CC BY
4
УДК 141.319.8
DOI 10.24147/1812-3996.2023.28(4).44-49
ПОРОЖДЕНИЕ СМЫСЛОВ И СИМВОЛОВ В ТРАНСГРЕССИИ: СИМВОЛОПОРОЖДЕНИЕ В ТРАНСГРЕССИИ
М. Ю. Смирнов
Омский государственный медицинский университет, г. Омск, Россия
Информация о статье
Дата поступления 10.08.2023
Дата принятия в печать 08.09.2023
Дата онлайн-размещения 12.10.2023
Аннотация. Раскрывается символопорождающая сторона трансгрессии. Статья представляет собой продолжение исследования, в котором раскрывалась смыслопорож-дающая сторона трансгрессии. В данном исследовании рассматривается не только порождение символической сферы в трансгрессии, но и ее соотнесение со смысловой сферой. При анализе данных сфер автор опирается на определение символа, данного в работах А. Ф. Лосева. В статье проводится анализ и соотнесение трех понятий, характеризующих основу человеческого существования, а именно: трансгрессии, смысла и символа.
Ключевые слова
Трансгрессия, культура, символ, смысл, сакральное, творческая активность
GENERATION OF MEANINGS AND SYMBOLS IN TRANSGRESSION: SYMBOL-BIRTH IN TRANSGRESSION
M. Yu. Smirnov
Omsk State Medical University, Omsk, Russia
Article info
Received 10.08.2023
Accepted 08.09.2023
Available online 12.10.2023
Abstract. The article reveals the symbol-generating side of transgression. The article is a continuation of the study, which revealed the meaning-generating side of transgression. In this study, not only the generation of the symbolic sphere in transgression is considered, but also its correlation with the semantic sphere. When analyzing these spheres, the author relies on the definition of the symbol given in the works of A. F. Losev. The article analyzes and correlates three concepts that characterize the basis of human existence, namely: transgression, meaning and symbol.
Keywords
Transgression, culture, symbol, meaning, sacrality, creative activity
1.Введение
Ранее нами был рассмотрен процесс порождения смыслов в результате первого акта трансгрессии. Смысловая сфера при этом оказывается несамодостаточной и требует периодического обновления и возврата в лоно «Единого», из которого она была вырвана первым актом трансгрессии. Такой возврат, в котором обе сферы входят в интенсивное общение, формирует пространство символа. Рассмотрению символа и его связи с трансгрессией и смыслом посвящено наше исследование, представленное в данной статье. На наш взгляд, ключевой проблемой со-
временности является чрезмерное развитие смысловой сферы в ущерб сфере символической, что было показано нами в первой статье. В этой связи является актуальной задачей прояснение соотнесения этих двух сфер, а также определение роли символа в жизни людей. По нашему мнению, термин трансгрессия, разработанный Р. Кайуа и Ж. Батаем и описывающий опыт сакрального в архаических культурах, позволяет адекватно соотнести смысловую и символическую сферы в человеческом существовании и культуре.
2. Символопорождение в трансгрессии
Трансгрессия не только порождает сферу смыслов из «Единого», но и вторым своим актом организует возврат этой сферы к «Единому» через ее добровольное принесение себя в жертву путем нарушения запретов, на которых эта сфера установлена, чтобы затем пережить ее воскрешение из «Единого». Тем самым происходит общение и обмен энергией между сферой «Единого» и смысловой сферой. Результат второго акта трансгрессии формирует сакральное, которое и образует символ, т. е. смысловое, внесмысловое и досмысловое, взятые в их единстве. В символе, таким образом, происходит совпадение смысловой и внесмысловой сферы, идеального и материального, внешнего и внутреннего. Символ образуется не просто смыслом как таковым, а смыслом, в котором просвечивает вся мощь «Единого», в котором «Единое» максимально представлено.
Ключевой особенностью любой архаической культуры является деление пространства и времени на две сферы - профанную и сакральную. При этом граница между этими сферами всегда старательно поддерживается, а между сферами периодически возникает общение. Тема сакрального активно разрабатывалась в работах Э. Дюркгейма, М. Мосса, Дж. Фрезера, Р. Кайуа, Ж. Батая, М. Элиаде и др. Согласно Батаю, результатом трансгрессии как раз и является сакральное. Оно образуется в результате пре-ступания человеком той границы, которая отделяет мир труда, характеризующийся дискретностью и трансцендентностью, от животного мира (имманентного), характеризующегося непрерывностью (континуальностью). Человек совершает второй акт трансгрессии, т. е. нарушает культурные запреты, возникшие в результате ее первого акта, отделяющие мир труда от разрушающей его и бушующей «ярости» природы. В основном к этим запретам относятся запреты на убийство и секс. Именно в них «ярост-ность» природы проявляется максимально. Смерть, как и секс, являет собой бессмысленную, с точки зрения труда, трату ресурсов, отрицание разума и сферы смысла как таковой. В этой связи столкновение со смертью и сексуальностью приводит людей в неистовство. Они лишаются разума, выходят из сферы смыслов в сферу внесмысловую. Р. Кайуа приводит пример того, как население Сандвичевых островов, узнав о смерти царя, впадает в неистовство, нарушая все законы и правила, до этого неукоснительно соблюдающиеся. Толпа «жжет дома, грабит и убивает, а женщин заставляет публично отдаваться всем подряд». В Гвинее смерть царя приводит к тому, что все начинают грабить друг друга. «На ост-
ровах Фиджи факты еще более характерны: смерть вождя дает сигнал к мародерству, племена-данники врываются в столицу и чинят там всяческий разбой и грабеж» [1, с. 234].
Ж. Батай отмечает, что и брак и эротика как таковая представляют собой нарушение первоначального запрета на секс. Экзогамия предполагает, что секс между группой близких родственников запрещен. Однако женщина может быть даром другой группе, который предполагает нарушение запрета, а значит, как и всякий дар (трата), имеет сакральный характер [2]. Женщина, будучи значимым участником труда, приносится в жертву «яростным» природным силам, которые связывают на уровне «Единого» одну группу с другой. И в этом случае женщина становится символом, несущим в себе энергии «Единого», которые и являют себя в браке как акте трансгрессии. Надо ли говорить, что если бы в данном случае женщина воспринималась не как запретный плод, не как священный мистический дар, в котором являет себя непознаваемая до конца сила «Единого», а лишь как трудовой ресурс, она лишилась бы символического характера, и брак в этом случае не обладал бы какой-либо сакральностью и суверенностью, а сама женщина воспринималась бы лишь как легко заменимое средство осуществляемой деятельности. В этой связи вспоминается рассказ М. Зощенко «Жених», в котором главному герою повезло жениться на бабе работящей, «здоровой», «мордастой», «пудов на пять весом». При этом юмор рассказа, до сих пор еще понятный читателю, связан именно с тем, что женщина в нем рассматривается не как самоценность и предмет любви, а как необходимое герою средство в его трудовой деятельности.
Поэтому смерть, разрушение и секс являются одновременно запретными и притягательными, формируя область сакрального и праздничного. Как уже было нами сказано, смысловая сфера для своего поддержания и обновления должна периодически подпитываться энергией «Единого». С этой целью общество должно периодически возвращаться к тому началу, которое предшествовало первому акту трансгрессии, усиливая его присутствие в своей жизни потреблением накопленных ресурсов до экстаза и пароксизма. В результате накопленные в труде ресурсы неистово потребляются и разрушаются в актах жертвоприношения и траты, составляющими суть любого архаического праздника. «Ибо транжирство и уничтожение по праву принадлежат самой сути праздника», - пишет Р. Кайуа [1, с. 219].
Праздник и образует пространство сакрального, в котором нарушаются все нормы и принципы,
характерные для пространства труда и накопления, т. е. сферы смысла. Разрушая орудия труда, убивая одомашненных животных и принося в жертву людей (чаще всего пленников и рабов), люди архаической культуры исключали их из трудового процесса, возвращали их обратно в имманентность природы, при этом все участники праздника, наблюдая за данным действием, сами приобщались к имманентному, которое воспринималось ими как некоторая божественная магическая энергия (мана), обладающая как разрушительным, так и благодетельным влиянием [3, с. 43-59; 1, с. 155]. Представления первобытных народов о текучей силе (мане), способной перетекать в вещи и людей через физический контакт и уподобление были описаны Э. Тайлором, Дж. Фрезером, Э. Дюркгеймом, М. Моссом.
Смысл не суверенен, он предполагает всегда сравнение, соотнесенность с чем-то иным. Сакральное лишено смысла и определенности, и поэтому оно суверенно. Оно ни с чем не соотносится, ничем не ограничено. Оно неопределенно и непрозрачно для постороннего взгляда. С точки зрения смысловой сферы оно есть тайна, поэтому оно неисчерпаемо и неопределимо, являясь при этом бездонным источником бесконечного числа смыслов. Говорить о нем можно лишь словами русской народной сказки: «пойди туда, не зная куда». В отличие от дискретности профанного мира, сакральное континуально и до конца невыразимо. Оно не представляет собой кантовскую вещь в себе, поскольку о вещи в себе нельзя сказать ничего. О сакральном же, как и о тайне, можно говорить бесконечно, но при этом оно все равно останется до конца невыразимым. Сакральное в отличие от профанного есть сфера интенсивности, в которой сжимаются в единство не только смысловые, но и внесмысловые моменты жизни. Поэтому сакральное до предела материально, как и идеально, т. е. до предела реалистично. Оно представляет собой максимальную реальность, в которой сконцентрированы в одной точке все времена и пространства, все смыслы и материи.
Как же характеризуют сакральную сферу сами носители архаического сознания? Оно предстает как возвращение Золотого века, для которого характерны превращения и чудеса. В нем «еще ничего не стабилизировалось, не издано никаких правил, не зафиксировано никаких форм. Ставшее с тех пор невозможным было тогда осуществимым. Вещи перемещались сами собой, лодки летали по воздуху, люди превращались в животных и наоборот. Вместо того чтобы стареть и умирать, они лишь меняли кожу. Вселенная была пластичной, текучей и неис-
черпаемой» [1, с. 224]. Людей, с одной стороны, привлекает Золотой век своими возможностями, с другой - он пугает людей своей нестабильностью, мощью, буйством и хаосом. Это - «пора вселенского смешения, которое нельзя вообразить без тревоги. Нельзя было распознать ни материков, ни морей. Люди и животные не различались между собой. Они говорили на одном языке, жили в одинаковых домах, сходным способом охотились. Скелет съеденного оленя карибу снова обрастал мясом. Снегоуборочные лопаты двигались сами собой, их не нужно было носить» [1, с. 226]. Таким образом, сакральное характеризуется как смешение и единство всего, которое не подчиняется законам разума, которое обладает абсолютной свободой и силой. В основе созданного мира лежит творческая свобода, которая одновременно вызывает восхищение и ужас. Сакральное предстает как мощь, как синтез всех мировых оппозиций и различий, подобно тому, как вещь предстает как совокупность различных свойств, но в то же время все эти свойства образуют в вещи полное единство, тождественны в ней. Чтобы быть человеком и осуществлять любую деятельность, следовать каким-либо смыслам, необходимо иметь опыт изначальной свободы, который в ходе деятельности может теряться, и который нужно постоянно обновлять, чтобы человек не превратился в придаток этой деятельности, не потерял свою субъектность.
В сакральном, таким образом, максимально представлено «Единое», которое А. Ф. Лосев обозначает как «самое само». Согласно Лосеву, на которого мы опираемся в нашей работе при определении символа, с диалектической точки зрения всякая вещь есть прежде всего она сама, а значит, ее нельзя определить никакими множественными признаками, поскольку признаки вещи не есть сама вещь, но они ей лишь присущи [4, с. 313]. Они есть данность вещи в ее инобытии [4, с. 309]. Проще говоря, нельзя вещь сводить к набору ее признаков. Это значит, что даже признак существования не определяет вещь как ее саму. Индивидуальность вещи не есть, поскольку бытие вещи есть уже нечто вторичное по отношению к ней самой [4, с. 321]. Всякому соотнесению с другими вещами и выделению признаков вещи предшествует «самое само» вещи. Это «самое само», о котором говорит Лосев, по сути, есть «Единое» платоников и неоплатоников,которое не понимал и не принимал Аристотель у Платона, обусловив тем самым впадение последующей западной философии в крайний рационализм.
«Самое само» присуще не только каждой отдельной вещи, но и миру в целом. Мир един, и это
единство выше всех частей мира и мира как совокупности своих частей. Именно полное выражение «самого самого» любой вещи или мира в целом в их инобытии, по Лосеву, и есть символ. «Всякий символ самого самого, - пишет он, - есть бесконечно мощный символ, или символ, данный как актуальная бесконечность, или символ, данный как предел соответствующего бесконечного ряда интерпретаций [4, с. 348]. Символ представляет собой рационально невыводимое совпадение двух планов реальности -смыслового (определенного, дискретного, фигурного) и внесмыслового (неопределенного, континуального, фонового). «Неразличимость, сплошность самого самого и его различенность, ясно очерченная индивидуальность суть моменты, отрицающие друг друга, несоизмеримые друг с другом и сопоставленные во всей своей взаимной непроницаемости и случайности, а, с другой стороны, их взаимное положение, проникновение и даже тождество - вполне понятно и осмысленно. Такое отождествление различий, или совпадение противоположностей, есть символ», - пишет Лосев [4, с. 347]
Таким образом, любой смысл есть лишь рациональная и различительная составляющая символа. Чем более смысл связан с «Единым», чем более он питается его энергиями, тем более он является символичным и живым смыслом. Наоборот, оторванность смысла от «Единого» приводит к утрате им символичности, к его десакрализации. В этом отношении смысл перестает обладать движущей жизненной силой, становится абстрактным. Он не побуждает к действию, а лишь знается. Оторванный от «Единого» смысл теряет свою реалистичность, приобретает условный характер, используется лишь как средство мыслительной игры, не имеющей никакого отношения к реальности.
О рождении смыслов из лона «пра-Единого» писал Ф. Ницше в своей работе «Рождение трагедии из духа музыки». В данном случае процесс происхождения смыслов из «пра-Единого» предстает в древнегреческой религии и трагедии как разрывание Диониса на части. Люди в этом отношении подражают Дионису, чтобы разомкнуть свои конечные формы, потерять разум и приобщиться к «пра-Еди-ному». По мнению Ф. Ницше, в отличие от слов музыка более всего выражает «пра-Единое». «Музыка символически сопряжена спраисконными противоречием и болью в сердце пра-Единого, то есть символизирует сферу, какая превосходит любое явление и предшествует любому явлению», - пишет он [5, с. 95]. Чем более сфера смыслов удаляется и от-
рицает сферу «пра-Единого», тем менее музыкальной и живой, тем более формалистичной и механистичной она становится. Поэтому древнему греку, как и любому представителю традиционной культуры, приходилось периодически вновь возвращаться к акту творения мира и смыслов из «пра-Еди-ного» в жертвоприношении козла отпущения и переживании театральной трагедии, результатом чего становился катарсис, т. е. очищение души и сознания от всего мертвого и бездушного.
Итак, если сфера смысла отрывается от «Единого», она становится безжизненной, теряет свою гибкость и творческий характер. Для своего развития она должна постоянно пребывать в общении со своим иным, т. е. с внесмысловой сферой. Через это общение посредством актов трансгрессии формируется символ, который включает в себя как смысловую, так и внесмысловую сферу, а также досмысло-вую сферу «Единого», из которого порождаются обе эти сферы. Начиная с глубокой древности, люди понимали опасность абсолютизации смысловой сферы, поэтому придавали большое значение сфере внесмысловой, которая всегда имела сакральный характер.
В чем заключается смысл безобразных кривляний клоунов, скоморохов или юродивых? Почему людям свойственно испытывать при столкновении с ними, равно как и с бессмысленностью смерти, глубокое потрясение, вызывающее как смех и слезы, так и разного рода мистические чувства? Вспомним, какую роль отвел Шекспир черепу Йорика в трагедии «Гамлет». Йорик был королевским скоморохом, который был человеком бесконечного остроумия. Затем он умер и предстал перед Гамлетом в форме беззубого черепа, что вызвало у последнего одновременно воспоминание о его шутках и отвращение. Возможно, Шекспир хотел тем самым показать зрителю, что в черепе проявляется сама суть шута и любой шутки, которой является смерть, высмеивающая любую конечную форму, любую абсолютизацию смысла. Да и сам Гамлет для окружающих становится безумным, постоянно высмеивая их цели и представления, именно после встречи с призраком своего отца, т. е. столкновения со смертью в ее, по сути, телесном присутствии. Смерть, как и шутка, разрывает любые сети смысла, соединяя этот смысл с тем великим лоном «Единого», из которого он вышел. Переживая смерть Христа, нося на шее его распятие, например, христианин все время помнит о Боге, который в тайне, выразить которого до конца можно лишь через распятие и смерть, сменяющееся
последующим воскресением и обновлением мира и человека. Итак, всякий смысл обретает жизненность и силу только через столкновение и общение с бессмысленным, через причащение к тому «Единому», из которого он, как и противостоящее ему бессмысленное возникли. Устранение бессмысленного из культуры убивает и смысл. В этом состоит диалектика символического бытия человека. Устранение бессмысленного означает устранение символов из человеческой жизни, а значит, устранение самого человека как человека.
Начиная с эпохи Нового времени, всё внесмыс-ловое устраняется из жизни человека. С этого времени человек становится рациональным прагматиком, считая, что все в его жизни должно иметь смысл и пользу. Это приводит к размыванию границ между сакральной и профанной сферами человеческой жизни. Даже сексуальность утрачивает свой сакральный смысл, свою тайну, становясь предметом изучения в современных западных школах. Все становится подчиненным рентабельности и прибыли. Религии теряют свою привлекательность, как и великие трагедии прошлого. Это означает, что жизнь людей становится все менее символической. Сфера смыслов отрывается от своего источника, омертвевает и начинает уничтожать жизнь. Не будет ли в этом отношении господство искусственного интеллекта над человеком полным торжеством сферы смысла над символом? Исчезновение тайны личной жизни и таинства брака в современном мире является показателем уничтожения символического бытия человека.
3. О соотнесении двух сфер символа
С точки зрения Ж. Батая, целью трансгрессии является упразднение человеческого я, сознания, знания, слов и полное растворение в имманентном. В этой связи сакральное рассматривается как абсолютно бессознательное, бессловесное и невыразимое. На наш взгляд, это не так. Мы не знаем примеров в истории и этнографии, когда сакральное рассматривалось бы само по себе, т. е. без какого-либо объяснения и приписывания ему того или иного смысла. В этом отношении такое чистое сакральное является скорее результатом концептуальной работы ученых, одним из которых и был Ж. Батай. В реальной жизни сакральное всегда связано с какими-то сознательными и смысловыми моментами. Люди никогда не воспринимают «Единое» просто как «Единое», вне какого-либо смысла. Это было бы слишком абстрактно и приводило бы к большому упрощению человеческого бытия. Другими словами, человек никогда полностью не выходит из сферы смысла, из
сферы сознания. Сакральное всегда связано для человека с какими-либо вещами, стихиями, богами, духами, т. е. со сферой смысловых форм. Батай утверждает, что трансгрессия создает рациональный мир человеческого сознания, но при этом только для того, чтобы потом полностью отбросить его, используя лишь как накопленный ресурс для более сильного разжигания пламени «ярости». В этом отношении сфера сознания и сфера смысла сводится лишь к уровню дров для костра бессознательной природной «ярости». Но и сам Батай признает, что сакральное всегда возникает лишь в четко установленных границах, и эти границы всегда сохраняются в культуре, что говорит о том, что человек, даже находясь в пространстве сакрального, никогда не утрачивает полностью сознание и сферу смыслов. Таким образом, трансгрессия не представляет собой процесс создания смысловой сферы с целью лишь посильнее разжечь «ярость» (в терминологии Батая), скорее она создает условие для общения между всегда сохраняющейся в ней сферой смысла и широкой сферой внесмыслового. И такое интенсивное общение и единство этих сфер и создает сакральное и символ.
А. Ф. Лосев отмечал, что в разных культурах «самое само» выражается различно. Так в восточных культурах оно предстает как «мертвая материя», как «безразличное становление», т. е. бессмысленная текучесть материи, в античности как число, т. е. «Единое», в христианстве как личность и божественный лик [4, с. 358-369]. Философия Ж. Батая скорее близка восточным культурам. В ней сакральное и символическое предстает как постоянная неустойчивая текучесть жизни и материи. Целью человека является усиление этой текучести и пребывания вне каких-либо устойчивых форм, вне сферы сознания и смысла. В этой связи Батай сакрализирует и символизирует бессмысленность, постоянное пребывание вне разума и вне-себя. Отечественный исследователь С. Л. Фокин в этой связи назвал Батая «философом вне себя» [6].
Итак, трансгрессия не упраздняет полностью смысловую сферу с ее устойчивостью форм и категорий, а порождает символ, в котором можно выделить два пласта: пласт «Единого» (неопределенного, фонового, неразличимого) и пласт смыслового (определенного, фигурного, различимого). В символе они находятся в диалектическом единстве. Сфера смысла предстает как сфера «Единого многого» или «Единого и многого», в котором «Единое» выражает себя. Между пластами символа постоянно происходит общение, в результате которого появля-
Вестник Омского университета 2023. Т. 28, № 4. С. 44-49
ISSN 1812-3996-
ются новые смыслы, новые осмысления и выражения «Единого». Благодаря общению этих пластов носитель символа приобретает жизненную силу и творческую потенцию. Разрыв этих пластов приводит к утрате символа, к появлению лишь абстрактно понимаемого «Единого», которое абсолютно невыразимо на уровне смыслов и представляет собой вещь в себе, а также формализованного, безжизненного, оторванного от реальности абстрактного смысла.
4. Выводы
Таким образом, трансгрессия формирует символ, в котором выделяются две сферы: сфера смысла и сфера «Единого» («самого самого» в терминологии А. Ф. Лосева). В ходе трансгрессии между этими сферами осуществляется постоянное общение и обмен энергиями. Нарушение трансгрессии приводит к разрыву между этими областями символа и к погружению человека либо в радикальный рационализм, сопровождающийся чрезмерной формализацией и машинизацией, либо в радикальный иррационализм, приводящий к разрушению взаимопонимания между людьми, организации человеческого общества и деятельности. Все подобного рода крайности являются упрощением человеческого бытия, отчуждением человека от его сущности.
Говоря о сохранении трансгрессии и символа, мы вовсе не призываем к возврату в архаику с ее оргиями и человеческими жертвоприношениями. Трансгрессия исторически развивалась. Так, например, в христианстве отсутствует необходимость постоянно приносить в жертву людей или животных, поскольку Христос, будучи Богом, уже принес жертву, искупающую все жертвы. Нужно лишь проживать и приобщаться к таинству этой жертвы, преодолевая свой эгоистический рассудок, «ветхого Адама» в себе. Ведь «дух сокрушен, сердце сокрушенно Бог не уничижит». Таинство брака и моногамной семьи во многом заменяет сексуальные оргии прежних времен. Мы скорее говорим об опасности отчуждения человека в марксистском смысле, когда работник, отдавая всего себя труду, становясь, фактически, придатком машины, не имеет свободного времени и средств для потребления продуктов этого труда (прежде всего достижений культуры), не может не думать о своей зависимости, подчиняя ей всего себя, не может ощутить своей суверенности в спонтанной и свободной творческой активности. Трансгрессия может осуществляться через проживание великих произведений искусства, созданных человеческим духом, через сохранение и приобщение к символическим таинствам дома, брака и семьи, предков, Родины.
СПИСОК ЛИТЕРА ТУРЫ
1. Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. М. : ОГИ, 2003. 296 с.
2. Батай Ж. История эротизма. М. : Логос ; Европейские издания, 2007. 200 с.
3. Батай Ж. Теория религии. Литература и Зло. Мн. : Современный литератор, 2000. 352 с.
4. Лосев А. Ф. Миф - Число - Сущность. М. : Мысль, 1994. 919 с.
5. Ницше Ф. Рождение трагедии. М. : Ad Ма^тет, 2001. 736 с.
6. Фокин С. Л. Философ-вне-себя. Жорж Батай. СПб. : Изд-во Олега Абышко, 2002. 320 с.
ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРЕ
Смирнов Максим Юрьевич - кандидат философских наук, доцент кафедры философии и социально-гуманитарных наук, Омский государственный медицинский университет, 644099, Россия, г. Омск, ул. Ленина, 12; e-mail: smirnov.m@list.ru.
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ
Смирнов М. Ю. Порождение смыслов и символов в трансгрессии: Символопорождение в трансгрессии // Вестн. Ом. ун-та. 2023. Т. 28, № 4. С. 44-49. DOI: 10.24147/1812-3996.2023.28(4).44-49.
INFORMATION ABOUT THE AUTHOR
Smirnov Maxim Yurievich - Candidate of Philosophical Sciences, Associate Professor of the Department of Philosophy, Humanities and Social Sciences, Omsk State Medical University, 12, ul. Lenina, Omsk, 644099, Russia; e-mail: smirnov.m@list.ru.
FOR GTATIONS
Smirnov M. Yu. Generation of meanings and symbols in transgression: Symbol-birth in transgression. Vestnik Omskogo universiteta = Herald of Omsk University, 2023, vol. 28, no. 4, pp. 44-49. DOI: 10.24147/1812-3996.2023.28(4).44-49. (in Russ.).
