CC BY
67
Российская империя в качестве предмета политико-правового анализа привлекала к себе внимание многих отечественных и зарубежных авторов. Независимо от целей и задач исследования все ученые сходились во мнении о том, что Россия представляет собой уникальный вид империи. Уникальность эта заключается в тождественности в русской традиционной мысли понятий «имперское» и «империалистическое», являющихся производными от империализма: «Я отстаиваю идею русского империализма, то есть идею построения великого и многонационального “содружества наций”. Нужно, наконец, назвать вещи своими именами: всякий народ есть народ империалистический, ибо всякий хочет построить империю и всякий хочет построить ее на свой образец: немцы - на основе расовой дисциплины, англичане на базе коммерческого расчета, американцы на своих деловых методах, римляне на основах права, мы строим на основах православия» [17, с. 208]. Приведенная точка зрения представляется нам совершенно справедливой.
Добавим к этому, что все империи строились одной титульной нацией - обладающей имперским мышлением и осознающей свое культурное превосходство, а также призвание в распространении собственной культуры, «стержнем» которой, как правило, выступает религия. Другими словами, титульная имперская нация формирует идеократическую подсистему, которая является первичной по отношению к двум другим: территориально-расширительной и институционально-структурной.
В этой связи симптоматичным можно считать отношение русской монархии к Русской православной церкви, которая заложила основы христианского мировосприятия, и в частности патерналистского принципа: «В политике внутренней - прежде всего, покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед» [18, с. 190].
Церковь в государстве Российском играла значительную интеграционную роль и во многом определяла становление и позиционирование последней. Концепция, обоснованная псковским старцем Филофеем - «Москва - Третий Рим» - предполагала распространение православия как универсального способа бытия на всю ойкумену, что должно было происходить естественным путем. В концепции Филофея нет призывов к агрессии и насильственному обращению в православную веру, завоеванию других стран и подчинению их Московскому царству, но содержится «призыв ко всем христианам видеть в лице Москвы оплот православия, а следовательно, защиту и поддержку для каждого из них лично» [6, с. 200].
Данная концепция существенно повлияла на такую важную сторону русской имперской идеологии, как межэтническая и межрелигиозная толерантность. «Современники так и восприняли теорию псковского старца. Никогда она не служила - ни во время жизни мыслителя, ни впоследствии - оправданием или обоснованием каких-либо агрессий» [6, с. 200]. Целью распространения православия является спасение верующих, а добиваться ее насильственно-агрессивными методами не только не состоятельно, но просто абсурдно. Этот статус позволял Российскому государству претендовать на вселенский универсализм и идеологическое обоснование расширения территории путем присоединения территории с целью включения ее в общую государственность при условии сохранения всех социокультурных параметров.
Кром того, Русская православная церковь, являясь важным элементом общественной и государственной жизни страны, никогда, в отличие от, например, католической церкви, не претендовала на государственную власть и тем более не оспаривала ее у русской монархии: «Русская Церковь никогда не простирала руки к государственной власти, не вела и не провоцировала никаких религиозных войн, и единственная попытка (в Новгороде) завести сожжение еретиков, была сразу проклята именно Церковью» [17, с. 118]. В эпоху средневековой Европы в кострах инквизиции гибли сотни тысяч людей. Русская православная церковь категорически не приняла такое изобретение католической церкви, как продажа индульгенций, имеющее сомнительную моральность.
Признание православной церкви в качестве единственной национальной обусловливалось ее историческим влиянием на становление российской государственности. Великий отечественный мыслитель Ф.И. Тютчев заметил, что «Россия - прежде всего христианская империя; русский народ -христианин не только в силу православных своих убеждений, но еще благодаря чему-то более
задушевному, чем убеждения. Он - христианин в силу той способности к самоутверждению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы» [5, с. 212].
При этом господство православной церкви не означало подчинения ею других церквей, навязывания православного вероисповедания или притеснения иных религиозных верований. Подчеркивалось, что со времен Киевской Руси православная церковь направляла правителей русских на завоевание новых земель, развитие торговых и культурных связей с иностранными государствами, способствовала выработке оптимальных направлений интеграции иноземцев в российское политикоправовое пространство, добиваясь, чтобы «житель Закавказья, Самарканда или берегов Амура» считал себя «таким же русским, как житель Костромы», а коренной русский житель никогда не упрекнул бы другого в том, «что в его жилах будет течь кровь нынешних армян, сартов или гиляков» [1, с. 22].
Так, например, Российская империя продемонстрировала уникальный пример режима присоединения мусульманских государств с предоставлением им в дальнейшем права исповедовать мусульманскую религию. Безусловно, православная церковь вела миссионерскую деятельность с целью обращения в православное христианство вновь присоединенных народов, но отказавшиеся менять веру не только не уничтожались, но продолжали исповедовать свою религию. Иноверие не являлось препятствием к занятию высоких государственных должностей, продвижению по военной службе, получению экономических привилегий и т.п. «Лояльные татарские мурзы включались в московское дворянство, их права на владение землей были подтверждены. Правительство даже допустило превращение тысяч православных русских крестьян в крепостных мусульман-татар. Так, три ногайских мурзы владели в 1590 г. в Романовском уезде 1 281 русскими крестьянскими дворами, Касимовский царевич в 1627 г. имел почти 1 000 русских крепостных и еще в 1678 г. татарские исламские помещики в Среднем Поволжье владели примерно 5 тыс. дворов русских крестьян. Такое состояние было санкционировано царским правительством. При этом русским дворянам запрещалось держать мусульманских крестьян в крепостной зависимости» [7, с. 131].
Такой подход способствовал единению различных народов и племен, входящих в состав империи, поскольку декларировалось, что национальность в России есть дело светское, и определяется оно не религией, а государством [8, с. 414]. «Этот своеобразный имперский национализм, не имевший ничего общего с идеей социалистического интернационализма, нес объединение народам на основе русского рационального идеала государственной жизни» [16, с. 123].
Но если православная вера формировала идеологическую платформу единения различных народов, входящих в состав империи, то самодержавная форма правления рассматривалась как единственная стабилизирующая, надклассовая сила, способная в условиях многонационального характера Российского государства, в том числе и с позиции силы, сплотить все эти различные племена и народы, выступая независимым арбитром при разрешении возникающих конфликтов на социальной, национальной и религиозной почве.
В российском самодержавии, в единоличной власти царя народ видел «освящение всех проявлений своей сложной жизни подчинением правде. ... Не ломает монарх социального строя жизни, не уничтожает он никаких различий, создаваемых ее разнообразием, не упраздняет ни великого, ни малого, но все направляет так, чтобы развитие всех слоев, всех групп, всех учреждений ни в чем не нарушало правды» [20, с. 531].
К.Н. Леонтьев замечает, что «монархическое начало проницает всю Русь насквозь, государственная идея преобладает в мельчайших тканях быта, - покорность, неподвижность, равнодушие к материальным условиям и подъем духа в минуты, когда угрожает опасность Царю и религии, государственный инстинкт народа, религиозный скреп многоплеменного и междоусобного Русского славянства и объединение Руси на этом скрепе, автономная личность в быту и верноподданная в государственном смысле, наконец, главное - наш “талант повиновения”, наш нравственный принцип мирового бытия, вот что создает и просвещает необъятную Русь» [2, с. 12].
В соответствии с концепцией божественного происхождения российского самодержавия власть императора рассматривалась не как интеллектуальная, направляющая и созидающая сила, но как
бремя, долг, возложенный на него провидением [12, с. 165-166]. Царь-самодержец, таким образом, был ограничен в осуществлении своей власти «ответственностью перед Богом и перед своей совестью» [9, с. 53]. Власть самодержца «не есть привилегия, не есть простое сосредоточение человеческой власти, а есть тяжкий подвиг, великое служение, верх человеческого самоотвержении, крест, а не наслаждение» [20, с. 532].
Такой подход являлся логическим продолжением общеправославной доктрины «симфонии властей», сформулированной в эпоху правления императора Юстиниана (527-565 гг.), согласно которой церковь и монархия должны существовать только вместе, находясь в состоянии согласия и сотрудничества, по аналогии с божественной и человеческой природой Христа, «нераздельны и неслиянны». Митрополит Московский Филарет объяснял природу самодержавной власти следующим образом: «Бог, по образу своего небесного единоначалия, устроил на земле царя; по образу своего вседержительства - царя самодержавного; по образу своего царства непреходящего, продолжающегося от века до века - царя наследственного» [3, с. 12], в силу чего «Царь, по истинному о нем понятию, есть глава и душа царства» [3, с. 13].
Для православного русского народа этот постулат являлся естественным и не требовал дополнительного доказательства. Более того, разделение светского и духовного начал в самодержавной власти, «до какого бы совершенства ни достигло» оно, не было бы понято и не удовлетворило бы «простое сознание в массе верующего народа» [13, с. 265].
М.Н. Катков подчеркивал, что «русскому царю дано особое значение, отличающее его от других властителей мира. Он не только государь своей страны и вождь своего народа - он Богом поставленный блюститель и хранитель Православной Церкви, которая не знает над собой земного наместника Христа, и отреклась от всякого действия, кроме духовного, предоставляя все заботы о своем земном благосостоянии и порядке освященному ею вождю великого православного народа. Русский царь есть более чем наследник своих предков: он преемник Кесарей восточного Рима, устроителей Церкви и ее Соборов, установивших самый символ христианской веры. С падением Византии поднялась Москва и началось величие России. Вот где тайна той глубокой особенности, которой Россия отличается среди других народов мира» [11, с. 9].
На это обстоятельство указывает и Герцен: «Имя царя возбуждает в народе сочувствие; ... в народном воображении Царь представляется грозным мстителем, осуществлением правды, земным провидением. Народ сохранил доверие к Царю - не как к авторитету, регулирующему всю жизнь по своему произволу, нет, Царь стоит в стороне от мелочей обыденной жизни, но всякий раз, когда кроме мертвого закона, народу нужна бывает живая совесть, его мысль обращается к Царю» [10, с. 39-40].
Русский народ, не имеющий тяготения к участию в общественно-политической жизни, сосредоточивает свое внимание на поиске нравственно-религиозных идеалов, в том числе и в политике. Эти идеалы проявляются в воле Божией, «и подобно тому, как царь принимает свою власть лишь от Бога, так и народ лишь от Бога желает ее получить. Такое настроение естественно приводит народ к исканию единоличного носителя власти, и притом подчиненного воле Божией, т.е. именно монарха-самодержца» [19, с. 270]. «Монарх является олицетворением религиозно-нравственного идеала, живущего в народе. Именно таким идеалом ограничена власть государя, не стесненного никакими формальными и юридическими нормами» [15, с. 14].
Таким образом, палитра условий, определявшая процесс образования русской государственности, выявила только один возможный вариант развития - институционализацию самодержавной православной монархии. Причем методы данной институционализации соответствовали русским ментально-психологическим началам, «потому что народ русский и его церковь - одно; и только у русских это - одно» [14, с. 256]. Принципы патернализма, толерантности, соборности, «тягловости», заложенные православием, позволили создать государство размером в 1/6 часть суши земного шара, которое крепло и становилось все могущественнее на протяжении более чем тысячи лет.
Что касается системы институтов национальной безопасности, то она предполагает иерархизацию важнейших принципов государственного развития в ближайшей и долгосрочной перспективах, среди
которых особенно значимым является принцип политической и правокультурной преемственности. Мы убедились в том, что на протяжении более чем тысячелетней истории православная вера и преданность самодержавному монарху являлись государствообразующими принципами и идеалами, на чем зиждилось здание Российской империи. Взятые вместе, они составили формулу, «в которой выразилось сознание русской исторической народности», обозначили «ее отличительную черту», и именно их «русскому человеку следует охранять всемерно» [4, с. 68-69].
Литература
1. Башмаков А.А. За смутные годы. Публицистические статьи и речи. СПб., 1906.
2. Бурнакин А. О судьбах славянофильства. Петроград, 1916.
3. Государственное учение Филарета, Митрополита Московского. М., 1883.
4. Хомяков Д.А. Народность. Харьков, 1908.
5. ... Из русской думы: портреты отечественных мыслителей с письмами, статьями и просто раздумьями, сложенные Ю. Селиверстовым в книгу: В 2 т. / Сост. Ю.И. Селиверстов. М., 1995. Т. 1.
6. История политических и правовых учений: Учебник для юридических вузов и факультетов / Под ред. В.С. Нерсесянца. М., 1995.
7. Каппелер А. Две традиции в отношениях России к мусульманским народам Российской империи // Отечественная история. 2003. № 2.
8. Катков М.Н. В России есть национальная церковь // Катков М.Н. Идеология охранительства. М., 2009.
9. Мещерский В.П. Письмо к В.А. Грингмуту // Мещерский В.П. За великую Россию. Против либерализма / Ю.В. Климаков. М., 2010.
10. Милорадович К. А.И. Герцен и покончен ли старый спор: доклад, прочитанный в заседании «Союза возрождения России» в С.-Петербурге. Харьков, 1909.
11. Московские ведомости. 1882. № 249.
12. Победоносцев К.П. Государь император Александр Александрович // Победоносцев К.П. Сочинения. СПб., 1996.
13. Победоносцев К.П. Московский сборник // Победоносцев К.П. Сочинения. СПб., 1996.
14. Розанов В.В. Собрание сочинений: В 2 т. М., 1990. Т. 2.
15. Рухтаева Л.В. Идея монархической власти в Российской политической культуре конца XIX -начала XX веков: Автореф. дис. ... канд. филос. наук. Екатеринбург, 1995.
16. Смолин М.Б. Очерки Имперского Пути. Неизвестные русские консерваторы второй половины XIX - первой половины ХХ века. М., 2000.
17. Солоневич И.Л. Народная Монархия. М., 2003.
18. Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1993.
19. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 2010.
20. Тихомиров Л.А. Носитель идеала // Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997.
