CC BY
113
до конца не осознавая сути происходящих событий.
Таким образом, А. Кешоков создает целостный организм ярких, живых образов, наделенных богатой душой, сильными страстями и противоречивым характером. В разнообразной галерее характеров и типов, созданных кабардинской литературой (да и всей северокавказской литературой), сильные и смелые герои, мастерски изображенные в романе «Вершины не спят», выделяются своей достоверностью, своеобычностью, новаторским содержанием, а также яркостью красок. Отличительной чертой их является суровая жизненность и глубокий психологизм.
Библиографический список
1. Бикмухаметов Р. Роман и литературный процесс // Вопросы литературы. - 1971. - N° 9. -С. 11.
2. Герасименко А.П. Русский советский роман 60-80-х годов (Некоторые аспекты концепции человека). - М.: Изд-во МГУ, 1989. - 204 с.
3. Кешоков А.П. Час исполнения клятвы // Кешоков А.П. Вид с белой горы. - М.: Современник, 1977. - 431 с.
4. Мусукаева А.Х. О поэтике романной прозы
А. Кешокова // Литературная Кабардино-Балкария. - 2004. - N° 5.
УДК 821.161:801.6
Маслова Анна Геннадьевна
Вятский государственный гуманитарный университет (г. Киров)
ag.maslova@mail.ru
ПРЕОБРАЗОВАНИЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОСТРАНСТВА РУССКОЙ ТОРЖЕСТВЕННОЙ ОДЫ В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XVIII ВЕКА
Целью исследования является выделение особенностей поэтики хронотопа классицистической хвалебной оды, адресованной царствующим монархам, рассмотрение изменений в системе пространственно-временной организации оды в последней трети XVIII века, связанных со сменой авторской позиции, и определение влияния данного фактора на перестройку поэтической системы русской лирики рубежа ХУШ—Х1Х веков.
Ключевые слова: русская поэзия XVIII века, поэтика торжественной оды, художественное пространство, Г.Р. Державин.
Обращаясь к анализу одического жанра и особенностей его функционирования в русской поэзии, авторы научных работ не рассматривают организацию пространственно-временных отношений в оде как самостоятельную проблему. В то же время исследование этого аспекта представляется важным для выявления ведущих историко-культурных закономерностей художественного процесса сложного переходного периода от классицизма к романтизму, по-своему отразившихся не только в литературе и отдельных литературных жанрах, но и в культуре эпохи в целом. Задачей данного исследования является выделение особенностей поэтики хронотопа классицистической торжественной оды (в частности хвалебной оды, адресованной царствующим монархам) и рассмотрение изменений в системе пространственно-временной организации оды в последней трети ХУШ века.
Еще в эпистоле А.П. Сумарокова «О стихотворстве» дается общая характеристика хронотопа торжественной оды, основанная на каноне,
установленном М.В. Ломоносовым. Автор трактата выделяет «гремящий в оде звук», превышающий «хребет Рифейских гор», и подчеркивает, что «Творец таких стихов вскидает всюду взгляд, / Взлетает к небесам, свергается во ад / И, мчася в быстроте во все края вселенны, / Врата и путь везде имеет отворенны» [8, с. 118]. Здесь выделены ведущие особенности одического пространства: безграничность, необъятность, возможность быстрого беспрепятственного перемещения от одного объекта к другому; позиция автора - внешняя по отношению к изображаемому явлению, его точка зрения характеризуется панорамнос-тью и широким пространственным охватом.
Возвышение поэтического взгляда одического автора над обыденной реальностью является непременным условием высокого жанра, при этом поэт смотрит на изображаемый мир с особой позиции, которую можно вслед за Ю.М. Лот-маном назвать «фокусом», совмещенным с понятием истины, точкой зрения, исходящей из высшего знания о мире [3, с. 253]. Чтобы восприни-
мать мир с этой особой позиции, автору необходимо находиться в состоянии исступления, восторга, парения, и это состояние, как показывает
Н.Ю. Алексеева, организует пиндарическую оду, являясь ее внутренней формой [1, с. 190]. В этом состоянии поэт видит «умными очами», «мысленным взором» не доступное простому глазу Восторгаясь духом в поднебесье, он парит и смотрит на все с идеальной высоты, оказываясь таким образом не просто над пространством и временем, но вне пространства и времени.
Беспредельность пространства подчеркивается географическими и этнографическими перечислениями, которые являются характерными одическими «общими местами», закрепившимися в формуле «от-до». Одно из важнейших назначений подобных перечислений - восхваление могущества монарха, распространяющего свои благодеяния на подвластные ему земли и народы. Наряду с формулой «от-до», характерной и для европейской оды, в русских одических текстах широко применялась формула «где прежде -ныне там», указанная Л.В. Пумпянским как существенная для одических мотивов, связанных с Петербургом [6, с. 161-167]. Однако появляется эта формула не только в произведениях, соотносимых с петербургской темой. Так, в период правления Екатерины II осваиваются новые земли, и восхищенный В.И. Майков, упоминая о манифесте от 22 июля 1763 года, приглашавшего немецких колонистов поселяться на Волге, пишет в оде 1767 года «На случай избрания депутатов для сочинения проекта Нового Уложения»: «Где прежде звери обитали / И птицы хищные летали, / Где дикая была земля, - / Теперь народы там селятся, / И нимфы в рощах веселятся, / Узрев прекрасные поля» [4, с. 201].
И в случаях с географическими и этнографическими перечислениями, и в утверждении состоявшейся гармонии, сменившей прежние неблагоприятные времена, и в широком функционировании мифологемы «золотого века» выявляется связь с государственной мифологией, сложившейся в петровскую эпоху и вошедшей в торжественные тексты, посвященные русским монархам. Эта проблема рассматривается в трудах
В.М. Живова и Б.А.Успенского [2; 9].
Наряду с мифологической идеей власти над пространством в одах находит отражение и важнейшая для русской словесности абсолютистской эпохи идея преодоления времени. Авторы од не
просто декларируют установление вечного и неизменного «златого века», но и обосновывают возможность такого «вечного» блаженного состояния. «Общим местом» русских од становится космологическая идея повторения (или возрождения) благих деяний Петра I в деяниях его потомков, что является залогом непрерывного течения «златых времен». В особенности часто этот мотив функционирует в одах, посвященных дням рождения членов царской семьи. Так, Е.И. Костров в оде «На день рождения государыни императрицы Екатерины II, апреля 21 дня 1779 года» рисует картины вечного блаженства, пришедшего в мир с рождением Екатерины, и здесь же упоминает о наследниках. Тот же мотив - в оде «На рождение Его императорского Величества государя Александра Павловича, 1778 года», обращенной к Екатерине: «Твоих благодеяний реки / Текут, и будут течь вовеки. / Твой в Павле дух, и дух его / Во Александре воцарится, / И тако вечно утвердится...» [5, ч. I, с. 23].
Хронотоп хвалебного панегирика в честь царствующей особы, согласно установившемуся в русской пиндарической оде канону, организуется следующим образом: идеальное настоящее, наступившее благодаря действиям царствующего монарха, существует непрерывно, оно может лишь совершенствоваться, расширяя свое влияние в горизонтальной плоскости. Мрачное прошлое, благодаря космогоническим по сути действиям монарха-демиурга, сменилось прекрасным настоящим, которое не подвержено воздействию времени, гармония наступила навсегда. Авторское положение относительно описываемого мира - «мысленное видение» с точки зрения некоего абстрактного «фокуса истины», достичь которого возможно только в состоянии «парения», или одического восторга. Изображаемый мир воспринимается в единстве всеохватного зрения, в нем нет места неидеальным реалиям обыкновенной жизни.
Существенные изменения в хронотопе торжественной оды, посвященной царствующей особе, происходят в 1780-е годы в одах Державина. В первую очередь это касается изменения позиции автора, который, воспринимая происходящее все с той же идеальной точки зрения, соотнесенной с общепринятыми представлениями об истине, не воспаряет над пространством и временем. Наиболее ярко отмеченное изменение проявилось в новаторской оде «Фелица». Одический
певец, восхваляющий идеальную монархиню, оказывается не вне пространства и времени, как в оде ломоносовского типа, а занимает вполне конкретную позицию обычного человека, погруженного в суету мирской жизни, в связи с чем пространство «Фелицы» распадается на два несовпадающих мира: идеальный мир одической героини, и неупорядоченный, лишенный гармонии мир одического певца.
Образ Фелицы, представленный в повседневной жизни, в отношении к подданным, в государственной деятельности, идеален во всем. Пространство, ее окружающее, также идеально, а граждане, живущие в этом мире, несомненно, счастливы: «Фелицы слава, слава бога, / Который брани усмирил; / Который сира и убога / Покрыл, одел и накормил...» [7, т. I, с. 146].
Однако, как ни странно, идеальное царство Фелицы существует не «здесь и сейчас», что бы соответствовало канону, а «там»: «О! Коль счастливы человеки / Там должны быть судьбой своей.» [7, т. I, с. 143]. Наречие «там» повторяется при описании Фелицы и окружающего ее идеального пространства неоднократно. Также неоднократно употребляется вопросительное наречие «где», подчеркивающее, что автору неизвестно то место, где «счастливы человеки». Оказывается, что единственным местом, где все это происходит, является трон Фелицы и только самое приближенное к нему пространство. Идеальный мир ограничен, и как попасть туда - неизвестно: «Но где твой трон сияет в мире? / Где, ветвь небесная, цветешь? / В Багдаде, Смирне, Кашемире?..» [7, т. I, с. 148]. Так, при всей конкретизации перечисляемых Державиным заслуг и действий Екатерины, тот идеальный мир, в котором она смогла установить справедливые законы и воссоздать вечную гармонию, абсолютно лишен конкретики и больше напоминает сказочное пространство.
Мир, где обитает добродетельная Фелица, оказывается недостижимым для героя, живущего в совершенно ином пространстве, далеком от идеала: «Везде соблазн и лесть живет, / Пашей всех роскошь угнетает. - / Где ж добродетель обитает? / Где роза без шипов растет?» [7, т. I, с. 140]. Сам герой, погруженный в «житейскую суету», предается разнообразным увлечениям, жизнь его, хоть и похожа на праздник, полный развлечений и утех, вовсе не добродетельна. Характерная особенность жизни мурзы - ее неупорядочен-
ность, непредсказуемость; события сменяют друг друга с молниеносной быстротой. Герой, тратящий свою жизнь на развлечения и не заботящийся о добродетели, оказывается типичным в своем мире («Таков, Фелица, я развратен! / Но на меня весь свет похож» [7, т. I, с. 139]). Никто здесь не ходит «путями света» и «всякий человек есть ложь». Если пространство идеального и недостижимого царства Фелицы ограничено троном царицы, символически соотносится с вершиной горы и является сказочным по сути, то пространство мурзы - беспредельно, это «весь свет», и жизнь в этом реальном мире всегда течет по законам, обратным тем, что существуют в идеальном пространстве.
Так, идеализируя императрицу, Г.Р. Державин не стремится прославить Российскую державу, достигшую «златых времён». Возможности монархини оказываются ограниченными пространством царского двора, могущество её не простирается повсюду: в отличие от од Ломоносова, у Державина в «Фелице» отсутствует перечисление географических пространств, обретающих счастье под властью идеального правителя. Державин, взглянувший на окружающий мир с точки зрения обычного человека, начинает высказывать сомнения по поводу безмятежного «златого века» для всех подданных, воспеваемого в одах.
В других известных текстах Державина, посвященных Екатерине II, («Благодарность Фелице», «Видение мурзы», «Изображение Фелицы»), не наблюдается такой особенности хронотопа, как противопоставление идеального и реального миров, однако и в них нет прославления «златых времен», которые установились благодаря преобразовательной деятельности императрицы «здесь, сейчас» и «навсегда». В «Благодарности Фелице» (1783) идеал сосредоточивается в «сердце» поэта, в его воображении, а не во внешнем беспредельном пространстве. В «Видении мурзы» (1783-1784) тема Фелицы занимает далеко не центральное место, а идеальный образ Екатерины здесь - лишь «видение», явившееся поэту в его воображении. Наиболее близким по своему типу к торжественной оде является «Изображение Фелицы» (1789), по праву считающееся одним из шедевров державинского классицизма. Однако здесь, как и в «Фелице» и в «Видении мурзы», несмотря на обилие конкретных подробностей, непосредственно связанных с деятельностью Екатерины, образ ее лишен реальности, поэт не
столько хвалит императрицу за совершенные благие дела, сколько идеализирует и восхваляет ее намерения, в большинстве своем так и не реализованные на практике. Поэтому и временная закрепленность его образов фиксируется не в настоящем времени и пространстве (здесь и сейчас), а в некоем идеальном недостижимом мире, о чем свидетельствует обилие глаголов условного наклонения: «Она, мольбой его смягченна <.> Бесстрашно б узы разрешила», «свободой бы рабов пленила / И нарекла себе детьми» [7, т. I, с. 274]. Вновь идеальный образ одической героини, созидающей вокруг себя «мир златой», оказывается лишь воображаемой мечтой.
В период царствования Александра, внука Екатерины, Державин еще раз обращается к созданию оды «в духе Фелицы». Александру I посвящено произведение «К царевичу Хлору». Пространство, где царствует благодетельный Хлор, лишено реальной локальной закрепленности, а описание его дел представляется в форме слухов и больше похоже на чудо, чем на реальную действительность: «Так точно, говорят, что ты / Какой-то чудный есть владетель .»; «А наконец, хотя и хан, / Но ты так чудно, странно мыслишь, / Что будто на себе кафтан / Народу надлежащим числишь.» [7, т. II, с. 407, 409-410]. Автор, прославляя идеального просвещенного монарха, соотносит этот образ с реально царствующим русским императором в идеальном пространстве собственного воображения или сказки.
Кроме произведений «в духе Фелицы», Державин продолжал писать и обычные похвальные оды «на случай». В царствование Павла и Александра он создает традиционные для классицизма, прославляющие монархов тексты: «На Новый 1797 год», «На восшествие на престол Александра I» и др. Однако в этих традиционных, на первый взгляд, хвалебных одах наблюдается смещение временных констант: преобладание глаголов в форме будущего времени не позволяет утверждать, что «времена златые» присутствуют «здесь и сейчас», поэт лишь выражает искреннюю надежду на возможность их установления и рисует картины будущего идеального царства.
Таким образом, в похвальную оду проникает мысль о несоединимости реальности с идеалом: в художественном мире державинской оды реальное и идеальное пространство не совпадают. Позиция поэта, не воспаряющего над временем и пространством, а, напротив, целиком погружен-
ного в реальность, предопределяет иной взгляд на окружающие объекты: они обозреваются не «мысленным взором», а сквозь призму индивидуального чувства.
Внесенные Державиным изменения, касающиеся позиции одического певца, были восприняты и другими поэтами. Так, в одах В.П. Петрова, в особенности в 1780-е и последующие годы, исчезает присущее его ранним текстам восторженное состояние, лирическое начало уступает место эпическому, на что указывает Н.Ю. Алексеева [1, с. 288]. Внутренняя форма пиндарической оды претерпевает изменения. Одновременно разработанные в торжественной оде художественные приемы изображения героя, достойного похвалы, слава которого способна преодолеть время и преобразить пространство, проникают в другие жанры: эпистолы, песни, стихи и пр.
В последней трети XVIII века происходят серьезные изменения в художественном сознании, приводящие к смене художественных установок. Взор поэта направляется в мир дольний и не стремится воспарить над пространством, «мысленное» видение сменяется изображением чувства и картин, открывшихся поэту не с заоблачных высот, а в непосредственной близости к происходящему. В связи с этим ода теряет ряд характерных хронотопических признаков. Наиболее ярко это проявляется в творчестве Державина, у которого идеальное одическое пространство лишается целостности и пространственно-временной закрепленности «здесь и сейчас», обретает черты сказочного, недостижимого топоса. Авторский взгляд с точки зрения обычного человека не позволяет охватить пространство единым взором, поэт может лишь представить идеал в своем воображении и противопоставить его реальному пространству. Именно изменение авторской позиции, все более совпадающей с индивидуальной точкой зрения обычного человека, предопределяет существенные изменения в поэзии, приводящие к полному преобразованию русской лирики.
Библиографический список
1. Алексеева Н.Ю. Русская ода: Развитие одической формы в Х'УИ-ХУШ веках. - СПб.: Наука, 2005. - 369 с.
2. Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - 760 с.
3. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. - СПб.: «Ис-кусство-СПб», 1998. - С. 14-285.
4. Майков В.И. Избранные произведения. -Л.: Сов. писатель, 1966. - 504 с.
5. Полн. собр. всех соч. и переводов в стихах г. Кострова: В 2 ч. - СПб.: Императорская типография, 1802.
6. Пумпянский Л.В. Классическая традиция: собр. трудов по истории русской литературы. -М.: Языки русской культуры, 2000. - 864 с.
7. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я.К. Грота: В 9 т. - СПб.: Изд-е Академии наук, 1864-1883.
8. Сумароков А.П. Избранные произведения. - Л.: Сов. писатель, 1957. - 608 с.
9. Успенский Б.А. Царь и Бог (Семиотические аспекты сакрализации монарха в России). В со-авторств с В.М. Живовым // Успенский Б.А. Избр. тр. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - С. 205-337.
УДК 82
Орехова Елена Николаевна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
elenaorekhova@rambler.ru
«РУССКИЙ РОМАН» Е.М. ВОГЮЭ КАК ОТКРЫТИЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ВО ФРАНЦИИ
В статье изучается влияние книги французского критика «Русский роман» на процесс проникновения и популяризации русского романа во Франции в конце XIX века. Анализируются основные взгляды и выводы автора по вопросу основных характеристик и отличительных черт русского романа того периода и его влияния на западноевропейского читателя.
Ключевые слова: русская литература, французская литература, русский роман, реализм, романтизм, гуманизм, этические и эстетические взгляды, рецепция.
Русская литература является объектом пристального изучения как отечественных, так и зарубежных исследователей. В Европе, в частности во Франции, о значимости русской литературы активно заговорили в конце XIX века после появления серии философских откликов и критических статей на творения великих русских классиков того времени: Тургенева, Л. Толстого, Гоголя, Достоевского. Первые появившиеся переводы отдельных произведений и комментарии к ним пробудили интерес читающей французской публики к русским авторам и их творчеству. Французские писатели и литературоведы с энтузиазмом взялись за изучение неизвестной прозы и поэзии далекой и неизведанной России.
Заметным явлением во французской русистике стали исследования Т. Визева [7], Э. Эннеке-на [4], Л. Шюзевиля, Э. Омана, братьев Гонкур [3] и других критиков, анализирующих разные стороны русской литературы и русской культуры в целом. Одной из наиболее значимых работ в области освоения русской литературы и ее рецепции на Западе стала книга Э.М. Вогюэ «Русский роман» (1886) [5], явившаяся, по мнению многих
современников и исследователей, открытием русской литературы для европейского читателя.
Ежен Мельхиор де Вогюэ, до появления своей книги, провел в России в качестве секретаря французского посольства шесть лет - с 1876 по 1882 г. Изучив русский язык, Вогюэ выполняет не только дипломатическую миссию, но и занимается историческими работами, публикует во французских журналах ряд популярных статей о русской истории, политике, об экономических вопросах, которые впоследствии будут изданы отдельными книгами. Как свидетель внутренней жизни русского народа, он издает ряд художественных очерков, в которых его наблюдения от путешествий по России переходят в размышления о судьбе страны и народа в целом [6].
В 1882 году Вогюэ заканчивает карьеру дипломата, покидает Россию, но не прекращает работать над изучением и осмыслением русской литературы. Он публикует ряд работ, посвященных как общей характеристике литературного процесса в России, так и творчеству многих русских писателей, с которыми он был лично знаком. Вогюэ пишет статьи о поэзии Некрасова («Социалистическая поэзия в России», 1888)
