CC BY
176
А. Б. ТАРАСОВ*
Российский гуманитарный научный фонд, г. Москва
ПОВЕСТЬ Л. Н. ТОЛСТОГО "ФАЛЬШИВЫЙ КУПОН" — "ЖИТИЙНАЯ ЛИТЕРАТУРА НОВОГО ВРЕМЕНИ"
Основная положительная идея повести Л. Н. Толстого "Фальшивый купон" вполне адекватно выражена самим писателем в дневниковой записи от 12 июня 1898 года:
Непротивление злу не только потому важно, что человеку должно для себя, для достижения совершенства любви, поступать так, но еще и потому, что только одно непротивление прекращает зло, поглощая его в себе, нейтрализует его, не позволяет ему идти дальше, как оно неизбежно идет, как передача движения упругими шарами, если только нет той силы, которая поглощает его. Деятельное христианство не в том, чтобы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло1.
Эта идея прежде всего воплощена в образе Марии Семеновны. Ее детская кротость, принципиальный отказ обороняться ("непротивление злу силою"), подчеркнутый той деталью, что она не подняла руки для защиты, а, наоборот, прижала их к груди, оказались способными изменить жизнь даже такого закоренелого разбойника и убийцы, как Степан Пелагеюшкин. Вместо физического сопротивления Толстой изображает "духовную" защиту своей героини:
"Ох, великий грех. Что ты? Пожалей себя. Чужие души, а пуще свою губишь... О-ох!" — вскрикнула она (36, 33).
Таким образом вводится в художественный мир произведения представление о высшей жизненной
правде, останавливающее инерцию движения зла, до этого момента увеличивающегося
* Тарасов А. Б., 2005
1 Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 53. М., 1928—1958. С. 197. В дальнейшем все ссылки на произведение Л. Толстого даются в тексте статьи по этому изданию с указанием номера тома и страницы.
409
и распространяющегося, словно снежный ком.
Образ Марии Степановны воплощает тип праведника, выражающего авторское миросозерцание. Такой тип достаточно часто встречается в произведениях Л. Н. Толстого. Обстоятельства жизни Марии Степановны (одна кормит и обслуживает отца, бывшего чиновника и пьяницу, и семью сестры) и портретная характеристика ("сморщенная, худая, пятидесятилетняя женщина") вполне определенно напоминают Пашеньку из повести "Отец Сергий". Обе героини выражают идею бескорыстного трудового подвига, постоянного служения для материального блага ближних. Внутренним источником и вдохновителем Марии Семеновны в ее служении ближним является, согласно тексту повести "Фальшивый купон", ее убежденность в том, что "жить так лучше".
В качестве первой важной характеристики праведничества Марии Семеновны, как и в случае с другими так называемыми "авторскими праведниками", Л. Н. Толстой выставляет ее неверие в Бога, в Небесное Царство. На вопрос хромого портного, жившего у нее, о награде за ее добрые дела "на том свете", она отвечает: "Про это нам неизвестно" (36, 26). Следовательно, в образе Марии Семеновны олицетворяется любимая толстовская идея "царства Божия на земле", осуществляемая героями-атеистами. Как и Нехлюдов из
романа "Воскресение", Мария Семеновна в качестве доказательства своей правды приводит Нагорную проповедь из Евангелия (причем имеется в виду не вся Нагорная проповедь, а именно нехлюдовский (толстовский) объем ее восприятия). Итак, правда Марии Семеновны — правда "человеческая", а не "божеская", организующая двухмерное, горизонтальное
художественное пространство.
Отречение от Церкви определяет "обращение" на путь подлинного праведничества в толстовском его понимании и других действующих лиц "Фальшивого купона". Речь идет прежде всего о хромом портном, ученике Марии Семеновны, и о его собственных учениках и последователях, Иване Чуеве и шестидесяти четырех односельчанах. Достойно внимания, что хождение в церковь и почитание икон дается Толстым как грех в ряду таких, как курение, пьянство и сквернословие, пагубность которых мужики поняли после чтения "пяти глав Матвея".
Особый интерес представляет сцена в церкви, описывающая религиозные споры священника-миссионера Мисаила
410
и сектантов. Обе спорящие стороны не верят в Бога. Об атеизме в собственном смысле этого слова мужиков-сектантов уже говорилось. Неверие отца Мисаила многократно на протяжении повести подчеркивается самим автором-повествователем. Поэтому не случайно, что толстовский священник не в состоянии ничего возразить, даже опираясь на Священное Писание, против элементарных и типичных сектантских уловок и искажений Евангелия, ответы на которые в дореволюционной России знали не только простые священники и взрослые миряне, но и гимназисты. Очевидно, образ отца Мисаила был призван развивать в
тексте "Фальшивого купона" антицерковную тему, поднятую еще в повести "Отец Сергий". Однако и в том, и в другом произведении под видом православного священнослужителя реальный предмет художественной критики писателя — не православный человек, а собственно толстовское представление о Православии, о Церкви. Поэтому вряд ли уместно ставить в заслугу Толстому или, наоборот, критиковать писателя за его антиклерикализм, основываясь на тексте "Фальшивого купона". Хотя антиклерикализм принадлежит, с одной стороны, к сфере "тенденции", общих художественно оформленных намерений автора повести (включение хождения в церковь в перечень грехов), но, с другой — все-таки не попадает в сферу конкретных художественных реализаций этих намерений. Доказательством такого утверждения служит развертывание в повести образа отца Мисаила. Таким образом, делается понятной сложность (но не противоречивость самой себе или действительности, как обычно считают) толстовской концепции праведничества, в которой заложена и "субъективная", и "объективная" правды, отражающие различные стороны и проявления духовной жизни человека.
Эпизод с отцом Мисаилом и сектантами важен еще и потому, что демонстрирует специфику толстовского понимания смирения и непротивления. По словам автора-повествователя, у сектантов, живших "по-Божьи", проповеди отца Мисаила и "сборище православных" вызвали "злое чувство", так что один из них, Иван Чуев, даже побил православных кочергой и был впоследствии сослан. Противление Чуева никак не противопоставляется непротивлению портного, не развенчивается и иными художественными средствами. Сам герой рассказывает в тюремном заключении, что его сослали за "истинную веру Христову", за обличение "попов". О его драке в повести больше вообще не
упоминается. Более того, Толстой постоянно акцентирует праведность Чуева, именно ему доверяя завершить "обращение" на путь истинный Степана Пелагеюшкина, начатое Марией Семеновной. В уста Чуева вкладываются и евангельские строки о праведниках, которые пойдут в "жизнь вечную" (Мф. 25:31—46). По-видимому, Толстой не вменяет своему герою "кочергу", использованную против "сборища православных", в неправедное противление силой. В подобном смешении "смирения" и "злого чувства", страсти, буйства заключается существенная отличительная черта его праведников 1900-х годов, намеченная еще в 1880-х годах в характеристике Марины из драмы "Власть тьмы" (про нее сказано, что она "простая, кроткая и страстная"). По убеждению писателя, вполне возможно сочетание кротости и страстности. Между тем слово "кротость" обозначает именно бесстрастность, когда страсти укрощены. Такое понимание кротости отражено и в святоотеческих сочинениях, хранящихся в толстовской библиотеке в Ясной Поляне и знакомых писателю.
История Степана Пелагеюшкина представляет собой маленькое "житие" "кающегося грешника", обобщает прежние опыты Л. Толстого по изображению "обращения" грешников на путь высшей правды. Через раскрытие образа Степана Пелагеюшкина закрепляется общая структурная схема толстовских "житий" подобного рода: греховное падение — мысли о самоубийстве — попытка молиться — невозможность молитвы ("молиться некому") — встреча с "праведником" (в данном случае с Марией Семеновной и Чуевым) — начало "новой жизни". Как и в более ранних произведениях, Толстой актуализирует момент покаяния героя перед людьми (Марией Семеновной). О покаянии
или хотя бы о признании вины перед Богом речь в "Фальшивом купоне" не идет.
К "житию" Степана Пелагеюшкина идейно примыкают еще несколько мини-житий "кающихся" грешников. Среди них — "старца" Исидора и отца Мисаила, отказавшегося в конце концов от духовной карьеры. Краткий рассказ автора-повествователя об отце Исидоре фактически целиком (но только в сжатой форме) совпадает с описанием жизни после затворения отца Сергия и выполняет ту же функцию обличения монашества. Те же прославление "святостью", недовольство ею, как и всей обстановкой монастыря, разочарование в монашестве. Однако, подобно отцу Мисаилу, "старец" Исидор является проводником критики не реального
412
монастыря и его старцев (скорее всего, подразумевалась Оптина пустынь и о. Амвросий), а реальных впечатлений Толстого, полученных им во время поездок в Оптину пустынь в 1881, 1890 и 1896 годах. Подтверждением тому служат дневниковые записи Толстого указанных лет. "Духовное сибаритство", "распущенность" старцев и т. п. — все это явилось идейным источником произведений писателя 1890—1900-х годов.
"Обращение" других героев (например, отца Мисаила, Мити Смоковникова, Махина) изображено Толстым в еще более сжатом виде, чем в случае со "старцем" Исидором, можно даже сказать, едва намечено (отцу Мисаилу "выделено" всего одно предложение). Однако эти мини-жития "кающихся" грешников вполне определенно выражают авторскую концепцию праведничества.
Тем не менее многие ученые-литературоведы, рассматривая "обращения" грешников, предъявляли и до сих пор высказывают серьезные претензии в адрес
повести "Фальшивый купон" и ее автора. Некоторые из этих претензий носят чисто мировоззренческий характер и обусловлены социально-политическими мотивами. Так, Еф. Магазанник называет повесть "Фальшивый купон" художественно несостоятельным произведением из-за "порочности лежащих в ее основе идей"2.
Однако значительный интерес представляют претензии иного рода, имеющие, так сказать, филологические причины. В книге Е. Н. Купреяновой "Эстетика Л. Н. Толстого" находим следующие любопытные строки о "Фальшивом купоне":
Зло вместо отсутствующей психологической мотивировки получает в повествовании очень точное социальное обоснование, в то время как добро социально никак не мотивируется и фактически остается "чудом", только не сверхъестественным, а житеиским3.
Отсюда становится понятным критический вывод исследовательницы:
Немотивированность, или недостаточная
мотивированность внезапного обращения разбойников в праведников,
2 Магазанник Еф. От идеи к образу в "Фальшивом купоне" Льва Толстого // Труды Самаркандского гос. ун-та им. Навои. № 200. Самарканд, 1972. С. 45—46.
3 Купреянова Е. Н. Эстетика Л. Н. Толстого. М., 1966. С. 286.
413
заставляет признать известное отступление Толстого от реалистических принципов его эстетики...4
Другие ученые приводят различные мотивы возникновения "чудес" "обращения" в произведениях Толстого 1900-х годов, но при этом наполняют их не всегда действительно адекватным реальному смыслу творчества писателя содержанием. К примеру, И. Ф. Салманова высказывает мысль о "евангельском
пути постижения истины, пути обезличивания" (курсив мой. — А. Т.)5, выбранном Толстым для изображения праведников. По сути сходного мнения придерживается и Е. В. Николаева. "Свойственное религиозному сознанию восприятие мира требовало выражения абстрактного содержания в адекватных образах. Стремление увидеть за внешним, «близким» смыслом происходящего смысл «дальний» подсказало Толстому образы символического значения", — утверждает исследовательница6.
Неадекватный подход к "Фальшивому купону" возникает, по-видимому, из-за несоответствия представлений литературоведов о жанровой природе произведений Толстого 1880—1900-х годов и их древнерусских (православных и фольклорных) источников подлинному значению и характеру этой жанровой природы. Отсюда и обвинения Толстого в абстрактности, схематизме, "узости жанра" его поздних произведений вообще и "Фальшивого купона" в частности.
В данном случае стоит привести слова известной исследовательницы творчества Толстого Л. Д. Опульской по поводу народных рассказов:
Поучение, образцовый пример — такова главная цель
народных рассказов. Это своего рода житийная литература
нового времени7.
Действительно, Л. Н. Толстым создавались
произведения особого литературного рода, отличные, так сказать, от "беллетристики". По функционированию в общей культурной
4 Купреянова Е. Н. Указ. соч.
5 Салманова И. Ф. Система нравственно-философских и художественных исканий Л. Н. Толстого 1880—1900-х годов: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 1990.
6 Николаева Е. В. Художественное своеобразие творчества
Л. Н. Толстого 1880—1900-х годов: Автореф. дис. ... д-ра филол.
наук. М., 1995, С. 35.
7 Опульская Л. Д. Творческий путь
Л. Н. Толстого // Л. Н. Толстой. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 1. М., 1984. С. 31.
414
жизни эти произведения типологически (но не содержательно) близки текстам древнерусской письменности, так как они выполняли не только эстетическую, но и проповедническую, духовно-назидательную функции. Упоминавшиеся выше литературоведы пытались рассматривать творчество Толстого и его древнерусские источники с точки зрения художественной литературы как таковой ("беллетристики"), с точки зрения поэтики, тематики и проблематики произведений "критического реализма". В неприемлемости подобного подхода убеждают сами объекты исследования.
Древнерусская христианская (и в частности житийная) литература ориентировалась исключительно на сознание верующих людей и предметом своего изображения делала по преимуществу духовную жизнь человека, чем и объясняются ее художественные особенности. Древнерусским писателям не требовалось специальной мотивировки при описании чудес, ибо для христиан эта мотивировка вытекает из контекста Священного Писания и Священного Предания и уже заложена в самой вере в Бога, которому все возможно. А сосредоточие внимания на духовной жизни людей обуславливало отсутствие развернутого психологического анализа, пестроты и яркости красок, обилия социально-бытовых подробностей и портретных деталей, свойственных чисто светским писателям, художественно исследующим душевно-телесную сторону человеческого
существования.
Толстовские "жития", как и произведения
агиографической литературы, представляют собой особую художественную систему, содержательное и формальное наполнение компонентов которой обусловлено всем религиозным учением яснополянского писателя, контекстом всего корпуса его поздних литературных и философско-публицистических текстов. Поэтому выше демонстрировались связи и переклички многих персонажей "Фальшивого купона" с героями других творений Толстого. Иными словами, мотивировка их внезапного обращения из грешников в праведников дана в повести "Отец Сергий", романе "Воскресение" и т. д., в дневниках, письмах и устных высказываниях писателя.
Объектом художественного изображения в "Фальшивом купоне", как и в житиях, является собственно духовная жизнь (хотя, понятно, иного характера, чем у православных христиан), жизнь по вере, иными словами, "житие". Этим обстоятельством и объясняется сжатость описаний, отсутствие психологических и социальных мотивировок "чудес", "абстрактность" образов, на которые обратили внимание
415
Е. Н. Купреянова, И. Ф. Салманова, Е. В. Николаева и ряд других исследователей. А значит, мы не в праве говорить об отступлении Толстого от реалистических принципов его эстетики. Перед нами просто своеобразное в идейно-художественном смысле преломление реалистического искусства, "житийная литература нового времени", по справедливому и точному замечанию Л. Д. Опульской. Сама Е. Н. Купреянова на теоретическом уровне в книге "Эстетика Л. Н. Толстого" развивает сходную мысль:
Синтез, в том числе и художественный, всегда
компактнее анализа, будучи в то же время его
закономерным итогом и результатом8.
Именно такой синтез душевно-телесной жизни человека, находящий свое оформление и завершение в духовной жизни, и осуществляют произведения древнерусской агиографической литературы. Купреянова тем не менее приняла этот синтез за бедность и сухость изложения в противоположность богатству и живости психологического анализа более ранних творений Л. Н. Толстого.
Реализм "обращений" в "Фальшивом купоне" подтверждается, кроме того, и фактами реальной исторической действительности, известными из биографии Толстого и его последователей. Так, М. А. Шмидт (или "старушка Шмидт", как называли ее в семье Толстых), будучи прежде как бы обыкновенной православной женщиной, после знакомства с Толстым и его произведениями резко изменила свою жизнь. Она отреклась от Церкви, государства, собственности и стала питаться плодами рук своих, возделывая небольшой участок земли. Кротость, доброта, отзывчивость, терпение М. А. Шмидт поражали окружающих не меньше внезапности ее "обращения". Быть может, "старушка Шмидт" послужила Толстому прототипом при создании им "житий" праведниц в повести "Фальшивый купон" и других произведениях 1890—1900-х годов.
8 Купреянова Е. И. Указ. соч. С. 322—323.
