CC BY
30
текстологические исследования
я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу
Валерий Петрович ДАНИЛЕНКО,
доктор филологических наук, профессор Евразийского лингвистического института в Иркутске - филиала Московского государственного лингвистического университета, е-mail: danilenkof@yandex.ru
Есть люди, которые на вопрос о смысле жизни дают твердые ответы - либо «да», либо «нет». Но много и таких, которые верят в «да», но не могут его найти для себя. В их сознании «да» сосуществует с «нет».
Ключевые слова: смысл жизни, бессмысленность жизни, А. С. Пушкин, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, А. М. Горький, эволюционизм.
I AM EAGER TO UNDERSTAND YOU, I AM EAGER TO FIND A SENSE IN YOU
Valery DANILENKO,
Doctor of Philology of EuroAsian Linguistic Institut in Irkutsk - of the Branch of Moskow State Linguistic University,
е-mail: danilenkof@yandex.ru
There are people, who answer the question whether there is any meaning of life whether "yes" or "no". But there are also people who believe in "yes", but they don't find any meaning for themselves. In their consciousness "yes" coexist with "no".
Keywords: meaning of life, pointless of life, A. S. Pushkin, F. M. Dostoevsky, L. N. Tolstoy, A. M. Gorky, evolutionism.
Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем?
Нет мне ответа...
Виктор Астафьев
«Вот так живешь, живешь... Ни богу свечка, ни черту кочерга», - часто говаривала моя мама - Серафима Ефимовна Даниленко (Полещук). Но встречаются, разумеется, и более оптимистичные ответы на вопрос о смысле нашего существования в этом лучшем из миров. «Однова живем», - говорит какой-нибудь бодро настроенный простой русский человек. В этой незамысловатой, но емкой фразе заложен жизнерадостный смысл, указывающий на единственность и самоценность жизни. Зачем такому человеку ломать голову над вопросом о высшем смысле человеческой жизни, если он видит его в самой жизни? Зачем ему мучительно искать ответ на него в мудрых книгах, если его распирает радость от самого его существования на Земле? Очень просто и хорошо описал эту радость К. И. Чуковский: «.у меня с юности было - да и сейчас остается - одно драгоценное свойство: назло всем передрягам вдруг ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, почувствуешь сильнейший прилив какого-то сумасшедшего счастья» [Чуковский 1999: 663].
Но некоторые представители рода человеческого хотят точно знать, зачем они живут. Они ставят вопрос о смысле человеческой жизни вообще и смысле своей жизни в частности. Но легко ли им даются
поиски ответа на этот вопрос? Обратимся к русской классической литературе. Какого главного героя мы в ней увидим по преимуществу? Неприкаянного.
Какого человека мы называем неприкаянным? Человека, не находящего своего подлинного места в жизни. Это не значит, что он безработный или, как говорили в былые времена, «лишний». Он может оказаться и безработным, и ощущать себя лишним в этом мире, но он может быть внешне и вполне благополучным человеком - быть, например, всемирно известным ученым или гениальным писателем. Не во внешнем благополучии или неблагополучии здесь в конечном счете дело! Неблагополучие неприкаянного человека сидит внутри его души!
Неприкаянный человек ищет, но не находит высокого смысла своей (по меньшей мере) жизни, а чаще всего и смысла человеческой жизни вообще. Он в этом, конечно, постоянно сомневается, но вместе с тем и постоянно подозревает, что наша жизнь - по большому счету - «пустая и глупая шутка» (М. Ю. Лермонтов). Человек поскромнее может уточнить: не о жизни вообще идет речь, а только о моей личной. Личность же помасштабнее может замахнуться и на жизнь человеческую вообще.
Вопрос о смысле человеческой жизни мучил не только лучших героев русской классической литературы, но и ее творцов. С пронзительностью необыкновенной этот вопрос запустил в нашу поэзию А. С. Пушкин:
... Жизни мышья беготня... Что тревожишь ты меня? Что ты значишь, скучный шепот? Укоризна или ропот Мной утраченного дня? От меня чего ты хочешь? Ты зовешь или пророчишь? Я понять тебя хочу, Смысла я в тебе ищу...
(Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы. 1830).
М. Ю. Лермонтов в конце своей молниеносной жизни написал: Я думал: «жалкий человек, Чего он хочет!.., небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он - зачем?
(Валерик. 1840).
Вопрос «Зачем нам, людям, враждовать друг с другом?» легко сократить до вопроса о смысле человеческой жизни вообще: «Зачем нам, людям, жить?». Это тем более легко сделать, если мы вспомним, с каким мучением Григорий Печорин пытался разгадать смысл своей жизни, а шестнадцатилетний Мишель Лермонтов, когда умер его отец, с которым его насильно разлучила бабушка (мать он потерял в трехлетнем возрасте), в одном из черновиков так себя отрекомендовал: Я сын страданья. Мой отец Не знал покоя по конец. В слезах угасла мать моя; От них остался только я, Ненужный член в пиру людском, Младая ветвь на пне сухом; -В ней соку нет, хоть зелена, -Дочь смерти - смерть ей суждена!
(1831)
Намного заземленнее вопрос о смысле своей жизни ставит Н. А. Некрасов: .И судьбу потихоньку корю: «Для чего-де меня, горемычного,
Дураком ты на свет создала? Ни умишка, ни виду приличного, Ни довольства собой не дала?»
(Застенчивость. 1852).
В 1912 году на вопрос о смысле человеческой жизни А. А. Блок как будто отвечает: «В счастии». Но, увы, оно оказывается недостижимым:
Миры летят. Года летят. Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз. А ты, душа, усталая, глухая, О счастии твердишь, - который раз?
Пустой вселенной нет никакого дела до наших мечтаний о счастье. Ей вообще нет никакого дела до нашего существования. Потому что она мертвая. Вот почему она обессмысливает нашу жизнь, превращая некоторых из нас в мертвецов, притворяющихся живыми, но: Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться! Но надо, надо в общество втираться, Скрывая для карьеры лязг костей.
А какой ответ на вопрос о смысле человеческой жизни дали наши прозаики? Вот, например, от каких слов А. И. Герцена, по свидетельству Н. Н. Гусева, прослезился Лев толстой, уподобив их «брильянту»:
«Наша жизнь - постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют и пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтобы не слыхать речей, раздающихся внутри. Ему грустно - он бежит рассеяться; ему нечего делать - он выдумывает себе занятие; от ненависти к одиночеству он дружится со всеми, все читает, интересуется чужими делами, женится на скорую руку. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается всем на свете: вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, благодеяниями, ударяется в мистицизм, идет в иезуиты, налагает на себя чудовищные труды, и они ему все-таки легче кажутся, чем какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтобы не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши в себя» [Толстой 1960: 323].
Нетрудно догадаться, о какой «угрожающей истине» здесь идет речь, - о бессмысленности жизни. А вот и сам Л. Н. Толстой:
«Всякий человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти. «живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай». Это ужасно! Единственное спасение - это вынесение из себя своего «я», любовь к другому. Тогда, вместо одной, две ставки, больше шансов. И человек невольно, стремясь к этому, любит людей. Но люди смертны, и если в жизни одного больше горя, чем радости, - то тоже и в жизни других. И потому положение все то же отчаянное. Только и утешения, что на миру смерть красна. Одно полное спасение была бы любовь к бессмертному, к Богу. Возможна ли она?» [Толстой 1963: 156].
Еще горше, чем Л. Н. Толстой, сказал об одиночестве А. П. Чехов: «Как я буду лежать в могиле один, так в сущности я и живу одиноким» [Чехов 1974-1988: 86].
Зачем, зачем, зачем - вот в чем вопрос! «Зачем, - спрашивает Лев Толстой, - я, такой ясный, простой, разумный, добрый, живу в этом запутанном, сложном, безумном, злом мире? Зачем?» [Толстой 1965: 407].
Он писал эти слова в последний год своей жизни. С ним он пришел в этом мир и с ним же и ушел из него. «А для лучшего, милок», - ответил бы какой-нибудь Лука. И неприкаянному человеку об этом приходилось слышать, но «Зачем?» в его душе все-таки болит и болит. Но самое любопытное, что он как будто даже и привыкает к нему и к боли от него, а иногда даже начинает думать, как В. В. Розанов: «Болит душа, болит душа, болит душа... И что делать с этой болью - я не знаю. Но только при боли я и согласен жить... Это есть самое дорогое мне и во мне» [Мачехин 2004: 96].
Это не мазохизм. «Самое дорогое» потому, что за болью, о которой говорил В. В. Розанов, стоит вопрос далеко не праздный, - пусть мучительный, пусть изнуряющий, но вместе с тем и возвышающий
русскую душу над прагматической действительностью. Вопрос этот: «Зачем?». В России он заканчивался для многих ничем иным, как неприкаянностью - может быть, самой главной героиней русской классической литературы.
Представлены, конечно, в русской классической литературе и герои «прикаянные», т. е. люди, нашедшие свое место под солнцем: пушкинская Татьяна, гоголевский Чичиков, гончаровский Штольц, тургеневский Базаров, Алеша Карамазов у Ф. М. Достоевского, Дмитрий Нехлюдов у Л. Н. Толстого, Павел Власов и его мать у А. М. Горького. Но отчего же так случилось, что более выразительными, более яркими в нашей литературе в конечном счете оказались герои неприкаянные? Не то, например, у французов. У них на первом месте стоят герои, знающие, чего они хотят, - у Стендаля, у Бальзака, у Золя... Русским же писателям оказался милее человек по преимуществу неприкаянный. Об этом говорят даже названия многих их сочинений: «Евгений Онегин», «Герой нашего времени» (т. е. Печорин), «Обломов», «Рудин», «Дядя Ваня», «Клим Самгин» и др. Целую обойму неприкаянных дали нам Ф. М. остоевский и Л. Н. Толстой. Как решают их герои главный нравственный вопрос: как жить?
Этот вопрос расщепляется на два: как думать и как поступить? На первый план подобное расщепление излишне: мы поступаем так, как думаем. Увы, сплошь и рядом мы поступаем не так, как думаем поступить. Разрыв между внутренней жизнью и внешней стал у Ф. М. Достоевского предметом художественного изображения. Его герои переживают этот разрыв мучительно и пытаются находить способы для его преодоления.
Возьмем для начала главного героя из «Записок из подполья». Что он думает о себе? «Я человек больной... Я злой человек. Непривлекательный я человек...» [Достоевский 1985: 3]. Если подпольный человек сам себе дает такую низкую оценку, то ему, казалось бы, надо соответственным образом и поступать? Он и пытался это сделать: «Я был злой чиновник. Я был груб и находил в этом удовольствие. Ведь я взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть этим вознаградить. Когда к столу, у которого я сидел, подходили, бывало, просители за справками, - я зубами на них скрежетал и чувствовал неутолимое наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить. Почти всегда удавалось. Большей частью все был народ робкий: известно - просители. Но из фертов я особенно терпеть не мог одного офицера. Он никак не хотел покориться и омерзительно гремел саблей. У меня с ним полтора года за эту саблю война была. Я наконец одолел. Он перестал греметь» [там же: 4].
Подпольный человек пытался в своих поступках соответствовать своим мыслям, но все-таки ему это плохо удавалось: «Это я наврал на себя давеча, что я был злой чиновник. Со злости наврал. Я просто баловством занимался и с просителями и с офицером, а в сущности никогда не мог сделаться злым. Я поминутно сознавал в себе много-премного самых противоположных тому элементов. Я чувствовал, что они так и кишат во мне, эти противоположные элементы. Я знал, что они всю жизнь во мне кишели и из меня вон наружу просились, но я их не пускал, не пускал, нарочно не пускал наружу.» [там же: 5].
Вот вам и дисгармония между внутренней жизнью и внешней, между теорией и практикой. Отсюда ненависть подпольного человека к «деятелям» - людям, преодолевшим разрыв между ними: «Такой господин так и прет прямо к цели, как взбесившийся бык, наклонив вниз рога и только разве стена его останавливает» [там же: 9].
Родион Раскольников в «Преступлении и наказании» переступает через черту, которая разделяет в его жизни теорию и практику: он убивает старуху-процентщицу и тем самым приводит в соответствие свои представления о людях, способных преодолеть малое зло ради великого добра, со своими поступками. Но и он в конечном счете сломался - признался в своем преступлении Порфирию Петровичу.
Каким образом решает вопросы «Как думать?» и «Как поступить?» Иван Карамазов в «Братьях Карамазовых»? Он пытается быть абсолютно свободным в мыслях своих от каких-либо моральных ограничений. Однако и он не выносит груза черных мыслей, которые, как ему казалось, никак не могут быть связаны с его внешне благопристойной жизнью. Его настроения против отца чутко улавливает Смердяков и убивает его. Таким образом наша мысль может материализоваться в чужой поступок. Выходит, и в сознании нашем мы должны быть нравственно чисты. Вот урок, который должен извлечь читатель «Братьев Карамазовых» из образа Ивана. Самому же ему этот нравственный урок, как мы помним, обошелся чересчур дорого: он сошел с ума.
Конфликт между «Как думать?» и «Как поступить?» характерен и для других героев Ф. М. Достоевского - для Ставрогина из «Бесов», для Аркадия Долгорукова из «Подростка» и т.д. Каждый из них ищет свои пути для разрешения этого конфликта, но большинству героев Ф. М. Достоевского это не удается. В чем дело? Его, по мнению их автора, можно преодолеть только с помощью Бога. Только Он может указать человеку, как нравственно думать, как нравственно поступать и как теорию и практику жизни привести в гармонию. Ни один человек не может сравняться с Богом, не может стать человеко-богом, как пытался это сделать Кириллов в «Бесах». Для мыслей своих и для поступков своих человек, по убеждению Ф. М. Достоевского, нуждается в религиозной узде. «Сузить» его можно лишь таким, религиозным, способом.
В собственной жизни Ф. М. Достоевский метался между верой и безверием. Такими же предстают у него и многие его герои. Подлинного душевного равновесия у него достигли только те герои, которые отдали себя служению Богу до конца.
Ф. М. Достоевский скептически относился к собственным нравственным возможностям человека-безбожника. Он направлял человека к Христу. Он был его высшим нравственным идеалом. Л. Н. Толстой тоже преклонялся перед Христом. Более того, через всю свою жизнь он пронес две его главные заповеди - любви и смирения. Но все-таки его высшим нравственным идеалом был не бог, а человек -человек совершенный (это звучит приблизительно так же, как человек разумный). Отсюда стремление духовно близких к нему героев его произведений к самосовершенствованию. Вопрос весь в том, в чем именно тот или иной его герой видит его цель, каков образ человека совершенного. Этот образ разные его герои в разных обстоятельствах представляют по-разному.
Лучшие герои Л. Н. Толстого мучительно ищут подлинный смысл жизни. Часто они оказываются в сетях ложных, ошибочных целей. Так, Николенька Иртеньев в трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» сделал своим идеалом человека комильфо, представляемого им в образе светского льва. На главного героя «Казаков» - Оленина - в свою очередь находит состояние, когда он начинает видеть смысл своей жизни в слиянии с природой, в уподоблении оленям и комарам, в утрате своей человеческой индивидуальности, поскольку именно в подобном состоянии он ощутил себя по-настоящему счастливым. «И ему стало ясно, - читаем у Л. Н. Толстого, - что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар, или такой же фазан, или олень, как те, которые живут теперь вокруг него. «Так же, как они, как дядя Ерошка, поживу, умру. И правду он говорит: только трава вырастет» [Толстой 1984: 407].
Конечно, слияние с природой - это прекрасно, но долго с этим слиянием не проживешь: от людей никуда не уйти, не спрятаться. Выходит, что и подобный образ жизни не может претендовать на жизненный идеал. Андрей Болконский в «Войне и мире» тоже проходит через пучину ложных целей. Мы помним, о чем он мечтал перед Аустерлицем - о славе, о торжестве над людьми. За одну минуту такого торжества он был готов пожертвовать чем угодно. Анна Каренина увидела смысл жизни в ее любви к Вронскому. Но и она не принесла ей счастья. Дмитрий Нехлюдов в «Воскресении», казалось бы, нашел подлинный смысл своей жизни - в служении людям и прежде всего - Екатерине Масловой, которая в молодости стала жертвой его похоти. Но неожиданно он наталкивается на ее сопротивление. И он в конечном счете пополнил собой галерею героев русской литературы, главных ее героев - людей неприкаянных. Неприкаянным был Евгений Онегин, неприкаянным был Печорин, неприкаянным был Рудин, неприкаянным был Иван Карамазов, неприкаянным оказался и Дмитрий Нехлюдов. Но все-таки последний был ближе к подлинному смыслу жизни, поскольку он решил посвятить себя служению несчастным людям.
Как и его герои, Л. Н. Толстой всю свою сознательную жизнь искал высший смысл жизни. Но его постоянно мучило несовершенство своей собственной природы, те «пороки», которые он так щедро себе приписывал. Таков и его отец Сергий. Не сумел он смириться, не сумел побороть в себе греховные соблазны. Его тело оказалось сильнее его духа. Не помог ему Бог, как он к нему ни стремился. И он ушел он Него. Алеша Карамазов пришел к Нему, а отец Сергий - ушел от Него. Выходит, недаром церковники приняли Ф. М. Достоевского, а Л. Н. Толстой предали анафеме?
А между тем и Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой в конечном счете сходились в одном - в признании слабости человеческой. Только первый видел их источник в первую очередь в безверии, а второй - во
власти тела человека над его душой. А между тем оба они учили любви и смирению. Оба они поклонялись Христу. Оба они были детьми своего времени, полагая, подобно И. В. Киреевскому или А. С. Хомякову, что без Бога в душе человеком высоконравственным стать невозможно. Правда, Ф. М. Достоевский принимал Христа в его евангелическом виде, а Л. Н. Толстой его демистифицировал.
Ответить на вопрос «Как жить?» легче, чем на вопрос «Зачем жить?». Последний направлен на цель (смысл) жизни, а первый - на средства ее достижения. Найти смысл жизни - дело многотрудное. Недаром известный русский философ Иван Ильин советовал: ««Как» земной жизни развивается безостановочно, успешно. Но «зачем» земной жизни незаметно затерялось. Да, незаметно: было лишь несколько столетий духовной рассеянности. Это так, как если бы человек, который страдает рассеянностью, играл в шахматы и выработал для себя дальновидный, сложный план, осуществление которого уже наполовину завершено; и вдруг - он забывает свой план. «Прекрасно! Но для чего я все предпринимал? Чего я, собственно, этим хотел?!». У большинства современников этот вопрос и не доходит до сознания. Они ничего не знают о «зачем?» жизни, как не замечают и то, что они невежественны» [Ильин 1994: 213].
Но только ли современники И. А. Ильина оказались в стороне от вопроса «Зачем?»? И только ли невежественные? И легче ли тем, кто живет с ним, но не может найти удовлетворительного ответа на него?
И. А. Ильин писал: «Несчастье современного человека велико: ему не хватает главного - смысла жизни» [там же: 214]. Несчастье человека, не нашедшего себя, как мы понимаем, не укладывается в прокрустово ложе современности. Оно, как кажется, мучает людей с давних пор - с тех пор, как у самых интеллектуальных их представителей появилась потребность в осмыслении своего назначения на Земле.
Идет время, меняется жизнь, одно поколение приходит на смену другому, но неизменным остается один - немногочисленный - род людей среди них - тех, кто ищет высокий смысл человеческой жизни. Но немногие и из них его находят. Большая же часть из этого рода людей оказывается у разбитого корыта неприкаянности. Нашей планете, как утверждают ученые, около 5 миллиардов лет. Жизнь же на ней эволюционировала около 4 миллиардов лет. А возраст человечества - 2,5 миллиона лет. Какой же вывод отсюда следует?
Мы очень молоды. Мы, люди, находимся даже не в подростковом возрасте, а в детском. Что такое 2,5 миллиона лет по сравнению с 4 миллиардами?
Мы - дети-несмышленыши. Но среди нас есть и были люди более зрелые - те, кто смог подняться до поиска высокого смысла жизни. Этот смысл не может не быть эволюционным. Только в том случае, если каждый из нас станет проводником культурной эволюции, мы имеем шанс повзрослеть, чтобы сделать себя лучше - умнее, добрее, веселее, богаче, счастливее.
Среди людей, успокаивающихся на удовлетворении своих плотских потребностей, видящих в нем всепобеждающий смысл своей жизни и идущих ради него на бесчисленные сделки с совестью, жили и те, кто эволюционировал как человек дальше других, стал взрослее (в эволюционном смысле!), сумев созреть до поиска своего высокого назначения на Земле. Что же из того, что вопрос «Зачем?» для многих из них оказывался непосильным? Но они искали ответ на него в том числе и для нас в то время, когда большинство жило и живет биологически по преимуществу, находясь в детском (в эволюционном смысле!) состоянии, не далеко оторвавшись от наших животных предков.
А. М. Горький оценивал эволюционный возраст современного человечества - в качестве поощрения - не как детский, а как подростковый. Он писал: «Человек все еще во многом зверь, но вместе с этим он - культурно - все еще подросток, и приукрасить его, похвалить - весьма полезно: это поднимает его уважение к себе, это способствует развитию в нем доверия к своим творческим силам. К тому же похвалить человека есть за что - все хорошее, общественно ценное творится его силою, его волей» [Горький 1979: 288].
Приведенные слова я нашел в статье М. Горького «О том, как я учился писать». В них выведена, по мнению ее автора, специфика романтического метода в искусстве. А между тем эти слова имеют отношение не только к искусству, но и к культуре в целом. Более того, в них схвачена одна из существенных черт эволюционистского мировоззрения: без гуманного, поощрительного отношения человека к человеку культурная эволюция невозможна. Напротив, утрата подобного отношения ведет людей к инволюции, к их биологизации, к торжеству зверского начала в человеке над собственно человеческим, культурным.
Эволюционная интерпретация романтизма у М. Горького вовсе не случайна. Он был вполне состоявшимся эволюционистом, т.е. видел в современном мире результат его многомиллионного развития. Подобный, эволюционный, взгляд он распространял прежде всего на культуру, в особенности восхищаясь выдающимися деятелями науки и искусства. Организация им издания книг о «жизни замечательных людей» (жЗЛ) - вовсе не случайный эпизод в его биографии. Сам он был образцом культурной эволюции. Его любовь к выдающимся деятелям культуры не была слепой. Достаточно в связи с этим напомнить, как резко он критиковал Л. Н. Толстого и в особенности Ф. М. Достоевского за их призыв к смирению. Не раб, а свободный человек был его идеалом. Первый пассивен в культурогенезе, а второй активен, созидателен, продуктивен. Первого он изобразил в образе «мещанина», а второго он считал «самым великим чудом мира и творцом всех чудес на земле» [там же: 293].
Именно такой человек - человек-творец, человек-созидатель, Человек с большой буквы - «создает культуру, которая есть наша, нашей волей, нашим разумом творимая «вторая природа»» [там же: 283]. Человек с большой буквы, как мы понимаем, есть эволюционный идеал! Он всегда впереди, но ближе к нему продвигаются люди свободного творческого труда. Свободного, между прочим, и от «пакостной власти копейки» [там же: 298].
Безволие - вот главное препятствие на пути к Человеку. Человек с большой буквы - это человек, умеющий реализовывать свою человеческую сущность. Но даже и в тех, кто уходит дальше других на пути к Человеку, живет человек с маленькой буквы, волей случая оказавшийся в таком-то времени и в таком-то пространстве. У индивидуального человека вечность позади - до его рождения - и вечность впереди - после его кончины. Его окружает бесконечное пространство слева и справа, сверху и снизу, впереди и сзади.
Вот почему - в окружении вечности и бесконечности - его нередко посещают мысли, лучше всего выраженные Блезом Паскалем еще в XVII веке. Он писал: «Я вижу сомкнувшиеся вокруг меня наводящие ужас пространства вселенной, понимаю, что заключен в каком-то глухом закоулке этих необозримых пространств, но не могу уразуметь, ни почему нахожусь именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте, ни почему столько-то, а не столько-то быстротекущих лет дано мне жить в вечности, что предшествовала моему появлению на свет и будет длиться, когда меня не станет. Куда ни взгляну, я вижу только бесконечность, я заключен в ней, подобно атому, подобно тени, которой суждено через мгновение безвозвратно исчезнуть. Твердо знаю я лишь одно - что очень скоро умру, но именно эта неминуемая смерть мне более всего непостижима. И как я не знаю, откуда пришел, так не знаю, куда иду, знаю только, что за пределами земной жизни меня ждет вековое небытие.» [Паскаль 1999: 115-116].
Вот и выходит, что там, где «я» индивидуальное, сознание своей ничтожности, а там, где «я» родовое, - приобщение к Человеку, к человечеству, которое имеет больше шансов на вечность, чем отдельный человек. Вот и выходит, что жить нужно не столько «я» индивидуальным, сколько «я» родовым, т. е. быть Человеком. В этом и состоит высший - эволюционно-культурный (или культурогенический) -смысл человеческой жизни. Быть Человеком - значит вписаться в многовековой процесс гоминизации (очеловечения) - культурогенез и максимально успешно совершить культурогенез индивидуальный.
Осознание культурной сущности человека (а стало быть, и эволюционно-культурного смысла человеческой жизни) до сих пор остается достоянием незначительного круга людей. К ним относятся Д. Бруно, Ж. де Ламетри, И. Гердер, Г. Спенсер, Ж.-Б. Ламарк, Ч. Дарвин, Л. Н. Толстой, А. М. Горький, П. Тейяр де Шарден, В. И. Вернадский, А. Н. Заболоцкий, А. Н. Леонтьев, Н. Н. Моисеев, К. Лоренц, Г. Фоллмер. Их имена должны быть вписаны золотыми буквами в историю человечества. Их эволюционные идеи еще станут достоянием общественного сознания. Их еще ждет праздник общенародного признания.
Вот как девятнадцатилетний Лев Толстой выразил в своем дневнике эволюционный смысл человеческой жизни: «Начну ли я рассуждать, глядя на природу, я вижу, что все в ней постоянно развивается и что каждая составная часть ее способствует бессознательно к развитию других частей; человек же, так как он есть такая же часть природы, но одаренная сознанием, должен так же, как и другие части, но сознательно употребляя свои душевные способности, стремиться к развитию всего существующего. Стану ли я рассуждать, глядя на историю, я вижу, что весь род человеческий постоянно стремился к достижению этой цели. Стану ли рассуждать рационально, то есть рассматривая одни душевные спо-
собности человека, то в душе каждого человека нахожу бессознательное стремление, которое составляет необходимую потребность его души. Стану ли рассуждать, глядя на историю философии, найду, что везде и всегда люди приходили к заключению, что цель жизни человека есть всестороннее развитие человечества. Стану ли рассуждать, глядя на богословие, найду, что у всех почти народов признается существо совершенное, стремиться к достижению которого признается целью всех людей. И так я, кажется, без ошибки за цель моей жизни могу принять сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего» [Толстой 1965: 39].
Предельно ясно эволюционно-культурный смысл человеческой жизни выразил наш великий психолог-эволюционист А. Н. Леонтьев. Вот какой обобщенный образ культуры он давал в своем основном труде: «В своей деятельности люди не просто приспосабливаются к природе. Они изменяют ее в соответствии со своими развивающимися потребностями. Они создают предметы, способные удовлетворить их потребности, и средства для производства этих предметов - орудия, а затем и сложнейшие машины. Они строят жилища, производят одежду и другие материальные ценности. Вместе с успехами в производстве материальных благ развивается и духовная культура людей; обогащаются их знания об окружающем мире и о самих себе, развивается наука и искусство» [Леонтьев 1981: 414].
В своей психической эволюции человек сумел так существенно оторваться от животных по той причине, что он стал создавать продукты материальной и духовной культуры. Стремление к их улучшению выступало в истории людей в качестве стимула для развития их интеллекта, поскольку любой продукт культуры первоначально моделируется в сознании его творца. Развитие культуры, таким образом, есть главный фактор развития человеческого мышления.
Основным показателем интеллектуального развития у человека является его способность к творчеству, благодаря которой и создаются новые культурные ценности. Однако прежде чем кто-либо овладеет этой способностью, он должен освоить уже имеющиеся культурные достижения. Процесс их освоения есть не что иное, как процесс очеловечения. А. Н. Леонтьев писал: «.каждый отдельный человек учится быть человеком. Чтобы жить в обществе, ему недостаточно того, что ему дает природа при его рождении. Он должен еще овладеть тем, что было достигнуто в процессе исторического развития человеческого общества. Перед человеком целый океан богатств, веками накопленных бесчисленными поколениями людей - единственных существ, населяющих нашу планету, которые являются созидателями. Человеческие поколения умирают и сменяют друг друга, но созданное ими переходит к следующим поколениям, которые в своих трудах и борьбе умножают и совершенствуют переданные им богатства - несут дальше эстафету человечества» [там же: 417].
Еще более выразительно об очеловечении он писал таким образом: «Человек не рождается наделенным историческими достижениями человечества. Достижения развития человеческих поколений воплощены не в нем, не в его природных задатках, а в окружающем его мире - в великих творениях человеческой культуры. Только в результате процесса присвоения человеком этих достижений, осуществляющегося в ходе его жизни, он приобретает подлинно человеческие свойства и способности; процесс этот как бы ставит его на плечи предшествующих поколений и высоко возносит над всем животным миром» [там же: 434].
Честь и хвала человеку, что в способности приспосабливаться он превзошел своих эволюционных собратьев! Но все-таки сводить всю человеческую жизнь к животному самовыживанию, к рабскому приспособлению к окружающей среде - насмешка над человеком, его анимализация, ибо человек заслуживает более высокой оценки: он не только приспосабливается к окружающей среде, как животное, но и изменяет, улучшает, совершенствует эту среду. Он думает не только о том, как ему получше пристроиться к этой многотрудной жизни, но и о том, чтобы его потомкам жилось лучше, чем это удалось ему и его современникам. Он готов на самопожертвование. Он участвует в продолжающемся культуро-генезе, чтобы поднять культуру на новый, более высокий уровень ее развития. Он видит в ее продуктах - языке, науке, искусстве, нравственности и т. д. - не только средство к телесному самовыживанию, но и признает их высочайшую духовную самоценность.
Таков идеальный Человек (с большой буквы). Реальные же люди лишь в той или иной мере приближаются к этому идеалу, но сущность человека для всех одна - культуросозидательная. Она состоит в инкультурации - первоначальном врастании в культуру и максимальном участии в ее дальнейшем
развитии. Только в этом случае человек живет, а не выживает. Только в этом случае он - человек, а не говорящее животное.
Ни одно мировоззрение не способно скрыть от нас трагизм индивидуальной жизни, состоящий в первую очередь в ее скоротечности и конечности. Но эволюционизм позволяет его сгладить, поскольку он учит нас выходить за пределы нашей индивидуальной жизни к жизни человечества. Более того, он позволяет в душе каждого из нас хранить высокий образ Человека. В. С. Бушин писал:
Весь этот мир -
от блещущей звезды До малой птахи,
стонущей печально, Весь этот мир
труда, любви, вражды -Весь этот мир
трагичен изначально. И ничего другого
здесь не жди, А наскреби терпенье
по сусекам И зная все,
сквозь этот ад иди И до конца
останься человеком.
ЛИТЕРАТУРА
1. ГорькийМ. Собр. соч.: в 16 т. М.: Правда, 1979. Т. 16. 368 с.
2. Даниленко В. П., Даниленко Л. В. Эволюция в духовной культуре: свет Прометея. М.: КРАСАНД, 2012. 640 с.
3. Достоевский Ф. М. Повести. Рассказы. М.: Правда, 1985. 336 с.
4. Ильин И. А. Собр. соч.: в 10 т. М.: Русская книга, 1994. Т. 3. 592 с.
5. Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников / под ред. С. Н. Голубова, В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, Ю. Г. Оксмана. М.: Художественная литература, 1960. Т. 2. 560 с.
6. Леонтьев А. Н. Проблемы развития психики. 4-е изд. М.: Изд-во МГУ, 1981. 584 с.
7. Мачехин А. Е. В поисках смысла. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004. 912 с.
8. Паскаль Б. Мысли. Санкт-Петербург: Азбука-классика, 1999. 336 с.
9. Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 20 т. Т. 20: Дневники 1895-1910 гг. М.: Художественная литература, 1963. 671 с.
10. Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. М.: Правда, 1984. Т. 2. 496 с.
11. Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 20 т. М.: Художественная литература, 1965. Т. 19. 624 с.
12. Чуковский К. И. Стихи и сказки. От двух до пяти. М.: Планета детства, 1999. 704 с.
