CC BY
5Ю.В. Казаков «...Предстоит учиться мне...» в каком университете? (заметки не совсем постороннего)
Преамбула
Человеку, специализирующему в достаточно узкой части спектра прикладного этического знания, в том его сегменте, который именуется профессиональной этикой журналиста, заявку на участие в экспертизе конкретной модели Этического кодекса университета уместно начать с одного признания и двух вводных реплик.
Признание состоит в том, что автор «заметок», ежегодно читающий курс по названному предмету в одном из московских вузов, практически не погружен в реальную университетскую, в том числе преподавательскую, среду. Понимая, конечно же, что, отвлекаясь от основной работы в академическом институте и соглашаясь на почасовую преподавательскую работу, он - по факту - вступает в обязывающие взаимоотношения с этим конкретным вузом1, автор, однако, не видел до сих пор ни нужды, ни интереса отвлекаться от своего предмета на этот самый системный объект-проект.
Университет как особого рода корпорация - с ее поэтапно складывающимися преподавательской, исследовательской и управляющей «архитектурой» и инфраструктурой, с многообразием внутренних и внешних связей, с возникновением, поддержанием, затуханием (или подавлени-
1 Как со сложным специализированным социальным объектом, во-первых, с саморазвивающимся проектом, во-вторых, с элементом многопрофильной и многофункциональной научно-образовательной системы, выходящей в пространстве и времени далеко за конкретные, обозримые «почасовику» границы, в-третьих; ряд можно продолжить.
ем) горизонтальных и вертикальных импульсов приспособления к ожидаемым и неожиданным изменениям внешней среды (включая перемены в профессиях и специальностях, для которых готовятся кадры), с заведомо конфликтным сопряжением (не всегда балансом) традиций и инноваций, с живой и сложной тканью межличностных и межгрупповых отношений, с разбросом самооценок и оценок, и т.д., - в серьезном и постоянном личном наблюдении, в проживании проблем изнутри пространства этой корпорации автору не дан, т.е. знаком сугубо приблизительно.
Означает ли сказанное, что автору разумнее и даже пристойнее отказаться от выражения личного отношения к идее кодифицирования университетской жизни вообще и к конкретной модели Этического кодекса университета, в частности, - сохраняя за собой разве что право заинтересованного наблюдения за ходом второго на его веку тюменского этического эксперимента?
Отодвигая ровно на абзац полемическую реплику, посвященную связи второго тюменского эксперимента с первым (в данных заметках именно первый, позавчерашний и совсем не университетский, будет занимать большее пространство), автор просит читателя-актора принять на веру следующее суждение.
В своих межрегиональных проектах, силами и средствами которых вот уже второе десятилетие исследуется, но в известной мере и формируется российский формат профессиональной этики журналиста, автор «заметок» регулярно имеет дело с одной из ключевых, по сути, составляющих и образа, и содержания современного университета: с тем, что можно назвать его духом.
Дух как специфика того особого, не уличного «воздуха», которым напитаны аудитории и лаборатории Казанского, Уральского, Новосибирского, Ростовского2, Воронежского,
2 Ростовский государственный университет теперь - Южный федеральный; автор оставляет его старое наименование с оглядкой на конкретные сроки своих семинаров в Ростове-на-Дону.
о
Поморского или Санкт-Петербургского университетов3, в семинарах (семинарских циклах) автора, к участию в которых приглашаются в университетских городах и студенты, и преподаватели, во-первых, всегда определенно проявляется - характером участия в общей работе, реакциями на те ситуации профессионально-морального выбора, личного и группового самоопределения, которые предлагаются аудиториям в форме проблемных печатных и электронных публикаций, и т.д.4. И, во-вторых, всегда обнаруживает себя определенно отличающимся (или отличным) от духа другого, даже и относительно недалеко в географическом смысле расположенного университета5.
И вот теперь - вторая реплика: о связи двух тюменских экспериментов. На вопрос: что общего между Тюменской
о
3 В перечислении - только те университеты, с представителями которых автор работал в рамках больших проектов, как минимум, в двух семинарских циклах, т.е. имея возможность наблюдать и сравнивать именно «фирменные» признаки подхода к формированию специалиста, а не просто череду случаев проявления личной позиции.
4 Автора в роли ведущего семинаров всегда интересуют и основательность знаний и представлений, обнаруживаемых конкретными региональными аудиториями, и готовность участников узнавать и осваивать новое для них знание, и способность самостоятельно продвигаться вперед на территориях не очевидного, предположительного: в том числе, производя (или не производя) элементы нового знания, обнаруживая (или не обнаруживая) ту теснейшим образом сопряженную с культурой профессии свободу выбора, характер и градус которой в значительной мере предопределяет итоговые результаты работы семинарской аудитории и каждого семинара в целом.
5 Предполагая закономерным вопрос о корректности суждения о духе университета как большой и сложной системы по духу, в лучшем случае, одной ее составной части, конкретного факультета, автор на этот вопрос сам себе отвечает так: университет - не подводная лодка, где в одном отсеке, при задраенных переборках, может быть воздух пригодный для дыхания, а в другом - решительно непригодный. В том числе, и об этом, как нам представляется, думали те, кто предложили ТюмГНГУ идею Кодекса университета.
этической медиаконвенцией, работа над которой велась тюменскими журналистами около десятка лет назад (для автора «заметок» - это первый тюменский этический эксперимент) и Этическим кодексом университета (второй тюменский этический эксперимент), правильный ответ может быть сформулирован примерно так: оба связаны с «научной лабораторией» (или, как говорит А.А.Гусейнов, научной школой) В.И. Бакштановского и Ю.В. Согомонова, оба опираются на их авторский, во многом инновационный, подход к прочтению содержания понятия «профессиональная этика»6, за обоими стоит разработанный этими авторами метод гуманитарной экспертизы и консультирования.
Но это сугубо общее «а», подчеркивающее основательность и преемственность работы упомянутой «научной лаборатории», делает уместной и полезной попытку сформулировать пункты «б» и «в». Первый - возвращающий к опыту Тюменской этической медиаконвенции, в том числе к его непарадной, трудной части. Второй - позволяющий обратиться к модели Кодекса университета не как к модели-порыву, создаваемой с чистого листа, но с учетом ряда позиций, сформированных при обсуждении пункта «б», т.е. с учетом тех представлений и выводов автора «заметок», которые важны для него как для участника первого эксперимента.
Рабочую гипотезу настоящих «заметок» изложу следующим образом: успех или неуспех второго тюменского эксперимента будет в большей степени предопределен тем, в какой мере его идеологам удастся применить, воплотив в совершенно другой, близкой себе среде, сильную часть прошлого опыта (опыта работы над Тюменской этической медиаконвенцией), - и избежав при этом опасности самовоспроизведения целого ряда острых проблем, сносящих течений, подводных камней, с которыми столкнулся первый тюменский эксперимент.
6 См.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Этика профессии: миссия, кодекс, поступок. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2005.
Тюменская медиаконвенция: история опыта-полууспеха
Давно, почти полтора десятка лет назад, в Москве, но с тюменским адресом копирайта, вышла книга, посвященная теме становления духа корпорации в журналистском сообществе7. Этой книгой, завершавшей большой проект, В.И. Бакштановский и Ю.В. Согомонов8 не только точно, но ново, под совершенно другим углом зрения, чем делалось до них (с позиции ситуации выбора для сообщества, принципиально важного для формирования страной - как обществом и государством - жизнеспособного проекта собственного будущего), и с применением метода, никогда прежде не использовавшегося применительно к журналистике9, выстроили и выставили «зеркало», в котором и журналистика (как «цех» - в прежней транскрипции, конгломерат занятых в печатной и электронной прессе), и журналистская профессия (как искомый субъект) нуждались, как нам тогда думалось, куда как серьезно. Убеждение такого рода укреплялось и подкреплялось тем, что раздел «Послесловие редакторов» опирался на мнения экспертов, представителей различных экспертных сегментов, субъекты которых говорили исключительно собственными голосами10. В
7 Становление духа корпорации: правила честной игры в сообществе журналистов / Под ред. В.И. Бакштановского, Ю.В. Казакова, А.К. Симонова, Ю.В. Согомонова. М.: НАЧАЛА-ПРЕСС, 1995.
8 Формально у книги было четыре соредактора, но мы с А.К.Симоновым, президентом Фонда защиты гласности, были все же соредакторами, скажем так, второго плана.
9 Речь идет об упомянутом выше методе гуманитарной экспертизы и консультирования, связанном с именами именно этих авторов. См. о нем подробнее: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Введение в прикладную этику. Учебное пособие. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2007.
10 Значительную часть книги составляли экспертиза внутренняя (рефлексия представителей журналистского сообщества) и экспертиза дистанцированная (рефлексия лидеров профессиональных ассоциаций; рефлексия разработчиков профессиональных кодек-
самом же «Послесловии» речь шла о позитивном потенциале корпоративизма (и вообще, и в журналистском сообществе России середины 90-х годов), о двойственной природе всякой корпорации, об опасности взрастить групповщину и несвободу под прикрытием слов о сплоченности и солидарности, о важности для становления большой профессиональной корпорации «пассионарных» журналистских групп. Это был хороший, крепкий, новый текст.
Через три года после появления книги процесс «становления духа корпорации» именно в Тюмени прошел через этап самодеятельного, инициативного «пилотного» обустройства, проверки опытом связи теории с жизнью. Усилиями в значительной мере самих журналистов (точнее все же - «пассионарной» группы, основу которой составляли журналисты газеты Р.С. Гольдберга и выходцы из нее), не только серьезно, добросовестно, но заинтересованно и энергично включившихся в многоэтапную работу с В.И.Бак-штановским и Ю.В. Согомоновым, родилась Тюменская этическая медиаконвенция (далее по тексту - ТЭМК). Автор «заметок» с документом этим и по сей день работает на семинарах: предъявляя и текст Конвенции, и процесс его создания («проявления», а не «свинчивания» из готовых деталей) как уникальное, единственное в своем роде - и не только в России - свидетельство опыта пробуждения, удержания и закрепления, оформления в документ попытки соединения представлений о достоинстве профессии с представлениями о достойной профессиональной практи-
сов). Чтобы было понятнее о какого качества оценках шла речь -несколько имен из московской части списков: Сергей Корзун, Виталий Третьяков, Виктор Лошак, Егор Яковлев, Александр Минкин, Леонид Радзиховский, Анна Политковская, Владимир Гуревич, Ядвига Юферова, Джульетто Кьеза, Всеволод Богданов, Эдуард Сагалаев, Сергей Муратов, Галина Лазутина.
11 Адресованная «до востребования» тем из частей российского -прежде всего - журналистского сообщества, кому не безразлично будущее профессии и не все равно, каким образом в ней достигает-
Предпринимая попытку конвенционального формирования этически выверенного, ценностно-ориентированного и при этом сбалансированного (во введенной развертке «моральный выбор - профессиональный стандарт») журналистского кодекса как базовой, центральной части конкретного института саморегулирования, участники процесса понимали, конечно же, что представляют в достаточно небольшой своей совокупности (несколько десятков человек) только часть реальной тюменской медиасреды12. Притом, что само понятие «этоса» к собиравшимся на многочасовые встречи-семинары никогда по ходу работы над ТЭМК не применялось (не озвучивалось, что точнее); было понятно, что только этосная, очевидно приподнявшаяся над повседневной практикой - как привычкой, рутиной, поденкой - часть журналистов может всерьез озаботиться задачей поиска основ и критериев новой для российской журналистики профессиональной идентичности. И уж тем более - попыткой практического преодоления таким путем опасной и для прессы, и для общества ситуации ненормально высокой профессионально-моральной неопределенности: восходящей одновременно и к общеморальному кризису (как планетарному явлению), и к острому ценностному кризису российского общества, потерявшего прежнюю, советскую идентичность и очевидно далекого от обретения другой, на новой основе, и, наконец, к утрате журналистами именно системных, устоявшихся представлений о своих задачах, функциях, роли, о своем месте в жизни
ся успех, Тюменская медиаконвенция явила не чудо, но красоту процесса «прорастания»: с поэтапным, шаг за шагом, заинтересованным и ненасильственным отбором самими журналистами всего того, что им казалось правильным, морально мотивированным и при этом, что важно, разумным, приемлемым, жизнеспособным.
12 Тот факт, что в семинарах проекта принимали активное участие руководители Тюменского союза журналистов, включая его тогдашнего председателя, С.А. Фатеева, не означал, конечно же, что положения ТЭМК принимались и разделялись всеми членами этого союза.
общества и государства, о порядке вещей в повседневной медиапрактике и вне ее, и т.д.
Предъявляя свои представления о проблемной ситуации, излагая мотивы создания медиаэтической конвенции, заявляя свои намерения, свое видение корпоративной миссии, излагая кредо конвенции, соавторы документа (как итога и предпосылки формирования определенного, соответствующего духу документа объединения журналистов), конечно же, подавали определенный сигнал, претендовали и на современное, серьезное прочтение профессионализма, и на общественное доверие. И тем самым автоматически попадали в зону сильнейшего риска, - когда бы только репутационного, личностного.
Скрытая и явно недооцененная угроза заключалась в том, что срыв конвенции, размывание системы добровольных само- и взаимообязательств, разрушение под давлением внешних и внутренних обстоятельств «конвенциональной» модели саморегулирования могли иметь (не могли не иметь) следствием одновременно и дезавуирование представлений о профессии и профессионализме, заложенных в основу конвенции, и дискредитацию самого метода изменения характера и качества медиасреды. Было бы неверным сказать, что такая угроза совсем уж не просматривалась или не обсуждалась на проблемных семинарах, которые «под конвенцию» собирал и выстраивал В.И. Бакштановский. Но освещенный этической мыслью и методологией диалог журналистов как способ и ускорить, и выверить процессы профессионализации журналиста и журналистики в России казался в Тюмени конца 90-х годов таким самоочевидно привлекательным, таким многообещающим на перспективу...
Не пересказывая истории создания ТЭМК13, уточню одно существенное ситуативно-временное, но ведь и руко-
13 См. об этом подробно: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Моральный выбор журналиста / Предисл. А.К. Симонова. Тюмень, Центр прикладной этики, 2002. С. 339-422.
творное, неотделимое от «человеческого фактора», обстоятельство, относящееся к непарадной части сюжета. Сплав «продвинутой» части журналистской практики и безусловно передовой науки, продуктивно, но крайне бережно опекавшей процесс формирования морального самосознания (самоосознания, осознания себя в профессии) той небольшой численно части тюменского медийного протосо-общества, которая потому-то и оказалась участником проекта, что уже бродила, уже стремилась стать настоящим сообществом, но еще не понимала, как этого добиться, получился красивым, но, как быстро выяснилось, непрочным, хрупким.
Единственная в своем роде этическая медиаконвен-ция, столкнувшись с грубой материей тогдашних губернаторских выборов, испытания не выдержала. Ситуация избирательной кампании оказалась для прессы ситуацией с заданным, предопределенным выбором. Давление множества факторов, от денег до административного ресурса, было столь жестким, что не успевшая сложиться, устояться ТЭМК - как сообщество - по формальному счету «крахну-лась», рассыпалась14. То, как повела себя в полосе выборов основная часть тюменских СМИ, оказалось таким далеким от буквы и духа Конвенции (по самооценке журналистов, в том числе), что просто поправить затем шаг и лицо, продолжить дискуссию о профессионально правильном и реально-должном с того места, где ее прервали выборы, оказалось невозможно. Совесть не позволяла сделать вид, что ничего не произошло, а здравый смысл подсказывал не доводить выяснение отношений до той точки, за которой
14 Нечто подобное имело место на федеральном уровне в том же конце 90-х, когда в полосе выборов в Государственную Думу 1999 г. «растворилась» Хартия телерадиовещателей, подписанная руководителями шести крупнейших российских телерадиокомпаний. Но Хартия-то была документом «верхушечным», ни один из «подписантов», корпоративных субъектов, внутри ее не вынашивал. А потому и «растворение» Хартии было бесславным, но тихим: не обнаружился подпоручик Киже на месте - и бог с ним.
коллеги по «цеху» в тесном городском пространстве просто перестали бы подавать руки при встрече. Где-то через полгода после выборов «конвенционалисты», собравшись в прежнем составе, провели достаточно сдержанный, как помнится, разбор полетов - и взяли тайм-аут, выхода из которого на второй заход установления «правил честной игры» или их обновления так и не последовало.
Об этой давней уже, но памятной попытке конвенциали-зации конкретной профессиональной среды в Тюмени автор говорит с известной долей печали и разочарования, но не драматизируя ситуацию. Почему именно так?
Принимавшие участие в «проращивании» Конвенции стали богаче на личный и групповой опыт серьезной, нерядовой работы, во-первых. «Все свое ношу с собой» для большинства из них в данном случае - скорее формула отложенного благополучия, признак «заначки» профессионализма, чем знак неудачи, мета потерянного времени.
Сама Тюменская этическая медиаконвенция, во-вторых, изначально помеченная маркером «до востребования», на самом деле продолжает существовать: и как сильный, интересный морально-ориентирующий документ, результат поиска современных прочтений профессии явно не худшими в своих рядах, и как фрагменты, островки определенной культурной среды (среды определенной культуры) в очевидно неоднородной региональной ме-диасреде. С оглядкой на две эти позиции, замечу: ТЭМК, «сложившись» в определенной ситуации, на самом деле не растворилась, не обнулилась и даже не «крахнулась», по большому счету; она имеет шанс дождаться момента «востребования», в том числе и в самой Тюмени, - при определенном стечении условий и обстоятельств.
В-третьих, - и этот момент принципиально важен для ситуации, если ТЭМК дождется второго пришествия спроса на себя, - ситуация «отказа» Конвенции была в известной мере неизбежной, запрограммированной, причем далеко не только в силу сложившихся обстоятельств. Не претендуя на
полноту анализа, уточню, что в ТЭМК задним числом достаточно определенно обнаруживаются две точки саморазрушения, два слабых звена: материальное и, - как ни странно - моральное (или приморальное). Первое звено определю изъяном - досадным, но, при известных усилиях (и условиях), поправимым. Второе - назову системной особенностью и отнесу к категории предварительно неустранимых, но и не позволяющих уклоняться от актов творчества, когда наступает их время.
Что касается «изъяна»: Тюменская медиаконвенция, рассматривавшая своими основными, системными субъектами журналиста и сообщество журналистов, полноценно, серьезно ввела в их поле зрения общество - и фрагментарно, по конкретному поводу - государство15. Поскольку никто более в ряду потенциальных контрагентов журналиста назван или обозначен не был, именно на журналиста оказалась возложенной вся тяжесть ответственности за принятие (или непринятие) в нужный момент (в ситуациях предполагаемого профессионально-морального выбора) ответственных решений.
На деле это означало вот что: конвенция (как документ) как бы не заметила факта существования на самом деле не одной, интересной ей, а двух корпораций, претендующих на формирование «правил игры» для журналиста - собственно журналистской («горизонтальной» ассоциации, объединяющей журналистов в профессиональное сообщество и как бы не замечающей стен и систем защиты конкретных средств массовой коммуникации) - и «вертикальной» (корпорации-организации в лице конкретного средства массовой коммуникации), обитающей именно за стенами современных медиа с их достаточно жесткой управленческой структурой.
15 В разделе «Мотивы» речь шла об «опасности огосударствления профессиональной морали журналиста через придание государству роли высшей моральной инстанции».
«Не заметив» корпорации-организации, ТЭМК как бы не заметила и реальной меры несвободы журналиста на рабочем месте, его зависимости и от менеджеров крупной ме-диакорпорации, особенно в сфере электронных СМИ, и от ее реального владельца, хозяина. Тот факт, что прочтение долженствования в наших медиа слишком часто задается, предписывается журналисту не «горизонтальным» кодексом (кодексом корпорации-ассоциации) и даже не редактором, а менеджером, представляющим интересы владельца, или же самим владельцем (зачастую не отличающим медийное дело от нефтяного, сталеплавильного или ресторанного и заинтересованным преимущественно в доходах, во влиянии и в благосклонности власти, а вовсе не в защите журналистом информационных прав граждан), по ходу семинаров, конечно же, обсуждался. А вот в текст документа не попал - даже и назывным предложением. Независимо от того, почему так случилось16, в конвенции-документе в итоге оказалась не обозначенной территория серьезного, жесткого внутрикорпоративного (внутри «вертикальной» корпорации) конфликта, в котором безусловно зависимый от работодателя журналист сплошь и рядом имеет дело с единственной доступной ему свободой выбора: между рабочим местом (в редакции) - и местом на улице (на свалке, а не на рынке журналистского труда, даже и в городе средней величины практически отсутствующем).
За тем, что мы назвали изъяном, сегодня видятся сразу два обстоятельства: и конкретная «болевая точка» («болевая» на самом деле повсюду, в странах устойчивой демократии, в том числе17), и, возможно, недооценка матери-
16 Самый простой, но и самый точный ответ на вопрос «как это могло случиться?», выглядит так: да потому, что никто не понимал, что делать с этими самыми хозяином и менеджером, как их встроить (не встраиваемых!) в заведомо «горизонтальную» конвенцию.
17 Из Резолюции 1003 (1993) по журналистской этике, принятой Сорок четвертой очередной сессией ПАСЕ: «Имея дело с журналистикой, необходимо помнить, что она тесно связана со СМИ, представляющими собой часть корпоративной структуры, внутри которой
альной составляющей процесса «этизации», неоглядка на прагматику - в том числе, как мера убережения потенциала инновационной свободы, способ сохранения энергии порыва, подъема в трудных, заведомо пригибающих к земле внешних обстоятельствах.
Автор не имеет в виду, конечно же, что инициативная или поддерживающая группы «конвенционалистов» исповедовали р-р-революционный принцип «главное - ввязаться в бой, а там посмотрим». Но известное чувство беспокойства (не обозначили тему взаимоотношений журналиста с собственником, даже и не попытались исследовать основные проблемные поля неизбежного конфликта членов микросообщества - («конвенционалисты») - с протосооб-ществом, уже самим фактом создания сообщества как бы получающим не только сигнал о расколе в «цеховых» рядах, но и своего рода «черную метку» профессионально-моральной неполноценности. Количественная, не качественная, сторона конфликта «массива» и его небольшой части попросту не была принята во внимание; о взаимоотношениях журналиста, выбравшего для себя «флаг» Конвенции, с его же собственной редакцией, которая, узнав о работе над ТЭМК, дружно пожала плечами, никто всерьез не подумал.
Строго говоря, за этим полезно рассмотреть, разглядеть встроенную точку самоподрыва конвенции - даже и без той экстремальной внепрофессиональной ситуации, которую представляли собой те самые губернаторские выборы.
Еще сложнее, сразу скажу, обстоит дело с тем, что выше названо «системной особенностью» документа. Эту также встроенную, практически неотделимую от комплекса
необходимо проводить различия между издателями, владельцами и журналистами. В этой связи, наряду с защитой свободы СМИ, свобода внутри СМИ также нуждается в охране...» (см.: Профессиональная этика журналиста: Документы и справочные материалы. М.: Медея, 2004. С. 335.).
базовых достоинств этической конвенции ловушку автор в какой-то момент обозначил для себя рабочим ярлыком «парадокс демонстрации флага».
Внимательный читатель, надо полагать, понял, о чем идет речь, прочитав тремя абзацами выше признание-упрек, адресованный автором и самому себе, в том числе, о недооцененном конфликте как бы реального (по-другому реального; вспомнивший устоявшееся значение метафоры другая реальность имеет возможность самостоятельно поразмышлять над сказанным) сообщества, на которое примерялась Тюменская медиаконвенция, с массовым ре-альным-заземленным, значительная часть которого готова сослаться на формулу «не мы такие - жизнь такая». Не принимая этого слогана в принципе, автор признает: ориентируя журналиста (в рассматриваемом нами случае) на жизнь в профессии, конвенция с самого начала была и до конца осталась - ибо иной и не могла быть - ориентиром если и не в совсем уж идеальном, обозначающем линию горизонта, то в другореальном (рассчитанном на уже усовершенствованную реальность), т.е. определенно не в прагматичном, устанавливающем разметку дороги, смысле слова.
Возможно, что только такой этическая конвенция и может быть. Ее основная, стратегическая задача - поднять над территорией рейда в профессиональное будущее флаг намерений, обозначить заявку на результат: не в утилитарно-прагматичном, а в высоком, ценностном представлении о том, что, во имя чего, каким именно образом, с какими побудительными мотивами и самоограничениями может быть сделано.
Ровно на этом месте начинают формироваться представления о миссии (а не более или менее сложном комплексе функций), о кредо (а не системе сиюминутных, рабочих, предполагающих пропитание целей и задач), о служении (а не службе как привычной, поденной лямке).
Недостаточная прагматичность (в глазах многих из тех, кого конвенция хотела бы видеть «своим», в том числе) - одна из проблем именно этического конвенционального подхода; к теме этой я еще вернусь. Здесь обращу внимание на другое: часть профессионального сообщества (по определению - всегда сравнительно небольшая), оформляющая, артикулирующая определенную конвенцию (как текст, объединяющий моральную рефлексию и ценностный ориентир) и попутно, по ходу этой работы, оформляющаяся (в идеале) в конвенцию (как живое сообщество, способное к саморегулированию и создающее для этого, как минимум, два института: текст-ориентир - и этическую комиссию как экспертно-консультационную структуру), обнаруживается при ближайшем рассмотрении - всегда - повышенно уязвимой.
Дело в том, что поднятый «флаг» - это также всегда и самообязательство (если я, стоящий под ним, дорожу своим словом как именем и понимаю, что именно мной или от моего имени поднято), и призыв (предполагающий пополнение моего ряда стоящими неподалеку; поддержку тех и со стороны тех, кто, наконец-то, обрел, разглядел в тумане морального междуцарствия нужный, правильный, желанный ориентир). И, не забудем, вызов: воспринимаемый не только как приглашение в строй свободно-ответственных или к дискуссии о свободе и ответственности, но и как внятно обозначенная цель, по которой удобно, в том числе, наводить орудия. Так что первое звено «парадокса флага» обозначим так: стоящий под ним имеет право на улыбку, но не должен забывать все время оглядываться по сторонам.
Идем далее: поднимающий такой высокий «флаг», как этическая конвенция (не просто стандарт или кодекс, приближенный к дорожной карте, но развернутый профессионально-моральный комплекс, систему связанных представлений об ожидаемом от профессионала и принимаемом им на себя в порядке добровольного самообязательства), практически лишен права на моральную ошибку. Тако-
ва специфика именно этической конвенции - с ее завышенным морально-мотивационным рядом, с ценностными акцентами, с прописанными прочтениями миссии и кредо: содержа декларацию о праве честного профессионала на риск, она в реальности не повышает, а снижает степень его защиты в морально перенапряженных ситуациях. Понятно, почему так: любое, даже и малое отступление от писаного слова в рядах, над которыми поднят «флаг» этической конвенции (что поделаешь, такова психология человека), превращает конвенцию-текст в листок бумаги, а конвенцию-ряд, предполагаемое сообщество, из соратников в сообщников. Пожалуй, только в этической конвенции все и навсегда (на срок ее существования) становятся заложниками одного. Это обстоятельство - вкупе с повышенной способностью этической конвенции вызывать огонь по «флагу» -автор склонен полагать феноменом этической конвенции. Ненормально высокая (как расплата за замах) слабость сильных - второе звено «парадокса флага».
Ну и, наконец, последнее, пожалуй, самое трудное для самого автора, - возвращаясь к начатой теме о «части целого» и переводя сказанное в термины «критическая масса», «стартовый порог» и «возможные ограничения запуска серьезных этических проектов». Понятно, что этическая конвенция - всегда - «затевается» в среде полусырой, полупроснувшейся, по большому счету - полупрофессиональной (с недостаточно устоявшимися моральными основами профессионализма). Когда бы не так - кому бы и зачем она вообще понадобилась?
Разумеется, все, что связано с «полу-», можно, а часто и нужно обсуждать в логике широко известного подхода к оценке содержимого стакана: наполовину полон - или наполовину пуст; тенденция, интенция, прогностический момент часто могут быть признаны определяющими для принятия конкретного решения в ситуации мнимого равновесия как теми, кто вносит в такую среду профессионально-
моральные «дрожжи», так и теми, кто оценивает возможное качество будущего «теста».
Но вот вопрос: означает ли то, что какая-то часть сообщества склонна обсуждать идею этической конвенции или даже готова вынашивать, редактировать под свое представление о жизни профессии в обществе какие-то действительно феноменальные, базовые ее блоки (те, без которых конвенция перестает быть собой, узнавать себя), что саму идею конвенции непременно стоит доводить до этапа формального выведения «под ключ», - исходя из интересов этосной части сообщества, сообщества в целом и даже общества?
Не возникает ли при определенных условиях ситуации, когда признание и принятие этической конвенции обещают не повышение, как хотелось бы, а понижение жизнеспособности и той части сообщества, которая выработала образец, встала под «флаг», - но также и той, которая откликнулась на новизну «моральным саботажем», защитной негативной и, в общем-то здоровой, честной реакцией, означающей отказ от принятия обязательств именно завышенных, «вышекрышных» для себя?
Уточняя и разворачивая вопрос: не «подставляет» ли ситуация, возникающая по принятию этической конвенции, и поддавшихся искушению публично «этизироваться», встать под «флаг», как мы это определили, без достаточных к тому внутренних оснований (если не по воле начальника, то, что называется, за компанию, чтобы не выглядеть хуже других), поддержать «вышекрышные» обязательства при заведомо невысокой возможности исполнять их системно, систематически, - и не обрекает ли она любую конвенцию на роль величины морально мнимой: с поражением в моральных правах, с потерей репутации наиболее стойких участников; с неизбежной миграцией за «меловой круг» (не факт, что обратно) отдельных частей сообщества, уже заявленного вслух сертифицированным, если угодно, но-воидентифицированным?
И еще один вопрос в этой связи: не задевает ли ситуация и самих «инициаторов», привносящих «закваску» конвенции из своей профессии, - совсем другой (всегда!) чем та, которая осуществляет одобряемую и поддерживаемую «инициаторами» попытку самоидентификации через конвенцию или профессиональный этический кодекс?
Чтобы стала понятной суть последнего вопроса: этика ответственности предполагает ответственность «инициатора» не за начало эксперимента, а за его конечный результат. Не договорившись, что именно считать конечным результатом (возможно - просто повышение моральной температуры сообщества?), ориентируясь на успешность конвенции - можно ли обсуждать всерьез тему ответственности за преимущественно поисковое по смыслу и характеру «предприятие», запускаемое «до востребования», -пусть и с соответствующей «инструкцией по применению», и с прописанными примерно, в общих чертах, механизмами самоконтроля и самопомощи? (Простейший вопрос: есть ли хоть какая-то гарантия, что на территории «востребования» - заведомо неподконтрольной «инициаторам» - в той же «экспертно-консультативной комиссии» обнаружатся «правильные», а не случайные или даже «подставные» консультанты?)
^ V V ЧУ
В случае с «горизонтальной» этической конвенцией «конечный» результат, наверное, может в итоге сложиться искомым, кто спорит. Но не превышает ли риск нежелательного исхода того порогового предела, который побуждает ответственных «инициаторов», как минимум, снять с проекта-эксперимента привлекательную, но не обеспечиваемую личным патронажем пометку «до востребования»?
Этический кодекс университета: реплики к проекту модели
В императорском Указе об основании родного для автора «заметок» Казанского университета (1804 г.) есть за-
мечательное определение: создаваемый Университет в нем именуется «благотворным заведением».
Крайне осторожно относясь к идее этического кодифицирования, проводимого «сверху» (даже если это «сверху» формально имеет характер «изнутри»), тем не менее к формированию Этического кодекса именно ТюмГНГУ автор относится скорее с надеждой (рассматривая сам процесс вынашивания университетом Кодекса как продвижение к «благотворному заведению»), чем с опасением; притом, что последнее тоже присутствует.
Основание надежды в значительной мере личностное, персонализированное - включенность НИИ прикладной этики именно в эту университетскую структуру. Многолетняя работа НИИ на формирование «духа» именно своего университета - фактор реальный, сильный, обнадеживающий.
Что касается опасения, точнее, известной настороженности - проектом модели она, скажем так, не до конца развеяна. Возможно, дело в том, что за изменением «духа» ТюмГНГУ автор «заметок» имеет возможность следить только по публикациям, что у него просто не было возможности ощутить этот «дух» в самом важном, личностном и групповом масштабах, методом личного замера (как это было во времена становления Тюменской медиаконвен-ции). Не исключено также, что автор просто чрезмерно осторожничает на не своем поле: поскольку, как было заявлено в начале «заметок», не проживает университетскую жизнь изнутри, а потому и не понимает (именно) значительной части реальных конфликтов, проблем, ситуаций морального риска, точек срыва обязательств, представлявшихся профессионально-моральными и т.д.
Подставляясь, конечно же, автор рискует сказать, что в предоставленной ему проектной модели Этического кодекса ему недостает учета, обозначения, признания существования множества возможных пластов потенциальных конфликтов (но и потенциальных территорий наращивания со-
вокупного потенциала достоинства университета), не сводимых к предлагаемому пересечению профессиональной этики и этики корпорации.
Дело в том, что Кодекс, как кажется автору, потенциально имеет дело:
- с университетом как корпорацией-организацией (условно автономной в наших традициях и наших реалиях, со строго иерархической, хотя, возможно, не самой продуктивной структурой: институт - кафедра18; НИИ - лаборатория); тема зависимости условно-автономной структуры от государственного управления и финансирования, от сиюминутных изменений в представлениях о высшем образовании профильного федерального министерства мною, уточню, не рассматривается и не обсуждается, -при всей ее важности для процесса и результата становления «духа университета»;
- с университетом как организацией-корпорантом межвузовской структуры; этот горизонт остается полностью за границей внимания Этического кодекса, что объяснимо в принципе, но вовсе не обязательно. Кодекс, как представляется, мог бы задавать ректору - (как полномочному представителю ТюмГНГУ, при условии, что ректор входит в Союз ректоров России) - определенный коридор морально мотивированного действия: и предопределяя какие-то его позиции, и страхуя его от давления этой квазикорпорации, если такое окажется чрезмерным или же идущим вразрез с интересами университета, сиюминутными или перспективными;
- с университетом как «слабой», не сомкнутой корпорацией преподавателей, значительной части которых трудно считать именно преподавательскую деятельность главной, определяющей при свободном выборе профессиональной идентичности. Практика показывает, что многие
18 В университетах США, если судить по некоторым публикациям, кафедры отсутствуют: как лишнее звено именно в американской модели успешного, живущего в конкурентной среде университета.
«предметники», особенно в «технических» вузах (по представлениям автора, к ТюмГНГУ это должно относиться в значительной мере), ощущают себя все же и на кафедре (не говоря уже о лаборатории) представителями скорее той специальности, которую читают, т.е. корпорантами другой «горизонтальной» корпорации: внешней, но при этом профильной для вуза;
- с университетом как инновационной лабораторией, продвигающей вперед одновременно и конкретные научные или технико-технологические направления, и самостоятельное, отдельное направление преподавания конкретных дисциплин;
- с университетом как поставщиком кадров для определенного реестра специальностей и профессий, т.е. структурой, которая должна выпускать специалистов и представителей профессии с заданным, в университетских стенах полученным представлением о профессионально-моральных основаниях избранной специальности или об этике избранной профессии;
- с университетом как «благотворным учреждением» в широком смысле слова, с «теплицей», в которой проращиваются, в том числе, споры «гражданского общества»19. (Работа сильного, настоящего университета на конкретной территории заметно влияет на ее лицо и характер: сказываясь, в конечном счете, на стиле жизни горожан, уровне школьного образования и работе учреждений культуры; влияет на развитие производственной инфраструктуры и характер торговли, находит отражение в спектре, повестке дня, характере деятельности общественных организаций; сказывается даже на характере местной или региональной власти, значительная часть кадров которой, как ни крути, приходит на службу с университетскими дипломами.)
19 Автор написал, но тут же и заменил слово «инкубатор»; полоса,
когда можно было всерьез говорить об инкубаторах гражданского
общества, - замечательная, но наивная эпоха «перестройки».
Сразу уточню: этими образами университета не исчерпывается список морально-мотивированных требований и ожиданий, прямо или косвенно выводящихся (как изнутри, так и извне) на процесс повседневной жизнедеятельности университета.
Вопрос: в необходимой ли мере Этический кодекс ТГНГУ учитывает этот спектр профессионально-общественных запросов, подтверждая тем самым свою жизнеспособность и перспективу, свой характер долгосрочной и значимой данности, а не региональной «галочки» в странноватом, приходится признать, соревновании по производству кодексов и кодексообразных текстов, наметившемся в системе высшего образования20? - я оставляю на усмотрение соавторов Этического кодекса в самом ТюмГНГУ. На мой взгляд, модель «научно-образовательной корпорации», на пространство которой и рассчитан Кодекс, названных направлений не перекрывает. Сосредоточивая внимание, по сути, на двух из них, действительно самых важных, развернутая модель Кодекса пока оставляет на поле профессионально-моральной ответственности и свободы университета и его сотрудников (как основы успешного самостояния университета) и определенные лакуны, и, что досадно, административные «сгустки» таких размеров, которые пред-
20 Обзор некоторой части документов такого рода, проведенный В.И. Бакштановским и Ю.В. Согомоновым в статье «"Дух университета": институционализация в этическом кодексе научно-образовательной корпорации» (http:www.tsogu.ru/institutes/nii/folder.2006-12-18.7122125891ZDocument.2008-), позволяет выделить основные направления в том потоке усилий, который предпринимается в последние годы то ли по подсказке «сверху», то ли в логике взаимного заражения идеей формирования кодексов вузов самого разного профиля. Процесс, принимая характер эпидемии, не позволяет судить о его реальном масштабе, но шокирует объемом доступного в Интернете; стол автора утонул в распечатках, большинство из которых, надо признать, вызывают все же скорее огорчение несвоевременностью болезни, чем убеждением, что заболевшие перенесут (или заметят, на выбор) эту профессионально-моральную прививку.
почтительно выводить все же в иной документ: регламент или другой, административно-правовой университетский кодекс.
Не углубляясь в детали, оглядываясь на модель Этического кодекса скорее как на впечатление, автор «заметок» повторяет: он безусловно доверяет знаниям, опыту, чутью «инициаторов» кодифицирования в ТюмГНГУ; он безусловно помнит, что в ТюмГНГУ над моделью именно своего и именно этического кодекса работают давно. Два этих обстоятельства минимизируют его готовность пытаться поправить, улучшить или даже просто уточнить какие-то положения проектной модели кодекса - за исключением, быть может, одного конкретного раздела, по поводу которого им получено конкретное предложение: выступить в роли условно «профильного» эксперта.
Речь идет о разделе «Минимальный стандарт». Предложение же, поясним, уходит корнями в историю Тюменской медиаэтической конвенции. Когда-то при работе над ее моделью именно автор «заметок» настоял на обсуждении с журналистами и на включении в текст конвенции такого заведомо сниженного, не ценностного, а именно нормативного (причем устойчиво-нормативного21) раздела. И даже написал его первоначальный вариант, который затем коллективно подправлялся самими журналистами, доводился до приемлемого рабочего состояния.
К сожалению, на этот раз автор не готов поддержать репутации «стандартизатора», - и не в частности, а в принципе: потому, что находит сам раздел «минимальный стандарт», предложенный к обсуждению, скорее мешающим, чем помогающим выработке и, главное, реализации сильного университетского кодекса. Почему так?
Ответов два, и оба важны. Первый - лежит на поверхности: обращаясь к тем наметкам видения «минимального
21 Включающего в себя комплекс норм и правил в наибольшей мере согласованный практиками, одинаково или сходно прочитываемый в различных журналистиках.
стандарта», которые уже приведены в модели кодекса и, главное, к тому примеру, который выбран из размещенных в Интернете университетских кодексов, неизбежно приходишь к выводу, что звеном, связующим «вертикальную» и «горизонтальную» корпорации, «инициаторы» видят (и по-своему это совершенно верно) скорее стандарт-регламент, чем стандарт-дорожную карту. Подходившее ассоциации журналистов, связывавшее ее с много- и разнообразными «вертикалями» корпораций средств массовой коммуникации, в которых журналисты выполняли повседневную рабо-ту22, определенно невозможно повторить в ситуации, когда в точке пересечения корпоративного, профессионально-этического и общегражданского начал, находящейся на территории университета-корпорации, «минимальный стандарт» выстраивается по лекалам «дорожной карты». Нормативно-«корпоративное» в нем в этом случае практически неизбежно заполняется именно: регламентным - или административно-правовым. Есть ли резон позволять такого рода силовым полям влиять изнутри на Этический кодекс?
Но если «минимальным стандартом», призванным выполнить функции прагматизации «духа», способного безнадежно отрываться от «земли», в случае с университетом не удается связать реальное с должным, образовав реально-должное (как систему простых и надежных ориентиров в
22 В случае Тюменской этической медиаконвенции «минимальный стандарт» играл благотворную роль катализатора профессионализма на нижнем, скорее ремесленническом, уровне. Он был призван помочь своим разработчикам-журналистам относительно единообразно (при всем различии характера СМИ и установок их хозяев), «нормально» вести себя в относительно простых, стандартных ситуациях, - которых в нормальной же, не экстремальной, городской и региональной журналистике подавляющее большинство. «Минимальный стандарт» таким образом не усреднял, а разумно универ-сализовал медийное пространство, позволяя сказать хозяевам -очень разным, повторим: «в журналистике так принято, а так - не принято».
координатах повседневного рабочего пространства), означает ли это что задача снимается: по причине ее заведомо высокой сложности, к примеру?
Автору «заметок» представляется, что этическая культура университета имеет продуктивный выход в совсем другую точку пересечения корпоративного, профессионально-этического и общегражданского (гражданско-общественного). Точка эта расположена там, где пересекаются все перечисленные выше «образы университета», т.е. на территории университета-корпорации, но на уровне ценностей и принципов.
Какие из них отбирать в специальный раздел «Базовые принципы»: общие и для ректора, и для преподавателя, и для руководителя лаборатории, и для менеджера, и для аспиранта, и, что важно, для студента, - в нынешней проектной модели Этического кодекса очевидно выведенного (непонятно почему, кстати говоря) из числа субъектов, к которым адресуется Кодекс.
Этот вопрос - для обсуждения тем, кто решит, что основания для такого обсуждения есть.
Можно пойти, например, по пути некоторых известных медийных кодексов: выделяя такие базовые принципы-поведенческие установки, как «ответственность», «независимость», «честность, «порядочность».
Можно добавить к ним принципы и поведенческие установки, важные для будущего ТГНГУ: объявляя вне закона
23
на территории университета не только коррупцию , но и консерватизм, косность, рутину.
Далее. Если всерьез говорить о будущем университета, можно ли не отдавать себе отчет в том, что ТюмГНГУ уже через 5-7 лет придется совершенно по-другому, чем еще
23 Это, правда, весьма рискованный шаг - объявление войны с коррупцией. Но вот вопрос: может ли без него обойтись, формируя на большую глубину и отношение к самому университету, и стиль жизни его сотрудников, и поведенческий комплекс студента, приходящего куда-то специалистом?
вчера или сегодня, бороться за ресурсы: и материальные, и человеческие. Но если так, то не нуждается ли Этический кодекс в чем-то подобном самопредставления Университета Берна, например: «Желая стать доступным для всего мира, университет прежде всего состоит на службе у своего коллектива, который дает ему средства к существованию, наилучшим образом дополняет его основные задачи в области образования, исследования, а также в области предоставления услуг». (Не имея возможности уточнить формулировку «дополняет основные задачи», автор заменил бы ее на «выполняет основные задачи».) Или самопредставления Университета Базеля: «Университет содействует развитию способных к критике и толерантных людей, которые в состоянии проявлять инициативу и нести ответственность».
Говоря об Университете Базеля, обращу внимание вот еще на что: целями этого старейшего в Швейцарии университета (хотя скорее все же основными направлениями деятельности) в его Кодексе (раздел «Целевая установка», пункт 1) определены «углубленное образование, специализированное научное образование и переподготовка».
Не пытаясь применять напрямую чужую кальку: не обсудим ли целесообразность, пока есть такая возможность, включить в педагогическую установку университета, оформляемую через Кодекс, что-то вроде «воспитание (или «формирование», если слово «воспитание» режет слух) на университетской скамье деятельного и социально ответственного профессионала, склонного и способного к до- и самообучению на протяжении всей своей профессиональной и служебной карьеры» (или «деятельности», если слово «карьера», опять же, режет слух)?
Чтобы не замыкаться на старой и при этом наиболее благополучной во все времена Европе, добалю к сказанному (предполагая, что нарабатывается потенциал именно связного, «педагогического плюса» сектора проекта Кодекса) фрагмент из самопредставления Стамбульского уни-
верситета: «Цель Стамбульского университета - обнаружить настоящий потенциал студентов и воспитать людей, умеющих преодолевать трудности и предлагать конструктивные решения».
Из предложений, которые нуждаются в специальном обсуждении и оформлении, автор «записок» первым назвал бы (выделяя тему «встроенности» университета в конкретную территорию, ожидание от него именно там «благотворной» деятельности) изменение взгляда на университет как исключительно молодежную по природе аудиторию, получающую или пополняющую знания. Автору представляется, что крайне важную социальную роль российский университет вообще и ТюмГНГУ, в частности, способен сыграть в жизни пожилых людей: начав специально заниматься образованием наиболее деятельных и склонных к активной жизни людей именно из этой категории - повышенно уязвимой. Но и повышенно значимой для морального самочувствия общества.
Каким образом и на какой именно основе создавать дополнительный «факультет становящихся снова нужными» - вопрос на серьезную проработку (от тематики и нахождения средств - до поиска потенциальных «студентов») возможным энтузиастам. Автору представляется, что само появление в Кодексе университета такого рода самообязательства по отношению к определенной категории российских граждан могло бы радикально изменить положение ТюмГНГУ в ряду родственных университетов, да и российских университетов в целом. Форма добровольной социализации подобного рода - с выраженным моральным началом - определенно получила бы благотворный выход и в собственно студенческую среду. (Автор готов поработать над этой «дебютной» для Кодекса идеей более плотно, если к ней будет проявлен интерес в самом ТюмГНГУ.)
Этический кодекс ТюмГНГУ: красота проекта и его успешность
Лауреат Нобелевской премии Габриэль Гарсиа Маркес не стесняется своего «газетного» прошлого, дорожит им - и много делает для профессионализации журналистов и дома, в Колумбии, и в Латинской Америке, и, пожалуй, в целом мире. Но даже и с оглядкой на множество его усилий, возможно, одним из самых серьезных его вкладов в понимание природы профессиональной этики придется признать фразу, сказанную классиком без претензий на оставление в вечности, но в объяснение одной из фундаментальных причин успеха или неуспеха любой «этизации». Фраза эта начиналась и заканчивалась императивным «должна»: любая учебная программа для журналистов должна «подчеркивать первостепенное значение способностей и профессионализма» и «помогать осознать, что этические нормы - не продукт обстоятельств, а неотъемлемый элемент журналистской работы, естественный как жужжание пчелы»24.
В чем-то сказанное Маркесом перекликается с положением, много ранее, заметим, внесенным в шведский Этический кодекс для работников прессы, радио и телевидения: «Этика профессии заключается (...) не в применении раз и навсегда определенного числа правил, а в постоянной ответственности за все, что журналист делает в рамках своих профессиональных обязанностей»25. Радикальное различие двух положений, однако, очевидно: шведский Кодекс говорит о проявлении ответственности, а Маркес - о выработке ее настоящих, прочных оснований.
24 Из выступления Г.Г. Маркеса на 52-й ассамблее Межамериканской газетногй ассоциации 4 октября 1996 г. (Цит. по: Маркес, Габриэль Гарсия. Лучшая в мире профессия // Право на свободу слова. Роль СМИ в экономическом развитии. М.: оОо Издательство «Весь мир», 2005. С.201).
25 Цит. по: Профессиональная этика журналиста: Документы и справочные материалы. С. 201.
Ощутимо ли и «естественно» ли «жужжание пчел» в конкретном университете - знают, конечно же, только сами сотрудники ТюмГНГУ.
Тюменская медиаконвенция не проявила устойчивости в нужный момент, в том числе, из-за воздушности, незримости колледжа первого тюменского эксперимента. Радикальная и быстрая настройка окружающей ее медиасреды силовым полем «выборы - власть - деньги», децибелы первой региональной информационной войны мгновенно забили «жужжание» трех-четырех десятков «пчел»: не объединенных, напомним, в рамках одной «вертикальной» корпорации, да и в «горизонтальную» толком не успевших объединиться.
Ситуация со вторым тюменским этическим экспериментом изначально иная по визуальному формату: один субъект, «зримый колледж», собственная лаборатория этической мысли, способная оказать быструю и квалифицированную консультацию в конфликтной ситуации, возможность постоянного мониторинга процесса «приживления» Этического кодекса и постоянного же отслеживания его реальной температуры...
Очевидно, однако, что и в этом случае успешность проекта определится масштабом «жужжащих» и интенсивностью их «жужжания». Но если так, то где уже сегодня начинать искать резервы этого ресурса?
Изнутри, как представляется, - в факторе непременно системного, систематического обращения к Кодексу по его принятии. (Главное, чтобы он не лег или не встал в переплете на полку, - в традиции многих этических документов.)
Основной же - поддерживающий ресурс - видится автору внешним: в лице тех выпускников, которые расстались с alma mater с благодарностью за полученные знания, но и с ощущением своего личностного становления именно в стенах ТюмГНГУ.
В качестве второй и последней пилотной идеи (не на будущее даже, а уже на нынешнюю, довыходную часть жизни Этического кодекса) - а, что если включить в процесс его доводки давних и недавних выпускников различных факультетов специальной анкетой о жизнеспособности, применимости к реальному делу знаний и представлений, вынесенных из ТюмГНГУ? В такой анкете могли бы быть вопросы о «духе» университета: каким он им видится по памяти - и каким виделся бы в варианте «если бы я пошел учиться сегодня», т.е. с опытом уже состоявшейся жизни.
И еще одно - а что, если найти среди выпускников ТюмГНГУ людей, которые когда-то уехали из России, получили опыт работы (предпочтительно - по специальности) в других странах, возможно - получили там «второе высшее» на самом деле образование. Как они, из своего другого далека, видят свой университет: его достоинства, его недостатки, его перспективы? Что бы они написали - с учетом личных биографий - на его условном этическом «флаге»?
Первый тюменский этический эксперимент был, как представляется сегодня автору «записки», красивым, но скорее все же мятежом, примерным бунтом живущих в профессии (обращаясь к известным образам В.И. Бакшта-новского), их вызовом уплотняющейся, давящей массы живущих от профессии.
У второго тюменского эксперимента есть шанс стать не только красивым, но и успешным.
Но вот вопрос: удастся ли реализовать этот шанс, если не пытаться день за днем сводить живущих в- и живущих от профессии в одну команду - университетской и личной судьбы?
