CC BY
285
Филология. Искусствознание Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (3), с.219-223
УДК 82.091
ПОСТМОДЕРНИСТСКИЙ ОБРАЗ НАСЕКОМОГО КАК КВИНТЭССЕНЦИЯ «ВЫСОКОГО» И «НИЗКОГО»: Д. ПРИГОВ, В. ПЕЛЕВИН, Л. ПЕТРУШЕВСКАЯ
© 2014 г. А.С. Ватутина
Алтайский государственный университет vatutinaas@mail.ru
Поступила в редакцию 14.07.2014
В статье рассматриваются общие тенденции развития образов насекомых в русской литературе в соотнесенности с жанровым конструктом, определяется специфика их функционирования в постмодернистских текстах ХХ века на примере творчества Д. Пригова, В. Пелевина, Л. Петрушевской.
Ключевые слова: образ, насекомое, жанр, «высокое» и «низкое», постмодернизм.
Уже в системе мифологического знания для образа насекомых задается бинарная характеристика: одни из них соотносятся с верхними зонами космического пространства и мирового дерева, миром божественным (пчела, божья коровка), другие, как правило, это вредоносные насекомые, - с нижним миром и силами зла (муха, комар, стрекоза), уподобляясь хтониче-ским животным. Происхождение насекомых нижнего мира в мифах часто связано с мотивом сладострастия, греха и карой грешников (за инцест, за измену и др.), чем обусловлены характерные для данной категории образов эротические коннотации. В фольклоре такие насекомые часто фигурируют в частушках и прибаутках с обсценной лексикой, откровенно сексуального или эротического содержания (На столе стоит стакан,/ А в стакане таракан,/Я его за усики,/ А он меня - за трусики).
В закличках же и приговорках, выражающих ту или иную просьбу, желание, обращение, наоборот, функционируют образы высокой эстетической модальности: божья коровка, пчела (Божья коровка,/ Черная головка,/ Полетай за море! Там тепленько, Здесь холодненько [1, с. 416]).
Подобная жанровая дифференциация образов насекомых находит свое продолжение и в литературе.
Так для стихотворений М. Ломоносова и Г. Державина (М. Ломоносов «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегий для Академии, быв много раз прежде за тем же» (1761), Г. Державин «Кузнечик» (1802)), написанных в одических традициях, знаковым становится образ кузнечика, эквивалентный анакреонтической цикаде (Анакреон «К цикаде»). Здесь куз-
нечик - воплощение свободы и единения с природой, вдохновения и творчества, он - поэт, не нуждающийся в признании, а значит, признанный всеми (Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!/ Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен [2, с. 276], Вдохновенный, гласом звонким/ На земли ты знаменит,/ Чтут живые и потомки:/ Ты философ! ты Пиит! [3, с. 466]).
Мотив связи кузнечика с поэтическим творчеством продолжается в лирике В. Хлебникова, Б. Окуджавы. Данная трактовка образа не противоречит и мифологическим традициям, где кузнечик наделен положительными чертами, в отличие от саранчи, которая, в том числе и в христианской традиции, воплощает силы хаоса, ниспосланную за грехи кару.
Противоположные тенденции можно отметить в связи с функционированием образа мухи, который стал одним из самых распространенных образов в системе сатирических жанров. Ярким примером может служить стихотворение С. Черного «Мухи» (1910). Вынесенная в заглавие форма множественного числа названия насекомого в данном случае заключает качественную оценку описанного в его содержании общества. Метафора строится на основе таких признаков, как множественность и нечистоплотность: муха как «нечистое» насекомое ассоциируется с нечистоплотным в отношениях и вкусах обществом. Сходство подчеркивается через наделение человеческих образов энтомологическими характеристиками (большие глаза как признак мухи, глагол сползлись как специфичный для описания движения насекомого), а также посредством звукописи, имитирующей жужжание насекомых (повторы звуков [з], [ж], [с]): К глазастой художнице Ванде/ Случайно сползлись в воскре-
сенье/ Провизор, курсистка, певица,/ Писатель, дантист и певица [4, с. 65].
Муха является знаковым образом для авангардного творчества писателей, примыкающих к группе ОБЭРИу: ее можно встретить и в абсурдистских рассказах-анекдотах Хармса («Случаи» (1929-1930)) и в пародийно-сатирических стихах Н. Олейникова («Муха» (1934)).
Концептуальной чертой литературы конца ХХ века становится сближение и совмещение жанров высокой и массовой литературы, образование гибридных форм. И. С. Скоропанова отмечает: «Подобное сближение крайних полюсов имело целью преодолеть как элитарность модернистской литературы (ориентированной на сравнительно узкий круг эстетически подготовленных интеллектуалов и в силу своей сложности недоступной и неинтересной народу), так и примитивизм и шаблонность массовой беллетристики (презираемой эстетами, но составляющей основной продукт потребления широкого круга читателей)» [5, с. 416]. В этот период наблюдается и расширение семиотического пространства функционирования образов насекомых. По словам Н. Злыдневой, в конце ХХ века «инсектная образность разрастается как на уровне лексики (всемирная паутина, world wide web), так и на уровне визуального кода (автомобили нового дизайна часто уподоблены жукам)» [6, с. 71]. Инсектные мотивы определяют новую метафору мира: «Web - паутина», которая, констатирует М. Адамович, вызывает «три образа: мухи, паук, угол» [7, с. 197]. Подобная культурная ориентация неслучайна, ведь как, в свою очередь, отмечает М. Эпштейн: «... границы культуры проводятся именно там, где человек, выделяя себя из природы, <.> соотносит себя с ближайшими соседями и сородичами в мироздании» [8, с. 88]. «Происходит размывание всех стабильных эстетических категорий, ломка границ эстетического; осуществляется отказ от эстетических табу» [5, с. 197], в этих условиях насекомые становятся универсальным средством образного построения новой реальности, совмещающей в себе низкое и высокое: элитарное и массовое, духовное и физиологическое и т. д.
Данные тенденции можно наблюдать в рамках творчества московского концептуалиста Д. Пригова, как отмечает М. Айзенберг: «При-гов всегда работал «между жанрами» и на стыке разных эстетик» [9, с. 82].
Жанровое смешение подчеркивает идею противостояния высокого и низкого и их неразрывной связи в цикле стихотворений Пригова
«Тараканомахия» (1981), название которого восходит к античным понятиям титаномахия и гигантомахия, объединенных идеей упорядочения мира через победу олимпийского поколения богов над хтоническими силами. В качестве воплощения вековечных хтонических сил [10, с. 106] современности Д. Пригов выбирает образ таракана, что в текстах подчеркивается эпитетом волосатый [11, с. 19]. Совмещая в названии цикла высокое жанровое определение со сниженным образом, автор предопределяет и его содержательное наполнение, где аллюзии к высокой лирике свободно сосуществуют с фольклорными частушечными мотивами: Что человек средь напастей немыслимых?/ Он таракан безумный, но осмысленный ... [10, с. 114]; Ах ты мать твою етить!/ Кто-то по небу летить .„[10, с. 113].
В соответствии с заданной концепцией, сюжет стихотворений строится на противостоянии «человек - насекомые» (И я уничтожать их вправе... [10, с. 107]), которое перемежается недолгими периодами перемирия (Вот дождь идет, мы с тараканом/ Сидим у мокрого окна... [11, с. 19]). Все насекомые Д. Пригова - тараканы, клопы, муха, мериканский колорадский жук, комар - представители низа в аксиологической иерархии насекомых. Территорией противоборства выступает дом - жилище человека, его личное пространство. С одной стороны, это составляет противоречие архетипическому представлению о доме, как о символе космоса, упорядоченности, но, вместе с тем, актуализирует социально-исторический контекст: конец ХХ века - это эпоха войн: государственных, политических, социальных. Не случайно именно в этот период в повседневный речевой обиход входят такие штампы, отраженные в стихах Д. Пригова, как мирное население [10, с. 108], идеологическое расстоянье [10, с. 110], опорный пункт [10, с. 112] и др. С другой стороны, насекомые издавна были объектом различных обрядовых действий, связанных с очищением дома, его защитой от посторонних сил, хаоса.
Образ таракана интегрирует в себе все эти противоречия. Через такие проявления телесности насекомого, как множественность, хаотичность, неистребимая живучесть и плодовитость метафорически формируется монструозный образ всех фобий человека, в этом аспекте противостояние лирического героя нашествию тараканов становится естественным ритуалом по защите своего пространства от разрушительных неконтролируемых сил. Вместе с тем таракан, как вечный обитатель жилища человека и его спутник, в наибольшей степени антропоморфи-
Постмодернистский образ насекомого как квинтэссенция «высокого» и «низкого»
221
чен, что объясняет возникновение мотивов жалости и сочувствия (В чем душа у таракана / Бедненького и живет / Ручки-ножки, ножки-ручки / Тоненькие и живот [10, с. 109]).
Кроме того, данный образ отсылает ко всем известному фразеологизму «тараканы в голове», что определяет еще один аспект трактовки: люди сами создают своих монстров, свои страхи, желая властвовать, противостоять кому-то. Различие определяется только масштабами: в одних случаях - это небольшая квартира, в других - государство и целые континенты.
Таким образом, для Д. Пригова образ таракана, а вслед за ним и насекомых в целом, - это одно из воплощений неотъемлемой части космического баланса, равновесия бинарных оппозиций: добра и зла, белого и черного. За этим образом однозначно не закреплена оценочная характеристика «хороший» или «плохой», она постоянно варьируется, еще более подчеркивая гармоничность и естественность мироустройства.
В последующих постмодернистских текстах наряду с процессом размытия жанрового конструкта можно наблюдать и растворение границ телесности человека и насекомого (В. Пелевин «Жизнь насекомых», «Зал поющих кариатид», Л. Петрушевская «Дикие животные сказки»). Как пишет И. Муратова, телесность эпохи постмодернизма утрачивает не только принципы единства, гармонии, меры, пропорции, упорядоченности, но и начинает испытывать на себе проблему цельности, кризис идентичности [12, с. 145]. Не удивительно, что именно вездесущие и неприхотливые насекомые, сколько привычные, столь и неизвестные нам, становятся одним из источников образности для постмодернизма, названного М. Эпштейном «культурой легких и быстрых касаний», которая «довольствуется миром симуля-кров, следов» [13, с. 37].
Так, в романе В. Пелевина «Жизнь насекомых» (1993) образы главных действующих героев синтезируются из антропоморфных черт и свойств насекомых, границы между которыми практически неразличимы и не позволяют определить момент перехода из одной формы в другую. Синтетический характер несет и сам жанр произведения, сочетающий роман, басню, притчу, философский рассказ и др. Исследователи констатируют, что роман основан на присущей постмодернизму эстетике чужого слова, ремейка, палимпсеста, автор осознанно отсылает читателей к предшествующим текстам: «Стрекоза и муравей» И.А. Крылова, «Из жизни насекомых» Карела и Йозефа Чапеков [14].
Герой каждой отдельно взятой сюжетной линии романа - человек-насекомое, ищущий
свой путь и смысл жизни, за басенными образами-аллегориями узнаются яркие социальные типажи постсоветского общества.
В соответствии с мифопоэтическими традициями энтомологические образы можно разделить на 3 категории:
- комар, муха, клоп: характеризуются преимущественно негативной топикой, основанной на паразитическом существовании данных насекомых; по сюжету романа эти образы связаны со смертью (погибают сами или приносят смерть другим), их существование не приносит очищения и прозрения, так как они не ставят перед собой подобных целей;
- муравей, навозный жук: нейтральная топика, определяющей чертой является созидающее начало; в романе связаны с героями, которые следуют инстинктам, правилам, по сюжету не обретают высших смыслов жизни, так как не осознают в себе этих целей, живут по уже сложившимся традициям;
- мотылек, цикада: наделены высокими положительными коннотациями, связаны с духовным началом и творчеством; в романе обретают духовное очищение и постигают смысл бытия, один путем самопознания, другой - поиском себя в осознанной и целенаправленной деятельности.
В содержании романа за этими персонажами не закреплена однозначно позитивная или негативная оценка (в отличие от басенной традиции), они вызывают как чувства сопереживания, так и осуждения. Следовательно, созданный В. Пелевиным насекомо-человеческий мир не является сатирой или пародией на современное ему общество, ведь однозначно и нельзя определить, кто перед нами - люди или насекомые. Посредством данных образов автор обнажает многовековой человеческий опыт, который в условиях кризиса индивидуального и общественного сознания открывает возможности для самоанализа, определения, что есть «высокое» и «низкое», и выбора собственного пути существования.
Практически одновременно с В. Пелевиным и в рамках похожей синтетической жанровой формы создаются «Дикие животные сказки» (1993-1994) Л. Петрушевской. Серию самостоятельных сказок-притч объединяют образы действующих героев - зверей, птиц, насекомых и т. д., кочующих из одной истории в другую и связанных между собой разнообразными перипетиями судьбы. Как говорит сама Петрушев-ская, эти истории выросли из детских сказок «на ночь» [15, с. 5], в связи с чем все герои имеют запоминающиеся имена, но их сюжетное
и идейно-смысловое содержание, конечно же, рассчитано на восприятие опытного читателя. Представленные образы имеют аллегорическую основу и в сочетании с точно подобранным именем обретают яркую визуальную и характерологическую реализацию: Клоп Мстислав, Таракан Максимка, Муха Домна Ивановна, Жук-солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой, Моль Нина и др. [15, с. 186-190]. Смешивая антропоморфное с зооморфным, Л. Петрушев-ская задает занимательный ребус своему читателю, который с удовольствием находит разгадку жизни героев то в присущем данным животным поведении, то в типичных чертах описываемого социального типажа.
Насекомые составляют самую многочисленную категорию образов сказок, здесь они лишены каких-либо однозначных оценочных коннотаций: автор одинаково относится и к Бабочке-Кузьме, решившему сделать операцию по изменению пола, и к самокритичному Червю Феофану. Но вместе с остальными зооморфными образами они являются воплощением «животности». «Сказочные» сюжеты жизни насекомых по сути совсем не сказочны, это узнаваемые будни современного общества, в чем и заключается их «дикость». В «Диких животных сказках» Л. Петрушевская не дает рецептов обретения смысла жизни и духовного роста, своими притчами она лишь предостерегает читателя от «дикой животной» пошлости и бездуховности.
Таким образом, проследив динамику развития образов насекомых в русской литературе на примере рассмотренных текстов, можно сделать вывод о богатых и устойчивых традициях в их мифопоэтическом и семиотическом содержании, которые изначально проявлялись и на уровне жанровой соотнесенности.
Постмодернизм разрушает сложившиеся каноны и в жанровых, и в образных системах. Обобщая предшествующий опыт, он предлагает новые коды его прочтения, открывает многообразие идейно-смысловых пространств. Насекомое уже не является маргиналом образной системы, в постмодернистских образах-симулякрах «насеко-мость» часто оказывается выше человечности,
такие образы становятся квинтэссенцией «высокого» и «низкого», воплощая и низменную сущность повседневной реальности, и высокие возможности духовного роста человека, обличая пороки общества и показывая его беспомощность перед силами бытия.
Список литературы
1. Русский фольклор: Хрестоматия для вузов / Сост. Т.В. Зуева, Б.П. Кирдан. М.: Флинта: Наука, 1998. 480 с.
2. Ломоносов М. Избранные произведения. Л.: Сов. писатель, 1986. 560 с.
3. Державин Г.Р. Сочинения. СПб.: Академический проект, 2002. 712 с.
4. Черный С. Мухи // Собрание сочинений: в 5 т. Т. 1: Сатиры и лирики. Стихотворения. 1905-1916. М.: Эллис Лак, 1996. С. 65-66.
5. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. М.: Флинта: Наука, 2001. 608 с.
6. Злыднева Н. Инсектный код русской культуры ХХ века // Абсурд и вокруг него. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 241-259.
7. Адамович М. Этот виртуальный мир. Современная русская проза в Интернете: ее особенности и проблемы // Новый мир, 2000. № 4. С. 193-207.
8. Эпштейн М. Мир животных и самосознание человека // «Природа, мир, тайник вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высшая школа, 1990. С. 87-124.
9. Айзенберг М.Н. Вокруг концептуализма // Арион, 1995. № 4. С. 82 - 98.
10. Пригов Д. Тараканомахия // Пригов Д. Советские тексты. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 1997. С. 105-120.
11. Пригов Д. А. Написанное с 1975 по 1989. М.: Новое литературное обозрение, 1997. 280 с.
12. Муратова И. А. Телесность как доминанта культуры постмодерна // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. № 1 (27): в 2-х ч. Ч. I. С. 143-146.
13. Эпштейн М. Постмодерн в России. Литература и теория. М.: Издание Р. Элинина, 2000. 368 с.
14. Макеева К. Творчество Виктора Пелевина // Сайт творчества Виктора Пелевина [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://pe1evin.nov.ru/stati/o-так/1.Ыт1 (дата обращения 10.03.2014)
15. Петрушевская Л. Дикие животные сказки. Морские помойные рассказы. Пуськи Бятые. М.: Эксмо, 2003 . 272 с.
POSTMODERN IMAGE OF THE INSECT AS QUINTESSENCE OF «HIGH» AND «LOW»: D. PRIGOV, V. PELEVIN, L. PETRUSHEVSKAYA
A.S. Vatutina
This article discusses general trends in images of the inseed in Russian literature in correlation with the genre construct, defines the specific character of their functioning in postmodern texts of the 20th century using works by D. Prigov V.Pelevin, L. Petrushevskaya as an example.
Keywords: image, insect, genre, «high» and «low», postmodernism.
nocmModepHucmcKuü o6pa3 насекомого KaK квинтэссенцим «вblсокого» u «низкого»
223
References
1. Russkij fol'klor: Hrestomatija dlja vuzov / Sost. T.V. Zueva, B.P. Kirdan. M.: Flinta: Nauka, 1998. 480 s.
2. Lomonosov M. Izbrannye proizvedenija. L.: Sov. pisatel', 1986. 560 s.
3. Derzhavin G.R. Sochinenija. SPb.: Akad-emicheskij proekt, 2002. 712 s.
4. Chernyj S. Muhi // Sobranie sochinenij: v 5 t. T. 1: Satiry i liriki. Stihotvorenija. 1905-1916. M.: Jellis Lak, 1996. S. 65-66.
5. Skoropanova I.S. Russkaja postmodernistskaja literatura. M.: Flinta: Nauka, 2001. 608 s.
6. Zlydneva N. Insektnyj kod russkoj kul'tury HH veka // Absurd i vokrug nego. M.: Jazyki slavjanskoj kul'tury, 2004. S. 241-259.
7. Adamovich M. Jetot virtual'nyj mir... So-vremennaja russkaja proza v Internete: ee osobennosti i problemy // Novyj mir, 2000. № 4. S. 193-207.
8. Jepshtejn M. Mir zhivotnyh i samosoznanie che-loveka // «Priroda, mir, tajnik vselennoj...»: Sistema
pejzazhnyh obrazov v russkoj pojezii. M.: Vysshaja shkola, 1990. S. 87-124.
9. Ajzenberg M.N. Vokrug konceptualizma // Arion, 1995. № 4. S. 82 - 98.
10.Prigov D. Tarakanomahija // Prigov D. Sovetskie teksty. SPb: Izd-vo Ivana Limbaha, 1997. S. 105-120.
11.PrigovD.A. Napisannoe s 1975 po 1989. M.: No-voe literaturnoe obozrenie, 1997. 280 s.
12.Muratova I.A. Telesnost' kak dominanta kul'tury postmoderna // Istoricheskie, filosof-skie, politicheskie i juridicheskie nauki, kul'turologija i iskusstvovedenie. Voprosy teorii i praktiki. Tambov: Gramota, 2013. № 1 (27): v 2-h ch. Ch. I. C. 143-146.
13.Jepshtejn M. Postmodern v Rossii. Literatura i te-orija. M.: Izdanie R. Jelinina, 2000. 368 s.
14.Makeeva K. Tvorchestvo Viktora Pelevina // Sajt tvorchestva Viktora Pelevina [Jelektronnyj resurs]. -Rezhim dostupa: http://pelevin.nov.ru/stati/o-mak/1.html (data obrashhenija 10.03.2014)
15.Petrushevskaja L. Dikie zhivotnye skazki. Mor-skie pomojnye rasskazy. Pus'ki Bjatye. M.: Jeksmo, 2003. 272 s.
