CC BY
62
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2020. № 4
Борис Александрович Прокудин,
кандидат политических наук, доцент кафедры истории социально-политических учений факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (Ленинские горы, д. 1, 119991, Москва, Россия), e-mail: probor@bk.ru
ПОВЕСТИ Н.Г. ПОМЯЛОВСКОГО «МЕЩАНСКОЕ СЧАСТЬЕ» И «МОЛОТОВ» КАК ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ФОРМИРОВАНИЯ РАЗНОЧИННОГО СОСЛОВНОГО СОЗНАНИЯ: ПОЛИТИКО-ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
В статье предпринята попытка политико-текстологического анализа повестей Н.Г. Помяловского «Мещанское счастье» и «Молотов», содержащих художественное осмысление формирования разночинного сословного сознания начала 1860-х гг. Герои повестей Помяловского, Егор Молотов и Михаил Череванин, олицетворяют две стратегии поведения представителей нового сословия, «мыслящих пролетариев», в поисках своего места в жизни. Молотов идет по пути встраивания в существующую структуру общества и в результате приходит к созданию непрочной буржуазной «идиллии». Череванин, представляющий второй тип разночинного миросозерцания, отказывается встраиваться, становится крайним пессимистом и выбирает путь самоуничтожения. Поиски своего предназначения для обоих героев заканчиваются неудачей. Молотов и Череванин не обладают достаточной верой в свои силы, а главное, не обладают четким пониманием, что делать. Но художественное осмысление таких поисков, предпринятое Помяловским, имело больше социально-политическое значение. Он начал дело, законченное другим известным писателем-разночинцем Н.Г. Чернышевским. И заслуга последнего будет в том, что разрозненные части не оформившегося самосознания разночинцев он объединит в целостную доктрину, представленную в романе «Что делать?».
Ключевые слова: Н.Г. Помяловский, Н.Г. Чернышевский, разночинцы, «мыслящий пролетариат», нигилизм.
Boris Alexandrovich Prokudin,
Kandidat of Political Science, Associate Professor, Political Sociology and Psychology Program, Political Science Department, Lomonosov Moscow State University (Leninskie Gory 1, Moscow 119991, Russia), e-mail:probor@bk.ru
THE NOVELS OF NIKOLAI POMYALOVSKY "BOURGEOIS HAPPINESS" AND "MOLOTOV" AND THE FORMATION OF THE RAZNOCHINTSY'S CLASS CONSCIOUSNESS: A POLITICAL AND TEXTUAL ANALYSIS
This article offers an analysis of "Bourgeois Happiness" and "Molotov," two novels by Nikolai Pomyalovsky that present an artistic conceptualization of the formation of the consciousnes of the raznochintsy class. The heroes of Pomya-lovsky's novels, Yegor Molotov and Mikhail Cherevanin, personify two strategies for the behavior of representatives of the new class. Molotov integrates into the existing structure of society and comes to creatie a bourgeois "idyll." Cherevanin refuses to integrate, becomes a pessimist and chooses a path of self-destruction. The search for a mission by both heroes ends in failure. Molotov and Cherevanin do not have faith in their own strength and lack a clear understanding of what to do. But the artistic conceptualization of such searches undertaken by Pomyalovsky had a greater socio-political significance. Pomyalovsky began the work to be completed by Nikolai Chernyshevsky, another well-known writer of the raznochintsy class. And the achievment of Chernyshevsky was that he united the disparate parts of the unformed raznochintsy consciousness in a comprehensive doctrine that he presented in the novel "What Is to Be Done?"
Key words: Nikolai Pomyalovsky, Nikolai Chernyshevsky, raznochintsy, "thinking proletariat," nihilism.
Как междисциплинарная область знаний история социально-политических учений предполагает исследование разнообразных источников, не относящихся напрямую к политической теории. Одним из таких источников является художественная литература. Выявление особенностей социально-политической мысли в литературе — задача текстологического анализа1. Актуальность такого направления исследований не вызывает сомнений, если учитывать то колоссальное влияние, которое литература оказывала на российскую политическую реальность. К середине XIX в. художественная литература в России стала полноправным прибежищем социально-политической мысли, ареной общественной борьбы. В условиях, когда писатели не могли оставаться индифферентными к общественным вопросам, начал свою литературную деятельность Николай Герасимович Помяловский.
1 О специфике политологического анализа художественных произведений см.: Андерсон К.М., Артамонова Ю.Д., Бойцова О.Ю. и др. Политическая текстология как наука и учебная дисциплина: материалы круглого стола // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2014. № 4. С. 121-122, 124-125.
Повести Помяловского «Мещанское счастье» и «Молотов» — первые в русской литературе 1860-х гг. большие художественные произведения, в центре которых стоял разночинец, причем описанный не «издалека», со стороны (враждебно настроенным или сочувствующим, но все же плохо понимающим его природу автором-дворянином), а «изнутри» — автором-разночинцем. Читая эти повести, можно лучше понять, с какими сложностями сталкивались разночинцы в своей социальной жизни. Герои Помяловского еще не идеологи и не революционеры, пока это рядовые «образованные» разночинцы, процесс становления которых интересует нас в первую очередь.
Нужно начать с того, что основная проблема получивших образование разночинцев состояла в необходимости найти свое «место в жизни». У помещиков (дотоле единственного «образованного класса»), крестьян, купцов были выработанные веками сценарии жизни. А разночинцам их приходилось изобретать самостоятельно. Каким должен быть этот сценарий — чуть ли не главный вопрос, который тревожит героев Помяловского.
В литературоведении к героям-разночинцам почти никогда не применялся термин «лишний человек». Так обычно называют героев дворянского происхождения. Две главные черты «лишнего человека», по определению авторитетного литературоведа Ю.В. Манна, составляют «отчуждение от официальной жизни России» и отчуждение «от родной социальной среды (обычно дворянской), по отношению к которой герой осознает свое интеллектуальное и нравственное превосходство»2. Первая черта, безусловно, объединяет «классических» представителей типа «лишних людей»: Чацкого, Онегина, Печорина, Бельтова, Рудина, которые в силу разных причин не могли заниматься традиционной для дворян государственной службой. Вторая же черта, отчуждение от «родной социальной среды», гораздо в большей степени роднит героев-разночинцев 1860-х гг. Как раз получившие образование разночинцы, выходцы из сословия мещан или священнослужителей, чувствовали по отношению к своей «родной» социальной среде настоящее «интеллектуальное и нравственное превосходство». Возвращаться к делу отцов они не хотели. Однако наличие образования совсем не означало, что им открывался путь
2 См.: Манн Ю.В. Лишний человек // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. / Гл. ред. А.А. Сурков. Т. 4. Лакшин - Мураново. М.: Советская энциклопедия, 1967. С. 400.
в «высшее» сословие. В этом отношении образованные разночинцы (как реальные, так и литературные герои) оказывались лишними людьми в самом прямом (бытовом) смысле слова.
Но все же употреблять в отношении героев Помяловского или Чернышевского (Молотова, Череванина, Лопухова, Кирсанова) термин «лишний человек» в строгом литературоведческом смысле слова, конечно, неправильно. Герои Герцена и Тургенева, которых принято называть «лишними людьми» 1840-50-х гг., обнаруживают свою неспособность к жизненной борьбе и уходят от общества, которое их не устраивает. Герои Помяловского и Чернышевского тоже чаще всего оказываются в конфликте с обществом, но не потому, что разочаровались в старом миропорядке, а потому что ищут нового. И если герои Помяловского еще не могут сформулировать, чего именно они хотят, и мучаются от этого, то у Чернышевского они уже имеют вполне четкий образ этого «нового».
Итак, с начала 1840-х гг. университетское образование открывало дорогу к карьере всем, кто не был дворянином. Дипломированным разночинцам, принявшим решение уйти из родного сословия, хотелось примкнуть к дворянам. Покидая ряды духовенства или мещанства, «поповичи» и дети ремесленников становились частью русской интеллигенции. Причем процент разночинцев, вышедших из духовного сословия, был значительно выше остальных: имея семинарское образование, они оказывались более других подготовлены для обучения в университетах. «Духовенство было единственным сословием, которое разделяло с дворянами возможность широкого доступа к образованию, поэтому в России XIX в. сложились лишь две интеллигентские субкультуры»3, — пишет американская исследовательница Л. Манчестер, противопоставляя культуру дворянской интеллигенции и сыновей служителей церкви, ставших интеллигенцией. Интеллигенты из разночинцев и дворян с середины XIX в. часто работали рука об руку на профессиональном поприще, но в целом они относили себя к разным культурным традициям. И дворяне часто давали понять, что «плебеи» им не ровня. Да и сами «семинаристы» в большинстве случаев ощущали свою социальную ущербность, плохо зная французский язык и не умея «вести себя в обществе».
3 Манчестер Л. Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного самосознания в России / Пер. с англ. А.Ю. Полунов. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 12.
Маркером принадлежности человека к высшему обществу в XIX в. было хорошее французское произношение4. Знали французский язык лучше или хуже все образованные люди. Но хорошее произношение могло быть только у дворян, воспитанных гувернерами. Французский язык был комплексом всех разночинцев. Например, Чернышевский, который восемнадцати лет приехал поступать в Петербургский университет на филологический факультет, был очень хорошо образован для своего возраста. В Саратове он окончил духовную семинарию, был отличником, лучшим выпускником, но на вступительном экзамене в университете получил первую плохую отметку в жизни — по французскому языку. Впервые почувствовал себя неполноценным. У Л.Н. Толстого в повести «Юность» есть фрагмент, где он пишет о том, что делил людей по французскому выговору на равных и презираемых: «Человек, дурно выговаривавший по-французски, — пишет он, — тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. "Для чего же ты хочешь говорить, как мы, когда не умеешь?" — с ядовитой усмешкой спрашивал я его мысленно»5.
Сами разночинцы чаще всего ощущали свою социальную ущербность болезненно. Первый, кто подверг эту ситуацию осмыслению, был В.Г. Белинский. Ему первому удалось достичь высокого положения в литературных кругах, но плохое знание иностранных языков, недостаток систематического образования, бедность, отсутствие хороших манер мучили его, порождая робость и застенчивость в дворянском обществе6. Похожие проблемы позже были у Чернышевского и Н.А. Добролюбова. Помяловский, выпускник «бурсы» (духовного училища и духовной семинарии), очень плохо говорил по-французски, и тоже в обществе был неловок.
В «Мещанском счастье» (повести, опубликованной в февральской «книжке» журнала «Современник» за 1861 г.) Помяловский предпринял попытку художественно осмыслить этот конфликт, он говорил, что написал повесть, в которой хотел «разъяснить отношения плебея к барству»7. Его герой — двадцатидвухлетний Егор
4 Подробнее о значении французского языка в Российской империи см.: Offord D., Rjéoutski V., Argent G. The French Language in Russia: A Social, Cultural, Political, and Literary History. Amsterdam: Amsterdam University Press, 2018.
5 Толстой Л.Н. Юность // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 2. Отрочество. Юность. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1935. С. 173.
6 Подробнее см.: ПаперноИ. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 67-70.
7 Благовещенский Н.А. Николай Герасимович Помяловский: (биографический очерк) // Помяловский Н.Г. Полное собрание сочинений. Т. 1. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Издательство С.В. Звонарева, 1868. С. XXVIII.
Иванович Молотов, «развитый пролетарий без всякой примеси сословных элементов и предрассудков»8, как его называет Писарев, сын бедного мещанина, слесаря, одинокого бобыля (попович Помяловский сделал своего героя выходцем из мещан). По сюжету повести, после смерти отца Молотова на воспитание взял старый холостяк-профессор и устроил его в гимназию, а потом в университет. Профессор объяснил Молотову, что только через науку он, «непородистый мальчик», может стать человеком. Таким образом Молотов присоединился к небольшой прослойке «мыслящего пролетариата».
После окончания университета Молотов поступает на работу домашним секретарем к помещику Обросимову. И поселяется жить в его семье. Его хозяева — люди хорошие, обращаются с ним деликатно, даже ласково. Молотов к ним искренне привязывается и охотно выполняет их многочисленные поручения. Любят его и Обросимовы. Идиллия в их отношениях поначалу настолько безусловная, что Молотов порой выбегает в поле покричать от счастья. Но вскоре идиллии приходит конец, когда Молотов нечаянно подслушивает разговор своих хозяев, Обросимовых, о разночинцах и лично о нем:
— «Нет, не то, — сказала жена, — ты согласись, что у них (разночинцев. - Б.П.) нет этого дворянского гонору... манер нет...
— Что ж делать, мать моя! порода много значит.
— Они, — я говорю, — образованный народ, — продолжала жена, — но все-таки народ чернорабочий и все как будто подачки ждут.
— Что же? можно сделать ему подарок какой-нибудь. Он стоит того.
— Я думаю, часы ему подарить.
— Это привяжет его. А что ни говори, жена, — эти плебеи, так или иначе пробивающие себе дорогу, вот сколько я ни встречал их, удивительно дельный и умный народ. Семинаристы, мещане, весь этот мелкий люд — всегда способные, ловкие господа.
— Ах, душенька, все голодные люди умные. Ты дворянин, тебе не нужно было правдой и неправдой хлеб добывать; а этот народец из всего должен выжимать копейку. И посмотри, как он ест много. Нам, разумеется, не жаль этого добра; но. постоянный его аппетит обнаруживает в нем плебея, человека, воспитанного в черном теле и не видавшего порядочного блюда. Не худо бы подарить ему,
8 ПисаревД.И. Роман кисейной девушки // ПисаревД.И. Сочинения: В 4 т. Т. 3: Статьи, 1864-1865. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 190.
душенька, голландского полотна, а то, представь себе, по будням манишки носит, — ведь неприлично!..»9.
Этот разговор произвел оглушительное впечатление на Моло-това, которому больше всего запомнилась фраза о том, как много он ест. «Негодяи, аристократишки, бары-кулаки!»10 — ругает он Об-росимовых про себя. На следующий день он разглядывает за столом еще вчера родную семью и не может узнать лиц: «У матери совсем не доброе лицо; в глазах папаши так и светится дворянин-кулак; у дочери лицо красивое, но посмотрите, какое надутое. "Это не наши. <.> Где же наши, — спрашивал он. — Кому же я-то нужен?"»11. Молотов понимает, что должен покинуть Обросимовых: «Помещик оскорбил меня, приходилось оставить место», — скажет он позже12.
Однако в словах Обросимова и его жены о разночинцах и лично Молотове нет оскорблений. Напротив, их слова полны похвал. Обросимовы высоко оценивают ум Молотова и его способности. Но оскорбляет Молотова то, что «баре» не относятся к нему как к равному. И снисходительных замечаний по поводу «плебейского» аппетита и неуместных манишек хватает, чтобы разрушить былую гармонию.
Но есть в этом социальном конфликте и другой аспект, на котором настаивает Писарев. Он говорит, что причина «оскорбления» Молотова не в барской спеси, а в экономических отношениях. Такой взгляд неизбежен везде, где один человек нанимает или покупает труд другого человека. «Тут нет столкновения личностей, — пишет о конфликте Молотова и Обросимовых Писарев, — тут сталкивают-
13
ся только две отвлеченные величины — наниматель и наемник»13. Это справедливо, но Молотов еще не настолько «развит», чтобы воспринимать ситуацию исключительно с точки зрения экономических отношений.
В повести есть еще одна линия, связанная с отношениями Моло-това и Леночки Ильичовой, дочери небогатой соседки Обросимовых. Леночка по социальному происхождению дворянка, но дворянка без образования. Она влюбляется в Молотова и признается ему в любви,
9 Помяловский Н.Г. Мещанское счастье // Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы / Вступ. статья и примеч. Н.И. Якушкина. М.: Современник, 1987.С. 81.
10 Там же. С. 84.
11 Там же. С. 86.
12 Помяловский Н.Г. Молотов // Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы / Вступ. статья и примеч. Н.И. Якушкина. М.: Современник, 1987. С. 169.
13 ПисаревД.И. Указ. соч. С. 197.
но он ее отталкивает как недостаточно «развитую». У Молотова высшее образование, он готовит себя к «большой жизни», а Леночка не знает, что обозначает слово «эмансипация». И от нее нельзя ожидать ничего, кроме «дюжины толстомордых ребят». Молотов рвет отношения и ведет себя с глупой дворянкой Леночкой так же снисходительно, как Обросимовы вели себя с ним. Наличие высшего образования дает возможность Молотову считать Леночку не ровней себе. Он выше. И глупость Леночки он так же высокомерно отмечает, как Обросимовы отмечали его плебейские манишки.
К работе над повестью «Молотов» Помяловский приступил вскоре после опубликования «Мещанского счастья». Редакция «Современника» торопила его, желая поскорее увидеть продолжение истории Егора Молотова. И вторая повесть Помяловского была напечатана в октябре того же 1861 г. С этих пор, как пишет И.Г. Ямпольский, материальное положение Помяловского становится устойчивым. «Некрасов выплачивал ему деньги вперед, чтобы дать возможность работать над своими произведениями. С марта 1862 г. он начал получать из "Современника" по 75 рублей в месяц независимо от того, будет ли что-нибудь писать или нет»14. Некрасов тогда возлагал на нового автора большие надежды.
В повести «Молотов» главный герой — уже чиновник тридцати трех лет. У него маленькая, хорошо обставленная квартирка, стабильный доход, 15 тысяч накоплений и вечерний чай в семьях таких же мелких чиновников, с разговорами о детях, болезнях и службе. Вопрос о непримиримости плебейства и барства теперь Молотова не волнует. Центральной проблемой повести «Молотов» становится не поиск, а осмысление уже зрелыми героями-разночинцами своего места в жизни. И важно сказать, что у самого Помяловского нет ответа на вопрос о правильном сценарии жизни. Повесть несет явный отпечаток колебаний самого Помяловского, у которого к 25-26 годам (возраст создания повестей) еще не было вполне устоявшейся системы взглядов.
Итак, готовящий себя к «большой жизни» Молотов выбрал путь «мещанского счастья». Случайно подслушанный разговор Об-росимова с женой имел для Молотова решающее значение в жизни. Молотов вынужденно поставил перед собой вопрос зависимости от барина, и задачей его жизни с тех пор стала борьба за личную независимость, путь которой он видел в материальной обеспечен-
14 Ямпольский И.Г. Н.Г. Помяловский. Личность и творчество. М.; Л.: Советский писатель, 1967. С. 72-73.
ности. Молотов стремился достигнуть такого положения в жизни, при котором ему не пришлось бы прибегать к милости благодетелей, людей, стоящих выше его в социальном положении. И путь Молотова к своему «мещанскому счастью» заслуживает уважения. Не изменив своим принципам, своим представлениям о чести и совести, он накопил капитал, достиг достойного положения. Молотов презирает тунеядцев и белоручек, живущих на наследство, уважает тех, кто добился в жизни всего своей собственной головой и руками. Он не стесняется своего плебейства, а с гордостью рассказывает детям графини, которым дает уроки, что в детстве «рубил капусту на постоялом дворе». Одним словом, Молотов — человек, который сделал себя сам, и как будто уверен в иллюзорности «романтических» идеалов юности и в правильности своих зрелых жизненных установок.
«И сегодня, и завтра, и целые годы, — проповедует Молотов своей возлюбленной Наде Дороговой, — надо прожить, и прожить так, чтобы в лицо не наплевали, — значит, надо работать без призвания к работе. "Злато — металл презренный", — кто это сказал такую чепуху? Деньги, монета — учреждение государственное; за деньги можно хлеба купить, современных идей, потому что они не на улице валяются, а продаются в книгах, можно купить свечу и поставить ее какому-нибудь угоднику. <.> Неужели ты не понимаешь, что значит чувство собственности? Оно может развиться до щекотливости, чтобы быть независимым, никогда не просить, никого не благодарить за кусок хлеба. <.> Мое сребролюбие благородно, потому что я никогда и ничего не крал, ни от кого не получал наследства, у меня ничего нет подаренного, найденного, заработанного чужими руками. Все, что у меня есть в комнатах, в комодах, на плечах, в кармане, — все добыто моей головой и руками. Ни материально, ни морально я ни от кого не зависим»15.
Для Помяловского словосочетание «мещанское счастье» еще не имело презрительного оттенка, как и для многих разночинцев 1860-х гг. Только позже, с развитием революционного движения в России, слово «мещанство» перестанет быть нейтральным, приобретет негативную окраску. И молотовская установка на материальную независимость до самых последних страниц повести кажется вполне обоснованной. Однако в конце Помяловский дает понять, что для Молотова обогащение из средства борьбы бедного разночинца за личную независимость постепенно превращается в цель жизни.
15 Помяловский Н.Г. Молотов // Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы / Вступ. статья и примеч. Н.И. Якушкина. М.: Современник, 1987. С. 254, 255, 256.
На последних страницах раскрывается новый облик главного героя. В юности, уйдя от Обросимовых, Молотов пытался заняться «вольным трудом», перепробовал различные профессии, работал на постоялом дворе, был учителем, литератором. Но, к несчастью, понял, что скучный департамент обеспечивает человека лучше. Он устал от бедности, ему захотелось чуть больше денег, чуть больше комфорта и пришлось стать чиновником. Он придумал для себя оправдание, решил, что будет использовать службу, чтобы приносить пользу людям. И правда, поначалу он «вникал в дело, размышлял, волновался и тосковал», — пишет Помяловский, — а потом остыл, смирился и стал просто добросовестно служить «без всякой мечты о деятельности общественной. <.. .> Не любовь к труду, приносящему деньги, а именно любовь к деньгам руководила мною»16, — говорит Молотов. Молотов рассказывает, как он прекрасно обустроил квартиру, в которой у него много «серебра, фарфора, мрамору и дорогих бобров», но и как часто ему становится скучно и холодно в ней, среди честным трудом добытого уюта: «Иногда так тяжело становилось, что я готов был схватить и брякнуть об пол вазы, порвать картины, разметать цветы и статуи. Противно было думать, что из-за них я бился всю жизнь.»17. Но все же в последнем диалоге романа Молотов устраивает для своей невесты горячую проповедь мещанства: «Неужели запрещено устроить простое, мещанское счастье. — Говорит он. — Надя, миллионы живут с единственным призванием — честно наслаждаться жизнью. Мы простые люди, люди толпы.»18. Даже по эмоциональному возбуждению, с которым Молотов отстаивает свою новую философию жизни, понятно, что «мещанское счастье» для него не выход, оно непрочно, и «честное наслаждение жизнью» только откладывает до поры необходимость ответа на вопрос о его собственном предназначении.
Однако не только с помощью образа Молотова происходит художественное осмысление Помяловским формирования разночинного сословного сознания. В повести «Молотов» есть еще один важный персонаж, друг и однокурсник главного героя — Михаил Михайлович Череванин. Он тоже разночинец, «мыслящий пролетарий», по происхождению — из поповских детей. «Он был человек странный, оригинал, талантливый человек, добрая душа и по временам сильно поклонялся Дионису», — так пишет о нем Помяловский19. Черева-нин изображен хорошим художником, но без коммерческой жилки,
16 Там же. С. 254.
17 Там же. С. 257.
18 Там же. С. 258.
19 Там же. С. 150.
т.е. обреченным на бедность и пьянство. «Сидишь-сидишь, и такая тоска заберет, что и сам не заметишь, как очутишься в портерной или трактирном заведении», — говорит он Молотову20.
Тоскующий и неудовлетворенный жизнью Череванин предстает перед нами как натура более глубокая, чем Молотов. В отличие от своего друга, он не придумывает благородных оправданий своим поступкам и ставит перед собой «проклятые вопросы», от которых Молотов пытается отгородиться иллюзией мещанского счастья. Но отвечает на них Череванин в крайне пессимистическом ключе, «мещанскому счастью» он противопоставляет свою философию «кладбищенства».
Интересно, что в начале 1912 г. М. Горький в письме Д.Н. Овся-нико-Куликовскому рекомендовал посвятить Череванину отдельный очерк в его «Истории русской интеллигенции»: «Не сочтите, пожалуйста, нижесказанное дерзостью с моей стороны, — писал Горький, — и позвольте напомнить Вам писателей, которых — как мне казалось бы — невозможно оставить в стороне, говоря о духовных недугах русской интеллигенции. Уж если Вы думаете дополнить Вашу поучительную и важную книгу характеристиками Писемского и Гаршина — не следует ли также внести в нее характеристики Слепцова, Помяловского и Осиповича? Последний, мне кажется, очень много сказал своим "Эпизодом из жизни ни павы, ни вороны", у Помяловского любопытен Череванин, а у Слепцова — Рязанов»21. Горький, как видно, считал Череванина более интересным типажом, характеризующим развитие русской интеллигенции, нежели Моло-това. Может быть, потому, что Череванин, в отличие от Молотова, бунтует. Он отказывается идти по пути примирения с окружающей действительностью. И его бунт проявляется в презрении к жизни, безразличии к своей судьбе, высмеивании «великодушных» идеалов, в крайнем скептицизме и пессимизме:
— «Но, право, не понимаю, чем ты страдаешь. Неужели можно совсем потерять вкус к жизни? Это невероятно (спрашивает его Молотов. — Б.П.).
— А потерял же!.. Во мне не только положительного, во мне и отрицательного ничего нет, — полное безразличие и пустота! У меня так голова устроена, что я во всяком слове открываю
20 Там же. С. 157.
21 Горький М. Письмо Д.Н. Овсянико-Куликовскому. Конец февраля — [начало марта] 1912 г., Капри // Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 29: Письма, телеграммы, надписи. 1907-1926. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955. С. 228.
бессодержательность, во всяком явлении — какую-нибудь гадость. Торичеллиева пустота и сожженная совесть!.. Прежде, бывало, ломался и кричал: труд, отечество, любовь, свобода, счастье, слава и много иных прекрасных слов; но и тогда уже чувствовал, что лгал, а теперь ничего не хочу, кроме сна, забвения, обморока. <.> Все мне представляется ничтожным до невероятности, потому что "все на свете скоропреходяще и тленно!". Мне только это вдолбили смолоду. Я постоянно слышал об антихристе, кончине мира, о тленности благ земных. Мы жили подле кладбища, я еженедельно видел покойников и тогда уже детскими пытливыми глазами всматривался в мертвецов. Постоянно я без нужды смирялся, усиленно откапывая в себе всевозможные пороки и гадости, воображал себя червем, прахом, ничтожеством, человеком, недостойным счастья; я презирал себя в детстве! Потом я и очнулся, протянул руки к жизни, но уже поздно было! Взгляд мой был направлен к тому, чтобы видеть одно
только зло в себе и людях. Гадко и мрачно! <.> Себя я не люблю,
22
не уважаю, вас тоже.»22.
Эволюция взглядов и настроений Череванина из этого монолога не совсем понятна, но простое объяснение происхождения «кладбищенского» скептицизма религиозным воспитанием кажется недостаточным. Детское «презрение себя» как недостойного счастья греховного человека, воспитанное мрачным христианством (вероятно, отец Череванина был священником кладбищенской церкви), сменилось все же в юности стремлением к «труду, отечеству, любви, свободе, счастью, славе». И только потом, после какого-то разочарования, после столкновения с действительностью эти «стремления» показались иллюзорными, а «прекрасные слова» про счастье и свободу — ложью. И с детским «кладбищенством» вернулась нелюбовь к себе и окружающим, пессимизм, безразличие к добру и злу, пьянство. Поэтому, безусловно, «кладбищенство» как неверие в свои силы и неверие в то, что можно что-то изменить, связано не только с «дурным» воспитанием, но и с состоянием российского общества середины XIX в., в котором образованный попович не может найти себе достойного применения и не видит перспектив.
По свидетельству Благовещенского, Помяловский «в лице Череванина во многом выразил свой собственный образ мыслей того времени и даже свою манеру выражений»23. Некоторые черты
22 Помяловский Н.Г. Молотов // Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы / Вступ. статья и примеч. Н.И. Якушкина. М.: Современник, 1987. С. 153, 154.
23 Благовещенский Н.А. Указ. соч. С. XXXIV.
Помяловского мы можем увидеть и в образе Молотова, но все же ближе автору был Череванин. Помяловский родился на окраине Санкт-Петербурга в семье дьякона кладбищенской церкви и 14 лет провел в «бурсе», Александро-Невском духовном училище и семинарии, где он, вполне вероятно, подобно своему герою, «без нужды смирялся, усиленно откапывая в себе всевозможные пороки и гадости», и где он, как многие поповичи своего времени, столкнувшись с грубой и жестокой средой духовного образования, терял веру в Бога. Поповичи-разночинцы, т.е. образованные выходцы из сословия священнослужителей середины XIX в., часто всю жизнь ощущали последствия такого жестокого воспитания. Талантливые писатели-разночинцы, сотрудники «Современника», пришедшие в журнал в 1860-е гг., много пили, мало успели написать и рано умерли. Сам Помяловский умер в 28 лет, его друг Ф.М. Решетников — в 29 лет, А.И. Левитов — в 41. Писатель Николай Васильевич Успенский прожил дольше, до 52 лет, но покончил с собой, а «долгожитель» Глеб Иванович Успенский в конце жизни сошел с ума и умер в 58 лет.
«Мучительные переживания Череванина — болезнь роста разночинской идеологии», — писал главный советский исследователь Помяловского И.Г. Ямпольский24. Но ведь никакой идеологии ни у Череванина, ни у Молотова пока нет. В повести «Молотов» Помяловский показывает, что современная общественная жизнь предполагает для «мыслящего пролетария», желавшего в юности служить общественным интересам, два жизненных сценария: примирения с действительностью и отрицания действительности, которые можно условно назвать «мещанским счастьем» и «кладбищенством». Однако признавая необходимость и законность личного счастья, Помяловский показывает неудовлетворенность героев, выбирающих оба сценария.
Говорить об общественном идеале, выраженном в повестях «Мещанское счастье» и «Молотов», так же некорректно, как и говорить об «разночинской идеологии» Молотова и Череванина. Но если искать социально-политический смысл произведений Помяловского, то в неудовлетворенности автора своими героями и в неудовлетворенности героев самими собой и будет их главный политический смысл.
В конце 1861 г. 60-летняя мемуаристка А.П. Керн прочитала повесть Помяловского «Молотов», назвала ее «прелестной» и похвалила за «бездну наблюдательности». Но добавила как о чем-то почти невозможном: «Фамилия подписавшегося Помяловский и —
24 Ямпольский И.Г. Указ. соч. С. 108.
вообразите — семинарист!..»25 Для автора воспоминаний о золотом веке русской литературы и поэтах пушкинской поры семинаристы в литературе были чем-то экзотическим. Но после «Молотова» имя Помяловского стало известным в литературных кругах. С большой похвалой о Помяловском отозвался А.Ф. Писемский26. И.С. Тургенев в письме И.П. Борисову писал: «В "Современнике" я, однако, прочел повесть, в которой попадаются проблески несомненного дарования — "Молотов" Помяловского»27.
Что касается существенных рецензий на повести Помяловского, то наиболее обстоятельными отзывами на «Мещанское счастье» были статья постоянного критика журнала Ф.М. Достоевского «Время» П.А. Бибикова «По поводу одной современной повести» 1861 г. и статья Д.И. Писарева «Роман кисейной девушки», опубликованная в журнале «Русское слово» в 1865 г. Бибиков включил Молотова в ряд тургеневских «лишних людей». По его мнению, Молотов вслед за Рудиным и безымянным героем повести «Ася» спасовал перед любовью, обнаружив тем самым неспособность к жизненной борьбе и гражданской жизни28. Бибиков, по сути, повторил основную идею статьи Чернышевского «Русский человек на rendez-vous»29 (посвященной тургеневской повести «Ася») и ошибся в отношении Молотова, что доказала следующая повесть Помяловского. Бибиков ничего не сказал об «отношении плебея к барству», т.е. конфликте, который считал главным сам Помяловский, и сконцентрировал свое внимание на любовной линии романа. То же произошло и со статьей Писарева. В конце первой публикации статьи, которая еще носила название «Мыслящий пролетариат», Писарев в непринужденной форме осведомил читателей об изменении своих намерений в ходе изложения материала: «Я хотел разобрать обе главные повести Помяловского, — писал он, — но увлекся романом кисейной девушки и так заговорился об этом эпизоде, что вторую повесть — "Моло-
25 Керн А.П. Рассказ о событиях в Петербурге // Минувшие годы. 1908. № 10. С. 69.
26 См.: Боборыкин П.Д. За полвека. Воспоминания: В 2 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1965. С. 207.
27 Тургенев И.С. Письмо И.П. Борисову. 11 (23) декабря 1861 г. Париж // Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 4: Письма. М.: Наука, 1987. С. 390.
28 См.: Бибиков П.А. По поводу одной современной повести // Время. 1862. Т. 7. № 1. Отд. II. С. 31-57.
29 См.: Чернышевский Н.Г. Русский человек на rendez-vous // Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 5: Статьи, 1858-1859 гг. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1950. С. 156-174.
това" — надо будет отложить до другого раза»30. Писарев написал позже статью, посвященную «Очеркам бурсы» Помяловского, но к «Молотову» не вернулся.
Если говорить о журнальной полемике по поводу произведений Помяловского, которая в большей степени имела социально-политическое значение, то она касалась повести «Молотов» и развернулась уже в 1863-1864 гг., после того как в журнале «Санкт-Петербургские ведомости» была напечатана статья П.В. Анненкова под названием «Современная беллетристика», включавшая развернутый очерк о Помяловском. Важно сказать, что Анненков причислял себя к либералам-западникам, а авторы работ по истории русской литературы считают его наиболее ярким представителем «эстетической критики» (вместе с В.П. Боткиным и А.В. Дружининым).
В своей статье Анненков сразу заявил, что повесть «Молотов», к несчастью, была замечена читателями и имела успех «у публики» «благодаря своим слабым сторонам», а именно «образам двух главных героев»: Молотова и Череванина. «За разговорами их никому не пришло в голову посмотреть, есть ли у них живые физиономии <.>, — писал Анненков. — В этом именно мы и упрекаем типы Помяловского. Они не имеют рельефа, выпуклости и лишены свойств, по которым узнаются живые организмы, <.> Молотов и его скептический друг Череванин не наделены жизнию и остаются неподвижно фигурами, что бы с ними не делал живописец. <.> можно сказать только, что как степенный Молотов, так и беспутный гений выросли у самого автора не из поэтического или художнического созерцания жизни, а из головы: это олицетворенные понятия. <.> От Череванина веет комедиантом. Что касается до Молотова, то картина его одинокой и трудовой жизни, представленная им своей невесте, Наде, перед свадьбой, до такой степени образует смесь истинного чувства и фальшивых нот, что происхождение этого типа
31
от понятия становится несомненным»31.
Анненков оговаривается, что пресловутые головные «понятия» могут быть положены в основание «замечательных произведений изящной литературы», но только если они «родилась из непосредственного созерцания общества, из проникновения, так сказать, в глубь его психического настроения». Анненков не поверил, что
30 Сорокина Ю.С. Примечания // Писарев Д.И. Сочинения: В 4 т. Т. 3: Статьи, 1864-1865. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 529.
31 Анненков П.В. Современная беллетристика // Санкт-Петербургские ведомости. 1863. № 5. С. 37.
Помяловский встречал в жизни типы, подобные Молотову и Че-реванину, он назвал их «предположениями», которые «прямо не
32
вытекают из жизни»32.
В качестве примера удачных литературных типов, которые изначально возникли из «понятий», но стали «живыми» благодаря проникновению автора «в глубь психологического настроения общества», Анненков приводит пушкинского Онегина и тургеневского Базарова. Это утверждение (особенно по поводу Базарова) кажется поразительным заблуждением. Можно спорить о том, кто более «художественен» в литературном исполнении: Череванин или Базаров. «Художественность» или «поэтичность» персонажа невозможно верифицировать. Однако говорить, что активный Молотов или скеп-тик-Череванин выдуманы, и такие типы не выросли из «созерцания жизни» — просто ошибка, демонстрирующая незнание Анненковым условий жизни и мнений писателей-разночинцев 1860-х гг. Подтверждением «жизненности» персонажей Помяловского могут служить его собственные поведение и высказывания. Благовещенский пишет, что он «среди знакомых только и толковал о разных "приятностях" бурсачества; в светских обществах с каким-то болезненным раздражением рассказывал сцены одна другой циничнее и отвратительнее. <.> "Вот вы узнаете, какая жизнь создала нашего брата, - цитирует Благовещенский Помяловского, — я покажу вам, что значит бурсак, я заставлю вас призадуматься над этой жизнью." <.> Вследствие этой и других причин Помяловский сильно изменился, стал желчен, придирчив, возненавидел окончательно всякую официальность и отсутствие искренности, готов был на всякий скандал, чтобы только досадить ненавистному для него барству. <.> "Надоело мне это подчищенное человечество, — говорил он с желчью, — я хочу узнать жизнь во всех ее видах, хочу видеть наши общественные язвы, наш забитый, изможденный нуждой люд, на который никто и смотреть не хочет"»33. В этих словах мы слышим и молотовский вызов «барству» и череванинское «кладбищенство», разочарование в жизни. Все это — элементы психологии разночинцев, воля к деятельности которых определялась прежде всего отрицанием. Так что, например, «нигилизм» поповича Череванина кажется абсолютно «жизненным» и более мотивированным, нежели «нигилизм» дворянина Базарова.
В 1864 г. большую статью о Помяловском (уже после его смерти) в журнале «Современник» опубликовал А.Н. Пыпин, который,
32 См.: Там же. С. 38.
33 Благовещенский Н.А. Указ. соч. С. XXXIX.
полемизируя с Анненковым, выступил защитником творчества писателя от эстетической критики: «Хотя Помяловский и стал в своих произведениях проповедовать известную тенденцию, однако от этого нисколько не пострадала его художественность, — писал Пыпин. — Потому что художественная деятельность вовсе не исключает в писателе того или другого социального взгляда, <.> художественная деятельность не страдает от того, что художник постарается понять критически окружающую его жизнь, что ему, чтобы быть художником, вовсе не нужно быть бесстрастным евнухом, каким желает видеть его наша ходячая эстетическая критика, ищущая искусства для искусства.»34 В своей статье Пыпин признал оригинальность и новизну Молотова и Череванина как литературных типов: «Помяловский не вставляет в свой рассказ морально-социальных трактатов, <.> но по тем картинам жизни, которые он рисует, по тем личностям, какие вызывает его фантазия, нельзя не видеть, что поэтическая литература сделала шаг после "лишних людей"»35.
Интересно, что Пыпин не сравнивает Череванина с Базаровым, как это делал Анненков. Ему интересен более широкий, социальный (даже — сословный) контекст русской литературы, в которой вдруг появились авторы-разночинцы, люди с совершенно другим опытом, нежели прежние писатели-дворяне. Пыпин, полемизируя с Анненковым, напротив, признает большую «жизненность» Череванина по сравнению со всеми «лишними людьми» дворянской литературы (возможно, Базарова он тоже включает в их число). «Скептицизм и озлобление Череванина выходят из другой точки отправления, — пишет Пыпин. — Прежде всего, это не напущенное разочарование, которое заявляет о себе прежде, чем успело пройти действительную борьбу с жизнью и дало ей известную жертву, так это случалось иногда с прежними героями»36. В Череванине «чувствуется совершенно другая сила: его скептицизм и озлобление внушены собственной жизнью, собственные вопросы не дали покоя его мысли и наконец, путем несбывшихся надежд и подавленных действительностью стремлений, привели его к безотрадному выводу»37. Пыпин иначе подходит и к Молотову, — как к «лицу довольно новому в наших романах». Отсутствие попыток всякой идеализации этого героя, реалистическое изображение Молотова кажутся Пыпину заслугой Помяловского.
34 [Пыпин А.Н.] Сочинения Помяловского // Современник. 1864. № 11-12. С. 67.
35 Там же. С. 68.
36 Там же. С. 79.
37 Там же. С. 80.
Критик Анненков написал, что Череванин не «наделен жизнью» и от него «веет комедиантом», а критик Пыпин заявил, что, глядя на энергию, с которой выражается скептицизм Череванина, очевидно, «что и для него самого это не конец дела; это только временная усталость»38. То есть первый утверждал, что таких людей, как Череванин, в русском обществе нет, а второй был уверен, что есть, и даже намекал, что люди такого типа, возможно, сумеют в будущем как-то повлиять на это общество своими словами и делами. Почему Анненков и Пыпин так разошлись во мнениях? Конечно, первый принадлежал к школе «эстетической» критики, второй — нет, но в то же время тот и другой считали себя либералами, т.е., расходясь в литературных оценках, они должны были как-то похожим образом смотреть на общество. Вероятно, ответить на этот вопрос мы можем, посмотрев на сословное происхождение критиков. Анненков был дворянином и помещиком. Что же касается Пыпина, его отец происходил из мелкопоместных дворян, а мать - из духовного сословия. Кроме того, Пыпин приходился двоюродным братом Чернышевскому, с которым они долгое время жили в одном доме в Саратове. Пыпин не разделял радикальных настроений Чернышевского, но хорошо знал быт и психологию разночинцев, в частности, образованных детей священнослужителей.
Подводя итоги, нужно сказать, что после публикации повести «Молотов» на Помяловского смотрели как на будущего вождя литературной школы, но он умер, не достигнув тридцати лет. Система взглядов самого Помяловского к тому моменту еще не вполне устоялась. Он изобразил героя, как писал в «Лекциях по русской литературе» П.А. Кропоткин, «вышедшего из бедных слоев, который наполнен ненавистью против высших классов и против всех форм социальной жизни, существующих лишь для удобств этих классов, но в то же самое время не обладает достаточной верой в свои силы — той верой, которую дает истинное знание и которой всегда обладает всякая истинная сила. Вследствие этого его герой кончает или филистерской семейной идиллией, или, если она не удавалась, пропагандой безрассудной жестокости и презрения ко всему человечеству, как единственно возможного оправдания личного счастья»39. Но если «филистерская» стратегия «мещанского счастья» для разночинцев — неправильная, противоположная стратегия «кладбищенства» — тоже неправильная, то какая правильная?
38 Там же. С. 82.
39 Кропоткин П.А. Лекции по истории русской литературы. М.: Common place, 2016. С. 254.
И что такое «истинное знание», которого, по Кропоткину, нет у его героев? На эти вопросы у Помяловского нет ответов, но постановка их оказалась очень важна для разночинцев и имела серьезное общественное значение.
В 1928 г. был опубликован список книг, которыми пользовался Чернышевский во время написания романа «Что делать?» в Петропавловской крепости. Среди них были вырванные из журналов страницы повести «Мещанское счастье» и «Молотов». В предисловии к роману сам Чернышевский называл себя «литературным продолжателем» Помяловского. И комментаторы Чернышевского находят в романе «Что делать?» похожие сюжетные ходы, что позволят говорить об известном влиянии повестей Помяловского на роман Чернышевского40. Но не это представляется нам главным. Главное то, что Чернышевский будто продолжил художественное осмысление формирования разночинного сословного сознания там, где остановился Помяловский. Если героям Помяловского свойственны какие-то неясные, еще не оформленные стремления, если причина их неудовлетворенности ими еще не понята, то у героев Чернышевского уже есть ясные идеалы, им понятны причины общественных зол, у них есть программа преобразований и конкретный общественный идеал. Главный социально-политический смысл повестей Помяловского был в том, что он начал говорить о проблемах разночинцев, поставил вопрос, как разночинцам жить и «что делать». Главный социально-политический смысл романа Чернышевского был в том, что он предложил свои ответы на эти вопросы.
ЛИТЕРАТУРА
Андерсон К.М., Артамонова Ю.Д., Бойцова О.Ю. и др. Политическая текстология как наука и учебная дисциплина: материалы круглого стола // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2014. № 4. С. 110-136.
Анненков П.В. Современная беллетристика // Санкт-Петербургские ведомости. 1863. № 5. С. 37-47.
Бибиков П.А. По поводу одной современной повести // Время. 1862. Т. 7. № 1. Отд. II. С. 31-57.
Благовещенский Н.А. Николай Герасимович Помяловский: (биографический очерк) // Помяловский Н.Г. Полное собрание сочинений. Т. 1. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Издательство С.В. Звонарева, 1868. С. I-XLVII.
Боборыкин П.Д. За полвека. Воспоминания: В 2 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1965.
Бродский Н.Л., Сидоров Н.П. Комментарий к роману Н.Г. Чернышевского «Что делать?» М.: Кооперативное издательство «Мир», 1933.
40 См.: Бродский Н.Л., Сидоров Н.П. Комментарий к роману Н.Г. Чернышевского «Что делать?» М.: Кооперативное издательство «Мир», 1933. С. 28, 98.
Керн А.П. Рассказ о событиях в Петербурге // Минувшие годы, 1908. № 10. С. 49-69.
Кропоткин П.А. Лекции по истории русской литературы. М.: Common place,
2016.
Манчестер Л. Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного самосознания в России / Пер. с англ. А.Ю. Полунов. М.: Новое литературное обозрение, 2015.
Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996.
ПисаревД.И. Роман кисейной девушки // ПисаревД.И. Сочинения: В 4 т. Т. 3: Статьи, 1864-1865. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 185-218.
Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы / Вступ. статья и примеч. Н.И. Якушкина. М.: Современник, 1987.
[Пыпин А.Н.] Сочинения Помяловского // Современник. 1864. № 11-12. С. 61-101.
Сорокина Ю.С. Примечания // Писарев Д.И. Сочинения: В 4 т. Т. 3: Статьи, 1864-1865. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 528-532.
Толстой Л.Н. Юность // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 2. Отрочество. Юность. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1935. С. 79-241.
Чернышевский Н.Г. Русский человек на rendez-vous // Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: В 15 т. Т. 5: Статьи, 1858-1859 гг. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1950. С. 156-174.
Ямпольский И.Г. Н.Г. Помяловский. Личность и творчество. М.; Л.: Советский писатель, 1967.
Offord D., Rjéoutski V., Argent G. The French Language in Russia: A Social, Cultural, Political, and Literary History. Amsterdam: Amsterdam University Press, 2018.
REFERENCES
Anderson, K. M., Artamonova, Iu. D., Boitsova, O. Iu. et al. "Politicheskaia tekstolo-giia kak nauka i uchebnaia distsiplina: materialy kruglogo stola," Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriia 12. Politicheskie nauki, No. 4, 2014, pp. 110-136.
Annenkov, P. V. "Sovremennaia belletristika," Sankt-Peterburgskie vedomosti, No. 5, 1863, pp. 37-47.
Bibikov, P. A. "Po povodu odnoi sovremennoi povesti," Vremia, Vol. 7, No. 1, Sep. II, 1862, pp. 31-57.
Blagoveshchenskii, N. A. "Nikolai Gerasimovich Pomialovskii: (biograficheskii ocherk)," Pomialovskii, N. G. Polnoe sobranie sochinenii, Vol. 1. 2nd ed. St. Petersburg: Izdatel'stvo S.V. Zvonareva, 1868, pp. I-XLVII.
Boborykin, P. D. Zapolveka. Vospominaniia: In 2 vol. Vol. 1. Moscow: Khudozhest-vennaia literatura, 1965.
Brodskii, N. L., and Sidorov, N. P. Kommentarii k romanu N. G. Chernyshevskogo "Chto delat'?" Moscow: Kooperativnoe izdatel'stvo «Mir», 1933.
Chernyshevskii, N. G. "Russkii chelovek na rendez-vous," Chernyshevskii, N. G. Polnoe sobranie sochinenii: In 15 vols., Vol. 5: Stat'i, 1858-1859 gg. Moscow: Gosu-darstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury, 1950, pp. 156-174.
Iampol'skii, I. G. N.G. Pomialovskii. Lichnost' i tvorchestvo. Moscow; Leningrad: Sovetskii pisatel', 1967.
Kern, A. P. "Rasskaz o sobytiiakh v Peterburge," Minuvshie gody, No. 10, 1908, pp. 49-69.
Kropotkin, P. A. Lektsiipo istorii russkoi literatury. Moscow: Common place, 2016.
Manchester, L. Popovichi v miru: dukhovenstvo, intelligentsiia i stanovlenie sovre-mennogo samosoznaniia vRossii, transl. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2015.
Offord, D., Rjeoutski, V., and Argent, G. The French Language in Russia: A Social, Cultural, Political, and Literary History. Amsterdam: Amsterdam University Press, 2018.
Paperno, I. Semiotika povedeniia: Nikolai Chernyshevskii — chelovek epokhi realizma. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 1996.
Pisarev, D. I. "Roman kiseinoi devushki," Pisarev, D. I. Sochineniia: In 4 vols., Vol. 3: Stat'i, 1864-1865. Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury, 1956, pp. 185-218.
Pomialovskii, N. G. Meshchanskoe schast'e. Molotov. Ocherki bursy, ed. N. I. Iakushkin. Moscow: Sovremennik, 1987.
Pypin, A. N. "Sochineniia Pomialovskogo," Sovremennik, № 11-12, 1864, pp. 61-101.
Sorokina, Iu. S. "Primechaniia," Pisarev, D. I. Sochineniia: In 4 vols., Vol. 3: Stat'i, 1864-1865. Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury, 1956, pp. 528-532.
Tolstoi, L. N. "Iunost'," Tolstoi, L. N. Polnoe sobranie sochinenii: In 90 vols., Vol. 2. Otrochestvo. Iunost'. Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury, 1935, pp. 79-241.
