CC BY
36
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2009. № 5
ИСТОРИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ФИЛОСОФИИ
Л.А. Иванова*
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ОБ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ
И ИСТОКИ ГУМАНИЗМА ПАНЕТИЯ
В статье рассматриваются философские воззрения Панетия Родосского, который основал Среднюю Стою и оказал заметное влияние на развитие древнеримской философии. Он пересмотрел все главные разделы стоической философии и сформулировал несколько важных антропологических идей. Основной заслугой Панетия является открытие человеческой индивидуальности и создание гуманной этики. В «учении о четырех природах» он называет основные причины различий и сходств между людьми, а также объясняет процесс формирования личности человека.
Ключевые слова: Средняя Стоя, Панетий Родосский, индивидуальность, гуманизм, учение о «четырех природах».
L.A. Ivanova. Notions of individuality and sources of humanism of Panaitios
This article analyses philosophical views of Panaitios of Rhodos who founded the Middle Stoa and exerted appreciable influence on the development of ancient Roman philosophy. He reviewed all main sections of stoic philosophy and formulated several important anthropological ideas. His principal merit is the discovery of human individuality and creation of humane ethics. In his "doctrine about four natures" he designates main reasons of people differences and similarities and explains the process of forming human personality
Key words: The Middle Stoa, Panaitios of Rhodos, individuality, humanism, "doctrine about four natures".
В системе понятий, разработанных греческими философами, разум и душа являются ключевыми. Именно в Греции появилось то, что принято называть идеальным человеческим образом. Соединение души и тела понималось как неизбежное условие земного существования, которое необходимо преодолеть строгой аскетической жизнью. Спасение греки видели в очищении души и растворении единичного во всеобщем. Философия объясняла, что подлинное счастье недостижимо в этой жизни, а если и возможно, то только в союзе с другими гражданами полиса. Противостояние жизни и нахождение компромисса с нею — это два главных значения, задающих амплитуду колебания греческой философской мысли.
* Иванова Лилия Алексеевна — аспирант кафедры истории зарубежной философии философского ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8-916-232-43-13; e-mail: semitatrita@yandex.ru
Реальное измерение человеческого бытия так же мало интересовало мыслителей, как существование жизни на других планетах. Повседневность, лишенную существенного и непреходящего, невозможно описать в абстрактных категориях. Она, словно тень, появлялась в лучах восходящего разума и, словно призрак, исчезала в его зените. Многообразие явлений подлунного мира нуждалось в обосновании, а многообразие лиц, характеров и поступков — в универсальной классификации.
Индивидуальность человека была тщательно задрапирована от посторонних глаз, и ее появление приравнивалось к чуду, нарушающему привычный порядок вещей. Интерес к этой сфере отравляло презрение, смешанное подчас с иронией. Для Гераклита индивидуальное означало неразумное и заведомо ложное [Die Fragmente der Vorsokratiker, 1951—1952, Bd. 1, Fr. 16]. Через каналы чувств мы соединяемся с всеобщим логосом и обретаем разум. Но если глаза закрыты, а слух и обоняние ослаблены, как это происходит в состоянии сна, наш разум и память теряют свою силу. Каждый, кто остается наедине с собой, подобен безумцу, грезящему наяву. Наша несовершенная природа нуждается в контакте с универсальным началом. Только в гармонии с ним возможно преодоление индивидуальных границ и достижение истины. Противопоставление индивидуального и всеобщего в этом фрагменте обнаруживается наиболее явно.
Даже Сократ, ставший символом антропоцентрической революции в философии, практиковал свой моральный катарсис и стремился сделать людей лучше, чтобы их души после смерти смогли иметь счастливую участь. Он часто обращался к своим слушателям со словами: «...не стыдно ли тебе заботиться о деньгах, чтобы их у тебя было как можно больше, о славе и почестях, а о разумности, об истине и о душе своей не заботиться, и не помышлять, чтобы они были как можно лучше» [Платон, 1990, т. 1, с. 84]. Успешная политическая карьера, везение, богатство и знатное происхождение исключались им из числа возможных целей. Они отражали неподлинное, мнимое существование человека. В погоне за кажущимися благами человек теряет самое дорогое из того, что имеет, — свою душу. Деятельность, раскрывающая индивидуальность, и талант, приносящий заслуженную славу, в представлении Сократа не имели большой ценности без заботы о душе и воспитания добродетелей. Человек Сократа и Платона — это отвлеченная идея и идеал, к которому всеми силами необходимо стремиться.
Воссоединение материи и формы в философии Аристотеля не принесло с собой долгожданных перемен. На смену мечтам о потустороннем мире пришел трезвый научный расчет. Уникальность человека и его особая роль теперь обосновывались совсем другими
методами. В эту эпоху он превращается в пассивный объект биологии и психологии. Его социальная природа выводилась из понятия «политическое животное», которому «Политика» предписывала соблюдение правил полисной жизни, а «Этика» задавала моральный стандарт. Аристотель верил, что с помощью добродетелей идеал можно достигнуть уже при жизни, а счастье от ощущения собственного совершенства можно дополнить внешними благами. Идеал становился все более доступным и реальным, однако требовалось еще несколько шагов, чтобы сорвать покровы идеальности и обратиться к настоящему человеку
Следуя по стопам своего учителя и словно воплощая его нереализованные замыслы, Теофраст создает «Характеры». Все тридцать психологических портретов нарисованы с предельной точностью. Каждая деталь обогащает образ и делает сходство все более убедительным. Создается впечатление, что в этом бичевании людских пороков и перечислении отрицательных черт философ погрузился в свою стихию. Талант классификатора, раскрывшийся здесь в полной мере, а также наблюдательность и остроумие вызывают неподдельное восхищение. Живого человека вывели на сцену этого театра, но роль его оказалась жалкой и смешной.
Зенон Китийский, родившийся почти через полстолетия после Теофраста, почувствовал в этой уступке угрозу для чистой спекулятивной мысли и создал самую строгую этику из всех существовавших ранее. Своего мудреца он заставил дышать разреженным воздухом недосягаемых горных высот, а людей разделил на добродетельных и негодных. Достоинство мудреца проявляется во всех его словах и поступках. Он действует надлежащим образом, выносит правильное суждение о вещах, имеет крепкую благородную душу и достигает всего, что сам себе определит. В своей абсолютной автономии он не терпит принуждения и не встречает препятствий, не испытывает страданий и не наносит его другим. Его счастье заключено в одной добродетели, спасающей от власти тирана, от боли и ударов судьбы. «Ведь не подвержена слабости и непобедима та душа, которую верный разум снабдил твердыми правилами» [Фрагменты ранних стоиков, 2000, т. 1. с. 91].
В философии Хрисиппа, второго основателя Древней Стои, попытка соединить идеал мудреца с понятием «безразличного», вместившим в себя все радости обыденной жизни, обернулась неразрешимым противоречием. С одной стороны, «безразличное» никак не влияет на добродетель, но, с другой стороны, его существование необходимо для простого счастья. Хрисипп утверждал, что потеря имущества волнует мудреца не больше, чем потеря одной мелкой монеты [ВУБ, III, 153]. Но, как следует из другого
фрагмента, людей, не придающих значения богатству и здоровью, надо считать безумными [ibid., III, 138]. Хорошая репутация полезна для человека [ibid., III, 159], однако мудрец не станет утруждать себя заботами о ней. В трактате «О справедливости» [ibid., III, 157] Хрисипп говорит, что справедливость и добродетели могут пострадать, если мы будем считать здоровье благом, однако в сочинении «Риторика» [ibid., III, 148] он возражает тем, кто не принимает здоровье за благо.
Несмелой поступью, неторопливым шагом приближается к нам человек, снимающий со своих ног тяжелые оковы идеального. Эпоха анонимного существования осталась в далеком прошлом, а в награду за молчаливое терпение он стал свидетелем невиданного апофеоза гуманности.
Средняя Стоя, наводившая мосты между Грецией и Римом, создала новый образ человека. О его изначальной красоте мы можем только догадываться по отражению, сохранившемуся в трактатах Цицерона и в обрывочных цитатах других древних авторов. Ни одно сочинение Панетия — главного представителя среднего стоицизма — не дошло целиком до наших дней. По многочисленным фрагментам [Panaetii Rhodii Fragmenta..., 1964] ученые пытаются восстановить этику философа, с которой началась первая глава в истории европейского гуманизма. Противоречия раннего стоицизма, вдохновлявшие противников на обличительные трактаты, были очевидны и для Панетия. Треснувшее здание доктрины уже давно нуждалось в тотальной реставрации, поэтому защита увядающего догматизма от справедливой критики не принесла бы ощутимых результатов. Панетий пошел по пути смягчения ригоризма и переосмысления важнейших понятий.
Этика ранних стоиков строилась на фундаментальном различении мудрецов и неразумных людей. Существование мудреца было для стоиков своего рода «истиной веры». Никто из создателей стоического учения не причислял1 себя к числу избранных, но все они верили, что кто-то из смертных удостоился этой счастливой участи. В понятии мудреца Панетий увидел пустую абстракцию и бесполезный метафизический рудимент. В его философском универсуме нет места для трансцендентных сущностей и сложных умозрительных конструкций. Его этика раскрывает истинную, самодостаточную человеческую природу, а задача каждого — обнаружить ее в самом себе. На смену мудрецу, украшенному добродетелями,
1 Эпиктет и Сенека, по собственному признанию, тоже были очень далеки от совершенства. Не претендуя на роль пророков и абсолютных авторитетов, они стремились добросовестно исполнять свои обязанности и призывали к тому всех остальных людей.
пришел тот, кто стремится к мудрости (proflciens) и исполняет обязанности. Совершенные люди (homines perfecti) не существуют в нашем мире [Cic. De amic., 5, 18], и добродетели, которые мы можем приобрести, — всего лишь призраки или тени (simulacra virtu-tis) [Cic. De off., I, 46]. Выбор несовершенного человека касается «безразличных» и «предпочитаемых» вещей, а поступки совершаются в реальном измерении действительности. Философия Панетия повернулась лицом к человеку и предложила ему в виде трактата pepi toà Ka9»K0VTOç надежный путеводитель по трудным дорогам жизни. В этом трактате мы видим попытку построения единой, универсальной этики, отвечающей запросам рядового гражданина.
Причина человеческого несовершенства кроется в самой душе. Ранние стоики представляли ее как тончайшую огненную субстанцию (anima inflammata), наделенную разумом. Согласно Панетию, душа неоднородна и состоит из двух элементов — огня и воздуха. Именно этим можно объяснить противоречивость натуры человека и внутренний разлад с самим собой. Рациональная и иррациональная части души вступают в противоборство друг с другом [ibid., I, 36, 132, fr. 882].
Монистическая психология Хрисиппа, в которой аффекты были подчинены разуму и представляли собой неправильные суждения, связанные с «ведущим началом» души, изменила определения, но не устранила саму проблему иррационального. Поистине парадоксальным являлось отождествление аффектов и разума.
Выбор Панетия остановился на философии Платона, поскольку она являлась наиболее эффективным средством для смягчения крайностей стоического рационализма. В дуалистической парадигме «Гомера философов» аффективное начало души было представлено как абсолютная противоположность разума, а сила души измерялась способностью противостоять страстям и неразумным желаниям. Панетий хотел видеть себя продолжателем платонической традиции. Платон был для него образцом безупречного стиля, которому он старался подражать. Его восхищение великим греком было настолько сильным, что Прокл Диадох в своем комментарии к «Тимею» упомянул его имя наряду с другими платониками [Procl. In Plat. Tim., 50B, fr. 59 (76)]. Нельзя отрицать сильное влияние Платона на философию Панетия, однако едва ли возможно вписать ее в жесткие рамки платонизма или стоицизма. Непозволительная и почти еретическая в глазах верных последователей Платона оригинальность Панетия проявилась в устранении одного из важнейших столпов метафизики — понятия бессмертной души
2 Motus autem animorum duplices sunt; alteri cogitationis, alteri appetitus. Cogitatio in vero exquirendo maxime versatur, appetitus impellit ad agendum.
[Cic. Tusc., I, v32, 79—33, 80, fr. 833]. Существует мнение, будто Па-нетий объявил диалог «Федон» неподлинным, чтобы обосновать свое учение о смертной душе и остаться верным Платону [Asclep. In Met. Arist., 991 fr. 127 — b3]. Исследователь С. Райнах [Ä Reinach, 1916, p. 201—209] пытался освободить Панетия от ответственности за эту ненаучную гипотезу и проанализировал источники, сообщающие нам о подложном «Федоне». Он сделал вывод, что Панетий сомневался в аутентичности диалогов сократика Федона, а неоплатоники по ошибке пришли к неверному заключению: приняв сократика Федона за диалог «Федон», они приписали Панетию ложную гипотезу.
Несмотря на расхождения с Платоном, Панетий остается верен ему в самом главном: разум является наивысшей способностью человека, и только с его помощью нам может открыться истина, мера и порядок [Cic. De off., I, 13—14]. У ранних стоиков мировой ум, или логос, представляет собой высший организующий принцип и первопричину бытия, однако внимание Панетия целиком направлено на человеческий разум и его возможности. Идея разума, находящего основание в самом себе, становится надежной гарантией существования независимого субъекта и «независимой этики» [B.N. Tatakis, 1931, p. 193], которая не теряет своего значения вне метафизического контекста. Поведение человека свободно и определяет его не слепой фатум, а сам индивид, принимающий волевые решения. Такая независимость духа в эпоху эллинизма не могла казаться чем-то заурядным и вполне привычным, поэтому именно здесь следует видеть истоки гуманистической мысли Па-нетия.
Трактат Панетия pepí toà Ka9»Kovtoç был адресован юношеству, ищущему свой путь в этой жизни и дорогу, ведущую к счастью. Цель (téloç) жизни состоит в том, чтобы находиться в согласии с природой и заложенными в нас задатками (áfop^aí) [Clem. Strom., II, 21, fr. 96], однако достижение этой цели возможно лишь при содействии разумной воли, принципиально отличающейся от слепого инстинкта животных [Cic. De off., I, 30, 105, fr. 814]. Разум формулирует понятие блага, являющегося нашей целью, а воля
3 В основе доказательства смертной природы души лежит тезис: «Все, что было рождено, должно рано или поздно умереть». О том, что душа имеет телесную природу, мы можем судить по сходствам между родителями и детьми. Дети напоминают своих отцов и матерей не только внешним видом, но также и характером или привычками. Душевные расстройства — еще одно свидетельство того, что душа, как и тело, подвержена болезням и потому не может существовать вечно.
4 Sed pertinet ad omnem officii quaestionem semper in promptu habere, quantum natura hominis pecudibus reliquisque beluis antecedat; illae nihil sentiunt nisi voluptatem ad eamque feruntur omni impetu, hominis autem mens discendo alitur et cogitando, semper aliquid aut inquirit aut agit videndique et audiendi delectatione ducitur.
задает направление нашим усилиям. Отсюда следует, что добродетельный поступок заключается не в достижении намеченной цели, а в осознанном движении к ней. Разум не является единственным источником добродетели. Он скорее ее формальная причина, в то время как воля (voluntas, cupiditas, appetitio) — причина собственной активности разума, а привходящим образом — также причина появления добродетели [Cic. De off., I, 13].
Известно, что еще Аристотель писал о различии ума и стремления [Arist. De anim., 433a 26] («Ум же, совершенно очевидно, не движет без стремления — ведь воля есть стремление, и, когда движение совершается сообразно размышлению, оно совершается и сообразно воле» [Аристотель, 1976, т. 1. с. 443]), поэтому не кажется странной мысль, что именно на его учение мог опираться стоик Панетий. Но все же из наличия некоторых общих идей не следует делать вывод об абсолютном сходстве их взглядов. Аристотель допускает возможность влияния желания и чувств на мышление, если речь идет о пассивном уме. Деятельный ум как частица божественного в человеке ничему не подвержен, ни с чем не смешан и существует независимо от всех других душевных способностей. У Панетия человеческий разум освободился от сверхъестественного влияния и загадочной двойственности, а мышление превратилось в естественную функцию ума. Воля сообщает ему свой импульс, и разум начинает превращать естественные наклонности души в добродетели.
Согласно Аристотелю, все добродетели подразделяются на этические и дианоэтические. Панетий в свою очередь говорит [Cic. De off., I,15] о практических [D.L. VII, 92, fr. 108] (magnitudo animi, temperantia) и теоретических (prudentia, iustitia) добродетелях, между которыми в любой деятельности обнаруживается тесная связь [Cic. De off., I, 60].0ни все происходят из разума, определяющего форму добродетели, и воли, побуждающей разум к деятельности. Теоретические добродетели отвечают за познание и деятельность ума (agitatio mentis), а практические — за поступки (actio quaedam). Вопрос о числе и видах добродетелей Панетий решает в духе Аристотеля, и это прямо свидетельствует о его критическом отношении к стоической fpovroiç, насильственно объединившей в себе все другие добродетели. Парадокс становится очевидным и возвращает нас к проблеме рационального и иррационального в человеческой душе.
Человеку присуще некое врожденное стремление к благу и естественные наклонности (афорцт), в которых это стремление берет свое начало. Сами по себе афорцт не являются добродетелями, но могут ими стать, если человек приложит для этого достаточные усилия воли и разума. Панетий убежден, что если добродетель так
тесно связана с разумом, ей можно научиться и передать другому как знание. Научение добродетели — длительный процесс, требующий полной самоотдачи, однако Панетий полагает, что это под силу любому человеку, и оптимизм его основан на вере в существование врожденных наклонностей, присущих всем людям без исключения. Похожие мысли можно найти и у Аристотеля: «Следовательно, добродетели существуют в нас не от природы и не вопреки природе, но приобрести их для нас естественно, а благодаря приучению мы в них совершенствуемся» [Аристотель, 1984, т. 4, с. 78 (1103a 23)].
Фатализм Древней Стои исключает возможность свободных решений и поступков, но для Панетия, отказавшегося от идеи провидения, добродетель является свободным выражением воли. Если у ранних стоиков она была важнейшим понятием не только этики, но и теологии, то в учении Панетия добродетель не содержит в себе никаких религиозных смыслов, которые отсылают к потусторонней реальности. Чтобы быть добродетельным, необходимо иметь отчетливое представление о человеческом достоинстве и постоянно стремиться к воплощению идеала в своей собственной жизни.
От Цицерона [Cic. De fin., IV, 9, 23, fr. 46 (113)] мы узнаем об одном письме Панетия, адресованном ученику Туберону (Epistola ad Q.Aelium Tuberonem). В этом письме, вероятно, написанном в утешение больному, речь идет о боли и причиняемых ею страданиях. В представлении Панетия боль не является злом и потому не может оказывать на добродетель никакого влияния. В ранней стоической философии боль, удовольствие и жизненные блага относятся к сфере «безразличного». Панетий считает, что мы, доверяя своим ощущениям, видим зло там, где его нет на самом деле. Боль, как и другие страсти, нельзя назвать благом или злом, поскольку в зависимости от ситуации она может быть и тем и другим. В страстях проявляется иррациональное начало души, которое нельзя искоренить полностью, но можно победить с помощью силы разума. Боль и удовольствие как разновидности страстей не противоречат человеческой природе. Нередко они являются даже косвенной причиной совершенствования. Сам факт их существования — это вызов разума на поединок и испытание проверкой на прочность [Cic. De off., I, 36, 132, fr. 885].
Что касается удовольствий, то среди них следует выделять согласные с природой и те, что ей противоречат [Sext. Emp., Adv. dogm., V, 73, fr. 112]. Удовольствия имеют некоторую ценность, поскольку
5 Curandum est igitur, ut cogitatione ad res quam optimas utamur, appetitum rationi oboedientem praebeamus.
благодаря им человек достигает своих целей, добивается своего счастья, приобретает здоровье и укрепляет силы [Sext. Emp., Adv. dogm., V, 73, fr. 112]. Ошибка состоит в том, что люди, подобные Эпикуру и его последователям, нередко воспринимают их не как средство для другого, а как цель саму по себе. Они считают благом то, что не является таковым в действительности. Причина всех неверных выводов скрывается в имеющихся у нас смутных понятиях о благе и зле. Не исключено, что они также могут быть плодом нашего воображения [Cic. De off., I, 18] и обозначаемая ими реальность не имеет того онтологического статуса, которым обладали kakía и ayaBá древних стоиков. Одним из возможных, хотя и недостаточно четких критериев для различения добра и зла можно считать «согласие (convenientia) с природой» [Cic. Tusc., II, 306]. Если бы эта мысль принадлежала Панетию, то под природой следовало бы понимать естественные наклонности (afopmaí) человека.
Заслуги Панетия не ограничиваются критикой основателей Стои и переосмыслением важнейших понятий стоицизма. Он создает свою этику для человека, который стремится к совершенству, но пока еще далек от своего идеала. Лицо, характер, склонности и род деятельности создают его неповторимый, индивидуальный облик. Многие исследователи связывают имя Панетия с открытием индивидуальности [A. Puhle, 1987, S. 12—16] и созданием «индивидуальной этики» (Individualethik).
Привычное для нас понятие прошло долгий путь своего развития. Для греческого слова atomov Цицерон сделал латинскую кальку — individuum [Cic. De fin., I, 17]. Атом Левкиппа и Демокрита — это первичное начало и материальная основа всего сущего. У Цицерона individuum сохранил это значение как естественно-научный термин, но благодаря влиянию Панетия стал служить также для выражения совершенно новых смыслов.
Индивидуальность в современном понимании — это гармоничное сочетание своеобразия, свободы и творческого развития человека. Для Панетия индивидуальность представляет собой результат сложения четырех элементов, образующих структуру всякой личности. В первой книге De Officiis Цицерон говорит о четырех природах, или характерах (persona), индивида, которые Панетий мог обозначать словом ppócromov. Качества и способности, одинаково присущие всем представителям человеческого рода, Цицерон называет «общей пиродой» — persona communis. Индивидуальные черты, или persona propria, делают каждого человека неповторимым. От случая (casus, fortuna) и времени (tempus) зависит «третья природа» человека, определяющая его происхождение, материаль-
6 ...illud et melius et verius, omnia quae natura aspernetur in malis esse, quae adscis-cat, in bonis.
ное положение, занимаемые должности, успешное продвижение по служебной лестнице или славу. Чтобы добиваться успеха, нужно учитывать все возможные обстоятельства и выбирать подходящее время (eÚKaipía). Если человек свободен, то не только случайное стечение обстоятельств определяет «третью природу» индивида, но также и воля, подкрепленная разумным суждением. О «четвертой природе» Цицерон упоминает [Cic. De off., I, 32, 115] в связи с проблемой самоопределения и выбора профессионального занятия (cursus vitae, genus vitae).
Под «общим характером», или «общей природой» (natura universa), подразумеваются способности, выгодно отличающие человека от всех других существ (magna excellentia, praestantia). Человек наделен разумом, чувством прекрасного и добродетелями [ibid., I, 30, 107]. Разум обнаруживает причины явлений, замечает различия и сходства, а также делает предположения о ходе будущих событий на основании ранее полученного опыта [ibid., I, 4, 11—14, fr. 98]. С помощью него мы совершаем обдуманные поступки и удерживаемся, в отличие от животных [ibid., II, 3, fr. 797], от спонтанных действий, основанных на желаниях и эмоциях. Всем людям присуще стремление к познанию и к первенству, которое стимулирует их деятельность и заставляет добиваться своих целей. Нужно подчиняться этому благородному порыву, но не забывать при этом об умеренности, поскольку ее недостаток может нанести вред и самому человеку, и людям, окружающим его.
Persona propria выражает индивидуальность человека, его неповторимые черты. Следуя лучшему из того, что заложено природой только в нас, мы достигаем уравновешенности (aequabilitas) и внутренней гармонии. Подражание другим и стремление к целям, требующим больших сил и способностей, чем те, что мы имеем, ведет по неверному пути. Желая достичь лучшего и более трудного, мы идем наперекор своей собственной природе и поступаем не так, как подобает.
Decorum (подобающее) — одно из важнейших понятий этики Панетия наряду с honestum (нравственно-прекрасное) и utile (полезное). Совершение подобающих поступков возможно лишь при условии развития лучших наших задатков, которые с помощью разума мы можем превратить в добродетели.
Сохраняя свою индивидуальность, человек не должен забывать об общечеловеческой природе и об основном требовании, вытекающем из нее: жить в согласии с ближними и не ущемлять интере-
7 ii... ut alia generis eiusdem, partim animalia, quae habent suos impetus et rerum ap-petitus. Eorum autem rationis expertia sunt, alia ratione utentia. Expertes rationis equi, boves, reliquae pecudes, apes,quarum opere efficitur aliquid ad usum hominum atque vitam.Ratione autem utentium duo genera ponunt, deorum unum, alterum hominum.
сы других людей. Все, что может принести вред обществу и нарушить существующий в нем порядок, достойно самого строгого осуждения. Цицерону, раскрывшему заговор Катилины и с горечью наблюдавшему за триумфальным восхождением Цезаря, эта мысль Панетия была понятна и близка как никому другому. Тщеславие и стремление к неограниченной власти противоречат порядкам республики. Тот, кто использует свои незаурядные способности для разрушения традиции и возвеличивания собственной персоны, представляет большую угрозу для людей. Это пример человека, презирающего все, что ограничивает его волю. Этические нормы для него — словно законы чужого государства, с которым его автономия не имеет никаких границ.
Освобождение от идеала, довлеющего над нами, снимает запрет на собственную инициативу и требует от человека больше ответственности и сознательности. Если раньше образ мудреца задавал единственно верный стандарт поведения, то теперь для нас верным советчиком служит голос разума. У ранних стоиков обычный человек и мудрец разделены непреодолимой дистанцией. Мы можем воспроизводить только форму добродетельного поступка, но никогда не наполним его нужным содержанием. В мире, где фатум предопределяет ход возможных событий, активность и самостоятельность людей ограничены. В таком мире человеку уготована скромная роль конформиста и простого подражателя.
«Третья природа» индивида формируется под влиянием случая (casus), судьбы (fortuna) и времени (tempus). Богатство, положение в обществе, происхождение и слава — это блага, не относящиеся к нашей душе, но все же не теряющие в глазах большинства своей притягательной силы. Жизнь, согласная с природой, — обязательное, но недостаточное условие для нашего счастья. Панетий соглашается с Аристотелем в том, что одна лишь добродетель не приносит душе полного удовлетворения. Наша душа существует в теле, и потому ее состояние напрямую зависит от телесного самочувствия человека. Занятия философией и науками возможны лишь в том случае, если мысли не связаны с повседневными заботами и ничто постороннее не мешает вести созерцательный образ жизни. Для Панетия практическая и особенно политическая деятельность представляет наибольшую ценность. Внешние блага необходимы для полноценной жизни философа, ученого и простого человека. С ними наша жизнь становится более легкой и приятной, однако нельзя забывать, что случай и капризная фортуна распределяют их независимо от реальных заслуг людей. Эти преходящие блага неизбежно накладывают свой отпечаток на человеческую личность, и только тот, кто остается невозмутимым при виде богатства или бедности, достоин называться благонравным мужем (vir bonus). Счастливое стечение обстоятельств и щедрые подарки судьбы созда-
ют заметные различия между людьми. Одни добиваются многого, уверенно восходя к вершине социальной иерархии, в то время как другие с большими усилиями преодолевают даже самые первые ступени этой лестницы.
Случай и фортуна, не существующие в мире древних стоиков8, способствуют накоплению благ, приобретению заслуг, славы и всеобщего признания. Все, что не зависит от нашей воли, но кажется необходимым для жизни в обществе, имеет относительную ценность. Достоинство человека измеряется не нажитым имуществом, а качеством его души, устойчивостью добродетелей и мужественным отношением к неудачам. Мы должны быть готовы к ударам судьбы, как соревнующиеся атлеты к встрече противника [Aul. Gell. Noct., Att. XIII, 28, fr. 116]. Предельного внимания и чуткости требует от людей непредсказуемая жизнь. Чтобы внезапные перемены и лишения не застали нас врасплох, как безоружных солдатов, необходимо помнить о переменчивой фортуне, нередко обкрадывающей тех, кого она сама возвела в число избранных. Силы души и разума помогают рассудительному человеку достойно ответить на несправедливость, избежать беспокойства и без потерь пережить коварство неприятелей. Если атлет защищается руками, то для нашей защиты лучше всего подходит разум, для которого Авл Гелий подобрал самые точные эпитеты — erecta, ardua, saepta solide, expedita in sollicitis, numquam conivens, nusquam aciem suam flectens9.
Проблема самоопределения и выбора жизненного пути встает перед каждым человеком. От того, какому занятию мы себя посвящаем и на какие предметы тратим свои силы, зависит наша «четвертая природа». Интересы, воспитание, способности, а также душевные склонности влияют и на род деятельности, и на образ жизни людей (genus vitae, cursus vitae). Одни занимаются философией, другие уверенно разбираются в вопросах права, третьи имеют ораторский талант. Чтобы добиться успеха, надо прилагать усилия в том деле, к которому склоняет нас индивидуальная природа. Услышать призывы этой природы и усовершенствовать начала, заложенные в нас, — важнейшая задача всех разумных людей. Поскольку самое сложное решение приходится принимать уже в юные годы, бывает полезно прислушаться к советам более опыт-
8 Философы Древней Стои отрицали саму возможность случайного. В том мире, где фатум управляет ходом событий, случайность свидетельствует о недостатке знания. Для Панетия случай — это проявление свободы, разрушающей жесткую связь причин и следствий. Порядок космоса, а также поступки человека не предопределены раз и навсегда. Ответственность за конечный результат возлагается на нас самих, и только от наших собственных усилий могут зависеть и успех, и неудача. Известно также, что Панетий не признавал дивинацию (divinatio) и сомневался в достоверности предсказаний.
9 Лат.: «напряженный, возвышенный, надежно защищенный, свободный от волнений, во всем внимательный, ни в чем не теряющий своей остроты».
ных лиц. Нередко случается, что юноши, имеющие знатных предков, стараются превзойти их на том же самом поприще, прибавляя к унаследованным талантам свои собственные. Но те, кому не посчастливилось иметь благородное происхождение, должны своим трудом и упорством добиваться намеченных целей. Их дорога не усыпана розами, но именно им суждено оставить заметный след в судьбе своего государства и в истории. Свободная воля и самостоятельное решение — два необходимых условия раскрытия индивидуальности. Чтобы сделать выбор между дорогами наслаждения (voluptas) и добродетели (virtus), надо быть свободным не только от предопределений судьбы, но от страстей, ослепляющих разум. Хорошее расположение духа (eüBumia)10 наступает в момент осознания того, что только добродетель имеет значение, и только она может остаться, когда все остальное уже безвозвратно утеряно. Независимость от внешних вещей и готовность противостоять ударам судьбы создают основу для eüBumia, которая, в отличие от arnaBia ранних стоиков, наиболее подходит для активной жизненной позиции.
В этике Панетия человек приобрел свое собственное лицо и индивидуальность. Его умение независимо держать себя, побеждать силой воли неразумные желания и поступать в соответствии с тем, что диктует голос разума, — залог достоинства и величия. Из гармоничного союза души и тела рождается личность, уверенно осваивающая жизненное пространство. Без веры в бессмертие души и существование идеалов она медленно, но все же настойчиво идет к своим целям и к достижению согласия с самой собой.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Аристотель. Соч.: В 4 т. М., 1976. Т. 1.
2. Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 1.
3. Фрагменты ранних стоиков / Пер. А.А. Столярова. М., 2000. Т. 1.
4. Aristotle. On the Soul, Parva Naturalia, On Breath. Harvard, 1936. Vol. 8.
5. Die Fragmente der Vorsokratiker / Hrsg. von H. Diels, W Kranz. Berlin, 1951—1952. Bd. I.
6. M. Tulli Ciceronis Scripta quae manserunt omnia / Ed. K. Ziegler. Leipzig, 1929.
7. Panaetii Rhodii Fragmenta collegit tertioque edidit M.VStraaten. Leiden, 1964.
8. Platonis opera / Ed. by J. Burnet. Oxford. 1967—1968.
9. Puhle A. Persona. Zur Ethik des Panaitios. F.a.M., 1987.
10. Reinach S. Panaitios. Critique // Revue de Philologie 40 (1916).
11. Stoicorum Vîterum Fragmenta / Hrsg.von H.Arnim. Stuttgart, 1978—1979.
12. Tatakis B.N. Panetius de Rhodes. Paris, 1931.
10 Панетию приписывают трактат яерТ еЪ8иц1а, который, возможно, был написан под влиянием этики Демокрита.
