CC BY
48
УДК 82-94
В.М. Мунипов
ГРАЖДАНИН И ФИЛОСОФ ДУХОВНОЙ СВОБОДЫ
Московский государственный институт радиотехники, электроники и автоматики
Для того чтобы ответить на вопрос, как я познакомился с Э.Г Юдиным, необходимо вспомнить об уникальном проектном и научном институте, где я в то время работал. Сегодня уже многие не знают, что существовал такой институт. Не представляя его хотя бы в общих чертах, трудно будет понять события, которые последуют за моим знакомством с Э.Г. Юдиным. В 1962 г. правительство приняло решение об организации Всесоюзного научно-исследовательского института технической эстетики (ВНИИТЭ), одним из создателей которого неожиданно стал и я. Институт развил проектную практику и научные исследования, которые во всем мире называют более адекватными терминами «дизайн» и «эргономика». С этими дисциплинами в нашу духовную жизнь возвращалась целая художественная эпоха русского авангарда, в центре которой находились Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС). В 60-е годы, когда дизайн и эргономика в нашей стране переживали второе рождение, они в определенной мере восприняли общественный пафос авангардного искусства, состоявшего в преодолении сложившихся шаблонов, в поисках нового, в идее непрерывного изобретательства, в гуманистической устремленности. Будучи далекими от совершенства, дизайн и эргономика в то время, несомненно, заявили о себе как о явлениях культуры.
ВНИИТЭ собрал в своих стенах целое созвездие талантливых ученых, проектировщиков, инженеров, технологов, философов, методологов, деятелей культуры, которых привлекала новизна и междисциплинарность решаемых институтом проблем. Самое главное: ВНИИТЭ - это постоянно расширяющийся эксперимент. В нем работали: одни из зачинателей дизайна в автомобильной промышленности в СССР В. Ростков и Ю.А. Долматовский; историк дизайна С.О. Хан-Магомедов; архитекторы А.В. Иконников, В. Рябушин; философы и методологи Н.Г. Алексеев, О.И. Генисаретский, К.М. Кантор, Г.П. Щедровицкий; методологически ориентированный архитектор В.Л. Глазычев; психологи В.П. Зинченко, Д.А. Ошанин; социологи А.Б. Гофман, А.Г. Левинсон; деятели культуры
А.С. Козлов, Л.Б. Переверзев и другие. Легче перечислить профессии, ученые и специалисты которых не работали в институте, чем назвать всех, кто нашел свое призвание в нем. Притягателен инсти-
тут был и тем, что представлял одну из немногих отдушин, где еще не проявилась эффективность идеологии, определявшаяся М.К. Мамардашвили следующим образом: «Есть закон инакомыслия, по которому всякая идеология стремится в своем систематическом развитии к такой точке, где эффективность измеряется не тем, насколько верят в идеологию люди и сколь много таких людей, а тем, чего она не дает подумать или сказать».
Создателем и директором ВНИИТЭ стал Ю.Б. Соловьев. В мировой практике не было организаций подобного типа. Поэтому определение тематической направленности и структуры ВНИИТЭ представляло достаточно сложную в теоретическом плане задачу. У Пикассо однажды спросили, что в искусстве важнее - «что» или «как». Он ответил: не «что» и не «как», а «кто». Сложность задачи, стоявшей перед Ю.Б. Соловьевым, можно представить по одному факту из истории создания А. Печ-чеи и А. Кингом известного Римского клуба. Во второй половине 60-х годов прошлого века они для обсуждения идеи этой организации собрали в Риме небольшую группу естественников, социологов, экономистов и специалистов в области планирования. Но столкнулись с полным непониманием, так как ученые крайне специализированной науки, даже работавшие в одной области, не могли найти общего языка для обсуждения поставленной проблемы. Ю.Б. Соловьев, несомненно, - «кто» в дизайне. Это во многом предопределило интегрированное формирование многодисциплинарного института и успешное развитие дизайна и эргономики в нашей стране, в которой отсутствовали экономические, социальные да и многие другие стимулы и условия их развития. Ю.Б. Соловьев не был ученым, глубоко изучавшим те или иные дисциплины, он по призванию - дизайнер-практик, обладавший одновременно способностью к широким обобщениям и нетрадиционному видению роли дизайна и эргономики в социально-экономических процессах, то есть с государственных, общественных, но не узкоспециализированных позиций. Первые его дизайнерские разработки относятся к 40-м - 50-м годам прошлого века. Естественно, указанных результатов Ю.Б. Соловьев и ВНИИТЭ не могли бы достигнуть без поддержки Государственного комитета по науке и технике (ГКНТ) и, прежде всего, заместителя председателя этого комитета Д.М. Гви-
шиани, которому непосредственно подчинялся институт. Будучи талантливым социологом и философом, одним из первых начавшим изучение зарубежной теории и практики управления, Д.М. Гвишиани создал Международный институт прикладного системного анализа, а затем и Институт системного анализа АН СССР, которые были научными образованиями принципиально новой формации. Поддерживая многие новые научные направления, Д.М. Гвишиани делал все возможное для развития дизайна и эргономики в стране.
Кстати говоря, Ю.Б. Соловьев был приглашен в ГКНТ на должность главного специалиста в области дизайна «отдела изучения зарубежной науки и техники», который во второй половине 50-х годов прошлого века возглавлял Д.М. Гвишиани. В этом отделе Ю.Б. Соловьев провел всю подготовительную работу по созданию ВНИИТЭ. Ему удалось ознакомиться с деятельностью ведущих центров в области дизайна ряда зарубежных стран, установить деловые контакты с выдающимися дизайнерами.
Кроме уже названных отличительных черт ВНИИТЭ, следует указать еще на одну, чтобы после затянувшегося вступления перейти непосредственно к ответу на вопрос, как я познакомился с Э.Г Юдиным. При ВНИИТЭ образовывались неформальные объединения ученых и специалистов самого разного профиля с привлечением представителей других научно-исследовательских институтов и организаций. Проводилось много конференций и семинаров, некоторые должны были представлять интерес для Э.Г Юдина. Но он ни в одном из таких мероприятий не принимал участие. Тогда это казалось странным, так как в отделе теории работал Г. П. Щедровицкий, а в отделе эргономики - Н.Г. Алексеев, с которыми он в 1963— 1967 гг. опубликовал ряд статей и которые, наверняка, ему рассказывали о научных дискуссиях, проходивших на грани идеологически дозволенного, во ВНИИТЭ. Сегодня ясно, что досрочно освобожденный из тюремного заключения, но не реабилитированный Э.Г. Юдин не мог посещать семинары, среди участников которых было много вольнодумцев по идеологическим меркам того времени.
Увидел впервые и познакомился я с Э.Г. Юдиным случайно. Кто-то, если мне не изменяет память, им был Н.Г. Алексеев, пригласил меня на семинар в Институт истории естествознания и техники. Опоздав, я ориентировался по ходу семинара, сидя на последнем стуле в конце комнаты. Я не всех знал из выступавших лично, а спрашивать было неудобно, так как все сидели впереди. Мое внимание сразу привлек ведущий, до конца семинара он держал меня в напряжении, и одновременно создавалось ощущение уверенности в преодо-
лении трудностей понимания. Он по-новому ставил известные проблемы и открывал новые горизонты видения обсуждаемой темы, интеллигентно и с юмором осаживал пустословие и банальные мысли. Самое главное, он весь был погружен в диалог и общение с участниками семинара и тем самым воодушевлял и побуждал их на творческий отклик. Возникали интересные дискуссии. При всей убежденности в своих суждениях ведущий был предельно чуток к критическим замечаниям. Одни аргументированно отвергал, о других говорил, что стоит подумать, а отдельные предложения принимал сразу. Выступал он по ходу семинара только тогда, когда его участие было необходимо, тем самым направляя обсуждение в нужное русло. Выступления ведущего и его заключительное слово поразили меня энциклопедичностью знаний. Причем восхищение вызвало не просто обладание обширными знаниями, а именно его особая энцик-лопедичность. Тогда я в полной мере не осознавал природу этого феномена, хотя наблюдал его и у Э.В. Ильенкова, М.К. Мамардашвили, Г.П. Щедро-вицкого. Позже, когда я обратился к изучению философии И. Канта, понял глубокий смысл этой эн-циклопедичности. И. Кант говорил, что просвещение не есть знание, просвещение есть принцип «только я сам»; мыслить самому - вот принцип просвещения. Это только установка, а не система знаний. Просвещать означает самому мыслить и ставить на место всего другого, на место всех других возможностей, всех других возможных опытов свой опыт. Если ты нашел себе место в том, о чем говорится, что проживается, то ты просветился. Такое просвещение могли практиковать в СССР лишь отдельные люди, и таких было мало. И среди них, конечно, Э.Г. Юдин.
Находясь в интеллектуальном и эмоциональном возбуждении от всего услышанного и увиденного, я решил спросить впереди сидящего: «Кто вел семинар?». Участник семинара посмотрел на меня с удивлением и подозрением и буркнул: «Юдин». Так я впервые увидел философа и методолога, неформального лидера системных исследований, статьи и книги которого я читал.
Возникает вопрос, что же было потом? Ко мне подошел И. Блауберг, один из основателей системных исследований в СССР, и пригласил перейти в соседнюю комнату. «Там, - сказал И. Блауберг, -состоится продолжение семинара в узком составе». Так случилось, что я оказался сидящим рядом с Э.Г. Юдиным за небольшим столом, на котором стояла бутылка водки, тарелки с селедкой и горячей картошкой. Поначалу я робел, сидя рядом с основателем ряда методологических и системных направлений исследований. Он же вел себя естественно и так был открыт для общения, что вскоре
мне показалось, будто мы знаем друг друга давно. Он спросил мнение о семинаре, и я в очередном тосте сказал все, что думал. Затем Э.Г Юдин поинтересовался, как идут дела во ВНИИТЭ. Я начал рассказывать про теоретические и методологические исследования, но наша беседа прервалась тостами и обсуждением разных тем, душой которого опять же был Э.Г. Юдин. Поэтому мы договорились побеседовать об институте специально, хотя я почувствовал, что он уже многое знает о нашем институте. За столом много шутили, рассказывали анекдоты, остроумно касались закрученных ходов и «извивов» мысли участников семинара. Царили веселье и радость общения. Я задал Э.Г. Юдину шутливый вопрос, уверенный в таком же ответе: «Эрик Григорьевич, не хотели ли вы перейти на работу во ВНИИТЭ, где умеют работать творчески и истово как и на этом семинаре и так же веселятся и отдыхают?». Каково же мое удивление, когда Э.Г. Юдин вполне серьезно ответил: «Давай обсудим этот вопрос». Я не поверил своим ушам. Мы были навеселе, но не пьяны. Кстати сказать, впоследствии я ни разу не замечал неумеренного употребления спиртных напитков Э.Г. Юдиным. Ответ Э.Г. Юдина остался для меня загадкой, над которой я думал все время, возвращаясь домой, а потом долго не мог заснуть. В голове вертелись примитивные схемы: «Зачем признанному философу и методологу, неформальному лидеру разработки системного и деятельностного подходов нужен институт, проектирующий промышленные изделия и предметный мир?» Заснул я с мыслью, что завтра все прояснится - мы оба пошутили.
На следующий день я только вошел в рабочий кабинет, зазвонил телефон. В трубке раздался голос Э.Г. Юдина: «Ну как, не передумал?» Я ответил, что нет, но добавил, что я не директор, но готов с ним переговорить и сделать все, чтобы он работал у нас. Эрик Григорьевич попросил не ходить пока к директору, а выбрать время: полтора-два часа, чтобы серьезно все обсудить. «В любое время», - ответил я. И мы встретились на следующий день.
Эрик Григорьевич начал рассказывать далеко не простую свою биографию и лишь затем, чтобы я обязательно ознакомил с ней директора. Директор должен все обдумать, взвесить и после этого принять решение - готов взять он его на работу или нет. В случае отрицательного решения, подчеркнул Э.Г. Юдин, наши отношения останутся хорошими. Важно, чтобы мне честно и открыто сказали, добавил он. Я тогда не все понимал, о чем намеками говорил Э.Г. Юдин: я ведь знал его только по философским и научным работам.
Слушая Э.Г. Юдина, я второй раз в жизни пережил потрясение. Первый раз, когда ночью позвонили в квартиру, где мы жили с родителями, и мама
открыла дверь, а я увидел трех человек - двух в форме и одного в штатском, - человек в штатском угрожающе спросил: «Здесь живет Мунипов?» В это время вышел отец в нижнем белье и ответил: «Да, я - Мунипов, я здесь проживаю». «Одевайтесь, вы арестованы». И предъявил ордер на арест. Отец быстро оделся, мама же хотела собрать какие-то вещи. Но повелительно прозвучало: «Не надо». И отца увели. Но обыска не было. Всю оставшуюся ночь мы не смыкали глаз, а только плакали. Все последующие дни мама ходила к начальникам отца, хотела выяснить, за что арестовали мужа. Никто ничего не знал или просто не хотели говорить. Отец в то время работал на строительстве метрополитена, тогда линию прокладывали под рекой Москвой. Мать пошла к рабочим, которые хорошо относились к отцу, они-то и сказали, что неожиданно залило водой туннель. Поэтому сейчас многих арестовывают, считая данный факт вредительством. Отца в конце концов выпустили.
Невозможно сравнивать жизненные потрясения, но во время рассказа Э.Г. Юдина меня охватило чувство ужаса. Не верилось, что такое происходило после смерти И.В. Сталина, ХХ съезда КПСС и доклада на нем Н.С.Хрущева.
Начиналась биография Э.Г Юдина как и у многих из нас. В школе и институте он был активным комсомольцем. Студент Московского юридического института, Э.Г. Юдин в 1950 г. стал членом КПСС. Затем проявились его организаторские способности. В 1951 г. он, поступив в аспирантуру Московского педагогического института им. Потемкина, был избран секретарем комсомольской организации факультета, затем института, стал членом пленумов районного и городского комитетов ВЛКСМ, работал заведующим отделом студенческой молодежи Московского городского комитета ВЛКСМ. При всех успехах на организационном поприще он в какой-то момент осознал: все это не может стать смыслом его жизни. Понимая, что его не отпустят уже с этой работы, он принял решение поступить в аспирантуру, а после защиты диссертации получить направление на работу в области философии, интерес и любовь к которой возникли и не покидали его даже в тяжкие годы испытаний. Все складывалось, как он замышлял. В 1955 г. защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата философских наук, был в начале 1956 г. направлен в г. Томск для работы старшим преподавателем кафедры марксизма-ленинизма педагогического института. Работа ему нравилась, студенты, как я мог заключить, в нем души не чаяли, с преподавателями, в большинстве своем старше его по возрасту, складывались деловые отношения, а с отдельными перерастали в дружеские.
Студентов подкупало, что Э.Г Юдин побуждал их думать, анализировать, рассуждать. Однако уже в первые недели его работы эти особенности преподавательской деятельности вызвали настороженность, а потом и негативную оценку работников Томского горкома КПСС. Секретарь горкома по пропаганде обвинила Э.Г. Юдина, во-первых, в том, что он разлагает студентов - ведь по ходу лекции о сущности религии он рассказал буквально в нескольких словах миф о Христе, во-вторых, упоминание им о таком факте, имевшем место в годы войны, как определенное оживление религиозных пережитков под влиянием военных трудностей, секретарь назвала «отсебятиной». На основании такого рода замечаний его преподавательская деятельность подверглась резкой критике в постановлении бюро горкома партии о работе кафедры марксизма-ленинизма педагогического института. Данное решение имело последствия - преподавательская деятельность Э.Г. Юдина систематически, буквально каждую неделю, проверялась работниками кафедры и администрацией института, представителями Томского горкома. Отзывы каждый раз давались положительные. К таким оценкам присоединялся и секретарь горкома партии по пропаганде. И, тем не менее, не оставляет мысль, что нет профессии более не свободной, чем философия в СССР.
В 1956 г. осенью начались события в Венгрии. По сообщениям нашей печати, сначала трудно было оценить суть данных событий и дать ответы студентам. Когда же Э.Г. Юдин понял, что произошло на самом деле, он выступил против ввода советских войск в Венгрию, расценивая данный факт как подавление народного протеста против насаждения в этой стране советских порядков. Свою позицию он не скрывал, говорил об этом с преподавателями института. Честно, откровенно высказывал свои мысли на закрытом партийном собрании института. Находясь под сильным впечатлением от ХХ съезда КПСС, развеявшего культ личности И.В. Сталина, Э.Г. Юдин считал, что каждый должен делать все от него зависящее, чтобы страна обновилась и пошла по нормальному пути развития, где не будет места лжи и насилию.
Кульминация событий наступила в конце 1956 г. -произошло это на отчетно-выборном собрании партийной организации Томского педагогического института, где, по рассказу Э.Г. Юдина, он выступил с критикой работы партийного бюро, а также внес предложения по совершенствованию государственной и партийной жизни страны, в частности, предложил, чтобы вышестоящие партийные органы - райкомы, горкомы - систематически информировали о своей работе первичные партийные организации. Присутствующий на собрании пер-
вый секретарь горкома КПСС, выступающий, как тогда было принято, последним, в самой резкой форме прореагировал на высказывания Э.Г. Юдина, обвинив его в извращении марксизма-ленинизма в преподавании, а коснувшись выступления Э.Г Юдина на собрании, назвал его «фарисеем». После речи главы горкома партии прения не прекратились. Эрик Григорьевич настоял, чтобы ему дали слово, и партийное собрание поддержало его. Э. Г. Юдин разбил вдребезги обвинения в его адрес, и собравшимся стало ясно, что первый секретарь горкома партии не разбирается в элементарных вопросах марксизма-ленинизма. Э.Г. Юдин изучал марксизм не по краткому курсу истории ВКП(б), а по первоисточникам: «Капиталу»
К. Маркса, работам классиков немецкой философии и другим материалам. После этого началось выдвижение кандидатур для выбора в партийное бюро института. Первой кандидатурой назвали Э.Г. Юдина, который настойчиво просил самоотвод, и в этом его энергично поддерживали первый секретарь горкома и ректор института. Но партийное собрание избрало Э.Г. Юдина членом партийного бюро института. На первом заседании избранного партийного бюро, которое проводилось под председательством первого секретаря горкома КПСС, члены партбюро выдвинули кандидатуру Э.Г Юдина на пост секретаря партийного бюро института. Но ему удалось добиться самоотвода.
После собрания Э.Г. Юдин обнаружил, что находится под негласным надзором как на работе, так и дома: он почувствовал то, что на юридическом жаргоне называется «наружкой». Э.Г. Юдин узнавал, что о его «антипартийном» поведении говорится на различных совещаниях в районе и городе.
В середине декабря 1956 г. по предложению горкома партии на общепартийном собрании института был поставлен вопрос об исключении Э.Г. Юдина из рядов КПСС за антипартийные выступления. Из 34 членов партии за строгое партийное взыскание голосовало 27 человек, а семь членов партии - за исключение. Лишь после вмешательства высшей партийной инстанции на втором партийном собрании института Э.Г. Юдина исключили из партии и уволили с работы. Партийное собрание института, однако, просило оставить Э.Г Юдина в прежней должности в институте. С такой же просьбой в горком партии обратились студенты института (свыше 150 человек), у которых Э.Г. Юдин преподавал. Однако бюро горкома не выслушало объяснения Э.Г. Юдина, а обвинило его в троцкизме, что якобы способствовало разложению первичной партийной организации института и что он спровоцировал студентов к письменному обращению в вышестоящую партийную
структуру. Решение партийного собрания института об исключении из рядов КПСС Э.Г. Юдина и решение об увольнении его с работы были одобрены горкомом партии.
Накануне нового 1957 г. Э.Г. Юдин хотел ехать в Москву и обратиться с жалобой в комиссию партийного контроля при ЦК КПСС. На вокзале же работник Томского областного комитета КПСС попросил его отложить поездку в Москву и остаться в Томске для обсуждения его дела на бюро обкома КПСС, причем обещал объективное рассмотрение данного вопроса. На бюро обкома Э.Г. Юдин не успел ничего сказать, его сразу же прервал резкий вопрос первого секретаря обкома партии: «А за что вы так ненавидите партию и Советскую власть?» Решение обкома партии подтвердило исключение Э.Г. Юдина из рядов КПСС. Уже на следующий день Э.Г. Юдин направился поездом в Москву, но через три станции от Томска в вагоне появились люди в штатском, арестовали его, переправили его снова в Томск и заключили в тюрьму на два месяца с содержанием в одиночной камере. Его без перерыва по 12 часов в сутки ночью допрашивали. Э.Г. Юдин стойко отводил все обвинения, но под конец на одном допросе ему намекнули, что его родственники могут пострадать, если он не признает своей вины. Угрозы подействовали на Юдина, он вынужден был признать себя виновным. Позже следователи, нащупав уязвимое место у Э.Г. Юдина - безграничную его любовь к родителям, жене, недавно родившейся дочке, которую он даже еще не видел, - стали в открытую угрожать близким ему людям. Ему пришлось написать «собственноручные показания», где он объявил себя сознательным врагом партии и государства, начав вредительскую деятельность чуть ли не с детских лет. На суде он понял ошибку и пытался показать, под каким давлением он написал указанную бумагу, но никто уже не хотел слушать его объяснения. Его приговорили к лишению свободы на 10 лет по статье 58-10. Э.Г. Юдин подробно рассказал о лагерной своей жизни. О ней писали уже многие, бывшие в тех местах. Будучи открытым и добрым человеком, Э. Г. Юдин снискал уважение среди заключенных, кроме того, у него было юридическое образование, что позволяло ему выполнять просьбы заключенных о написании жалоб, апелляций, заполнении различных документов.
Надо отметить, что отец, мать, жена, братья дружно боролись, чтобы вызволить любимого родственника из заключения. Его освободили через три года, но без реабилитации. Только в 1989 г. постановлением Пленума Верховного Суда СССР дело в отношении Э. Г. Юдина было прекращено за отсутствием состава преступления (посмертно). В Москву Э.Г. Юдин вернулся в 1960 г. Начались
трудности с пропиской в Москве и устройством на работу. Первая его должность на заводе резинотехнических изделий - рабочий-прессовщик. Возникло повышенное любопытство среди рабочих. Все хотели увидеть «профессора-рабочего».
После такого пересказа биографии Э.Г. Юдина мы сидели несколько минут в абсолютной тишине перед тем, как перейти к обсуждению его оформления на новую работу во ВНИИТЭ. Можно понять Э.Г. Юдина - он хотел все рассказать о себе, в том числе и директору ВНИИТЭ Ю.Б. Соловьеву, так как не хотел пережить очередную неприятную и унизительную ситуацию, каковые у него случались при каждой попытке устроиться на работу по своей специальности. Я обещал ему, что мы не предпримем никаких реальных шагов по переводу его в наш институт, пока не убедимся в отсутствии любых реальных препятствий при оформлении на работу, чтобы избежать очередной психологической травмы.
Выслушав мой рассказ-биографию Э.Г. Юдина, директор ВНИИТЭ Ю.Б. Соловьев решил: «Такой методолог и ученый нам нужен. Каковы ваши конкретные предложения, где и как этого специалиста лучше использовать в нашем институте». Мне пришлось отвечать на ряд вопросов, после которых последовала фраза директора: «Пусть Э.Г. Юдин принесет документы в отдел кадров». Я возразил директору, так как проблема не в том, как наиболее полно использовать методологический и научный потенциал Э.Г. Юдина, а в тех преградах, которые, наверняка, возникнут по линии отдела кадров при его оформлении на работу в институт. Я просил его именно эту сторону приема на работу Э. Г. Юдина продумать тщательно и всесторонне и отказался сообщить Э.Г. Юдину о необходимости подачи документов в отдел кадров. На следующий день утром директор спрашивает: «Почему Э.Г. Юдин не подал документы?» Пришлось в обидных словах для директора еще раз объяснить, что его моментальное и легковесное решение в конечном итоге приведет к тому, что отдел кадров не согласится принять на работу человека с такой биографией. В результате Э.Г. Юдин в очередной раз попадет в унизительную ситуацию, а мы окажемся в дураках. Я не смогу смотреть в глаза Э.Г. Юдину и вынужден буду уволиться из института. После этого директор сказал: «Во-первых, за кадровую политику в институте отвечаю я, во-вторых, мы примем Э.Г. Юдина на должность старшего научного сотрудника. В этом случае я не должен никого спрашивать и никому докладывать. В-третьих, пусть завтра Э.Г. Юдин подает документы в отдел кадров».
Мы еще раз обсудили с Э.Г. Юдиным сложившуюся ситуацию. И Эрик Григорьевич решил при-
нести документы. Мне запомнилось его замечание: «Меня впервые принимают на работу, не обсуждая мою биографию, а проявляют интерес к моим деловым качествам».
Через несколько дней меня вызывает директор и по селектору начинает разговор с начальником отдела кадров по поводу зачисления в штат Э.Г. Юдина. В отделе кадров отказываются оформлять документы Э. Г. Юдина, поскольку они свидетельствуют о том, что его ни в коем случае нельзя принимать на работу в институт. Я был в шоке, ведь Юдин уже начал увольняться с прежнего места работы, и тут Ю.Б. Соловьев вызывает начальника отдела кадров и на заявлении Э.Г. Юдина о приеме его на работу в наш институт пишет резолюцию: «В приказ». Дальше я не буду подробно описывать весь процесс оформления Э.Г. Юдина на работу. Мы решили выждать несколько дней. И вдруг через неделю меня вызывает директор и рассказывает, что его пригласили в Управление кадров ГКНТ и приказали отменить решение о зачислении Э.Г. Юдина в наш институт. В противном случае ГКНТ подготовит приказ о его несоответствии должности директора НИИ. Ю.Б. Соловьев признался, что больше он ничего не может сделать. Юрий Борисович просил сообщить об этом Юдину и, если необходимо, принять его лично. Два дня я не выходил на работу, а дома не отвечал на телефонные звонки. На третий день, встретившись с Юдиным, я не мог смотреть ему в глаза, а Эрик пытался меня как-то ободрить.
Выйдя на работу, я должен был прочитать и подписать в печать очередной номер трудов ВНИ-ИТЭ «Техническая эстетика». Меня насторожила чрезмерная идеологическая вольность авторов сборника. Памятны были попытки идеологического разгрома кибернетики и социологии. Меня больше всего в этой связи волновала судьба институтской типографии, оборудованной импортной техникой. Издания, включая книги, выходили на высоком полиграфическом уровне и были многочисленными и разнообразными по форме. Я боялся, что институт лишится такой типографии, причем подобной в советских НИИ не было. Я отказался подписывать сборник в печать (директор в то время был в краткосрочной зарубежной командировке) и заявил, что данное печатное издание должен подписать директор. Надвигался большой скандал: сборник стоял в плане института, а его невыход означал невыполнение плана, утвержденного ГКНТ, и, следовательно, трудовой коллектив института лишался премии. Ко мне чередом шли делегации сотрудников, меня называли даже трусом, перестраховщиком, у меня и так было тошно на душе, а здесь еще этот скандал с очередным изданием трудов института. Наконец приехал директор и начал
меня отчитывать, а я спокойно отвечаю: «Не буду подписывать, почитайте сами и решайте. Тем более труды не по эргономике, а по технической эстетике». Вечером того же дня я отдал директору сигнальный экземпляр, а на следующее утро он меня вызывает и говорит: «Ты - перестраховщик, ничего страшного там нет». Я отвечаю: «Раз так -подписывайте и проблем не будет, и план мы выполним». А директор в ответ: «Нет, давай подумаем, кому дать этот сборник на рецензию, чтобы у нас было дополнительное основание не издавать этот сборник». Обсуждали и отбирали многих, а директор всех отвергал: «Все они друг друга знают и некоторые дружат, поэтому мы получим рецензию, в которой будут слова: «Талантливо!», «Новый взгляд» и т.д. Мы потеряем время и не добьемся результатов, о которых мы с тобой сейчас говорили».
И тут меня осенило - дать этот сборник на рецензию Э.Г. Юдину. Директор согласился с моей идеей. Ю.Б. Соловьев связался с ним по телефону и попросил его выполнить эту работу, подчеркивая, что это его личная просьба. Эрик Григорьевич попросил на написание рецензии неделю, директор же предложил сделать работу в два дня, но Эрик Григорьевич был непреклонен и стоял на своем. Через 6 дней звонит мне Э.Г. Юдин и просит отсрочить выполнение работы еще на три дня, поскольку задача оказалась весьма трудной. Ю.Б. Соловьев не согласился с таким предложением и готов вообще был отказаться от рецензии, поскольку ему на неделю перенесли срок выполнение плана. Через 10 дней со дня нашего первого разговора директор раздраженно интересуется: «А где же ваш хваленый Юдин?» Я - в ответ: «Он выехал». Прошел час, а Эрика все нет. Я в смятении, а директор уже в пальто говорит, что у него назначен серьезный разговор в ГКНТ. Я буквально уговариваю подождать еще 15 минут, выхожу из его кабинета, со страхом думаю, что делать; поднимаю голову, и по лестнице поднимается Э.Г. Юдин с испариной на лбу. Он, бедняга, заблудился, как многие наши посетители, ведь нас трудно было найти в связи с неопределенностью адреса. Мы с Э.Г. Юдиным идем на встречу к директору, при этом Эрик Григорьевич уже начинает анализировать сборник. Первые слова его таковы: «Трудно мне рецензировать работу, где большинство авторов мои друзья, а я должен достаточно жестко провести анализ содержания их работ. Мои друзья решили, что им позволено во ВНИИТЭ публиковать то, что недопустимо ни в каких других изданиях, они просто стали хулиганить, не заботясь об интересах института, не думая о директоре и этим ставя под удар вашу прекрасную современную типографию». Мы зашли в кабинет директора, и Э.Г. Юдин целый час вскрывал изъяны содержания сборника, обращая особое
внимание на совершенно ненужные по логике изложения материала идеологические шалости авторов. Скажу откровенно, таких рецензий я никогда не слышал и не читал. Жалею, что не записал речь Эрика Григорьевича на магнитофон. Директора поразили глубокий философский и методологический анализ и особенно блестящий марксистский подход к материалам сборника. Интерпретация марксистского подхода в устах Э. Г. Юдина контрастировала с догматическим марксизмом-ленинизмом, насаждавшимся в СССР. Поблагодарив Э.Г. Юдина, директор заметил, что он сгущает краски. На это Эрик Григорьевич моментально отреагировал, попросив у директора большой конверт. Директор не понял, и я - тоже, а он пояснил: «Я сейчас напишу краткую сопроводительную записку на имя первого секретаря Московского городского комитета КПСС товарища Гришина и подпишусь «Доброжелатель», вложу сборник в этот конверт и пошлю по адресату. А вы, Юрий Борисович, на следующей неделе уже не будете директором, зато будете знать, кто сгущает краски и кто легковесно относится к случившемуся». Далее Э.Г. Юдин продолжил: «Вы, Юрий Борисович, не методолог и не философ, и я уверен, что кто-то подсказал, что не следует издавать сборник в таком виде. Я рекомендую вам поднять этого человека на руки и нести его через всю Москву и благодарить». Юрий Борисович многозначительно посмотрел на меня, а я пожал плечами, что ничего не знаю, поскольку мы встретились с Эриком Григорьевичем на лестнице на глазах директора. Ю.Б. Соловьев взял текст рецензии и тут же вызвал начальника отдела кадров, попросив его принести документы Э.Г. Юдина. Директор снова подписал заявление Э.Г. Юдина о приеме его на работу во ВНИИТЭ. На что кадровик института грустно заметил: «Мне надо увольняться». Когда Юдин вышел, я сказал Юрию Борисовичу: «И вам надо подавать заявление, так как отдел кадров ГКНТ завтра подготовит приказ о вашем увольнении». Директор ответил: «Это просто мое дело». Я думаю, что Ю.Б. Соловьев передал рецензию, выделив марксистский анализ сборника, Д. М. Гвишиани и, наверняка, устно добавил, что такой марксист необходим в институте с новой и сложной проблематикой. После этого Д.М. Гвишиани, зная Э.Г. Юдина, вмешался и решил вопрос о зачислении Э.Г. Юдина на работу. Так Эрик Григорьевич приступил к работе во ВНИ-ИТЭ.
Даже когда Э.Г. Юдин начал работать у нас, для меня оставалось загадкой, почему он «бросил» успешно проводимые исследования и устроился в институт, проектирующий машины, станки, производственное оборудование, товары массового спроса. Убедив директора в необходимости и важности
привлечения Э.Г. Юдина в институт, я сам продолжал сомневаться, правильно ли я поступил, побудив Юдина оставить хорошо налаженное и любимое дело. Тем более что и И.В. Блауберг, и В.Н. Садовский, с которыми Э.Г. Юдин совместно начинал и в дальнейшем продолжал развивать проблематику системных исследований, не одобрили его выбор и мои действия.
Как всегда, в трудной ситуации помог случай. Друзья убедили меня отметить мой день рождения, а жили мы в двух небольших комнатах коммунальной квартиры, поэтому собирались, как правило, в узком семейном кругу. Я пригласил трех друзей, которые сами напоминали мне о приближающейся дате. Как-то я обмолвился об этом Э.Г. Юдину, пригласив и его. Он с радостью согласился, пришел в точно назначенное время, а три друга - не смогли (у них были уважительные причины). Мы с Э.Г. Юдиным оказались вдвоем за накрытым столом. Жена и сын поздравили меня, потом оставили нас одних «поговорить по душам». Началась беседа, где проявились его постоянная «настроенность» на общение, отмечаемая многими, и личностное видение обсуждаемой проблемы: будто все просто и одновременно многозначительно, а иногда даже загадочно. Э.Г. Юдин поинтересовался, как у меня обстоят дела с диссертацией, а я ее не мог никак завершить. Э.Г. Юдин спросил, проводился ли методологический анализ проблемы, структурных расчленений и процедур исследований. Я признался, что даже не думал об этом, поскольку у меня исполненное сомнениями отношение к методологии и философии в том виде, как они насаждались в СССР. Методологическое исследование позволило бы подготовить диссертацию на высоком научном уровне и в сжатые сроки - таково категорическое заключение Э.Г. Юдина. Он подробно и конкретно пояснил свою мысль, предложил совместно продумать методологические основания моего исследования. Я отказался, опасаясь, что такая дополнительная работа еще дальше отодвинет срок завершения диссертации. Позже я не раз сожалел, что упустил возможность поработать непосредственно вместе с таким методологом и философом.
Закончив обсуждение близкой мне темы диссертации, Э.Г. Юдин продолжил разговор уже о методологии, которая как-то естественным образом и плавно переходила на другие темы. Это был не монолог и не лекция Э.Г. Юдина. Я задавал по ходу обсуждения разные вопросы - серьезные, как мне казалось тогда, даже, может быть, иногда глупые, но всегда ощущал искреннюю заинтересованность Э.Г. Юдина в общении. Поражали глубина и оригинальность высказываемых идей, точность формулировок. Создавалось впечатление, что и в об-
щении он находится в методологическом и научном поиске. Приводились сильные философские доводы в обоснование положений, а также из разных областей науки и практики. Нельзя не заметить его блистательной интуиции и здравого смысла. От такого общения просто дух захватывало. Иногда даже речь заходила об интимно-духовном, чем жила его душа. В конце нашей беседы я начал осознавать: методология - серьезное направление философии, отличающееся завидной точностью и конструктивностью.
Наконец я задал Э.Г Юдину сакраментальный вопрос, почему он оставил прежнюю работу, где добился высоких результатов в разных направлениях деятельности и перешел в наш институт (в шутку наши сотрудники расшифровали аббревиатуру ВНИИТЭ как «все не то»). Я получил четкий и однозначный ответ: смысл своей методологической работы он видел не только в изучении сформировавшегося, устоявшегося знания, сколько в анализе зарождающихся направлений и дисциплин. Здесь, по мнению Э.Г. Юдина, методолог непосредственно участвует в процессе формирования нового знания. Дизайн и эргономика требуют такого участия методолога. Далее, методология в понимании Э.Г. Юдина образует необходимый компонент не одной лишь научной работы, а любой деятельности, когда она становится предметом осознания, обучения и рационализации. В этом отношении практическая и научная деятельность дизайнера и эргономиста представляет большой интерес для методологического исследования. Впервые встретил я методолога, стремящегося целиком посвятить себя практическому делу. Встречаясь ранее с работой методологов, я часто убеждался, что они как бы витают над практикой, боясь соприкоснуться с ней, так как в этом случае они якобы не будут квалифицироваться как методологи.
Мы беседовали с Э.Г. Юдиным, забыв о времени, наступила полночь. Мы вышли из дома, он заторопился, чтобы успеть до закрытия метрополитена. По дороге я спросил, что он бы посоветовал еще мне почитать из его работ. Э. Г. Юдин ответил: «Возьми Большую советскую энциклопедию, найди там мою фамилию и читай статьи этого автора». А я ему - вопрос: «А с чего начать?». Э.Г. Юдин -в ответ: «Начни со статьи «Природа». Я удивился -ведь Эрик Григорьевич не биолог, но прочел статью, причем несколько раз, был поражен глубиной знания вопроса. Проведенный с ним вечер в день моего рождения - это подарок судьбы. Тогда я почувствовал, что мы действительно сблизились с Э.Г Юдиным, зародились ростки нашей будущей большой дружбы.
После запомнившегося на долгое время вечера Эрик Григорьевич стал приглашать к себе домой,
где на маленькой кухне как-то умещалось много людей. Жаркие дискуссии, захватывающие всех, велись на самые разнообразные темы. Душой их был Э.Г. Юдин. Я каждый раз с нетерпением ждал встречи на кухне-университете. Это были незабываемые вечера. Мы засиживались допоздна, иногда опаздывая на метро. А обаятельная и мудрая Ирина Игоревна, жена Эрика Григорьевича, принимая участие в обсуждении, только влюбленно смотрела на мужа и доставала из пустеющего холодильника все, что там оставалось. Теплоту, приветливость и доброжелательность их дома нельзя забыть. Там я познакомился с Б.Г. Юдиным, с которым мы дружим и по сей день. Он боготворил своего брата и многое делает для издания его трудов, воспоминаний о нем, не забывает и памятные даты. Очень часто отвечал на телефонные звонки: «Завтра не могу, так как еду к маме». С мамой и отцом Эрика Григорьевича я познакомился только после его смерти. Э.Г. Юдин и все его родственники - это особый тип людей, отличающихся своим внутренним складом, характером, обликом, на которых, как когда-то говорили, земля российская держится.
Вспоминая Э.Г. Юдина, невозможно тут же не назвать М.К. Мамардашвили и Г.П. Щедровицкого. Эта троица - классные философы и методологи, много сделавшие для развития философии и науки. Именно они практиковали особый род общения, диалога и дискуссий: М.К. Мамардашвили - в своих лекциях, а Г.П. Щедровицкий - на московском методологическом кружке, Э.Г. Юдин - на своих семинарах. Все трое начинали работать вместе, что, несомненно, стало важной вехой в становлении каждого из этих выдающихся философов и методологов нашей страны. Я дружил с каждым из них. Об их отношениях узнавал из их же уст. На каком-то этапе возникли определенные нюансы, каждый из них видел одну и ту же проблему по-своему. Работая позже отдельно, каждый над своей проблемой, они оставались хорошими друзьями.
Для моих собственных исследований были важны идеи Э.Г. Юдина.
В первую очередь это относится к эргономике, которой я непосредственно занимался. В институте мы использовали системный и деятельностный подходы, так как эти общенаучные методологические концепции наиболее адекватны в эргономике. Трудности были. Во-первых, в отделе эргономики работали молодые люди, становившиеся уже профессионалами в этой области в процессе работы, поскольку ни одно высшее учебное заведение не выпускало специалистов такого профиля. Больше всего было в отделе эргономики психологов, затем физиологов и биологов. Были инженеры и архитекторы. Все овладевали новой
профессией и одновременно осваивали новые общенаучные, методологические концепции. Все было довольно сложно, в том числе и для меня. С приходом Э.Г. Юдина ситуация начала меняться, появилась уверенность в овладении общенаучными методологическими концепциями. Э.Г. Юдин в институте продолжил разработку деятельностного подхода. С присущей ему энергией удалось привлечь известных философов и методологов: В.А. Лекторского, А.П. Огурцова, В.С. Швырева и других для подготовки сборника «Эргономика. Труды ВНИИТЭ» (выпуск № 10 «Методологические проблемы исследования деятельности»). Этот сборник издан в типографии института в 1976 г. Выпуск трудов не только оказал существенное влияние на развитие эргономики и дизайна, а стал событием в культурной и научной жизни страны. Вместе с В.П. Зинченко они развили теорию деятельности А.Н. Леонтьева.
Поразительно, как быстро Э. Г. Юдин «внедрился» в эргономику. В 1975 г. в Москве впервые проходил международный конгресс по дизайну. Э.Г. Юдин подготовил доклад по эргономике для конгресса. В нем он наметил контуры будущего развития эргономики. Новизна содержания, основательность изложения, предельно выверенные и точные формулировки положений доклада вызывали восхищение. Все доклады представлялись на рассмотрение специальной комиссии, возглавлявшейся Д.М. Гвишиани. Он провел первое заседание. В состав комиссии входил только один ученый, известный социолог. При рассмотрении доклада Э.Г. Юдина он предложил не включать его в повестку дня, поскольку политическое прошлое автора не позволяет ему по тогдашним меркам принять участие в международном мероприятии такого масштаба. Я предложил рассмотреть все же доклад, а потом решить вопрос о включении его в повестку дня. Мое предложение не приняли, и я отказался участвовать в работе комиссии. К тому же членом комиссии был от нашего института директор, приказавший мне продолжать работу (накануне конгресса он действительно был перегружен работой по его подготовке). Не помогло и напоминание, что он поручил мне подготовить приветствие генерального секретаря КПСС международному конгрессу дизайнеров, от которого я уже пять раз отказывался, так как согласовать одну страницу такого текста с чиновниками ГКНТ оказалось невозможно. Директор заявил: «Днем будешь работать в комиссии, а ночью писать очередные варианты приветствия». Правда, он заверил меня, что найдет решение по докладу Э.Г. Юдина.
Э.Г. Юдин выступил на конгрессе с докладом. В перерыве заседаний ко мне подошел президент
Международной эргономической ассоциации француз Б. Метц, посещавший ранее ВНИИТЭ; у меня с ним сложились добрые, а затем и дружеские отношения. Именно Б. Метц восторженно выпалил, что доклад Юдина произвел на него необычайно сильное впечатление и просил познакомить с его автором. Я представил Э.Г. Юдина Б. Метцу, который обсудил с ним несколько положений доклада. После чего президент Международной эргономической ассоциации дал высокую профессиональную оценку доклада Э.Г. Юдина и пригласил его на следующий международный конгресс по эргономике, проведение которого, кажется, намечалось в Амстердаме. Меня такой результат выступления Э.Г. Юдина очень порадовал, так как я постоянно занимался изучением тенденций развития мировой эргономики и, соответственно, ее перспективами в нашей стране. И здесь возникали сложные методологические проблемы. Начиная с того, что формирующаяся область проектной и научной деятельности не имела достаточно четкого определения (существовало около ста вариантов раскрытия содержания этого термина), и кончая попытками ее рассмотрения как комплексной научно-технической дисциплины, в которой невозможно отделить исследования «активного деятельного объекта» от воздействий на него, т. е. от его изменения, совершенствования, проектирования.
Кроме того, мне бы хотелось коснуться одного загадочного для меня явления. Отношения дизайнеров и эргономистов в институте напоминали мне противостояние данных специалистов в одной зарубежной компании. Дизайнеров в этой организации эргономисты считали «художниками проектирования», предметом которого является субъективное, эмоциональное, иррациональное и неизмеряе-мое. Эргономистов дизайнеры рассматривали как «бухгалтеров проектирования», интересующихся только данными экспериментальных исследований: то, что нельзя измерить и проверить эмпирическим путем, с их точки зрения не существует, а потому и не имеет значения. В нашем институте такого противостояния не было, внешне все казалось благопристойным, но в глубине души те и другие специалисты сосуществовали во многом так же, как в упомянутой мною выше зарубежной компании. Это и моя личная проблема как руководителя эргономического направления. И вот приходит Эрик Григорьевич и буквально моментально находит общий язык с дизайнерами, которые с утра до вечера заняты проектированием различных объектов. И тем не менее, когда они договаривались с ним об очередном семинаре, ждали его, волновались, если он запаздывал. Пытаясь понять, что происходит, я посещал семинары Э.Г. Юдина и лишний раз убеждался, что его «настроенность» на
общение вызывает живую реакцию дизайнеров. Но понять интригующий меня феномен так и не мог. Не помогли и беседы с дизайнерами. Они отвечали: «Вы не представляете, что это за методолог и личность. Обсуждая с ним наши профессиональные проблемы, мы зачастую обнаруживаем и понимаем то, что ускользало от нашего внимания, а иногда и вообще от него впервые узнаем».
Часто задумывался, почему же мои жесткие и правильные научные требования к работам дизайнеров вызывали у них недопонимание и даже порой раздражение. Эту загадку я разгадал только в самое последнее время. В автобиографической книге Д.М. Гвишиани «Мосты в будущее» мое внимание привлекла следующая мысль автора. Всякая практическая деятельность имеет интегративный характер и опирается не только на строгие научно-технические знания, но и на здравый смысл, субъективные представления, догадки, экспертные суждения и многое другое, что играет не менее важную роль, чем «добропорядочные» знания. Разница лишь в том, что роль последних факторов не столь очевидна, с трудом поддается рациональному осмыслению, поскольку ее не всегда осознает и сам субъект деятельности. Складывается впечатление, что Д.М. Гвишиани прежде всего имел в виду практическую деятельность дизайнера, так как в ней в полной мере проявляется все, о чем он пишет. Удовлетворить духовные запросы таких специалистов в 70-е годы помог Э.Г. Юдин,
УДК 167+001.35
а не «добропорядочные» знания мои и других ученых института. Невольно вспомнил Б. Рассела: «Всякая точная наука основывается на приблизительности».
Всем нам сегодня не хватает Эрика Григорьевича. Он жестоко пострадал, зная, на что идет, так как известно с древних времен: «Человеку, который все называет своими именами, лучше на улицу не показываться - его изобьют как врага общества». Он открыто и честно сказал то, о чем думали многие. Вся жизнь Э.Г. Юдина показывает, что он был выдающимся гражданином нашей страны. После всего происшедшего он не озлобился, а остался добронравным, честным, открытым и доброжелательным к людям. И после освобождения из лагеря продолжал заниматься самой опасной профессией в СССР - философией. Не Э.Г. Юдин первый и не он последний из философов, кого Советская власть обвиняла во враждебной деятельности. По моему мнению, надо менять отношение к философам и философии. Сохраняя память об Э.Г. Юдине, проводя конференцию, посвященную ему, издавая воспоминания о нем, Ю.В. Куперт, И.В. Мелик-Гайка-зян и Б. Г. Юдин проводят огромную работу в названном направлении. Не хватает завершающего аккорда. Есть все основания, как мне представляется, чтобы Э.Г. Юдин стал почетным гражданином города Томска. Это будет также данью уважения тем, кто поддерживал Э.Г. Юдина.
Поступила в редакцию 28.01.2008
Б.Г. Юдин
ИЗ ИСТОРИИ СИСТЕМНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ: МЕЖДУ МЕТОДОЛОГИЕЙ И ИДЕОЛОГИЕЙ
Институт философии РАН, г. Москва
Системное движение в нашей стране зарождалось в 60-е годы прошлого столетия, и происходило это в весьма непростых условиях. Первые более или менее последовательные шаги в этом направлении были сделаны, насколько мне известно, в рамках семинара, которым руководил Георгий Петрович Щедровицкий и который впоследствии получил название «Московский методологический кружок» (ММК).
По словам А.А. Пископпеля, «в 1962 г. Г.П. организует (совместно с В.Н. Садовским и Э.Г. Юдиным) междисциплинарный семинар по структурно-системным методам анализа в науке и технике при Совете по кибернетике АН СССР. С 1964 г. этот семинар становится официальной «крышей» и для всего ММК» [1, с. 28]. История ММК в це-
лом изучена и описана достаточно подробно, так что касаться ее я здесь не буду.
Меня будет интересовать чуть более поздний период развития системных исследований, связанный с возникновением неформального на первых порах творческого коллектива, «отпочковавшегося» от ММК. Как отмечают Э.М. Мирский и
В.Н. Садовский, «в середине 60-х годов... постепенно образовалась небольшая неформальная группа по анализу философских, методологических и логических проблем системных исследований», в которую вошли И.В. Блауберг, В.Н. Садовский и Э.Г. Юдин [2, с. 23]. Замечу, тогда в стране был чрезвычайно популярен хоккей, так что скоро их стали называть «тройкой» и ради краткости обозначать как БСЮ.
