Потрясение оснований Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

П. Тиллих

ПОТРЯСЕНИЕ ОСНОВАНИЙ* ПРЕДИСЛОВИЕ

Имеются две причины, по которым я согласился опубликовать книгу проповедей в нынешнее время. Многие мои студенты и друзья вне Семинарии говорили мне о трудностях, которые они встречают, пытаясь проникнуть в мое теологическое мышление. Они полагают, что благодаря моим проповедям станут более ясными практические, или, точнее, экзистенциальные импликации моей теологии. Хочется думать, что проповеди, включенные в этот сборник, помогут показать, что строго систематический характер теологии вовсе не обязательно должен мешать ей быть «практичной», - иначе говоря, относящейся к личным и социальным проблемам нашей религиозной жизни.

Существует, однако, более важная причина, заставившая опубликовать эту книгу. Значительная часть прихожан, бывающих на воскресных службах, попадают туда из областей, находящихся вне сферы христианства - в самом прямом смысле этого слова. Для них проповедь, выдержанная в традиционных библейских выражениях и категориях, не имела бы смысла. Поэтому я был обязан искать язык, который иными средствами выражает тот человеческий опыт, на который указывает библейская и церковная терминология. В этой ситуации был разработан «апологетический» тип проповеди. А поскольку я полагаю, что такова общая ситуация, в которой христианство вынуждено провозглашать свою весть, то публика-

* Tillich P. The shaking of the foundations. - N.Y., 1976.

ция некоторых попыток пойти навстречу этой ситуации, надеюсь, может оказаться небесполезной.

Проповеди, вошедшие в этот сборник, печатаются в том виде, в каком были произнесены, с очень незначительными изменениями. Специально для печати я их не перерабатывал. Многие из них были произнесены в Объединенной теологической семинарии либо во время воскресных, либо же во время ежедневных служб. В сборник включены только те проповеди, которые вызвали у студентов Семинарии такой отклик, что их потребовалось размножать мимеографическим способом.

Тексты из Библии приводятся в нескольких различных переводах: the King James, the Moffat, the Smith and Goodspeed, the Revised Standard Version и некоторые комментарии. Разрешением использовать последние три версии я обязан, соответственно, издательству Harper & Brothers, the University of Chicago Press, и The International Council of Religious Education (Международному совету по религиозному образованию). Во многих случаях для оформления данного текста я сочетал несколько различных переводов.

Я выражаю свою признательность журналу Christendom («Христианский мир») за разрешение перепечатать проповедь «Природа тоже плачет об утраченном благе»; Protestant («Протестант») за разрешение перепечатать проповедь «Бегство от Бога»; и Union Review («Сводный обзор») за разрешение перепечатать проповеди «Теолог» и «Два раба Ягве».

Эта книга не смогла бы увидеть свет без напряженного труда нескольких моих бывших студентов, которые проверяли и приводили в порядок проповеди, труда, выполненного с великим пониманием и в духе творческой критики. Я выражаю свою глубокую благодарность мисс Мэри Хайльнер, мисс Элизабет Купер, мисс Каролине Спеер, преподобному Уильяму О.Феннеллу и преподобному Уильяму Р.Колешну.

Пауль Тиллих, Нью-Йорк

СОЗЕРЦАНИЕ: ТАЙНА ВРЕМЕНИ

Пусть тайна времени предстанет нашему созерцанию. Августин указывает на глубину этой тайны, когда говорит: «Если никто

не спрашивает меня о ней, я знаю. Если я хочу изъяснить ее тому, кто спрашивает меня о ней, я не знаю». Во времени есть нечто, не поддающееся изъяснению, однако это не воспрепятствовало большинству глубоких религиозных умов думать и говорить о нем. Когда автор первой части 89 псалма противопоставляет вечности Бога преходящность человеческого существования, то это не пустое умозрение. Печаль, вызванная сознанием конечности, побуждает его изречь потрясающие слова этого псалма. Когда Августин в книге «Исповедь», имеющей глубоко личный характер, пытается проникнуть своим разумом к основанию и причине нашей временности, - это не пустое любопытство. Когда мы поем: «Время, как вечно текущий поток, уносит всех своих сыновей», - мы не делаем абстрактных заявлений, мы, скорее, выражаем глубокое религиозное чувство. Не просто философия, но трагическое чувство жизни заставляет ранних греческих философов говорить, что все вещи должны возвращаться к своему началу, подвергаясь наказанию «согласно порядку времен». Четвертое Евангелие снова и снова употребляет выражение «вечная жизнь» как обозначение высочайшего блага, вечно присутствующего во Христе, не только в интересах систематической теории. Когда Майстер Экхарт указал на вечное «теперь» в потоке времени и когда Серен Кьеркегор указал на бесконечную значимость каждого момента, в который решение принимается «теперь», - это было религиозным событием.

Время столь же неисчерпаемо, как и основа самой жизни. Даже величайшие умы открывали только один из аспектов его. Но каждый, даже самый простой ум, постигает смысл времени, а именно - свою собственную временность. Он может и не суметь выразить свое познание времени, но он навсегда неотделим от его тайны. Жизнь такого человека и жизнь каждого из нас пронизаны в каждый миг, в каждом переживании, в каждом проявлении тайной времени. Время - наше предназначение. Время - наша надежда. Время - наше отчаяние. И время - зеркало, в котором мы видим вечность. Позвольте из многих тайн времени указать только на три: на его власть пожирать все, находящееся в его сфере; его власть вмещать в себе вечность и его власть увлекать к последнему пределу, к новому творению.

Человечество всегда сознавало, что есть нечто ужасное в потоке времени, загадка, которую мы не можем разрешить, и реше-92

ние, которое мы не в состоянии перенести. Мы выходим из прошлого, которого уже нет; мы уходим в будущее, которого еще нет; нам принадлежит настоящее. Прошлое принадлежит нам только до тех пор, пока оно присутствует с нами, а будущее принадлежит нам только тогда, когда уже присутствует с нами. Прошлым мы обладаем в памяти, а будущим - в предвосхищении. Но какова природа самого настоящего? Если мы пристально вглядимся в него, то вынуждены будем сказать: настоящее - это точка, не имеющая протяженности, точка, в которой будущее становится прошедшим; настоящее - это когда мы говорим себе: «Вот - настоящее», - и этот миг тут же поглощается - прошлым. Настоящее исчезает в тот же самый миг, как только мы пытаемся ухватить его. Настоящее неуловимо; оно всегда - уже ушло. Вот и кажется, что у нас нет ничего реального - ни прошлого, ни будущего, ни даже настоящего. Поэтому наше существование имеет сновидческий характер, который религиозные визионеры описали столь разнообразными способами, на что указывает псалмопевец.

Однако время не могло бы дать нам даже места, чтобы устоять на нем, если бы не его вторая тайна, если бы не его власть вмещать в себя вечность. В самом потоке времени нет настоящего, но настоящее - реально, о чем свидетельствует наш опыт. И реально оно потому, что вечность прорывается во время и дает ему реальное настоящее. Мы не смогли бы даже сказать «теперь», если бы вечность не подняла этот миг над всепреходящим временем. Вечность - всегда присутствует, и ее присутствие - причина того, что мы вообще обладаем настоящим. Когда псалмопевец взирает на Бога, для Которого тысячи лет как один день, он взирает на эту вечность, дающую ему место, на котором он может стать, «теперь», обладающее бесконечной реальностью и бесконечным значением. Всякий раз, когда мы говорим «теперь», объединяются временное и нечто вечное. Когда бы ни сказал человек, противясь потоку, увлекающему будущее в прошлое: «Теперь я живу. Сейчас я действительно присутствую», - вечность есть. В каждом таком «теперь» обнаруживается вечность; в каждом реальном «теперь» присутствует вечность. Призадумаемся на миг над образом жизни, общим для нас в наш период истории. Разве мы не утратили реальное настоящее, всегда влекомые вперед, к будущему, гонимые нашей спешкой, нашей неутомимой активностью? Мы полагаем, что бу-

дущее должно быть лучше всякого настоящего, но по ту сторону ближайшего будущего всегда есть другое будущее и еще и еще -без настоящего, то есть без вечности. Согласно Четвертому Евангелию, вечная жизнь есть дар в настоящем: слушающий Христа уже обладает вечностью. Он больше неподвластен увлекающему за собой потоку времени. В нем «теперь» становится «вечным “теперь”». Мы утратили реальное «теперь», «вечное “теперь”»; я боюсь, мы утратили вечную жизнь в той мере, в какой она создает реальное настоящее.

Во времени есть и другое начало, его третья тайна, которая заставляет нас взирать на будущее; ибо время не возвращается и не повторяет себя: оно бежит вперед, оно всегда неповторимо, оно вечно создает новое. Внутри него есть влекущий к концу импульс, концу неведомому, вечно недостижимому в самом же времени, всегда подразумеваемому и постоянно ускользающему. Время бежит к «вечному будущему». Это - величайшая из всех тайн времени. Это - тайна, о которой говорили пророки, Христос и апостолы. Время никогда не стремится к бесконечному самоповторению или пустому возвращению к своему началу. Время - не бессмысленно. У него есть скрытый смысл - спасение. У него есть скрытая цель -Царство Бога. Оно несет скрытую реальность - новое творение. Вот в чем заключается бесконечная значимость каждого мига времени: в нем решаем мы и в нем решается о нас то, что имеет отношение к нашему вечному будущему.

БЕГСТВО ОТ БОГА

«Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?». Эти слова - средоточие великого 138 псалма. В форме вопроса в них утверждается Присутствие Бога, Присутствие, от Которого нельзя укрыться. Рассмотрим это утверждение и те мощные образы, в которых псалмопевец пытается его выразить. От Бога нельзя скрыться. Он - Бог только потому, что от Него нельзя скрыться. И только то, что неизбежно, от чего нельзя скрыться, есть Бог.

Нет места, куда можно было бы убежать от Бога, которое было бы вне Бога. «Взойду ли на небо - Ты там». Вполне естественным представляется пребывание Бога на небе, и совершенно неестественным для нас - желание взойти на небо, чтобы убежать 94

от Бога. Но как раз это и пытаются сделать идеалисты всех эпох. Они пытаются запрыгнуть на небо совершенства и истины, справедливости и мира, где в Боге нет необходимости. Это небо - дело рук человеческих, где нет вселяющего в нас беспокойство Божественного Духа, где нет осуждающего присутствия Божественного Лика. Но такое место - «безместно»; это - «утопия», идеалистическая иллюзия. «Сойду ли в преисподнюю, и там Ты». Ад, или Ше-ол, обитель мертвых, казалось бы, подходящее место для того, чтобы спрятаться от Бога. Именно туда и пытаются спастись бегством все те, кто жаждет смерти, чтобы избавиться от Божественных Требований. Я убежден в том, что среди нас нет ни одного человека, который не желал в свое время избавиться от бремени существования, шагнув в смерть. Я знаю, что есть среди нас и такие, кого это томление по смерти искушает изо дня в день. Но всякий в глубине души знает, что смертью не избежать внутреннего требования, предъявленного ему. «Возьму ли крылья и переселюсь на край моря: и там рука Твоя поведет меня, удержит меня десница Твоя». Полетишь на край земли, - и там не избегнешь Бога. Наша техническая цивилизация пытается сделать именно это, чтобы избавиться от знания собственной бессмысленности и лишенности средоточия жизни. Современный способ бегства от Бога состоит в том, чтобы мчаться вперед и вперед, со скоростью солнечных лучей, обгоняющих восход солнца, захватывая все больше и больше пространства во всех направлениях любым, доступным человеку способом, быть всегда деятельным, рассчитывающим все наперед, всегда наготове. Но Бог полагает Свою Руку на нас; и Он уже положил Ее тяжко и разрушительно на нашу цивилизацию, спасающуюся бегством; наш побег не удался. «Скажу ли: может быть, тьма сокроет меня, и свет вокруг меня сделается ночью. Но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет». Бегством во тьму ради забвения Бога - не избежать Его. Возможно, на какое-то время мы в состоянии выбросить Бога из нашего сознания, отвергнуть Его, опровергнуть Его, убежденно доказывать Его небытие и жить без Него весьма уютно. Но рано или поздно мы узнаем, что отвергли и позабыли не Бога, а некое искаженное изображение Его. И мы узнаем, что можем спорить с Ним только потому, что Он побуждает нас нападать на Него. Предавая Бога забвению, Бога не избежать.

«Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?» Поэт, написавший эти слова, чтобы показать напрасные старания человека убежать от Бога, несомненно верил в то, что человек желает убежать от Него. В этом своем убеждении псалмопевец не одинок. Самые разные люди: пророки и реформаторы, святые и атеисты, верующие и неверующие, обладают таким же опытом. Можно с уверенностью сказать, что человек, никогда не пытавшийся убежать от Бога, никогда не встречал в своем опыте Бога, Бога истинного. Говоря о Боге, я не имею в виду множество богов, произведенных нашим сознанием, богов, с которыми можно жить весьма уютно, ибо нет причин спасаться бегством от бога, являвшего собою совершенное изображение всего, что есть хорошего в человеке. Зачем и пытаться бежать от такого далекого идеала? Нет причин спасаться бегством и от бога, являющего собою только вселенную, или законы природы, или ход истории. Зачем пытаться бежать от реальности, частью которой мы являемся? Нет причин спасаться бегством от бога, который представляет собою не более чем благоволящего отца, отца, гарантирующего нам наше бессмертие и окончательное счастье. Зачем пытаться убегать от того, кто нам столь полезен? Нет, это изображения не Бога, а человека, пытающегося сделать Бога по собственному подобию и ради собственного уюта. Эти боги - продукты человеческого воображения, принимающего желаемое за действительное, справедливо отвергаемые каждым честным атеистом. Бог, присутствие которого мы с легкостью можем перенести, бог, от которого нам нет нужды прятаться, бог, к которому временами мы не испытываем ненависти, смерти которого мы иногда не желаем, -вовсе не Бог и нисколько не реален.

Фридрих Ницше, знаменитый атеист и ярый враг религии и христианства, знал о могуществе идеи Бога больше, чем многие правоверные христиане. Когда Заратустра, пророк нового, более высокого человека, в истории, полной символического смысла, говорит Самому Безобразному Человеку, убийце Бога: «Ты не вынес того, кто видел тебя, - кто всегда и насквозь видел тебя... ты отомстил этому свидетелю... Ты - убийца Бога», - Самый Безобразный Человек соглашается с Заратустрой и отвечает: «Он должен был умереть». Ведь Бог, согласно Самому Безобразному Человеку, смотрит глазами, которые видят все, Он всматривается в основание и глубины человека, в его потаенный срам и безобразие. Бог, ви-

дящий все, и человека тоже, есть Бог, Который должен умереть. Человек не может вынести, чтобы такой Свидетель был жив.

А в состоянии ли мы вынести такого Свидетеля? Псалмопевец говорит: «Господи! Ты испытал меня и знаешь». - Кто может снести такое: быть как на ладони даже в самых темных уголках своей души? Кто не захочет скрыться от такого Свидетеля? И кто не пожелает стать одним из тех, кто может отрицать Бога в теории и на практике; кто не пожелает стать атеистом? «Ты знаешь, когда я сажусь и когда встаю... Иду ли, отдыхаю ли, Ты окружаешь меня, и все пути мои известны Тебе». Бог знает, каковы мы, и Он знает, что мы делаем. Кто не возненавидит своего спутника, который всегда с тобой на всяком пути, на каждом месте отдыха? Кто не пожелает вырваться из тюрьмы такого пожизненного сопровождения? «Ты разумеешь помышления мои издали; .. .Еще нет слова на языке моем, - Ты, Господи, уже знаешь его совершенно». Божественное Присутствие - духовно. Оно пронизывает нас до глубины нашего духа. Вся наша внутренняя жизнь, наши мысли и желания, наши чувства и фантазии, - ведомы Богу. Бог содержит в Себе и последний путь к бегству, самое глубокое и сокровенное из всех мест -индивидуальный дух. Этот факт принять всего труднее. Едва ли можно преодолеть человеческое сопротивление такому безжалостному наблюдению. Всякий психоаналитик и исповедник знаком со страшной силой сопротивления, подымающегося в каждой личности даже против малейшего раскрытия себя. Никто не хочет, чтобы его узнали, даже если он понимает, что его здоровье и спасение зависят от такого познания. Мы даже сами не желаем познавать самих себя. Мы стараемся скрыть глубину собственной души от своих же глаз. Мы отказываемся быть своими собственными свидетелями. Как же тогда можно выстоять перед зеркалом, от которого ничего не может укрыться?

Прав ли Самый Безобразный Человек? Он - символ безобразия в каждом из нас и символ нашего желания скрыть хоть что-нибудь от Бога и самих себя. Самый Безобразный Человек представляется правым, когда мы принимаем в расчет ту поддержку, которую он получает со стороны святых, реформаторов и теологов. Мартин Лютер был столь же захвачен пронизывающим самое сокровенное существо человека Присутствием Бога, как и псалмопевец. Лютер утверждал, что в каждом сотворенном существе Бог

пребывает глубже, находится в более сокровенной сфере этого существа и более присущ ему, нежели само это существо для себя. Лютер утверждал также, что Бог заключает в Себе все вещи, находится во всех вещах. Но это интимнейшее Присутствие Бога вызывало у Лютера такое же чувство, что и у Ницше. Он хотел, чтобы Бог не был Богом. «Я не любил Бога. Я ненавидел справедливого Бога... и Он пробуждал у меня возмущение. Во мне подымалось возмущение на Бога, - пусть это и не был сатанинский мятеж, но уж, во всяком случае, это было немое богохульство». Следуя св. Бернару, великому мастеру религиозного самонаблюдения, Лютер продолжал: «Мы не можем любить Бога, и потому не можем желать, чтобы Он существовал. Мы не можем хотеть, чтобы Он был самым мудрым... и самым могущественным». Когда Лютер осознал эту ненависть к Богу внутри самого себя, он был страшно потрясен. Он не был в состоянии избавиться от этой ненависти столь же искусно, как и его учителя теологии, советовавшие ему, чтобы он не думал постоянно об испытующем Присутствии Бога и так - избежал бы богохульной ненависти. Вместе с псалмопевцем Лютер знал, что никакое бегство невозможно. «Сзади и спереди Ты объемлешь меня и полагаешь на мне Руку Твою» - Бог стоит по обеим сторонам от нас, спереди и сзади нас. Никакого выхода нет?

Человека благочестия Ветхого Завета, мистика-святого Средневековья, реформатора христианской Церкви и пророка атеизма - всех их объединяет ужасающий опыт, открытый человеку: человек не может вынести Присутствия Бога, Бога истинного. Человек пытается убежать от Бога и ненавидит Его, потому что не может убежать. Протест против Бога, желание, чтобы никакого Бога не было, спасение бегством в атеизм - все это подлинные начала глубокой религии. И только опираясь на эти начала, религия имеет смысл и силу.

Христианская теология и религиозное нравоучение говорят о Божественной Вездесущности (учение о том, что Бог присутствует везде) и о Божественном Всеведении (учение о том, что Бог знает все). В религиозном мышлении и воспитании трудно избежать таких представлений. Но опасны они, по меньшей мере, столь же, сколь и полезны. Они дают нам изображение Бога в виде существа, обладающего сверхъестественными свойствами, вездесущего, как электромагнитное поле, и всеведущего, как сверхчеловеческий мозг. Та-98

кие понятия, как «Божественная Вездесущность» и «Божественное Всеведение» превращают захлестывающий человека религиозный опыт в абстрактное философское утверждение, которое можно принимать или отвергать, определять, снова определять и заменять другим. Превращая Бога в объект наряду с другими объектами, существование и природа которых подлежат определению в рамках аргументированной дискуссии, теология способствует бегству в атеизм. Она приободряет тех, кто заинтересован в отрицании грозного Свидетеля их существования. Первый шаг к атеизму - всегда теология, стягивающая Бога на уровень вещей сомнительных. Тогда дело атеиста становится совсем легким, ибо он поступает совершенно оправданно, разрушая такой фантом и все его призрачные свойства. И так как атеист, подвизающийся в области теории, разрушает этот фантом на законных основаниях, практические атеисты (мы все) охотно готовы воспользоваться его доводами для обоснования собственной попытки спастись от Бога бегством.

Поэтому позабудем эти понятия - именно как абстрактные понятия - и постараемся отыскать их подлинный смысл внутри нашего собственного опыта. Мы все знаем, что отделить самих себя от мира, которому принадлежим в любой момент, мы не можем. Не существует абсолютной уединенности и окончательной разобщенности. Нас всегда охватывает и содержит нечто большее чем бог, налагающее притязание на нас, требующее ответа от нас. Наиболее сокровенные движения в глубинах наших душ не принадлежат нам всецело, ибо принадлежат и нашим друзьям, человечеству, вселенной и Основе всего бытия, цели нашей жизни. Ничто нельзя утаить раз и навсегда; потаенное всегда отражается в зеркале, от которого ничего не скроется. Действительно ли верит хоть кто-то, что его самые тайные помышления и желания не выражаются очевиднейшим образом во всем его существе, действительно ли он верит в то, что события, происходящие во мраке его бессознательного или в разобщенности его сознания, не порождают вечных последствий? Верит ли в самом деле хоть кто-нибудь в то, что может избежать ответственности за сделанное и помысленное втайне? Всеведение означает, что наше тайное - явно. Вездесущность означает, что наша уединенность - общедоступна. Средоточие всецелого нашего бытия входит в средоточие всего бытия, и средоточие всего бытия пребывает в средоточии нашего бытия. Я не верю,

чтобы серьезный человек мог отрицать этот опыт, неважно, в чем это отрицание выражается. И если у человека был такой опыт, то он тоже встречал в самом себе нечто, вызывавшее в нем желание убежать от последствий этой встречи, ибо человек не может быть на высоте своего собственного опыта; он пытается позабыть о нем и знает, что не сможет забыть его.

Можно ли избавиться от этого напряжения? Можно ли преодолеть ненависть к Богу и желание, чтобы не было Бога, чтобы не было людей? Есть ли способ победить свой стыд перед пожизненным Свидетелем и отчаяние - бремя нашей неотвратимой ответственности? Ницше дает решение этих вопросов, показывающее полную невозможность атеизма. Самый Безобразный Человек, убийца Бога, покоряется Заратустре, потому что Заратустра познал его и заглянул в его глубины с божественным пониманием. Убийца Бога находит Бога в человеке. Бога ему вообще убить не удалось. Бог вернулся в Заратустре в новую эпоху истории, которую Заратустра возвещает. Бог всегда оживает в чем-либо или в ком-либо, Его нельзя убить. История Самого Безобразного Человека - история атеизма в любых его разновидностях.

Псалмопевец предлагает другое, нежели Ницше, решение выставленных вопросов. «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела Твои, и душа моя вполне сознает это. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы». Пользуясь древним мифологическим представлением о том, что люди образуются в бездне под землей, псалмопевец указывает на тайну творения, - не творения вообще, а творения своего собственного существа. Бог, от Которого псалмопевец не может убежать, есть Основание его бытия. И это бытие, его природа, душа и тело - дело бесконечной мудрости, чудесной и внушающей благоговейный трепет. Восхищение Божественной мудростью превозмогает ужас Божественного Присутствия в этих стихах псалмопевца. Он указывает на благоприятствующее присутствие бесконечно творческой мудрости. Именно это настроение духа проходит красной нитью через весь Ветхий Завет. Один крупный ученый, с которым однажды я беседовал о стремлении к смерти в каждом живом существе, выказал точно такое же настроение духа: «Не будем забывать и о том, что жизнь также полна благорасположения к нам». В жизни присутствует милость, иначе бы мы 100

не смогли жить. Глаза Свидетеля, взгляда которых мы не можем вынести, - это также и глаза Того, Кто обладает бесконечной мудростью и укрепляющим благоволением. Средоточие бытия, куда вовлечено и наше собственное средоточие, есть источник красоты, исполненной милости, которую мы все время встречаем в звездах и горах, в цветах и животных, в детях и зрелых людях.

Но для псалмопевца, решающего эти важнейшие вопросы, существует нечто большее, он не просто рассуждает о творческом Основании своего бытия. Он указывает также и на творческое предназначение своей жизни. «Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было». Псалмопевец здесь использует другой древний мифологический символ: земные события, записанные в Небесной книге. Он выражает на поэтическом языке то, что сегодня мы назвали бы верой в последний смысл нашей жизни. Наши дни сочтены и записаны, они - совсем не случайны. Тот, Кто проникает Своим взором в сокровеннейшие наши глубины, видит зрелище всей нашей жизни. Мы принадлежим целостности своей жизни и занимаем наиважнейшее место в ней. Мы, и как индивиды, и как групповые существа, - имеем абсолютное предназначение, и где бы мы ни ощутили его (выступает ли оно как великое или не-значителъное), - мы осознаем Присутствие Бога, Основу и средоточие всякого смысла. Можно присоединиться к восторженному восклицанию псалмопевца: «Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже, и как велико число их! Стану ли исчислять их, но они многочисленнее песка; когда я пробуждаюсь, я все еще с Тобою». Так псалмопевец побеждает ужас перед отражающим все и вся зеркалом и неусыпным Свидетелем, признавая бесконечную тайну жизни, ее Основания и ее смысла.

Но вдруг, на вершине своего созерцания, псалмопевец отворачивается от Бога: он вспоминает, что в картине его жизни содержится некое темное начало - вражда против Бога, нечестие и кровавые дела. А поскольку это темное начало искажает картину его жизни, псалмопевец просит Бога искоренить его. В приступе внезапного гнева он восклицает: «О, если бы Ты, Боже, поразил нечестивого! Удалитесь от меня кровожадные! Они говорят против Тебя нечестиво; суетное замышляют враги Твои. Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи, и не возгнушаться восстающими на Тебя?

Полною ненавистью ненавижу их; враги они мне». Эти слова приведут в замешательство всякого, кто думает, что проблему жизни можно разрешить посредством созерцания и религиозной выспренности. Настрой этих слов псалмопевца разительным образом отличается от настроя слов, сказанных перед ними. Восхваление превращается в проклятие. А трепет сердца перед всевидящим Богом сменяется на гнев против людей. Этот гнев заставляет псалмопевца ощущать себя наравне с Богом, с Богом, от Которого он желал убежать во мрак и смерть. Бог должен ненавидеть тех, кого ненавидит он, а враги Бога должны быть его врагами. Только что он говорил о бесконечности, отделяющей его мысли от помыслов Бога, но он уже позабыл об этом. Перед нами встает религиозный фанатизм, тот фанатизм, что воспламенял надменность церквей, жестокость моралистов и непреклонность ортодоксов. Этот грех религии проявляется и в одном из величайших псалмов. Именно этот грех искажал историю Церкви и облик христианства. Его не избежали полностью даже Павел и Иоанн. Конечно, мы, чей религиозный опыт беден, а чувство Бога слабо, не должны слишком строго судить тех, чья жизнь пылала огнем Божественного Присутствия и разносила свой жгучий пламень по всему миру. Тем не менее, грех религии - реален и противоречит Духу Того, Кто постоянно запрещал Своим ученикам ненавидеть Его врагов как врагов Бога.

И, однако, перемена в мыслях и чувстве внезапно возвращает псалмопевца к началу его поэмы. Явственнейшим образом он ощущает, что нечто неверное может быть в том, что он только что высказал. Что неверно - он не знает, но уверен, что знает Бог. И поэтому он заключает свое произведение одной из величайших молитв всех времен: «Испытай меня, Боже, и узнай сердце мое; испытай меня и узнай помышления мои, и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный». На этот раз псалмопевец просит Бога сделать то, что Он и без того делает, согласно первыми словами нашего псалма. Псалмопевец преодолел свою нерешительность в выборе между желанием спастись бегством от Бога и желанием стать наравне с Богом. Он понял, что окончательное разрешение проблемы жизни заключается в том факте, что Присутствие Свидетеля, Присутствие средоточия всякого живого существа в средоточии его жизни, означает как радикальную критику его существования, так и последний его смысл. Мы познаны в глубине мрака, 102

сквозь который мы не осмеливаемся даже взглянуть. И в то же самое время мы зримы с совершенной ясностью, превосходящей самое совершенное наше созерцание. Это бесконечное напряжение -та атмосфера, которой живет религия. В этом напряжении Лютер преодолел свою ненависть к Богу, открыв во Христе Распятом идеальный символ нашей человеческой ситуации. В этом напряжении живет современный человек, даже если он и потерял дорогу к традиционной религии. В конечном счете, приговор человеческому существу может зависеть от того, достиг ли он этого напряжения и смог ли его вынести. Претерпевать - ужаснее и тяжелее всего на свете. И все же претерпевать - это единственный путь, на котором мы можем обрести последний смысл, радость и свободу в нашей жизни. Каждый из нас призван претерпевать. Пусть хватит у каждого из нас мужества вынести это призвание! Ибо к этому призванию все мы, будучи людьми, взысканы.

ГЛУБИНА СУЩЕСТВОВАНИЯ

А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии.

(I Коринфянам 2:10)

Из глубины взываю к Тебе, Господи!

(Псалом 129:1)

В послании Павла к коринфянам сосредоточим наше внимание на одном стихе: «Ибо Дух все проницает, и глубины Божии» (дословно в переводе Тиллиха: «...и глубокие дела Бога»). А из этого стиха в качестве темы для наших размышлений возьмем одно слово: «глубокий».

В 129 псалме же сосредоточим наше внимание на таком стихе: «Из глубины я воззвал к Тебе, Господи», а в качестве темы для наших размышлений также возьмем одно слово: «глубина».

Слова «глубокий» и «глубина» используются в нашей обыденной жизни, в поэзии и философии, в Библии и во многих других религиозных свидетельствах для обозначения духовного склада, расположения духа, хотя сами эти слова взяты из опыта восприятия пространства. Глубина - одно из пространственных измерений, и одновременно же - символ духовного свойства. Таким характером двойственности обладает большинство наших религиозных симво-

лов, напоминая нам тем самым о нашей конечности и рабской зависимости от зримых вещей. Мы - существа, зависимые от своих органов чувств, и таковыми остаемся, даже когда имеем дело с духовным. С другой же стороны, наш язык обладает великой мудростью, он - воплощение безмерного прошлого опыта. Вовсе не случайно мы пользуемся определенными символами, заимствованными из сферы зрительного восприятия, и не пользуемся другими. Поэтому часто полезно отыскивать причины, в силу которых коллективный разум былых поколений производил свой отбор. Крайне важным может оказаться для нас, когда мы увидим, какое значение вкладывалось в употребление таких понятий, как «глубина», «глубокий» и «бездонный». Это сможет побудить нас стремиться к проникновению в свои собственные глубины.

Слово «глубокий», когда используется для выражения духовного опыта, имеет два значения: оно либо противоположно по смыслу слову «мелкий», либо противоположно по смыслу слову «высокий». Истина - глубока, но не мелка; страдание есть глубина, но не высота. И свет истины, и темнота страдания - «глубоки». Есть глубина в Боге, и есть глубина, откуда псалмопевец взывает к Богу. Почему истина глубока? И почему глубоко страдание? И почему один и тот же пространственный символ используется как для выражения опыта переживания истины, так и опыта переживания страдания? Эти вопросы и станут направлять наши дальнейшие размышления.

Все зримое обладает поверхностью. Поверхность - та сторона вещей, которая предстает нам первой. При взгляде на поверхность мы узнаем, какими нам вещи кажутся. Однако, если мы действуем в согласим с тем, чем кажутся нам люди и вещи, мы обманываемся, наши ожидания терпят крах, и поэтому мы стараемся проникнуть за поверхность, чтобы разузнать, каковы суть вещи на самом деле. Но почему людям всегда требуется истина? - Потому ли, что поверхность вещей обманула их ожидания, и они узнали, что истина, которая не обманывает, пребывает под поверхностью, на глубине? И вот поэтому люди начинают прорывать ход с одного уровня на другой. Казавшееся истинным сегодня на следующий день видится поверхностным. Встреча с человеком производит на нас некоторое впечатление. Но зачастую бывает так, что если мы действуем согласно своему впечатлению, фактическое поведение этого человека разочаровывает нас. Мы проникаем на более глубокий уровень его 104

характера и через некоторое время испытываем уже меньшее разочарование. Но этот человек вскоре может сделать нечто такое, что противоречит всяким нашим ожиданиям, и тогда мы осознаем, что наше знание о нем - все еще поверхностно. И снова мы прорываем все более глубокий ход к его подлинной сущности.

Развитие науки шло точно таким же образом. Наука ставила под вопрос общепринятые допущения, кажущиеся истинными всем: и неспециалисту, и среднему ученому. Потом приходит гений и ставит под сомнение истинность этих общепринятых допущений. Когда же оказывается, что эти основания не истинны, глубины науки потрясают научные землетрясения. Также потрясения происходили, когда Коперник поставил под сомнение способность наших чувственных восприятий быть основой астрономии, когда Эйнштейн усомнился в наличии абсолютной точки, с которой наблюдатель мог бы рассматривать движение всех вещей. Землетрясение произошло, когда Маркс поставил под вопрос независимость существования интеллектуальной и моральной истории от ее экономического и социального базиса. Подобным мощному извержению вулкана было потрясение, когда первые философы поставили под вопрос то, что принималось как данность всеми с незапамятных времен: самое бытие. Когда они начали осознавать поразительный факт, лежащий в основании всех фактов, - что есть нечто, а не ничто, - тогда была достигнута недосягаемая и доныне глубина мысли.

Памятуя об этих великих и дерзновенных усилиях, ведущих в глубины нашего мира, нам следует взглянуть на самих себя и на те мнения, что мы принимаем как данность. Тогда мы увидим, что здесь - от предвзятостей, проистекающих от наших индивидуальных предпочтений и социального окружения. Мы будем поражены, когда заметим, сколь неглубок наш духовный мир: он лежит едва ли не на поверхности; сколь немногое из него может выстоять под серьезными ударами. Нечто страшно трагическое происходит во все периоды духовной жизни человека: истины, некогда глубокие и могучие, добытые величайшими гениями благодаря безмерно глубокому страданию и неимоверно тяжелому труду, становятся мелкими и поверхностными, когда входят в круг повседневных тем. Как может случиться, как случается такая трагедия? Эта трагедия может произойти и происходит потому, что не может быть глубины вне способа ее достижения. Истина в отрыве от способа достижения истины -

мертва; если ею все еще пользуются, то она не проникает глубже поверхности вещей. Взгляните на ученого, знающего содержание сотни самых важных книг по мировой истории, духовная жизнь которого все равно остается столь же мелкой, как и прежде, или становится еще поверхностней. А потом взгляните на необразованного рабочего, выполняющего день изо дня механическую работу и вдруг спрашивающего себя: «Я делаю эту работу: что это значит? Что это значит для моей жизни? В чем смысл моей жизни?». Благодаря тому, что он задает эти вопросы, этот человек находится на пути в глубину, в то время как другой, изучающий историю, пребывает на поверхности, среди окаменелостей, вынесенных из глубины духовными землетрясениями прошлого. Простой рабочий может ухватить истину, даже если и не сможет ответить на свои вопросы; ученый специалист может и не обладать никакой истиной, даже если он и знает все истины прошлого.

Глубина мысли есть часть глубины жизни. Большая часть нашей жизни проходит на поверхности. Нас порабощает рутина нашей обыденной жизни: в труде и развлечениях, в делах и отдыхе. Нас одолевают бесчисленные превратности нашей судьбы, добрые и злые. Нас больше влечет потоком событий, чем мы сами в нем движемся. Мы не останавливаемся, чтобы взглянуть на высоты над нами или глубину под нами. Мы всегда движемся вперед, хотя обычно и по кругу, приводящему нас на то же самое место, с которого мы начали свое движение. Мы - в постоянном движении и никогда не останавливаемся, чтобы погрузиться в глубину. Мы все болтаем и болтаем и никогда не прислушиваемся к голосам, обращенным к нашей глубине или звучащим из нашей глубины. Мы принимаем самих себя такими, какими самим себе кажемся, и нам нет дела до того, каковы мы в действительности. Как водители, удирающие с места происшествия, сбив пешехода, так мы раним наши души той скоростью, с какой движемся по поверхности, а потом уносимся прочь, оставляя наши истекающие кровью души одни. Мы не достигаем, следовательно, нашей глубины и нашей истинной жизни, и только тогда, когда представление, сложившееся у нас о самих себе, разбивается вдребезги, только тогда, когда мы обнаруживаем, что действуем вопреки всем ожиданиям, выведенным нами из этого представления, и только тогда, когда, внутреннее землетрясение колеблет и рвет поверхность нашего самопо-106

знания, - только тогда мы готовы заглянуть на более глубокий уровень нашего бытия.

Мудрость всех веков и всех континентов говорит о дороге, ведущей к нашим глубинам. Способы ее описания бывали неисчислимо разными. Но все те, кто был вовлечен в поиски такого пути, - мистики и священники, поэты и философы, простые и образованные люди, - благодаря ли вероисповеданию или уединенному испытанию самого себя, в силу ли внутренних или внешних катастроф, или благодаря молитве, медитации, - все они свидетельствовали об одинаковом опыте. Они обнаруживали, что в действительности не таковы, какими себе казались даже после того, как под ускользающей поверхностью им открылся более глубокий уровень. Сам этот более глубокий уровень становится поверхностью, когда обнаруживается уровень еще более глубокий, - и так случается все снова и снова, покуда жив человек, покуда он на пути к своим глубинам.

Сегодня стала известной новая форма этого метода проникновения вглубь личности - так называемая «глубинная психология». Она уводит нас с поверхности нашего самопознания на уровень, где зафиксировано такое, о чем мы ничего не знали на поверхности нашего сознания. Глубинная психология показывает нам качества характера, противоречащие всему тому, что мы знали о самих себе. Глубинная психология может помочь нам отыскать путь, ведущий в наши глубины, хотя и не может помочь нам на дороге, ведущей к последнему смыслу нашего бытия, ибо не может направить нас к самой глубокой основе нашего бытия и всего сущего, к глубинам самой жизни.

Имя этой бесконечной, неисчерпаемой глубине, этому основанию всего сущего - Бог. Эта глубина есть то, что значит слово Бог. Если же это слово не имеет большого смысла для вас, замените его иным и говорите о глубинах своей жизни, об источнике своего бытия, о том, что имеет для вас безусловное значение, о том, к чему вы относитесь предельно серьезно. Быть может, вам, чтобы сделать это, потребуется забыть все, что традиция передала вам о Боге, быть может, позабыть даже само это слово. Ведь если вы знаете, что Бог - это глубина, вы уже многое о Нем знаете. Тогда уж вы не сможете называть себя атеистом или неверующим, ибо не сможете думать или говорить: «Нет у жизни никакой глубины! Са-

мая жизнь - мелка. Самое бытие - только поверхность». Скажи вы такое вполне серьезно - вы были бы атеист; в противном же случае - вы не атеист: знающий о глубине знает и о Боге.

Мы только что рассуждали о глубине мира и глубине наших душ. Но в мире мы существуем только благодаря сообществу людей. И свою душу мы можем обрести только благодаря зеркалу -тем, кто глядит на нас. Нет глубины жизни без общей жизни. В истории мы живем на поверхности в той же мере, как и в своей индивидуальной жизни. Мы понимаем свое историческое существование так, как оно представляется нам, а не таким, каково оно на самом деле. Поток ежедневных новостей, волны ежедневной пропаганды, приливы и отливы условностей и сенсационной шумихи заполоняют наши души и наш разум. Шум этих вод, играющих на отмели, мешает нам вслушиваться в звуки, идущие из глубины, в звучание того, что на самом деле происходит в основании нашего общественного строя, в тоскующих сердцах человеческих масс и борющихся умах тех, кто чувствителен к историческим переменам. Наши уши столь же глухи к крикам, доносящимся из глубины социального, сколь глухи они к крикам, идущим из глубины наших душ. Мы покидаем столь же одинокими истекающие кровью жертвы нашей социальной системы, ранив их, не слыша их криков в шуме повседневной жизни, сколь одинокими мы оставляем наши собственные, истекающие кровью души. Некогда мы верили, что живем в эпоху неудержимого продвижения вперед, к улучшению человеческой природы. Но в глубинах нашего социального строя уже окрепли разрушительные силы. Некогда казалось, что человеческий разум покорил природу и восторжествовал в истории. Но все это было только на поверхности, а в глубине нашего сообщества уже начался мятеж против этой поверхности. Мы производили все более мощные и совершенные орудия и средства для улучшения человеческой жизни. Но в глубине они уже превратились в орудия и средства самоуничтожения человека. Десятки лет назад пророческие умы всматривались в глубину: художники выражали свои предчувствия грядущей катастрофы, разрушая внешний облик человека и природы на своих картинах; поэты употребляли странные, оскорбляющие вкус слова и рифмы, чтобы бросить свет на противоположность между тем, что казалось, и тем, что было в действительности. Наряду с глубинной психологией возникла глу-108

бинная социология. Но лишь теперь, в нынешнее десятилетие, когда самое ужасное социальное потрясение всех времен постигло все человечество, глаза народов открылись, и они увидели глубину под собой и истину о своем историческом существовании. И тем не менее, все еще находятся люди, и даже высокопоставленные, которые отводят глаза от этой глубины, которые желают вернуться к расколотой поверхности былого, словно бы ничего не произошло. Но нам, знающим глубину случившегося, нельзя успокаиваться на достигнутом уровне, иначе можно отчаяться и начать презирать себя. - Лучше погрузиться еще глубже в основу нашей исторической жизни, в последнюю глубину истории. Имя этой бесконечной и неистощимой основы истории - Бог. Таков смысл слова «основа», и на этот же смысл указывают также слова Царство Бога и Божественное Провидение. А если эти слова не много значат для вас, замените их другими и говорите о глубине истории, об основе и цели нашей социальной жизни и о том, к чему вы относитесь совершенно серьезно в своих нравственных проявлениях и политической активности. Быть может, вы назовете эту глубину надеждой, просто надеждой. Ибо если вы обретете надежду в основе истории, вы объединитесь с великими пророками, способными заглядывать в глубину своего времени, пытавшимися бежать от нее, потому что не могли вынести ужаса своих видений, и все же имевшими силы для того, чтобы заглянуть еще глубже и там обрести надежду. Эта надежда не постыдила их. И никакая надежда не постыдит нас, если мы найдем ее не на поверхности, где глупцы лелеют пустые чаяния, а в глубине, где трепещущие и сокрушенные сердцем обретают силу надежды, которая есть истина.

Сказанное только что должно привести нас к другому значению слов «глубокий» и «глубина», которое они имеют как в секу-лярном, так и в религиозном языке: глубина страдания, которая есть дверь, единственная дверь, ведущая к истине. Это - очевидный факт. Удобно жить на поверхности, пока она остается неколебима. Больно отрываться от нее и нисходить к неведомому основанию. Огромное сопротивление этому отрыву и нисхождению в каждом человеке -естественно, и множество поводов, изобретаемых для того, чтобы не ступать на дорогу, ведущую в глубину, - легко объяснимо. Слишком сильна боль, которую у большинства людей вызывает взгляд в собственную глубину. Они скорее предпочли бы вернуться на потря-

сенную и опустошенную поверхность своей прежней жизни и прежних мыслей. То же самое справедливо и в отношении социальных групп, создающих всякого рода идеологии и рационалистические толкования, чтобы сопротивляться тем, кто направил бы их на дорогу, ведущую к глубинам их социального существования. Они скорее предпочтут латать бреши в своей поверхности на живую нитку, чем прорывать ход к основанию. Пророки всех времен могут рассказать нам о полном ненависти сопротивлении, которое они встречали из-за своего дерзостного стремления раскрыть глубину социального осуждения и социальной надежды. Кто, в самом деле, может вынести предельную глубину, палящее пламя в основе всего сущего, не воскликнув вместе с пророком: «Горе мне! Ибо я погиб. Ибо мои глаза видели Господа Духов!».

Естественна наша попытка не вступать на дорогу, ведущую в такую глубину страдания, естественно, что мы пользуемся для этого отговорками и предлогами. Одна из уловок такого рода - притом, весьма несерьезная - утверждать, что глубокое - это мудреное, непостижимое непросвещенному уму. Однако признак настоящей глубины - ее простота. Если бы вы сказали: «Это слишком глубоко для меня; я не могу ухватить этого», - вы обманули бы самого себя. Ибо следует знать, что действительно важное ни для кого слишком глубоким не бывает. А избегаете истины вы вовсе не потому, что она слишком глубока, а из-за того, что она причиняет слишком много неудобств. Не будем путать утонченное и изощренное, мудреное и лишенное простоты с глубоким. Утонченное и лишенное естественности не затрагивает нас безусловно, все равно, понимаем мы его или нет. Но глубокое должно затрагивать нас всегда, потому что оно бесконечно важно, - все равно, захвачены мы им или нет.

Есть одно более важное обстоятельство, имеющее отношение к дороге, ведущей в глубину, которое может быть использовано как предлог уклониться от пути. Слово «глубина» в религиозном языке часто используется для обозначения местонахождения злых сил, демонических властей, смерти и ада. Не является ли дорога, ведущая в глубину, дорогой, ведущей в царство, подвластное этим силам? Нет ли в страстном влечении в глубину разрушительного и болезненного начала? Когда один мой американский друг говорил группе немецких беженцев о своем восхищении немецкой глубиной, мы спрашивали себя: можем ли мы принять эту похвалу? Не

была ли эта глубина той почвой, которая породила самые демонические силы современной истории? Не была ли эта глубина - глубиной болезненной и разрушительной? Позвольте мне в качестве ответа на эти вопросы рассказать вам один древний и прекрасный миф. Когда душа покидает тело, ей предстоит пересечь множество сфер, где правят демонические силы; и лишь та душа, что знает правильное и могущественное слово, может продолжить свой путь к последним глубинам Божественного Основания. Избежать этого испытания не может ни единая душа. Приняв в соображение борьбу святых всех времен, борьбу пророков и реформаторов и великих творцов во всех областях жизни, мы сможем признать истину этого мифа. Каждый должен предстать перед лицом глубины жизни. Наличие опасности не может служить отговоркой и поводом для бегства. Опасность нужно преодолеть знанием освобождающего слова. Немцы и множество людей всех наций этого слова не знали и поэтому, не достигнув предельной и спасительной глубины, были схвачены злыми силами глубины.

Нет оправдания, позволяющего нам уходить от глубины истины, единственный путь к которой проходит через глубину страдания. Приходит ли страдание извне и мы берем его на себя как единственный путь, ведущий в глубину, или же оно выбирается добровольно как единственный путь, ведущий к глубинным началам нашей жизни; путь ли это смирения или путь мятежа; внутренний ли это Крест или внешний, - дорога ведет в направлении, обратном тому, на котором мы прежде жили и мыслили. Вот почему Исаия славословит Израиля, Слугу Бога, в глубинах его страдания; и вот почему Иисус называет блаженными тех, кто пребывает в глубине печали и гонений, голода и жажды, как телесных, так и духовных; и вот почему Он требует, чтобы мы потеряли свои жизни ради своей жизни. Вот почему два великих революционера, Томас Мюнцер в XVI в. и Карл Маркс в XIX в., говорят в подобных выражениях о призвании стоящих на границе человеческого звания - в глубинах опустошенности, как это называет Мюнцер; в глубине бесчеловечности, как называет это Маркс: о тех пролетариях, на которых они указывают как на носителей спасительного будущего.

И как бывает в нашей жизни, так бывает и в нашем мышлении: каждый элемент кажется перевернутым. Религию и христианство часто обвиняли в иррациональности и парадоксальности. Бес-

спорно, множество всяких глупостей, предрассудков и фанатизма было связано с ними. Требование принести в жертву свой разум -требование более демоническое, нежели божественное, ибо человек перестает быть человеком, как только перестает быть разумным. Но наше мышление требует глубины жертвы, страдания и Креста. Каждый шаг в глубину мысли - это разрыв с поверхностью наших прежних мыслей. Когда такой разрыв происходит у людей, подобных Павлу, Августину и Лютеру, человека охватывает столь ужасное страдание, что оно воспринимается как смерть и ад. Но эти люди принимали такое страдание как дорогу, ведущую в божественные глубины, как духовный путь, как путь к истине. Они выражали истину, представшую им, духовными словами - словами, противоречащими всякому поверхностному разумению, но сливавшимися в гармонии с божественной глубиной разума. Парадоксальный язык религии открывает путь к истине как путь, ведущий в глубину, и потому как путь страдания и жертвы. Только тот, кто готов ступить на этот путь, - только тот в состоянии понять парадоксы религии.

Последнее, что хочу я сказать о пути, ведущем в глубину, касается одного из этих парадоксов. Конец пути - радость. А радость -глубже страдания. Радость - предельна. Я выражу это словами человека, который в страстном стремлении к глубинам был захвачен разрушительными силами и не знал слова, чтобы победить их. Фридрих Ницше пишет: «Мир - глубок, он глубже, чем может догадаться день. Глубина - его скорбь. И все же радость глубже любой печали. Скорбь говорит: “Прочь отсюда, умереть!”. Но радость хочет всей вечности, хочет глубокой, бездонной вечности».

Вечная радость - конец путей Божьих. В этом - весть всех религий. Царство Бога - мир и радость. В этом - христианская весть. Но вечной радости не достичь, живя на поверхности. Добиться же ее можно - прорвавшись сквозь поверхность, пронизав глубины самого себя, нашего мира и Бога. Миг, в который мы достигаем последней глубины нашей жизни - это миг радости, сливающей вечность, нерушимую надежду и истину, на которой зиждутся жизнь и смерть. Ибо истина - в глубине, и надежда - в глубине, и радость - в глубине.

ПРЕХОДЯЩНОСТЬ ЖИЗНИ

Есть нечто совершенно особое в этом псалме (Пс. 89) - подъемы и нисхождения хвалы и горестного сокрушения, раздумия и моления, печали и надежды. Если мы желаем постичь его смысл, то должны прочитывать его слово за словом, ощущая то, что ощущал поэт, стараясь видеть то, что видел он, взирая на свою собственную жизнь его глазами, когда ее смысл и значение открываются нам в его словах, исполненных мощи. Они приходят к нам из отдаленнейшего прошлого и все же обращаются к нашему настоящему и будущему -каким бы оно ни было. Былые поколения народа Израиля изъяснили свое ощущение несравненной силы и власти, исходящих от этого псалма, приписав его - один лишь этот псалом! - Моисею, которого они называли человеком Божьим. Приступим же к нему с подобным чувством благоговейного трепета. Этот псалом, как и многие иные, входящие в состав Библии произведения, говорит о человеческой жизни и смерти словами, исполненными глубокого разочарования и сомнения. Они перекликаются со словами, которые Бог, в соответствии с книгой Бытия, сказал Адаму: «Проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей... В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься» (гл. 3). Что может вызвать печаль более глубокую, чем эти слова? И может ли современный пессимист сказать слова горше и резче тех, что бросил своим друзьям-моралистам Иов, говоря: «Человек, рожденный женою, краткодневен», «для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет и отрасли от него выходить не перестанут», но «человек ляжет и не встанет». И он говорит Богу: «Вода стирает камни; разлив ее стирает земную пыль: так и надежду человека ты уничтожаешь. Теснишь его до конца, и он уходит». И современный естествоиспытатель ничего не изменил бы в словах Экклесиаста-проповедника, когда тот отрицает какое бы то ни было различие между человеком и зверем: «Как те умирают, так умирают и эти. Все произошло из праха, и все возвратится в прах». Экклесиаст усомнился в идеалистическом учении, согласно которому «дух сынов человеческих восходит вверх, а дух животных сходит вниз». «Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами

своими: потому что это - доля его, ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?»

Таков душевный настрой древнего человечества, отпугивающий многих из нас. Поверхностный христианский идеализм не в состоянии вынести мрак, в который погружают нас эти представления. Не такова Библия. Самая универсальная из всех книг, она раскрывает перед нами вековечную мудрость о преходящности и ничтожестве человека. Библия не старается укрыть истину человеческой жизни под покровом легковесных заявлений о бессмертии души, такое не свойственно ни Ветхому Завету, ни Новому. Они знают человеческую ситуацию и относятся к ней со всем вниманием и серьезностью. Они не дают нам легкого утешения, не дают довольства самими собой.

Памятуя обо всем этом, мы должны читать 89-й псалом. Но говорит он еще и о многом другом. Он начинается с хвалебной песни: «Господи! Ты нам прибежище в род и род». Чтобы изобразить человеческую преходящность, поэт прославляет Божественную Вечность. Прежде чем взглянуть вниз, он обращает взоры вверх. Прежде чем рассуждать о ничтожестве человека, он указывает на величие Бога. Только взирая на бесконечное, можем мы осознать свою конечность. Лишь благодаря тому, что способны усматривать вечное, можем мы ясно представлять себе ограниченное время, отведенное нам. Лишь благодаря тому, что можем подняться над животными, можем мы видеть, что подобны им. Печаль, которую вызывает в нас скоротечность нашей жизни, коренится в нашей способности заглядывать за ее пределы. Современные пессимисты не начинают своих сочинений превознесением Вечного Бога. Они думают, что могут прямиком подойти к человеку и говорить о его конечности, ничтожестве и трагизме. Но у них ничего не выходит. Потаенное, и часто от них самих, - тот критерий, при помощи которого они поверяют человеческое существование и осуждают его. Этот критерий - нечто, находящееся за пределами человека. Когда греческие поэты называли людей «смертными», они памятовали при этом о бессмертных богах, с которыми соразмеряли человеческую смертность. Мера преходящности человека - вечность Бога; мера ничтожества и трагизма человека - Божественное Совершенство. Вот что имеет в виду псалмопевец, когда называет Бога «нашим прибежищем», единственным постоянством в смене 114

всех эпох и поколений. Вот почему он начинает свою песнь глубочайшей печали с восхваления Господа.

Вечность Бога предстает в мощном образе поэта: «Прежде нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века до века Ты - Бог». Даже горы - самое недвижное и неколебимое из всех вещей на земле - рождаются и умирают. Но Бог, Который был до их рождения, будет и после их смерти. От вечности в вечность, от формы к форме и от мира к миру - Он есть. Время Он мерит Своей мерой, не нашей. «Ибо пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел». Его мера - за пределами человеческого разумения. Вечность - не угасание времени; она творческое единство всех времен и временных циклов, всего прошедшего и будущего. Вечность есть вечная жизнь, а не вечная смерть. Псалмопевец взирает на живого Бога.

А потом он бросает взгляд вниз, на человека, и пишет: «Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: “Возвратитесь, сыны человеческие!”». Участь, которую Бог судил человеку - смертная участь. Бог предает нас во власть природному закону, который должен вернуть прах во прах. Ни одно существо не может избегнуть этого приговора. Ни одно существо не может обрести Божественную вечность. Когда человек попытался завладеть знанием о всех добрых и злых силах, - это знание он получил. Но в то же самое время открылись его глаза, и он увидел свою реальную ситуацию, которая была укрыта от него в сновидческой невинности Рая. Он увидел, что не подобен Богу. Дар знания он получил вместе с обреченностью на пол и участью трудиться и умирать. Он был пробужден и увидел бесконечный разрыв между собой и Богом.

Кратко время между рождением и смертью. Потрясающие образы поэта выражаются лишь отрывочно, в уподоблениях: «Они как страда в ночи», как одна из трех ночных страж, на которые делились ночи. «Ты как наводнением уносишь их; они как сон», - от бесконечного сна мы пробудились, мы бодрствуем треть ночи, это - наш черед, - ровно столько и не больше, вскоре явится наша смена, и вновь нас увлекает в бесконечный сон. Обращаясь от ночи к течению дня и дневной жизни травы, поэт продолжает: «Как трава, которая утром вырастает, днем цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает». Солнце, чьи первые лучи несут траве жизнь, палит ее нещадно в полдень и к вечеру совершенно иссушает ее. Как коротка

наша жизнь! - и какой долгой кажется. «Дней наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет; и самая лучшая пора их -труд и болезнь, ибо проходят быстро, и мы летим». Немногие достигают такого возраста, который кажется подростку невообразимо великим, зрелому человеку - далеким и - как ничто тем, кто его уже достиг: один лишь только миг, отлетающий прочь подобно птице, которую мы не можем ни поймать, ни последовать за ней.

Почему в столь великое смятение приводит поэта краткость нашей жизни? Очевидно, он чувствует, что эта краткость делает невозможной нашу подлинную реализацию. Хоть и не многие желали бы повторить свою жизнь, но часто мы слышим, как люди говорят: «Если бы только я мог начать свою жизнь сначала, обладая всем своим опытом, - я смог бы прожить ее правильно. Она была бы чем-то большим, нежели этот обломок, этот отрывок, эта не-удавшаяся попытка, что я называю своей жизнью». Но жизнь не позволяет нам начинать заново. И даже если бы мы смогли начать все снова или если бы наша жизнь оказалась одной из наиболее совершенных, счастливых и удачных - разве не почувствовали бы мы, оглядываясь на нее, то же самое, что чувствовал и псалмопевец? Разве не почувствовали бы мы, что самые ценные вещи в ней: добро, творчество, часы радости, основываются на бесконечном тяжком труде и сопровождаются разочарованиями и обманутыми надеждами? Разве не почувствовали бы мы, что казавшееся нам важным - вовсе не таково? А перед лицом смерти, разве не стали бы все наши оценки и суждения сомнительными и ненадежными? Таким, безусловно, был душевный настрой того древнего поэта, который написал 89-й псалом.

В рассуждениях подобного рода есть опасность: они могут пробудить в нас некое сентиментальное, поверхностное удовольствие, порождаемое нашей собственной печалью, заставить нас в упоении погрузиться в собственную меланхолию, вызвать в нас извращенную страсть к трагизму. В 89-м псалме нет и намека на такие чувства. Поэт знал нечто такое, что неведомо большинству наших современных пессимистов, и выражает он свое знание вескими словами: «Ибо мы исчезаем от гнева Твоего, и от ярости Твоей мы в смятении. Ты положил беззакония наши пред Тобою и тайное наше пред светом лица Твоего». Эти слова указывают на нечто такое, чего в природе мы не находим: вину человека и гнев Бога. Зримым стано-116

вится иной порядок вещей. Один лишь природный закон «из праха в прах» не объясняет человеческую ситуацию. Тот факт, что человек скован этим законом, выражает собой ответ Бога на попытку человека уподобиться Ему. Мы должны умереть, потому что мы прах, -таков закон природы, которому мы подвластны вместе со всеми существами и вещами: горами, цветами и зверями. Но и в то же время - умереть мы должны, потому что виновны. Таков моральный закон, которому мы, в отличие от всех других существ и предметов, подчинены. Оба эти закона равно истинны; оба они изложены во всех частях Библии. Если бы мы могли спросить псалмопевца или других авторов Библии о том, как, по их мнению, эти законы примиряются друг с другом, - они бы затруднились с ответом. Они, так же как и мы, чувствовали, что смерть не только естественна, но и противоестественна. Что-то восстает в нас против смерти, где бы она ни являлась нам, что-то бунтует в нас, когда мы видим труп; мы протестуем против смерти детей, молодых людей, мужчин и женщин в расцвете лет. Мы ощущаем стихию трагического и в уходе старых людей с их опытом, мудростью и неповторимой индивидуальностью. Мы восстаем против нашей собственной кончины, против ее предопределенности, неизбежности. Мы не восставали бы против смерти, будь она просто естественным процессом, как не возмущаемся при виде опадающей листвы: мы приемлем это, хотя и с чувством печали. Но человеческую смерть мы так не принимаем, мы восстаем; а коль скоро наш бунт бесполезен - то и покоряемся и стихаем. Мы колеблемся между бунтом против смерти и покорным ее принятием, и оба наших состояния свидетельствуют о неестественности для нас смерти.

Смерть - свершение Божественного гнева: «Все дни наши прошли во гневе Твоем; мы теряем лета наши, как звук». Странным стало в наши дни представление о Божественном гневе. Мы отвергли религию, которая превращает Бога в яростного тирана, в существо, наделенное страстями и желаниями, совершающее капризные и непредсказуемые действия. Не это означает гнев Бога. Гнев Бога означает неизбежную реакцию против каждого искажения закона жизни, и сверх того - против человеческой гордости и надменности. Эта реакция, отбрасывающая человека назад, в свои пределы и границы, - не кара, необузданная и страстная, и не воз-

мездие Бога, - это восстановление равновесия между Богом и человеком, нарушенного, когда человек восстал против Бога.

Поэт выражает свое глубокое понимание отношения между человеком и Богом, говоря, что Бог «положил тайное наше перед светом лица Своего». Гнев Бога направлен не против наших моральных слабостей и изъянов, не против особых актов непослушания и неподчинения Божественному порядку. Он направлен против тайны нашего личностного начала, против того, что происходит в нас, что оказывает свое действие на нас, незримое для людей, незримое даже для нас самих. Это наша тайна, определяющая нашу судьбу больше всех видимых вещей. В сфере наших зримых действий и поступков мы можем и не почувствовать, что заслужили гнев Бога, - ничтожество и трагизм. Но Бог видит сквозь покровы, за которыми прячутся наши тайны, - они явны для Него. И вот, каждодневно мы ощущаем на себе тяжкую власть, отрицающую нас, разобщающую нас, делающую нас несчастными. Этот гнев Бога сопровождает нас во все наши дни, а не только тогда, когда мы претерпеваем особые неудачи и страдания.

Такова ситуация всех людей. Но не все люди знают это. «Кто знает силу гнева Твоего и ярость Твою по мере страха Твоего? Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобресть сердце мудрое». SQ-й псалом старается научить нас истине о нашей человеческой ситуации, нашей преходящности и нашей вине. Этот псалом производит в нас то же действие, какое в свое время оказывали греческие трагедии: они открывали всем горожанам, собравшимся в театре, истину о том, что есть человек, они показывали народу, что самое великое, самое лучшее, самое прекрасное, самое могущественное - все на свете - подчинено трагическому закону и проклято бессмертными. Они стремились раскрыть человеческую ситуацию - ситуацию человека перед лицом Божественного. Человек становится великим и надменным, он пытается прикоснуться Божественной сферы и - повергается в распад и отчаяние. Вот что хотел открыть псалмопевец праведным и неправедным людям своего народа: истину о том, кто они такие, что есть человек.

Но псалмопевец знал, что люди, даже если на мгновение и испытают потрясение, узнав эту истину, - забывают о своей участи. Он знал, что люди живут так, словно бы им суждено жить вечно, словно гнева Божьего не существует. Поэтому он просит нас

так счислять свои дни, чтобы уразуметь, как быстро они подойдут к концу. Он молит Бога о том, чтобы Сам Он научил нас нашей обреченности на смерть.

Псалмопевец не думает, что осознание истины сказанного им повергнет человека в отчаяние и безнадежность. Напротив того, он верит, что именно это прозрение и сможет дать нам сердце мудрости - сердце, которое принимает бесконечное расстояние между Богом и человеком и не притязает на величие и блаженство, присущие одному лишь Богу.

Мудрое сердце таково, что не пытается скрыть эту истину от самого себя, не пытается найти себе прибежище в обманчивой защищенности и безопасности, лживом цинизме. Мудрое сердце таково, что способно мужественно выстоять перед лицом этого знания, с благородством, смирением и силой духа. Эта мудрость сквозит в каждом слове псалма - величайшая мудрость, которой в Древнем мире достиг человек, ощущающий трагизм жизни.

После моления о мудрости сердца (а не о здравомыслии ума!), начинается новая часть псалма, добавленная, быть может, в более поздний период еврейской религии. Эта новая часть посвящена народу и его исторической ситуации. «Обратись, Господи! Доколе? Умилосердись над рабами Твоими. Рано насыти нас мило-стию Твоею, и мы будем радоваться и веселиться во все дни наши. Возвесели нас за дни, в которые Ты поражал нас, за лета, в которые мы видели бедствие. Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя. И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам, в деле рук наших споспешествуй». Нечто новое появляется в этих словах: значимость прошедшего и будущего, моление о лучшем будущем, о будущем счастья и веселья, о присутствии Бога и успешности нашей работы. Бог не только Бог вечности, Он еще и Бог будущего. Круговращение из праха во прах, от греха ко гневу - прервано. Возникает видение века исполнения и свершения после веков ничтожества и страдания. Но это зрелище - только для Его рабов, - для избранного народа, а внутри него - только для тех, кто рабы Его поистине. Отдельный человек не стоит больше перед Богом в одиночестве. Он среди других рабов Бога, в среде народа Божьего, которого ожидает не возвращение в тление, а жизнь в новом веке, где

присутствует Бог. Надежда вытесняет трагизм. Здесь - высочайшая точка развития религии Ветхого Завета.

Но религиозный дух устремляется и за эти пределы. Это не конец. Что для отдельного человека означает историческая надежда? Освобождает ли она нас от закона, преходящности и вины? История, устремляясь в неведомое будущее, отбрасывает каждого человека в прошедшее, и мы не достигаем возраста совершенства и полноты бытия, по которым тоскует поэт. Не ведая жалости, история шагает через наши могилы, и не видать, чтобы сама она приблизилась к своему завершению и полноте. Всякий раз, как история, казалось бы, должна приблизиться к исполненности и завершенности, она отбрасывается назад и оказывается еще дальше от своего свершения, чем когда бы то ни было прежде. Именно это - хотим мы того или нет - испытываем мы в наше время. И вот мы спрашиваем, как спрашивали все былые поколения людей: что сильнее - трагизм или надежда? Находится ли будущее под властью прошлого? Сильнее ли гнев милости? Мы мечемся туда и обратно между печалью и чаянием - от трагизма к надежде, от надежды к трагизму. В этой ситуации нужно быть готовым получить весть о новом бытии, о существовании нового рода, которое оказывается не только надеждой, но и реальностью, где, в конечном счете, Божественный гнев и человеческая вина преодолены. Христианство основано на этой вести: Бог предал Себя прохождению и гневу, чтобы быть с нами. Так - исполняется надежда, о которой поет псалмопевец: «Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя».

Можно принимать или отвергать эту весть, но она есть ответ на те вопросы, которые псалмопевец оставляет без ответа. Можно предпочесть держаться лишь слабой надежды, несмотря на утрату всех иллюзий. Можно предпочесть вернуться к благочестивой покорности и смирению более ранней части псалма. Можно даже предпочесть вернуться назад, к тому настроению печали, в которую нас погружает уподобление человеческой жизни - жизни травы полевой. Можно избрать любой из этих путей истолкования нашей жизни. Но что бы мы ни выбрали, мы должны отдавать себе отчет в том, что ни на одном из этих путей мы не сможем найти ответ на вопрос о нашей жизни. И нам придется смириться. Но если мы принимаем весть о новой реальности во Христе, мы должны 120

понимать, что эта весть не содержит в себе простых и легких ответов и что она не гарантирует нам никакой духовной безопасности. Нам следует знать, что это реальный ответ только тогда, когда мы осмысляем его постоянно в свете нашей человеческой ситуации, где трагизм и надежда борются друг с другом, и никто из них не побеждает. Победа - свыше них. Победа приходила, когда моление псалмопевца находило ответ. «Обратись, Господи!» - это мольба человечества из века в век, это сокровенная мольба из глубины каждой человеческой души.

И ПРИРОДА ОПЛАКИВАЕТ УТРАЧЕННОЕ БЛАГО

Каждый год, когда к нам приближаются Страстная Пятница и Пасхальное Воскресенье, наши помыслы обращаются к великой драме искупления, достигающей своей кульминации в образах Креста и Воскресения. Кто искуплен? - Лишь некоторые люди или все человечество с его народами, или весь мир, все сотворенное: природа с ее звездами и облаками, ветрами и океанами камнями и растениями, животными и собственными нашими телами? Снова и снова Библия говорит о спасении мира, как говорит она о творении мира и подчинении мира противоборствующим Богу силам. А мир означает природу, так же как и человека.

Итак, зададимся сегодня вопросом: что для нас означает природа? Что значит она сама по себе? Каково ее значение в великой драме творения и спасения? Ответ на это, состоящий из трех частей, содержится в словах псалмопевца, апостола и пророка: псалмопевец воспевает славу и великолепие естества, апостол показывает его трагедию, а пророк возглашает его спасение. Гимн псалмопевца превозносит славу Божию в славе естества, послание апостола связывает трагедию естества с трагедией человека, а провидение пророка усматривает спасение естества в спасении мира.

Итак, вслушаемся еще раз в слова псалмопевца о славе и великолепии естества, восприняв точный их смысл:

Небеса проповедуют славу Божию,

И о делах рук Его вещает твердь.

День дню изливает повесть,

Ночь ночи возвещает знание.

Нет языка, нет наречия!

Нельзя услышать их голоса!

Но музыка их проходит по всей земле,

И до пределов вселенной слова их.

18-й псалом указывает на старинное верование, которого придерживался Древний мир. Его выражали поэты и философы, говоря, что небесные тела - солнце, луна и звезды, в своем движении создают гармонию музыкальных тонов, звучание которой днем и ночью пронизывает из конца в конец весь мир. Эти голоса вселенной человеческому уху не слышны; на человеческом наречии они не говорят. Но они существуют, и мы можем воспринять их органами нашего духа. Шекспир говорит:

...Взгляни, как небосвод весь выложен кружками золотыми;

И самый малый, если посмотреть, поет в своем движенье, точно ангел,

И вторит юнооким херувимам.

Гармония подобная живет в бессмертных душах; но пока она Земною, грязной оболочкой праха Прикрыта грубо, мы ее не слышим*.

Псалмопевец слышал эту гармонию, он знал, что звезды прославляют великолепие творения и его Божественного Основания.

А способны ли мы воспринять потаенный голос природы? Говорит ли природа нам что-нибудь? Говорит ли она вам что-нибудь? Или же она онемела для нас, для людей нашей эпохи? Кто-то из вас может сказать: «Никогда прежде не была природа столь открыта человеку, нежели ныне. Тайны прошлого стали достоянием детей. Природа говорит, обращаясь к нам, из каждой научной книги, в каждой лаборатории, каждой машиной. Откровение тайны природы - ее использование в технических целях». Голос природы услышан научным разумом, и его ответ - завоевание природы. Но разве это все, что она говорит нам?

Однажды я сидел с одним замечательным ученым-биологом под деревом. Неожиданно он воскликнул: «Как бы я хотел узнать

* Венецианский купец, акт 5, сцена 1.

что-нибудь об этом дереве!». Разумеется, он знал все, что науке положено сообщать о деревьях. Я его спросил, что он имеет в виду. И он ответил: «Я хочу понять, что это дерево значит само по себе, я хочу понять жизнь этого дерева, такую странную, такую непостижимую!». Ученый стремился к сопереживающему знанию жизни природы. Но такое знание возможно только при единении человека и природы, в причастности их друг другу. Возможно ли такое единение в нашу историческую эпоху? Не подчинена ли всецело природа воле и своеволию человека? Гордость человечества - техническая цивилизация - нанесла первобытному состоянию природы гигантский урон: земле, животным, растениям. Остатки нетронутой природы она сохранила в маленьких заповедниках и подчинила все своему господству и безжалостной эксплуатации. Хуже того, многие из нас утратили способность жить вместе с природой. Мы заглушаем ее шумом пустой болтовни, вместо того, чтобы вслушиваться в ее многоголосие, а в нем улавливать безмолвную музыку вселенной. Отлученные от почвы автомобилем, мы проносимся сквозь природу, бросая на нее взгляды, но никогда не постигая ее величие, не чувствуя ее силы. Кто все еще способен проникать в творящее основание природы, размышлять над ней, созерцать ее? Китайский император попросил знаменитого живописца нарисовать для него петуха. Живописец изъявил согласие, но сказал, что на это потребуется много времени. Через год император напомнил художнику о его обещании. Живописец отвечал, что после года изучения петуха он только начал понимать внешнюю сторону его натуры, еще через год художник утверждал, что только начал постигать сущность петушиной жизни. Так год за годом и шло. Наконец, через десять лет сосредоточенного изучения петушиной природы, художник написал картину: работу, о которой говорили как о неисчерпаемом откровении Божественной основы вселенной, проявившейся в малой своей части, в петухе. Сравните мудрое терпение китайского императора и святое созерцание художника бесконечно малого проявления божественной жизни с экзальтированной несдержанностью наших современников, спешащих в своих автомобилях к прославленным видам природы и восклицающих: «Как мило!» - разумея при этом, конечно, не сами виды, но свою собственную оценку красоты. Какое святотатственное надругательство над славой и великолепием природы! - а сле-

довательно, и надругательство над божественной основой, слава которой звучит в великолепии природы.

Восхвалять великолепие природы - не значит говорить только об одной ее красоте и забывать ее подавляющее и захватывающее величие и ужасающее могущество. Никогда природа не являет нам внешнюю красоту или всего лишь видимую гармонию. «Глас Господа силен, - воспевает поэт, автор 28-го псалма. - Глас Господа сокрушает кедры... Глас Господа высекает пламень огня, Глас Господа потрясает пустыню... и обнажает леса». В книге Иова мы находим описание ужасающего могущества природы в мифологических символах Бегемота и Левиафана. А великий современный поэт Рильке говорит:

...Ибо Красота - не что иное, как начало Ужаса, который мы все еще едва способны перенести,

И мы потому поклоняемся ей, что она слишком безмятежно презирает нас, чтобы уничтожать. Каждый ангел - ужасен.

Великолепие природы - не внешняя красота.

А теперь выслушаем еще раз точные слова апостола, сказанные им о трагедии природы: «Даже творение страстно стремится к откровению сынов Божьих. Ибо в суету и тщету творение было ввержено не своим собственным выбором, но волею Того» (Рим 8:19-20).

Не только славой и великолепием исполнена природа, - она еще и трагична. Она подчинена законам конечности и разрушения. Она страдает и вздыхает вместе с нами. Всякий, кто хоть раз вслушался в звуки природы, сочувствуя и сопереживая ей, не может позабыть их трагического напева. Греческое слово в послании Павла, которое мы перевели как «творение», употребляется преимущественно для обозначения неодушевленной части природы, как, например, у Павла, когда тот ссылается на слова, сказанные Богом Адаму после его грехопадения: «Проклята земля за тебя». Вздыхающие звуки ветра и вечно непокойный, бесплодный набег волн прибоя могли вдохновить поэтический, полный меланхолической грусти стих о покорности природы суете. Но в большей мере слова Павла касаются сферы живых существ. Печаль осенних листопадов, конец ликующей жизни весны и лета, неприметная и тихая смерть бесчисленных существ в холодном воздухе надвигающейся зимы - все это 124

заставляет и всегда будет заставлять сжиматься сердца не только поэтов, но и сердце каждого чувствующего мужчины, каждой женщины. Песнь прохождения звучит у всех народов. Слова Исаии: «Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа», говорят о краткости жизни людей и народов. Но без глубокого сопереживания жизни природы они не смогли бы быть написаны. А вот говорит Иисус, превознося полевые лилии: «И Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них». В двух этих речениях мы постигаем как славу, так и трагедию природы.

Сопереживание природе в ее трагедии - не сентиментальное душевное волнение, это - неподдельное чувство реальности природы. Шеллинг справедливо говорит: «Флер грусти окутывает всю природу, глубокая неутолимая печаль распространена во всей жизни». Согласно Шеллингу, это «явственно проступает в следах страдания на лике всей природы, особенно - в выражении глаз животных». Учение о страдании как существенной черте всей нашей жизни, как о том говорил Будда, завоевало значительную часть человечества. Но только тот, кто в основании собственного бытия связан с основанием природы, способен разглядеть ее трагедию, как говорит Шеллинг: «Самое темное и самое глубокое основание человеческой натуры есть “страстное томление”... есть меланхолия. Это, главным образом, и создает отношения сопереживания человека с природой, ибо меланхолия составляет глубочайшее основание и природы тоже. И природа оплакивает утраченное благо». Понимаем ли мы еще смысл таких полупоэтических - полуфило-софских слов? Или мы уже слишком обособились в нашем человеческом превосходстве, интеллектуальном высокомерии, заняв позицию господства над природой? Мы утратили способность воспринимать гармонические звуки природы. Неужели мы потеряли восприимчивость и к трагическим звукам ее?

Почему природа трагична? Кто виноват в страданиях животных, в безобразии смерти и разложения, во всеобщем страхе перед смертью? Много лет тому назад я и один хорошо известный психолог стояли на молу, глядя на океан. Мы видели бесчисленное множество маленьких рыбок, которые спешили по направлению к пляжу. Их преследовали рыбы побольше, за которыми, в свою очередь, гнались еще большие. Агрессия, бегство, тревога - прекрасная иллюстрация старого сюжета о карасе и щуке, - как в природе,

так и в истории. И вот, ученый, во множестве научных споров отстаивавший гармоническое устроение реальности, заливается слезами, говоря: «Зачем созданы эти существа, если они живут только для того, чтобы другие их пожирали?». В этот миг трагизм природы вторгся в его оптимистический ум и он вопросил: «Почему?».

Павел пытается проникнуть в тайну, стоящую за этим вопросом. И его удивительный ответ гласит: природа покорилась суете по проклятию, которое Бог наложил на нее из-за грехопадения Адама. Трагедия природы связывается с трагедией человека, так же как спасение природы зависит от спасения человека. Что это означает? Человечество всегда мечтало о временах, когда гармония и радость наполнят всю природу, когда между природой и человеком воцарится мир - Рай, Золотой Век. Но человек, преступив божественный закон, разрушил гармонию, и теперь - между человеком и природой, в самой природе - установилась вражда. В исполненных печали словах Павла вновь звучит это мечтание. Это мечта, но в ней содержится глубокая истина: человек и природа принадлежат друг другу в их сотворенной славе и великолепии, в их трагизме и в их спасении. Как природа, предстающая в виде «змея», вовлекает человека в искушение, так и человек, преступая божественный закон, приводит природу к трагедии. Случилось это не в стародавние времена, как о том говорит предание, - это происходит в каждый момент времени и в каждом месте, пока существуют время и пространство. До тех пор, пока существуют ветхое небо и ветхая земля, человек и природа вместе будут покорны закону суеты. Многие глубокие мыслители, как внутри христианства, так и за его пределами, согласны в том, что человеку суждено исполнить глубокое томление природы. До тех пор, пока человек продолжает терпеть неудачу в попытках приблизиться к собственной наполненности и завершенности, до той поры он не будет в состоянии привести к завершению и исполненности природу: свое собственное телесное существо и природу вокруг. Поэтому Иисуса называют Сыном Человеческим, человеком свыше, истинным человеком, в ком силы разделения и трагизма преодолены, - не только в человечестве, но и во вселенной. Ибо нет спасения человека без спасения природы, ибо человек - природа, а природа - человек.

Прислушаемся еще раз к словам пророка о спасении природы: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя 126

земля миновали, и моря уже нет... И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл... и по ту и по другую сторону реки древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева - для исцеления народов» (Откр. 21:1; 22:2).

Могучими образами описывает последняя книга Библии спасение человека и природы от рабства тлению: град Божий строится из драгоценнейших материалов неодушевленной природы. Моря, символа бесформенного хаоса, больше нет. Река не затронута гниением. Деревья приносят плод без перемены и упадка, животные, вместе со святыми, поклоняются трону Славы. Демонические силы отринуты в ничто. Нет ни страдания, ни смерти.

Нет нужды говорить, что это не описание будущего состояния нашего мира. Подобно золотому веку прошлого, золотой век будущего есть символ, указывающий на некую тайну в пределах нашего нынешнего мира: он указывает на силы спасения, и становится совершенно понятным одно обстоятельство в видениях пророка: спасение - значит спасение мира, а не одного только человека. Львы и овцы, малые дети и змеи мирно возлягут друг подле друга, говорит Исаия. Ангелы и звезды, люди и животные поклоняются Младенцу Рождественской легенды. Земля содрогается, когда Христос умирает, и потрясается снова, когда Он воскресает. Солнце теряет свой свет, когда Он закрывает Свои глаза, и восходит, когда Он восстает из гробницы. Символ победы над смертью -воскресение тела, а не бессмертной души. Бестелесный дух (и в этом заключается смысл всех этих образов) не является целью творения, результат спасения - не отвлеченный разум или внеприрод-ное личностное начало. Разве не видим мы повсюду отчуждение людей от природы - от сил своего собственного естества и природы вокруг? И разве не стали люди сухи и бесплодны в своей душевной жизни, жестки и надменны в своей моральной позиции, подавлены и отравлены в своих жизненных проявлениях? Определенно - они не образ спасения. Как справедливо сказал один теолог: «Телесное бытие - окончание путей Божиих».

Это всегда было известно творчески одаренным живописцам и скульпторам. Великая картина или статуя - предвосхищение новой земли, откровение тайны природы. Картина или статуя суть растение или камень, преображенные в носители духовного смысла. Это - возвышенная над собой природа, обнаруживающая свою

трагедию и в то же самое время - свою победу над трагедией. Изображения Иисуса, апостолов и святых на протяжении многих веков существования христианского искусства в цвете и камне - это портреты людей, в ком человечность являет свою силу и достоинство: особое, ни с чем не сравнимое выражение личностного начала в лике самого незамысловатого человека показывает, что дух становится телом и что природа не чужда качеств личности. Система клеток и функций, которую мы называем «телом», способна выражать тончайшие перемены состояния нашего духовного существа. Часто художники понимали вечную значимость природы даже тогда, когда теологи настаивали на бестелесной духовности, забывая о том, что Иисус Свое мессианское призвание явил прежде всего во власти исцелять телесные и душевные недуги.

Позвольте задать вам вопрос: по-прежнему ли мы в состоянии понимать, что означают таинства? Чем более мы отчуждены от природы, тем меньше у нас остается возможности ответить на этот вопрос утвердительно. Вот почему в наше время таинства утратили столь многое в своей значимости для отдельного человека и Церкви. Ведь в таинствах в деле спасения участвует природа. Хлеб и вино, вода и свет и все великие стихии природы становятся носителями духовного смысла и спасающей силы. Природные и духовные силы соединяются - воссоединяются - в таинстве. Слово обращается к нашему разуму и может побудить нашу волю. Таинство, если смысл его жив, завладевает нашим бессознательным и сознательным существом. Оно завладевает творящей основой нашего бытия. Оно символ природы и духа, объединенных в спасении.

Итак, будьте едины с природой и причастны ей! Примиритесь с ней после отчуждения. В безмолвии прислушивайтесь к природе, и вы найдете ее душу. Природа и впредь будет возвещать славу своего божественного основания. Она будет вздыхать вместе с нами в трагическом рабстве. Она будет говорить о нерушимой надежде на спасение!

Перевод А.Ю. Миронова