CC BY
112
Ю.ОО.ОО.ИЛМ^ОИ ФИЛОЛОГИ Ю.ОО.ОО.ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ lO.OO.OO.PHILOLOGICAL SCIENCES
1О.О1.ОО.АДАБИЁТШИНОСИ 1О.О1.ОО.ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
10.01.00.LITERATURE
10.01.01.АДАБИЁТИ РУС 10.01.01.РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА 10.01.01.THE RUSSIAN LITERATURE
УДК 82:801.6; 398:801.6 М.А. ДУДАРЕВА
ББК: 80
ПРЕОДОЛЕНИЕ «ПОРОГА» В ПОВЕСТЯХ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА «ФАТАЛИСТ» И «ШТОСС»: РИТУАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
Повесть М.Ю. Лермонтова «Фаталист» из «Героя нашего времени» привлекала внимание исследователей главным образом с философской точки зрения, а также в свете типологии культур (6). Однако вопрос об архетипических моделях, культурных кодах в произведении не ставился литературоведами, хотя в целом роман рассматривался в свете фольклорной традиции и юнговской теории архетипов (8). Выводы, к которым приходили исследователи, состояли в том, что в романе Лермонтовым выстроен особый ритуальный орнамент, связанный с женским архетипом, с эйдологией любви, до которой должен был дорасти Печорин (9,7 - 11).
Тяга к неведомому определяет ритуальную действительность и в повести «Фаталист», которая заканчивается следующим признанием Печорина: «что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает» (5, 347). Такое состояние риска Печорин испытывал, и отправляясь кататься в лодочке с девушкой-контрабандисткой («Тамань»), и вступая в поединок с Грушницким («Княжна Мери»), и похищая Бэлу («Бэла») (2). Во всех частях ритуальными маркерами являлись преимущественно детали топоса: хатка на краю деревни, квартира на краю города в Пятигорске. Однако и в этой повести проявляется способность Печорина читать души и лица: «мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. <...> часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться» (5, 341).
В этом замечании Печорина кроется и особенность его имагинативного видения мира: «привычным глазам трудно ошибиться» (ср.: Вадим видит игру пылинок на свету и читает другие души; Ольга наблюдает за облаками в виде барок и также умеет читать сердца людей). Кроме того, Печорин также предугадал смерть Вулича, которая, в свою очередь, носит ритуальный характер. Его убил пьяный казак, но убил не просто так, а, можно сказать, на призыв Вулича: «Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: "Кого ты, братец, ищешь?" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца...» (5, 345).
Во-первых, Печорин предсказал смерть поручика («мой инстинкт не обманул меня, я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины» (5,345). Во-вторых, Вулич и сам позвал эту смерть, которая в лице казака, ответила ему прямо: «"Кого ты, братец, ищешь?" "Тебя!"» (5, 345). В-третьих, пограничные ситуации, которые преследуют Печорина, проявились и здесь: хата, где прятался казак, находится подобно дому контрабандистов и пятигорской квартиры на краю: «Убийца заперся в пустой хате на конце станицы» (5,345). Мифологический, ритуальный подтекст повести сказывается еще и в том, что Печорин, решая испытать судьбу, нападает на казака через окно: «Он стал стучать в дверь изо всей силы; я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака <...> и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз» (5,346-347). Ритуальный подтекст этого фрагмента заключает в себе преодоление героем своего пограничного состояния. Да, Печорин решает испытать судьбу: «В эту минуту у меня в голове промелькнула странная
мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу» (5,346). Но в этом кроется и испытание самого себя. Финал повести в этом отношении показателен: «<...> я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает» (5, 347). Печорин всегда нарушает своим поведением привычную грань видимости, он смотрит «сквозь» и «внутрь». В фольклоре такие состояния характеризуют пограничное состояние героя и сдвиги в обыденном видении вещей. Таким образом, можно поставить вопрос о характеристике Печорина как человека порога: мотив его действий нередко находится за пределами бытового понимания и Максим Максимыча («он вообще не любит метафизических прений») (5,347), и Грушницкого, и «водного общества».
Итак, жизнь Печорина подчинена ритуальным законам: сначала он «катается в лодочке», что символизирует погребальную обрядность, переход «за черту» обыденного («Тамань»). Но герой этого пока не понимает, хотя и вступает в словесный агон с девушкой-контрабандисткой. Здесь агон понимаем, вслед за О.М. Фрейденберг, как космическое ритуальное состязание (10,489).Следующим этапом его приобщения к небытовому является дуэль с Грушницким, место которой (напротив горы Эльборус) ритуально значимо. Происходит постижение Мировой Оси. Кроме того, статус ложного жениха, потенциально связанный с мотивом кривобокого оборотня, позволяет говорить о Печорине, как о человеке порога («Княжна Мери»). Преодоление «порогового человека» в себе Печориным проявляется во время захвата пьяного казака, убившего Вулича («Фаталист»). Наконец, возможное обретение героем счастья, новой жизни с Бэлой, вещей красавицей, невестой могло бы поднять статус Печорина до культурного героя (ср.: вещая невеста в фольклоре, в поэтике волшебной сказки - ее нужно добыть, преодолев путешествие на «тот свет» (3). Однако в романе этого не происходит, так как событийный ряд совсем другой. Сначала Печорин крадет, не имея на то права, Бэлу (мотив вещей невесты десакрализуется); потом проходит испытание «катанием» в лодке, затем он приобретает статус «порогового человека» и, наконец, преодолевая его в себе («Фаталист»), не понимает этого. Роман в сакральном смысле «перевернут»: действия утратили свою ритуальную силу -роман «наоборот».
В паре с «Фаталистом» нередко рассматривают повесть «Штосс». Это произведение, такое же неоконченное, как и «Вадим», завершает путь Лермонтова в прозе. Путь Лермонтова прозаика начался с задумки для большого романа о пугачевском бунте, но роман так и не был завершен. Подобная ситуация сложилась и относительно «Штосса», который, по предположениям исследователей, должен был перерасти в фантастическую повесть. В «Вадиме» главным образом обращали внимание на историческую тему или особое проявление психологизма, которое впоследствии разовьется в «Герое нашего времени». В «Штоссе» усматривали то скрытый спор с повестями Одоевского, то пародию на романтического героя, то просто «дружескую шутку». Вопрос о фольклоризме этих двух произведений почти не ставился - исключение составляет статья В.Ш. Кривонос, в которой тонко подмечено, что только сама история о загадочном «Штоссе», мистификация выступала наравне с городским фольклором, шутками (4). Однако это не отменяет наличия и действия архетипических структур в тексте. По меткому замечанию В.Э. Вацуро, Лермонтов в своей последней повести показал бессилие рационалистического толкования и образа Лугина, и самой ситуации, хотя все можно было объяснить болезнью художника, но логическое рассуждение доходило до определенного момента (1). Но и иррациональным, фантастическим тоже все объяснить нельзя. Вацуро, анализируя «Штосса», обращает внимание на мотив игры, причем фатальной игры, которая явилась стержнеобразующей в «Фаталисте». Стоит отметить еще раз, что с ритуальной точки зрения игра Вулича важна не только для него, но и для Печорина, преодолевающего в себе «человека -порога».
Состояние порога в «Герое нашего времени» обусловлено комплексом мотивов «отдаленного места» (все места остановок Печорина на краю/обрыве), потенциально связанного с моделью «того света»; мотивов «кривобокости», нарушениями видимости. В «Штосе» же Лугин не просто болен (и болен ли?) - во-первых, слуховые галлюцинации информативны, во-вторых, нарушения в цветовом восприятии никак не объяснимы желтухой или сплином. Против первого поэт сам иронизировал, против второго выступает сам текст: Лугин видит лица людей не только желтыми, что еще можно было бы списать на сплин, но и зелеными. Кроме того, ни о какой игре и не идет речь в начале повести. Слуховые и зрительные нарушения сопровождаются особым местом. Квартира неизвестного Штосса располагается на краю улицы: «Лугин пошел сам смотреть надписи; что-то ему говорило, что он с первого взгляда узнает дом, хотя никогда его не видал. Так он добрался почти до конца переулка и ни одна надпись ничем не поразила его воображения, как вдруг он кинул случайно глаза на противоположную сторону улицы, и увидал над одними воротами жестяную доску вовсе без надписи» (5,357). Кроме того, знаменательным является и то, что дверь
«без надписи» - этого дома как бы и нет вовсе. Эти детали особенно важны, если воспринимать творчество Лермонтова имманентно. В образе Лугина продолжается традиция в изображении порогового человека. Его влечет и преследует неведомое, необъяснимое. Это неведомое проявляет себя только в квартире Штосса, явно представляющей особый топос. Здесь же актуализируется и семантика зеленого цвета. В интерьере присутствуют «зеленые» предметы: «Старая пыльная мебель, некогда позолоченная, была правильно расставлена кругом стен, обтянутых обоями, на которых изображены были на зеленом грунте красные попугаи и золотые лиры»(5,359). Среди картин Лугина поражала чем-то
странным одна, представляющая собой недоконченный эскиз, при чем в нем был также использован зеленый холста, исчерченного углем, мелом и загрунтованного зелено-коричневой краской, эскиз женской головки остановил бы внимание знатока; но несмотря на прелесть рисунка и на живость колорита она поражала неприятно чем-то неопределенным в выражении глаз и улыбки <...>» (5,361). Наконец, и в картинах Петербурга встречает колоратив «зеленый» - люди с зелеными лицами: «Мокрый снег падал хлопьями, дома казались грязны и темны, лица прохожих были зелены» (5, 355).
С одной стороны, в появлении старика, в игре в карты можно усмотреть фантастический элемент. С другой стороны, в повести действуют мотивные структуры, потенциально связанные с «тем светом». Мотив необъяснимого, неведомого (портрет старика, зарисовка головы девушки, неясное видение), мотив зеленого цвета, мотив края - последний дом в улице. Зеленые люди, зеленые комнаты, зелено-черный портрет, нарисованный Лугиным. В волшебной сказке посещение «того света» связано с инициатическим путем героя, с его возрождением в новом качестве - через временную смерть. Структура того света характеризуется «оборотностью»: там можно встретить телесные нарушения (хромота, однорукость, одноглазость и т.д.), изменение границ видимости (7). Лугин, ощущая свою физическую ущербность, ищет исцеления чудесным. В момент игры со стариком он борется не только за его таинственную воздушную пленницу, но и за себя нового. Фрагмент повести заканчивается словами «он решился» - и это является переломным для жизни Лугина. В ритуальном плане повесть приобретает завершенный вид: не так важно, что уже будет дальше (мы можем предположить, смерть героя), важно, что Лугин преодолел свое лиминальное состояние.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Вацуро, В.Э. Последняя повесть Лермонтова /В.Э.Вацуро// М.Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. - Л., 1979. - С. 223-252
2. Галиева, М.А. Фольклоризм прозы М.Ю. Лермонтова: постановка вопроса. Повесть «Бэла» /М.А.Галиева// Филологические науки. Вопросы теории и практики. -2015.- № 2.-Том 9.-С.71-74.
3.Елеонская, Е.Н. Представление «того света» в сказочной традиции / Е.Н. Елеонская // Сказка, заговор и колдовство в России. - М., 1994.-272с.
4.Кривонос В.Ш. «Штосс» М.Ю. Лермонтова: обрыв текста или обрыв сюжета? // Новый филологический вестник. -2010. -№ 4.-С. 102-110.
5.Лермонтов, М.Ю. Собр. соч.: в 6 т./М.Ю.Лермонтов. - М.; Л., 1957. -900с.-6.Т.
6.Лотман, Ю. Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова /Ю.Лотман// Лермонтовский сборник. - Л., 1985.-С. 5-22.
7.Неклюдов, С.Ю. Образы потустороннего мира в народных верованиях и традиционной словесности http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm
8.Погребная, Я.В. Аспекты современной мифопоэтики. Учебное пособие. Практикум/Я.В.Погребная. - Ставрополь, 2010.-178с.
9.Смирнов, В.А. Мотивы «небесного ограждения» в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» /В.А.Смирнов// Содержание и технологии литературного образования в средней школе: проблемы анализа художественного текста. - Иваново, 2004.-С. 6-15.
10.Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности/О.М.Фрейденберг.-Екатеринбург, 2008.-894с.
REFERENCES:
1.Vatsuro, V.E. The Last Narrative by Lermontov//V.E. Vatsuro// M.Yu. Lermontov: Researches and Materials. - L., 1979.-Р.223-252.
2.Galieva,M.A.Folklorism of M.Yu. Lermontov's Prose: Formulation of the Issue. The Narrative "Bela"//M.A. Galieva// Philological Sciences. Issues of Theory and Practice. 2015.-№ 2.-V.9.-P.71-74.
3.Yeleonskaya, Ye.N. Presentation of the "Next World" in Fairy-Tale Tradition. Yeleonskaay Ye.N. Fairy-Tale Spell and Mitchcraft in Russia/Ye.N.Yeleonskaya.-M.,1994.-272р.
4.Krivonos,V.Sh. "Stoss" by M.Yu. Lermontov: Break of Text or Break of Plot? New Philological Bulletin. -2010. -№. 4.-P. 102-110.
5.Lermontov,M.Yu.Collection of Compositions. In six volumes/M.Yu.Lermontov.-M.,L.,1957.-900p.-V.6.
6.Lotman, Yu. The Problem of East and West in the Late Works of Lermontov. Lermontov's
Collection/Yu.Lotman.-L.,1985.- Р. 5-22.
7.Neklyudov, S.Ju. Obrazy potustoronnego mira v narodnyh verovanijah i tradicionnoj slovesnosti
http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm
8.Pogrebnaya, ya.V. Aspects of Modern Myth Poetics: practical manual. - Stavropol, 2010. - 178р. 9.Smirnov, V.A. Motives of "Heavenly Guards" in the Novel by M.Y. Lermontov "Hero of Our Time".
//Context and Technology of Literature Education in Secondary School: Problems of Analysis of
Imaginative Text. - Ivanovo, 2004.- Р. 6-15. 10.Freydenberg, O.M. Myth and Literature of Ancient Times/ O.M.Freydenberg.- Yekaterinburg, 2008.- 894р.
Убур аз «остон» дар повест^ои М.Ю. Лермонтов "Фаталист " ва "Штосс ": воцеияти рулоны
Вожа^ои калиди: фолклор, поэтикаи М.Ю. Лермонтов, мавзуи "сафар ба он дунё, " афсона
Дар мацола повесткой "Фаталист" ва "Штосс"-и М.Ю.Лермонтов дар партави коркарди моделцои бофти ва дигаргункунии анъанацои фолклори барраси мешаванд. Муаллиф ин асарцоро бо афсонацои сецрангез муцоиса менамояд, зеро ангезаи сафар " ба он дунё" ва цолати убур аз "остон " ба он воцеи мебошад. Печорин ва Лугин дацицан дар он шароити мацдудият царор доранд, ки онцо мувофици цонунцои мантици бояд бартараф намоянд. Таваццуци зиёд ба намодгароии ранг, ки бо воцеияти гайри замони цам алоцаманд аст, равона карда мешавад. Ба цамин минвол, мацмуи «салтанати дигар» дар достонцои Лермонтов дар шакли ницони ифода ёфта, тавассути цолати "мацдудият" модели "цудуд " ва ранги «сабз» баён мешавад.
Илова бар ин, ин повестцо моциятан ба поэтикаи Лермонтов муносиб аст: дар "Цацрамони даврони мо» анъанаи фолклори тавассути формулаи паремиологи (муколамаи духтари цочоцчи бо Печорин дар Таман); ба воситаи топоси «мацдудият» (кулба, хона, хонаи истицоматии цацрамонон дар канори хиёбон ё шацр цойгир шуда) зоцир мешавад, ки ин бозгуяндаи воцеияти гузарои руцонист.
Преодоление «порога» в повестях М.Ю. Лермонтова «Фаталист» и «Штосс»: ритуальная действительность
Ключевые слова: фольклор, поэтика М.Ю. Лермонтова, мотив «путешествия на тот свет», сказка
В статье рассматриваются повести М.Ю. Лермонтова «Фаталист» и «Штосс» в свете функционирования архетипических моделей и преломления фольклорной традиции. Проводятся параллели с волшебной сказкой, так как для нее актуален мотив путешествия на «тот свет» и состояния порога. Печорин и Лугин пребывают именно в таких лиминальных состояниях, которые по законам ритуальной логики они должны преодолеть. Большое внимание уделяется цветовой символике, которая также связана с иномирной действительностью.
Таким образом, комплекс «иного царства» проявился в повестях Лермонтова в латентном виде и выражен состоянием «порога», моделью «предела», колоративом «зеленый». Кроме того, эти повести имманентно вписываются в поэтику Лермонтова: в «Герое нашего времени» фольклорная традиция проявляется через паремиологические формулы (диалог девушки-контрабандистки с Печориным в Тамани); через топос «порога» (хата, дом, квартира героев расположены на краю улиц, города) - в этом сказывается обрядовая переходная действительность.
Overcoming of "Treshold" in M.U. Lermontov 's Narratives "Fatalist " and "Shtoss ": Ritual Reality
Keywords: folklore, Lermontov'spoetics, motive of "travel to the other world", fairy tale
This article is devoted to the study of the narratives "Fatalist" and "Shtoss" by M.U. Lermontov in the light of archetypical models functioning and refraction offolk tradition. Parallel with a fairy tale are drawn, as the motive of a journey to "the other world" and threshold status are actual for it. Pechorin and Lugin find themselves just in such liminal states which, according to the laws of ritual logic they must overcome. Much attention is paid to color symbolism, which is also associated with foreign being reality of the different world. Thus, the set of "the other kingdom" evinced in Lermontov^s narratives in a latent form,
and being expressed by the state of "lemen" model "limit" colorative of "green." In addition, the story is immanently enrolled in Lermontov^s poetics: in the "Hero of Our Time" the folk tradition is manifested through paremiological formula (the dialogue between the girl-smuggler and Pechorin in Taman); through "limen" topos (hut, house, heroesл apartments are located at the outskirt of the city) - in in ritual transitional affects reality is seen.
Маълумот дар бораи муаллиф:
Дударева Марианна Андреевна, номзади илмуои филолога, муаллимаи кафедраи забони русии № 2, факултети забони русй ва фанцои умумимаърифатии Донишгоуи дустии халщои Руссия (Руссия, Москва), E-mail: [email protected]
Сведения об авторе:
Дударева Марианна Андреевна, кандидат филологических наук, преподаватель кафедры русского языка №2 факультета русского языка и общеобразовательных дисциплин Российского университета дружбы народов(Россия, Москва), E-mail: [email protected]
Information about the author:
Dudareva Marianna Andreevna, candidate of philological sciences, lecturer of the department of the Russian language №2, the Faculty of the Russian language and common educational disciplines under Peoples' Friendship University of Russia (Russia, Moscow), E-mail: [email protected]
