CC BY
59
ми системами необратимо их изменяет. Действия инкорпорируются в систему, становятся ее частью. Прогнозирование таких систем предполагает выявление сценариев их развития, фиксацию среди их множества таких сценариев, в которых возникает зона риска и угроза катастрофических последствий для человека. Учитывая наличие таких зон, научные программы и технологические проекты проходят через социально-этическую экспертизу. Сам процесс такой экспертизы сопоставляет принципы внутрина-учного этоса (ищи истину и наращивай рост истинного знания) с вненаучными гуманистическими ценностями. Таким образом, постнеклассическая рациональность включает наряду с рефлексией над средствами и операциями деятельности еще и рефлексию над субъектом и ценностными основаниями научно-технологической деятельности.
Становление постнеклассической рациональности потенциально содержит в себе новые стратегии научно-технического развития. И в этом плане ее можно интерпретировать как одну из точек роста новых ценностей будущего цивилизационного развития.
В стратегиях деятельности со сложными, человекоразмерными системами возникает новый тип интеграции истины и нравственности, целерационального и ценностнорационального действия.
Практика социально-этических экспертиз научных программ и технологических проектов видоизменяет прежние представления о связи истинности и нравственности.
В западной культурной традиции долгое время доминировал идеал истинного знания как самоценности, который не нуждался в дополнительных этических обоснованиях. Более того, рациональное обоснование полагалось основой этики. Когда Сократа спрашивали, как жить добродетельно, он отвечал, что сначала надо понять, что такое добродетель. Иначе говоря, истинное знание о добродетели задает ориентиры нравственного поведения.
Принципиально иной подход характерен для восточной культурной традиции. Там истина не отделялась от нравственности, и нравственное совершенствование полагалось условием и основанием
УДК 82-94
В.П. З
для постижения истины. Один и тот же иероглиф «дао» обозначал в древнекитайской культуре закон, истину и нравственный жизненный путь. Когда ученики Конфуция спрашивали у него, как понимать «дао», то он каждому давал разные ответы, поскольку каждый из его учеников прошел разный путь нравственного совершенствования.
Новый тип рациональности, который сегодня утверждается в науке и технологической деятельности со сложными развивающимися, человекоразмерными системами, резонирует с древневосточными представлениями о связи истины и нравственности. Это, конечно, не значит, что тем самым принижается ценность рациональности, которая всегда имела приоритетный статус в западной культуре. Тип научной рациональности сегодня изменяется, но сама рациональность остается необходимой для понимания и диалога различных культур, который невозможен вне рефлексивного отношения к их базисным ценностям.
Таким образом, на переднем крае научно-технологического развития, в связи с освоением сложных саморазвивающихся систем, возникают точки роста новых ценностей и мировоззренческих ориентаций, которые открывают новые перспективы для диалога культур. А этот диалог, как сегодня считают многие, необходим для выработки новых стратегий жизнедеятельности глобализирующегося человечества, для выхода из глобальных кризисов, порожденных современной техногенной цивилизацией.
И.В. Мелик-Гайказян: Вячеслав Семенович, последний вопрос. Я задаю его всем, с кем беседовала о судьбе Эрика Григорьевича и о судьбе его идей. Этот вопрос звучит так: о чем самом важном нужно было бы спросить в связи с жизнью и наследием Эрика Григорьевича?
В.С. Степин: Да я, наверно, уже ответил на него. Если обратиться к многообразию идей, составляющих творческое наследие Эрика Григорьевича, то в современной ситуации, пожалуй, ключевой является идея изменения деятельности, ее объектной и субъектной составляющих. Стратегии таких изменений определяют спектр возможных направлений развития современной цивилизации.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ДРУЖБЕ
Центр комплексных исследований развития человека Института общего среднего образования РАО, г. Москва
Человеческая память - вещь слабая, и даты она связано или с Георгием Петровичем Щедровицким,
хранит особенно скверно, поэтому не могу точно моим другом (хотя я никогда не был участником его
сказать, когда я познакомился с Эриком Григорьеви- методологических посиделок), или с кем-то из моих
чем Юдиным. Скорее всего, наше знакомство было друзей-философов: Игорем Блаубергом или Вади-
В.П. Зинченко. Послесловие к дружбе
мом Садовским. Наверное, это было где-то во второй половине 60-х годов. Он на меня, как и на многих других, сразу же произвел сильное впечатление.
Я думал, как его охарактеризовать: избитое слово «личность» или какое-то вульгарное слово «мужик»... Я бы его охарактеризовал как мужа науки. Хотя это, может быть, чрезмерно торжественно, но мне кажется, что адекватно. Он был и красивым человеком, и очень интересным собеседником. Широкий круг его интересов расширял количество сюжетов, которые с ним можно было обсуждать. И это привлекало.
Он часто бывал в нашем доме. Его очень полюбил мой маленький сын. Вообще, когда дети тянутся к человеку, это первый признак того, что человек хороший. И в доме у нас его привечали. И жена, и даже теща, у которой, как водится, скверный характер. Как-то весь дом его полюбил.
При этой открытости он был очень сдержанным человеком, между прочим, очень информированным. Время такое: «тамиздат», «самиздат», чтение между строк, еще что-то такое. Но никогда источники информации он не раскрывал. Я не настаивал, конечно, на этом. Это такая его черта. Уже потом, после его кончины, для меня стал раскрываться круг его знакомств.
Он редко распространялся о своих тюремно-ссылочных годах. Но он решительный был человек. И как-то сказал, что «второй раз я туда не пойду. То -пором, но парочку прикончу, если за мной придут».
Я познакомился с ним еще до того, как он пришел в Институт истории естествознания и техники. Я понимал, что он юрист, философ, но какие-то точки соприкосновения личностные были, потом начались и профессиональные. Насколько я понял, освободиться Эрику от завода и перейти в научно-исследовательский институт помог Всеволод Петрович Кузьмин. Это был интересный человек, выпускник Ленинградского университета, а там тогда философы, психологи учились вместе. Кузьмин пошел по партийно-пропагандистской линии, оказался в Москве, в отделе науки ЦК КПСС. Карьеру сделал до помощника одного из секретарей ЦК, был достаточно, по тем временам, авторитетный человек в отделе науки. Так Эрик все-таки попал в научно-исследовательский институт, и тут уже затеялись эти самые системные упражнения. Насколько я знаю, Кузьмин это сделал не вполне бескорыстно, потому что он -автор книги «Системный подход в трудах Маркса», защитил по ней докторскую диссертацию в Институте системных исследований. В этой книге узнаваемы следы интеллекта Эрика и, предполагаю, следы его руки и почерка. Ну так или иначе спасибо В.П. Кузьмину, сделано было большое дело. Думаю, что и главную скрипку в этом содружестве играл Эрик. По характеру он лидер был.
Нас связывала и профессиональная сторона, потому что его интересовала проблема деятельности в контексте системного подхода, а я воспитанник такой психологической школы, которая именует себя психологической теорией деятельности и деятельностным подходом. Этот подход связан с именами Сергея Леонидовича Рубинштейна, Алексея Николаевича Леонтьева. Я знал и того и другого. И у обоих учился. И в это время я стал выходить даже не столько на теоретическую проблематику деятельности, сколько на прикладную, потому что, как говорили мои друзья, в конце 50-х - начале 60-х я сыграл в ящик. в «почтовый ящик». Я организовал первую в нашем государстве и в оборонной промышленности лабораторию инженерной психологии. Для меня и моих товарищей проблема деятельности операторов, принципов ее организации, оптимизации, проектирования была центральной проблемой. Это требовало не только психологического, но и философско-методологического мышления. И установился такого рода контакт. И когда я покончил с оборонной промышленностью, то перешел в Институт технической эстетики Комитета по науке и технике заведующим отдела эргономики. Мне помогал в то время заместитель директора этого института, эргономист из того же «инкубатора» философского факультета МГУ Мунипов Владимир Михайлович. Мы решили к трем лабораториям, которые были в моем отделе эргономики - прикладные, экспериментальные, психологические - еще добавить лабораторию методологии. И здесь решили пригласить Эрика, чтобы дать ему пространство для работы. У него уже были контакты деловые, и, скорее, он выступал в этих контактах как некоторый лидер, ментор. Подбирался свой коллектив. Многие из них были тренированы Щедровицким (это особый сюжет), но они от него уже отходили. Это Никита Алексеев, Игорь Семенов, еще ряд людей. И мы предложили Эрику организовать лабораторию в составе отдела эргономики Института технической эстетики. Он откликнулся на это. Мы «уломали» и директора института Юрия Борисовича Соловьева, дизайнера, несмотря на то, что он человек был не самого храброго десятка. Ну как брать Юдина - человека с таким прошлым! Мы успокоили директора, сказав, что у Эрика хорошие контакты с отделом науки ЦК КПСС и т.д. В общем, частично уговорили, частично слукавили, схитрили. И нам посчастливилось, правда, очень короткое время, работать с ним в тесном контакте, и он как-то преобразился. Это своя стезя и свой коллектив. К нему очень хорошо отнеслись в институте. У нас там был свой теоретический отдел, свои художники, дизайнеры. Так что это первое, за что он взялся. Эрик предлагал фантастические затеи по тем временам: «А да-
вайте мы договоримся с «Вопросами философии», чтобы целый номер журнала посвятить различным аспектам деятельности». Договорились. Там друзей много было: Геннадий Гургенидзе тогда работал, да и не только в редакции, в редколлегии были приличные люди. И подготовили номер. Там и психологи были, и А.П. Огурцов, и В.С. Швырев, сам Эрик... И это все довели до ума, поставили на редколлегию, но какие-то вещи смутили редколлегию: исключенный из партии Огурцов, сидевший Юдин. Ненадежная компания. Какой-то Институт технической эстетики, тоже что-то такое странное. Словом, они отвергли. А у нас свое издательство было, и мы выпустили этот том. У нас две серии было. Название одно - «Эргономика» либо «Труды института технической эстетики», либо «Эргономика: принципы и рекомендации», десятый том трудов вышел уже после кончины Эрика, ему посвященный. Сотрудничество оказалось коротким (я имею в виду на базе этого института), так трагически окончившееся тогда, когда открылась перспектива, новый прилив энергии. Но память о нем была долгой.
Планов у него было очень много. Он нам, так сказать, умственно отсталым психологам, популярно объяснял, как надо отстаивать свою школу, свой авторитет. Потому что время было как раз такое, когда под водительством того же самого Всеволода Петровича Кузьмина, ленинградца, его друзья и коллеги стали захватывать психологию в Москве. Они - молодцы, им удалось захватить все в Москве, все ключевые позиции в области психологии: это Академия наук, ВАК, Общество психологов, Академия педагогических наук, старый добрый Институт психологии - все было схвачено. И главной идеей был системный подход в психологии. И все они, как по команде, ссылались на труды Кузьмина по системному походу. Это такая забавная страница. В общем, все кон -чилось бессистемной эмпирией, бессистемным отходом от системного подхода. И с этой точки зрения Эрик был разумным человеком, он понимал, что система не предпосылка мысли, а ее результат. Когда ты идешь к реальности с готовым системным подходом, то ничего не получишь. И так же, как и Мамардаш-вили, ушедший тоже безвременно, сказал, что где система, там и смерть, и чуть-чуть не дожил до краха советской системы, потому что каждая система таит в себе свое собственное жало смерти. И Эрик как раз это отчетливо понимал. И когда уже сложилась ситуация, в которой административно-системный подход стал не перешибаем, то Эрик предложил: «А давайте мы сделаем психологический словарь, где покажем людям (а словарь все читают), что почем, где есть настоящая психология». Можно сказать, что мы его рекомендацию выполнили. Написали и Большой психологический словарь, и Современный психологический словарь.
Проблематику деятельности Эрик поднимал до методологического уровня. На философский уровень она была поднята без него Рубинштейном и Леонтьевым. Они иногда ее поднимали на такой уровень, что ее уже было не видно с точки зрения психологии. А с другой стороны, он как-то заземлял ее и хорошо заземлил этот цикл наук о трудовой деятельности на эргономику. И до сих пор мы в словарях даем его пять ипостасей или пять проекций этой категории деятельности, этим мы пользуемся, учим студентов. Для меня очень интересно было еще и обсуждение с ним проблем единиц анализа в науке, потому что его волновало это в биологии, психологии, и он с этой точки зрения обращался к ряду психологических течений. В бихевиоризме в качестве единицы анализа выступает связка «стимул-реакция», поведенческий акт. В ге-штальтпсихологии - «фигура-фон» и т.д.
Я возвращаюсь к проблеме единиц анализа. Следы наших разговоров на эту тему сохранились. Уже после его кончины я писал статью о единицах анализа психики. Рассматривал предысторию всего этого, такую единицу как действие. Я не буду читать по этому поводу лекцию о гетерогенности единиц анализа. Это есть в книге «Методологические проблемы психологии», которую я написал в соавторстве. Вторая часть книги как раз посвящена детальному, подробному анализу. Это первое. А второе, это та же самая деятельность. Его не удовлетворяли построения схем деятельности, структур деятельности, блоковых моделей. Таких композиций было предложено до двух десятков. В этом утрачивалось главное зерно и главная тайна деятельности. Так же, как и в концептуальных схемах ин-териоризации и экстериоризации. Так что может быть даже это и от него пошло, сейчас уже не вспомнишь. Ход интериоризации, внешней предметной деятельности и погружение ее внутрь - это, по сути дела, похороны внешней предметной деятельности вместе с ее тайной. Потому что нет предметной деятельности, в которой не было бы своего собственного внутреннего. Здесь присутствует даже комизм ситуации, что внешняя предметная деятельность со своим «иксом» погружается в другое, внутреннее, так что там внутри получается уже икс в квадрате. И при этом некоторые психологи говорят даже о тождестве внешней и внутренней деятельности, некоторые говорят о том, что та и другая имеют принципиально общее строение. Это можно выразить словами Флоренского, что одно не может быть тождественно другому, потому что акт деятельности есть прибавление нового. То есть в любом деятельностном акте имеется своя тайна творчества. И это, как мне кажется, серьезный подход к проблеме деятельности, который был у Эрика Григорьевича. Он сохраняет саму пробле-
В.А. Лекторский. Деятельностный подход: начало и перспективы
му, потому что без этого и сама проблема становится пустой и не слишком интересной. Не говоря о том, что зеркально похоронам является эксгумация. И Эрик очень наглядно говорил: для того чтобы делать заключение о сходстве, тождестве или общем строении внешнего и внутреннего, надо в одной руке держать это внешнее, в другой руке держать внутреннее, и этого мало, нужно иметь еще единицы измерения, с помощью которых мы будем проводить то или иное сравнение. А этого внутреннего мы в руках не имеем, единицы измерения не имеем. Это такое псевдо или вербальное решение проблемы. Я не могу сказать, что Юдин решил эту проблему, это проклятая проблема, но он продлил жизнь этой проблеме. И все-таки внимательный анализ его трудов подсказывает пути ее разработки.
Эрику очень не хватало педагогической работы. Он, наверное, запомнил свой опыт педагогической работы у вас в Томске. Я даже в словаре, когда писал о нем статью, то написал, что разрешить-то научную работу ему разрешили, а к педагогической работе его так и не допустили. Ну это общее было: Мамардашвили допустили к педагогической работе, а потом по команде ЦК его уволили из Москов-
УДК 82-94
ского университета. А ЦК, они же как одесситы, обожают вмешиваться в чужие дела. А я тогда, преподавая в Московском университете, пару раз уступал Эрику свои лекции. И помню, с каким интересом и на подъеме он читал и с каким интересом слушали его студенты. Это была большая аудитория, целый курс. Запомнилось его замечательное афористическое определение спорта высоких достижений. Совершенно неожиданное, но тоже в контексте деятельности: «Спорт высоких достижений - это государственная система мероприятий, направленная на деформацию организма и личности индивида». В этом, между прочим, весь Эрик, со всеми его оценками и смелостью.
Его смерть была шоком для очень многих людей. Я уже упоминал, что его очень полюбил мой сын. Эрик появился у нас в доме, когда сыну был год, а к его кончине Саше было десять с половиной лет. Известие о кончине Эрика было первым ужасным знакомством со смертью. Через день или два после похорон моя жена вдруг услышала плач сына, причем навзрыд, громкий. «Что такое?» «Мама, тебя очень долго не было, я подумал, что ты умерла».
Поступила в редакцию 31.02.2008
В.А. Лекторский
ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД: НАЧАЛО И ПЕРСПЕКТИВЫ
Институт философии РАН, г. Москва
Я в первый раз увидел Эрика Григорьевича где-то в середине 60-х годов прошлого столетия на семинаре, которым руководил Георгий Петрович Щедровицкий. Я не был учеником Г.П. Щедровиц-кого, но я, тем не менее, тогда посещал его семинары, когда меня приглашали. Иногда даже там выступал, хотя никогда не входил в круг его последователей. И однажды там выступал Эрик Григорьевич. Это было году в 65-м или в 66-м, он, по-моему, только что появился в Москве. И как я потом узнал, очень близко стал контактировать с Г. П. Щедровицким и его сторонниками и был довольно активным деятелем кружка. Я слушал доклад Эрика Григорьевича, мне казалось это интересным, но, тем не менее, я не считаю, что тогда состоялось наше настоящее знакомство.
А познакомился я с ним более близко уже несколько позже, когда Эрик Григорьевич начал работать в эти же годы в Философской энциклопедии и там играл очень важную роль.
Еще ближе я с ним сошелся, когда году в 67-м или в 68-м мы втроем, а именно Эрик Григорьевич, Вадим Николаевич Садовский и я, стали писать большое предисловие и комментарии к изданию
избранных работ Ж. Пиаже на русском языке. Тогда это было первое большое такое издание.
Дело в том, что я занимался Пиаже еще до этого. Исследования проблем познания в контексте деятельности (на эти сюжеты меня толкали и идеи Э.В. Ильенкова, и разработки наших психологов, и деятельность семинаров П.Г. Щедровицкого, о которой я уже упомянул) побудили меня заняться изучением концепции одного из крупнейших западных психологов ХХ в. Жана Пиаже. Тогда у нас Пиаже мало кто знал. Никаких его работ тогда не было в русском переводе. Я изучил французский язык в той степени, чтобы можно было понимать философские и научные тексты, и прочитал многие его работы. В результате в 1961 г. в журнале «Вопросы психологии» была опубликована наша с В.Н. Садовским статья, посвященная основным идеям «генетической эпистемологии» - оригинальной теоретико-познавательной концепции Пиаже. Насколько я знаю, это была первая статья о поздних работах Пиаже на русском языке. Работы Пиаже по разработке и «генетической эпистемологии», и его собственной логической теории - так называемой операторной логики - позволили ему связать
