CC BY
46
бленной. Чаще всего этой образ связывают с поэзией, но Айпину удалось воплотить его в прозаических произведениях. Черты образа Возлюбленной просматриваются в Маше, Матери Детей. Образ Возлюбленной, создаваемый Айпиным, не имеет конкретного портретного описания.
С воплощением этого образа в романе связано появление в произведении любовного треугольника: Маша бросает мужа и едет на фронт за Чухновским. Делает ли этот выбор героиню счастливой? И в финале романа нет четкого ответа. Матерь Детей строит свою жизнь на стремлении любить и быть любимой, но ее мечты растоптаны реальностью: погибли оба мужа героини. Материнская любовь - движущая жизненная сила героини - с развитием повествования переходит в отчаяние, сменяющееся иллюзорной надеждой.
Как видим, Айпин соединил в героинях своего романа черты разных женских образов: образа Матери, образа Возлюбленной, образа Святой, образа Земной женщины. В разных героинях воплотились типичные черты того или иного женского образа, однако смену всех образов удачно проследил писа-
тель на примере главной героини - Матери Детей. Писателю удалось создать образ мужественной женщины, которая, испытывая безразмерную боль и страдание, на протяжении всего повествования стремится восстановить равновесие мироздания. Это просматривается в деталях, например в том, как она следит за соблюдением погребального обряда. Матерь Детей стремится к удержанию жизненного порядка даже перед лицом смерти. Обостренность чувств, желание спасти свой род и отомстить помогают женщине выжить и принять определенный временем и обстоятельствами финал ее земного пути: «Все левее и левее ложились пули. Когда ожидание стало томительным, она сделала шаг влево. И приняла пулю в грудь. <.. .> Она по своей доброй воле уходит к ним, к своему семейству, к своему выводку. <...> Все равно не смогла бы прожить на земле с таким тяжким грузом потерь, с таким черным грузом зла и ненависти в душе» [1, с. 249].
Именно женские образы помогли столь остро зазвучать исторической и семейной темам в романе и в значительной степени раскрыли мужские характеры в произведении.
Список литературы
1. Айпин Е. Д. Божья Матерь в кровавых снегах. Екатеринбург: Пакрус, 2002. 304 с.
2. Святой. ЦКЬ: dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz_efron/91984/ (Дата обращения 12.10.2010).
3. Кунык Т. Отстоять красоту своей земли // Мир Севера ; Литературная Россия. 2008. № 6. С. 37-42.
4. Петушков В. Дорога к утренней звезде // Литературная Россия, 2008. № 6. С. 55-60.
5. Попов Ю., Цымбалистенко Н. Сага о народе ханты // Хантыйская литература: сб. / сост. В. Огрызко. М.: Литературная Россия. 2002. С. 58-71.
УДК 882 (470.67) - 31.08 ББК 84 (2 Рос = Рус = Даг) 6 - 44
Э. М. Омаршаева
г. Махачкала
Принципы изображения вымышленных героев в дагестанском историческом романе
Статья включает в себя проблему трактовки вымышленных персонажей и их места, роли в художественном полотне исторических произведений. Автор рассматривает различные художественные принципы изображения вымышленных героев, а также способы усиления и умаления «степени умышленности» вымышленных персонажей в сопоставлении с изображением реальных исторических лиц. Также затрагиваются актуальные для жанра исторического романа и для других жанров прозы проблемы отображения действительности сквозь призму тех или иных художественных персонажей.
Ключевые слова: правда и вымысел, психологизм, соцреализм, персонаж, характеристика.
E. M. Omarshayeva
Makhachkala
The Principles of Fictitious Characters' Representation in the Dagestan Historical Novel
The article by A.M. Omarshaeva under the heading «The Principles of Fictitious Characters' Representation in Dagestan Historical Novel» deals with the problem of fictitious characters and their role and place interpretation in a historical novel.
The author of the article analyses different ways of fictitious characters' representation and the fictitious characters' «imagination degree» emphasis or diminution principles in the comparison with their original historical prototypes. The key issue of the article is also the problem of reality representation by means of a fictitious character that is typical of the historical novel and prose genres.
Keywords: truth and fiction, psychology, social realism, a character, characteristics.
В исторических романах, как известно, свободно сочетаются документальные факты и художественный: вымысел, находит отражение психология, особенности мировосприятия, соответствующие данной эпохе. Это, однако, не исключает наличия в произведениях подобного типа и вымышленных героев, играющих как второстепенные, так и главные роли. Правда, количественное и качественное соотношение реальных лиц и созданных автором персонажей в историческом романе может колебаться, как и доля вымысла в изображении тех, кто имеет действительные прототипы. Именно эта несоразмерность и постоянные крены от документальной правды к домыслу имеют, на наш взгляд, принципиальное значение для разграничения романа обыкновенного, например биографического, и романа исторического.
И. Золотусский утверждает: «В великих делах человек часто себя рассмотреть не может, - он теряется на фоне их грандиозности. Мы знаем времена, когда великие дела пожирали человека, не считаясь с его личностью, с его собственной духовной дорогой» [5, с. 17]. Именно сквозь призму конкретной личности изображение эпохальных событий выходит наиболее достоверным и полноценным, хотя нельзя утверждать, что первое менее ценно, чем второе: история творится не массами, но конкретными человеческими единицами. Трагедия, на которую делает акцент И. Золотусский, - трагедия времени, так что «трагедия личности перерастает в трагедию эпохи» [2, с. 6], и осмысление последней немыслимо без понимания тех, кто ее творит.
Первая характеристика, которая знакомит читателя с героем, как правило, портретная. Она важна именно в силу своей первоочередности, и здесь автору произведения предоставляется возможность как простой констатации, презентации «каталога внеш-
них черт», так и обогащения их психологическим подтекстом - предпосылкой всего последующего поэтапного раскрытия персонажа длиной в повествование. Так что портрет -своего рода образ в его свернутом виде, и нельзя переоценить его значение.
Главными действующими лицами в романах Мусы Магомедова «Горы и степь», «Месть», «Раненые скалы» являются герои вымышленные. Причем, автор отходит от «правды жизни» и при создании портретных зарисовок. Так, в изображении горянок писатель идет от фольклора, что сказывается и на используемых художественных средствах. Сказочно красивы персонажи романа, и в этой преувеличенности заключена степень отхода автора от жизненной правды: например, у Шахрузат, семнадцатилетней девушки, немыслимо тонкая талия и контрастно пышная грудь, что, по народным меркам, свидетельствует не только о красоте, но и о женском здоровье, «плодородии». Если уж косы, то обязательно самые толстые; если глаза, то непременно черные и одновременно яркие, как звезды.
Прибегая, таким образом, к фольклорным средствам при создании портретов, Магомедов склоняется к сказочному приукрашиванию действительности, что усиливает «степень умышленности», если можно так выразиться, его вымышленных персонажей. Причина такого явления скорее в недостаточной художественности данного произведения или же в необъективном характере самого соцреализма, в условиях которого оно создавалось, нежели в авторском замысле.
Схожими преувеличениями при изображении женщин пользуется А. Абу-Бакар в романе «Манана»: так, красавица Вардо умопомрачительно стройна и гибка, «с тонкой, как горлышко кувшина, талией» [1, с. 23]. Опираясь на народные образцы, автор ссылается и на известных в истории красавиц:
похорошевшая после родов грузинка претендует на лавры ставшей эталоном Нефертити. Вардо, как и ее именитая предшественница, явилась миру, чтобы восхищать, а значит, облагораживать соотечественников. В ней переливаются все краски Алазанской долины: она само воплощение природной, почти животной силы, самого естества и органичности: «Жадно глядят ее большие глаза на жизнь, и в зрачках их цвета ночи в радужных красках отражается окружающий мир. Полные, щедрые в своей яркости губы улыбаются чаще, чем грустят. Щеки цвета спелого персика, нос с чуть заметной горбинкой и ослепительнобелые зубы.» [1, с. 23]. Итог этому насыщенному красками описанию - цитата из песни и пословица, как свидетельство исконно народного поэтического начала описываемого женского образа, что почти исключает объективный реализм. Касается это и основного состава героев, созданных сугубо авторской фантазией, что не умаляет, однако, достоверности изображаемой исторической ситуации, а, напротив, даже оттеняет ее.
Характеристика Джавада и его возлюбленной Алван в романе К. Меджидова «Сердце, оставленное в горах» также восходит к фольклорной эстетике: главный герой Джавад напоминает своей статью кипарис на восходе солнца, а юная Алван - сказочную Пери, в которую влюблялись при встрече все мужчины. Всеобщую оценку героине выносит чайханщик, своеобразный шут-балагур, которым традиционно отводилась роль самых объективных и неподкупных народных правдолюбцев: «Каждая коса у нее — кисть винограда, брови начерчены пером всевышнего, глаза — винные чаши, губы — сахар, и вся она хороша, как уголок рая» [6, с. 43].
Если образ Алван произрастает из народных источников, из «горского ландшафта», то в облике русской Кати в том же произведении подчеркивается как раз ее «нездеш-ность», отчужденность от всего местного, «дикого»: в платье из белой кисеи, расшитом бледными, чисто русскими незабудками, с такой же «чисто русской» пшеничной косой, холодновато-рафинированная Катя - чужая, не похожая ни на кого из местных красавиц. Каждый из названных образов характеризует в романе собственную национальную среду, посредством которой реальный герой Ефимов, как интернациональный символ, находит наиболее адекватное свое отражение.
Проблема создания характера в романе всегда была сложной, и социалистический реализм со своей нормативной эстетикой еще более усложнил ее. «Задача психологиче-
ской разработки характера нивелировалась заранее предопределенной расстановкой положительных и отрицательных персонажей, их «борьбой» с преимущественным выщелением при этом классового акцента, обязательностью формирования «новых черт» («нового героя») и его победой» [8, с. 150]. Примитивно-иллюстративный метод часто сводил на нет художественный замысел или попросту уродовал его. Попытка вместо развивающегося, психологически мотивированного характера создать определенную сумму добродетелей и пороков и представить ее в качестве живого, растущего и совершенствующегося лица, как правило, терпела неудачу, заданность образа вела к статичности, нежизнеспособности героя.
Так, не всех с равной художественной силой М. Хуршилову удалось описать в своем романе «Сулак-свидетель». Откровенно слабыми вышли образы Меседу, Маргариты, Кузьмы, Шамхала и Горо. «Такой налет схематизма в обрисовке отдельных характеров, добросовестная расстановка "света и тени", надуманность некоторых ситуаций присущи были всей дагестанской прозе послевоенных лет. Достоинства и недостатки романа "Сулак-свидетель" — это достоинства и недостатки всей дагестанской прозы послевоенного периода» [3, с. 317].
Чтобы подчеркнуть значительность положительных героев, М. Хуршилов прибегает к показу их физической силы, что сближает их с фольклорными богатырями: Кузьма сбивает одним ударом знаменитого кочи Мурада, Омар в единоборстве душит матерого волка. В результате Кузьма становится популярным в Баку под именем «русский Иван» [11, с. 142], а Омар выграстает почти до быплинного героя.
Желая активизировать социальный компонент, авторы подчас сводят психологизм к минимуму, так как последнее просто не есть цель изображения. Так, черты князя Луарса-ба (роман «Манана») гротескно искаженные, с «геометрическими» и «звериными» вкраплениями, умаляют правдоподобие этого персонажа. Лишен психологической тонкости и облик прямолинейно-примитивного содцафона Брусилина («Сердце, оставленное в горах»): единственное выгражение, которое мы видим на одутловатом лице бывалого вояки, это выгражение глубокого самодовольства и безоговорочной уверенности в своей правоте.
Изображение отрицательных персонажей только в негативном свете представляет собой явную уступку принципам повествова-
ния советской эпохи. «Недостаточная логикопсихологическая убедительность этих персонажей ведет к тому, что и положительный герой становится легковесным, надуманным, абстрактным» [7, с. 16]. Новым качеством современной прозы следует считать стремление к психологическому изображению отдельной личности, а также значительно возросшее умение отразить в ней проявления той национальной среды, в которой она действует. Романисты достигли определенного успеха в создании образов современников благодаря вниманию к нравственной проблематике, прежде всего; а она невозможна без обращения к традиционным народным ценностным представлениям. «Трудовая деятельность героя, его чувства, внутренний мир предстают в большинстве случаев единым миром» [8, с. 171].
Подчеркнуто одухотворенная Марго из произведения «Сулак-свидетель». М. Хурши-лов подчеркивает ее внешнее совершенство; оно, в свою очередь, проигрывает еще большему совершенству внутреннему: «Черная бархатная шапочка, вышитая золотом и украшенная золотыми монетами, придавала еще большую прелесть ее головке. Две черные длинные косы спускались на грудь. Удивленно сдвинув брови, она смотрела большими черными глазами на кисть винограда в руке Омара. Как утренняя роса, блестели сережки в ее маленьких ушах» [11, с. 12]. Ее редкая физическая красота будто стушевывалась перед изысканным рисунком и силой ее души.
Средствами характеристики героев становятся также избираемые автором способы показа действительности, такие как, например, ярко выраженная лиричность. Так, в романе «Манана» стиль А. Абу-Бакара вбирает в себя множество романтических приемов. Романтические приемы и тенденции в творчестве А. Абу-Бакара - явление неизбежное в контексте специфического развития современной дагестанской прозы, которая всегда испытывала сильное влияние романтических традиций поэзии. «Слияние реалистического и романтического, которое мы наблюдаем и в прозе Р. Гамзатова, О. Сулейманова, Г. Матевосяна, в произведениях украинских прозаиков, помогает писателю наиболее ярко отразить действительность, выразить свои идеалы» [10, с. 13].
Романтичен как язык, так и характер главных героев романа А. Абу-Бакара: так, Бага-дур из пылкого юноши вырос настоящим джигитом и чутким человеком, который за свою недолгую жизнь успел испытать горечь потерь и печаль разлуки. Багадур всегда го-
тов к подвигу, как и полагается романтическому герою.
Романтичность изображения, в первую очередь, реализована в образе Мананы. Образ Мананы, можно сказать, типичный, традиционный образ кавказской красавицы, к созданию которого обращались и лучшие русские писатели. Образ горянки — это результат упорных исканий писателей идеальных женщин: умных, красивых, сильных, женственных и одновременно романтичных, загадочных. Но если у русских писателей образы кавказских женщин романтические, то образ Мананы не лишен реализма. Чтобы всесторонне понять оригинальное в ее характере, представляется целесообразным сравнить ее с известными в дагестанской литературе, ставшими хрестоматийными, образами Парту Патимы, Асият.
В связи с этим встает вопрос о творческой типизации характерного. Если персонажи со всеми индивидуальными чертами их жизни и создаются для творческой типизации сущности их характеров в ее идейноэмоциональном осмыслении, то персонаж необходимо отличать от типизированного в нем характера.
Вот, к примеру, описание правителя Ибузира Глявана из «Рождение государства»
А. Соловьева. Это плод воображения автора, претендующий на достоверность реальной, исторически значимой фигуры: «На возмужавшем лице курчавилась каштановая бородка, на щеках сквозь белизну кожи проступали красные пятна - признак безудержности в гневе. Длительная власть над людьми оставляет свои выразительные знаки» [9, с. 143]. Особенность этого лица в его властности, поощряемой привычкой постоянно повелевать. Вместо ожидаемого в портрете описания глаз - акцент на полных губах, сладострастие которых особого рода: это почти плотская в своей конкретности жажда владеть не только и не столько телами, сколько душами своих подчиненных. Причудливое смешение царских кровей, отразившееся в скульптурной выразительности и крупности черт этого лица, только оттеняет чувственность губ, приумножая вышеназванную прерогативу характера. Проступающая сквозь белизну кожи Ибузира краснота - последствия этой его основной черты: нежелание контролировать свои порывы ярости в силу понятной безнаказанности - неизменного попутчика всякой неограниченной власти. Перед нами вымышленный герой с чертами вполне реального правителя.
Соловьев приводит и другую психологически многозначную обрисовку внешности, впечатлившей даже Ибузира, казалось бы, привыкшего к человеческой подлости: лицо иудея Аскала поражает своей двуликостью, так как правая сторона его лица была морщинистой, старой, зловеще-хитрой, а левая -гладкой и молодой, добродушной. Даже видавший виды Ибузир был смущен тем двойственным впечатлением, которое производил его коварный подданный. Соловьев мастерски живописует персонажей, играя на контрасте их материальной (наружности) и духовной составляющих, показного (вы-/у-мышленного) и истинного.
Правитель Ибузир Гляван пользуется столь же пристальным вниманием писателя, что и Зорба: он вспыльчив, в гневе необуздан и злопамятен. Как и все, наделенные властью и долго пользующиеся ею, он любит лесть и привык принимать за правду даже самые преувеличенные похвалы в свой адрес. Ибузир тщеславен и упрям даже наперекор здравому смыслу, так что нередко это вредит интересам государства. Власть его настолько безмерна, что он может обвинить в собственной ошибке любого подданного, что весьма страшно при имеющихся полномочиях и праве вершить судьбы целых народов.
Иное дело Эа-Шеми, похожий на Христа своей «бестелесностью»; в романе Соловьева реальность этого героя, столь сильно влияющего на мышление и даже судьбы главных героев, так и остается под вопросом. Герой, являющийся плодом воображения автора, может являться одновременно всего лишь плодом воображения других героев - вымысел, «придуманный» другим вымыслом.
Характерной чертой поэтики Соловьева является стремление дать своеобразное обобщение после каждого описания, так что последнее у него почти всегда перерастает из личностного в надличностное, из «собственного» в «нарицательное». Подтверждением на жизненной практике таких широких обобщений становится в названном романе уподобление с возрастом Геро не только своему отцу, но и типичному для своего времени воину-тысячнику, то есть в облике недавнего
юноши все более проступают как родовые, так и чисто «профессиональные» черты: повзрослев, он все более становился похож на своего отца Мариона, только вот выражение его лица было не просто суровым, но даже жестоким и бескомпромиссным. Так, автор романа, описывая личности неисторические, придает им типические черты, по сути, приближая их к фактической достоверности.
Главный герой А. Соловьева Геро-Зорба -героическая личность (в прямом и в переносном значении этого слова). «Благодаря неимоверной физической силе он обречен на совершение действий и поступков, автором которых никто другой не только из окружения кагана, но и всей Хазарии быть не мог. Следуя традициям народного эпоса, только два проявления личности культивируются современным автором эпоса о событиях XII-XIII вв. в своем герое - необычная физическая сила и желание добра и справедливости» [4, с. 237]. Парадоксально, но именно огромная сила, спасая героя от физической расправы, обедняет его духовные перспективы, на что неизбежно обречен всякий исполнитель роли палача: не будь этот юноша столь физически силен и горяч, его ждала бы участь новой мессии.
Личность эта необыкновенная, но автор настаивает на ее типичности: во все времена, даже темные и жестокие, были люди, подобные Зорбе; и чем мрачнее были эпохи, тем ярче и пронзительнее они светили людям. Их могли не слышать и не видеть воочию, но предания о них передавались из уст в уста, чтобы затем превратиться в многовековые легенды.
Таким образом, акценты, расставляемые авторами дагестанских исторических романов в изображении вымышленных лиц, достаточно традиционны: это может быть как социальная, так и психологическая доминанты, а то и их сочетание. Дагестанские писатели подчеркивают необычность, специфичность облика своих героев или, наоборот, их типичность, всеобщность, и именно последнее приближает созданных авторской фантазией персонажей к исторической действительности.
Список литературы
1. Абу-Бакар А. Манана. М.: Современник, 1987. 330 с.
2. Ахмедов С. X. На путях развития дагестанской советской прозы. Махачкала: Дагестанское кн. изд-во, 1978. 274 с.
3. Ахмедов С. X. Художественная проза народов Дагестана. Махачкала: Дагестанское кн. изд-во, 1996. 225 с.
4. Вагидов А. М. Поиск продолжается. Махачкала: Дагестанское кн. изд-во, 2000. 461 с.
5. Золотусский И. Возвышающее слово // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 15-23.
6. Меджидов К. Доктор с белой прядью. М.: Сов. писатель, 1971. 143 с.
7. Мурзагулова З. Г. Истоки и развитие башкирского исторического романа: автореф. дис. ... канд. фи-лол. наук. Уфа, 2005. 188 с.
8. Мусукаева А. Х. Северокавказский роман: художественная и этнокультурная типология. М.: Прогресс, 1993. 224 с.
9. Соловьев А. П. Рождение государства. Махачкала: Дагестанское кн. изд-во, 1992. 387 с.
10. Султанова Т. Ю. Идейно-художественное своеобразие повестей А. Абу-Бакара: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тбилиси, 1988. 190 с.
11. Хуршилов М. Сулак-свидетель. Махачкала: Дагестанское кн. изд-во, 1990. 365 с.
УДК 811.512.3-3+314.15(517)
ББК 164.1-3+С 73(5 Мон)-5
В. Э. Очир-Гаряев
г. Элиста
Миграции монгольских племен по данным топонимии
Монгольские племена во время своих миграций на обширных территориях Евразии усваивали местные и создавали свою топонимию по привычным моделям, сложившимся еще на исконной родине. Поэтому не случайно до сих пор существуют идентичные географические названия как в Монголии, так и в других отдаленных от нее регионах. Большой интерес для науки представляют ареалы распространения монгольских географических терминов гол, нуур и топонимического индикатора -тай, которые показывают цельную картину расселения монгольских племен в прошлом.
Ключевые слова: Монголия, монгольские племена, топонимический, географические названия, ареал.
V. Ochir-Garjaev
Elista
Migrations of Mongolian Tribes According to Toponymical Records
The Mongolian tribes during the migration processes on the extensive territories of Eurasia acquired local toponymy and created new toponimic units according to their habitual models, which have roots in the native land of the Mongols. Therefore, it is not incidentally that till nowadays there are identical place names, both in Mongolia and in other regions remote from it.
The scientific interest arouse areas of such Mongolian geographical terms as 'gol', 'nuur' and the 'toponymic' indicator-'tai', which show an integral picture of Mongolian tribes moving in the past.
Keywords: Mongolia, the Mongolian tribes, toponymical, place names, an area.
О былых миграциях монгольских племен можно судить не только по установленным историческим фактам, но и по многочисленным топонимам монгольского происхождения, распространенным на обширных территориях Азии и Европы. Так, например, казахский топонимист Г. К. Конкашпаев приводит большой список географических названий монгольского происхождения на территории Казахстана [13, с. 85-98]. Монгольские топонимы на территории Узбекистана в свое время были рассмотрены Ц-Д. Номинхановым [19, с. 257-275]. Мон-голизмы в топонимии Среднего Поволжья описаны В. Ф. Барашковым [2, с. 250-254]. Ряд
монголоязычных элементов в топонимии Северной Осетии выявлен Т. А. Гуриевым [6, с. 40-50], а также рассмотрен А. Дз. Цагаевой в ее книге «Топонимия Северной Осетии» [35, с. 145-147]. Монголоязычный компонент присутствует и в топонимии Татарстана. В этом регионе известным татарским топонимистом Г. Ф. Саттаровым отмечено 20 монголоязычных названий географических объектов [27, с. 111-120].
В топонимическом массиве Башкортостана также имеют место монголоязычные географические названия [33, с. 127, 136]. По данным башкирского топонимиста Р. З. Шакурова, «наибольшей концентрацией мон-
