CC BY
206
14.Modem Slang - Oxford Dictionary of Modern Slang [Text]. - Oxford : Oxford Univ. Press, 2005. - 324 p.
15.Nicknames - Delahunty A. Oxford Dictionary of Nicknames [Text]. - Oxford : Univ. Press, 2006. - 229 p.
16.Oxford Idioms I - Oxford Dictionary of Idioms [Text]. - Oxford : Oxford Univ. Press, 2005. - 340 p.
17.Oxford Idioms II - Oxford Dictionary of Idioms [Text]. - Oxford : Oxford Univ. Press, 2005. - 340 p.
18.Penguin Idioms - The Penguin Dictionary of English Idioms [Text]. - London : Penguin, 2001. - 378 p.
ИСТОРИЯ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ Даниленко Валерий Петрович
доктор филологических наук, профессор кафедры теоретической лингвистики ФГБОУ ВПО «ИГЛУ», г. Иркутск, Россия
УДК 81.00 Д18 ББК Ш 141.01.2973
НЕПРИКАЯННЫЙ ЧЕЛОВЕК В РУССКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Неприкаянный человек - главный герой русской литературы. В галерею неприкаянных входят Александр Чацкий у А.С. Грибоедова, Евгений Онегин у А.С. Пушкина, Григорий Печорин у М.Ю. Лермонтова, Андрей Тентетников у Н.В. Гоголя, Владимир Бельтов у А.И. Герцена, Андрей Нагибин у М.Е. Салтыкова-Щедрина, Дмитрий Рудин у И.С. Тургенева, Илья Обломов у И.А. Гончарова, Егор Молотов у Н.Г. Помяловского, «Человек из подполья» у Ф.М. Достоевского, Иван Войницкий у А.П. Чехова, Клим Самгин у А.М. Г орького, Андрей Старцов у К.А. Федина, Григорий Мелехов у М.А. Шолохова, Виктор Зилов у А.В. Вампилова, Лёва Одоевцев у А.Г. Битова и др.
Ключевые слова: литература, смысл жизни, неприкаянность, А.С. Грибоедов; А.С. Пушкин; М.Ю. Лермонтов; А.И. Герцен; Н.В. Гоголь; М.Е. Салтыков-Щедрин; И.С. Тургенев; И.А. Гончаров; Н.Г. Помяловский; Ф.М. Достоевский; Л.Н. Толстой; А.М. Горький.
RESTLESS PERSON IN THE RUSSIAN CLASSICAL LITERATURE
The restless person is considered to be the main character of the Russian literature. The restless class includes Alexander Chatsky from A.S. Griboedov, Eugene Onegin from A.S. Pushkin, Grigory Petchorin from M.Yu. Lermontov, Andrey Ten-tetnikov from N.V. Gogol, Vladimir Beltov from A.I. Herzen, Andrey Nagibin from M.E. Saltykova-Schedrin, Dmitry Rudin from I.S. Turgenev, Ilya Oblomov from I.A. Goncharov, Egor Molotov from N.G. Pomyalovsky, “The person from the underground” from F.M. Dostoevsky, Ivan Voynitsky from A.P. Chekhov, Klim Samgin
from A.M. Gorky, Andrey Startsov from K.A. Fedin, Grigory Melekhov from M.A. Sholokhov, Victor Zilov from A.V. Vampilov, Lyova Odoyevtsev from A.G.Bitov, etc.
Key words: literature; meaning of life; restlessness; A.S. Griboedov; A.S. Pushkin; M.Yu. Lermontov; A.I. Herzen; N.V. Gogol; M.E. Saltykov-Schedrin; I.S. Turgenev; I.A. Goncharov; N.G. Pomyalovsky; F.M. Dostoevsky; L.N. Tolstoy;
A.M. Gorky.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем?
Нет мне ответа.
Виктор Астафьев
Какого человека мы называем неприкаянным? Человека, не находящего своего подлинного места в жизни. Это не значит, что он безработный или, как говорили в былые времена, «лишний». Он может оказаться и безработным, и ощущать себя лишним в этом мире, но он может быть внешне и вполне благополучным человеком - быть, например, всемирно известным учёным или гениальным писателем. Не во внешнем благополучии или неблагополучии здесь в конечном счёте дело! Неблагополучие неприкаянного человека сидит внутри его души!
Неприкаянный человек ищет, но не находит высокого смысла своей (по меньшей мере) жизни, а чаще всего и смысла человеческой жизни вообще. Он в этом, конечно, постоянно сомневается, но вместе с тем и постоянно подозревает, что наша жизнь - по большому счёту - «пустая и глупая шутка» (М.Ю. Лермонтов). Человек поскромнее может уточнить: не о жизни вообще идёт речь, а только о моей личной. Личность же помасштабнее может замахнуться и на жизнь человеческую вообще.
Вопрос о смысле человеческой жизни мучил не только лучших героев русской классической литературы, но и её творцов. С пронзительностью необыкновенной этот вопрос запустил в нашу поэзию А.С. Пушкин:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью Ум сомненьем взволновал?
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум.
(26 мая 1828)
Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шёпот?
Укоризна или ропот Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовёшь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...
(Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы. 1830).
М.Ю. Лермонтов в конце своей молниеносной жизни написал:
Я думал: «Жалкий человек,
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно Один враждует он - зачем?
(Валерик. 1840).
Вопрос «Зачем нам, людям, враждовать друг с другом?» легко сократить до вопроса о смысле человеческой жизни вообще: «Зачем нам, людям, жить?». Это тем более легко сделать, если мы вспомним, с каким мучением Григорий Печорин пытался разгадать смысл своей жизни, а шестнадцатилетний Мишель Лермонтов, когда умер его отец, с которым его насильно разлучила бабушка (мать он потерял в трёхлетнем возрасте), в одном из черновиков так себя отрекомендовал:
Я сын страданья. Мой отец Не знал покоя по конец.
В слезах угасла мать моя;
От них остался только я,
Ненужный член в пиру людском,
Младая ветвь на пне сухом; -В ней соку нет, хоть зелена, -Дочь смерти - смерть ей суждена!
(1831)
Поиск смысла жизни у Ф.И. Тютчева остался безуспешным. Он жил в двух мирах - внутреннем и внешнем. Между ними - бездна. Эту бездну он изобразил так:
Душа моя - Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни замыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных.
Душа моя - Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою!
Меж вами, призраки минувших, лучших дней,
И сей бесчувственной толпою?..
(Начало 1830 гг.)
Элизиум в древнегреческой мифологии - страна сказочного блаженства. Разве может человек жить ради «Элизиума теней»?
Н.А. Некрасов недоумевал:
И судьбу потихоньку корю:
«Для чего-де меня, горемычного,
Дураком ты на свет создала?
Ни умишка, ни виду приличного,
Ни довольства собой не дала?»
(Застенчивость, 1852).
В 1912 году на вопрос о смысле человеческой жизни А.А. Блок как будто отвечает: «В счастии». Но, увы, оно оказывается недостижимым:
Миры летят. Года летят. Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь, - который раз?
Пустой вселенной нет никакого дела до наших мечтаний о счастье. Ей вообще нет никакого дела до нашего существования. Потому что она мёртвая. Вот почему она обессмысливает нашу жизнь, превращая некоторых из нас в мертвецов, притворяющихся живыми, но:
Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...
К.Д. Бальмонт, потеряв надежду на то, что ему кто-нибудь объяснит, в чём смысл человеческой жизни, сокрушённо заявил:
И так как жизнь не понял ни один,
И так как смысла я её не знаю, -
Всю смену дней, всю красочность картин,
Всю роскошь солнц и лун я проклинаю.
А какой ответ на вопрос о смысле человеческой жизни дали главные герои нашей литературы?
«А для лучшего, милок», - ответил горьковский Лука. И неприкаянному человеку об этом приходилось слышать, но «Зачем?» в его душе всё-таки болит и болит. Но самое любопытное, что он как будто даже и привыкает к нему и к боли от него, а иногда даже начинает думать, как В.В.Розанов: «Болит душа, болит душа, болит душа... И что делать с этой болью - я не знаю. Но только при боли я и согласен жить... Это есть самое дорогое мне и во мне» [В поисках смысла, 2004, с. 96].
Это не мазохизм. «Самое дорогое» потому, что за болью, о которой говорил
В.В. Розанов, стоит вопрос далеко не праздный, - пусть мучительный, пусть изнуряющий, но вместе с тем и возвышающий русскую душу над прагматиче-
ской действительностью. Вопрос этот: «Зачем?». В России он заканчивался для многих ничем иным, как неприкаянностью - может быть, самой главной героиней русской классической литературы.
Представлены, конечно, в русской классической литературе и герои «прика-янные», т.е. люди, нашедшие своё место под солнцем: пушкинская Татьяна, гоголевский Чичиков, гончаровский Штольц, тургеневский Базаров, Алёша Карамазов у Ф.М. Достоевского, Дмитрий Нехлюдов у Л.Н. Толстого, Павел Власов и его мать у А.М. Горького. Но отчего же так случилось, что более выразительными, более яркими в нашей литературе в конечном счёте оказались герои неприкаянные? Не то, например, у французов. У них на первом месте стоят герои, знающие, чего они хотят, - у Стендаля, у Бальзака, у Золя...
Русским же писателям оказался милее человек по преимуществу неприкаянный. Неприкаянными в литературе XIX в. оказались Александр Чацкий у А.С. Грибоедова, Евгений Онегин у А.С. Пушкина, Григорий Печорин у М.Ю. Лермонтова, Андрей Тентетников у Н.В. Гоголя, Владимир Бельтов у А.И. Г ерцена, Андрей Нагибин у М.Е. Салтыкова-Щедрина, Дмитрий Рудин у И.С. Тургенева, Илья Обломов у И.А. Гончарова, Егор Молотов у Н.Г. Помяловского, «Человек из подполья» у Ф.М. Достоевского, Иван Войницкий у А.П. Чехова и др., а в ХХ в. галерею неприкаянных пополнят Клим Самгин у А.М. Горького, Андрей Старцов у К.А. Федина, Григорий Мелехов у М.А. Шолохова, Виктор Зилов у А.В. Вампилова, Лёва Одоевцев у А.Г. Битова и др.
Грибоедовского Чацкого как будто бы трудно заподозрить в неприкаянности. Он - обличитель. А если ты обличаешь, то, стало быть, знаешь, для чего и как нужно жить так, чтобы не жить «ошибками отцов и поздним их умом» (М.Ю. Лермонтов. Дума). Между тем одного обличительства маловато. Нужна ещё и положительная часть жизненной программы. Что-то не очень она у Чацкого просматривается. Чем ему заниматься, чему посвятить свою жизнь, он не знает. Он, может, и рад бы, например, послужить, да ему, видите ли, прислуживаться тошно. Он пустился в странствия («Охота странствовать напала на него» [Грибоедов, 1971, с. 16]). А с какой целью он пустился в странствия? Чтобы скуку разогнать. Нам бы его заботы! Но и странствия ему не помогли. Даже Лиза догадывается:
Где носится? в каких краях?
Лечился, говорят, на кислых он водах,
Не от болезни, чай, от скуки, - повольнее.
Да и из Москвы Чацкий убегает вовсе не для деятельности на благо общества, а исключительно для того, чтобы найти уголок, где он может прийти в себя после московских передряг:
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!
А чем он будет заниматься, когда такой уголок отыщет и в нём отдохнёт? Неведомо. По-видимому, снова будет скучать и бездельничать. Чацкий - прямой предшественник Онегина.
Пушкинский Онегин попытался читать, а что толку?
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он - с похвальной целью Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку.
Попытался он заняться и наукой, но и здесь недалеко ушёл:
Он рыться не имел охоты В хронологической пыли Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты От Ромула до наших дней Хранил он в памяти своей.
Мучительно ощущает свою неприкаянность лермонтовский Печорин: «Пробегаю в памяти всё моё прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения» [Лермонтов, 1990, с. 564].
Гоголевский Тентетников хоть и переживает по поводу своей никчемной жизни, но ничего в ней изменить не может. Он живёт в своей деревне как во сне. Его создатель так отрекомендовал своего героя: «А между тем в существе своём Андрей Иванович был не то доброе, не то дурное существо, а просто -коптитель неба. Так как уже немало есть на белом свете людей, коптящих небо, то почему же и Тентетникову не коптить его?.. Андрей Иванович Тентентиков принадлежал к семейству тех людей, которых на Руси много, которым имена -увальни, лежебоки, байбаки и тому подобные» [Гоголь, 1984, с. 372-373].
Г ерценовскому Бельтову уже за тридцать, а между тем он ни к чему не прибился. Его творец пишет: «Мы чаще всего начинаем вновь, мы от отцов своих наследуем только движимое и недвижимое имение, да и то плохо храним; оттого по большей части мы ничего не хотим делать, а если хотим, то выходим на необозримую степь - иди, куда хочешь, во все стороны - воля вольная, только никуда не дойдёшь: это наше многостороннее бездействие, наша деятельная лень. Бельтов совершенно принадлежал к подобным людям; он был лишен совершеннолетия - несмотря на возмужалость своей мысли; словом, теперь, за тридцать лет от роду, он, как шестнадцатилетний мальчик, готовился начать свою жизнь, не замечая, что дверь, ближе и ближе открывавшаяся, не та, через которую входят гладиаторы, а та, в которую выносят их тела» [Герцен, 1981, с. 134-135].
Салтыковский Нагибин рабом быть не хочет, но не может и найти выход из своего неприкаянного положения. Отсюда его безутешное заключение: «Когда-
то мне рассказывали, или я читал где-нибудь, что жил на свете человек, который умер от одного того, что потерял свою тень; если в подобном случае возможна смерть, то тем более возможна она, когда человек не находит смысла и цели жизни, когда человек вдруг узнаёт, что он обронил где-то или у него украли его назначение, что будет несколько поважнее потери тени» [Салтыков-Щедрин, 1965-1977, с. 133].
Тургеневский Рудин сокрушается: «.. .неужели я ни на что не был годен, неужели для меня так-таки нет дела на земле? Часто я ставил себе этот вопрос, и, как я ни старался себя унизить в собственных глазах, не мог же я не чувствовать в себе присутствия сил, не всем людям данных! Отчего же эти силы остаются бесплодными?.. Что это значит? Что мешает мне жить и действовать, как другие?.. Отчего все это?» [Тургенев, 1975, с. 152].
Гончаровский Обломов расценил свою жизнь как неумолимое угасание: «С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что я уже гасну! Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни. гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум. Или я не понял этой жизни, или она никуда не годится, а лучшего я ничего не знал, не видал, никто не указал мне его» [Гончаров, 1985, с. 140].
Егор Молотов у Н.Г. Помяловского вопиет: «Господи, твоя воля! Сегодня или завтра, на этих днях надобно решить задачу, зачем я родился на свет» [Помяловский, 1985, с.101].
К интерпретации главных героев русской литературы в качестве неприкаянных был близок Н.А. Добролюбов. В статье «Что такое обломовщина?» он писал: «Давно уже замечено, что все герои замечательнейших русских повестей и романов страдают оттого, что не видят цели в жизни и не находят себе приличной деятельности. Вследствие того они чувствуют скуку и отвращение от всякого дела, в чем представляют разительное сходство с Обломовым. В самом деле, - раскройте, напр., "Онегина", "Героя нашего времени", "Кто виноват?", "Рудина", или "Лишнего человека", или "Гамлета Щигровского уезда", - в каждом из них вы найдёте черты, почти буквально сходные с чертами Обломова. Онегин, как Обломов, оставляет общество, затем, что его
Измены утомить успели,
Друзья и дружба надоели.
И вот он занялся писаньем:
Отступник бурных наслаждений,
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать, но труд упорный Ему был тошен; ничего Не вышло из пера его...
На этом же поприще подвизался и Рудин, который любил читать избранным "первые страницы предполагаемых статей и сочинений своих". Тентетников тоже много лет занимался "колоссальным сочинением, долженствовавшим обнять всю Россию со всех точек зрения"; но и у него "предприятие больше огра-
ничивалось одним обдумыванием: изгрызалось перо, являлись на бумаге рисунки, и потом все это отодвигалось в сторону". Илья Ильич не отстал в этом от своих собратий: он тоже писал и переводил, - Сэя даже переводил. "Где же твои работы, твои переводы?" - спрашивает его потом Штольц. - "Не знаю, Захар куда-то дел; в углу, должно быть, лежат", - отвечает Обломов. Выходит, что Илья Ильич даже больше, может быть, сделал, чем другие, принимавшиеся за дело с такой же твердой решимостью, как и он... А принимались за это дело почти все братцы обломовской семьи, несмотря на разницу своих положений и умственного развития. Печорин только смотрел свысока на "поставщиков повестей и сочинителей мещанских драм"; впрочем, и он писал свои записки. Что касается Бельтова, то он, наверное, сочинял что-нибудь, да ещё, кроме того, артистом был, ходил в Эрмитаж и сидел за мольбертом, обдумывал большую картину встречи Бирона, едущего из Сибири, с Минихом, едущим в Сибирь... Что из всего этого вышло, известно читателям... Во всей семье та же обломовщина...» [http://russkay-literatura.ru/dobrolyubov-n-a/446-dobrolyubov-n-a-chto-takoe-oblomovshhina-kritika.htmЛ.
Целую обойму неприкаянных дали нам Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой. Как решают их герои главный нравственный вопрос: как жить?
Этот вопрос расщепляется на два: как думать и как поступить? На первый план подобное расщепление излишне: мы поступаем так, как думаем. Увы, сплошь и рядом мы поступаем не так, как думаем поступить. Разрыв между внутренней жизнью и внешней стал у Ф.М. Достоевского предметом художественного изображения. Его герои переживают этот разрыв мучительно и пытаются находить способы для его преодоления.
Возьмём для начала главного героя из «Записок из подполья». Что он думает о себе? «Я человек больной. Я злой человек. Непривлекательный я человек.» [Достоевский, 1985, с. 3]. Если подпольный человек сам себе даёт такую низкую оценку, то ему, казалось бы, надо соответственным образом и поступать? Он и пытался это сделать: «Я был злой чиновник. Я был груб и находил в этом удовольствие. Ведь я взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть этим вознаградить. Когда к столу, у которого я сидел, подходили, бывало, просители за справками, - я зубами на них скрежетал и чувствовал неутолимое наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить. Почти всегда удавалось. Большей частью всё был народ робкий: известно - просители. Но из фертов я особенно терпеть не мог одного офицера. Он никак не хотел покориться и омерзительно гремел саблей. У меня с ним полтора года за эту саблю война была. Я наконец одолел. Он перестал греметь» [Достоевский, 1985, с. 4].
Подпольный человек пытался в своих поступках соответствовать своим мыслям, но всё-таки ему это плохо удавалось: «Это я наврал на себя давеча, что я был злой чиновник. Со злости наврал. Я просто баловством занимался и с просителями и с офицером, а в сущности никогда не мог сделаться злым. Я поминутно сознавал в себе много-премного самых противоположных тому элементов. Я чувствовал, что они так и кишат во мне, эти противоположные элементы. Я знал, что они всю жизнь во мне кишели и из меня вон наружу проси-
лись, но я их не пускал, не пускал, нарочно не пускал наружу.» [Достоевский, 1985, с. 5].
Вот вам и дисгармония между внутренней жизнью и внешней, между теорией и практикой. Отсюда ненависть подпольного человека к «деятелям» - людям, преодолевшим разрыв между ними: «Такой господин так и прёт прямо к цели, как взбесившийся бык, наклонив вниз рога и только разве стена его останавливает» [Достоевский, 1985, с. 9].
Родион Раскольников в «Преступлении и наказании» переступает через черту, которая разделяет в его жизни теорию и практику: он убивает старуху-процентщицу и тем самым приводит в соответствие свои представления о людях, способных преодолеть малое зло ради великого добра, со своими поступками. Но и он в конечном счёте сломался - признался в своём преступлении Порфирию Петровичу.
Каким образом решает вопросы «Как думать?» и «Как поступить?» Иван Карамазов в «Братьях Карамазовых»? Он пытается быть абсолютно свободным в мыслях своих от каких-либо моральных ограничений. Однако и он не выносит груза чёрных мыслей, которые, как ему казалось, никак не могут быть связаны с его внешне благопристойной жизнью. Его настроения против отца чутко улавливает Смердяков и убивает его. Таким образом наша мысль может материализоваться в чужой поступок. Выходит, и в сознании нашем мы должны быть нравственно чисты. Вот урок, который должен извлечь читатель «Братьев Карамазовых» из образа Ивана. Самому же ему этот нравственный урок, как мы помним, обошёлся чересчур дорого: он сошёл с ума.
Конфликт между «Как думать?» и «Как поступить?» характерен и для других героев Ф.М. Достоевского - для Ставрогина из «Бесов», для Аркадия Долгорукова из «Подростка» и т.д. Каждый из них ищет свои пути для разрешения этого конфликта, но большинству героев Ф.М. Достоевского это не удаётся. В чём дело? Его, по мнению их автора, можно преодолеть только с помощью Бога. Только Он может указать человеку, как нравственно думать, как нравственно поступать и как теорию и практику жизни привести в гармонию. Ни один человек не может сравняться с Богом, не может стать человекобогом, как пытался это сделать Кириллов в «Бесах». Для мыслей своих и для поступков своих человек, по убеждению Ф.М. Достоевского, нуждается в религиозной узде. «Сузить» его можно лишь таким, религиозным, способом.
В собственной жизни Ф.М. Достоевский метался между верой и безверием. Такими же предстают у него и многие его герои. Подлинного душевного равновесия у него достигли только те герои, которые отдали себя служению Богу до конца.
Ф.М. Достоевский скептически относился к собственным нравственным возможностям человека-безбожника. Он направлял человека к Христу. Он был его высшим нравственным идеалом. Л.Н. Толстой тоже преклонялся перед Христом. Более того, через всю свою жизнь он пронёс две его главные заповеди
- любви и смирения. Но всё-таки его высшим нравственным идеалом был не бог, а человек - человек совершенный (это звучит приблизительно так же, как
человек разумный). Отсюда стремление духовно близких к нему героев его произведений к самосовершенствованию. Вопрос весь в том, в чём именно тот или иной его герой видит его цель, каков образ человека совершенного. Этот образ разные его герои в разных обстоятельствах представляют по-разному.
Лучшие герои Л.Н. Толстого мучительно ищут подлинный смысл жизни. Часто они оказываются в сетях ложных, ошибочных целей. Так, Николенька Иртеньев в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» сделал своим идеалом человека комильфо, представляемого им в образе светского льва. На главного героя «Казаков» - Оленина - в свою очередь находит состояние, когда он начинает видеть смысл своей жизни в слиянии с природой, в уподоблении оленям и комарам, в утрате своей человеческой индивидуальности, поскольку именно в подобном состоянии он ощутил себя по-настоящему счастливым. «И ему стало ясно, - читаем у Л.Н. Толстого, - что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар, или такой же фазан, или олень, как те, которые живут теперь вокруг него. «Так же, как они, как дядя Ерошка, поживу, умру. И правду он говорит: только трава вырастет» [Толстой, 1984, с. 407].
Конечно, слияние с природой - это прекрасно, но долго с этим слиянием не проживешь: от людей никуда не уйти, не спрятаться. Выходит, что и подобный образ жизни не может претендовать на жизненный идеал. Андрей Болконский в «Войне и мире» тоже проходит через пучину ложных целей. Мы помним, о чём он мечтал перед Аустерлицем - о славе, о торжестве над людьми. За одну минуту такого торжества он был готов пожертвовать чем угодно. Анна Каренина увидела смысл жизни в её любви к Вронскому. Но и она не принесла ей счастья. Дмитрий Нехлюдов в «Воскресении», казалось бы, нашёл подлинный смысл своей жизни - в служении людям и прежде всего -Екатерине Масловой, которая в молодости стала жертвой его похоти. Но неожиданно он наталкивается на её сопротивление. И он в конечном счёте пополнил собой галерею героев русской литературы, главных её героев -людей неприкаянных. Неприкаянным был Евгений Онегин, неприкаянным был Печорин, неприкаянным был Рудин, неприкаянным был Иван Карамазов, неприкаянным оказался и Дмитрий Нехлюдов. Но всё-таки последний был ближе к подлинному смыслу жизни, поскольку он решил посвятить себя служению несчастным людям.
Как и его герои, Л.Н. Толстой всю свою сознательную жизнь искал высший смысл жизни. Но его постоянно мучило несовершенство своей собственной природы, те «пороки», которые он так щедро себе приписывал. Таков и его отец Сергий. Не сумел он смириться, не сумел побороть в себе греховные соблазны. Его тело оказалось сильнее его духа. Не помог ему Бог, как он к нему ни стремился. И он ушёл он Него. Алёша Карамазов пришёл к Нему, а отец Сергий - ушёл от Него. Выходит, недаром церковники приняли Ф.М. Достоевского, а Л.Н. Толстой отлучили от православия?
А между тем и Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой в конечном счёте сходились в одном - в признании слабости человеческой. Только первый видел
их источник в первую очередь в безверии, а второй - во власти тела человека над его душой. А между тем оба они учили любви и смирению. Оба они поклонялись Христу. Оба они были детьми своего времени, полагая, подобно И.В. Киреевскому или А.С. Хомякову, что без Бога в душе человеком высоконравственным стать невозможно. Правда, Ф.М. Достоевский принимал Христа в его евангелическом виде, а Л.Н. Толстой его демистифицировал. Но это - детали. Главное, что оба они учились у Христа основным его заповедям -любви и смирению. Прекрасные заповеди! Но хороши они лишь в меру. В противном случае их носители становятся рабами.
Рабскую сторону Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого не принимал А.М. Горький. В статье «Заметки о мещанстве» (1905) он отнёс их к писателям -мещанам. Он писал: «Ожидаю, что идолопоклонники закричат мне: “Как? Толстой? Достоевский?”. Я не занимаюсь критикой произведений этих великих художников, я только открываю мещан. Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие своё к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию, они всегда ищут доказательств невозможности изменить порядок отношений имущего к неимущему, они обещают народу вознаграждение за труд и муки на небесах и, любуясь его невыносимо тяжкой жизнью на земле, сосут его живые соки, как тля» [Горький, 1979, с. 207].
Через 10 лет после публикации «Заметок о мещанстве» А.М. Горький написал статью «Две души». В ней он поместил Россию между Западом (Европой) и Востоком (Азией). Русские, с его точки зрения, причудливым образом вместили в себя влияние как Европы, так и Азии. Вот как в общих чертах у него выглядит схема противопоставления Запада и Востока:
Области культуры Запад Восток
Религия Терпимость Фанатизм
Наука Рационализм Сенсуализм
Искусство Реализм Мистицизм
Нравственност ь Индивидуализм Коллективизм
Политика Демократия Деспотия
Язык Асоциализация Социализация
Мировоззрение Активность Пассивность
Из каждой культурной доминанты, характерной для Запада и Востока, вытекает множество последствий. Так, русские, с точки зрения А.М. Горького, унаследовали от Востока пассивное отношение к действительности и даже стремление уйти, убежать от неё. Отсюда вытекают такие свойства русского характера, как раболепие, безволие, леность, пессимизм, эскапизм, мечтатель-ство, склонность к пьянству и т.п.
Из пассивного отношения к действительности, свойственного восточному мироощущению, А.М. Горький, между прочим, выводил и неприкаянность.
Чацких, онегиных, и обломовых он вписал в один разряд с бездомными бродягами. «А вот жестокость к рабам и раболепие пред владыками, столь свойственное нашему дворянству, - читаем мы у него, - это от Востока вместе с "обломовщиной", типичной для всех классов нашего народа. Верно также, что бесчисленная масса "лишних людей", всевозможных странников, бродяг, Онегиных во фраках, Онегиных в лаптях и зипунах, людей, которыми владеет "беспокойство, охота к перемене мест", это одно из характернейших явлений русского быта, - тоже от Востока и является не чем иным, как бегством от жизни, от дела и людей» [Горький, 1918, с. 185].
Что и говорить, переборщил здесь Алексей Максимович, - даже не столько в том, что уравнял неприкаянных героев русской классической литературы с бродягами, сколько в том, что подвёл под неприкаянность исключительно восточно-азиатские корни.
В основе духовной неприкаянности лежит безуспешный поиск смысла жизни. Этот смысл ищут и далеко не всегда находят не только на Востоке, но также на Западе, Юге и Севере [Даниленко, 2012].
Нельзя, вместе с тем, отрицать бесспорное рациональное зерно, имеющееся в позиции А.М. Г орького по отношению к неприкаянным героям нашей литературы. Эта позиция выражена им предельно ясно: «Вся наша литература - настойчивое учение о пассивном отношении к жизни, апология пассивности» [Горький, 1918, с. 207].
Да и то сказать: неприкаянному человеку не до активного отношения к жизни.
Библиографический список
1. В поисках смысла [Текст] / сост. А.Е.Мачехин. - М. : ОЛМА-ПРЕСС, 2004. - 912 с.
2. Герцен, А. И. Избранная проза [Текст] / А. И. Герцен. - М. : Советская Россия, 1981. - 352 с.
3. Гоголь, Н .В. Избранные сочинения [Текст]. В 2 т. Т. 2. Избранные сочинения / Н. В. Гоголь. - М. : Художественная литература, 1984.
4. Гончаров, И. А. Обломов [Текст] / И. А. Гончаров. - М. : Художественная литература, 1985. - 382 с.
5. Горький, А. М. Статьи 1905-1916 [Текст] / А. М.Горький. - СПб. : Парус, 1918. - 342 с.
6. Горький, М. Собрание сочинений [Текст]. В 16 т. Т. 16. Собрание сочинений / М. Горький. - М. : Правда, 1979.
7. Грибоедов, А. С. Горе от ума [Текст] / А. С. Грибоедов. - Л. : Детская литература, 1971. - 176 с.
8. Даниленко, В. П. Смысл жизни [Текст] / В. П. Даниленко. - М. : Флинта : Наука, 2012. - 296 с.
9. Добролюбов, Н. А. Что такое обломовщина? [Текст] / Н. А.Добролюбов.
- ШЬ : http://russkav-literatura.ru/dobrolvubov-n-a/446-dobrolvubov-n-a-chto-
takoe-oblomovshhina-kritika.html (дата обращения: 14.01.2013).
10. Достоевский, Ф. М. Повести. Рассказы [Текст] / Ф. М. Достоевский. -М. : Правда, 1985. - 336 с.
11. Лермонтов, М. Ю. Сочинения [Текст]. В 2 т. Т. 2. Сочинения / М. Ю. Лермонтов. - М., 1990.
12. Помяловский, Н. Г. Мещанское счастье. Молотов. Рассказы [Текст] / Н. Г. Помяловский. - М. : Правда, 1985. - 352 с.
13. Салтыков-Щедрин, М. Е. Собрание сочинений [Текст]. В 20 т. Т. 1. Собрание сочинений / М. Е. Салтыков-Щедрин. - М. : Художественная литература, 1965-1977.
14. Толстой, Л. Н. Собрание сочинений [Текст]. В 12 т. Т. 2. Собрание сочинений / Л. Н. Толстой. - М. : Правда, 1984.
15. Тургенев, И. С. Собрание сочинений [Текст]. В 12 т. Т. 2. Собрание сочинений / И. С.Тургенев. - М. : Художественная литература, 1975.
Алкебаева Дина Алькебаевна
Доктор филологических наук, профессор кафедры казахский филологий, факультет филологий, литературоведение и мировых языков КАЗНУ им. Аль-Фараби Республика Казахстан Имамбаева Гайша Ертаевна
Доктор филологических наук, профессор Инновационного Евразийского университета, Павлодар, Казахстан
ЭОЖ 811.512.122’36
ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ ПЕРЕХОДА КАЗАХСКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ НА ЛАТИНСКУЮ ГРАФИКУ
В статье рассматриваются основные проблемы перехода казахской письменности на латинскую графику.
Ключевые слова: казахская письменность; латинская графика; основные проблемы изменения письменности.
FUNCTIONAL ASPECT OF TRANSITION OF THE KAZAKH WRITING
ON LATIN GRAPHICS
The article is devoted to the problem of functional peculiarities of the Kazakh writing to the Latin graphics.
Key words: Kazakh writing; Latin graphics; the main problems of the writing changes.
КАЗАК ЖАЗУЫНЫЦ ЛАТЫН ГРАФИКАСЫНА К0ШУД1Ц ФУНКЦИОНАЛДЫК ЖАКТАРЫ
Макалада казак жазуыньщ латын графикасына кешушщ непзп мэселелері карастырылады.
^рек сездер: казак жазуы; латын графикасы; жазбаныц езгерушдеп непзп мэселелер.
