CC BY
22
© 2009
О.Р. Николаев
ПРАЗДНИЧНЫЙ ДИСКУРС НАРОДНОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
(на материале фронтовых писем Второй мировой войны)
Материалы народной письменности практически не использовались исследователями как историко-этнографический источник, а если и привлекались, то в дополнение к устным материалам и исключительно в аспекте фактографической информации. При этом праздничная топика присутствует практически во всех формах и видах народной письменности: частной переписке, повседневных записных книжках, дневниках, жизнеописаниях, альбомах и даже граффити. И. А. Разумова, выстраивая типологию письменных традиций современной семьи, выделяет особую область «праздничной словесности» (песни-переделки, стихотворные поздравления, «стенгазеты» и т.д.)1. Целесообразна постановка вопроса о специфике праздничного дискурса народной письменности и наивной литературы: топике, формульности, моделях построения текста.
В данной статье в качестве материала исследования избраны фронтовые письма 1941—1945 гг. Для миллионов людей Вторая мировая война изменила вместе с привычным укладом жизни и специфику повседневной коммуникации. Одной из особенностей военного времени стала удивительная по своим масштабам эпистолярная активность — писали все, даже тот, кто ни разу до этого не держал карандаша или ручки в руках. Письма, фотографии, посылки как единственный вид связи с близкими и родными людьми играли огромную роль в жизни любого фронтовика2.
С другой стороны, во время войны в Советском Союзе была введена крайне жесткая почтовая цензура. Содержание писем с фронта тщательно проверялось и контролировалось военными цензорами. Советские письма Второй мировой (например, по сравнению с письмами русских солдат Первой мировой войны) кажутся полностью лишенными информации. В них выработался свой эпистолярный этикет, сочетающий старую крестьянскую и новую советскую традиции: многочисленные приветы («горячие», «сердечные», «пламенные», «боевые», «красноармейские»); пожелания и поклоны; клишированные приветствия и прощания; формулы, обобщённо передающие состояние («пока жив-здоров, что будет дальше, неизвестно»).
В эпистолярную топику военного времени входят и «праздники», представленные в широком дискурсивном диапазоне: от кратких поздравлений до подробных описаний и, крайне редко, нарративов. Специфика фронтового эпистолярного дискурса (с его подцензурностью и формульностью) подчиняет себе и праздничную топику. На фоне дневников военного времени, дающих зачастую полноценную этнографическую информацию (с бытовыми и ритуальными подробностями, праздничными коллизиями и «историями», личной рефлекси-ей)3, фронтовые письма (в их массовом изводе) кажутся лишенными информации и стереотипными, на первый взгляд, одинаковыми. Как и в целом эписто-
лярное наследие Второй мировой войны, фронтовой праздничный дискурс нуждается в герменевтическом прочтении, призванном не только «открыть» личные смыслы в безликой стереотипии, но и извлечь этнографическую информацию.
Материалом исследования стали 558 фронтовых писем. Вряд ли подобную подборку можно считать в полной мере статистически репрезентативной, но для дискурсивного анализа эпистолярных текстов Второй мировой войны существует серьезные препятствия. Несмотря на высокий ценностный статус фронтовых писем и большое количество публикаций (в каждом регионе России был издан подобный сборник и не один), они продолжают быть «закрытым» предметом исследования. Практически во всех изданиях тексты подвергались жесткому отбору (в советское время — идеологическому, позже — литературному) и обязательному редактированию. В сам процесс расшифровки писем на этапе архивного и музейного хранения вторгается редактура, поэтому тексты, представленные в музейных экспозициях и на выставках, чаще всего уже не являются адекватными.
В целях соблюдения необходимых условий герменевтического анализа я использовал 222 письма, расшифрованных лично [Фронтовые письма 2005; Народный архив] и 336 писем, помещенных на Интернет-сайте «Книга Памяти "Фронтовые письма". Тверская область. Уникальные документы времен Великой отечественной войны 1941-1945 гг.» [Тверские письма]. Материалы тверского корпуса писем вполне вызывают доверие: при подготовке текстов к публикации не использовался отбор, редактирование проведено в щадящем режиме (только на техническом уровне).
Понимая актуальность задачи построения типологических моделей праздничного дискурса военного времени, я на первом этапе исследования ограничился методикой герменевтических комментариев к «праздничным» фрагментам эпистолярных текстов. В данном случае считаю это оправданным — важно было показать разнообразие дискурсивных воплощений праздничной топики с сохранением индивидуальной специфики эпистолярных текстов.
1. 7 ноября
День Великой Октябрьской социалистической революции — главная идеологическая веха социалистического календаря. Естественно, что во время Великой Отечественной войны идеологический потенциал праздника был полностью задействован: праздничные выпуски газет, митинги, политинформации и т.д. 7 ноября 1941 года состоялся знаменитый парад на Красной площади с прозвучавшей на нем речью Сталина. Имея конкретные пропагандистские задачи, парад в самый тяжелый момент войны определял идеологические функции праздника 7 ноября на все последующие военные годы.
Печатные издания отражали официальную ипостась праздника, народная письменность отразила многообразие вариантов его восприятия конкретными людьми. Так, например, в дневнике красноармейца С. Ф. Путякова есть отклик на речь Сталина во время парада 7 ноября 1941 года; текст речи транслировался по радио для фронтовиков на следующий день: «Сегодня слушал передачу для нас. Передавали текст речи Сталина на параде 7-го ноября. Речи, к чему они.
Нужны срочные действия. Решительные и умелые действия сейчас могут решить судьбу нашего народа. Речь, вяло призывающая к действию, мало дает. Нет, народ наш давно действует и действует так, как следует, но не так действуют руководители. Интересный подведен итог войны. Отмечено, что будто мы в лучшем положении. Наши потери меньше. Я в этом сомневаюсь, но ручаться нельзя. Безусловно, и фашисты потеряли много. Интересно еще то, что причина успехов фашистских указана только та, что нет другого фронта и что у них больше вооружений. Не хватило смелости сознаться, что у нас внутри есть более веские причины. Не сказал, что фашистский шпионаж сильнее нашего. Вообще, я со своей стороны могу сказать и сказал бы Сталину его словами, он когда-то говорил: «Нет плохих предприятий и организаций — есть плохие руководители». Точно так же нет плохих государств и народов, есть плохие руководители. Наш народ — это гордость против всех народов» (С. Ф. Путяков: запись в дневнике от 8 ноября 1941)4,5.
В эпистолярных текстах, по причинам цензуры, найти подобный отклик на праздничную идеологическую пропаганду невозможно. Во фронтовых письмах, тем не менее, складывается свой особый образ главного советского праздника и особый праздничный дискурс. Наиболее идеологизированный его извод можно найти в официальных письмах, написанных командованием воинских частей семьям самых доблестных и идеологически подкованных (обязательно!) бойцов: «Привет с фронта Добрый день Мария Ивановна и Ваши дети Поздравляем Вас с 26 ой годовщиной Октябрьской революции и желаем Вам самых наилучьших успехов в роботе Мария Ивановна сообщаем Вам что в нашем подразделений служит Ваш муж Николай Михайлович он у нас снайпер, это такая боевая специальность котор <нрзб.> чем конечно и владеет Ваш муж. На его боевом счету 74 уничтоженых гада, которые не топчут своим грязным сапогом нашей земли. У Вашего мужа расчет точный — <вот так и не стало> одного гада. На груди его украшает медаль «За Отвагу» и пода<ли> к награде орденом Красной Звезды. Ваш муж не только боевой товарищ но и не плохой агитатор подразделения где пользуется большим авторитетом подразделений. Поздравляя с праздником мы <командиры> и бойцы заверяем6 что впр<едь> врага бить будем еще сильнее. Чтоб помнили они Росия не была подпятой у немца и не будет.
С боевым приветом к Вам
6.11.43 г. Лейтен. Подпись: Макар<ов>» (письмо М. И. Коголкиной: от 6 ноября 1943)7.
Пропагандистская конструкция подобных поздравлений видна отчетливо: поздравление с праздником и пожелания — перечисление боевых заслуг мужа — отмеченность этих заслуг государственными наградами — политическая подкованность бойца («не плохой агитатор подразделения») — завере-ние-«клятва»: «врага бить будем еще сильнее».
Эпистолярное пространство неофициальных, частных писем оказывается полем пересечений различных дискурсивных практик и стоящих за ними культурных традиций.
1.1. «Здравствуй, мама. С приветом вам ваш сын Ваня. Мама, разрешите поздравить вас с праздником 7-ого Ноября, с 26-ой годовщиной Октябрьской социалистической революции. Пару слов о себе. Я пока живу, все по-старому...
Здоровье прекрасное. Ну, вот у меня пока все, что и хотел сообщить (Иван: без
о
даты)8.
* Типичное письмо-весточка (приведено целиком), полностью состоящее из эпистолярных формул с добавлением поздравления с праздником. Можно сказать, что в данном случае 7 ноября — повод послать матери «весточку». Оборот «разрешите поздравить» автор позаимствовал из официального советского праздничного дискурса, так же, как и полное наименование праздника.
1.2. «Лена! Сегодня получил долгожданное письмо писанное тобой в день 27й годовщины Октября <...>. Радуюсь, что хорошо провели праздник. У нас он был несколько необычным, но ничего, тоже выпили по 100 гр. да попробовали фрицевской козлятины» (С. С. Матвейчик: от 29 ноября 1944)9.
* Праздник — это повод и послать письма на фронт («письмо писанное тобой в день 27й годовщины Октября»). К сожалению, тыловых писем военного времени сохранилось крайне немного: они «погибали» вместе с бойцами; после войны хранились не столь бережно, как фронтовые. Вполне возможно, что в письмах из тыла гораздо больше встречалось описаний праздников. «Хорошо провели праздник»10 — формула традиционного праздничного дискурса, хорошо известная по устным практикам. Она может быть развернута и в подробное описание, и существовать в редуцированном виде. Что было в письме жены С.С. Матвейчика неизвестно: оценил ли он формулой подробный рассказ или откликнулся формулой на формулу? Типично для фронтовых писем противопоставление «праздник в тылу — праздник на фронте», здесь оно передано эпитетом «необычный». Краткое описание фронтового праздника и возникает в модальности доказательства, что это тоже был праздник; «но ничего, тоже.». Как положено для праздника, «выпили и закусили», отличие в том, что выпивка предстает в формульном обличье «фронтовых ста грамм», а закуска — трофейная.
1.3. «Праздник 7.11.44 провел неважно. Веселились кто как мог. Но понятно, какое веселье в лесу, в землянках, да к тому же в дождливую погоду. Только на другой день посмотрели кино» (М. С. Ситников: от 15 ноября 1944)11.
* Антоним формулы «хорошо провели праздник» М. С. Ситников создает, используя характерное словечко из интеллигентского просторечия: «неважно». Крестьянин в этом случае скорее бы ограничился оборотом: «не очень хорошо». Мотив «веселья» входит в семантическое поле «праздника». Согласно традиционному праздничному императиву, «веселье» должно быть общим, коллективным. На фронте (вопреки ритуальному правилу) — «веселились кто как мог». Нарушены и обязательные условия праздничной среды: не в социальном пространстве — а «в лесу», не в домах или на улицах, а «в землянках». «Дождливая погода» завершает этот ряд атрибутов «инаковости», «непраздничности». Организационные («культпросветовские») возможности, несмотря на высокий официальный статус праздника, тоже используются «только на другой день» — «посмотрели кино».
2.1 мая
1 мая — день Международной солидарности трудящихся — вторая опорная точка социалистического календаря. Меньшая идеологизированность 1-го Мая
по сравнению с 7-м Ноября, приуроченность праздника к весеннему времени делали его более освоенным в массовой традиции. Очевидно, в связи с этим и во фронтовых письмах 1-е мая описывается охотнее и подробнее.
2.1. «Здравствуйте, папа, мама, Надя. Шлю вам привет и желаю вам доброго здоровья. Поздравляю вас с праздником 1-ого Мая. <...> Как провели 1-е Мая?» (А. И. Пирожков: от 29 апреля 1943)12.
* В зачине письма совмещаются приветствие и поздравление с праздником. Характерно, что пожелания остаются в составе конструкции «шлю привет и желаю...», а не включаются в поздравительную модель «поздравляю с... Желаю» (см. выше письмо М. И. Коголкиной). Очевидно, это обусловлено недостаточной степенью освоенности официального поздравительного этикета собственно советских праздников. В более поздней традиции поздравительных открыток (1950-1970-е годы) полностью господствует модель «поздравляю с... Желаю». Эпистолярная коммуникация по поводу праздника предполагает обратную связь; интересно, что А.И. Пирожков спрашивает семью «Как провели 1-е Мая?» заранее, 29 апреля.
2.2. «Настя, я послал вам с детками на мелкие Ваши расходы немножко денег на проведение великого праздника 1-е Мая в семье 500 рублей» (С.М. Столя-
13
ров: от 22 апреля 1944) .
* Фронтовые письма изобилуют сообщениями о посылке домой денег, иногда приуроченной к празднику. Письмо Столярова обращает на себя внимание косноязычным стяжением в одном предложении разных мотивировок: «на мелкие Ваши расходы», «на проведение великого праздника 1-е Мая». Эффект усиливается за счет соседства на минимальном текстовом отрезке разных (причем, противоречивых) качественных характеристик: «мелкие», «немножко», «великого». Подобные дискурсивные детали характерны для «наивного письма», располагающегося в маргинальной зоне между разными культурными традициями.
2.3. «.во-первых, хочу сообщить о том, что пока я жив и здоров, живу хорошо. Во-вторых, я ваше письмо получил 30 апреля, в канун Всемирного праздника 1-ое Мая. Описываю, как я проводил день 1-ое Мая. Праздник был хороший, получили по 100 гр. Закуска была свинина и консервы рыбные, чай с печеньем, обед также хороший и водочки грамм 150 было, ужин тоже хороший, водочки 200 гр. Вот так проходило 1-ое Мая. 2-ой день пища была очень хорошая, также была и водка. Смотрели концерт. Проходил очень весело и хорошо с одной стороны, то второй праздник 1-е Мая в суровые дни Отечественной войны. Но будет тот праздник, когда совместно с вами будем праздновать. Тогда будет гораздо веселее. Пока писать больше нечего. Опишите, как вы провели день 1-е Мая» (С. М. Столяров: от 4 мая 1943)14.
* Несмотря на «декларативный» зачин («Описываю, как я проводил день 1-ое Мая»), Столяров явно не владеет моделью описания праздника, собственно говоря, вряд ли она и существовала в массовой письменной практике (в отличие от устной). Об этом свидетельствует сгущение «праздничных» предикатов на небольшом пространстве текста: «я проводил день 1-ое Мая», «праздник был хороший», «вот так проходило 1-ое Мая». «проходил очень весело и хорошо». Традиционную формулу «праздник провели хорошо» Столяров заменяет на
«праздник был хороший». Это можно объяснить желанием избежать тавтологии (только что было слово «проводил»), хотя вряд ли автор стилистически шлифовал текст. В любом случае при общей близости смысла, коннотации формул не совпадают. Формула «праздник провели хорошо» связана с традиционный системой представлений. Праздник существует сам по себе, для всех, возникает каждый год — он объективен, вернее, онтологичен. А вот качество его проведения зависит от нас, от субъекта. Высказывание «праздник был хороший» нетрадиционно, крестьяне так бы не сказали, поскольку праздник не может быть плохим. Может «подкачать» только его ритуальное воплощение. В ситуации оценки организованного праздника (а это уже черта городской культуры) — выражение «праздник был хороший» вполне уместно. Если, например, речь идет о новогодней елке для детей, устроенной в заводском клубе. Так что, может быть, Столяров и прав стилистически, поскольку дальше речь идет об организации праздничных обеда и ужина.
Еда и выпивка — обязательные атрибуты праздника в письмах с фронта. Непременно и еще подробнее они описываются в дневниках военного времени. Во-первых, необходимость описать праздничную еду (или ее отсутствие, или замену) возникает на фоне нехватки продовольствия во время войны (и даже голода). Во-вторых, традиционно трапеза входит в обязательный «праздничный минимум». Не случайно и рассказы о праздниках в мирное (и самое благополучное) время, тем не менее, обязательно касаются того, «что ели и что пили». В-третьих, фронтовые письма в большинстве своем адресованы самым близким людям: родителям, жене, детям. Подробное перечисление праздничных угощений — действенная форма успокоить родных, своего рода «гастрономический» вариант эпистолярных фронтовых формул «пока жив-здоров», «живу хорошо». Кстати, во фронтовых письмах часто и подробно описывается не только праздничная, но и повседневная еда: состав пайка, суточный рацион и т.д.
На фоне подробного описания «хорошей пищи» возникает и упоминание советской организованной ипостаси праздника: «смотрели концерт». Фраза «проходил очень весело и хорошо» семантически избыточна. С традиционной точки зрения, «хорошо» в отношении к празднику — это в том числе и «весело». В крестьянском речевом обиходе конструкция скорее будет выглядеть так: «проходил очень хорошо, весело». В этом случае (в постпозиции) «весело» развертывает смысл слова «хорошо».
С.М. Столяров выстраивает дискурсивную коллизию «веселья». Праздник «проходил очень весело и хорошо» только «с одной стороны», так как, с другой стороны, он становится вехой «хронологии войны», инструментом подсчета военного времени: «то второй праздник 1-е Мая в суровые дни Отечественной войны». В контексте высказывания возникает очень важный для народной письменности военного времени концепт: «праздник в непраздничные времена», — в свою очередь, порождающий концепт «праздника в будущем» — истинного, настоящего праздника после победы. Главное свойство его — «совместно с вами будем праздновать» — обеспечит и его соответствие «праздничному императиву» веселья: «Тогда будет гораздо веселее».
Интересно, что сразу после образа спрогнозированного в будущем «настоящего праздника» в тексте письма возникает традиционная эпистолярная фор-
мула завершения: «Пока писать больше нечего». В настоящем нечего описывать, если все истинное (в том числе, праздник) возможно только в будущем. Но и автор, и его адресаты находятся в ситуации, когда возможен только суррогат праздника, поэтому Столяров и просит семью описать тыловой вариант «праздника в непраздничные времена»: «Опишите, как вы провели день 1-е Мая». И, очевидно, он ждет столь же подробного рассказа о празднике, как его собственный.
2.4. «Здравствуй, дорогая мама!!!
Итак, сегодня 1-е мая. Второй май в военной обстановке без тебя. 1-е, 1942 года, пришлось встречать в Сарапуле, а сегодня на фронте.
Конечно, здесь не пришлось слушать концерт из Москвы, но отпраздновали хорошо. Выпили немного (много в Армии не пьют), смотрели «Три мушкетера», хлопали нашим ротным артистам. В общем как дома, только на войне. Было собрание, где отметили и меня как храброго за действия под Горшечной (ж.д. станция сев. Ст. Оскола). Общий балл по всем предметам у меня «хорошо». А как ты там живешь? Как провела праздник? Как здоровье вообще? Танцевала ли? Я немного вспомнил и почти весь вечер танцевал» (Ю.В. Ерошев-ский: от 1 мая 1943)15.
* Ерошевский пишет письмо не к празднику (модель поздравления) и не после праздника (модель ретроспективного описания), а в сам день 1 мая («Итак, сегодня 1-е мая»), включая написание письма (эпистолярную связь с домом) в праздничную атрибутику. Автор также ведет «хронологию войны» по праздникам: («второй май в военной обстановке без тебя»), при этом возникает целая градация сравнений: праздник дома — праздник в армии («в Сарапуле»), но, очевидно, не на фронте — праздник на фронте. Формула «отпраздновали хорошо» — вариант формулы «праздник провели хорошо». Появляется оппозиция «праздник дома — праздник на фронте» в характерной форме — все вроде бы похоже, кроме того, что — война: «В общем как дома, только на войне».
Можно выделить в праздничном дискурсе военного времени две полярные тактики. Первая — подчеркивать «инаковость», «непраздничность» фронтового праздника (см. выше 1.3). Вторая — наоборот, его «одомашнивать», выделять не отличия, а похожесть, акцентировать внимание на «мирной» его ипостаси. Ерошевский явно следует второй тактике. Именно поэтому он пишет письмо матери в сам день праздника и, судя по описанию, не только усматривает «домашние» черты, но и пытается создавать их: «Танцевала ли? Я немного вспомнил и почти весь вечер танцевал». Характерный топос праздника на фронте и форма его психологического переживания — воспоминание о празднике дома. В случае Ерошевского воспоминание превращается в воспроизведение (точнее сказать, в некий индивидуальный ритуал): он на фронте следует, очевидно, семейной традиции («почти весь вечер танцевал»). В этом контексте красноречиво звучит вопрос, обращенный к матери: «Танцевала ли?». Если и мать не нарушила праздничный обычай, то семейный праздник как бы гипотетически восстанавливается, невзирая на расстояние. Можно, вероятно, говорить об особой функции письма в этом контексте — письмо «магически» восстанавливает пространство праздника.
2.5. «Работать приходится помногу. 1-го Мая нынче прошел исключительно в
работе, вечером освободился и решил пройтись по большой дороге, погода была замечательная. Народу на дороге гуляло хотя и не столько, сколько в прошлые годы, но все же заметно было, что праздник. Молодежь, пожилые и дети были по-праздничному одеты. Все это мне напомнило сразу прошлые годы, когда мы все вместе, также одетые по-праздничному, приходили с демонстрации и весело проводили время. Да и не только эта мысль пришла мне в голову, а еще много, много других прошлых счастливых дней, недель, месяцев и лет. И так я шагал одинокий, уходя в своих раздумьях в далекое прошлое, пытаясь восстановить в своей памяти все до мельчайшей подробности, и настолько увлекся, что перестал замечать все окружающее» (Н. Агафонов: от 5 мая 1942)16.
* Письмо Агафонова — яркий пример коллизии восстановления праздника через некую сугубо индивидуальную ритуальную практику. Сам фронтовой праздник не просто другой, он изначально отсутствует: «1-го Мая нынче прошел исключительно в работе». Для Агафонова единственная возможность праздничного времяпрепровождения — прогулка: «пройтись по большой дороге». И во время прогулки он обнаруживает знаки праздника: гуляющих людей, «одетых по-праздничному». Праздничная одежда крайне редко появляется во фронтовых письмах, зачастую сам вид граждански одетых людей становится для фронтовика почти праздничным событием. Ср. например, описание прибытия в город Мурманск в одном из фронтовых писем: «Я сейчас, как ребенок. Всему рад: услышал гудок паравоза — рад, увидел поезд — рад, увидел город, дома — рад, увидел ребенка, женщину, мужчину в гражданском платье — рад. Всему, всему рад. Ведь всё это я невидал 19 месяцев. Жил в земле и еще вчера над головой моей свистели снаряды врага» (В.А. Трифонов: от 13 августа 1944)17.
Увиденные Н. Агафоновым знаки праздника порождают воспоминание о празднике в прошлые годы с характерными деталями: «мы все вместе», «одетые по-праздничному», «весело проводили время». Воспоминание о празднике порождает поток воспоминаний: «еще много, много других прошлых счастливых дней, недель, месяцев и лет». Мирное прошлое приобретает черты счастливого времени, своего рода «сплошного праздника» или точнее — «праздничных времен». Сам процесс воспоминаний — погружения в прошлое — становится личным ритуалом, уводящим от непраздничного настоящего: «настолько увлекся, что перестал замечать все окружающее».
3. Новый Год
Праздник Нового года в предвоенное время еще не имел таких масштабов всенародной любви, как в 1950-1970-е годы (да и сейчас!). Но статус самого неофициального из всех официально признанных праздников сложился уже тогда. Во время Великой отечественной войны семантический потенциал Нового года, связанный с временным переломом, «рубежом», ожиданием перемен, широко использовался в патриотической пропаганде. Так, например, одним из распространенных жанров фронтовой самодеятельной поэзии стали «новогодние» стихи. В них сложилась характерная топика: образ деда Мороза, зачастую произносящего угрозы врагу; мотив суровой русской зимы; поэтическая сводка успехов советских войск; ожидаемая в новом году окончательная победа и т.д. «Социальный заказ» на новогодние стихи выполняли и профессиональные,
18
известные поэты (И. Уткин, М. Исаковский и др.)18. Не берусь судить о степени влияния «новогодней» пропаганды на массовое сознание, но фронтовая эпистолярная традиция обнаруживает гораздо большее количество пересечений с официальным дискурсом, чем в случаях 7-го Ноября и 1-го Мая. Очевидно, это можно объяснить и меньшей идеологизированностью праздника, и использованием как в официальных, так и в неофициальных текстах дискурсивной модели «новогодних перемен».
3.1. «Дорогая и милая Катя поздравляю с Новым годом и желаю от души всем Вам здоровья и успеха в работе» (М. И. Тихонов: от 19 декабря 1942)19.
«Да милая Катя поздравляю с Новым годом желаю здоровья и успеха в работе
и Риту с Адочкой тоже поздравляю и мое новое же пожелание быть здоровыми и
20
хорошенько учиться и слушаться маму» (М. И. Тихонов: от 25 декабря 1942) .
* Поздравления Тихонова клишированы, не имеют никаких фронтовых примет; они вполне возможны и в довоенное, и в послевоенное время. Можно заметить, что для новогодних фронтовых писем в большей степени (чем для писем, посвященных «советским» праздникам) характерна модель «Поздравляю с. и желаю».
3.2. «Новогодний привет с фронта».
Добрый день, дорогая мама! Поздравляю всех вас с наступающим Новым годом! Желаю от всей души больших успехов в жизни и на трудовом фронте и их исполнения. Желаю весело и должно встретить этот победный год, который
обещает радостную встречу за одним столом вместе всех нас.
21
С Новым годом (ваш сын Ваня)» (Иван: без даты)21.
* Текст письма — полностью поздравительный: даже зачин и концовка подчиняются поздравительному этикету: «Новогодний привет с фронта», «С Новым годом (ваш сын Ваня)». В новогодних письмах отчетливо видно соблюдение традиционного императива: не поздравлять с праздником, пока он не наступил («с наступающим Новым годом!»). Для поздравлений с 7-м Ноября и 1-м Мая это не характерно. Согласно новогодней семантике «рубежности» и ожидаемых изменений в состав пожеланий включается (косвенно) пожелание победы, которая и даст возможность для «настоящего» праздника: «за одним столом вместе всех нас».
3.3. «Может, после Нового года война закончится» (Е.Д. Хозумов: от 19 ноября, без года)22.
* Среди 48 писем Е. Д. Хозумова, написанных на мансийском языке, это единственное упоминание праздника: вне поздравительного контекста, но с мотивом ожидаемой победы. Факт красноречив: традиционное сознание манси легко усвоило ритуально-магическую семантику новогодней «вехи».
3.4. «Дорогая Верусь!
Поздравляю тебя, моя милая подруга жизни, с новым 1942 г. — годом <нрзб..> наших побед. Желаю тебе и нашему будущему третьему счастья, встречи со мной и всем вместе — разгрома гитлеризма» (Д.П. Дмитриев: от 31 декабря 1941)23.
* Новый год именуется «годом <нрзб..> наших побед». Мирный праздник открывает (и «магически» обеспечивает) череду военных праздников. К стереотипному пожеланию («счастья») присоединяются типичные новогодние поже-
лания военного времени: «встречи со мной и всем вместе — разгрома гитлеризма».
3.5. «Шлю я вам всем горячий красноармейский привет и поздравляю с новым наступившим годом, который я впервые встречаю в такой обстановке» (И.Н. Балашов: от 5 января 1942)24.
* Конструкция «шлю привет... и поздравляю» — вариант модели «шлю привет и желаю». И.Н. Балашов также прибегает к приему подсчета праздников. Но если в вышеприведенных письмах авторы использовали день праздника для подсчета военных лет (С.М. Столяров, Ю.В. Ерошевский), Балашов открывает реестр «праздников непраздничного времени» (это 1942 год!). Кстати, коллекционирование праздников (память об их проведении и рассказы об этом) — особый (и широко распространенный!) тип культурной деятельности.
3.6. «Людочке к Новому году вышлю бандероль с печеньем, только вот нет времени сделать, а пачкой пошлешь, так кто-нибудь поживится, как на папин табак. Вероятно, это письмо и придет только к новому году, так разрешите поздравить с наступающим 1943 годом. Да, Валентина, я помню, как мы проводили прошлый, т.е. 1942 год, его наступление» (М.П. Никифорова: от 8 декабря 1942)25.
* Во фронтовых письмах довольно часто упоминаются посылки, при этом с характерным мотивом: «дойдут или нет» («кто-нибудь поживится»). Табак — обычный тип подарка для мужчин на фронте. «Сладости» для детей посылали, наверное, крайне редко (и адресат должен находиться где-то недалеко, и продукты слать опаснее). В письме Никифоровой реестр «праздников непраздничного времени» возникает в модальности воспоминания с характерным намеком—отсылкой: «я помню, как мы проводили.».
3.7. «Это письмо вы, наверное, получите после Нового года, но независимо от этого примите мои поздравления с Новым годом, с новым счастьем. Надеюсь, что 1943 год мы, безусловно, будем встречать вместе. Интересно, будет ли у вас елка? Как хотелось бы вместе побыть! Интересно, чем в Алма-Ате заменяют елку? Ну, будьте здоровы, мои дорогие! Празднуйте Новый год хорошенько, вспоминайте своего папульку. Пишите ему» (Ш.З. Голубкин: от 25 декабря 1941)26.
* В роли косвенного пожелания выступает надежда на то, что следующий год «будем встречать вместе». Ш.З. Голубкин прибегает к приему устного праздничного дискурса мирного времени: традиционным мотивом предновогодней обрядности являются вопросы о том, как кто будет праздновать Новый Год: «Интересно, будет ли у вас елка?». Вопрос порождает коллизию, обусловленную нахождением семьи в эвакуации на юге, которому, по умолчанию. не должны быть свойственны северные елки. Красноречиво звучит и наказ Голубкина семье: «Празднуйте Новый год хорошенько», — связанный со всеобщим
27
императивом празднования Нового Года27. Подобные наказы — предпраздничная параллель постпраздничной формулы «праздник провели хорошо».
4. День Конституции
В анализируемом корпусе фронтовых писем из других общих советских праздников один раз встретился День Конституции, не породивший каких-либо массовых праздничных практик и поддерживаемый в основном официально.
4.1. «Праздник 5.12.43— День Конституции провел неплохо. Выдавали по 100 г и получил подарок из тыла. Кроме всего прочего в подарке оказалась банная мочалка — вещь нужная сейчас. Был вечер самадеятельности» (М.С. Сит-
28
ников: от 15 декабря 1943) .
* Письмо М.С. Ситникова вполне свидетельствует об официальном (организованном) характере праздника: вечер самодеятельности, фронтовые «100 грамм» (в данном случае — в праздничной роли), «подарок из тыла». В составе последнего — «банная мочалка», на фоне традиционных: табака, варежек, кисетов, — выглядящая неожиданно и для самого Ситникова. «Праздник в непраздничные времена» порождает и необычные, не характерные для мирного времени подарки. Интересно, что Ситников снова следует определенной дискурсивной тактике, создавая уклончиво-позитивный вариант формулы «праздник провел хорошо»: «День Конституции провел неплохо». Ср. выше письмо Сит-никова (1.3): «Праздник 7.11.44 провел неважно». Антонимическая пара «неплохо — неважно» — «интеллигентский» вариант оппозиции «хорошо — плохо».
5. Традиционные праздники. Пасха
Упоминания традиционных праздников практически не встречаются во фронтовых письмах, что отнюдь не свидетельствуют об атеизме или безрелиги-озности советских солдат. Материалы дневников (в том числе и фронтовых) говорят об актуальности традиционного народного календаря для проживания (и осмысления!) военного времени. Очевидно, на характер писем влияла жесткая цензура, которая, прежде всего, работала на внутреннем уровне: напишешь про религиозный праздник — письмо может не дойти до дома. В анализируемых текстах встретилось только упоминание Пасхи — три раза на материале 558 писем.
5.1. «Сегодня суббота завтра пасха. Представляю себе как сейчас суетятся в деревне. Готовятся к празднику. И я хотя еще и рано, но хочу поздравить вас всех с праздником» (А.И. Пичугин: от 15 апреля 1944)29.
* Интересно, что Пасха возникает не в модальности поздравления, а как воспоминание о кануне праздника. Подобный ход припоминания кажется традиционным. Советские праздники в меньшей степени в массовом сознании связаны с топосом предпраздничной суеты и подготовки к празднику, может быть, за исключением Нового года. Конечно, для организаторов праздника 7-го ноября или участников самодеятельности актуальна его подготовка, но возникающая в этом случае культурная топика не имеет массового характера.
5.2. «Мы в Пасху кушали и вспоминали гражданскую жизнь и вспоминали про Вас, и особенно про детей, хотя, наверное, утречком по морозу собирали яички. Настя, я послал вам с детками на мелкие Ваши расходы немножко денег на проведение великого праздника 1-е Мая в семье 500 рублей» (С.М. Столяров: от 22 апреля 1944)30.
* Праздничная еда на Пасху на фронте могла быть организована только самостоятельно, неофициально, втайне от командиров и политруков. Фраза «мы в Пасху кушали», с одной стороны, может указывать на подобную «тайную» трапезу; с другой стороны, возможно, косвенно подчеркивает противопоставление обычной фронтовой еды и пасхальных яств. Не случайно в этой связи
возникает и слово «кушали» (в отличие от «ели» или «обедали»), в речевом обиходе имеющее особый оттенок: оно указывает или на праздничную ситуацию (для крестьянской среды) или отсылает к «культурному» (городскому) речевому этикету.
По дневникам можно восстановить (хоть отчасти!) празднование Пасхи во время войны. Так, в дневнике учителя А.И. Винокурова есть запись о «самовольном» праздновании Пасхи в кругу работников школы; подробно описан блокадный «пасхальный стол», причем в характерном противопоставлении традиционному: «По случаю праздника Пасхи сговорились не работать. Праздник прошел в условиях, даже не напоминающих обычные. Ничего пасхального, конечно, не было. Черный хлеб и овсяная каша заменяли куличи, пасхи, окорока и др. пасхальные яства. Не было даже традиционных крашенных яиц. Пришлось позволить себе роскошь — заменить их яичным порошком, бережно сохраняемым на случай болезни» (А.И. Винокуров: запись в дневнике от 5 апреля 1942 года)31.
В письме Столярова еда в день Пасхи вызывает по контрасту цепочку воспоминаний: о гражданской жизни — о семье («про Вас») — о детях. Знаменательно, что образ праздника Пасхи связан, прежде всего, с детьми, что объяснимо не только обращенностью письма к жене и детям, но и особым «сдвигом» в советское время традиционных праздников к детскому полюсу. Детский характер отчасти замаскировывал религиозную суть праздников. С другой стороны, знакомство детей с праздником, хотя бы на игровом уровне, обеспечивало трансляцию традиции: «утречком по морозу собирали яички».
Соседство Пасхи и 1-го Мая — тоже характерный знак эпохи. Хорошо известно, что в 1920-1930-е годы советская идеологическая пропаганда делала активные попытки заменить праздник Пасхи Первомаем.
5.3. «Прежде всего, спешу отблагодарить вас за письмо, полученное мною 13 мая с.г., и за поздравление с праздником Пасхи. Дорогие родители, а мне разрешите поздравить Вас с Великим торжеством < нрзб.> победой над фашистской Германией. И теперь в скором будущем мы встретимся в семейном кругу <нрзб.> за столом и выпьем за нашу победу и нашу встречу» (И.Н. Ястребцов: от 13 мая 1945)32.
* Любопытна конструкция: автор письма благодарит за поздравление с Пасхой, а в ответ — поздравляет с Победой. Прямого противопоставления нет, но, тем не менее, ритуальная модель взаимного поздравления нарушена, возможно, из идеологических побуждений или из соображений цензуры. В любом случае возникает контраст: семья из деревенского тыла поздравляет с Пасхой, фронтовик — с Победой. Тем более, что Ястребцов не шлет ответное поздравление с Пасхой. Кстати, автор письма, вполне возможно, сознательно использует прописную букву в слове «великий»: «поздравить Вас с Великим торжеством». Именно Пасха традиционно именуется Великим Праздником. В 1940-е годы, очевидно, эта номинация еще была широко известна.
6. Безымянные праздники
Иногда упоминания праздников во фронтовых письмах возникают без конкретного наименования. Конечно, почти всегда по датировке письма (если она
есть), «привязка» может быть установлена. Но, с другой стороны, эта безымян-ность кажется характерной: значим (особенно на фронте!) праздник как таковой, сам по себе, вне его идеологических смыслов.
6.1. «Сегодня получил ваше письмо (письмо с 1 по 3), за которое сердечно благодарю, большое спасибо. Спасибо за поздравления. Праздник встретил хорошо, весело, выпил 100 гр., было 3 концерта. Вообще по-фронтовому провел хорошо» (А.И. Пирожков: от 19 февраля 1943)33.
* Формула «праздник провел хорошо» предстает во вполне традиционном варианте: «праздник встретил хорошо». Так же соответствует традиции и пояснение: «хорошо» — значит, в том числе, и «весело». Пирожкова, кажется, не устраивает прямая однозначность формулы, поэтому он вводит поправку: «Вообще по-фронтовому провел хорошо». Это индивидуальная попытка формульного определения тех смыслов, которые заложены практически во всех фронтовых описаниях праздников. Атрибутика «праздника на фронте» обычна: «сто грамм», «три концерта» (три!).
6.2. «И вот сегодня я устал тогда-то и мне вручили ваших два письма, и я их прочел с полным удовольствием, хотя голова у меня ненормальная. Как сами знаете, после праздника, но праздник провел хорошо, можно сказать, на отлично. Водочки тоже было сколько угодно, короче говоря, все у меня в своих зубах, а из етого вы сами можете делать вывод, как я живу» (И.П. Иванов: без даты)34.
* Автор письма добавляет к традиционной формуле «праздник провел хорошо» бравый (не без армейской лихости) звучащий довесок — клише «на отлично», заимствованное, очевидно, из практики воинского обучения. Собственно, и сама характеристика праздника дается через игровую позу, в регистре шутливого молодечества: «голова у меня ненормальная», «водочки тоже было сколько угодно», «все у меня в своих зубах». Вообще, похмельная бравада не характерна для фронтовых писем. Ср. в письме Ю.В. Ерошевского: «Выпили немного (много в Армии не пьют)» (2.4). Да и обращенность писем к семьям (родителям, жене, детям) диктовала определенную аккуратность похмельных описаний. Но с другой стороны, сама возможность похвалиться тем, «как погуляли» и даже «ненормальной» головой, откровенно отсылает к праздничному дискурсу мирного времени: «Как сами знаете, после праздника».
6.3. «Привет с фронта! Поздравляю тебя, Шура, с праздником, который мы встречаем уже четвертый год врозь. Ты наверное опять не много выпьешь повеселишься, а я как придется и где придется не знаю. Но выпить, то пожалуй тоже сумею хотя немножко В общем как никак а попразднуем. Живу пока что по старому сегодня в землянке сижу, а завтра где и как не знаю» (А. И. Пичугин: от 1 октября 1943) [Народный архив войны].
* В письме возникает любопытный вариант дискурсивной коллизии «праздника в непраздничные времена». «Встреча праздника врозь» порождает различия. Дома — обычный сценарий: «наверное опять». Характерно, что «веселье» сопровождает домашний праздник: «повеселишься». Фронтовое празднование наделено свойствами неопределенности «а я как придется и где придется не знаю». Выпивка оказывается тем «праздничным минимумом», который возможен и на фронте. В результате Пичугин создает индивидуальную формулу «праздника на фронте»: «как никак а попразднуем». Интересно, что топика неоп-
ределенности подчиняет себе эпистолярный текст, вторгаясь в стереотипную формульную тему фронтовой жизни: «сегодня в землянке сижу, а завтра где и как не знаю». В свою очередь, общая неопределенность жизни фронтовика становится подоплекой неопределенности праздника.
6.4. «Ну еще немного вот отдохнем и снова дадим немцу перцу с русской земли и тогда ждите меня домой, а теперь одно прошу еще пиши чаще чаще ведь знаешь и песенка поется: «Как получишь писмецо от милой вспомнишь дальние края, и закуришь и с колечком дыма улетает грусть моя». Вот вероятно и табачек то возможно и твой покуривал в праздник то, — тоже пребольшущее спасибо дорогая жена, тебе» (М.И. Тихонов: от 27 ноября 1942)36.
* В письме Тихонова представлена довольно сложная дискурсивная коллизия, основа которой — индивидуальный ритуал избавления от грусти, вполне возможно, приобретший внятную форму лишь в эпистолярном пространстве. Судя, по материалам народной письменности, подобных ритуальных практик существовало на фронте немало. Кстати, типологически они близки практикам «избывания тоски», существовавшим в традиционной культуре. Просьба к жене писать «чаще чаще» подтверждается цитатой из популярной довоенной песни: «Махорочка» (1940) на стихи Михаила Рудермана, автора слов знаменитой «Песни о тачанке». Для Тихонова песенная модель — образец для высказывания о своей жизни. Получение письма вызывает воспоминание; курение очищает воспоминание от грусти. Песня «Махорочка», написанная до войны, но
связанная по смыслу с военной службой, очевидно, сыграла свою роль в воз-
37
никновении фронтового культа «табачка» и курения37. Коллизия завершается «праздничной» нотой: «и табачек то возможно и твой покуривал в праздник». Табак входил в обычный репертуар подарков из тыла, отправляемых на фронт безадресно. Воображаемые предположения: а вдруг этот подарок пришел от жены (как у Тихонова), — очевидно, тоже характерная для фронтовой жизни практика. Письмо Тихонова открывает еще одну грань «праздника на фронте» — обычное повседневное курение — становится праздничном атрибутом.
Вместо выводов
На основании предложенных мною герменевтических экспресс-комментариев к некоторым эпистолярным текстам военного времени преждевременно говорить о серьезных научных выводах. Ограничусь лаконичным «очерком» проблем дальнейшего исследования.
Во-первых, можно говорить о существовании некоего поля напряжения (подчас — конфликтного) между праздничной реальностью советского времени и его дискурсивными отражениями. Массовый праздничный дискурс выполняет функцию трансляции народной традиции, вернее, оказывается инструментом ее сохранения. Советские идеологизированные праздники во многом ему подчиняются, так как описываются при помощи традиционных формул и в поле традиционной топики: «праздник провели хорошо», концепт «веселья», императив обязательной встречи праздника, «праздничный минимум» (выпивка и закуска) и т.д. Собственно говоря, и в самой культурной реальности происходил симбиоз праздничных традиций, до сих пор должным образом не изученный.
Во-вторых, экстремальные условия жизни в период войны (особенно, на
фронте) порождают новые модели праздничного дискурса, отраженные в новых концептах: «праздник в непраздничное времена», «праздник на фронте», «праздник в будущем» и др.
В-третьих, материал фронтовых писем показывает широкое распространение индивидуальных дискурсивных (иногда — стоящих за ними ритуальных) практик, призванных в «непраздничные времена» выполнить праздничные функции. Диапазон этого индивидуального «творчества» широк, но в большинстве случаев эпистолярные тексты, в которых оно представлено, не имеют прямой привязки к общим праздникам, так же, как семантическое (в том числе, и метафорическое) поле «праздника» обнаруживается не только в письмах, связанных с праздничными датами. Оно отражается в метафорике «праздничности» (например, «получение письма — праздник»), в модели прогнозирования послевоенного будущего, в мотиве «веселья» и т.д.
Понятно, что полноценная картина праздничного дискурса военного времени невозможна без привлечения других форм и жанров народной письменности: дневники, альбомы, песенники, — и не только во фронтовом, но и в тыловом», «оккупационном» и проч. изводах.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Разумова И.А. Письменные традиции современной семьи: проблемы собирания и изучения //«Наивная литература»: Исследования и тексты. М., 2001. С. 111—115.
2. «Пока жив-здоров, что будет дальше, неизвестно...»: Фронтовые письма 1941-1945 годов / Сост., статьи и комментарии А.П. Минаевой, О.Р. Николаева. М., 2005. С. 7-27.
3. Значимо и социокультурное различие дневниковой и эпистолярной письменности. Дневники во время войны вели не только профессиональные литераторы, но, тем не менее, это люди с определенным уровнем образования и субъективным пристрастием к «письму» (письменной деятельности). Письма писали все.
4. Блокадные дневники и документы. СПб. 2007. — (Серия «Архив Большого Дома»). С. 338.
5. С.Ф. Путяков (1905 г.р.), красноармеец роты аэродромного обслуживания 38 БАО, был арестован НКВД 24 января 1942 года, приговорен к высшей мере наказания по статье 58-10 ч. УК РСФСР, расстрелян 13 марта 1942 года [Блокадные дневники 2007: 309]. Подчеркивание текста, очевидно, произведено сотрудниками НКВД во время следствия.
6. Здесь и далее в цитируемых текстах жирным шрифтом выделяются значимые для «праздничного дискурса» формульные элементы.
7. «Народный архив войны»: Электронный банк данных (Лаборатория народной культуры Магнитогорского государственного университета).
8. Книга памяти «Фронтовые письма». Тверская область. [Интернет-ресурс]. Режим доступа: http://www.memoria.ru/index.php?act=.lt
9. «Много писать мне мешали бои...»: Фронтовые записи 1941-1945 годов... С. 171.
10. Здесь и далее курсивом в тексте комментариев выделяются концепты и формулы, ключевые для «праздничного дискурса» военного времени.
11. «Пока жив-здоров, что будет дальше, неизвестно...». С. 158.
12. Книга памяти «Фронтовые письма».
13. Там же.
14. Книга памяти «Фронтовые письма».
15. Там же.
16. Там же.
17. «Народный архив войны».
18. «Много писать мне мешали бои.». С. 155.
19. «Народный архив войны».
20. Там же.
21. Книга памяти «Фронтовые письма».
22. «Народный архив войны».
23. Книга памяти «Фронтовые письма».
24. Там же.
25. Там же.
26. Там же.
27. См. об этом: Николаев О.Р. Новый Год: праздник или ожидание праздника? // Отечественные записки. 2003. № 1.
28. «Пока жив-здоров, что будет дальше, неизвестно...». С. 147.
29. «Народный архив войны».
30. Книга памяти «Фронтовые письма».
31. Блокадные дневники и документы. СПб.. 2007. — (Серия «Архив Большого Дома»). С. 234-235.
32. Книга памяти «Фронтовые письма».
33. Там же.
34. Там же.
35. «Народный архив войны».
36. Там же.
37. См. также: Николаев О. Р. Песенные модели в контексте фронтовой словесности (1941-1945): К вопросу о дефиците источников // Русский язык как государственный язык Российской Федерации и как язык межнационального общения в ближнем зарубежье: материалы научно-практической конференции. Магнитогорск, 2008. С. 177-178.
FESTIVE DISCOURSE OF PUBLIC WRITING DURING WARTIME (on materials of the Second World War front letters)
O.R. Nikolaev
There an attempt has been made to do the discourse analysis of epistolary texts dated to the wartime in aspect of their «festive» subjects. Selection of fragments was made on material of 558 letters; there was used a commentary technique. The front festive discourse is considered as a significant phenomenon of an ethnographic reality and a special historical and cultural source. This database appears to be quite «closed» because of censorship and formality of the texts. There have been revealed and described formulas, models of the text structure, characteristic topics of a festive discourse. Alongside with traditional discourse elements (the formula «we had great holiday», concept «fun», topic «the meal and the drink», etc.) front letters develop new models of a festive discourse: «a holiday at non-festive times», «a holiday at the front», «a holiday in the future», etc.
