CC BY
91
ЭРИК ГРИГОРЬЕВИЧ ЮДИН: ЖИЗНЬ И НАСЛЕДИЕ
УДК 82-94+303.62
ИНТЕРВЬЮ С АКАДЕМИКОМ В.С. СТЕПИНЫМ
В мае 2007 г. во время Лихачевских чтений, проходивших в Санкт-Петербурге, мне довелось поделиться планами о проведении конференции в память Э.Г. Юдина с В.С. Степиным. Эта идея была активно поддержана Вячеславом Семеновичем, он собирался приехать в Томск и выступить с докладом о значении работ Э.Г. Юдина для понимания роли культурных универсалий в формировании научных картин мира. Но чем ближе становились ноябрьские даты конференции, тем яснее было, что Вячеслав Семенович не сможет вырваться в Томск. Тогда мы приняли решение записать видеоинтервью. Участники конференции восприняли этот материал с таким интересом, что мы решили привести в журнале стенограмму беседы, состоявшейся 18 октября 2007 г.
И.В. Мелик-Гайказян: Вячеслав Семенович, как Вы познакомились с Эриком Григорьевичем Юдиным?
В.С. Степин: Первый раз я встретился с ним на одном из семинаров Г.П. Щедровицкого. Причем это было почти шапочное знакомство, я почти убежден, что он меня не запомнил. Но я уже в то время знал Эрика Григорьевича по публикациям, и особое впечатление на меня произвела в то время его совместная статья с В. А. Лефевром и Г.П. Щед-ровицким в сборнике «Семиотика и восточные языки»1. В статье обсуждалась проблема трансляции норм в культуре, в том числе норм научного дискурса, научной деятельности. В то время я занимался философией науки, жил в Минске и был мало известным в московском философском мире. Работал старшим преподавателем, а потом доцентом Белорусского политехнического института.
Философия деятельности, развиваемая в нашей стране в 60-х годах ХХ в., была для меня определенным ориентиром в подходах к решению методологических проблем науки. С Г.П. Щедровицким я в эти годы общался достаточно часто. В 1967 г.,
когда я полгода был на стажировке в МГУ, мы устраивали активные и подчас жесткие дискуссии. Эти споры и обсуждения проблем методологии науки и философии деятельности, а также посвященные данной проблематике работы Эрика Григорьевича Юдина оказали стимулирующее воздействие на мои поиски. Именно тогда у меня созрела идея
о том, что научные онтологии есть своеобразные «свертки» деятельности.
В своих реконструкциях различных фрагментов истории физики я показывал, как возникают теоретические модели и понятия, фундаментальные конструкты научной картины мира и какие операциональные схемы предполагаются неявно или явно при их создании. Эти результаты были опубликованы в книге «Практическая природа познания и методологические проблемы современной физики» (Минск, 1970; соав. Л.М. Томильчик), в статье в журнале «Вопросы философии» в 1970 г.2, а затем в разделе «К проблеме структуры и генезиса научной теории» в коллективной монографии под редакцией В.А. Лекторского «Философия, методология, наука»3.
Помню, что меня вдохновила рецензия в «Вопросах философии», написанная Эриком Григорьевичем на эту книгу. Он выделили там мою статью особо, написал о ней много хороших слов и в то же время дал следующее проблемное замечание: важно не только доказать, что вйдение объектов науки определено структурами деятельности. Есть еще вторая - субъектная составляющая деятельности. Ее тоже нужно подвергнуть такому же анализу в рамках деятельностного подхода.
В этой части рецензии Эрика Григорьевича по-существу была поставлена проблема развития научной рациональности в ее социокультурном измерении. Как сопряжены изменения предметности науки с изменениями субъектной составляющей научной деятельности? Я оценил глубину этой проблемы позднее, когда стал анализировать изменение типов
1 Лефевр В.А., Щедровицкий Г.П., Юдин Э.Г. «Естественное» и «искусственное» в семиотических системах // Семиотика и восточные языки. М., 1967.
2 Степин В.С. Проблема субъекта и объекта в опытной науке // Вопросы философии. 1970. № 1.
3 Степин В.С. К проблеме структуры и генезиса научной теории // Философия. Методология. Наука / Отв. ред. В. А. Лекторский. М., 1972.
научной рациональности. Но само это замечание и в целом рецензия Эрика Григорьевича инициировали размышления о корреляции между типами системной организации познаваемых объектов и характером субъектных коммуникаций. Возникла проблема коллективного субъекта познания как своеобразного аккумулятора системы операций деятельности, необходимых для освоения объекта.
Я с этой проблемой столкнулся, когда анализировал особенности построения неклассических физических теорий. Выяснилось, например, что познавательные операции, которые осуществлял Д. Максвелл в процессе создания классической теории электромагнитного поля, при построении квантовой электродинамики были распределены между сообществом физиков, выступавших в роли своего рода коллективного исследователя, который построил новую теорию (В. Гейзенберг, П. Дирак, Н. Бор, П. Иордан, В. Паули, Л. Ландау, Р. Пайерлс, Р. Фейнман и др.).
В связи с этим возникали вопросы: как осуществляется коммуникация, обеспечивающая продуктивность работы такого рода коллективного субъекта познания, как формируются и транслируются в культуре образцы и матрицы познавательных операций, как они меняются при системном усложнении объектов, требующих для своего освоения междисциплинарных взаимодействий?
Все эти проблемы, сама постановка которых была для меня навеяна идеями Э.Г. Юдина, сегодня становятся особо актуальными в философии и социологии науки.
Мое личное общение с Эриком Григорьевичем началось в начале семидесятых годов на Звенигородских семинарах. Это были замечательные встречи. Элитные были семинары. Их готовил Борис Семенович Грязнов. Он туда приглашал людей, известных своими результатами в области философии, методологии и истории науки. В семинарах участвовали также известные естествоиспытатели.
Там я еще раз познакомился с Эриком Григорьевичем и уже много с ним беседовал и дискутировал. Согласия мы с ним достигали достаточно быстро. Мы разделяли позиции деятельностной парадигмы и системного подхода. Но главное было взаимное уважение. С Эриком Григорьевичем всегда было приятно говорить. Он внимательно и доброжелательно слушал, быстро схватывал мысль, четко формулировал проблемы. Это были замечательные беседы. Помню, мы много гуляли в звенигородском парке и продолжали обсуждение проблем, связанных с докладами на семинаре. Эрик Григорьевич был всегда в хорошей интеллектуальной форме, хотя иногда жаловался на сердце. Останавливался, глотал какие-то таблетки. У него было больное сердце. К сожалению, через полгода после последней нашей встречи я узнал о его смерти. Она меня потрясла, я чувство-
вал какую-то большую несправедливость в том, что уходят из жизни такие умы и так рано.
И.В. Мелик-Гайказян: Правильно ли я Вас поняла, что Эриком Григорьевичем была Вам подсказана в прямом или переносном смысле идея, важная для Ваших дальнейших исследований?
В. С. Степин: Я уже сказал о том, как идеи Эрика Григорьевича стимулировали мои поиски. Но это не были прямые или косвенные подсказки, а скорее подходы, намеченные им проблемные поля, которые соответствовали запросам развивающейся философии и методологии науки.
В предисловии к своей книге «Теоретическое знание» (М., 2003) я специально отметил, что разработанная мной концепция структуры и динамики научного знания вырастала из деятельностной парадигмы, в развитии которой в 60-е - 70-е гг. выдающуюся роль сыграли Г.П. Щедровицкий и Э.Г. Юдин.
И.В. Мелик-Гайказян: В связи с этим, что сейчас, на Ваш взгляд, актуально из того, чем занимался Эрик Григорьевич?
В. С. Степин: Из его идей для меня наиболее актуальной является установка на исследование научной рациональности в ее исторической эволюции, включая изменение типов внутринаучной рефлексии и форм методологического знания. Сегодня эта идея обретает новые смыслы в связи с ситуациями перелома в цивилизационном развитии.
Есть все основания полагать, что современная цивилизация уже вошла в стадию фазового перехода, когда социальные изменения протекают в режиме с обострением и возможны качественные изменения самого типа цивилизационного развития.
В последние годы я многократно писал и высказывался на эту тему. Цивилизация, в которой мы живем, по историческим меркам возникла сравнительно недавно. Я называю ее техногенной, учитывая, что основой ее развития является ускоренный научно-технический прогресс. Часто на протяжении жизни одного поколения он приводит к радикальным переломам социальной жизни: изменяет предметную среду, в которой живет человек, социальные отношения и коммуникации, социальные институты. Динамизм этого типа цивилизационного развития разительно контрастирует с предшествующим ему традиционалистским типом, который реализовался в многообразии традиционных обществ. В них виды деятельности, ее средства и цели меняются очень медленно, воспроизводясь зачастую на протяжении столетий и даже тысячелетий.
Каждый из этих типов развития предполагает свою систему базисных ценностей, жизненных смыслов и идеалов, выраженных в понимании человека, природы, деятельности, личности, рациональности, инноваций и традиций, власти и т.п. Эти ценности и жизненные смыслы образуют фун-
дамент культуры соответствующих обществ, выступают в качестве своего рода генома, обеспечивающего их воспроизводство и развитие.
Существуют кардинальные различия в базисных ценностях цивилизаций техногенного и традиционалистского типа. О них я уже неоднократно писал в своих работах1. Отмечу только, что наличие общих базисных ценностей не отменяет того факта, что в каждом из конкретных обществ (будь то традиционалистские или техногенные) эти ценности по-разному конкретизируются, выражая специфику соответствующих культур.
Базисные ценности, составляющие геном техногенной цивилизации, определили ее ускоренное развитие, которое привело к резкому накоплению цивилизационных достижений (создание новых технологий, улучшение качества жизни и т.п.). Но уже к середине ХХ в. обозначились глобальные кризисы, угрожающие самому существованию человечества, и современное обострение этих кризисов ставит вопрос о принципиально новых стратегиях цивилизационного развития. Речь идет о третьем типе такого развития, не сводимом ни к традиционалистскому, ни к техногенному. Но такой переход должен означать изменение самих оснований социокультурного кода техногенной цивилизации, трансформацию ее базисных ценностей. И тогда возникает проблема предпосылок такой трансформации, поиска роста новых ценностей в недрах современной техногенной культуры. Анализ современных изменений научной рациональности выступает здесь ключевой проблемой, если учесть то обстоятельство, что сердцевиной техногенного развития является научно-технический прогресс и что ценность науки и технологических инноваций занимает доминирующее место в техногенной культуре.
Специфика современной научно-технологической деятельности связана с освоением особого типа системных объектов - сложных саморазвивающих-ся систем. Этот тип системных объектов характеризуется открытостью, обменом веществом, энергией и информацией с внешней средой, ему свойственны фазовые переходы от одного вида саморегуляции к другому. Саморазвивающимся системам присуща иерархия уровневой организации элементов, способность порождать в процессе развития новые уровни. Причем каждый такой новый уровень оказывает обратное воздействие на ранее сложившиеся, перестраивает их, в результате чего система обретает новую целостность. С появлением новых уровней организации система дифференцируется, в ней формируются новые, относительно самостоятельные подсистемы. Вместе с тем перестраивается
блок управления, возникают новые параметры порядка, новые типы прямых и обратных связей.
К таким системам относятся биологические объекты, рассматриваемые не только в аспекте их функционирования, но и в аспекте развития, объекты современных нано- и биотехнологий (в том числе генетической инженерии), системы современного проектирования, когда берется не только та или иная технико-технологическая система, но еще более сложный развивающийся комплекс: человек -технико-технологическая система плюс экологическая среда, плюс культурная среда, принимающая новую технологию, и весь этот комплекс рассматривается в развитии. К саморазвивающимся системам относятся современные сложные компьютерные сети, предполагающие диалог человек - компьютер, «глобальная паутина» - Интернет. Наконец, все социальные объекты, рассмотренные с учетом их исторического развития, принадлежат к типу сложных саморазвивающихся систем. К исследованию таких систем во второй половине ХХ в. вплотную подошла и физика. С одной стороны, развитие современной космологии (концепция Большого взрыва и инфляционная теория развития Вселенной) привело к идее становления различных типов физических объектов и взаимодействий. Появилось представление
о возникающих в процессе эволюции различных видах элементарных частиц и их взаимодействий как результата расщепления некоторого исходного взаимодействия и последующей его дифференциации. С другой стороны, идея эволюционных объектов активно разрабатывается в рамках термодинамики неравновесных процессов (И. Пригожин) и синергетики. Взаимовлияние этих двух направлений исследования включает в систему физического знания представления о самоорганизации и развитии.
Научно-технологическое освоение сложных са-моразвивающихся систем формирует новый тип научной рациональности, которую я обозначил как постнеклассическую.
В постнеклассической науке при исследовании саморазвивающихся систем в качестве условия получения истинного знания об объекте приходится расширять поле рефлексии над научной деятельностью. Необходимо включать в состав объясняющих положений (то есть описаний, объяснений объектов) не только указания на средства и операции деятельности (что было в неклассической науке, например в квантово-релятивистской физике), но дополнительно осуществить рефлексию над внутринаучными ценностями. Их оказывается недостаточно для научного и технологического освоения сложных развивающихся систем. Человеческая деятельность с таки-
1 См., напр.: Степин В.С. Теоретическое знание. М., 2003. С. 18-29; Степин В.С. Философия и эпоха цивилизационных перемен // Вопросы философии. 2006. № 2.
ми системами необратимо их изменяет. Действия инкорпорируются в систему, становятся ее частью. Прогнозирование таких систем предполагает выявление сценариев их развития, фиксацию среди их множества таких сценариев, в которых возникает зона риска и угроза катастрофических последствий для человека. Учитывая наличие таких зон, научные программы и технологические проекты проходят через социально-этическую экспертизу. Сам процесс такой экспертизы сопоставляет принципы внутрина-учного этоса (ищи истину и наращивай рост истинного знания) с вненаучными гуманистическими ценностями. Таким образом, постнеклассическая рациональность включает наряду с рефлексией над средствами и операциями деятельности еще и рефлексию над субъектом и ценностными основаниями научно-технологической деятельности.
Становление постнеклассической рациональности потенциально содержит в себе новые стратегии научно-технического развития. И в этом плане ее можно интерпретировать как одну из точек роста новых ценностей будущего цивилизационного развития.
В стратегиях деятельности со сложными, человекоразмерными системами возникает новый тип интеграции истины и нравственности, целерационального и ценностнорационального действия.
Практика социально-этических экспертиз научных программ и технологических проектов видоизменяет прежние представления о связи истинности и нравственности.
В западной культурной традиции долгое время доминировал идеал истинного знания как самоценности, который не нуждался в дополнительных этических обоснованиях. Более того, рациональное обоснование полагалось основой этики. Когда Сократа спрашивали, как жить добродетельно, он отвечал, что сначала надо понять, что такое добродетель. Иначе говоря, истинное знание о добродетели задает ориентиры нравственного поведения.
Принципиально иной подход характерен для восточной культурной традиции. Там истина не отделялась от нравственности, и нравственное совершенствование полагалось условием и основанием
УДК 82-94
В.П. З
для постижения истины. Один и тот же иероглиф «дао» обозначал в древнекитайской культуре закон, истину и нравственный жизненный путь. Когда ученики Конфуция спрашивали у него, как понимать «дао», то он каждому давал разные ответы, поскольку каждый из его учеников прошел разный путь нравственного совершенствования.
Новый тип рациональности, который сегодня утверждается в науке и технологической деятельности со сложными развивающимися, человекоразмерными системами, резонирует с древневосточными представлениями о связи истины и нравственности. Это, конечно, не значит, что тем самым принижается ценность рациональности, которая всегда имела приоритетный статус в западной культуре. Тип научной рациональности сегодня изменяется, но сама рациональность остается необходимой для понимания и диалога различных культур, который невозможен вне рефлексивного отношения к их базисным ценностям.
Таким образом, на переднем крае научно-технологического развития, в связи с освоением сложных саморазвивающихся систем, возникают точки роста новых ценностей и мировоззренческих ориентаций, которые открывают новые перспективы для диалога культур. А этот диалог, как сегодня считают многие, необходим для выработки новых стратегий жизнедеятельности глобализирующегося человечества, для выхода из глобальных кризисов, порожденных современной техногенной цивилизацией.
И.В. Мелик-Гайказян: Вячеслав Семенович, последний вопрос. Я задаю его всем, с кем беседовала о судьбе Эрика Григорьевича и о судьбе его идей. Этот вопрос звучит так: о чем самом важном нужно было бы спросить в связи с жизнью и наследием Эрика Григорьевича?
В.С. Степин: Да я, наверно, уже ответил на него. Если обратиться к многообразию идей, составляющих творческое наследие Эрика Григорьевича, то в современной ситуации, пожалуй, ключевой является идея изменения деятельности, ее объектной и субъектной составляющих. Стратегии таких изменений определяют спектр возможных направлений развития современной цивилизации.
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ДРУЖБЕ
Центр комплексных исследований развития человека Института общего среднего образования РАО, г. Москва
Человеческая память - вещь слабая, и даты она связано или с Георгием Петровичем Щедровицким,
хранит особенно скверно, поэтому не могу точно моим другом (хотя я никогда не был участником его
сказать, когда я познакомился с Эриком Григорьеви- методологических посиделок), или с кем-то из моих
чем Юдиным. Скорее всего, наше знакомство было друзей-философов: Игорем Блаубергом или Вади-
