CC BY
44
ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ СЛОВЕСНЫХ ФОРМ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
А. К. Базилевская
МАЛАЯ «УЧИТЕЛЬНАЯ» ПРОЗА Л.Н.ТОЛСТОГО
В.Розанов, посетивший Ясную Поляну в 1908 г., направился к Льву Толстому как «всемирному моральному авторитету». А нашел неожиданное: Толстой «не давал впечатления морали, учительства, хотя, конечно, всякий честный человек есть учитель. Я видел перед собою горящего человека <...> о веренице бесконечных вопросов думающего»1. Толстой в восприятии Розанова отвечает нашему представлению о писателе поздней поры творчества, с его сложностью и многогранностью «морального авторитета» и «учителя жизни».
Как известно, одно из итоговых произведений того времени -«Путь жизни» - открывали слова: «Для того, чтобы человеку хорошо прожить свою жизнь, ему надо знать, что он должен и чего не должен делать»2. В те же 1900-е годы Толстой создает «Круг чтения» с намерением «обобщить мысли многих писателей об истине, жизни и поведении»3, куда помещает ряд художественных произведений, в том числе из своей малой «учительной» прозы («Молитва», «Корней Васильев», «Ягоды», «За что?», «Божеское и человеческое»). За пределами книги остались незавершенные к тому времени тексты, опубликованные посмертно.
1 Розанов В.В. Поездка в Ясную Поляну // Розанов В.В. Мысли о литературе. - М., 1989. - С. 285-286.
2 Толстой Л.Н. Путь жизни. - М., 1993. - С. 5.
3 Толстой Л.Н. Круг чтения. - М., 1991. - Т.1-2.
48
Совмещая в «Круге чтения» прямые высказывания о «должном» с его художественным воплощением, Толстой проявлял доверие к различным способам воздействия на читателя, что, однако, не исключало сомнений. Однажды он произнес: «Проповедь - это соблазн», - и тут же, одобрительно, об И.Е.Репине: «А разве его картины не были целыми проповедями?»1. Склонности к «соблазнам» писатель не избежал, как, впрочем, и удовлетворения от мысли о невозможности «заставить других жить так, как я считаю хорошим»2.
Герой рассказа Толстого «После бала» оспаривает мнение о том, что «человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно»3, и приводит в пример себя, размышляя о «случае» из своей жизни. В «учительных» повествованиях «случай» и сконцентрированная в нем «сила жизни» подчеркивались не однажды, как и влияние их на человека. Но более всего мысль автора «Фальшивого купона» и других текстов сосредотачивалась на представлении об «усилии» - личном усилии человека на «пути жизни»: к постижению ее смысла, к нравственному «устройству» жизни, обретению себя в ней.
Книга «Путь жизни» содержит раздел «Усилие», «Круг чтения» - изречения «на каждый день», к примеру, такие: «Усилие есть необходимое условие нравственного совершенствования», «Истинное благо приобретается не сразу, а постоянными усилиями <...>», «<...> усилие всегда возможно, и благотворные внутренние последствия всегда сопутствуют усилию»4. «Усилие» как тема проходит через ряд произведений. В «Посмертных записках старца Федора Кузьмича» движение старца к праведной жизни начинается с низшей точки падения: «Я, величайший преступник, убийца отца, убийца сотен тысяч людей на войнах, которых я был причиной <...>»5, герой психологического повествования «Что я видел во сне» напряженно ищет в себе «внутреннего человека».
В сознании Толстого - «морального авторитета» - контрастно соотнесены «усилие» и «насилие». Насилие оказывалось про-
1 Цит. по: Рюмина М.И. Репин в Ясной Поляне // Яснополянский сборник. - Тула, 1960.
2 Толстой Л.Н. Письмо М.М. Молчанову // Неизвестный Толстой: В архивах России и США. - М., 1994. - С. 158.
3 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 14. - С. 7.
4 Толстой Л.Н. Круг чтения. - Т. 1. - С. 409; Т. 2. - С. 10, 175.
5 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 14. - С. 395.
49
блемой, включавшей множество аспектов, проявлений; ей сопутствовало обличение самого «закона насилия», противного «разуму и любви», «поучительная» идея «непротивления» и одновременно -выражение недоверия ей. Все задевало мысль, беспокоило и тревожило «горячего» человека, каким, действительно, был Толстой.
«Не могу, не могу и не могу. Никто не слушает того, что я кричу, о чем умоляю людей, но все-таки я не перестаю и не перестану обличать, кричать, умолять все об одном же до последней минуты <...>»\ Это строки не из статьи «Не могу молчать», а из предисловия к одному из вариантов незавершенного рассказа «Кто убийцы? Павел Кудряш». В дневнике Толстого за 1908 год читаем: «Написал очень озлобленное предисловие и негодующее начало»2. А вот совсем иные по тону, но с той же болью от бессилия убедить людей в своей правоте - строки из письма «Ответ польской женщине» (1909): «Знаю я, что при теперешнем устройстве мира, основанном на одном насилии, мысль о непротивлении <...> кажется даже не большинству людей, а всем людям <...> нелепой, неприложимой <...>»3.
Не соглашаясь признать «нелепость», «неприложимость» к жизни дорогой ему идеи, Толстой продолжает думать, что «непротивление прекращает зло, поглощая его в себе, нейтрализует его», поэтому ему «очень хочется дописать» повесть «Фальшивый купон»4. «Безответный и безобидный, немудреный и улыбающийся»5 главный персонаж рассказа «Алеша Горшок» преподнесен читателю как идеал кротости и всепрощения, но при этом не лишен высоко ценимого писателем ощущения радости и счастья жизни. Однако сама работа над рассказом радости автору, видимо, не принесла. Единственная запись в дневнике: «Писал Алешу. Совсем плохо. Бросил»6.
Вместе с тем Толстой, как он заявлял, не перестает «обличать, кричать, умолять». Поэтому пишет повесть «За что?» о судьбе деятелей польского восстания, которые только и «хотели быть тем, чем родились, - поляками», но попали под власть людей, доведенных до
1 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. - М., 1928-1958. - Т. 37. - С. 291.
2 Там же. - Т. 56. - С. 167.
3 Неизвестный Толстой. - С. 162.
4 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. - Т. 53. - С. 197.
5 Айхенвальд Ю. Лев Толстой // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. - М., 1994. - С. 218.
6 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. - Т.55. - С. 125.
50
«развращения и одурения»1. Развращенные - те же убийцы, что «не видели в убийстве ничего страшного» («Фальшивый купон»)2. Все они - жертвы «привычки» к насилию, порожденной «суеверием» насилия, на котором держится всякая власть. Жертвами «привычки» и «суеверия» оказываются, по Толстому, и те, кто уверен, что с помощью насилия возможно перестроить, улучшить жизнь. В рассказе «Божеское и человеческое» это - народники-террористы. Нарушив «божий закон» любви, который несмотря ни на что исповедует страдающий от насилия старик-раскольник, они погибают.
«Насилия», как и «усилия», воздействуя на человека, меняют его облик. Они ведут к озлоблению или, напротив, в «мир здравого смысла»3. Злоба - следствие любого подавления личности. Она заразительна («Фальшивый купон»), «разъедает сердце» и насильника, и его жертвы («Божеское и человеческое»), разрушает самые тесные человеческие связи («Корней Васильев», «Что я видел во сне»). «Здравый смысл», который достигается «усилиями», открывает для человека путь к пониманию смысла жизни. Он отрицает любые суеверия и не замещает «божью правду» и веру, а утверждает их. В душе героя одного из вариантов незаконченного произведения «Нет в мире виноватых» - Егора Кузьмича - «совершился изменивший все его отношение к окружающему переворот». Он услышал то, «что говорит разум»4.
В книге «Путь жизни» Толстой будет настаивать на «разумном начале в человеке»: все, что мы знаем, мы знаем через разум», «разум открывает человеку смысл и значение его жизни», «разум не может ничего уничтожить, не заменяя его истиной. Таково его свойство»5.
С точки зрения разума и истины Толстой решает проблему вины и ответственности, возмездия и наказания, искупления и пробуждения совести. Исходным качеством разумных людей оказывается совесть: «Совесть есть сознание божественного начала, живущего в нас», «Всякий человек, сделавший дурное, уже наказан тем, что лишен спокойствия и мучается совестью»6. Совесть проявляется в чувстве вины, она же ведет к искуплению. Толстовское «нет в мире
1 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т.14. - С. 261, 274.
2 Там же. - С. 174.
3 Там же. - С. 481.
4 Там же. - С. 482.
5 Толстой Л.Н. Путь жизни. - С. 350-354.
6 Толстой Л.Н. Круг чтения. - Т. 2. - С. 120-121.
51
виноватых», давшее название одному из его произведений, - не догмат всеобщей невиновности, а напоминание об ответственности каждого за свои поступки. Отсюда требование - «оставить того, кто согрешил, каяться или не каяться, исправляться или не исправляться, оставить других в покое, а только самим жить доброй жизнью»1.
В развитие мыслей о вине и покаянии появляется рассказ «Корней Васильев» об озлобленных, много лет ненавидящих друг друга супругах, которые вдруг посмотрели друг на друга с «умилением, восторженным чувством смирения»2 и жаждой прощения. В рассказе «Что я видел во сне» раскрывается мучительный путь осознания отцом вины перед дочерью «за свою гордость, холодность, даже злобу к ней», вины, которая «открыла ему самого себя»3. В «Фальшивом купоне» один из центральных персонажей, Степан Пелагеюшкин, убийца и каторжник, раскаявшись, заново пережив прошлое, вникнув в «общий смысл всего учения о том, что люди - братья и им надо любить и жалеть друг друга», становится «другим человеком»4. Толстой напишет и незатейливую историю из детской жизни о вине и покаянии «Нечаянно».
Действительно, прав был Розанов, увидев в Толстом учителя, о веренице «бесконечных вопросов думающего». Но учит ли Толстой или поучает? Что значат для него поиски «новых форм писания»? О них он упоминал не однажды. При работе над «Фальшивым купоном» записал в дневнике: «Выясняется новая форма»5.
Толстой 1900-х годов впервые обращается к созданию «учительной» прозы. При написании «народных рассказов» 1880-х годов его также заботила форма - прежде всего как стиль, манера, слог и тон общения с читателями. От чистой дидактики, открытой тенденциозности писателя всегда удерживала неприязнь ко всякого рода «внушениям», вера в «заражение»6, когда читателю делается доступна сама «душа автора», жаждущего сказать «нужное людям». Вместе с тем несомненно, что читатель малой прозы виделся Толстому иным, чем ранее, в период «народных рассказов». Возможностей отзыва, отклика на авторское слово стало больше. Читатель в
1 Толстой Л.Н. Путь жизни. - М., 1965. - С. 194.
2 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 14. - С. 233.
3 Там же. - С. 325.
4 Там же. - С. 193.
5 Там же. - М., 1965. - Т. 20. - С. 178.
6 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 14. - С. 104.
52
силах постичь само движение «одухотворенной» мысли, поэтому с ним не следует говорить исключительно и непосредственно от «лица истины», игнорируя рассуждения, разъяснения, способы убеждения. На этом основано достаточно сложное, сравнительно с «народными рассказами», построение рассказов поздней поры.
Были у Толстого и опасения, касающиеся любого читателя. Они сказались, например, в толковании смысла рассказа Чехова «Душечка». Свое «Послесловие» к нему Толстой поместил в «Круг чтения». Писатель прочел произведение по-своему, сказав, что Чехов намеревался героиню «проклясть», а напротив - «благословил», «хотел свалить Душечку <.. .> и вознес ее»1. Не будем касаться сути расхождения читательского восприятия и авторского замысла, но, обнаруженное Толстым, оно уже само по себе не могло не обеспокоить создателя «учительной» литературы с ее идейной заданностью, четкой направленностью.
Соединив в своем мнении Пушкина и Чехова как писателей, которые «двинули вперед форму»2, Толстой приступает к малой прозе с желанием осуществить принцип сжатости, повышения емкости текста, с намерением следовать чувству «меры». В этом он верен собственной традиции, идущей от «народных рассказов». Требование меры затронуло по большей части моралистическую сторону произведений. В общем строении текста роль «должного» серьезно уступает «сущему» - изображению реально существующего. Можно говорить и о преобладании практической морали, раскрываемой в сюжетах повседневной жизни, обыденных ситуаций.
Способы и приемы изображения в малой прозе характерны для творчества позднего Толстого в целом, но изменены в расчете на поучительность, назидательность. Так, картины социального быта рисуются в полярных противоположностях с отчетливым выявлением этической нормы и отклонения от нее («Нечаянно», «Ягоды» и др.), наблюдения над процессом освобождения «внутреннего» человека от власти «внешнего» сосредоточены, в первую очередь, на раскрытии «пути мысли» («Божеское и человеческое», «Что я видел во сне» и др.). Но в «Молитве» писатель избежал особой нарочитости и вернул в описание смерти мальчика и горя его матери ряд элементов свойственного ему психологического письма.
1 Толстой Л.Н. Круг чтения. - Т.2. - С. 300.
2 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1965. - Т. 20. - С. 174.
53
В поучительной литературе привычно искать жанровые образования типа «притчи». У Толстого классические признаки этого жанра можно видеть лишь в «Пути жизни», в иллюстративных сюжетных отрывках на евангельские темы, при нравственных сентенциях («О ложной вере», «О внешнем богопочитании», «Только любовь дает истинное благо», «Вред праздности» и т.д.). В малой прозе определение «притча» приложимо разве только к рассказам «Алеша Горшок» и «Корней Васильев». Да и они, по существу, содержат лишь «притчевые ходы». Как правило, в произведениях нет отделения морали от наглядного образа, а поучающего обобщения - от описания и развитого сюжета. Есть, правда, если воспользоваться словами Гегеля, «субъективность намеренного сравнивания»1.
«Сравнивание», однако, лишено аллегорического начала, обязательного для притчи. Толстой всегда избегал условности, абстрактности. Но подчас сравнение получает, подобно притче, близкое к символическому наполнение. Скажем, в рассказе «Ягоды» само название - некий знак крестьянского быта, отличного от мира «людей-господ» (как их воспринимают крестьянские дети), отъединенных от всего естественного, природного, связанного с живой жизнью. Пристрастие господ - разговоры: «они всё курили и разговаривали, разговаривали и курили»2.
В одном из сегодняшних исследований творчества Толстого конца XIX в. говорится о склонности писателя к «притчеобразному» видению мира и мышлению3. По-видимому, эта склонность определила характер и последних по времени произведений Толстого, своеобразие их сюжетов, жанров. «Притчеобразность» неоспорима (хотя причисление всей малой прозы к «притче» сомнительно).
Толстой творчески переосмыслил дидактизм: не исключая поучающей заданности, уходил от абстрактной назидательности; не отказываясь от традиции проповедничества, преследовал воспитательные цели, учил, хотя и по-своему, но всегда - тому, что важно для всякого человека и самой жизни.
Гегель Г.В.Ф. Лекции по эстетике // Гегель Г.В.Ф. Сочинения. - М., 1938. - Т. 12. - С. 399.
2 Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 14. - С. 241.
3 Николаева Е.В. Художественный мир Толстого: 1880-1900-е годы. - М., 2000. - С. 214.
