CC BY
101
С.Г. Ватлецов
Ватлецов Сергей Германович — кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры языкознания и иностранных языков Приволжского филиала Российской академии правосудия
Правовые дефиниции как юридические конструкции
В настоящее время в России, как справедливо отмечается в литературе, количественное увеличение законов привело к чрезмерной поспешности в их принятии, к снижению качества принимаемых законов. Решая вопрос о предмете непосредственного регулятивного воздействия закона, в качестве которого выступают важные вопросы государственной и общественной жизни и общественные отношения, отечественные юристы-теоретики и практики исходят из молчаливого согласия в том, что данный вопрос имеет скорее субъективный, нежели объективный характер. В силу этого предмет регулирования закона, «поиском» которого в настоящее время заняты многие юристы-ученые, нуждается четком императивном законодательном определении. Причем, если одни авторы настаивают на конституционном закреплении вопросов, относящихся исключительно к предмету регулирования законов, то другие предлагают ограничиться определением их в специальном федеральном законе, необходимость принятия которого не только не созрела, а уже давно перезрела1.
Мы присоединяемся к вышесказанному и считаем, что в ожидаемом законе должна найти свое место не только обязательная, проводимая на формально-структурном уровне, юридико-лингвистическая экспертиза текста нормативного правового акта. Последний необходимо подвергать анализу на содержательном, семантическом, уровне, который позволит: а) выявлять эффективность тезауруса нормативного правового акта; б) корректировать типовые модели его порождения и построения. Дело в том, что нормативный правовой акт, кроме того, что регулирует общественные отношения, прежде всего, является речевым продуктом, который, как отмечают исследователи, не всегда качественный: излагаемые в нем нормы не всегда просты и доступны для понимания, иной раз неясны и неточны, не четко сформулированы, не отвечают принципу единства терминологии, бывает, что содержат немало пробелов и коллизий как внутри нормативных правовых актов, так и между ними.
Необходимость проводить анализ нормативного правового акта в когнитивно-герменевтическом плане вызвана, по мнению О.В. Баклановой, сложившимся состоянием языка права, которое характеризуется трудностью разграничения логического, информационного, семантического понятийного и социально- нормативного аспектов. Во многом это определяется тем, что на всех стадиях законотворчества находятся не лингвисты, а профессионалы-правоведы, для которых семантическая структура слова и закономерности функционирования терминоединиц не являются доминирующими при формировании и образовании определенного юридического термина и понятия2.
Недостаточное внимание юристов к достижениям наук о языке в своей практике, по мнению Л.Ю. Буяновой, приводит к тому, что их рассуждения о юридическом тексте осуществляются в несколько отвлеченном плане и сводятся к общим рассуждениям. В результате терминологическая лексика юридического языка представляет собой не до конца сформированный континуум, единицы которого не систематизированы полностью, не исследованы в плане интерпретационных возможностей. С этим связаны трудности дефинирования и интерпретации в юридической практике многих юридических терминов3.
В действующем законодательстве отсутствует определение понятий «нормативный правовой акт» и «нормативность». Вместе с тем, в юридической доктрине принято исходить из того, что нормативный правовой акт — это письменный официальный документ, изданный в определенной форме правотворческим органом в пределах его компетенции и направленный на установление, изменение или отмену правовых норм. В свою очередь, под правовой нормой понимается общеобязательное государственное предписание постоянного или временного характера, рассчитанное на многократное применение4.
1 См.: Иванов С.А. Соотношение закона и подзаконного нормативного правового акта: Автореф. дис... канд. юрид. наук. — М., 2001. — С. 11.
2 См.: Бакланова О.В. Язык права как социолингвистическое образование: особенности лексикографического дефинирования // Современная лексикография и терминология: достижения, проблемы, перспективы: Сборник научных трудов. — Краснодар, 2003. — С. 107.
3 См.: Буянова Л.Ю. Когнитивно-семантический и социальный потенциал языка правотворчества и правоприменения: лексикографическая практика // Современная лексикография и терминология: достижения, проблемы, перспективы: Сборник научных трудов. — Краснодар, 2003. — С. 25—26.
4 См.: Постановление Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации от 11 ноября 1996 года № 781-11 ГД «Об обращении в Конституционный Суд Российской Федерации» // Собрание законодательства РФ. — 1996. — № 49. — Ст. 5506.
С точки зрения лингвистики, нормативный правовой акт, прежде всего, — текст, то есть «снятый момент языкотворческого процесса, представленного в виде конкретного произведения, отработанного в соответствии со стилистическими нормами данного типа письменной разновидности языка, произведение, имеющее заголовок, завершенное по отношению к содержанию этого заголовка, состоящее из взаимообусловленных частей и обладающее целенаправленностью и прагматической установкой»1.
Основой для построения нормативного правового акта является определенность понятий. Однако здесь, признают исследователи языка права, не все благополучно. «Многие положения, понятийный объем структурируются неадекватным способом, часто преобладает не научное, а обыденное понимание и восприятие терминов»2.
Известно, что особенностью термина как языкового знака является наличие у него дефиниции. Как показывает практика, правоведы основное внимание уделяют толкованию норм права, которые формулируются с привлечением юридических терминов. В результате такого подхода иногда наблюдается функциональное и понятийное смещение: дефиниции юридических терминов подменяются при интерпретации норм права их толкованием3.
Среди наиболее частых способов (приемов, методов) языкового толкования выделяют грамматическое и логическое: «толкование может заключаться в буквальном тексте закона, и тогда оно носит название грамматического толкования; толкование может заключаться в выяснении смысла и цели закона, и тогда оно носит название логического в тесном смысле этого слова»4. С данным утверждением трудно согласиться. «Слово, — писал А.С. Пиголкин, — выразитель мысли, идеи. В грамматическом предложении грамматически сочетаются законы логики и законы грамматики, и противопоставлять их ни в коем случае нельзя. Разрыв грамматического и логического исследования правовой нормы — это по сути дела разрыв языка и мышления»5.
Среди юристов бытует также мнение, что «буквальный смысл закона далеко не всегда является истинным его смыслом... Для понимания закона мало разуметь его буквальный смысл. Надо еще понять его истинный смысл»6. «Как же тогда трактовать закон, если невозможно понять, что из себя представляет этот действительный смысл правовой нормы в отличие от буквального смысла? — недоумевает О.В. Бакланова. — Каким путем его нужно его устанавливать? Законность требует, чтобы смысл правовой нормы всегда точно соответствовал тексту правовой нормы, чтобы содержание и формы выражения правовой нормы тесно сочетались и взаимно исходили друг из друга»7.
В.Б. Кашкин указывал, что язык по самой своей природе обречен на ложь, то есть на выражение чего-то через нечто иное, не связанное с предметом обозначения по природе, «не-истинное» в глазах обыденного сознания. Именно поэтому, несмотря на то, что определенные произвольные сочетания слова-знака и денотата (и даже референта) закрепляются в общественной практике, всегда существует возможность прагматического и затем семантического сдвига.
Язык, как и другие виды коммуникативной деятельности, по сути, является эмергенным8 явлением. Обобщая отдельные человеческие реакции на отдельные сотрясения воздуха речевыми аппаратами многих индивидов, под термином «слово», «грамматическая форма», «фраза» мы условно воспринимаем сочетание звучания и значения как отдельно существующую вещь. Мы называем явления нашего мышления индивидуальными именами и начинаем относиться к ним, как к реально существующим вещам, забывая постепенно об исходной метонимии (переносе значения). Это слово-миф замещает в нашем разговоре целые комплексы нашего опыта: экономия на мыслительных усилиях при условном принятии несуществующего за существующее. Данная особенность обобщения человеческого опыта из необходимой экономии может превратиться в опасность. Опасность заключается, в частности, в том, что отдельные люди могут присваивать себе право говорить от группы людей, не выражая при этом их интересов.
1 Мы приводим определение понятия термина И.Р. Гальперина. См.: Гальперин И.Р. Грамматические категории текста (опыт обобщения) // Известия АН СССР. — Серия: Лит. и яз. — М., 1977. — Т. 36. — № 4. — С. 524.
2 Буянова Л.Ю. Когнитивно-семантический и социальный потенциал языка правотворчества и правоприменения: лексикографическая практика // Современная лексикография и терминология: достижения, проблемы, перспективы: Сборник научных трудов. — Краснодар, 2003. — С. 29.
3 См.: Бакланова О.В. Язык права как социолингвистическое образование: особенности лексикографического дефинирования // Современная лексикография и терминография: достижения, проблемы, перспективы: Сборник научных трудов. — Краснодар, 2003. — С. 107—108.
4Шаргородский М.Д. Уголовный закон. — М., 1948 — С. 154.
5 Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. — М., 1962. — С. 58.
6 Агарков М.М. Теория государства и права: Макет учебника. — М., 1948 — С. 163.
7 См.: Бакланова О.В. Язык права как социолингвистическое образование: особенности лексикографического дефинирования // Современная лексикография и терминография: достижения, проблемы, перспективы: Сборник научных трудов. — Краснодар, 2003. — С. 110.
8 От лат. emergo — «всплывать на поверхность, появляться, возникать», то есть таким, которое в реальности существует только в виде множества отдельных действий. См.: Кашкин В.Б. Основы теории коммуникации: Краткий курс. — М., 2007. — С. 51.
В сфере гуманитарного знания субъект и объект как бы «совпадают» в одном лице — человеке. Возникает соблазн навязать познаваемому миру свое виденье, а то и заставить этот мир жить по придуманным и внедряемым человеческой волей законам. Здесь, в сфере гуманитарных знаний, получается, что язык и другие коммуникативные и общественные системы — свойство мое, человека, значит, я могу делать с ним все, что хочу. Однако носители подобных мнений не учитывают одного, но весьма существенного, фактора: а согласятся ли остальные участники процесса коммуникации с их мнениями и нововведениями, даже проще: поймут ли они их? Впрочем, не исключается и сознательное воздействие на язык и нормы коммуникативного поведения1.
Авторское знание наиболее подвержено диалектическим изменениям в связи с развитием науки и получением новых знаний, разнообразием мнений, направлений, школ. Если юридический термин обозначает некий реальный объект (выражая, разумеется, и понятие о нем), мы обязаны беспокоиться, чтобы применение одного и того же термина разными лицами, представителями различных научных течений, школ, методов было ориентировано на одну и ту же языковую реалию. Если же термин выражает лишь некоторую абстрактную юридико-лингвистическую идею, некий конструкт, становится необязательной его устойчивая предметная отнесенность, что открывает, по словам Б.Н. Головина, «широкий простор для понятийно-терминологического и идейно-содержательного произвола»2.
Поэтому начинать грамматическое толкование, как утверждал А.С. Пиголкин, необходимо с исследования каждого слова в нормативном правовом акте. Необходимо установить основное значение исследуемого слова, его смысловой оттенок в данном контексте, выяснить грамматическую форму этого слова. Малейшая ошибка или неточность при этом могут привести к тому, что смысл всей нормы в целом может быть понят неправильно или в той или иной степени искажен3.
«Вместе с этим, — справедливо отмечал Г.О. Винокур, — термины — это не особые слова, а только слова в особой функции, в роли термина может выступать всякое слово»4. Применительно к нашему исследованию, мы представляем юридический термин как языковой знак, структурированный в виде трех элементов, составляющих известный треугольник Фреге: 1) материальная (звуковая/графическая) оболочка слова-термина (экспонент); 2) конкретный предмет, явление, событие, свойство, действие, обозначаемое словом-термином или словосочетанием-термином (денотат); 3) понятие о конкретном предмете, денотате (сигнификат).
Особое отличие термина от общеупотребительного слова — его конвенциональность, то есть наличие у термина оговоренного смысла, условленности, которая «вырывает этот языковой участок из объективной стихии языка»5. Термином слово становится с момента, когда ему подобран, «приписан» особый экспонент по договоренности специалистами определенной области знания или деятельности. Что касается нетерминологической лексики, то договориться между собой и управлять лексическим значением общеупотребительного слова люди не могут6.
Эмпирически очевидно, геометрический образ термина-знака останется незавершенным без еще одного элемента — субъективного восприятия юридического термина, его интерпретации (согласно Ч. Пирсу). По нашему мнению, именно четырехугольная структура термина-знака является полной и выступает мерой критического восприятия термина, сопоставлением его видения с тем смыслом, который вложил законодатель, критерием оценки компетентности правотворца и правоприменителя в понимании определенного термина в пределах юридического текста. В идеале, результат кодирования (на стадии правотворчества) и декодирования (на стадии провоприменения) мысли юридического понятия, включенного в данный текст, должен быть абсолютно идентичным, то есть без множественности интерпретаций. При этом значения терминов, установленные законодателем для одной отрасли права или одного закона, должны распространяться и на другие отрасли права или другой закон с единой трактовкой, сохраняя единство номенклатуры.
К сожалению, в российском законодательстве намечается иная тенденция, когда несоблюдение такого принципа приводит к противоречиям (коллизиям) в праве. Например, лексема «резидент» в гражданском праве со значением «зарегистрированное физическое или юридическое лицо на какой-либо территории» и «резидент» в международном праве со значениями: «полномочный представитель государства-метрополии при правительстве зависимого государства»; «дипломатический представитель в малом государстве, рангом ниже посланника». Данная разноречивость характеризуется как межотраслевая омонимия терминов: один экспонент указывает на разные денотаты с различными сигнификатами. Раз так,
1 См.: Кашкин В.Б. Основы теории коммуникации: Краткий курс. — М., 2007. — С. 133, 137—139.
2 См.: ГоловинБ.Н. Лингвистические термины и лингвистические идеи // Вопросы языкознания. — 1976. — № 3. — С. 21.
3 См.: Пиголкин А.С. Толкование нормативных актов в СССР. — М., 1962. — С. 58.
4 Винокур Г.О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии // Труды МИФЛИ. — 1939. — С. 5.
5 См.: Котелова Н.З. К вопросу о специфике термина // Лингвистические проблемы научно-технической терминологии. — М., 1970. — С. 124—125.
6 См.: Лемов А.В. Система, структура и функционирование научного термина (на материале русской лингвистической терминологии). — Саранск, 2000. — С. 56.
тогда лексема «резидент» скорее стремится к нетерминологической лексике, поскольку теряет признаки термина: контекстуальную независимость, системность, моносемичность, стандартизацию, а значит — конвенциональность. Современные словари русского языка не успели зафиксировать у лексемы «резидент» значение «зарегистрированное лицо на какой-либо территории», хотя, надо признать, такое значение иногда фигурирует в речи специалистов. Тем не менее, применительно к рассматриваемой дефиниции вряд ли можно говорить о полном сформировавшемся, узнаваемом, специальном контексте такого понятия. Такие лексемы мы характеризуем какложноориентирующие термины, или термины с некорректными ассоциациями, поскольку нормативный правовой акт, являясь регулятором общественных отношений, распространяет свое действие на широкий круг лиц, дефиниции и понятия, входящие в его состав, должны иметь национально-культурный отпечаток и быть достоянием всего общества, познавательной деятельности прежних поколений, которые человек получает в процессе социализации.
Мы считаем, что законодателю следовало бы определять значение легальных дефиниций термина только в общепринятом понимании, использовать языковые, узуально закрепившиеся лексические единицы. Словам и выражениям закона следует придавать то значение, которое они имеют в литературном русском языке, иные интерпретации недопустимы. Игнорирование этого принципа влечет появление юридических коллизий и неопределенности норм. Такие нормы могут стать средством для манипулирования и перестанут в итоге восприниматься простыми гражданами.
Особенно удручает современная тенденция замещения традиционной номенклатуры юридических терминов новой, только зарождающейся лексикой, за которой, по нашему мнению, скрывается расплывчатость понятий, их неясность, теоретическая несостоятельность. Такие лексемы мы, вслед за К.А. Шипковым, называем терминоидами и прототерминами.
Терминоид — специальная лексема, использованная для называния недостаточно устоявшихся (формирующихся) и неоднозначно понимаемых понятий, не имеющих четких границ, а значит, и дефиниций. Терминоиды не имеют таких терминологических свойств, как точность значения, контекстуальная независимость и понятийный устойчивый характер.
Прототермин — специальная лексема, появившаяся и применяющаяся в донаучный период развития специальных знаний, и поэтому она называет не понятия (которые возникают с появлением науки), а специальные представления. В настоящее время прототермины существуют либо в виде лексических единиц предметных областей, в которых отсутствует (еще не сформировались) научнотехнические основы, либо в виде так называемых народных терминов, используемых параллельно с научными терминами, но без связи с понятийной системой.
В обоих случаях прототермины используются для обозначения объектов специальной области, но воспринимаемых на уровне специальных представлений, а не понятий1. «Термин приписывается поня-тию»2 и вводится для сокращения последнего, то есть такое понятие находит свое выражение в специально созданных для данной функции словах, термин может характеризовать не всегда объективную реальность, а лишь феномены, созданные для познания самой науки (понятия знака, значения, интерпретации, модели, формализации)3. Экспонент терминоида, прототермина находится в динамике, состояние сигнификата (понятия) характеризуется неустойчивостью его содержательных признаков, возможностью квалифицировать денотат с различных точек зрения, наличие полисемии термина, нечеткость его содержания, разнопланновость дефиниций. Приведем примеры таких лексем: ноу-хау, инсайдер, инсайдерская информация. Это «модные» профессионализмы, немотивированные заимствования из английского языка, которые лишь перефразируют, замещают традиционные экспоненты секрет производства, штатный сотрудник, сведения о деятельности какой-либо организации соответствующих денотатов.
О функционировании иностранных элементов в отечественной терминосистеме ярко писал В.А. Гречко: «Возражение вызывает позиция сторонников интернациональной, или немотивированной, терминологии... К чему это приведет, нетрудно догадаться. Мы только по грамматическим признакам, строю предложений, по немногим, преимущественно служебным словам будем угадывать черты родного языка, как в «Глокой куздре» Л.В. Щербы»4.
По нашему глубокому убеждению, язык права должен быть старомодным, освященным традицией, а потому оставаться понятным всем. Пусть он будет громоздким и сложным, но только так он сохранит свою меткость и легитимность. Упрощения и перемены, свойственные для бытовой языковой сферы, в сфере юриспруденции таят в себе опасность множественных интерпретаций, которые неминуемо ведут к злоупотреблениям. Поэтому терминологическая лексика современного юридического языка требует скорейшей ее систематизации.
1 См.: Ватлецов С.Г. Основные лингвистические понятия: Словарь для студентов с углубленным изучением английского языка. — Н. Новгород, 2004. — С. 103, 146.
2КапанадзеЛ.А. О понятиях «термин» и «терминология» // Развитие лексики русского языка. — М., 1965. — С. 75—85.
3 См.: ГоттВ. Общенаучные понятия и их роль в познании / В. Готт, А. Урсул // Коммунист. — 1974. — № 9. — С. 81.
4 Гречко В.А. Каким должен быть термин? // Актуальные проблемы лексикологии и словообразования. — Новосибирск, 1976. — С. 102.
