CC BY
219
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2014. № 6
К 200-летию М.Ю. ЛЕРМОНТОВА С.И. Кормилов
РОМАН О ПРЕХОДЯЩЕМ И ВЕЧНОМ
Социально-историческое и общечеловеческое в «Герое нашего времени»
Статья вторая1
В первом русском социально-философском романе не ставятся конкретные общественно-исторические, а тем более политические проблемы (герой романа Печорин совершенно ими не интересуется), но убедительно показан нравственный упадок российского дворянского общества в 1830-е годы как следствие утраты им высоких идеалов, «прозаизации» жизни. Вместе с тем причина страданий и ранней смерти Печорина - противоречие между его деятельной натурой и иллюзорной жизнью, «мечтой», которой он с юных лет подменил жизнь настоящую. В работе рассматриваются общечеловеческие проблемы счастья, взаимопонимания между людьми, активной жизненной позиции человека, свободы воли, сопротивления судьбе и другие в художественном воплощении Лермонтова.
Ключевые слова: Лермонтов, Печорин, общество, поведение дворян, жизнь, счастье, борьба, судьба.
In the first Russian social-philosophical novel no particular social-historical, nor even political problems are discussed (the main character Pechorin is not interested in them at all). But the author clearly emphasizes the moral decline of the Russian noble society in the 1830s as a result of their losing their high ideals and accepting the 'down-to-earth approach' in their lives. At the same time the reason why Pechorin suffers and dies early is the conflict between his active character and the illusory life, a 'dream', with which he has been substituting his real life since he was young. In the work the universal problems of happiness, mutual understanding, an active life position, free will, resistance to the fate etc. in the literary work of Lermontov are discussed.
Key words: Lermontov, Pechorin, society, behavior of the nobles, life, happiness, struggle, fate.
До сих пор о герое лермонтовского романа высказываются противоположные суждения. Некоторые литературоведы, по сути, повторяют, не признаваясь себе в этом, приговор Печорину, вынесенный таким неквалифицированным читателем, как Николай I, в письме к жене: «<...> нахожу вторую часть отвратительной, вполне
1 Статью первую см.: Вестн. Моск. ун-та. 2014. № 5. С. 7-32.
достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. <...> Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству!»2 Первая часть понравилась венценосцу характером нерефлектирующего Максима Максимыча, которого он называет просто капитаном (Печорина царь тоже не соблаговоляет именовать так, как автор или рассказчики), - сразу не разобрал, кто будет главным героем, - а если там кто-то с горцами не церемонится, так это для Николая Павловича, по-видимому, и правильно. Во второй части создатель русского психологического романа, по мнению самовластного критика, вывел только «презренные» и «невероятные» характеры. Так власть ценит не просто талант - поразительную даже для русской литературы XIX в. гениальность.
Разница с некоторыми современными литературоведами состоит в том, что Николай вместе с героем отвергал и роман, а они только порицают героя, полагая, будто мыслят так же, как Лермонтов. «В оценке личности Печорина очень велик соблазн упрощения, что вполне понятно. Ибо герой сам готов оценивать себя наихудшим образом. Но не следует ему поддаваться»3. Однако, например, А.М. Марченко в своей последней книге о Лермонтове так же, как в более ранних публикациях, поддается персонажу, которого очень не любит. По ее словам, статья Белинского о «Герое нашего времени» - «защита, почти апология Печорина - на полтора столетия вперед определила судьбу романа»4. Не соглашаться же современной женщине с Белинским, захваленным советским литературоведением! Замечая, что вопреки авторскому предисловию в «Герое нашего времени» нет «характеристики всего поколения»5, она приводит цитаты из «Думы» как поэтического «комментария» к роману и побивает ими Белинского: у него «сердце жаждет интересов жизни», у Лермонтова «и жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели»; у критика «его страсти - бури», у поэта «и ненавидим мы, и любим мы случайно»; в статье «его заблуждения. острые болезни в молодом теле, укрепляющие его на долгую и здоровую жизнь» (действительно большая натяжка), в сти-
2 М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1972. С. 394.
3 Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. СПб., 2012. С. 494. Еще в 1920-е годы Д.П. Святополк-Мирский писал, что Печорин - «сильный молчаливый человек с поэтической душой, который из благородной скромности и глубокого презрения к стаду, особенно аристократическому, носит маску сноба и наглеца. Он способен на благородные и искренние страсти, но жизнь лишила его возможности их проявлять <...>» (С<вятополк->МирскийД. История русской литературы с древнейших времен по 1925 год / Пер. с англ. Руфь Зернова. L., 1992. С. 246).
4 Марченко Алла. Лермонтов. М., 2010. С. 508.
5 Там же.
хотворении «в бездействии состарится»6. Но авторское предисловие ко второму изданию романа, ответ на критику в адрес первого, далеко не адекватно позиции Лермонтова, а Марченко сама же отметила, что в «Герое нашего времени» характеристики всего поколения нет, значит, и нельзя сказанное в «Думе» целиком переносить на Печорина. Принадлежа своему поколению не только по возрасту, он вместе с тем ему противостоит. На Кавказе он, несомненно, в ссылке и намеревается уехать, «как только будет можно»7. Какая-то история с ним в Петербурге, по словам Вернера, кажется, «там наделала много шума...» (4, 229). Игнорируя статус подневольного офицера «с подорожной по казенной надобности» (4, 219), Марченко представляет Печорина благополучнейшим человеком: «Подозрительна уже легкость, с какой не служащий (ни по какому ведомству) Григорий Александрович получает столь дефицитную подорожную»8. Для служивших по военному ведомству (да читала ли Марченко роман?) ссылка имела форму служебного перевода из Петербурга на Кавказ. Им вручали отнюдь не дефицитную в таких случаях «подорожную по казенной надобности». Даже чистоплотность героя критикесса ставит ему в вину: «Применительно к Печорину, в контексте портрета, ослепительно чистое белье, изобличающее «привычки порядочного человека», и в самом деле изобличает: отдает иронией, и отнюдь не доброй»9.
У.М. Тодд III тоже спорил с Белинским и пытался найти у Лермонтова ироническое отношение к самому глубокому из созданных им образов: «Доказывая незаурядность героя, критик опирался на такие места романа, как декларация Печорина о своем несостоявшемся величии <...> и хвалебное слово Веры о духовной силе ее возлюбленного <...>, однако ни одно из них не подкреплено мыслями или действиями Печорина в прочих частях романа. Тем временем Лермонтов вступил в диалог с критиками<...>. Второму изданию он предпослал предисловие, где предложил отнестись к тексту с "иронией", повторяя лишь мысль, уже прозвучавшую в предисловии к "Журналу Печорина", где читателя тоже просили оценить роман,
6 Там же. С. 508-509.
7 Лермонтов М. Полн. собр. соч.: <В 4 т.> Т. 4. М., 1953. С. 195. Далее том и страницы этого издания указываются в тексте. В позднейших собраниях сочинений орфография и пунктуация меньше соответствуют лермонтовским.
8 Марченко Алла. Лермонтов. С. 513. Вопреки очевидности Марченко пишет: «На то, что и из Петербурга Печорин не сослан, намекают и маршруты его кавказских странствий: он то участвует (вместе с Грушницким) в деле на Правом фланге, то оказывается в Тамани, то перебирается в Пятигорск на все долгое кавказское лето, хотя в отличие от Грушницкого, находящегося на излечении, не имеет на то формального права» (там же. С. 521). В статье первой уже цитировалось письмо Лермонтова с Кавказа: «Здесь, кроме войны, службы нету <...>» (4, 342).
9 Марченко Алла. Лермонтов. С. 515.
героя и заглавие в ироническом ключе»10. В предисловии ко второму изданию ни о какой «иронии» речи нет, Лермонтов только посмеивается над публикой, решившей, что Печорина ставят ей в пример (он словно прямо отвечает на письмо Николая I!). В предисловии же к «Журналу Печорина» он вовсе не «просил» отнестись к герою и тем более ко всему роману иронически, наоборот, не поддерживал возможное мнение читателей о его заглавии: «"Да это злая ирония!" скажут они. - Не знаю» (4, 210). Запутавшись в предисловиях, Тодд обобщает содержание романа, заявляя, что Печорин «пишет о давлении общества и приводит убедительный деструкционный анализ "света", в котором сам вращается, но его противостояние обществу выражается в том, что он играет в те же игры, разве что лучше»11. Тодд не видит или не хочет видеть, как Печорин страдает из-за своей принадлежности к презираемому им «свету», из-за невозможности заняться чем-либо кроме «игр». Собственно, и Лермонтов из своих ссылок стремился вернуться в «свет» - при всех пороках единственное тогда интеллектуальное общество. А Печорин даже не хочет возвращаться в него надолго, еще в крепости говорил Максиму Максимычу о своем намерении путешествовать в одиночестве, в далеких краях с совершенно чужой для него культурой («родственная» Европа его отпугивает).
С.В. Савинков и вовсе вставляет в главу о «Герое нашего времени» своей книги раздел под названием «Печорин как лермонтовский "анти-герой"»12. В духе Аллы Марченко он провозглашает, что «героическое былое Печорина оказывается виртуальным. Печорин, будучи в своем воображаемом былом матросом с разбойничьего брига, в своем действительном настоящем оказывается тем, кто не умеет плавать»13. Насмешка неуместна. Холодная Нева, тем более в черте города, не располагала петербургских дворян к купанью, а ездить отдыхать в Крым тогда не было принято. Кстати, неизвестно, умел ли плавать Лермонтов. Притом мечтательство Печорина С.В. Савинков как бы и оправдал: «К слову сказать, мечтательство, с точки зрения богословской догматики, есть не что иное, как следствие обольщения ума злыми силами»14. Значит, Печорин лично не так уж и виноват - бес попутал.
А.А. Аникин, «дополняя» комментарии С.Н. Дурылина, примешивает к его концепции собственную, противоположную. Дурылин писал, что Печорин не асоциален, ему необходимы другие люди, но
10 Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., МСМХСУ1. С. 191.
11 Там же. С. 192.
12 Савинков С.В. Творческая логика Лермонтова. Воронеж, 2004. С. 243-249.
13 Там же. С. 242.
14 Там же. С. 240.
что всякий раз в новой среде он всегда одинок; что он выше своей общественной среды, это высокоодаренный человек в тисках убогой действительности; что в сцене расставания с доктором «приговор» выносится Вернеру, а не Печорину15 (Тодд III считает, что наоборот16). «Дополнения» выдержаны опять-таки в духе А.М. Марченко. «Как личность, - пишет А.А. Аникин, - Печорин лишен прежде всего двух качеств: цельности и зрелости. В нем чрезвычайно большой потенциал личности, но не итог ее развития. Этого развития в конце концов не хочет и сам герой, с оттенком суицида идущий к смерти. Поэтому мнимая зрелость Печорина - это только "зрелость" рано умершего ребенка. <...> Даже половое его чувство остается незрелым - без стремления к отцовству, к браку.»17 Да, он не хочет, чтобы у него было родное существо, которое бы мучилось подобно ему. «Зрелый» Аникин не видит, что такая жизненная позиция может отличать только высокоразвитую личность, страдающую оттого, что слишком много понимает в жизни, обществе, отечестве. Между тем самоуверенный литературовед почему-то считает, будто Печорин постоянно думает о смерти как единственной «истине», и противоречит только что им сказанному, находя представления героя лишь кажущимися ребяческими: «Его философия и мораль могли бы казаться чем-то ребяческим, как и нигилистическое отношение к науке, религии, обществу и отечеству, семейственности и проч., если бы не весомость и величие постоянной мысли о смерти как единственной истине. Своего рода заведомо, сознательно безнадежным сопротивлением этой мысли становится постоянное самоутверждение личности, доказательства своей значимости и воли - мелочные, приведенные чаще всего в контрасте с величием смерти <. >. Но под знаком смерти Печорину вообще безразлично, как он проживет на свете, и все его дерзости - уступка чувствам, причем заведомо никчемная. В каком-то смысле окаменевший от фатализма Вулич величественнее Печорина»18. Впрочем, возвеличивать их общество Аникин все-таки не хочет и потому отождествляет, подобно А.М. Марченко, жизненные позиции героя и негероев времени. Выделив Максима Максимыча и «скромного» рассказчика, он обобщает: «Большинство же остальных героев явно представляют печоринский тип, не случайно они им и
15 См.: Дурылин С.Н. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Комментарии. 2-е изд., с дополнениями, подготовил А.А. Аникин. М., 2006. С. 77, 15, 33, 137, 118-119.
16 См.: Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. С. 189-190; Корнилов С.И. Роман о преходящем и вечном. Социально-историческое и общечеловеческое в «Герое нашего времени». Статья первая // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2014. № 5. С. 17.
17 Дурылин С.Н. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Комментарии. 2-е изд., с дополнениями, подготовил А.А. Аникин. С. 88, 89.
18 Там же. С. 89.
выписаны.»19 Значит, нет особенной разницы между Печориным и Грушницким, драгунским капитаном и их компанией. До А.А. Аникина так суммарно характеризовал персонажей лермонтовского романа один Николай I. Заманчиво судить людей, хотя бы и вымышленных, по-царски.
Совершенно иначе рассуждают наиболее глубокие современные исследователи глубочайшего произведения - Т.К. Черная и игумен Нестор20. Ведь у Лермонтова «высокая степень индивидуализации личности одновременно и степень приобщенности ее к наиболее общечеловеческим сферам бытия <...>. Мерой нравственной высоты идеала, мерой страдания от неосуществленности этого идеала определяется гуманистическое содержание лермонтовского романа. О нем нельзя судить по "обиходной", бытовой философии (как Марченко или Аникин. - С.К.), по моральным критериям общественного, социального устройства. Именно эти нормы испытаны и отвергнуты и героем романа, и автором. И это не только бессодержательная пошлость светского общества, но и, увы, природная первобытная искренность, непосредственность и кажущаяся целостность нецивилизованной среды горцев, и простая человечность, ограниченная, к сожалению, невозможностью интеллектуального развития демократической среды, к которой принадлежит Максим Максимыч, и стихия романтической на первый взгляд жизни "честных" контрабандистов»21. Печорин «хотел, чтобы его любили все, и тогда он мог бы полюбить весь мир», однако в реальной жизни «рушатся все критерии истины как совершенства, а следовательно, и как справедливости.
Но все же глубоко в душе Печорина, как и у самого Лермонтова, ценности любви, нравственности, свободы и красоты остаются абсолютными, хотя и не найденными» (с. 385).
Масштаб лермонтовского художественного обобщения на материале современности - всемирный. «"Герой нашего времени " - это модель человеческой индивидуальности, обладающей самодостаточностью для бытия и настолько адекватной внешнему миру, что вопрос существует о процессах вхождения мира в эту личность и о вхождении личности в мир для достижения полной гармонии. Эта модель в итоге воплощается как философская идея, и философская
19 Там же. С. 136.
20 Он, однако, в силу своего статуса обходит вопрос о «демонизме» Печорина, а самый большой раздел в его книге посвящен разоблачению страдающего Демона и интерпретации поэмы, над которой Лермонтов работал всю жизнь, совсем не в лермонтовском духе (см.: Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 288-450). Что делать, работа такая.
21 Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. Ставрополь, 2004. С. 363-364. Далее страницы этой книги указываются в тексте.
личность становится центром лермонтовской художественной системы. Но реализуется эта личность в образе обыкновенного социального человека» (с. 370). В нем объединяются архетип, тип и индивидуальность (с. 373). Печорин всегда иной (с. 371), в его лице человек показан с разных сторон (с. 377). При этом он надевает ту или иную маску. «В "Максиме Максимыче" он играет роль черствого, скучающего человека, "принужденно" зевает, чтобы скрыть свои истинные чувства. Та же ситуация повторяется и с Вернером» (с. 394). Впрочем, дело обстоит еще сложнее. В «Максиме Максимыче» Печорин действительно скучает и действительно черств со стариком, но вместе с тем страдает, действительно скрывая это. Чувства Печорина и Вернера при их расставании тоже противоречивы и, конечно, очень сложны.
Предвосхищая книгу священнослужителя и заодно словно заранее полемизируя с ней, Т.К. Черная приходит к выводу: «Как форма духовной организации материального мира, "храм духа божия", человек в лермонтовском романе довольно беспомощен» (с. 383).
В отличие от нее игумен Нестор делает акцент не на философских, а на психологических и моральных аспектах романа. В философских рассуждениях Печорина автор «Тайны Лермонтова» отмечает их особенность: они никогда не абстрактны, всегда основываются на опыте прожитых лет22. Если Т.К. Черная обращает внимание на то, что Печорин скрывает свои чувства от других, то священнослужитель - на то, что он так же поступает по отношению к себе. В истории с Мери «найдутся веские основания для сомнения в том, что <.> герой до конца познал самого себя. Он как будто все время что-то скрывает от самого себя, словно не решается самому себе признаться в чем-то. Каковы же на самом деле были чувства героя к героине?» (с. 489). Задумав только интрижку, он «начинает тянуться к ней своей душой» (с. 495). Печорин записывает: «Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?.. Какой вздор!» (4, 254) - разубеждает он себя. Но вскоре опять задает себе этот вопрос. «Я<...> услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло. Что же это такое? Неужто я влюблен?.. Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать» (4, 257). Расставаясь с Мери, Печорин стремится убить в ней чувство к нему (с. 497-498), избавить ее от страданий, которые он ей принес. Видеть переживания княжны ему «становилось невыносимо: еще минута, и я бы упал к ногам ее» (4, 283). Но ни к чему хорошему это бы не привело.
Любовь чистой, умной, тонкой девушки Печорин приобрел не одним искусством обольщения: «<...> не столько тактика Печорина,
22 Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 504. Далее страницы этого издания указываются в тексте.
а прежде всего сама его личность вызывает в Мери исключительно сильное, всепоглощающее чувство» (с. 494). Она поняла его и «прониклась к Печорину самой сильной и глубокой любовью - любовью сострадания. Печорин понимает это. <.> Он один знает, что нужно сделать, чтобы излечить Мери от постигшей ее болезни» (с. 497). Оттого и выставляет себя при прощании в наихудшем свете. Другим он тоже приносит зло - и тоже сочувствует. Например, не позволяет себе насмешки над мужем Веры (с. 505). Грушницкий пустил порочащий Печорина слух и тем сделал неизбежной дуэль. «Как во время вызова, так и во время самого поединка Печорин будет не столько мстить, сколько все время ставить Грушницкого в ситуацию нравственного выбора, ища в нем проблески душевного благородства» (с. 510). Тот, получив право первого выстрела, мог либо разрядить пистолет в воздух, либо убить на шести шагах безоружного противника и сначала целился « прямо в лоб» (4, 275). Он было передумал, но когда секундант обозвал его трусом, будто бы в порядке защиты своей чести выстрелил, целясь уже не в лоб, а в ногу. Так поступали те дуэлисты, которые хотели нейтрализовать противника, не убивая его. Однако именно этой возможности Печорин Грушницкого лишил, потребовав стреляться на краю пропасти. Грушницкий тем не менее сделал вид, что не хочет его убивать. Но чуть более точный выстрел в ногу принес бы Печорину только более страшную смерть, а Груш-ницкому - видимость неучастия в дуэли перед начальством. «Таким выстрелом, - пишет исследователь, - Грушницкий достигал двух целей: сохранял свое жалкое самолюбие и в то же время оставлял возможность оправдаться перед судом своей совести» (с. 511). Интерпретация неточная. Даже подлецу трудно было бы выдать перед самим собой сверхподлый поступок за благородный. А Печорин и после сверхподлого поступка врага, нелепо прикрывшегося маской благородства, оставляет ему шанс выжить. В такой ситуации он, не признающий дружбы (только приятельство), считает нужным все же сказать, нарушая дуэльные правила (противники не должны были переговариваться, тем более используя обращение с неофициальным «ты»): «Тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено; - вспомни, - мы были когда-то друзьями.» Это верх гуманности и подлинного благородства, которое наконец пробуждает искру благородства и в подлеце, пусть тоже в форме подлости (исключительная нравственно-психологическая тонкость эпизода!), - он предпочитает смерть подлой жизни, правда, не владея собой от ненависти. «- Стреляйте! - отвечал он: - я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места.» (4, 277).
Подробнее и точнее всех игумен Нестор объяснил состояние Печорина, когда он, не догнав уехавшую Веру, рыдает в степи, где ему не
от кого скрываться, лежа на земле, совсем как «дикарь» Казбич после похищения Карагёза, самого дорого, что у него было. В рыданиях светского молодого человека «слышна не только горечь потери Веры. В них заключено нечто гораздо большее. В его отчаянных слезах нашла свой выход та глубокая неудовлетворенность жизнью, которая скопилась в нем на протяжении нескольких лет. В них присутствовали и несостоявшаяся любовь к Вере, и насилие над своей душой в истории с княжной Мери, и убийство Грушницкого, и немое страдание оттого, что жизнь заключила его в круг людей, с которыми он не может найти ни одной общей точки соприкосновения, и глубокая разобщенность с самим собой от отсутствия ясной, высокой цели в жизни, и его полное бессилие что-либо изменить в своем существовании. Во всей нашей отечественной литературе, пожалуй, и нет больше таких мест, которые отображали бы неподдельный трагизм человеческой жизни с такой силой и проникновенностью» (с. 514). После этого только совершенно нечуткие люди могут позволять себе читать мораль герою Лермонтова и насмехаться над ним.
Напрашивающееся сравнение рыдающих Печорина и Казбича не должно приводить к отождествлению «естественного», «природного» человека и человека как родового существа, что получилось у Е.Н. Ку-преяновой: «Вслед за Руссо и в противоположность Гельвецию и его последователю Бальзаку, Лермонтов видит в человеке прежде всего нравственное по своей естественной природе существо. Зло, которое Печорин вольно или невольно приносит людям, он сам осознает как искажение своей от природы альтруистической личности низостью окружающих его людей. Но не людей вообще, а определенной социальной среды, так называемого "светского" общества. Нравственные пороки этой среды, равно как и самого Печорина, не выражают тем самым естественных норм человеческой нравственности - или, точнее, безнравственности, - а, напротив, осознаются Печориным как нечто противоестественное, парализующее в человеке лучшие склонности его души»23. Б.Т. Удодов справедливо оспаривает мнение, будто Лермонтов противопоставляет неиспорченного «естественного» и испорченного «общественного» человека, писатель сплошь и рядом имеет в виду человека как родовое существо24. Вполне «естественного», «природного» человека в «Герое нашего времени», строго говоря, и нет, «дикари» фигурируют в нем как люди своей среды, весьма далекой от общечеловеческих идеалов (например, «Азамат - удалец и вместе с тем предатель, пренебрегший святым для горца кровным
23 Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Очерки и характеристики. Л., 1976. С. 315-316.
24 См.: Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». М., 1989. С. 66-76.
родством»25). Роман Лермонтова - интеллектуальный. «Лермонтов впервые в русской литературе вывел <.. .> героя, который прямо ставил перед собой самые главные, "последние" вопросы человеческого бытия - о цели и смысле жизни человека, о его назначении»26.
Печорин «не угадал этого назначения» (4, 268) и не сваливает вину за это на время и общество, хотя основания для того есть и он сам говорит о влиянии на него света, недоверии к нему с самого детства, обо всем, что извратило его характер и чувства. Как член своего общества, его порождение и составная часть он обнаруживает высочайшую самокритичность. Вспомним все-таки «Думу», где равнодушное и изверившееся поколение - не «они», а «мы». Печорин, даже прекрасно зная свои возможности, предполагая свое «назначение высокое», не относится к тем, кто понапрасну думают кончить жизнь «как Александр Великий, или лорд Байрон» (4, 252). Уже в «Бэле» он предсказывает себе смерть «на дороге» (4, 195). Но некие общие представления о «назначении высоком» ему присущи. Прежде всего, жизнь для Печорина - действие и борьба. Не случайно сравнение с пиратом, который сжился с бурями и не выносит покоя. Идея действия - главная философская идея в творчестве Лермонтова. «Мне нужно действовать, я каждый день // Бессмертным сделать бы желал, как тень // Великого героя, и понять // Я не могу, что значит отдыхать» (1, 140), - писал юный поэт в стихотворении «1831-го июня 11 дня», увязывая идею действия с темой героя и героического, а через нее с темой бессмертия, т. е. высшего самоутверждения конечной жизни. Действие конкретизируется здесь прежде всего как борьба, преодоление сопротивления: «Так жизнь скучна, когда боренья нет» (1, 139). Вот и Печорин «чуток к каждому мгновению жизни, ибо слишком хорошо чувствует и ценит ее неповторимость»27, и это ведет «к трагическому противоборству героя с судьбой»28.
В «Фаталисте» Лермонтов говорит и о другой борьбе - бесплодной, даже губительной, - когда речь идет об иллюзорной жизни, мечтаниях, не реализуемых в действительности. Печорин «в первой молодости <.> был мечтателем», предавался беспокойному воображению. Результат этого - «одна усталость, как после ночной битвы с приведением, и смутное воспоминание, полное сожалений» (заметим, что воспоминания Печорина о реальной жизни ничуть не смутны: «Как всё прошедшее ясно и резко отлилось в моей памяти! Ни одной черты, ни одного оттенка не стерло время!» (4, 269) - утверждает он в
25 Недзвецкий В.А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла // Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. М., 1997. С. 42.
26 Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». С. 82.
27 Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 534.
28 Недзвецкий В.А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла. С. 46.
записи, сделанной в крепости). «В этой напрасной борьбе я истощил и жар души и постоянство воли, необходимое для действительной жизни <...>», - пишет Печорин далее о себе юном29. Но чуть выше он говорит и о ненапрасной борьбе предков. В отличие от них нынешние люди не имеют «ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми, или с судьбою.» (4, 289). Надежду Печорин отвергает как ту же иллюзию («Желать и добиваться чего-нибудь - понимаю, а кто ж надеется?» - 4, 253), но наслаждение борьбы он испытал сам, иначе вряд ли назвал бы его истинным. Потому он и любит врагов, «хотя не по-христиански» (4, 254).
Печорин органически не выносит покоя как человек действенной идеи: «<.. .>идеи - создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара» (4, 246). В значительной степени эти слова Печорин может отнести к самому себе. Он - человек, который после трех бессонных ночей в дороге, попав в самый захолустный, т. е. совсем неинтересный, городишко Тамань, не может успокоиться, строит предположения, наблюдает, в результате чего бодрствует еще две ночи30 и ввязывается в приключение, сознавая его опасность (взял пистолет, предупредил казака). Ничуть не меньше или больше он рискует и в Кисловодске (дуэль), и в крепости (один ходил на кабана, имеет все шансы рассчитывать на месть со стороны как отца Бэлы, так и Казбича), и в казачьей
29 «Мечтателями» были как литературные предшественники Печорина (Чацкий, которому пришлось «отрезвиться», и Онегин, проглядевший свое истинное счастье), так и их очень разные преемники: Обломов, молодые Андрей Болконский и Пьер Безухов, многие персонажи Чехова, даже суровый практик Базаров, не видевший в себе того, что в нем действительно было, даже сатирические герои Щедрина - дикий помещик и Иудушка Головлев, упивающиеся своим воображением (один мечтает о чести, другой - об умножении богатства). Оппозиция «мечты» и «существенности» -важнейшая особенность русского национального менталитета.
30 Придирчивый А.А. Аникин, вообразивший, что Печорин выдумал, сочинил события, о которых рассказано в журнале, пишет: «<...> мы якобы должны поверить, что Печорин мог не спать пять суток подряд, а при этом от нечего делать вместо сна следить за слепым, пойти на любовное свидание, побороть в лодке ловкую Ундину и добраться до берега, не умея плавать, рискуя утонуть. Это какое-то богатырство, если не физиологическое открытие: сколько суток может не спать человек?» (Дурылин С.Н. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Комментарии. 2-е изд., с дополнениями, подготовил А.А. Аникин. С. 288). «Дополнение» наивное. Во-первых, страдающий бессонницей человек может очень долго заменять сон дремотой или полудремотой (что очень возможно в пути). Во-вторых, нельзя о герое художественного произведения рассуждать, словно о живом человеке, тем более говоря о периоде зарождения русской реалистической прозы.
станице, отнюдь не бездумно щеголяя, точнее, совсем не щеголяя своей храбростью (если Грушницкий «в деле» «кричит и бросается вперед, зажмуря глаза», то «это что-то не русская храбрость!.. » - 4, 222). Стремление Печорина к борьбе и опасностям - пушкинское «упоение в бою, // И бездны мрачной на краю»31, нарочно для себя вызываемые «бури».
Печорин «бешено гоняется <.> за жизнью»32 и к самому факту своего существования относится на протяжении большей части сюжета далеко не равнодушно. Предсказание старухи - смерть от злой жены - для него убедительное психологическое основание защиты своей свободы от женщин: «<...> по крайней мере я буду стараться, чтоб оно сбылось как можно позже» (4, 262). Перед дуэлью он заботится о недопустимости ее огласки: «<...> хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире» (4, 267). Под этим надо помнить вовсе не карьеру («честолюбие у меня подавлено обстоятельствами» - 4, 246), а просто по возможности независимое, не испорченное внешним вмешательством существование. Принимая практические меры, Печорин обдуманно бережется в допустимых пределах и во время приключения в Тамани, и на дуэли, и при своем нападении на казака-убийцу33. «Ожидание насильственной смерти не есть ли уже настоящая болезнь?» (4, 270) - говорит он доктору, а ночью перед дуэлью, как ни убеждает себя в том, что просто зазевался на бале и что ему «порядочно уже скучно» (4, 268) в жизни, все-таки от волнения не может уснуть, хотя еще может увлечься «волшебным вымыслом» (4, 269) Вальтера Скотта. Между тем его литературный предшественник Онегин, как мы помним, перед дуэлью проспал урочный час. Тогда же, перед возможной гибелью, Печорин особенно остро воспринимает природу.
Вообще никто в «Герое нашего времени» не равнодушен к жизни, даже фаталист Вулич. Перед смертельным экспериментом «голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного» (4, 285); принимая пари, Вулич говорит «глухим голосом», он бледен - «спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись», «он быстро ко мне обернулся, но отвечал
31 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. V. Л., 1978. С. 356.
32 Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. М., 1954. С. 266.
33 Например, в «Фаталисте» «расчет Печорина заключается прежде всего в том, что в столь смятенном состоянии казак менее, чем обычно, способен на меткий выстрел <...>. Печорин находит возможность еще уменьшить долю риска: он приказывает есаулу отвлекать казака разговором через дверь, чтобы тот не ожидал нападения со стороны окна» (Левин В.И. «Фаталист». Эпилог или приложение? // Искусство слова. Сборник статей к 80-летию члена-корреспондента АН СССР Димитрия Димитриевича Благого. М., 1973. С. 166).
медленно и спокойно <...>» (4, 286)34. Не хочет умирать раненая Бэла, и уж конечно не желает подвергать себя опасности драгунский капитан, избегающий дуэли с Печориным35.
Но и восторга перед жизнью как таковой в романе нет. Речевую формулу «дороже жизни» Печорин использует в значении, довольно близком к буквальному. Например, о женщинах он говорит, что, «кроме их, на свете ничего не любил» и «всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию...» (4, 257); «<...> я за нее отдам жизнь, только мне с нею скучно.» (4, 195) - говорит он о Бэле. В тех градациях человеческих ценностей, которые провозглашает Печорин, жизнь не занимает последнего, вершинного места. О невозможности для себя жениться Печорин заявляет: «Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту. но свободы моей не продам» (4, 261). Здесь звучит прежде всего голос независимого дворянина: честь - высшая ценность, но еще выше личная свобода. Когда же Печорин скачет вдогонку за Верой, в нем кричит человек как родовое существо, который главной ценностью ощущает свое счастье, свою любовь, а не честь или свободу: «При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, - дороже жизни, чести, счастья!» (4, 279). Такого не было и, наверно, быть не могло у «невольника чести» Пушкина. Однако в любом случае жизнь как таковая, сам факт жизни ставится ниже других, более «престижных» ценностей.
Упоение борьбой дает наслаждение, но совсем необязательно дает счастье. Счастье - нечто более устойчивое и основательное, но не однозначное. Печорин смело дает ему определение: «А что такое счастие? Насыщенная гордость» (4, 246). Он убеждает себя в том, что подавленное обстоятельствами честолюбие проявилось у него в другом виде - как страсть подчинять окружающих своей воле, «возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха», «быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права <.>». При таком понимании счастья жизненное кредо Печорина в общем аморально: «<.> я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, только как на пищу, поддерживающую мои душевные силы» (там же). Но это лишь декларация, реально же страдание человеческое только один раз в романе приносит Печорину удовлетворение - когда
34 См.: Удодов Б. Т. Роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». С. 54-55.
35 Как ни удивительно, в специальной литературе мы находим в применении к драгунскому капитану характеристику «бывалый воин» и мнение, будто его афоризм насчет «натуры-дуры» и «жизни-копейки», произносимый в сопровождение скверной, бездарной игры, - естествен, будто «в этих словах, если отбросить словесную форму, можно заметить отражение собственных настроений автора» (Григорьян К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени». Л., 1975. С. 184, 185).
Мери призналась ему в любви и он ответил ей полным равнодушием. Мысль о ее страданиях, пишет Печорин, «мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира.» (4, 259). Во-первых, это только минуты, а во-вторых, Белинский едва ли совсем безосновательно считал это место журнала «преувеличением, умышленною клеветою на самого себя, чертою изысканною и натянутою»36, романтическое раздвоение образа здесь нарушает его художественную цельность.
Впрочем, скорее всего обычно не нарушает. Игумен Нестор отмечает «ранимость печоринской души, которую он практически никогда не выказывал, более всего боясь проявить несоответствие духу времени», ту «душевную незащищенность от окружающего зла, которую он глубоко прятал под личиной равнодушия, насмешливости и даже цинизма не только от всех, но, в первую очередь, от самого себя. Его цинизм и равнодушие имели во многом напускной, вынужденный характер»37. И если он, произнося «эпитафию» собственной душе перед Мери, позирует, приняв «глубоко-тронутый вид» (4, 248), то «здесь, как и во многих других местах романа, проявляет себя его боязнь выглядеть смешным перед самим собой. Эта боязнь побуждает героя выставлять себя худшим, чем он есть на самом деле»38. По всей видимости, и автор романа, раздражавший многих своим поведением, по той же причине выставлял себя худшим, чем он был. Понимавшие его люди этим не обманывались. Не следует доверять и «обманному» поведению Печорина, его самонаговорам. «История с княжной Мери вскрывает перед внимательным читателем в Печорине то, что он так тщательно прячет от других и от самого себя - свою живую душу и свою неистребимую потребность любить»39.
Представление Печорина о счастье не исчерпывается каким-то одним пониманием. Иное понимание, чем «счастье - насыщенная гордость», он развивает в том же «монологе» на страницах журнала. «Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив <...>». Строго говоря, это тоже «насыщенная гордость», но сугубо субъективная, результат самовнушения, самообмана (что для Печорина невозможно). Там же и третье понимание - сразу после процитированных слов идет: «<...> если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви» (4, 246). То есть «насыщенная гордость» теоретически может оборачиваться и исключительно на благо тех, кто ее насыщает. Но именно теоретически. «Моя любовь, - пишет Печорин в другом месте, - никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил <...>»
36 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. С. 246.
37 Нестор (Кулиш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 487.
38 Там же. С. 492.
39 Там же. С. 500.
(4, 268-269). Гордость эгоистического самоутверждения, без элемента жертвенности, источником счастья быть не может, но, признавая это, Печорин признанием и ограничивается. По фабуле после этого, в «Бэле», Печорин связывает с несчастьем, причиняемым другим, и свое несчастье40, а самым счастливым временем своей жизни называет первый месяц на Кавказе, когда он надеялся (все-таки надеялся!), что «скука не живет под чеченскими пулями» (4, 194); здесь недолгое счастье - просто-напросто альтернатива прежней светской жизни.
Печорин упоминает и о не своем счастье: от наук счастье не зависит, «самые счастливые люди - невежды» (там же); это, конечно, для него невозможное и ненужное, мнимое счастье, тот же самообман, но еще более низменный, чем опирающийся на «насыщенную гордость». И.А. Гурвич пишет о Печорине: «Именно познание рождает негативизм; оно, кстати, у Лермонтова - всегда отрицательно прогрессирующая величина. "Все понял, все узнал" пришедший к демонизму Арбенин, а Демон и вовсе - "царь познанья". Всеведение разочаровывает, опустошает, губит ("Пророк"); оно обнажает как несостоятельность социального бытия, так и несовершенство человека, человеческого рода - оттого его негативный результат тотален. В "Думе" неустранимое "бремя познанья и сомненья" - первопричина трагической доли целого поколения, это уже прямое предзнаменование истории Печорина»41. Глубже рассматривает этот вопрос Т.К. Черная: «Библейский сюжет о познании добра и зла получает авторскую интерпретацию. В романе совершается каноническое наказание за познание, наказание одиночеством и страданием. Однако создается в то же время контекст высшей несправедливости такого наказания, хотя Печорин его явно принимает <.>»42. Правда, все-таки, кроме «явной полемической направленности в адрес Руссо («Бэла»), роман содержит и «критику разума», явную идею невозможности разумного познания мира и самого себя»43. Но, «ориентируясь не на естественно-
40 И.З. Серман считает, что «не появляется у него раскаяния в "Бэле", где он становится виновником гибели Бэлы, ее отца, несчастья Казбича и соучастником преступления Азамата» (Серман Илья. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836-1841. М., 2003. С. 247). Но после смерти Бэлы Печорин реагирует на попытку Максима Максимыча утешить его явно истерическим смехом. Специалист по раскаянию игумен Нестор напоминает, что он «после похорон Бэлы "был долго нездоров, исхудал." Не смог забыть Печорин Бэлу и после того, как покинул Кавказ» (Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 459). Отметив, как неделикатно старый штабс-капитан в «Максиме Максимыче» напомнил ему про Бэлу и как тот отреагировал, литературовед-игумен продолжает: «Это «чуть-чуть побледнел и отвернулся» было обычной печоринской попыткой скрыть свои чувства, не исчезнувшие в нем и после пяти лет пребывания в далеком Петербурге» (там же. С. 520).
41 Гурвич Исаак. Проблематичность в художественном мышлении (конец XVIII-XX вв.). Томск, 2002. С. 82.
42 Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. С. 376.
43 Там же. С. 377.
природного человека, а на родовое начало в нем, писатель наделяет своего героя могучей силой разума и рефлексии, жесткой логикой и аналитичностью восприятия окружающего мира, заставляя его все
V 44
оценивать именно с этих позиций» .
При всем том Печорин отлично сознает, что у него «несчастный характер» (4, 194), что, будь он другим, возможно, и понимание счастья у него было бы иное, возможно, было бы и само счастье.
Очевидно, что герой времени не приемлет примитивно-бытового представления о счастье. «Давно поняв призрачность счастья как личного благополучия в обществе «всеобщего неблагополучия», отказываясь от него сам, Печорин разрушает его и у сталкивающихся с ним людей»45. Его уроки мучительны, но после них княжну Мери «не будут уже восхищать самые блестящие Грушницкие, покажутся сомнительными самые незыблемые каноны светской жизни. Перенесенные ею страдания <.> ставят Мери выше ее преуспевающих, безмятежно-счастливых сверстниц»46.
Интерес к жизни у Печорина, несомненно, не только эмоциональный, но и познавательный, дающий пищу уму. Не имея главной жизненной цели, он все-таки имеет одной из целей «постижение природы и возможностей человека»47. Незнание людей и их слабостей подается им как весьма отрицательное качество Грушницкого. «Женщины, - пишет он, - должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости» (4, 257). Взаимопонимание с Вернером только укрепляет их взаимную симпатию. Тут есть и некоторый элемент игры, двусмысленности, полусерьезно сти - полушутливости. О других Печорин говорит доктору, что «без дураков было бы на свете очень скучно.» (4, 228), о себе же: «<...> я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться» (4, 229). А с Верой в гроте ведет по видимости бессмысленный, важный только для них двоих разговор, из тех, в которых «значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере» (4, 234).
Полноценное восприятие жизни предполагает развитую интуицию. «Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет.» (4, 244) - пишет Печорин. Столкновение с Грушницким он, а потом и Вернер предрекают сразу же.
44 Там же.
45 Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». С. 84.
46 Там же. А.А. Аникин совершенно неубедительно заявляет о «нравственной гибели Мери» (Дурылин С.Н. Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Комментарии. 2-е изд., с дополнениями, подготовил А.А. Аникин. С. 213).
47 Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». С. 82.
Особенно выразительно осуществление печоринского предчувствия в «Фаталисте». Оно передается и Вуличу, который уже после своего страшного эксперимента, услышав слова Печорина «мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть.», «вдруг вспыхнул и смутился»; это, как и поспешный уход Вулича, показалось Печорину «странным, - и недаром» (4, 288).
Однако Лермонтов ничуть не мистифицирует предчувствия и вообще подсознательное: «врожденный страх, неизъяснимое предчувствие» (4, 262), вызванное пророчеством насчет смерти от злой жены, не исполняется, житейская причина смерти Печорина остается неизвестной; не исполняется, впрочем, и его предчувствие после дуэли, что ему, страдая, «еще долго жить» (4, 269); подтверждается сожаление Максима Максимыча, «что он дурно кончит», но отнюдь не просто потому, «что нет проку в том, кто старых друзей забывает!..» (4, 207). Весьма печально заканчивается «комедия» на водах, начиная которую, Печорин полагал, что ему будет «весело».
Импульсивные, подсознательные движения человека также воспроизводятся в романе. Тут и несколько шагов от края пропасти сразу после выстрела Грушницкого, и скачка в погоню за Верой, заканчивающаяся долгим безутешным рыданием на земле - тем самым высшим переживанием, в котором аристократ Печорин совершенно равен «дикарю» Казбичу.
Разумеется, абсолютно в духе юного Лермонтова Печорин «каждый день // Бессмертным сделать бы желал, как тень // Великого героя <.>» (1, 140). Его впечатления столь сильны, что он действительно все запоминает «навечно». Он помнит, например, нежные женские взгляды, в юности приводившие его в восторг. Уже в начале своего второго романа с Верой Печорин знает, что они скоро разлучатся, «но воспоминание об ней останется неприкосновенным в душе моей <.>» (4, 235). Удваиваясь в памяти, впечатления утраиваются в журнале Печорина. Память вообще ценится им чрезвычайно высоко. «Благодарю, что не забыли.» - говорит он и Максиму Максимычу при окончательном расставании, хотя с точки зрения штабс-капитана сам все забыл в отличие от него: «- Забыть! - проворчал он; - я-то не забыл ничего.» (4, 206).
Печорин тоже не забыл, но теперь уже хочет забыть. Ранее он утверждал, что все записанное им со временем будет для него «драгоценным воспоминанием» (4, 247). Это одно из ошибочных предсказаний Печорина. В романе представлена именно история души, а она заканчивается раньше физического существования героя. Печорин не вечно гоняется за жизнью, не бесконечно впитывает ее впечатления. Уже перед дуэлью от стремления познавать жизнь и людей у него остается только любопытство. В случае его смерти, размышляет Печорин, «одни скажут: он был добрый малый, другие - мерзавец. И то
и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить?» Как видим, жизнь Печорина обессмысливается недопониманием его людьми. «<...> а всё живешь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового. Смешно и досадно!» (4, 269). Похищение Бэлы - одна из последних попыток овладеть какой-то другой жизнью. Но «любовь дикарки» не приносит по-настоящему значительной для героя «новизны».
С ослаблением интереса к жизни, к ее настоящему ослабляется и тяготение к прошлому. Прощальное письмо Веры каждым словом «неизгладимо врезалось в моей памяти» (4, 278), но не надо ли это понимать и так, что Печорин до возвращения к журналу лишь в памяти и сохранял последнюю записку любимой женщины? Во время истории с Бэлой он прекращает свой журнал; записки, в которые вкладывал столько ума, чувства, литературного блеска, бросает у Максима Максимыча, и когда бережливый и добросовестный штабс-капитан, который возит их с собой не читая, напоминает при встрече о них Печорину, тот отмахивается от своих «драгоценных воспоминаний»48. Он еще до гибели Бэлы заговорил о своей смерти, и вот уже душевная пустота и скука не только расслабляют этого физически крепкого молодого человека (а физическое здоровье Печорина очевидно и из его портрета в «Максиме Максимыче», и из описания всех приключений героя), но и стремительно приближают его конец.
Это нельзя считать лишь обвинением историческому времени, которое погубило своего героя. В конце концов, оно одинаково давило на него и в юные, и в зрелые годы. «Герой нашего времени» - это еще и роман о том, как одаренный, талантливый человек остывает, шаг за шагом уходит из жизни, потому что исчерпал свои «силы необъятные» (4, 268) в погоне за призраками счастья и, хуже того, развлечениями. Здесь есть и его личная вина, и «вина» самого человеческого существования, которое притупляет остроту жизненных впечатлений от детства и юности к зрелости. «О моя юность! о моя свежесть!»49 - это восклицание вырвалось у Гоголя примерно в лермонтовско-печоринском возрасте. Здесь и пушкинская тема вовремя оставленного «праздника жизни» в финале «Евгения Онегина». Но если Гоголь только скорбит от утраченной свежести, то Пушкин всем своим поздним творчеством приветствует обретаемую жизненную мудрость. Позиция же Лермонтова как бы объединяет в себе пушкинскую и еще неизвестную ему гоголевскую (написанные до «Героя нашего времени» строки «Мертвых душ» появятся в печати лишь после гибели поэта).
48 А.А. Аникин и тут проводит свое нелепое предположение: «Если журнал -вымысел, им поистине можно не дорожить» (Дурылин С.Н. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Комментарии. 2-е изд., с дополнениями, подготовил А.А. Аникин. С. 292). Это вопиющее непонимание трагедии Печорина.
49 Гоголь Н.В. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1973. С. 242.
Печорин неоднократно вспоминает сильные чувства и впечатления юности. Не только в «Княжне Мери», потеряв Веру, он рыдает «как ребенок» (4, 280), но и в «Максиме Максимыче», уже тридцатилетний, ко всему охладевший, он сохраняет в себе следы первоначальной естественности и непосредственности. «В его улыбке было что-то детское», - замечает внимательный офицер-путешественник50, вскоре вслед за тем отмечающий «что-то детское» и в «досаде» (4, 205, 207) обманувшегося в своих ожиданиях Максима Максимыча. Так неожиданно сближаются в романе эти столь непохожие, буквально не сошедшиеся друг с другом люди51. В «Бэле» Печорин проявляет аффектированную непосредственность во время погони за Казбичем. «Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла - и туда <.>». После его поспешного выстрела рассудительный штабс-капитан сетует: «Уж эта молодежь! вечно некстати горячится.» (4, 196).
В «Княжне Мери» Печорин иронизировал над Грушницким, который, «как все мальчики <.> имеет претензию быть стариком» (4, 253), но это потому, что юношеская поза ему претит, как всякая искренняя поза (искусственную позу, тот или иной «вид» он сам сплошь и рядом принимает в своей игре). Настоящее же возвращение подлинных чувств его радует, даже если возвращаются боль и страдание (у Пушкина: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать
50 Для А.М. Марченко и это - повод поиздеваться над Печориным. По ее мнению, такая улыбка «свидетельствует не столько о простодушии, сколько о недозрелости души, об ее инфантильности, об отсутствии интересов, приличных мужу в поре первой, тридцатилетней возмужалости» (Марченко Алла. Лермонтов. С. 514). «Ведь даже его путешествие в Персию, равно как и смерть по дороге из Персии, <.> это очередная «гремушка», «цацка», дорогая и престижная игрушка для так и не ставшего мужчиной "беленького мальчика"» (там же. С. 513). Выходит, и безвременная смерть героя - игрушка для забавы? По словам же священнослужителя, знатока душ, подлинная драма души этого человека «заключалась в том, что Печорин, со всей своей опытностью и глубоким знанием жизни, со всеми своими противоречиями и странностями - во многом остается искалеченным жизнью ребенком». Его «от всех спрятанная "детскость" души каким-то чудом оставалась жить в герое, несмотря на перенесенное им грубое насилие действительности. Она-то, в соединении с другими качествами Печорина, и действует на Мери неотразимо, вызывает сильное чувство сострадания к нему, делает ее совершенно беззащитной перед возникающей любовью» (Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. С. 493).
51 Н.Д. Тамарченко, приводя слова Печорина о Максиме Максимыче в конце «Фаталиста» (и всего романа), - «он вообще не любит метафорических прений» (4, 292), - замечает: «<.> несколько выше, рассуждая о высоких материях, Печорин признавался, что не любит «останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли: и к чему это ведет?» И здесь мы видим не противопоставление, а сближение двух позиций. <.> На <.> пределе развития рефлектирующей личности открывается ее внутреннее родство с «простым», близким патриархально-народному типу, сознанием» (Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века. Проблемы поэтики и типологии жанра. М., 1997. С. 165). Верно, однако, и другое: «Сколько бы Печорин ни общался с «простыми людьми», общего языка с ними он найти не может» (Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 178).
<...>»52). Переживая случайную встречу с Верой в гроте, он говорит, что сердце его «болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли с своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять, или это только ее прощальный взгляд, последний подарок, - на память?» (4, 235-236). С удивлением обнаруживает он в себе и нечто похожее на подлинное чувство к Мери. Вместе с тем он понимает, что это «не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой» (4, 245), и философски обосновывает свое нынешнее состояние. «Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов <...>» (4, 246-247). В этом Печорин видит условие высшего состояния самопознания, в котором человек только и может «оценить правосудие божие» (4, 247).
Но и в таком умудренном состоянии духа Печорин не остается долго. «Мне, однако, приятно, что я могу плакать!» - восклицает он после того, как навсегда потерял Веру, и в этом извлечении лучшего из худшего видно теперь не живое возвращение в юность, а сугубо головной перевод чувства в рациональную плоскость, тем более что тут же Печорин весьма прозаически объясняет случившееся расстроенными нервами, бессонной ночью и пустым желудком. Финальный вывод уже совершенно медицинский: «Плакать здорово <...>» (4, 280), а пятнадцать верст, проделанные Печориным сначала верхом, потом пешком, оправдываются тем, что иначе бы он опять не уснул. Пушкинская мудрость, глубина и широта уступают место равнодушию и практической трезвости взгляда на жизнь. Но именно они и губительны для такого человека, как Печорин, ведут его к неизбежной смерти. «<...> жизнь моя становится пустее день ото дня <...>» (4, 195),- говорит он в крепости Максиму Максимычу, не заботясь о том, поймет ли его старый служака. Печорин «Бэлы» вполне и окончательно привык к непониманию. Впрочем, эта его «исповедь», для читателя первая, обращена к «человеку, который неспособен ее понять, но зато способен почувствовать, - и потому она наиболее искренна»53.
Судьба Печорина во всей ее конкретности не претендует на то, чтобы быть всеобщей. Все, что с ним произошло, произошло с необыкновенным человеком. Максим Максимыч прав: «Да-с, с боль-
52 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. III. Л., 1977. С. 169.
53 Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. С. 360.
шими был странностями <.>» (4, 177)54. И штабс-капитан, и сам Печорин рассказывают о противоречиях его характера и поведения. «У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделала бы из меня страстного мечтателя» (4, 225-226), которым, как потом выясняется, он уже и был в ранней молодости. В раздвоенной личности (кстати, не менее противоречив и Вернер) можно усматривать противостоящие черты романтика и мыслителя-реалиста55, но одним этим она не объясняется. В Печорине удивительным образом переплелись добро и зло, которое, по словам Веры, «ни в ком<.> не бывает так привлекательно» (4, 278). Б.М. Эйхенбаум в статье «Художественная проблематика Лермонтова» поднял проблему «оправдания зла», воплощенную во многих произведениях поэта, включая такие, как «Демон» и «Маскарад»56. Печорин по-настоящему «демоничен». «Зло порождает зло, - размышляет он, не сводя к первопричине вытекающие из нее следствия; - первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действитель-ности<.>» (4, 256).
Но таков ли он не в размышлениях, а в жизни? «Печорин никому не делает зла сознательно, - оно возникает как бы само собой, из самого хода вещей, и даже как результат благородных побуждений»57, -считает В.Э. Вацуро. Нет, княжну Мери он влюбил в себя все-таки сознательно. Однако Печорин не выдерживает «чистого» демонизма. «Он действительно хотел убить лучшую половину своей души, но не убил, а спрятал ее глубоко - стоит ей выглянуть хоть на минуту, как он снова зарывает ее поглубже»58.
Эволюция Печорина идет вовсе не к демонизму. Когда жизненные силы постепенно оставляют его, в нем затухают одновременно и героическое, и демоническое, все, что подвигало его на головокружительные действия и беспощадный самоанализ. Так что в «Герое нашего времени» нет «оправдания зла» как такового, есть сочувственное изучение и объяснение сложного и неоднозначного психологического феномена. Офицер-путешественник в предисловии к журналу Печорина пишет: «<.> мы почти всегда извиняем
54 Неверно, будто Печорин «"странен" потому, что непонятен» (Григорьян К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени». С. 240), но верно, что он «живет не тем, чем живут другие» (там же).
55 См.: Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж, 1973. С. 554.
56 Эйхенбаум Б. О поэзии. Л., 1969. С. 193-198.
57 Вацуро Вадим. О Лермонтове. Работы разных лет. М., 2008. С. 579.
58 Долинина Н. Печорин и наше время. Л., 1970. С. 167.
то, что понимаем» (4, 210), - хотя по другому поводу, когда Максим Максимыч сказал о мести Казбича отцу Бэлы: «Конечно, по-ихнему <.> он был совершенно прав», - того же повествователя «невольно поразила» русская способность приспосабливаться к чужим обычаям, связанная со здравым смыслом, «который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения» (4, 187).
Непосредственно к этой проблематике примыкает вопрос о фатализме, которому посвящена обширнейшая литература. Коротко говоря, многие литературоведы (И.И. Виноградов, Э.Г. Герштейн, И.М. Тойбин, В.И. Левин, Ю.М. Лотман, А.А. Аникин и др.) так или иначе усматривают в удаче Печорина, рисковавшего жизнью при захвате казака, антитезу эксперименту Вулича, чуть ли не победу его над судьбой либо доказательство отсутствия предопределения. Более сложная точка зрения представлена у Б.Т. Удодова, В.И. Коровина и Н.Д. Тамарченко, согласно которым вопрос о фатализме допускает двойственное толкование59. «Открытым» вопрос о фатализме в романе считали также Б.М. Эйхенбаум, Е.Н. Михайлова, У.Р. Фохт (впрочем, отмечавший, что сомневающийся Печорин все-таки скорее склонен поверить в возможность предопределения), позднее И.З. Серман. В.И. Левин этим возмущался: романтический максимализм Лермонтова, его «стремление к кардинальным решениям вопросов бытия исключают самую возможность того, чтобы центральная проблема его повести, заключающей весь роман, осталась бы им не решенной!»60 По мнению этого автора, Лермонтов не мог принять фатализм, как не мог принять неизбежность поражения восстания декабристов. Но сомневающимся он Печорина признавал: «Итак, сомнения, а не вера, - вот принцип, провозглашенный Печориным»61. В.Э. Вацуро, наоборот, полагал, что проблему судьбы «Лермонтов решить не мог, но то, что он ее поставил, было важным шагом по пути развития социально-психологического романа, где индивидуальное поведение рассматривалось в его общественном качестве. <.> Аналитический, а не нормативный характер романа был также величайшим художественным завоеванием, затем усвоенным критическим реализмом, и очень показательно, что современная критика, за исключением одного Белинского, не смогла понять и принять его философской основы»62. Если В.И. Левин проблему фатализма связывал прежде всего с образом главного героя романа («До "Фаталиста" мотив
59 См.: Удодов Б. Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж, 1973. С. 571-574; Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. М., 1973. С. 263-285; Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века. Проблемы поэтики и типологии жанра. С. 160.
60 Левин В.И. «Фаталист». Эпилог или приложение? С. 164.
61 Там же. С. 170.
62 Вацуро Вадим. О Лермонтове. Работы разных лет. С. 580.
судьбы встречается 10 раз. Из них 9 - в журнале Печорина. Таким образом, размышления о судьбе присущи в основном главному герою романа»63), то Ф.А. Раскольников полагает, что «хотя Лермонтов и близок к Печорину, он гораздо больше склонен верить в судьбу»64. Судьба Печорина в конечном счете предрешена, если брать роман в целом. Если же брать все лермонтовское творчество, то неправ и В.Ф. Асмус, говоря, что фатализм Лермонтова всегда повышает сознание ответственности у его героев65. Он неизменно относился к судьбе в высшей степени серьезно66. Но и признавая ее могущество, он утверждал свободу мятежного человека, свободу никогда не смиряющегося бунтаря (будь он даже сам Демон), который в своей жизни не оглядывается ни на кого и ни на что, хотя бы был очень «оглядчив», как Печорин, в практических поступках.
Предметом более пристального рассмотрения должны быть проблемы связи души и тела у Лермонтова, в том числе «материализма» Печорина; специально надо говорить о вере и «безверии», а точнее, о скептицизме этого героя и создателя его образа, их претензиях к «небесам», волю которых, вопреки мнению советских литературоведов, Лермонтов с судьбой не всегда отождествлял (в «Смерти поэта» говорится о жертве рока и вместе с тем людей определенного общества, покарать которых впоследствии должен «божий суд»), о вечности и бессмертии души, как их понимал Лермонтов.
В «Герое нашего времени» предостаточно и других философских и философско-психологических проблем67, например, «человек и природа». Тут и отношение к окружающей природе, которая вызывает восторг Печорина в начале повести «Княжна Мери», врачует его, привлекает к себе больше, чем любой женский взгляд, и столь приковывает его внимание по дороге к месту дуэли, красота и величие которой, по мысли странствующего офицера в «Бэле», еще сильнее, чем на Печорина или на него самого, действуют на простое сердце Максима Максимыча, так как он ближе к природе68. Тут и не только эстетическое воздействие природы на человека: на водах «преопас-
63 Левин В.И. «Фаталист». Эпилог или приложение? С. 162.
64 Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. С. 173. Лермонтов-поэт во многих произведениях «выражает веру в судьбу. Таковы, например, «Мцыри», «Демон», «Три пальмы», «Спор», «Смерть поэта» и многие другие стихотворения, в которых, как замечает В. Асмус, фатализм осмысливался Лермонтовым не только применительно к себе и к отдельной личности вообще, но и к истории <.>» (там же. С. 176).
65 Асмус В.Ф. Избранные философские труды: В 2 т. Т. I. М., 1969. С. 22.
66 См.: Кормилов С.И. Иван Грозный и его эпоха в творчестве М.Ю. Лермонтова и А.К. Толстого (черты романтического историзма) // Вестн. Моск. ун-та. Филология. 1977. № 4. С. 31-32.
67 См.: Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. М., 1976. С. 31- 88.
68 См.: Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. С. 229.
ный воздух» (4, 255), располагающий к любви. Тут и прямая физиология - и как начало страсти: «<.. .>кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку <.> первое прикосновение решает дело» (4, 249), - и как условие нормального жизненного процесса: после бессонной ночи перед дуэлью Печорин «вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал. После этого говорите, что душа не зависит от тела!..» (4, 269). Печорин считает, что зависимость эта не только прагматична, она более существенна. В «Тамани» по поводу лица мальчика, на котором «нет глаз» и на котором из-за этого ничего нельзя прочитать, герой говорит о своем сильном предубеждении против всяких калек, «как будто, с потерею члена, душа теряет какое-нибудь чувство» (4, 211). В романе есть попытки установить прямую связь между особенностями внешности человека и его внутренним миром, рассуждения о «породе» мужчин и женщин применительно к Печорину в «Максиме Максимыче» и девушке в «Тамани»69.
Немало в «Герое нашего времени» рассуждений и афоризмов о дружбе, впрочем, вообще подвергаемой сомнению, прочно связываемой с коварством, предательством и неравенством в отношениях, и особенно о любви: «Любовь, как огонь - без пищи гаснет» (4, 254) и т. д. В самых разных обличьях предстает любовь в сюжете романа. «Что такое любовь? Инстинкт, - скажет читатель «Бэлы». Наваждение, - возразит читатель «Тамани». Игра, - залюбуется третий кокетством Печорина с Мери. Привязанность, - вспомнит четвертый признания Печорина о «привычке сердца» к Вериной любви. Физиология, - пожмет плечами пятый, имея в виду «хорошенькую дочку урядника» в "Фаталисте"»70.
Мужчины часто толкуют о женщинах, даже Максим Максимыч («чего не сделает женщина за цветную тряпичку!..» - 4, 185), но в первую очередь, конечно, Печорин: и о женской логике, и о «женском кокетстве» (4, 245), как он в самокритичную минуту называет и свое собственное поведение с Мери, и о свойственном женщинам инстинкте «красоты душевной» (4, 227), и о том, что не их дело иметь характер, и об их доверчивости к лести поэтов, и о странности женского сердца (Вера своего супруга «уважает, как отца - и будет обманывать, как мужа.» - 4, 235), и о том, что состраданию «покоряются так легко все женщины <.>» (4, 249), и об их ревности: «Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу?» (4, 257). Женщины тоже не отказывают себе в праве сделать обобщающие выводы относительно мужчин. В письме к Печорину Вера сообщает то, что «поняла сначала», - он с ней поступил, «как поступил
69 См.: МануйловВ.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. М.; Л., 1966. С. 133-136, 152.
70 Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. С. 45.
бы всякий другой мужчина», т. е. любил ее «как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна» (4, 278). Эта женщина, дважды выходившая замуж не по любви, склонна к платонизму и в ответ на намек Печорина говорит: «Вы, мужчины, не понимаете наслаждений взора, пожатия руки.» (4, 244).
Но слова персонажей, те или иные частные выводы совсем не обязательно отражают мнение автора. Так, Печорин говорит, правда, Грушницкому, которого не принимает всерьез: «Женщины любят только тех, которых не знают» (4, 232). А потом он признает, что Вера, любящая его, - единственная женщина, понявшая его «совершенно, со всеми <.> мелкими слабостями, дурными страстями.» (4, 245). Вера понимает своего возлюбленного даже лучше, чем он сам: «<.> никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном» (4, 278). Ее письмо доказывает, что только она одна ему и «пара» в романе, как бы ни относиться к замечаниям Белинского о неопределенности ее образа71.
Философская проблематика творчества Лермонтова и особенно «Героя нашего времени» практически неисчерпаема.
После свидания с Лермонтовым с ордонанс-гаузе Белинский писал В.П. Боткину: «Печорин - это он сам, как есть», - и глубоко ошибался. В самом главном совпадения не было - в жизненной позиции. Печорин «выдохся», утратил всю свою духовную мощь, в прямом и буквальном смысле умер от скуки, не веря больше ни во что. А Белинский, восхищаясь могучим духом Лермонтова, сообщал сразу после фразы о Печорине: «Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это сказал ему - он улыбнулся и сказал: "Дай бог!"»72 И это человек, который укорял самого Пушкина: «Зачем поверил он словам и ласкам ложным, // Он, с юных лет постигнувший людей?..» (1, 257).
Вера в достоинство людей стоила ему жизни. Секундант на его дуэли с Мартыновым А.И. Васильчиков не мог забыть «того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него»73. Безусловно
71 БелинскийВ.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV. С. 268-269. «Владимир Набоков сварливо замечал, что вообще женские образы не удавались Лермонтову <...>. Всё же создатель Лолиты, кажется, излишне резок: движение характера есть и у русской барышни Мери, и у черкешенки Бэлы, да и Вера отнюдь не "придумана", а написана с Вареньки Лопухиной. Критик позабыл о том, что всё это - рассказы, где образ пишется акварелью, а не маслом, как в романе» (Михайлов Валерий. Лермонтов: Один меж небом и землей. 2-е изд. М., 2013. С. 552).
72 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. XI. М., 1956. С. 509.
73 М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 368.
Лермонтов, подобно Печорину перед тем, как Грушницкий навел на него пистолет, был уверен, что его однокашник «выстрелит на воздух!» (4, 275).
Гениальный композиционный прием Лермонтова в романе -перестановка событий во времени - не только позволил читателю постепенно все лучше и лучше узнавать Печорина благодаря смене повествователей и самораскрытию героя. Ничуть не менее важно было то, каким останется в памяти читателей «герой нашего времени»: сломленным и угасшим, согласно фабуле, или таким, каким он предстал в финале «Фаталиста»74. Из романа в жизнь выходит не умирающий бывший герой, а герой настоящий: бодрый, решительный, смелый, благородный, демонически красивый, дьявольски умный75. Малейшее достойное дело необычайно возвышает Печорина: «<...> офицеры меня поздравляли - и точно, было с чем» (4, 292). Художественное время победило время историческое; из него шагнул в вечность герой, сохранивший за собой навсегда право на это наименование.
Список литературы
Асмус В.Ф. Избранные философские труды: В 2 т. Т. I. М., 1969. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. IV, XI. М., 1954, 1956. Вацуро Вадим. О Лермонтове. Работы разных лет. М., 2008. Герштейн Э. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. М., 1976. Гоголь Н.В. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1973.
Григорьян К.Н. Лермонтов и его роман «Герой нашего времени». Л., 1975. Гурвич Исаак. Проблематичность в художественном мышлении (конец
XVIII-XX вв.). Томск, 2002. Долинина Н. Печорин и наше время. Л., 1970.
Дурылин С.Н. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. Комментарии.
2-е изд., с дополнениями, подготовил А.А. Аникин. М., 2006. Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. М., 1973. Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской
литературы. Очерки и характеристики. Л., 1976. Левин В.И. «Фаталист». Эпилог или приложение? // Искусство слова: Сборник статей к 80-летию члена-корреспондента АН СССР Димитрия Димитриевича Благого. М., 1973. Лермонтов М. Полн. собр. соч.: <В 4 т.>. М., 1953. М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1972. МануйловВ.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Комментарий. М.; Л., 1966.
74 См.: Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. С. 583.
75 Два самых талантливых героя русской классики, Григорий Печорин и Андрей Болконский, - они же и самые несчастливые. Оба рано уходят из жизни, ни в чем ею не удовлетворенные. Но Толстой расстается со своим героем на элегической ноте, а Лермонтов со своим - на героической.
Марченко Алла. Лермонтов. М., 2010.
Михайлов Валерий. Лермонтов: Один меж небом и землей. 2-е изд. М., 2013.
Недзвецкий В.А. «Герой нашего времени»: становление жанра и смысла // Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. М., 1997.
Нестор (Кумыш), игумен. Тайна Лермонтова. СПб., 2012.
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Т. III, V. Л., 1977, 1978.
Раскольников Ф. Статьи о русской литературе. М., 2002.
Савинков С.В. Творческая логика Лермонтова. Воронеж, 2004.
С<вятополк->Мирский Д. История русской литературы с древнейших времен по 1925 год / Пер. с англ. Руфь Зернова. L., 1992.
Серман Илья. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836-1841. М., 2003.
Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века. Проблемы поэтики и типологии жанра. М., 1997.
Тодд III У.М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., МСМХСVI.
Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж, 1973.
Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». М., 1989.
Черная Т.К. Русская литература XIX века (Ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. Ставрополь, 2004.
Эйхенбаум Б. О поэзии. Л., 1969.
Сведения об авторе: Корнилов Сергей Иванович, докт. филол. наук, профессор
кафедры истории русской литературы ХХ века филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
