social pathology.
В современном мире проблема распространения экстремизма продолжает оставаться актуальной. Несмотря на разнообразие форм и методов противодействия экстремизму, активное изучение данной проблемы и серьезную социальную поддержку, экстремизм продолжает расширять границы и укреплять свои позиции. Эту тенденцию наглядно иллюстрирует ситуация, сложившаяся в Сирии, на Украине и т. п. Рост экстремизма наблюдается и в Российской Федерации.
На этом фоне все громче становятся слышны голоса философов, аналитиков, общественных и политических деятелей, которые утверждают возможность интеграции экстремизма в социальные структуры. Данная позиция предполагает реализацию так называемой стратегии принятия экстремизма обществом. Нетривиальность озвучиваемых подходов производит зачастую достаточно сильное впечатление на широкие общественные массы, что порождает необходимость детального анализа данных концепций социального бытия.
Следует отметить, что стратегия принятия экстремизма обществом представлена в несколь-
ких вариантах. Одним из наиболее распространенных является положение о том, что экстремизм - это некая «социальная болезнь», которая, хотя и может представлять опасность для отдельных социальных образований, но при этом не несет в себе смертельной угрозы для общества в целом. В подобных концепциях, как правило, полагается, что демократическое общество обладает гораздо большей жизненной силой, а потому в итоге противостояния экстремизм непременно будет повержен. Это обосновывает допустимость наличия экстремизма в современном обществе как элемента, который по истечении определенного времени будет изжит социумом.
Одним из наиболее ярких представителей данной позиции является Ф. Фукуяма. В своей работе «Конец истории» философ утверждал, что найдена идея универсального общественного устройства, которое имеет безусловное превосходство над иными вариантами организации общества, - либерально-демократическое государство. Исходя из этой максимы, Фукуяма полагает, что экстремизм, рассматриваемый мыслителем в таких формах, как национализм и фунда-
ментализм, представляет собой вариант неправильной организации общественной жизни.
Национализм нельзя воспринимать как нечто случайное. Нацизм и приравненный к нему сталинизм, а также религиозный фундаментализм, по мысли Фукуямы, являются «побочным продуктом модернизации» [7, с. 66], патологией экономического развития и предлагают неподлинное удовлетворение стремления человека к признанию. «Национализм в этих случаях есть неизбежное сопутствующее обстоятельство расширяющейся демократизации, когда национальные и этнические группы, долго лишенный голоса, начинают выражать себя ради суверенитета и независимости» [7, с. 140].
Анализируя угрозу национализма и фундаментализма, Фукуяма не теряет убежденности в том, что со временем экономические и политические процессы, направленные на создание единого мирового рынка и формирование планетарной либеральной демократии, вытеснят национализм. Это не означает, по его мнению, что сегодня национализм или холокост не могут повториться. Но это опять же будет единичный кризис, преодолимое препятствие на пути общей истории человечества.
Следовательно, экстремизм - это не предельная крайность, ставящая систему на грань уничтожения. Это болезнь, которая зачастую протекает легко, а в редких случаях может быть сложной, но не смертельной. Организм всегда выздоровеет, и если уж ему суждено умереть, то отнюдь не от этой болезни.
Краеугольным камнем концепции Фукуямы выступает положение об исключительности либерально-демократического государства, со становлением которого, по мысли философа, история завершилась. Вместе с тем исторические реалии не дают достаточных оснований для безоговорочного принятия данного утверждения. Либерально-демократическое государство не только не завершает собой историю человечества, но находится в глубоком кризисе и обоснованно подвергается критике. Помимо этого невозможно игнорировать процессы так называемого «религиозного ренессанса» и рост этнической составляющей в современном социуме.
В этом отношении гораздо более обоснованным видится сдержанный взгляд на перспективы противостояния трансцендентного и прагматического оснований политического насилия, демонстрируемый Э. Тоффлером. Вопрос об экстремизме можно считать одним из центральных
в его «Метаморфозах власти» - третьей книге трилогии, посвященной преображениям современной цивилизации.
По мысли Тоффлера, религиозное возрождение, сопровождаемое фундаменталистским экстремизмом, экотеократия и ксенофобия свидетельствуют о кризисе индустриального общества, являются «ответным ударом» на сдвиг в экономике, основанной на знании, альтернативной формой организации политической власти в обществе.
Тоффлер крайне негативно оценивает данную альтернативу. В экстремистах он видит реакционную силу, стремящуюся к разрушению демократии и выбору иного направления развития экономики. Экстремизм американский мыслитель воспринимает как вариант «отката в мракобесие IX века». «Этническая ксенофобия явно тесно связана с религиозным фундаментализмом и экологическим средневековьем - и все это находится в упаковке Темных веков» [6, с. 469].
«В предстоящей нам эре метаморфоз власти, - пишет он, - основная идеологическая война будет идти не между капиталистической демократией и коммунистическим тоталитаризмом, а между демократией XXI века и мракобесием Темного IX века» [6, с. 470]. Причем Тоффлер оставляет открытым вопрос об исходе противостояния между либерально-демократическим и альтернативными ему экстремистскими проектами создания суверенной политической власти социального единства.
Как вариант разрешения этого противостояния следует воспринимать идеи Ю. Хабермаса. Обращаясь к проблеме экстремизма, немецкий философ считает такие феномены, как фашизм и фундаментализм, не только едиными по своей природе, но и неотъемлемо связанными с современным обществом - миром модерна. Под фундаментализмом Ха-бермас понимает «духовную установку, которая настаивает на политической реализации собственных убеждений и догм даже в том случае, когда они не воспринимаются (и не могут быть восприняты) как всеобщие» [9, с. 12]. Для Хабермаса фундаментализм - это «домодерная установка веры».
Завершает свой дискурс о модерне Хабермас теорией коммуникативных рациональных действий. Интеллект задает целостность разумной коммуникации. «Достигнутое коммуникативными средствами согласие, обусловленное степенью готовности субъектов признать взаимные претензии на вербальное выражение, способствует сочетанию социальных интеракций и общего контекста жизненных миров» [9, с. 332].
Коммуникативное осуществление рационального не означает полного исключения конфликтов, но утверждает социальную целостность в рамках универсализма и конституционализма, так как сложные жизненные отношения в плюралистическом обществе нормативно можно соединить только со строгим универсализмом равного внимания и уважения к каждому. При этом в коммуникативном действии присутствует креативный момент совместного конституирования мира языковыми и когнитивно-инструментальными средствами.
В то же время мир модерна - это сциентистское представление о мире и мировоззренческий плюрализм. Фундаментализм находится в противоречии с указанными установками. Это своего рода реакция на потерю ясной эпистемиче-ской ситуации некой всеохватывающей перспективы мира. Фундаментализм пытается задать тотальность мира домодерной религией.
Фундаментализм, и здесь Хабермас отнюдь не оригинален, - это возврат к прошлым векам. Глобальный мир модернизируется, что ведет к исчезновению традиционных культур и обществ. Основной причиной фундаменталистского насилия, по мнению Хабермаса, является страх перед насильственным искоренением традиционных жизненных форм. Это защитная реакция отживающего проекта перед лицом либерально-демократической секулярной власти Запада.
Именно на положении об экстремизме как ошибочной защитной реакции Ю. Хабермас строит свою концепцию принятия экстремизма обществом. По мысли немецкого философа, экстремизм опасен, но это угроза, порождаемая ошибкой. Снятие ее Хабермас видит в рациональной коммуникации. «В терроризме находит свое выражение столкновение миров, роковым образом онемевшее. Этим мирам необходимо выработать общий язык. По ту сторону молчаливого насилия террористов и ракет» [8, с. 134].
Признаем, что идеи ведения диалога с экстремистами являются достаточно популярными в наши дни. При этом реальные практики социальной коммуникации заставляют усомниться в действенности предлагаемой стратегии. Диалог с экстремизмом оборачивается либо серией уступок, лишь разжигающих аппетит преступников, либо «глухой» манифестацией собственной идеи. Реальный диалог отсутствует.
Причины этого в совокупности с общей нереализуемостью стратегии диалога достаточно аргументированно представлены в работах вид-
ного французского философа Ж. Бодрийяра. Мыслитель считает, что мир постмодерна порождает качественно новое насилие, которое не может восприниматься как «атавистическое возрождение насилия какого-то архаичного типа. ... Сегодняшнее насилие, производимое нашей гипермодер-ностью, - это террор» [2, с. 175].
Воплощая качественную новизну, современный терроризм уже не имеет ни цели, ни конкретного врага, он не включен в систему символического обмена, поэтому коммуникация с ним представляется абсолютно невозможной. В качестве примера подлинного террора Бодрийяр приводит захват заложников в Гааге, когда стороны в течение десяти дней так и не смогли ни о чем договориться, не были определены даже условия эквивалентного обмена. Террор есть «отрицание всякой детерминации и всякого качества» [1, с. 65].
«Терроризм столь же лишен смысла и столь же не определен, как и система, с которой он борется и в которую, по сути дела, включен в качестве средоточия максимальной и одновременно исче-зающе малой имплозии» [1, с. 61]. Терроризм не несет в себе смысла, не выражает чьей-либо воли. Подлинный терроризм нерепрезентативен, непродуктивен, он не воодушевляет и не мобилизует. Он представляет собой «самое радикальное, самое решительное отрицание любой репрезентативной системы» [1, с. 61].
Достаточно часто на политическом пространстве мы наблюдаем попытки построения государства на базе экстремизма. История ХХ века не оставляет сомнений в их безуспешности. Власть не может последовательно реализовывать-ся в терроре, а государственная машина, построенная на терроре, неизбежно терпит крах. Реализация таких проектов, как «Черная Америка», «Россия - для русских», «Халифат от моря и до моря» и им подобных, приведет к уничтожению социального единства, а не к его утверждению. Осознавая это, власть все же пытается использовать экстремизм в своих целях. Наличие такой связи между властью и экстремизмом подтверждает известный современный мыслитель Н. Кляйн.
С точки зрения исследователя, принятие экстремизма обществом определяется его влиянием на упрочение глобальной власти транснациональных корпораций. Н. Кляйн считает, что современный миропорядок построен по канонам «чикагской школы» М. Фридмана, стремящейся к максимальному устранению государства из экономической жизни.
Как замечает Н. Кляйн, «хотя Фридман пользовался математическим и научным языком, его видение точно соответствовало интересам крупных национальных корпораций, которые с алчностью взирали на огромные новые рынки, свободные от регуляции. .. .Война Фридмана против "государства всеобщего благосостояния" несла в себе возможности нового быстрого обогащения - только на этот раз надо будет покорять не новые земли, а само государство, его общественные функции и имущество, распродаваемые на аукционах по ценам намного меньше их подлинной стоимости» [5, с. 84].
Кляйн строит свое понимание экстремизма на том факте, что население государств не способно поддержать программы перераспределения общественных ресурсов в угоду крупным транснациональным корпорациям. Поэтому для достижения своих целей транснациональные корпорации прибегают к так называемой «шоковой терапии», основанной, прежде всего, на трансформации роли кризиса.
Согласно концепции Кляйн кризис создает ситуацию, в которой власть, пользуясь растерянностью общества, получает возможность быстро провести кардинальные изменения. Современный капитализм, по мнению Кляйн, есть капитализм катастроф, безжалостно эксплуатирующий природные и человеческие бедствия; капитализм, который «молится о кризисе так же, как фермеры во время засухи молятся о дожде» [5, с. 205].
В этом случае экстремизм встает в один ряд с другими бедствиями: ураганом, цунами, крушением рынка, войной и т. п. Его задача - ввести все население страны в состояние коллективного шока. Вспышки террора должны обескуражить людей настолько, что они на некотрое время потеряли бы ориентацию. В результате испытавшее шок общество отрекается от того, что при других условиях страстно защищало бы.
Потребность именно в экстремизме здесь определяется тем, что, во-первых, в отличие от природных бедствий экстремистское насилие может быть реализовано в соответствии с волей субъекта в нужном месте и в нужное время. Во-вторых, если реальные крупномасштабные разрушения, причиненные войной или стихией, в развивающихся странах можно «вывести за скобки», то при проведении шоковой терапии в развитых государствах предпочтительнее все же минимизировать реальные разрушения. В этом смысле террор выступает универсальным оружи-
ем, так как реальную активность экстремистских элементов, масштаб экстремистской угрозы всегда можно гипертрофировать, используя подконтрольные СМИ. Экстремизм - это мощнейший стимулятор шоковых состояний для экономически развитых стран, а значит, и источник новых прибылей для транснациональных корпораций.
«Наиболее яркий пример тому, - пишет Н. Кляйн, - 11 сентября, когда для миллионов людей был разрушен привычный мир, и они впали в состояние глубокой дезориентации и регрессии, чем мастерски воспользовалась администрация Буша. Внезапно мы оказались в некоем нулевом годе, когда все, что мы знали ранее об этом мире, можно было списать со счетов как "логику до 11 сентября". Никогда не отличавшиеся глубоким знанием истории, американцы превратились в "чистый лист бумаги", на котором "можно нарисовать новый, более прекрасный мир", как говорил Мао о своем народе. Немедленно материализовалась целая армия экспертов, которые стали "набрасывать" новые и прекрасные слова на податливом полотне нашего посттравматического сознания: "столкновение цивилизаций", "ось зла", "исламофашизм", "безопасность отечества"». И пока каждый думал о неслыханных ранее цивилизационных войнах и столкновениях, администрация Буша смогла выполнить то, о чем до 11 сентября ей приходилось лишь мечтать: она начала приватизированные войны за границей, а дома выстроила корпоративный комплекс обеспечения безопасности» [5, с. 33].
В конечном счете принятие экстремизма обществом, как полагает Н. Кляйн, есть «крайне жестокая и тщательно разработанная кульминация полувековой борьбы за тотальное высвобождение корпораций из-под власти государства» [5, с. 36]. Совершенно очевидно, что этот вариант принятия экстремизма является неприемлемым и в итоге приведет к разрушению социума. Общество, принявшее экстремизм во имя упрочения власти транснациональных корпораций, утопично, так как ставит социальное целое на грань катастрофы, результатом которой будет гибель и самих корпораций.
Альтернативным вариантом принятия экстремизма обществом выступают попытки его театрализации и виртуализации. Анализ этого варианта предлагает современный западный философ С. Жижек. Согласно его концепции стратегия принятия экстремизма может заключаться в том,
что власть будет стремиться к театрализации и виртуализации экстремистского насилия. Не считая необходимым тратить немалые усилия на противостояние экстремизму, власть обращает его в спектакль, объявляет экстремистское насилие, прежде всего в его наиболее яркой форме террора, неподлинным, иллюзорным.
С. Жижек убежден, что театральность выражает саму суть терроризма. Террор порожден виртуальным миром для обороны собственных позиций. Террор - это уже не просто насилие, а насилие театрализованное, насилие как произведение искусства. В таком обличии террор позволяет насилию войти в ирреальность современного социального мира, не уничтожив ее.
По мысли Жижека, реальный экстремизм обладает избыточным травматическим характером для современного человека, и потому общество не может включить его в подлинном виде в систему социального бытия. Единственный возможный вариант - это сделать насилие театром, шоу, пережить его как видение, что позволит и «включить» насилие, и не разрушить мир.
При этом С. Жижек полагает, что данная черта является общей для всех существующих актов насилия. Речь не идет упрощенно о падении башен-близнецов 11 сентября, очевидно корреспондирующем социальному бессознательному, сформированному голливудскими боевиками с множеством похожих сцен. Любое экстремистское насилие, по мысли Жижека, может существовать в мире только в театральной форме. Он риторически вопрошает: «Не была ли печально известная Kristallnacht в 1938 году - эта отчасти организованная, отчасти спонтанная вспышка насильственных нападений на еврейские дома, синагоги, фирмы - бахтинианским "карнавалом"?» [4, с. 30]. Ответ здесь очевиден: «насилие без своей карнавальности не могло быть воспринято современным миром, в противном случае оно уничтожило бы его».
Жижек приводит очень показательный пример: «...когда вдовы пожарных давали интервью на Си-Эн-Эн, большинство из них устроило ожидаемое представление - слезы, мольбы... Не плакала только одна вдова, которая сказала, что она не молится за своего погибшего мужа, потому что знает, что мольбами его не вернуть. Когда ее спросили, мечтает ли она о мести, она спокойно ответила, что это было бы настоящей изменой мужу: если бы он выжил, он все равно продолжал бы настаивать на том, что нет ничего хуже, чем предпринимать ответные меры... Совершен-
но ясно, что такой ответ не театрален и позволяет насилию показать свою суть вне и помимо шоу. Именно поэтому данный фрагмент был исключен из последующих эфирных блоков - исключен из реальности. Такого насилия нет» [4].
Предлагаемую С. Жижеком стратегию принятия экстремизма в театрализации ни в коей мере нельзя рассматривать как некий отстранен-но теоретический проект. Проведенный анализ демонстрирует, что мы действительно наблюдаем сегодня театрализацию политического насилия экстремизма. Теракты, совершаемые как в кино, кино, создающее образцы для террористического подражания, особая эстетика и спекта-куляризация экстремистских акций, наглядно представленная в России в недалеком прошлом деяниями Национал-большевистской партии, -подобных примеров можно привести множество. Экстремизм и спектакль сближаются, однако можем ли мы быть уверены в том, что это сближение будет полным и эффективным? Есть все основания для того, чтобы сомневаться в подобном исходе.
Даже в примере С. Жижека мы наблюдаем не только сущность театрализации как стратегии принятия, но одновременно и ее неполноту. Несмотря на все предпринимаемые властью усилия, экстремистское насилие все же прорывается в своей подлинной природе, становясь слишком опасным для общества и самой власти.
Подводя итоги следует признать, что общей чертой всех вариантов стратегии принятия экстремизма обществом является принципиальная, сущностная невозможность их реализации. В то же время у нас есть все основания для того, чтобы считать эти проекты утопией общества, которого нет и не может быть.
Принятие экстремизма недопустимо ни для общества, ни для власти, так как это верный путь к их гибели. Нет никаких оснований утверждать, что экстремизм как социальная болезнь будет изжит благодаря внутренней порочности и слабости перед лицом либерально-демократического общества. Опора власти на экстремизм (как в прямом отношении в рамках построения государства, основанного на экстремизме, так и в контексте «доктрины шока») приведет к полномасштабной социальной катастрофе. Невозможными являются рациональная коммуникация и театрализация экстремизма, а существующие в настоящее время концепции принятия экстремизма обществом оказываются лишь поливарантностью утопий.
Литература
1. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000.
2. Бодрийяр Ж. Зеркало терроризма // Прозрачность зла. М., 2000.
3. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.
4. Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального. М., 2002.
5. Кляйн Н. Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф. М., 2009.
6. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2004.
7. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2000.
8. Хабермас Ю. Вера и знание // Будущее человеческой природы. М., 2002.
9. Хабермас Ю. Расколотый Запад. М., 2008.
УДК 27 ББК 86
А. И. Овчинников ПРАВОВЫЕ И НРАВСТВЕННЫЕ НОРМЫ ВЕТХОГО ЗАВЕТА
В статье анализируется ряд нравственно-правовых аспектов библейского идеала права и государства. Автор обращает внимание на тот факт, что Ветхий Завет на фоне остальных памятников права Древнего мира выделяется своим прогрессивным характером, а забвение некоторых его норм приводит к кризису современных социальных институтов.
Ключевые слова: правовые ценности, Ветхий Завет, Декалог, христианство, право, православная правовая культура, религиозно-правовые нормы.
LEGAL AND ETHICAL NORMS OF THE OLD TESTAMENT
In article a number of moral and legal aspects of a bible ideal of the righ t and the state is analyzed. The author pays attention to that fact that against other monuments of the right of the Ancient world the Old Testament is allocated with the progressive character, and the oblivion of its some norms leads to crisis of many modern social institutes.
Keywords: legal values, the Old Testament, the Dekalog, christianity, right, orthodox legal culture, religiousprecert of law.
Правовые нормы жизни иудейского общества неразрывно связаны с религиозными нормами. В книгах Ветхого Завета «Исход», «Левит», «Числа», «Второзаконие» говорится об ответственности за религиозные и уголовные преступления, об охране частной собственности, имущества, скота, регламентируются семейно-брачные отношения, вопросы землепользования. Рассмотрим, прежде всего, те нормы, которые следует признать выдающимися по своему гуманистическому характеру на фоне иных языческих и древних законов.
«Изучение библейского права, при надлежащем внимании к его собственным внутренним постулатам, может поведать о ценностях израильской культуры не меньше, чем Псалмы и Пророки», - пишет иудейский библеист М. Гринберг [1, с. 226-227]. Как нам представляется, изучение библейского права необходимо и для выявления историко-религиозных корней современного права, претерпевающего сегодня жесткую
трансформацию ценностных оснований: легализация однополых браков, эвтаназии, инцестов, прав меньшинств, ювенальные технологии и прочее заставляют вспомнить об истоках уголовного и гражданского права с целью обсуждения пределов правовой дозволенности.
Следует отметить, что текст ветхозаветного законодательства имеет некоторые параллели с нормами иных памятников права, прежде всего с законодательством Древней Месопотамии, что объясняется близостью населявших эти земли народов. Однако главное отличие библейского от иного законодательства заключается в том, что в Священном Писании право имеет трансцендентное происхождение. В нем выражено представление о Боге как источнике законов. Это не означает, что тексты других правовых норм не имеют «привязки» к божествам. Например, законодательные памятники Древней Месопотамии и многие другие также опирались на божествен-
