CC BY
1003
Е. Е. Левкиевская (Москва)
Представления о «том свете» у восточных славян *
В славянской традиции смерть человека осознается как переход души из этого мира, где она пребывала «в гостях», в иной мир — «домой», «на вечное житье». Недаром об умирающем говорят, что он «домой собрался», «пойдет домой», «собирается до своей хаты»: «Мы здесь-то в гостях гостим, а там житье вечное бесконечно будет» (Тихманьга каргопол. арх., АА). Представление о «том» свете как постоянном доме для человека нашло отражение и в народных названиях гроба — домовина, домок, иногда — хата. На Украине родственники умершего, прося сделать гроб или вырыть могилу, говорят гробовщику: «Придите, будьте ласковы, и помогите построить моему отцу (или матери) новую хату — не захотел в старой жить». В полесском похоронном причитании дочь, обращаясь к умершей матери, говорит:
Ох моя мамочка...
Ох куда же Вы собираетесь?
В такую хаточку темную да невзрачную,
Где нет ни оконца, не видно солнца (ПА).
«Домиком» называет свое посмертное жилище умершая женщина в северно-русской быличке: «Хоронили мою сгоревшую на пожаре мать с двумя детьми. Старшие мне не подсказали, что гроб надо делать по полному росту (т. е. в рост покойника). Схоронили мать, а потом она мне приснилась: лежит на боку с двумя детьми и говорит: «Все хорошо ты сделала, но домик мне мал» (Тихманьга каргопол., арх., АА).
С представлениями о гробе как постоянном доме человека связаны существовавшие ранее обычаи прорезать в нем небольшое окошко на стороне головы покойника, а также оформлять внутреннее пространство гроба по образцу жилого дома — ставить в углу гроба иконку и украшать ее вышитым рушником, а также класть в гроб вещи, которые были необходимы умершему при жизни: курящему человеку — трубку, любившему выпить — бутылку водки, хромавшему — палку, плохо видевшему — очки, музыканту — его инструмент, маленькому ребенку — игрушки, соску. Когда умирал ребенок, то ему в гроб клали нитку, которой был измерен рост его отца, чтобы ребенок знал, до каких размеров ему следует расти в «той» жизни. Умершей беременной женщине клали в фоб смену пеленок, чтобы ей было во что завернуть младенца, который родится
* Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ. Проект № 01-04-12020в.
на том свете. Умерших холостого парня и незамужнюю девушку одевали в венчальную одежду, считая похороны одновременно и их свадьбой. В фоб клали также недоделанную при жизни работу — недоплетенный лапоть или недовязанные носки, чтобы покойник мог докончить ее за гробом. По древним представлениям славян, человек и за фобом продолжает вести такую же жизнь, какую вел при жизни, и сохраняет свои привычки. Археологические исследования славянских захоронений показывают, что в языческие времена у славян существовал обычай класть вместе с телом умершего его оружие, сосуды с едой, а также хоронить вместе с ним его коня и останки жертвенных животных — свиньи, барана и др., чтобы покойный мог воспользоваться всем этим в зафобном мире. В могилу клали деньги — «покупали» место покойнику: когда в первую ночь пребывания умершего на кладбище вокруг него соберутся все те, кто был раньше похоронен на этом кладбище, и попытаются выгнать его из могилы, он им скажет: «Вы не имеете права, я это место купил» — и покажет деньги. После этого старые покойники признают его право на это место. По другим поверьям, эти деньги нужны душе для оплаты ее переправы через реку или море на пути в за-фобный мир.
Период между моментом смерти человека и тем часом, когда его душа обретет новое пристанище на «том» свете, длится сорок дней и называется переходом. Согласно поверьям, после выхода из тела душа не сразу идет на «тот» свет, а все сорок дней находится в переходном состоянии — она не принадлежит ни «тому», ни этому свету. Некоторые говорят, что до сорокового дня душа «мечется», а потом пристает к другому берегу. Переход на «тот свет» представляется в виде тяжелой дороги, которую должна преодолеть каждая душа, прежде чем достигнет зафобного мира.
Представления о дороге и о трудностях преодоления пути в «иной» мир нашли свое отражение в словах, обозначающих процесс смертной агонии. Об умирающем человеке восточные славяне говорят, что он находится на «раздорожье», «стоит на смертной (или Божьей) дороге», «в дорогу собирается», «себе дорогу выбирает», что ему «дорога открыта», «Господь открыл дорогу». Умирающего человека нельзя беспокоить или тревожить своими слезами, потому что этим его можно «сбить с дороги» и затруднить душе расставание с телом. В Полесье плачущим во время чьей-нибудь кончины говорят: «Не плачь, а то собьешь его с дороги». Мотив дороги присутствует и в причитаниях по умершему: «Ох куда же ты собираешься, в такую дороженьку смутну-невеселу»; в другом причитании от имени покойника говорится: «Во страну иду чужую, откуда никто не придет». Это представление о дороге на «тот» свет встречается еще в Поучении Владимира Мономаха (1096 г.), который, обращаясь в старости
к своим детям, говорит о близящейся смерти, что он стоит «на далеком пути». Дорогой, по которой души мертвых идут на тот свет, считался Млечный путь, который, по некоторым поверьям, посередине разделяется на две дороги — одна ведет в рай, другая в ад (Соболев 1999, 107-108).
Чтобы облегчить тяжело умирающему переход в «иной» мир, освободить ему путь, в доме открывали окна, двери, заслонки в печной трубе, снимали обручи с бочек, открывали крышки у посуды. В особо тяжелых случаях — во время агонии колдуна или ведьмы выламывали доски в крыше или делали подкоп под порогом, чтобы создать душе дорогу на «тот» свет. Считали, что их грешная душа может выйти только через то отверстие, которое никогда не перекрещивали (а окна и двери всегда на ночь крестили). Первоначально, по мнению ученых, через специальный пролом в стене или через окно выносили всех покойников. В крепостных стенах многих средневековых городов были даже особые ворота, предназначенные исключительно для выноса покойников. Согласно древнерусской летописи, когда умер великий князь Владимир (15 июля 1015 г.), в стене, соединявшей две клети (клетью называлось подсобное, хозяйственное помещение), сделали пролом и, обернув тело князя в ковер, на веревках спустили его вниз, на улицу и повезли в церковь (Анучин 1890, 91—92). Это делалось для того, чтобы покойник не мог найти дорогу назад и больше не возвращался к живым. Кроме того, на «тот» свет вел особый путь, который не мог совпадать с путями живых людей, поэтому покойника нельзя было выносить в двери, через которые ходили живые. Обычай выносить покойников не через дверь, а через специальный пролом в стене или через окно существовал у многих европейских народов. В частности, у древних скандинавов покойников выносили из дома через пролом в стене, сделанный за головой покойного. В Верхней и Нижней Германии трупы преступников и самоубийц вытаскивались через пролом в стене или через дыру под порогом. В начале XVIII в. в Швеции во время чумы народ разбирал простенки, разбивал окна и вытаскивал трупы баграми через эти отверстия (Анучин 1890, 91-92).
У восточных славян до начала XX в. сохранялся древний обычай везти покойника на кладбище или в церковь для отпевания на санях, независимо от времени года, что также связано с мотивом преодоления длинного пути на «тот» свет. Сани — одна из первых повозок, известных славянам, использовались не только для бытовых перевозок, но и в особых сакральных случаях, к которым, несомненно, относились и похороны. В России во время царских похорон в санях несли и вдову покойного царя. Кроме похорон, сани и летом и зимой использовались для выездов русских митрополитов и патриархов, а также в царском свадебном обряде — в санях, независимо от
времени года, везли царскую невесту к венцу и обратно, тогда как сам царь мог ехать на коне. В «Указе свадебному чину», который был прибавлением к «Домострою», прямо указывалось: «А новобрачной княгине ехать к венчанию на санях» (Анучин 1890, 91-92). Согласно летописи, тело князя Владимира, опущенное через пролом в стене, было положено в сани (несмотря на то, что была середина лета) и привезено в церковь Пресвятой Богородицы. В древнерусском языке существовало даже выражение «сидеть в санях», означавшее «быть одной ногой в могиле», «ожидать смерти». В уже упомянутом Поучении Владимир Мономах говорит о себе: «Сидя на санях, помыслил в душе своей и поблагодарил Бога за то, что довел меня до сих дней» (Анучин 1890, 91-92).
Согласно древним верованиям, существовавшим не только у славян, но и у других народов, загробный мир отделен от человеческого водной преградой — рекой или морем, которую приходится преодолевать всем душам умершим. Эти верования до сих пор сохраняются в восточнославянской традиции, в частности в толковании снов: если снится, что переходишь реку по мосту — к скорой смерти. Мост в славянской мифологии считался способом связи между «тем» и этим миром, путем, по которому души уходят в загробный мир. Поэтому у славян (и соседних с ними народов) существовал обычай символического построения мостов для облегчения перехода умерших на «тот» свет. Об этом свидетельствуют древнерусские церковные поучения, в которых отмечалось, что язычники «мосты творят по мертвым». Некоторые исследователи полагали, что здесь речь идет об обрядовом поминальном печении в виде мостов, но обычай построения реальных мостов в память об умершем сохранялся в некоторых областях восточного славянства вплоть до XX в. В Белоруссии существовал обычай на другой день после по: минок по умершей женщине в память о ней делать мостик — «кладку» через какое-либо мокрое и топкое место, ручей или ров. Для этого рубили сосну, обтесывали ее и привозили к нужному месту, на дереве вырезали год смерти, изображение человеческой стопы, а если умершим был младенец — то сапожки. Затем все садились на это бревно, и поминали умершую. Делалось это для того, чтобы ее душа спокойно и беспрепятственно достигла места вечного обитания. Каждый, проходя по такому мостку и видя знак стопы, читал молитву за душу того, в чью память положена «кладка». С поверьем о мосте, по которому душа пойдет после смерти, связан обычай класть в фоб щепки и стружки, оставшиеся от его изготовления — если мост в нескольких местах окажется непрочным, душа сможет подстелить эти щепки себе под ноги (Соболев 1999, 114).
Мостом, соединяющим этот и «тот» свет, считалась радуга, один конец которой, как полагали, находится в мире живых, а другой —
в мире мертвых. В некоторых текстах русских причитаний, призывающих умерших вернуться в семью, живые обещают намостить «мосты дубовые», чтобы облегчить умершему возвращение из-за «темных лесов» и «быстрых рек» (Афанасьев 3, 25). Мифологические представления о водном пространстве, которое надо пересечь каждой душе по пути на «тот» свет, подтверждается и названием смертной агонии — брод.
Вера в то, что душа по дороге на «тот» свет преодолевает водную преграду, нашла отражение в древнерусском похоронном обряде, при котором умершего несли к месту погребения в ладье. По сообщениям восточных авторов, описавших погребальные обычаи древних русов, те делали ладью, клали туда покойника и сжигали его вместе с ладьей на погребальном костре. Согласно Повести Временных лет, княгиня Ольга, желая отомстить древлянам за смерть своего мужа князя Игоря, сожгла прибывших к ней древлянских послов, при этом она велела к месту казни нести их в ладье. Тело древнерусского князя Глеба — одного из первых русских святых, было положено сначала «между двумя колодами под ладьей» на месте его гибели и позже было отыскано и привезено в ладье в Вышегород, где положено рядом с телом его брата Бориса (Анучин 1890, 91-92; Соболев 1999, 109).
Под влиянием книжной традиции древние языческие представления о водной преграде, отделяющей мир живых от мира мертвых, были воплощены в образе огненной реки, через которую перебираются души умерших. Она со всех сторон обтекает землю, поэтому избежать ее нет никакой возможности как праведным, так и грешным. Подобные воззрения на устройство потустороннего мира отчасти возникли под влиянием книг. Согласно описанию Вселенной, содержащемуся в апокрифе «О всей твари», четырехугольная земля плавает в воде, которой нет конца, за океаном находится земля, на которой расположены рай и ад. Посреди этой земли пролегает глубокая пропасть, где течет огненная река, разделяющая рай и ад (Тихонравов 2, 350).
Происхождение огненной реки объясняется космогоническими легендами о борьбе Бога и Сатаны в начале сотворения мира: когда Бог согнал с неба сатану вместе с примкнувшими к нему ангелами, тот упал на землю, и в этом месте потекла огненная река. Затем эта река, по Божьему повелению, с поверхности земли провалилась в преисподнюю земли, где и течет теперь. Огненная река отделяет мир живых от мира мертвых, по другим ад помещается в самой реке, где мучаются грешники после смерти. Через огненную реку проложена тоненькая жердочка или натянут волосок. Перейти по ним на другой берег, где находится рай, могут только безгрешные души, грешники же не выдерживают этого испытания и срываются вниз.
В северно-русских сказаниях река, отделяющая «тот» свет от этого, называется Забыть-рекой. По пути в загробный мир душа каждого умершего человека на сороковой день пересекает Забыть-ре-ку, после чего умерший забывает все, что с ним было в мире живых.
В восточнославянских мифологических представлениях роль перевозчика душ через реку в загробный мир часто исполняет св. Николай. Ср. украинскую легенду, в которой св. Николай объясняет Богу, что опоздал на обед, потому что «Был я на морях, на перевозе — перевез семьсот душ» (Соболев 1999, 121). По другим вариантам легенды роль перевозчика исполняет архангел Михаил. В духовном стихе «О страшном суде» архангел Михаил, подобно древнегреческому Харону, перевозит души через огненную реку:
Протекала тут река, река огненная, Как по той там реке, реке огненный Да тут ездит Михайло архангел царь, Перевозит он души, души праведные, Через огненную реку ко пресветлому раю.
(Бессонов 2, № 162)
Иногда считается, что Михаил перевозит только праведные души, а грешным приходится переходить эту реку вброд, испытывая страшные мучения. В стихе «О страшном суде» отражена именно такая ситуация:
Течет речка огненная... Как стоят у реки души грешные, Души грешные, беззаконные, Они вопят и кричат, Перевозу хотят...
Но Бог, услышав их крики, заявляет, что перевозу им не будет (Бессонов 2, № 487).
Если по одним представлениям огненная река отделяет мир мертвых от мира живых, то по другим, более поздним, она разделяет рай и ад. В русском духовном стихе, описывающем наступление конца света, говорится:
Тогда грешные со праведными будут разлучаться: Праведные души будут взяты на восточную сторону, А грешные души будут взяты на западную сторону. Между их протечет Сион-река огненная.
(Якушкин 1859, И)
Согласно древнерусским языческим представлениям, кроме переправы через реку, существовал еще один путь, связывающий «тот» и этот свет — дерево. Славяне верили, что дерево — временное пристанище души до погребения тела. Птица, сидящая на вершине дерева, представлялась душой, направляющейся на небо. У восточных
славян в некоторых местах существовал обычай вешать на могильных деревьях веревки, чтобы помочь душе взойти на небо. Мифология дерева как дороги на тот свет в поздних восточнославянских представлениях оказалась сильно разрушенной и проявляется лишь в отдельных мотивах, в частности в сохраняющемся обычае приносить в дом зеленые ветки на Троицу, чтобы душам умерших, пришедшим в гости к своим живым родственникам, было где сидеть.
У славян не было единого представления о том, что душа делает в первые сорок дней после смерти и где находится. Чаще всего полагали, что первые три дня до похорон, пока тело лежит в доме, душа находится возле него, летая в виде мухи или птицы. По ночам она ест и пьет все, что для нее оставлено, а если это душа хозяина или хозяйки, то она обходит все помещения — сарай, хлев, чулан, погреб, последний раз оглядывая свое хозяйство. В этот период покойник якобы видит и слышит все, что происходит вокруг него, и только после отпевания лишается слуха и зрения. По другим поверьям, покойник чувствует все, пока на фоб, опущенный в могилу, не кинут первую горсть земли. Поэтому в это время следует себя вести очень осторожно, чтобы не обидеть душу. В частности, запрещалось подметать в доме, пока там находится покойник, чтобы случайно не зафязнить душу пылью или не вымести ее за дверь, нельзя было белить хату или печь, чтобы не замазать душу и не забрызгать ее глиной.
Кульминационным моментом пофебального обряда, обозначающим начало посмертного странствия души, является вынос покойника из дома, а именно перенесение его через порог. Порог дома является тем рубежом, который отделяет покойника от его земной жизни и его семьи. После пересечения этого рубежа возвращение покойника в дом не только не желательно, но и опасно для оставшихся домочадцев, за исключением нескольких поминальных периодов в году, когда «родители» специально приглашаются к столу. Чтобы не допустить возвращение покойника назад, существовал ряд профилактических мер. Как только гроб выносили из дома, двери и окна тотчас закрывали, в доме мыли пол — «дорожку замывали», вещи, связанные с покойником (постель, на которой он умирал, посуду из которой его обмывали и пр.) выбрасывали на улицу. По этой же причине покойника выносили из дома вперед ногами. Считалось необходимым также перевернуть в доме все стулья, лавки, табуретки, особенно те, на которых стоял фоб, чтобы покойник не смог на них сесть. Сани или другую повозку, на которой покойника везли на кладбище, опрокидывали и поворачивали оглоблями по направлению к кладбищу, поскольку верили, что до сорокового дня мертвый каждую ночь приходит к саням, на которых его везли на кладбище, чтобы ехать домой, но найдя оглобли повернутыми
в сторону кладбища, возвращается в могилу. Обычай переворачивать предметы, чтобы предупредить возвращение покойника из загробного мира, существовал почти во всех славянских традициях. Обычай переворачивать в доме лавки и стулья после выноса гроба за порог известно и в других частях славянского мира — у сербов, черногорцев, поляков. Черногорцы снимали с петель и переворачивали входную дверь, если в доме скончался молодой мужчина, чтобы предупредить этим вымирание мужского потомства. У сербов в случае смерти ребенка его люльку оставляли перевернутой на могиле (Толстой 1990, 119-128).
После выноса тела из дома и похорон, по одним воззрениям, до сорокового дней душа находится дома, по другим. — она окончательно оставляет свой дом и улетает, по третьим — днем она летает по миру, а на ночь возвращается к себе домой. Поэтому при начале агонии и в течение сорока дней после смерти человека на подоконник принято ставить воду — чтобы душа могла напиться, мед, хлеб и соль — чтобы она могла поесть: «Чтобы легче было, чтобы покойник тебе не снился или к тебе не приходил, до сорокового дня ставишь рюмочку с водкой после похорон покойника, как только схоронишь. Поминки-то начнутся, на стол поставишь рюмку, хлебушка кусочек: „Приди, пей-ешь, такой-то (называют его по имени), а меня не беспокой". И до сорокового дня эта рюмка стоит. До сорокового дня у него душа летает» (Тихманьга каргопол. арх., АА). По другим рассказам, ставили только воду: «Воду ставили в головах умирающему, чтобы легче умер. Человек помирает, так положишь посудину с водой — душа выйдет из человека, искупнется и улетит. Вздохнул человек, умер, душа вылетела. Это не каждому дано видеть. Несут его на кладбище или дома плачут, причитают — человек все слышит. Он все слышит до сорока дней. И вот она сорок дней летает, а потом уже определяется. И у тех людей, которых убили, душа тоже сорок дней летает. Она может летать там, где ее загубили. Сорок дней будет приходить» (там же). Об обычае кормить душу упоминается в уже упоминавшемся древнерусском переводе «Слова Иоанна Златоуста», осуждавшем «поганские дела». Часто на столе или подоконнике клали камень или полотенце, чтобы душа могла на них присесть. После сорока дней воду, стоявшую на окне, выливали на улицу — под передний угол дома (передним, или красным называется угол, в котором в доме висят иконы), поскольку считается, что если вылить воду в какое-нибудь нечистое место, Бог может обидеться и не взять к себе душу умершего.
Восточные славяне полагали, что душа за сорок дней должна облететь все места, в которых она побывала при жизни. Это верование до сих пор сохраняется у украинцев и на Русском Севере, где об этом рассказывают следующим образом: «На девятый день душа
выходит... Телу все равно, хоть где лежать, а душа, она уходит от человека. Душа по мукам ходит. Знаешь, до сорок дней, где ты жива побыла, там до сорока дней ты должна побывать. Душа везде должна облетать, где ты живая была, где, в каком городе, где ты ездила, ходила, до сорока дней везде должна душа полетать. Вот я умру, не знаю, облетает до сорока дней душа, где я была или нет, где я только ни была! Мама рассказывала, это оно так и есть, что до сорока дней... Почему сороковины заказывают! — Что надо поминать сорок дней. Сорок дней подходит — она должна пройти райские ворота. А если сороковины не закажешь, земле нё предашь, там все равно не пропустят через те ворота тебя» (Тихманьга каргопол. арх., АА).
Наиболее распространено представление о том, что после погребения и до сорокового дня душа ходит по мытарствам, после чего является к Богу на суд, где и определяется, куда ее поместить — в рай или в ад. На эти верования повлияли такие апокрифические книги, как «Хождение Богородицы по мукам», «Видения апостола Павла» и картины хождения души по мытарствам из жития Василия Нового. Хождение по мытарствам заключается в том, что душу водят по разным глубоким оврагам, пропастям, горам, истязая и показывая ей ее прегрешения и дурные дела. Часто мытарства души представляются как восхождение по лестнице из девяти, двенадцати или сорока ступеней. На каждой ступени стоит огромное количество бесов, изобличающих душу в ее грехах. Один грех соответствует одной ступени. Если человек при жизни не был замешан в этом грехе или душа сумела в нем оправдаться, ее поднимают на следующую ступеньку, где находится еще большее количество бесов. Светлый дух, сопровождающий душу в мытарствах, старается защитить ее, показывая добрые дела, совершенные при жизни человеком. На ночь душу отпускают домой, куда прилетает она усталая и измученная, поэтому так необходимо, чтобы на подоконнике были вода, пища и полотенце, чтобы она могла подкрепить свои силы и отдохнуть.
Картина пути грешной души на «тот» свет, нарисованная в одном из современных северно-русских рассказов, соответствует традиционным, давно сформированным в народной культуре представлениям о способах перехода на тот свет. Ступени, по которым приходится подниматься душе в Царствие небесное, ассоциируются с другими известными в традиционной культуре способами переправы на тот свет — мостом, стеклянной горой, веревкой, натянутой над огненной рекой. С другой стороны, эти ступени соотносятся с христианским понятием лсствицы, по которой поднимается душа: «[Где находится тот свет?] — А там, на небе... Это двенадцать ступенек в царство-то небесное. Вот на одной стороне, на левой стороне стоят беси, а на правой — Святой Дух. Вот грешник то умрет, вот и полезет по ступеньке-то, в царство-то небесное хочется ведь. Лезет-лезет, лезет
и только ступит-то на ступеньку, его беси-то и потащат. Такими крюками... Потащат туда. И вот опять другой — ведь умирает-то много, и так постоянно они. Другой так ведь на другую, на третью ступеньку взберется. А иной — только еще бы одна-то ступенька-то! Согрешено много — и потащили беси. А как кто не очень грешный, так на правую сторону тащит Святой Дух» (Тихманьга карогопол. арх., АА).
Чтобы облегчить участь души во время ее хождения по мытарствам, родственники пекут особую пшеничную или ржаную лепешку, символизирующую восхождение души на небо и имеющую вид лестницы с двенадцатью или двадцатью четырьмя ступенями — по числу мытарств и кладут ее в воротах. Священник с причтом, придя в дом для совершения панихиды, разделяет эту лестницу между присутствующими, и каждый съедает свой кусок, как бы принимая часть мытарств на себя. Считается, что в результате этого ритуала душа избегает мытарств.
На девятый день после смерти душу ведут к Богу на поклон, после чего ей показывает рай, по которому она ходит до двадцатого дня. В этот день снова является на поклон к Богу и ее ведут показывать ад, по которому она странствует до сорокового дня. В этот день душа идет на суд к Богу, который должен решить, куда ее направить — в рай или ад. Эти представления сохраняются и в современных рассказах: «В девять дней душу-то водят, страсти показывают. В Писании написано, что и в смолу горячую сажают. Потом до 40-го дня тоже надо поминать — душа жива-то все еще. Поведут на первое причастие — увидишь Господа Иисуса и Пресвятую Богородицу, станет лучше. Потом на второе причастие — увидишь великую церковь, родню увидишь, встретишься, говорят, со всеми. На третьем причастии увидишь судьбу свою венчальную (т. е. своего мужа или жену). С сорокового дня уж на одно определенное место твою душу положат, больше уж никуда не водят и ничего не показывают» (Тихманьга каргопол. арх., АА).
Мытарств и тяжелого пути на «тот» свет избегают только души тех, кто умер в пасхальную неделю (по некоторым воззрениям — только в первые три дня Пасхи) или перед праздником Вознесенья — они идут прямо в рай, какими бы грешными они ни были, потому что в это время ворота в рай стоят открытыми: «Счастливы те, кто умирает перед Вознесеньем. У одной женщины умерла девятилетняя внучка перед Вознесеньем. На следующий год на Вознесенье бабка с внуком, братом этой девочки, пришла на кладбище. Мальчик лег рядом с могилой сестры, посмотрел на небо и сказал: «Бабушка, а наша Галя едет по небу в венке. По небу облачка идут, и она в этих облачках едет» (Архангело каргопол., арх., АА).
Новую душу на «том» свете встречают ранее умершие родственники и соседи. Когда покойника несут на кладбище, его встречают
все те, кого он при жизни провожал в последний путь. Те все души встречают возле кладбища. Эти души садятся на гроб нового покойника, когда его несут. Иногда умершие родственники и друзья могут приходить непосредственно к постели умирающего человека, который видит их рядом с собой. Вот как об этом говорится в полесской быличке: «У меня за рекой тетушка была. Много у нее было братьев похоронено, да племянник схоронен тоже был. Пришли мы к ней. Она давно не вставала на ноги, а тут встала, чашку чая выпила: „Нехорошо, — говорит, — вокруг меня братья стоят, говорят: «Дунюшка, одевайся, пойдем с нами»". Поутру и померла» (ПА). На Русском Севере тоже известны такие рассказы: «Я вам расскажу, когда мой дед помирал, все время сидит и глядит в угол... Раз прихожу я, а он говорит: „Да вот сейчас наши мужики приходили". — „Какие наши?" — „Наши все, деревенские, которые уже умерли". Он мне их всех перечислил. „Пришли, зовут меня". — „А куда же они тебя зовут?" — „А на лесозаготовки. А я, — говорит, — им сказал, что готов на лесозаготовки. А они мне сказали — приказу нет, придет приказ, мы за тобой придем". Пришли за ним в два часа ночи. Он побежал на веранду, пиджачок летний принес, еще один принес, положил на подушку. И говорит: „Ну вот и все, за мной пришли. Вон там все, что нужно, я справил". А я-то говорю: „Дед, да никак ты меня оставляешь?" А у него слезы покатились, покатились, все — умер» (Черепанова 1996, 30).
Повивальную бабку встречают умершие дети, которых она принимала на свет, но обходятся они с ней очень неприветливо, считая, что, помогая им родиться на свет, она в какой-то степени несет ответственность за их земные мучения. Поэтому дети набрасываются на нее с пинками и тумаками. Чтобы повивальная бабка могла отбиться от них, ей в гроб клали узелок с маком — когда дети набросятся на нее, она бросит им горсть мака — они начнут его собирать и оставят бабку в покое.
В народных мифологических представлениях существует явная двойственность в понимании того, где пребывает душа умершего человека — в загробном мире или в своей могиле. По одним представлениям, душа улетает на «тот» свет, а в могиле остается лишь тленное тело; по другим — души умерших пребывают в могилах на кладбище. Противоречие между этими представлениями — лишь частное проявление общей неоднозначности и расплывчатости картины загробной жизни в славянской мифологии. Считалось, что душа, достигшая ворот загробного мира, должна отбыть повинность по охране нового места обитания. Она стоит у ворот «того» света, пока ее не сменит душа другого покойника. В других случаях полагали, что похороненный покойник выполняет роль сторожа у кладбищенских ворот и стоит на своем посту до тех пор, пока не привезут
другого покойника. Тогда он идет и ложится в свою могилу. Полагали также, что в сумерки, когда церковный сторож ударит в колокол, умершие встают из своих могил и бегут на водопой, а как только пропоют первые петухи, они вновь возвращаются в свои могилы. С этой точки зрения кладбище и могила являются земным, видимым для живых воплощением «иного» мира.
Восточнославянская традиционная культура сохранила два типа представлений об «устройстве» потустороннего мира. Первоначальным и самым древним является славянское языческое деление мира на две части — мир живых и мир мертвых, куда уходят души умерших людей. В древней славянской мифологии не было представлений о делении потустороннего мира на рай и ад — раздельных местах обитания душ праведных и грешных людей.
Древнейшие восточнославянские представления о потустороннем мире сохранились в поверьях об ирии — месте, которое находится под землей или за морем и куда улетают души умерших. Путь туда лежит через воду, в частности, через омут, водоворот. Ирий, вырий, вырей — в восточнославянской традиции мифическая страна, находящаяся на теплом море на западе или юго-западе земли. Согласно древнерусским верованиям, осенью в ирий улетают птицы, насекомые и уползают змеи, а весной возвращаются оттуда. Первое упоминание об ирии содержится в Поучении Владимира Мономаха (1096 г.): «И сему мы удивляемся, как птицы небесные из ирья идут» (Безлай 1976, 65-67).
В поздних восточнославянских поверьях Х1Х-ХХ вв. сохраняются представления об ирии как о месте, куда птицы улетают на зиму. Ключи от ирия находятся у кукушки, поэтому она первая туда улетает и последняя из птиц возвращается весной, она же несет на своих крыльях уставших птиц. Последним туда улетает аист. Сойка пытается улететь в ирий три раза — первый раз, когда цветет гречиха, второй раз — когда зреет хлеб и третий раз — когда ляжет снег. Первые два раза она возвращается, чтобы узнать, много ли пролетела, третий раз — из-за недостатка корма. Бог проклял воробья и лишил его права улетать в ирий. Все птицы и змеи направляются в ирий на Воздвиженье (14.09 по ст. ст.), на земле остаются только те змеи, которые летом укусили человека. Птицы возвращаются из ирия в день Сорока мучеников; по другим верованиям, в этот день прилетает только жаворонок, а ласточка вылетает из ирия в день архангела Гавриила (26.03 по ст. ст.). Украинцы различали птичий и змеиный ирий. Птичий ирий находится где-то за горами, за лесами, на теплых водах, а змеиный — «в Русской земле» (Булашов 1993, 481).
Змеи уползают в ирий на Воздвиженье, когда «зима сдвигается на зиму», или в день Усекновения главы Иоанна Предтечи (29.08/11.09), который назывался в народе Иваном Покровным. Змеиный ирий
располагается под землей и представляет собой большую яму, находящуюся в лесу, поэтому существует запрет ходить в эти дни в лес, чтобы не попасть вместе с змеями в место их зимовки, где они находятся, свернувшись в большой клубок. Человек, по неосторожности попавший к змеям под землю на Воздвиженье и зимовавший вместе с ними, выходит оттуда только следующей весной или только через год — в тот день, в какой он попал в яму.
У восточных славян словами вырей, ирей, вырой могут называться сами перелетные птицы (например, в русских диалектах слово вырей означает жаворонка), стаи птиц, улетающих на зиму или возвращающихся весной, а также стаи змей, которые, как полагают, под предводительством своего царя идут на зимнюю спячку.
Воссоздание языческих взглядов на ирий как на загробный мир, куда попадают души умерших, тесно связано с мотивом зимовки там птиц и змей, которые являются обычным воплощением душ умерших. В современном белорусском причитании об умершем отце говорится: «все пташечки в вырей полетели, и ты вслед за ними». В причитаниях живые, обращаясь к умершим родственникам, говорят, что ожидают их весной из ирия. Мать обращается к своей умершей дочери: «Моя пташечка милая, ты же будешь с пташечками встречаться и лететь из вырея с ними» (Пахаванш 1986, 212). По украинским представлениям, осенью журавли уносят в ирий грешные души, а весной приносят оттуда души детей, которые будут рождаться весной и летом. Змеи ползут в ирий по деревьям, что поддерживается представлением о дереве как посреднике, связующем этот и «тот» мир.
Наиболее архаичным (но почти не сохранившимся в поздних верованиях об ирии) можно считать представление, согласно которому путь на «тот» свет пролегает через воду, в частности, через омут или водоворот. Эта реконструкция подтверждается восточнославянскими поверьями о том, что на зиму ласточки и другие мелкие птицы прячутся в колодцы, омуты, водовороты, прибрежные травы и т. д. У белорусов сохранилось верование, что птицы осенью сбиваются в большой шар и опускаются в море. Это согласуется с представлениями о том, что ирий находится в воде, море, что там существуют теплые колодцы, где купаются больные, что в ирии везде вода и овраги.
Связь ирия с водой и водоворотом подтверждается реконструкцией первоначального значения слова ирий, ирей, вырей. Согласно этой версии, русское вырей, украинское вирш, вирей, белорусское вырай восходят к древнему индоевропейскому корню, обозначающему водоем или море. Подтверждением этому служат многочисленные русские названия рек и водоемов типа: Вырий, Вырья, Выра. Русские слова вырь, вир «водоворот», украинские вирей, вирш «круговорот,
водоворот, омут» также подтверждают эту теорию. Толкование ирия как страны, находящейся за морем, согласуется с народными представлениями о загробном мире, путь в который лежит через водную преграду. Впрочем, известно украинское свидетельство, согласно которому ирий — это остров, находящийся на высоких кручах.
Образ ирия как страны мертвых в традиции Х1Х-ХХ вв. оказался сильно стертым и стал восприниматься в основном как место зимовки птиц. Древнерусские языческие представления о загробном мире позже были переосмыслены не только под воздействием христианского вероучения, но и под влиянием апокрифической литературы, пришедшей вместе с христианством. Поэтому образы рая и ада в народной традиции далеко не во всем соответствуют каноническому православному учению о потустороннем мире. Сформированные позднее представления о рае и аде почти полностью вытеснили из восточнославянской традиции ранний образ ирия как царства мертвых.
Восточнославянская мифология сохранила двойственность в описании «того» света. Прежде всего это касается его местонахождения. По одним представлениям, «тот» свет находится на земле (преимущественно на ее краю) и отделяется от мира живых людей какими-либо естественными преградами — непроходимыми горами, глубокими оврагами или реками.
По другим, вероятно, более поздним поверьям рай находится на небе или на высокой горе, а ад — под землей. Рай находится у небесной криницы, он окружен забором, в котором имеются ворота. Стражем райских врат считается св. Николай, у которого находятся ключи от неба (Соколовы 1915, 11). Туда ведут особые пути, по которым душа умершего человека отправляется в свое последнее странствие. По одним верованиям, на «тот» свет нужно лезть по крутой и неприступной стеклянной (или хрустальной) горе, гладкой, как яйцо. Проще это бывает сделать тому, кто при жизни не выбрасывал остриженные ногти, а складывал в специальный мешочек — после смерти сохраненные ногти срастутся на пальцах, и человек без особого труда сможет забраться на вершину горы и войти в загробный мир. Тот же, кто при жизни разбрасывал обстриженные ногти, не сможет этого сделать и будет вынужден вернуться на землю, чтобы разыскивать обрезки ногтей. Обычай собирать обрезки ногтей, возникший под влиянием этих мифологических представлений, в некоторых местах существует до сих пор, как и обычай класть сохраненные обрезки ногтей за пазуху умершему, чтобы на том свете ему было удобнее ими воспользоваться для влезания на гору. Часто считалось, что всю жизнь нужно собирать не только обрезки ногтей, но и свои волосы. Это обосновывается тем, что в загробный мир человек должен явиться «целым», с тем количеством
плоти, которое ему было дано при жизни. Если какая-то часть его тела, а именно волосы и ногти будет отсутствовать, его отошлют назад на землю собирать их.
Место, куда попадает душа после смерти, часто находится за горами, как в русском духовном стихе о расставании души с телом:
Ты поди душа ты за три горы, Как за первой горой там огонь горит, За второй горой там смола кипит, А за третьей горой там и змей шипит. Вот и там душе там и место ей. Вот и там душе красование.
(Барсов 1872, 205)
Место, куда попадает душа после смерти, прямо определяется поведением человека при жизни — и здесь народная вера продолжает сохранять основные элементы христианской философии. Это касается, в первую очередь, понимания личной ответственности каждого человека перед Богом за прожитую жизнь: «Что заслужишь, то и получишь, то в смолу кинут, то в огонь кинут, то, значит, в ад. Как много грехов, черви будут точить. В рай попадут только святые, честные, добросовестные люди. Какие там может есть мелочи — Господь простит. Ад — мука на том свете. Тело грешное, конечно, сгниет в земле, а душа, чувства наши будут все. И мы будем чувствовать, что мы сделали хорошее. Нас Господь простит. А что плохое — за все нам нужно ответ дать» (Тихманьга каргопол. арх., АА).
В народных поверьях рай описывается как прекрасный сад с плодовыми деревьями или как большой и красивый дом. Жизнь в раю представляется прежде всего как постоянный праздник обильной еды и питья. Праведные души сидят за столами, покрытыми белыми скатертями и уставленными различными яствами и напитками. Души едят, а еды не уменьшается, пьют, а напитков не убавляется. Впрочем, часто полагают, что они едят и пьют лишь пар, исходящий от еды и питья. Восточные славяне верили, что количество еды и одежды, которыми обладает душа в загробном мире, прямо зависит от милосердия человека при его жизни — на «том» свете он будет носить ту одежду, которую на земле раздал бедным, и есть то, что он подавал в виде милостыни. Если его милостыня была щедрой и обильной, то в загробном мире его стол будет уставлен едой, если же при жизни человек скупился и мало подавал нищим, то на его столе будут лишь сухие корки.
С загробным миром и адом связан образ змеи. Мифологический Змей охраняет вход в загробный мир. По представлению старообрядцев, в конце света у врат рая будут стоять Петр и Павел, пропуская туда безгрешных людей, а у врат ада будет змея, и по ее жалу грешники будут проходить в ад. В старообрядческой книге «Прение
живота со смертию» помещено изображение змея с надписью «змей ад», а рядом дано объяснение: «Огненный он и немилостивый змей, страшное изображает адово чрево...» На древнерусских иконах, изображающих Страшный суд, ад изображен в виде раскрытой пасти офомного извивающегося змея, который ведет от престола Судии в преисподнюю. В древнерусских представлениях ада языческие мифологические образы загробного мира слились с библейским образом «червя неумирающего», фызущего тела фешников в аду (Успенский 1982, 57-59).
Души фешников в аду питаются пеплом. Мучения, которым подвергается фешная душа, зависят от того феха, за который она осуждена: кто при жизни ябедничал, в аду оказывается подвешенным за язык; кто продавал разбавленное молоко, вынужден отделять молоко от воды; тем, кто и фал в карты, черти вбивают в ладони иглы; перед тем, кто воровал мясо, лежат куски червивого мяса; того, кто пил, черти таскают по гвоздям. Особые мучения предназначены убийцам, самоубийцам, женщинам, убивавшим своих детей во чреве, и ведьмам, отнимавшим молоко у чужих коров.
Отношения с иным миром составляли основу всех существующих у славян календарных и семейных обрядов и были направлены на то, чтобы поддержать эти отношения в состоянии равновесия: получить от своих умерших предков максимум пользы и минимум вреда. Эти отношения строились на том, что связь между живыми и их умершими предками не прекращается со смертью последних, а постоянно продолжается, что души покойных способны как положительно, так и отрицательно влиять на благополучие своих живых родственников. Если живые помнят о своих умерших «родителях» и выполняют необходимые обряды, души предков покровительствуют им, помогают в хозяйстве, влияют на плодовитость скота и урожай; в противном случае умершие могут выражать неудовольствие, насылая на живых несчастья, болезни, голод и пр. Суть одних обрядов заключалась в том, чтобы жертвоприношениями, ритуальными кормлениями и уважительным отношением задобрить души умерших. Смысл других ритуалов состоял в том, чтобы с помощью оберегов и магических действий охранить себя от всегда опасного влияния мира мертвых. Поэтому отношения с мертвыми предками всегда строились на двойственной основе: их почитали как своих кровных родственников, принадлежащих к одной семье, к единому роду, и ждали в ответ покровительства, но одновременно боялись их как мертвецов и старались не нарушать без надобности опасной фани, отделяющей живых от мертвых. О том, что умершие могут возвращаться с «того» света и вредить живым, было хорошо известно в Древней Руси. В древнерусской летописи за 1092 год сообщалось, что в этом году в Полоцке местные жители были избиты мертвецами,
которые явились в город в виде неуловимых для взора привидений (Полное 1, 92).
Сразу же после смерти кого-либо из домочадцев вместе с заботами о его посмертном благополучии появлялись и другие заботы, направленные на то, чтобы покойник не навредил живым. Согласно народным верованиям, уходящий на «тот» свет покойник, особенно если это хозяин дома, может забрать, или, как говорят в народе, «утянуть» за собой свое хозяйство и весь скот. В результате чего в доме будут болеть и часто умирать люди, хозяйство разрушится, а скотина будет дохнуть и переведется. Как говорится в русской пословице, «покойник у ворот не стоит, а свое возьмет». Чтобы покойник не «увел» за собой весь скот и хозяйство, считалось необходимым выделить ему его «долю» — заколоть какое либо животное — барана, поросенка, ягненка. Это животное съедалось за поминальной трапезой, а кости собирались и закапывались в землю где-нибудь в пределах усадьбы. Это животное считалось жертвой умершему. На Русском Севере «долю» покойника клали ему в фоб в виде ковриги хлеба: «Хлеб клали покойнику в гроб под левую лопатку. Правой-то рукой он крестится, так под левую клали, и говорили: „Вот тебе доля, вот тебе половина, не обижай нас, сирот". Три раза. Если вот так не положат, так говорят: „Мертвый у угла не стоит, а свое возьмет". Тогда то корова не придет с пастбища, то какое-нибудь несчастье будет» (Тихманьга каргопол. арх., АА).
Чтобы с остальными домашними животными ничего не случилось, им сообщали о смерти хозяина, подчеркивая, что их хозяин умер, но они должны не печалиться об умершем, а привыкать к новому хозяину, у которого им будет так же хорошо, как и у старого. В качестве оберега от смерти в день похорон на шеи или на рога скоту повязывали красные ленточки, а двери хлева держали запертыми, чтобы покойник не забрал скотину с собой. Долю покойнику могли отдавать деньгами.
Неправильное поведение живых сказывается на благополучии мертвых на «том» свете, поскольку там души сохраняют все свойства телесных существ — они едят, пьют, нуждаются в одежде, испытывают радость и страдания. Полагают, что души приходят в зафобный мир в той одежде, в какой были похоронены, поэтому при похоронах необходимо следить за тем, чтобы одежда покойного соответствовала пофебальной норме, иначе на «том» свете он будет испытывать неудобства: ребенок, похороненный не подпоясанным, не сможет вместе с другими детьми собирать в райском саду яблоки за пазуху — они будут у него проваливаться; девушке, которую похоронили в неудобных туфлях, будет тяжело ходить, и т. д. Такие покойники будут являться к живым во сне с просьбой переслать им необходимый предмет. В этом случае нужно пойти на чьи-нибудь похороны
и попросить разрешения положить эту вещь в гроб к другому покойнику — явившись на «тот» свет, он передаст ее тому, кто об этом просил. Женщине, похоронившей мужа без ремня, он явился во сне и сказал: «Все хорошо, но только штаны у меня сваливаются». Женщина узнала, где поблизости похороны, пришла туда и положила в гроб ремень для своего мужа. В полесской былинке умершая дочь страдает на «том» свете из-за неудобных туфель.
Повсеместно распространено поверье, что если сильно плакать по умершему, ему будет тяжело на том свете, ему придется лежать в могиле, наполненной слезами. Поэтому запрещалось плакать по покойнику после того, как фоб опустили в могилу. Особенно нельзя плакать матери по ребенку, потому что ее слезы жгут его за фобом и не дают успокоиться его душе.
Считалось, что одна из основных обязанностей живых по отношению к душам «родителей» — их кормление и поминовение. У восточных славян традиционными поминальными блюдами являются кутья (иначе — коливо, канун) — вареный ячмень или пшеница, смешанные с разведенным водой медом, блины, кисель, блины и яичница. Основной напиток — подслащенное медом пиво или брага. Кормление души начинается в первые же дни после смерти человека, когда до сорокового дня для души оставляли воду, мед и хлеб на подоконнике, а на сороковой день хозяйка пекла блины, которые у восточных славян издавна считались поминальной пищей, и первый еще горячий блин, помазав медом, клала на окно — для души. Для нее же на поминках предназначалась первая ложка каждого блюда, а также первый стакан воды, который выливали на угол стола. У всех славян большое значение в ритуалах, связанных с культом мертвых, имело выделение первого куска, первой ложки, первого блина как жертвенной доли для душ предков. Например, при выпечке хлеба в чешских селах хозяйки отрывали кусок теста от первой раскатанной буханки и бросали в огонь, говоря, что это дается душечкам. Так же поступали в восточной Словакии на святках: перед рождественским ужином бросали в печь ломоть от первой буханки хлеба для умерших родственников.
Поминальный обед, на который приглашались родственники, знакомые и соседи покойного, устраивали вдень похорон, на девятый и на сороковой день после смерти. Если не устроить поминки, покойник на том свете будет голодным и напомнит о себе. Ср. полесскую быличку на эту тему: «Это бывало, что покойники во сне являлись. Как покойники снятся, так поминки просят. Поминать надо. Например, перед Троицкой субботой мне мать снилась: „Нюра, я очень хочу пара!" А пар, он из брюквы, которую тушат на печке. Пар выпарят — вкусная брюква. Ну вот она мне и говорит: „Я очень хочу со своим хлебом этого пара". Я выпарила и носила на могилу» (ПА).
После сорокового дня поминки устраивали через год, а потом покойника поминали уже вместе с остальными «родителями» в дни всеобщего, или, как их принято называть, вселенского поминовения. После годовщины со дня смерти покойник включался в общий круг умерших, терял имя, возраст, индивидуальность и становился одним из «родителей», «дедов», «душечек».
В народе верили, что «материальное благополучие» души на том свете во многом зависит от живых родственников — если они в положенные дни поминают своих умерших предков, устраивают в их честь трапезы, приносят в церковь пожертвования, оставляют на могилах еду, раздают милостыню нищим за упокой души, то такие души на «том» свете ни в чем не нуждаются. Считается, что все, розданное в виде милостыни нищим, сразу же поступает во владение умершим предкам. Когда живые родственники вынимают за «родителей» просфору в церкви, глаза покойников видят свет. Отслуженная в субботу заупокойная панихида освобождает души мертвых из загробного мира вплоть до окончания воскресной службы. Если родственники забывают поминать своих «родителей», или «дедов», не раздают подаяний и не жертвуют в церковь, то такие забытые души страдают от голода и недостатка одежды. Сами за себя души умерших молиться не могут — они молятся только за нас в то время, когда мы поминаем их, и по их молитвам прощаются многие наши грехи. Так устанавливается тесная связь между миром живых и миром мертвых. Как говорят в народе: «Мы за них молимся, а они за нас. Ни им без нас, ни нам без них нельзя быть».
Наименее опасными и наиболее желательными являются такие контакты с умершими, когда их временное появление на земле происходит с ведома, а часто и по приглашению их живых родственников и, следовательно, контролируется живыми с помощью оберегов и ритуалов. Такое посещение происходит во время поминальных дней, когда полагалось ухаживать за «гостями» из иного мира: кормить покойников, топить для них баню, а также согревать их с помощью специально разведенных костров. После окончания поминального периода умершие снова выпроваживались в загробный мир.
У восточных славян народная традиция поминовения всех умерших лишь частично совпадает с днями вселенского поминовения, установленными православной церковью, а именно: субботой мясопустной недели (масленицы), субботами второй, третьей и четвертой недели Великого поста, вторником Фоминой недели (второй недели после Пасхи), называемым в народе Радуницей, субботой накануне Троицы и Димитриевской субботой — перед днем Димитрия Солунского. Помимо официально установленных церковью дней поминовения, в славянской традиции существовали собственно народные даты, связанные с культом покойников. Такими днями
были, в частности, Великий четверг (четверг на Страстной неделе), Семик — седьмой четверг после Пасхи, а также период святок — дни от Рождества до Крещения. Разница между церковными и народными датами поминовения свидетельствует о существовании у славян в дохристианский период собственных представлений о временных периодах, когда происходит общение живых и мертвых. Чтобы понять логику этих представлений, необходимо знать, какой, по мнению древних славян, была граница, отделяющая «тот» и этот свет, и в какие моменты она открывалась.
Хотя между «тем» и этим светом пролегает невидимая, но ощутимая для каждого граница, которая в обычное время не позволяет существам потустороннего мира проникать в мир живых, а живым посещать «тот» свет, все же общение между мирами возможно, а в некоторых случаях желательно и необходимо, хотя всегда более или менее опасно. Существуют время и место, когда граница между мирами открыта, и души умерших, а также иномирные существа по определенным путям могут свободно проникать в «наш» мир, а живые люди при особых условиях посещать «тот» свет. Легче всего эта граница открывается на различных рубежах, стыках, поворотных точках, как временных, так и пространственных. В пространстве роль «входных отверстий», через которые осуществляется контакт между «тем» и этим светом, играют различные естественные и созданные человеком границы: пороги и окна дома, печная труба, ворота, межи полей, границы между селами и под, а также водоемы (особенно омуты и водовороты) и деревья.
Что касается времени, то здесь такими рубежами в сутках являются полдень и полночь, а в году периоды зимнего и летнего солнцестояний и, в меньшей степени, весеннего и осеннего равноденствий. По мнению древних славян, именно на эти «переломные» периоды приходится наибольшее число контактов с потусторонним миром, потому что в это время открыты границы между мирами, и души умерших на время возвращаются на землю. После принятия христианства четыре момента в году, когда души мертвых могут приходить в мир живых, совпали с важными датами православного календаря и частично изменились под их влиянием. Период зимнего солнцестояния совпал с христианскими святками — днями от Рождества до Крещения; период летнего солнцестояния «наложился» на праздники Троицы и Рождества Иоанна Крестителя (больше известного в народе под названием Ивана Купалы). Период весеннего равноденствия, когда и древности происходила встреча весны, стал ассоциироваться с празднованием масленицы, совместившей в себе языческое и христианское начала, а также другими важными весенними датами христианского календаря — Великим четвергом, Фоминой неделей и Семиком. Период осеннего равноденствия,
который знаменовал временную смерть природы и наступление «темного» времени года, совпал с Димитриевской субботой.
Таким образом, земной год как бы уподоблялся загробному дню: весенние поминки в некоторых областях восточного славянства назывались завтраком по «родителям», летние — обедом по «родителям», осенние — ужином, а зимние — полдником по «родителям». С точки зрения древних славян, жизненный цикл в потустороннем мире продолжался после смерти и сливался с природным круговоротом. Недаром природные явления часто ассоциировались с деятельностью умерших — если посреди зимы вдруг наступала оттепель, говорили, что это «родители вздохнули».
Исследования славянских календарных обрядов показали, что святочные ряженые, которые с Рождества до Крещения с пением колядок обходили дома, воплощают народные представления о «родителях», приходящих в этот период в дома своих живых родственников. Об этом свидетельствует сам вид ряженых, подчеркивавший их «иномирную» природу — рваная одежда, бороды из мочалы, закрытые масками или запачканные сажей лица, тулупы, вывернутые шерстью наружу, искусственная хромота, горбы из соломы. Ряженые входили в дом и объявляли, что они пришли издалека — «из-под самого рая» и проделали трудный путь, преодолевая водные преграды — переплывая моря, мутные реки и переходя мосты. Они добавляли, что они достигли своей цели поздней ночью, ровно в полночь, после этого пути одежда у них промокла, башмаки истоптались, ноги замерзли. Ряженые просили себе пирогов, лепешек и калачей, взамен обещая хозяину хороший приплод скота и богатый урожай. Тем же, кто не хотел их одаривать, колядники угрожали забрать у них корову и самих хозяев увести с собой — в темную ночь. В некоторых текстах белорусских колядок прямо говорится, что тех, кто колядует, «прислали деды по блины», т. е. что все эти дары колядники собирают.не для себя, а для «дедов», «родителей». Все перечисленные мотивы святочного колядования свидетельствуют о том, что в древнем обычае обходов дворов ряжеными сохраняются представления о приходе в этот период на землю душ мертвых (Виноградова 1982, 136-189).
Летний период посещения душами мертвых земли связан у восточных славян с Троицким и купальским праздниками и связаны с периодом цветения злаков и растений. При этом деревья и растения представлялись одновременно и воплощением душ умерших, и местом их нахождения на земле. В частности, считается, что на ветках берез и других деревьев, которые принято на Троицу приносить в дом, располагаются души умерших, посещающие в этот период своих живых родственников. После окончания праздника ветви необходимо вынести из дома, чтобы дать возможность душам
вернуться в свой мир. Согласно одной былинке, хозяйка, вынеся из дома Троицкую зелень, забыла в углу одну ветку, поэтому душа одного из предков не смогла возвратиться на «тот» свет и вынуждена была сидеть на этой ветке весь год до следующей Троицы (Виноградова 1986, 126-127).
Святочный и Троицкий периоды объединяются одним и тем же набором запретов на домашнюю работу — шитье, прядение, чесание шерсти и обработку пеньки, стирку, подметание и мытье пола, побелку печей, рубку дров, выгребание золы из печки. Соблюдение этих запретов необходимо для того, чтобы не потревожить и не обидеть души, которые в эти дни незримо присутствуют в доме среди живых, а главное — чтобы грязью и золой не засорить им глаза, не колоть им глаза веретеном, не замазать глиной. Представления о том, что работа в ритуально запрещенное время, особенно прядение, изготовление основы для полотна и стирка отрицательно отражается на покойниках, широко распространено у восточных славян. Считалось, что кто шьет в поминальные дни — тот колет покойникам глаза, кто в эти дни белит хату — замазывает покойникам глаза, кто стирает и бьет вальком белье, тот бьет умерших, из-за тех, кто изготовляет в эти дни основу для полотна, дети, умершие некрещеными, не видят белого света. Верили также, что отходы, образующиеся при вычесывании шерсти и обработке конопли, в эти дни летят прямо в глаза мертвым (Толстой 1995, 185-205).
У славян поминовение покойников существовало в форме двух разных обрядов: на кладбище, когда живые как бы приходили в гости к мертвым и устраивали угощение на территории, принадлежащей мертвым, и в доме, когда, наоборот, «душечки» из своего загробного мира приходили к живым. Первая форма, по мнению ученых, соотносится с древнейшим славянским обрядом тризны — языческими поминками по покойному, сопровождавшимися обильным пиршеством, возлияниями, состязаниями, играми, переходящими в неистовое веселье. Поминальные обряды, связанные с этой традицией, приурочивались к поздней весне и лету (Радунице, Купальскому и Троицкому праздникам) и дневному времени суток. Эти обряды предназначались для поминовения всех покойников и отличались бурным характером поведения участников («до полудня плачут, после полудня скачут»), неумеренным пьянством, кулачными боями, обливанием друг друга водой и под. В таких поминальных обрядах принимала участие вся община. По словам Ивана Грозного, «в Троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на жальниках (т. е. на кладбищах) и плачутся по фобам умерших с великим воплем. И когда скоморохи начнут ифать во всякие бесовские игры и они, перестав плакать, начнут скакать, и плясать, и в ладони
бить, и песни сатанинские петь, на тех же жальниках, обманщики и мошенники».
Известны свидетельства о поминовении покойников всей Москвой. Одним из элементов таких коллективных поминок обычно была панихида, поэтому в празднестве участвовал и священник (Зеленин 1995, 136-137). Другая форма поминовения соотносится с осенне-зимним периодом (Дмитриевская суббота и святки) и Великим постом, совершается дома, в кругу семьи обычно по вечерам и ночью, носит камерный характер, сопровождается тишиной и молчанием и предназначена только для «своих» умерших (Седакова 1979, 22). Согласно русской пословице, «Покойнички на Русь Дмитриев день ведут — живых блюдут».
Считается, что в дни всеобщего поминовения (у русских такие дни называются родительскими, а у белорусов и украинцев — дедами) души покойников приходят каждые в свои дома и участвуют в общей трапезе вместе с живыми. Поэтому в эти дни на стол кладут несколько лишних ложек — для «душечек» по количеству умерших в семье.
Иногда полагают, что души за поминальной трапезой едят теми же ложками, что и живые, незримо располагаясь у них за плечами. Поэтому во время еды ужинающие должны время от времени класть свои ложки на стол, чтобы дать возможность душам поесть. На стол выливают стакан водки — «для душечек». Блюда ставят на стол в нечетном количестве, и от каждого блюда все присутствующие отливают или откладывают по одной ложке в особую миску, которую оставляют на окне на всю ночь. В некоторых местах принято думать, что души умерших родственников приходят ужинать ночью, после трапезы живых, — в эти ночи посуду и остатки еды не убирают со стола, для того, чтобы души могли насытиться. Души умерших нужно приглашать к поминальному столу, зовя их в трубу или через окно: «Деду, иди к обеду!» или: «Вся умершая родня — сколько вас есть — приходите ужинать!» Часто приглашали и те души, у которых не осталось живых родственников: «У кого нет родни, приходите ко мне!» После завершения трапезы души нужно выпроводить из дома, чтобы они вернулись к себе на «тот» свет и не мешали живым. У белорусов все после ужина вставали и говорили: «Деды святые, вы ели и пили, идите же теперь к себе». Иногда хозяин дома открывал окна и двери и, выгоняя души предков, как мух, говорил: «Кыш, душечки, кыш, большие через дверь, маленькие через окно» (Богданович 1895, 11).
На Русском Севере хозяйка, приготовив поминальный ужин, открывала двери, выходила во двор встречать невидимых гостей. Предполагалось, что душам пришлось преодолеть длинный путь, чтобы добраться до живых, поэтому им говорили: «Вы устали, родные, покушайте чего-нибудь... Вы озябли — погрейтесь». Последним
поминальным кушаньем был кисель. Перед его подачей на стол пели «Вечную память», а потом хозяин выпускал через окно холст, на котором при похоронах гроб опускают в могилу, и говорил невидимым душам: «Теперь пора бы вам и домой, да ножки у вас устали — не близко ведь было идти. Вот тут помягче — ступайте с Богом».
Души приходят обедать незримо для живых, слышен лишь тихий шепот или шелест, но при определенных условиях человек может увидеть трапезу своих умерших предков, забравшись ночью на печь и посмотрев в комнату через хомут. Сидя за поминальной трапезой, души умерших рассказывают друг другу, кто из их живых родственников умрет в ближайшее время, а также предсказывают различные события, которые должны произойти в ближайшем будущем в этой семье. Существуют многочисленные былички о том, как некоторые люди, выполнив эти условия, смогли увидеть души, которые имели вид родственников, какими они были при жизни.
В одной из быличек парень, спрятавшись на печи в поминальную ночь и наблюдая за душами, случайно уронил горшок. Потревоженные души, выбежав из-за стола и не окончив ужин, быстро удалились через окна и двери. Согласно другой быличке, потревоженные души могут жестоко расправиться с тем, кто дерзнул за ними подглядывать.
Души предков, не накормленные родственниками, уходят из своих домов обиженными и жалуются товарищам. Души умерших могут почувствовать себя оскорбленными и уйти из-за стола и в том случае, если хозяева нарушат правила поведения и сделают что-то, что не понравится душам, например, будут ругаться во время приготовления поминальной трапезы или оботрут грязным фартуком хлеб, испеченный для поминовения умерших.
Кроме кормления, у восточных славян существовал древний обычай греть покойников — возжигать ритуальные костры, чтобы души могли обогреться возле них. В разных частях восточнославянской традиции этот обычай назывался «греть родителей», «родителям поминки греть», «греть ножки покойникам», «греть деда», «греть души на небе», «чтоб душечки могли обогреться» (Зеленин 1994, 164—178). Обычай этот, существовавший еще на рубеже XLX-XX вв., осуждался древнерусскими книжниками. В «Слове св. Григория» (по списку XVI в.), где осуждались разные «сатанинские дела», говорилось: «и мусор у ворот жгут в Великий четверг, говоря, что у этого огня душа приходит обогреваться» (Агапкина, Виноградова 1995, 543-544). Этот же обычай осуждался в «Стоглаве», в 41 главе которого говорится: «В Великий четверток солому палят и кличут мертвых». Позднее обычай обогревания родителей состоял в том, что на Рождество, Новой год и Крещение, а иногда во вторник Фоминой недели (т. е. на Радуницу) хозяин сгребал во дворе мусор,
накладывал сверху солому (нередко смешанную с навозом) посреди двора, в воротах или на огороде, добавлял туда немного зерна и ладана и зажигал. При этом он клал три поклона и говорил: «Ты, святой ладанок и серенький дымок, несись на небо, поклонись там моим родителям, расскажи, как все мы здесь поживаем» (Зеленин 1994, 164). В других случаях полагали, что «душеньки» сами приходят с «того» света, чтобы погреться возле костров. «Обогревание» душ иногда совершалось на второй или третий день после похорон, когда сжигались стружки от фоба и когда душа покойника приходила греться. На Русском Севере в один из святочных вечеров было принято жарко растапливать печь, чтобы предки могли здесь обофеться. Обычай согревания покойников ритуальными кострами был известен также болгарам, сербам и полякам. В XV в. польский проповедник Михал из Яновца порицал своих прихожан за то, что они разводят костры в Великий четверг, полагая, будто души предков приходят сюда греться. Некоторые современные исследователи связывают обычай «феть покойников» с обрядом трупосожжения, первоначально принятым у древних славян (Агапкина, Винофадова, 1995, 543).
В древнерусских источниках XIV—XVII вв. осуждался не только обычай обофевания душ покойников, но и омовения их, «моление навьям (т. е. мертвым) в бане». В древнерусском переводе «Слова Иоанна Златоуста» осуждаются те, кто кладет еду бесам и «на печь льюще в бане, мыться им велит, покрывало и полотенце вешая им в бане». Этот обычай существовал еще в XIX в. В Великий четверг, накануне Троицы или в понедельник Фоминой недели для умерших родственников топили баню. Иногда это делалось на сороковой день после смерти, тогда для умершего оставляли на окне одежду, а на полке — новый веник и мыло. В бане фели воду, оставляли полотенца, обрядовый хлеб и, кланяясь, приглашали души умерших помыться. На следующее утро по следам, оставшимся на рассыпанном пепле, заключали, приходили ли мертвые мыться.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
АА — Архангельский архив, хранящийся в отделе этнолингвистики и фольклора
Института славяноведения РАН. Агапкина, Винофадова 1995 — Агапкина Т. А., Виноградова Л. Н. «Греть покойников» // Славянские древности. Этнолингвистический словарь. М., 1995. Т. 1. Анучин 1890 — АнучинД. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда // Древности. Труды имп. Московского археологического общества. М.. 1890. Т. 14.
Афанасьев 3 — Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1994. Т. 3.
Барсов 1872 — Барсов Е. В. Причитания Северного края. М., 1872. Ч. 1.
Безлай 1976 — Безлай Ф. Немецкое Himmelreich и славянское "irijb, vyrijb // Советское славяноведение. 1976. № 5.
Бессонов 2 — Бессонов П. А. Калеки перехожие. Сборник стихов и исследований. М., 1862. Т. 2.
Богданович 1895 — Богданович А. Е. Пережитки древнего миросозерцания у белорусов. Гродно, 1895.
Булашов 1993 — Булашов Г. Украшський народ у своУх легендах, релтйних поглядах та вфуваннях. Кит, 1993.
Виноградова 1982 — Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. М., 1982.
Виноградова 1986 — Виноградова Л. Н. Мифологический аспект полесской «русальной» традиции // Славянский и балканский фольклор. М., 1986.
Зеленин 1994 — Зеленин Д. К. Народный обычай «греть покойников» // Зеленин Д. К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре 1901 — 1913 гг. М., 1994.
Зеленин 1995 — Зеленин Д. К. Очерки русской мифологии. М., 1995.
ПА — Полесский архив, хранящийся в отделе этнолингвистики и фольклора Института славяноведения РАН.
Пахавант 1986 — Пахаванш, памщк1, галашэнж. Мшск, 1986.
Полное 1 — Полное собрание русских летописей. СПб., 1841. Т. 1.
Седакова 1979 — Седакова О. А. Поминальные дни и статья Д. К. Зеленина «Древнерусский языческий культ „заложных" покойников» // Проблемы славянской этнографии. J1., 1979.
Соболев 1999 — Соболев А. Н. Мифология славян. Загробный мир по древнерусским представлениям (литературно-исторический опыт исследования древнерусского народного миросозерцания). СПб., 1999.
Соколовы 1915 — Соколов Б., Соколов Ю. Сказки и песни Белозерского края. М., 1915.
Тихонравов 2 — Тихонравов Н. Памятники отреченной русской литературы. СПб., 1863. Т. 2.
Толстой 1990 — Толстой Н. И. Переворачивание предметов в славянском погребальном обряде // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. М., 1990.
Толстой 1995 — Толстой Н. И. Глаза и зрение покойников // Толстой Н. И. Язык и народная культура. М., 1995.
Успенский 1982 — Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982.
Черепанова 1996 — Черепанова О. А. Мифологические рассказы и легенды Русского Севера. СПб., 1996.
Якушкин 1859 — Русские народные песни, собранные П. И. Якушкиным // Летописи русской литературы и древности, издаваемые Н. Тихонравовым. М., 1859. Кн. 2.
