CC BY
90
ПОНЯТИЕ «МИРОВОГО ПОРЯДКА» В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛЬНЫХ
ПРЕОБРАЗОВАНИЙ
П.К. ГРЕЧКО
Кафедра социальной философии Факультет гуманитарных и социальных наук Российский университет дружбы народов 117198 Москва, Россия ул. Миклухо-Маклая, д. 10 а
Опираясь на онтометодологию различий, автор отстаивает историческую уникальность глобализации, содержащихся в ней вызовов и угроз. Глобализация как эксплуатация различий противопоставляется модернизации как эксплуатации единства, унификации. Глобализация раскрывается как новая социальность - единство флекси-бильной практики и рефлексивной теории. Всесторонне анализируются анти-и альтерглобалистские стратегии развития. Отстаивается идея, что нет альтернативы (противоположности) глобализации, но есть альтернативы (варианты) в рамках глобализации. Представлены они определенными национальными программами встраивания в современные глобализационные процессы.
Порядок в мировых делах всегда был относительным. Но сегодня он расстроен как никогда. Виной тому - глобализация, а вернее те изменения и преобразования, которые она с собой несет. Они не укладываются в прежние формы «мира и порядка», грозно нависая над человечеством в качестве очередного, но по сути совершенно нового исторического вызова. Кровавые акции терроризма и идеологически оправдывающего его фундаментализма грозят сбить человечество с пути прогресса, ввергнуть его в пучину религиозных, расовых, этнических, а возможно и цивилизационных войн. Ситуация в мире сегодня настолько неопределенна и глубоко «перемешена», что немудрено спутать следствия с причинами и наоборот. Показательны в этом плане события 11 сентября 2001 года - события несомненно эпохальные или знаковые, как теперь говорят. Казалось бы, единодушное осуждение и искреннее сочувствие жертвам чудовищного преступления обеспечены. Ан нет, кое-кто злорадствует, находя всевозможные оправдания действиям террористов. Имеются в виду не только рядовые граждане, обыватели, но и маститые ученые. Чтобы не быть голословными, сошлемся на конкретные примеры. Ж. Бодрийяр: «В конечном счете совершили это они, но хотели этого мы». С. Жижек: «С нравственной точки зрения жертвы ни в чем не повинны, случившееся является ужасающим преступлением. Однако сама эта невинность не невинна... обе стороны [террористы и официальная Америка] не противостоят друг другу; они принадлежат к одному и тому же полю... По отношению к “нам” и Буш, и бен Ладен являются “ими”. М. Рыклин: «Будучи по сути террористической системой, новый мировой порядок долгое время удачно осуществлял экспорт насилия вовне - 11 сентября оно бумерангом вернулось в его лоно и разрушило его важнейшие символы» [1]. Комментарии, как говорится, излишни.
Однако не все так безнадежно плохо. Есть просветы в виде тенденций к организованности, регулируемости, управляемости и в нынешнем изрядно расшатанном мировом порядке. Парадигмально нам на них указывает синергетика -наука о том, как из хаоса рождается космос, порядок. Хаос, оказывается, тоже может быть творческим, по меньшей мере в перспективе. Более того, есть известная, стихийно складывающаяся мера порядка и в самом хаосе. В современном, действительно расстроенном (нет безопасности, стабильности и предсказуемости) мире все-таки есть структурные зависимости и взаимосвязи, определенные деятельно-коммуникативные паттерны, естественные конфигурации и стратификации, массовые, исторически преемственные привычки, обычаи, традиции, и т.д. Кроме того, предлагается немало концептуально и практически перспективных проектов по обеспечению глобального порядка в глобализирующемся мире. Обо всем этом и пойдет речь ниже.
Структурная конфигурация современного мира
Стихийно-объективные связи и зависимости глобализирующегося мира складываются в определенную структуру. С легкой руки М. Кастельса [Castells, 1996], ее теперь называют сетевой. Слов нет, с помощью «сетевой» терминологии неплохо описываются современные информационно-коммуникативные связи между людьми, институтами и странами. Не будет преувеличением сказать, что глобализация растет прежде всего из информационных сетей. Интернет -своеобразный символ глобализирующегося мира, служит тому наглядным подтверждением. В терминах сети, далее, удачно соединяются унифицирующие тенденции глобализации с фрагментацией и децентрализацией ее реального событийного наполнения, иначе говоря, вертикальная интеграция (глобальная конкуренция) современного мира с его горизонтальной координацией (различными формами и сегментами индивидуализированного информационного труда).
При всем том структурный образ сети, на наш взгляд, больше подходит для характеристики отдельных обществ и (транснациональных) компаний, в чем, кстати, главным образом и преуспел М. Кастельс. Перенося этот образ на человечество в целом, мы невольно лишаем его специфики, аромата современности, развивающейся под знаком в прямом смысле глобальной интеграции человечества. Точнее даже так: глобальный мир действительно (хотя это пока в будущем) сетевой, а глобализирующийся, как сегодня? - вряд ли. Глобализирующаяся реальность еще страдает тем, что принято называть трудностями роста, муками родов, новое в ней с трудом пробивает себе дорогу в стихии жизни. Знаки борьбы нового со старым и должна нести на себе искомая структура, если ей суждено стать знаком времени. Сохраняя преемственность с мир-сетевым подходом, мы тем не менее считаем, что современный глобализирующийся мир имеет (так адекватнее) ячеисто-анклавную структуру. Ее тоже можно назвать сетевой, но с важным дополнением: идет процесс глобализации, и он в самом начале - основная работа еще впереди.
Некоторым глобализация видится изотропным информационнотехнологическим процессом, равномерно, без разрывов и локальных «кристал-
лизаций» обволакивающим весь земной шар. Но это, скорее всего, заблуждение. Процесс глобализации в современном мире вряд ли является сплошным, фронтальным. Структура глобализации дискретна, прерывна. Состоит она из отдельных интенсивностей (концентраций, кристаллизаций). Их-то мы и называем анклавами (ячейками-анклавами). Анклав - это специально выделенная территория, «свободная зона», которая живет по своим особым законам, имеющим мало общего с ближайшим окружением. Анклав и его окружение - два образа жизни, два разных мира, плохо, а то и вовсе не понимающих друг друга. Другие территории анклавная глобализация просто обходит, обтекает, оставляя их нетронутыми, предоставляя им оставаться при своих интересах и в прежнем, исто-рически-инертном качестве. Иными словами, анклавная структура - это тот случай, когда дворцы спокойно соседствуют с хижинами, нисколько не стесняясь их невзрачности и убогости, проявляя полное равнодушие к их судьбе. Спешу упредить критику: да, на Западе - родине глобализации, хижин по сути нет или очень мало. Много их на сопредельных территориях - ну и что? Кому это мешает? Глобализации - нет. Она комфортно, потому что концентрированно, анк-лавно устраивается на любом месте, даже там, где еще бегают в набедренниках.
Анклав и его окружение (как центр и периферия) - глубоко асимметричны. Вот говорят: сытый голодного не понимает. Пусть «сытым» будет анклав, а «голодным» - периферия. В чем их асимметрия? Во взаимном отчуждении и непонимании друг друга. Конечно, сытый, как сказал бы постмодернист, может процитировать голодного. Для этого существует даже специальная профилактическая процедура - лечебное голодание. Однако пониманием в полном смысле это цитирование назвать нельзя, уж слишком далека она от действительно человеческой участливости. В ней доминируют снисходительность, жалость, чисто туристический интерес к другой стороне. Но асимметрия просматривается здесь и со стороны голодного. Не только сытый голодного, но и голодный сытого не понимает. И даже еще в большей степени, поскольку сытым голодный почувствовать себя никогда не сможет - как говорится, не по карману. Подобную асимметрию приходится наблюдать и в диалоге, на языке которого, как нас уверяют, происходит общение глобалистского анклава со своим окружением. Диалог требует паритетности, равноправия участвующих в нем сторон. Соблюдается ли это условие в нашем конкретном случае? Вряд ли. Если бы диалог исчерпывался вербальной реальностью, обменом речами и поклонами, то выдержать равноправие не составляло бы никакого труда. Но в действительности таким абстрактным или узким диалог никогда не бывает. Если и бывает, то только на начальной стадии, при обмене намерениями, политкорректными знаками вежливости, дружбы и согласия. В полноценный и существенный по своим результатам диалог вовлекаются так или иначе все ресурсы: не только умение вести дискуссию и отстаивать свою позицию (открытая внешнему наблюдению структура диалога), но и экономические, политические и культурные реалии (инфраструктура диалога). Инфраструктура здесь часто важнее самой структуры. Будучи невидимой, негласной, она влияет, и существенно, на видимую канву диалога и вплетенные в нее голоса. Весовые категории анклава и его окружения, что очевидно, просто несоизмеримы. Поэтому равноправие в их диалоге может выдер-
живаться только по форме, из чувства, скажем так, вежливости, а не по существу.
Темпоральная многослойность современного мира
Анклавная структурализация современного мира по-своему продолжается в его темпоральной многослойности. Их исторические акценты, правда, разные: в первом случае фиксируется тенденция к гомогенности, однородности, во втором - к гетерогенности, разнородности. Для правильного понимания темпоральной многослойсти современного мира важно различать календарноастрономическое и социально-историческое время. Первое течет линейно и необратимо - вперед и только вперед. Второе характеризуется многообразием, веерностью, в нем много самых разных нишей, позиций, траекторий, режимов и темпов продвижения вперед. И, безусловно, прав в этом смысле Э. Блох: «Не все люди существуют в одном и том же Теперь (Now). В одном Теперь они объединены лишь внешним образом, благодаря тому обстоятельству, что их всех можно видеть сегодня (today). Но это не значит, что они живут в одно и то же время с другими» [Bloch, 1977, р. 22]. Люди действительно живут в разных временах: кто-то в прошлом, кто-то в настоящем, а кто-то уже и в будущем.
Указанная временная асинхрония, надо полагать, действительна не только для отдельных индивидов, но и для целых обществ (народов, наций, цивилизаций). Не будет преувеличением сказать, что любой этап в развитии того или иного общества темпорально многослоен или разномерен. Темпоральная структура общества вбирает в себя временную размерность бытия всех его индивидуальных представителей. Но его историческое лицо определяется преобладанием или доминированием той или иной темпоральной массы. Иными словами, современность общества не есть автоматически и современность каждого отдельного человека, в нем живущего. Люди, или индивиды, живут в разных временах и в современном обществе. Просто в этом обществе есть некая критическая масса «современников», от которых и зависит, «какая нынче эпоха на дворе». Нынешняя история мира представляет собой развернутую в пространстве (на поверхности земного шара) чуть ли не всю историю человечества от первобытнообщинного строя (австралийские аборигены, например) до постиндустриального общества (развитые страны Запада и Востока).
Опираясь на расчеты Э. Тоффлера [Тоффлер, 1997, с. 31], можно представить себе такую картину: 70% населения земли живет в прошлом (разном прошлом), 25% - в настоящем (в современности), 3% - в будущем, ну а остальные просто маргиналы - они выпадают из всякого времени. Так что ситуация наша -не классическое «распалась связь времен», а скопление, нагромождение разных времен и очень сложная диалектика их взаимосвязи. На узко профессиональном языке это звучит как симультантность, или одновременность, разновременного. Можно в данной связи ставить вопрос и о своеобразной социально-исторической стратификации человечества: высшие, средние и низшие общества. Если не вносить в исследование политкорректность и не обижаться на жесткие (нередко до обиды и боли) научные констатации, то нарисованную картину
вполне можно считать корректной (внутренне состоятельной, имеющей право на существование).
Разумеется, чистых в своей самостоятельности времен уже давно нет. Тем более их нет в наше (впрочем, для кого оно - наше?) время, когда мир становится поистине глобальным, взаимозависимым, единым. В этот процесс так или иначе втянуты все страны и народы, а значит и все социально-исторические времена. Тем не менее современность в прямом и полном смысле этого слова атрибутивна только постиндустриальному или информационному обществу. Во всех остальных случаях требуются особые оговорки-ограничения, а по сути -натяжки. Современность в форме глобализации расползается по всему миру, анклавно устраиваясь в любой, даже самой экзотической культурной среде. При этом различия - в виде самобытных исторических времен, а также национальнокультурных, конфессиональных и т.п. особенностей - не только не подавляются, наоборот, признаются и поощряются. Теперь это уже не эстетика, а самая настоящая прагматика бытия.
Формы и образы ностальгии
Широкое распространение в научной литературе, а еще больше - в публицистике, массовом сознании получило убеждение, что главным ресурсом и средством мира и порядка в современном мире по-прежнему должно оставаться национальное государство. Речь идет, уточняем, не об этнически-национальном, а о гражданско-национальном государстве. В гражданско-национальном государстве этничность относится к инфраструктуре общественного бытия, растворенной до публичной невидимости в глубинах (а может быть и на периферии) жизненного мира человека. Ее выход на поверхность политической жизни почти всегда оборачивается этнократией. Нам понятна в данной связи позиция Г. Солдатовой: «этничность по сути своей конфронтационна. Она есть функция отношений с другими этническими группами, которые складываются по принципу оппозиции... Поэтому рост этничности связан с ростом этнической нетерпимости...» [Солдатова, 1998, с. 49].
В мировой истории национальное государство сравнительно молодо. Его полновесное жизненное конституирование приходится на конец XVII и ХУШ века - эпоху индустриализма в Европейской истории. В ряду существенных признаков национального государства самым репрезентативным является безусловно административно-территориальный принцип. В соответствии с ним государство - это заключенный в границы географически-территориальный ареал, имеющий единую политическую власть и юрисдикцию. Частоколом границ огороженное национальное государство через противопоставление Мы-Они откладывалось в сознании людей в виде соответствующей - коллективнонациональной - идентичности. Француз - гражданин французского государства, немец - гражданин немецкого государства и т.д. Различные диаспорные случаи идут как исключения и тем самым лишь подтверждают общее правило. Разумеется, коллективные национальные идентичности имели и более глубокие корни, уходящие в этнокультурную историю народов. Но, в конечном счете, их тоже позиционировали вокруг национального государства. Мировой порядок на ос-
нове такой структурной единицы, как национальное государство, известен как Вестфальский мир. Он был подтвержден соответствующим договором 1648 года. Не всегда этот договор работал на мир и порядок, но, во всяком случае, система международных отношений через его призму была узнаваема.
Подверстанный под национальное государство мировой порядок худо-бедно существовал вплоть до 70-х годов XX столетия - начала глобализации. Глобализация с ее детерриториализацией (нет теперь прежней разницы между внутренним и внешним) существенно подорвала исторически сложившийся статус национального государства. Некогда структурно жесткие ресурсы превратились в потоки - капиталов, товаров и услуг, но главное - информации-коммуникации, опрокидывающие или существенно подмывающие на своем пути государственные границы и национальные суверенитеты. М. Кастельс справедливо пишет в данной связи о переходе от «пространства мест» (space of places) к «пространству потоков» (space of flows), об опыте «географической непрерывности» (geographical discontinuity), испытываемом сегодня многими людьми, о других столь же необычных глобалистских эффектах [Castells, 1996, р. 381, 393]. Свободное движение ресурсов и поистине планетарная кооперация труда становятся сегодня основными факторами процветания общества и личности. Национально-государственные границы оказываются определенными барьерами на пути этих процессов. А национал-интеллигенция и национал-бюрократия превращают их в священные рубежи родины, на которые, ясное дело, остается только молиться. Уязвима в своей цельности и сохранности также и национальная (национально-государственная) идентичность. В образовавшиеся проемы хлынули новые источники идентификации, такие, например, как феминизм, экологизм (environmentalism), всевозможные «нетрадиционные ориентации». Часто под идентичностью понимается теперь просто отличительный стиль жизни, определенный жизненный проект. С такой идентичностью и поступают соответственно - легко и часто меняют, двигаясь от одного жизненного проекта к другому. Новые идентификационные возможности открывает сегодня киберпространство, где создаются интерактивные электронные сообщества - по интересам, увлечениям, специфическим ценностным ориентациям. Вовлеченный в глобализацию индивид охвачен страстью к перемене мест, испытывает радость от свободы передвижения, он превращается в номада, с азартом преодолевающего пространство и время своего национально-государственного бытия. Государственный суверенитет невольно «укорачивает» человека, он привязывает его к «почве», принуждает к национально-культурной идентификации.
Все сказанное, однако, не оправдывает нагнетания страстей по поводу отмены национально-государственного суверенитета. Национальное государство остается важным субъектом мирового (политического) процесса и сегодня. Национальный суверенитет никем специально не отменяется, тем более не уничтожается. Он отмирает, то есть исчезает естественно-историческим образом. Не столько потому, что чему-то активно мешает, сколько потому, что исчерпал, выработал свой социально-исторический, а более конкретно - политико-правовой ресурс. Далее, национально-государственный суверенитет исчезает не сразу и не целиком. Пока мы видим, что он только размягчается и истончается, делается более прозрачным и проницаемым, более открытым для идей, людей, товаров и
услуг. К тому же ничто не исчезает бесследно. Оставит какой-то след после себя и национально-государственный суверенитет. Скорее всего, этот след обретет форму одного из звеньев демократического субсидиарного управления на Земле, о котором у нас речь еще впереди. Наконец, прощание с национальногосударственным суверенитетом является одновременно и возвращением к истоку, каковым является народ как источник власти. Восстанавливается в полной мере суверенитет народа, более динамичными и потому действенными становятся структуры гражданского общества. А электронная агора - Интернет - к их услугам уже готов. Поскольку народ и общество состоят из людей, то в полной голос заявляет о себе и суверенитет личности. Без последнего гражданству никогда не избавиться от подданства. На личностный уровень, заметим, переместится в конечном итоге и генерирование социально-исторического разнообразия, без которого мировая система не сможет стабильно существовать и успешно развиваться.
В осмыслении проблемы устройства современного мира некоторые наши авторы вдохновляются, как ни странно, еще живым в памяти прошлым - временем господства в мировых делах двух сверхдержав. Они надеются на возрождение прежнего конфронтационного баланса сил - увы, теперь уже не двухполярного, а многополярного мира. Настораживает уже сама терминология. В семантике «полюса» (нечто, прямо противоположное чему-нибудь) есть что-то от враждебности и ненависти. В свете сказанного понятно даже, какой - «холодной войны», тотального соперничества СССР и США. Влияние этих гигантов чувствовалось во всех точках, по всем азимутам политического, и не только, пространства. Но существовала все же системная локализация: лагерь социализма и лагерь капитализма. Это и были самые настоящие полюса, они и действовали тогда в полную силу. Ситуацию резко изменила набравшая разгон глобализация. Игровое поле мира стало единым, и ворота теперь у него одни - безопасность и устойчивое развитие всех стран, народов, людей Земли. «Полюса», вынужденные играть на одном поле и в одни ворота, неизбежно возродят конфронтационную, но, похоже, очень простую, близкую и понятную многим логику. В ход пойдут силовое соперничество, локально-конфликтная разведка боем, появятся враждебные лагеря, военно-политические блоки. Финал подобного развития событий заранее известен, и он печален. От него-то и предстоит уберечь мир.
Глобально развитому миру нужен один полюс. Он сбережет человечеству силы и средства, навсегда покончит с молохом войны. Глобальный мировой порядок не выносит полюсов, но он не против плюрализма центров власти. Власти многоуровневой, распределительно-субсидиарной, а не жестко (монархически, автократически) централизованной, как в случае традиционных и индустриальных политических систем. Страхи, связанные с глобальной однополюсностью мира, явно преувеличены. Такой мир непременно появится, но только не сегодня и не завтра. Истории еще предстоит много потрудиться. И не столько истории самой по себе, сколько всем нам вместе - объединяя умы, силы и действия. Есть тут, конечно, и объективные тенденции, но в целом это не спонтанный или неуправляемо-стихийный процесс. Потенциал стихийности в развитии человечества уже давно исчерпан. Востребованы, как никогда, разум, ответственность, характер и воля.
Обозревая основные подходы к решению проблемы нового, то бишь глобального, мирового порядка, нельзя не упомянуть и о таком - самом что ни на есть простом: не надо ничего перестраивать-ломать, достаточно произвести небольшой косметический ремонт существующих международных институтов, и дела опять пойдут на лад. Особые надежды при этом возлагаются на ООН. Что
ж, организация солидная и список успешных дел у нее впечатляющий. Ее учреждение в победном 1945-м было своевременным и оправданным - действительно появилась надежда на поддержание мира, безопасности и развитие широкого сотрудничества между государствами. Однако дым победной эйфории вскоре развеялся, а будни обнажили дух традиционной конфронтации. Из штаб-квартиры в Нью-Йорке он с тех пор так и не выветрился. В условиях, когда международные отношения строились на балансе сил и гегемонии сверхдержав, это еще куда ни шло. Совсем уж острые углы помогали сглаживать идеологи -специалисты по безопасности и геополитической стратегии, а также вышколенные дипломаты с их изворотливо-рафинированным политесом. Благо в великие идеи, возвышенные политические чувства и официально-вежливые церемонии тогда еще верили.
Глобализирующемуся, а тем более глобальному миру конфронтация противопоказана в принципе. Можно конфронтировать друг с другом, с конкурентом, контрагентом, партнером наконец, но нельзя конфронтировать с самой жизнью, а именно так стоит сегодня вопрос. ООН в этой ситуации все больше становится похожа на Лигу Наций. Могут оказаться схожими и линии их судьбы. Без конца заседают, согласовывают, назначают представителей, создают всевозможные миссии - и говорят, говорят, говорят, когда нужно действовать, принимать конкретные решения и меры. Не призывать к миру и согласию, а действительно умиротворять враждующих. Последние примеры ооновской неадекватности и беспомощности - Балканы, Руанда, Конго, Либерия, Судан. «А debating forum» («дебатирующий форум») [Harvey, 2003, р. 233] - с этой квалификацией нынешней ООН можно вполне согласиться. Важно понять, что ООН, равно как и другие международные организации создавались и существуют как интернациональные, т.е. межнациональные образования. Глобализирующийся же мир требует институтов наднационального характера. Многие это уже понимают. Существующую здесь проблему обозначил сам Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан в своем докладе на «Саммите тысячелетия» (6-8 сентября 2000 г., Нью-Йорк): «Наши послевоенные институты создавались под международный мир, а мы сейчас живем в мире глобальном. Эффективное реагирование на этот сдвиг - основная институциональная задача, стоящая сегодня перед мировыми лидерами» [Аннан, 2000, № 1, с. 211].
Разумеется, для обеспечения порядка в глобально-международных делах одних миротворческих сил недостаточно - нужны и силы полицейские. Без них вполне реальна перспектива балканизации мира. Но кто, спрашивается, способен и психологически готов сегодня дать санкцию на создание и, в особенности, применение таких сил? На ООН, судя по всему, рассчитывать не приходится. Подспудное кипение религиозных, расовых и этнических страстей парализует там волю к действию. Остается одно: наводить порядок явочным порядком. Что и делают США, буквально вламываясь в эту проблему. Да, это незаконно, неле-
гально, но не обязательно нелегитимно. Право больше и глубже, чем существующие (специально установленные) нормы и законы. Право вдет от правды, справедливости, человеческого достоинства, а не от властного установления пусть и уполномоченных на это органов, не от юридической процедуры, буквы и формы принятого закона. Говорят, действия США разрушают сложившийся мировой порядок. Полноте, господа! Он и без того расстроен. Неординарное поведение США на международной арене весьма провокативно - в лучшем, позитивном смысле этого слова. Оно мобилизует международное общественное мнение, направляя его внимание, в последнее время очень рассеянное, на реально существующую проблему - безопасность в едином, взаимозависимом мире. Откладывать ее решение на лучшие времена не только близоруко, но, возможно, и опасно. Лучшие времена не приходят сами собой, они наступают тогда, когда люди выбираются из худших. Мужество и последовательность, а также эффективность, с какими США проводят свою (только ли свою и для себя?) линию в международных делах, не могут не подкупать. Силы требуются колоссальные, а действовать приходится, по сути, в одиночку. Другие либо выжидают, либо втайне радуются любым трудностям и просчетам, от которых США, конечно же, не застрахованы.
А почему собственно США? Им что, больше других надо? В том-то и дело, что надо. Потому что они уже есть - больше других. И те, кто недоумевает, хуже того - возмущается по поводу вездесущности американских национальных интересов, не хотят, видимо, понять, что такова судьба любой достаточно крупной державы в современном мире. США же - держава не просто крупная, а крупнейшая, на сегодняшний день, по крайней мере. Ушла в прошлое даже сверхдержавная их определенность, не укладываются они теперь и в привычные модели поведения: лидерство, гегемония. США ныне - мегадержава
(гг^аро\уег), как на том настаивают многие авторы [2]. Жизненное дыхание этого гиганта ощущается по всему свету. Объективно, имплицитно, а не злокозненно, по чьему-то заранее обдуманному намерению. И точно не с целью перекачки ресурсов и эксплуатации, хотя на поверхности это может выглядеть именно так. На самом деле так проявляет себя глубинная диалектика прогресса: нещадная эксплуатация своих собственных способностей и сил и побуждение к жизненной продуктивности других. Не действовать глобально в глобализирующемся мире США действительно уже не могут - это теперь их крест. И миссия, конечно, ибо они теперь не могут не учитывать глобальное в своем национальногосударственном. Из Вьетнама, к примеру, они еще могли уйти, и ситуация там успокоилась. А вот из Ирака им просто не уйти, потому что Ирак теперь везде, спрятаться от него нельзя даже дома, в самой Америке. Многие думают, что США (Запад в целом) успешно продвигают свои ценности по всему миру, наступают. Нет, это заблуждение - они обороняются. Враг известен - это новое варварство в лице международного терроризма, за которым уже угадывается «столкновение цивилизаций».
Вернемся, однако, к явочному порядку. Он, по определению, состоит из действий не только вынужденных, но и временных (предварительно не согласованных - тоже правильно). Не нужно превращать его в норму. Нарушение существующих принципов и норм международного права не следует делать стратеги-
ей. Рано или поздно (лучше, разумеется, раньше) ситуация должна войти в правовое русло, проложенное, заметим, по прожилкам глобального мира. Право как совокупность обязательных (если нужно, то и властно-принудительных) правил поведения должно стать необходимым компонентом процесса глобализации. Не будет преувеличением сказать, что именно правовые нормы вносят решающий вклад в превращение институтов глобализации в эффективно работающие структуры. При этом речь идет не просто о международном праве, а о глобальном - совершенно новом праве. К сожалению, за его осмысление научная общественность по-настоящему так еще и не взялась.
Рассмотренные нами варианты (естественно, не все) решения проблемы глобально-мирового порядка отмечены одним примечательным качеством - они обращены в прошлое, мыслят будущее как вытяжку из настоящего, как продолжение, косметическое припудривание сложившегося положения вещей. Им не хватает истинно глобальной широты и стратегической перспективы. Последняя, на наш взгляд, должна представлять собой некий трансцендирующий настоящее проект, что, кстати, хорошо согласуется с проективным характером человеческого бытия в целом и той исторической востребованностью инноваций (разума и инициативы), о которой говорилось выше.
Проект Империума
Глобализация по-своему подрывает национальный суверенитет - она его расширяет до суверенитета глобального. Глобальный суверенитет - это национальное без границ, всеохватывающее наднациональное. Проект Империума есть ответ на вызов со стороны глобального суверенитета, отличающегося «творческим хаосом», «борьбой частей против целого». Это проект для глобального мира, у глобализирующегося мира поэтому есть время внести в него необходимые изменения. Иначе говоря, Империум как глобальная форма суверенитета исторически только-только проклевывается, до полноценной его институционализации еще очень далеко. За ним стоит вполне объективная и, видимо, давняя тенденция к «обобществлению» человечества - переходу от мирового сообщества к действительно единому человеческому обществу. Эта тенденция может трактоваться также как требование суверенитета или верховенства той власти, которая стихийно вызревает и настойчиво заявляет о себе в масштабах всего человечества. «За последние несколько десятилетий..., - пишут в данной связи М. Хардт и А. Негри, - мы стали свидетелями непреодолимой и необратимой глобализации экономических и культурных обменов. Вместе с глобальным рынком и глобальным кругооборотом производства возникает и глобальный порядок - новая логика и структура управления, короче говоря, новый вид суверенитета. Империя [для нас это - Империум] становится политическим субъектом, эффективно регулирующим эти глобальные обмены, суверенной властью, которая правит [будет править] миром» [Хардт, Негри, 2004, с. 11]. Империум есть не что иное, как стратегически перспективное реагирование на требование мира и порядка в современном вздыбленном глобализацией мире.
Империум - империя нового, глобального мира. Связь с прежними империями у него чисто семантическая: imperium - латинский корень «империи».
Хотя почему же: исторически позитивной миссией империй всегда было обеспечение мира и порядка на огромных и разнородных (географически, этнически, культурно, конфессионально и т.д.) территориях. Особыми - имперскими средствами, но это уже другой вопрос. Природа Империума не имперская и не империалистическая, она совсем другая - субсидиарная, как ее можно было бы назвать. Империум есть (точнее - будет) демократическое субсидиарное образование. Ресурс власти в нем распределяется среди всех компетентных субъектов или ответственных игроков политического процесса, с тем чтобы для центра («метрополии», глобального, не просто мирового, правительства) оставалось самое необходимое. Вообще же принцип субсидиарности требует принятия решений на самом низком из возможных уровней [3]. Плюралистическое рассредоточение власти в политическом пространстве Империума не только желательно - жизненно необходимо для судеб мира и порядка на Земле.
Субсидиарная децентрализация империумной власти наверняка не всем придется по душе. Ибо она несет с собой не только автономию, свободу и инициативу, но и огромное бремя ответственности. То есть субсидиарность может быть и обременительной. Головокружение от свободы принимать самостоятельные решения может быстро пройти, столкнувшись с жесткой (ограниченность собственных сил и ресурсов) необходимостью их выполнения. Субсидиарность в смысле помощи, «внешнего управления» приходит в крайнем случае. Кому-то названное бремя окажется явно не по плечу - сами начнут проситься под заботливое крыло центра. Прецеденты уже есть. На референдуме 6 июля 2003 года жители Корсики проголосовали против расширения автономии острова, фактически сказали «нет» свободе, тем самым не поддержав усилия центрального правительства из Парижа, направленные на принципиальную децентрализацию власти. Удивительное вообще-то событие, особенно если вспомнить, что примерно с середины 1970-х годов националистические группировки острова ведут вооруженную борьбу с целью утверждения полной независимости Корсики от Франции. А сколько стран просятся, буквально выстраиваясь в очередь, в Европейский союз. Выходит, независимость, автономия, свобода не самодостаточны. Есть вещи и поважнее - хотя бы просто безопасная и прилично обустроенная жизнь, особенно в условиях, когда все это поставлено под вопрос, когда испытывается на прочность сама жизнь на Земле. Да и свободным, если уж на то пошло, нельзя быть сегодня в одиночку.
Гражданство Империума
Глобальный суверенитет Империума не знает прежних национально-государственных границ. И все же глобальный суверенитет есть суверенитет, а значит определенная политико-правовая субъективность, привычно обозначаемая терминами «гражданственность», «гражданство». Отсюда вопрос: кто может и должен быть гражданином Империума? На первый взгляд все выглядит проще простого: его гражданином автоматически становятся все люди в силу самого факта их существования на Земле. В конечном счете (историческом итоге) так оно, наверно, и будет. Но на сегодняшний день это очень отдаленная перспектива. Круг глобализации пока далеко не всеохватный, он просто расширяется. На
какой-то (видимо, долгий) период в нем будут сохранятся даже государственнотерриториальные границы. Однако важны и, главное, перспективны здесь не эти границы, а критериальные ограничения самой политико-правовой субъективности, предполагающей определенное соответствие сложившемуся положению вещей, достигнутому уровню культурного развития общества (обществ). Без ограничительного «должен» не получается в современном гражданстве и разрешительного «может». И уж точно гражданство Империума нельзя свести к формально-юридической процедурности, к членству в том или ином государстве. Гражданство в современном мире касается практически всех сфер общественной жизни: не только политико-правовой, но и социально-экономической, равно как и духовно-культурной. Последний аспект в наши дни выходит даже на первый план.
Глобальный суверенитет строится прежде всего на коммуникативно-со л ид ар истских основаниях, а не на импликациях «совместного проживания», как в случае суверенитета национального. В противоположность территориали-зации национализма (национально-государственного суверенитета), глобализм -это детерриториализация, свободное перемещение всех ресурсных потоков, трансцендирование исторически сложившихся границ, номадность. Темпоральная многослойность современного мира, о которой уже говорилось выше, тянет за собой и соответствующую, т.е. гетерогенную, субъективность. Империум как схваченное миром и порядком многообразие (властных и иных интенсивностей) представляет собой радикально плюралистическое общество. Многообразие составляет его глубинную и порождающую структуру. Империумному гражданству в наибольшей мере отвечает тип субъективности, известный как Другой (Другие). Другие, если кратко, - индивиды, имеющие право «быть различными, считать себя различными и рассматриваться как таковые». А разве под определение Другого не подпадает любой индивид? В том-то и дело, что нет. Далеко не всякий человек - Другой. Иные (индивиды) - далеко не то же самое, что и Другие. Наряду с Другими в субъектном поле современности выделяются также Враги и Чужие. В несходстве, разнице между ними нам и предстоит теперь разобраться. А для полноты картины и более глубокого понимания вопроса введем в рассмотрение и исторический контекст. Сделать это тем более необходимо, что Чужой и, в особенности, Враг тянут за собой эту самую историю, оба они из другого - прошлого времени. Современность данную ретро-особенность только подчеркивает.
«Враг» - понятие прежде всего «внешнее», оно «начинается» обычно за границей страны, государства: военный противник, неприятель, недруг. Меняются границы, а вместе с ними и враги. Но есть у «врага» и «внутреннее» наполнение - это тот, кто до глубины души проникнут, буквально переполнен неприязнью и ненавистью к кому- или чему-нибудь. Выразительны в данном плане исторические примеры. В средневековой Европе врагами были безбожники. Они делились на внешних - иноверцев, и внутренних - еретиков. Против первых устраивали крестовые походы, вторых сжигали на кострах. В России конца XIX
- начала XX в. в разряд внутренних врагов попадали студенты, «сицилисты» и евреи. На врагов и вражду был богат также XX век, в особенности тот его отрезок, который был пронизан тоталитарными идеологиями фашизма и социал-
сталинизма. Национал-социалистическая идеология делила мир на полноценных арийцев, «белокурых бестий» и недочеловеков. От последних мало чем отличались и те из своих, кто пытался оспорить такие взгляды. Они, кстати, часто оказывались в одних и тех же тюремных камерах. Коммунистическая идеология тоже была двухцветной: рабочий и буржуа, интернационализм и империализм, поступательно развивающийся социализм и исторически обреченный, загнивающий капитализм, свободный труд у нас и подневольный, эксплуатируемый -у них. Внешнее противостояние с неизбежностью переходило во внутреннее. Обостряющаяся классовая борьба, постоянные (но успешно раскрываемые) заговоры, враги народа, шпионы, подготовка к новой войне, последнему штурму капитализма - на все это отвлекались колоссальные ресурсы, люди чувствовали себя постоянно (навсегда) мобилизованными. Две противостоящие друг другу идеологии пытались договориться, разделить зоны влияния. В конце концов все закончилось войной. У врагов всегда так, единственная неясность только - когда. «Если враг не сдается - его уничтожают». И по-другому, похоже, с врагом поступать нельзя.
«Горячая» война идеологий после 1945 года продолжилась уже как «холодная». На войне как на войне - опять кругом враги. В топку паровоза истории загружается прежнее топливо. Возводится железный занавес, строится берлинская стена, продолжается жизнь в осажденной крепости. Осаждающие - понятное дело, враги, враги внешние. У врагов внутренних имя тоже «внешнее» -диссиденты. Не многим лучше ситуация по ту сторону железного занавеса. «Бастионы мира» окружаются военными базами, просвечиваются радарами, разглядываются через спутники-шпионы, пронизываются, мягко говоря, не очень дружественными радиоголосами. Экономические отношения и те обставляются всевозможными неблагоприятствованиями. Внутри - идеологические мистификации типа маккартизма или «Russians are coming». Увы, врагов не удалось избежать и нашему времени, в других отношениях - безусловно просвещенному, экономически и политически продвинутому, наученному горьким опытом истории. События 11 сентября окончательно сорвали маски: враги - это террористы, а также экстремисты различного, левого и правого, толка. Их цель чисто деструктивная - блокировать, разрушать, взрывать, а не реформировать, укреплять, совершенствовать существующие общественные институты, сложившийся миропорядок.
Чужой... Он может быть «внешним» - как чужестранец, например, но чаще - «внутренним», просто не своим, не «родным», не «нашим». Переход от образа Врага к образу Чужого свидетельствует о некотором смягчении нравов, социальном потеплении в целом. Главное - в Чужом видят уже человека. Видят, но не разделяют, и иной уклад жизни. Дистанция, отделяющая и выделяющая Чужого, заполняется не всем его человеческим бытием, как в случае Врага, а преимущественно духом - смысложизненными ценностями, убеждениями, взглядами. Чужой может жить в инородной для него среде, подвергаясь, правда, некоторым ограничениям в правах. Чужие, или метеки, в Древней Греции, например, не имели гражданских прав и обязаны были платить особый налог. Не имели права участвовать в выборах и служить в армии Чужие, иноземцы, в Древнем Риме. Расовые, этнокультурные и религиозно-конфессиональные осо-
бенности отличали Чужого в последующие века. В основном Чужого-иностранца, если быть точным. Но Чужой различался и среди соотечественников, то есть тех, кто и родом, и гражданством принадлежал к одной стране. Это различение, внутреннее по нашей терминологии, много интереснее. Основания у внутреннего Чужого самые разные. Общинность, пожалуй, - одно из самых глубоких. Речь идет о разграничении общины и общества, Gemeinschaft и Gesellschaft в духе Тенниса. Община - это такое сообщество людей, в котором доминируют традиции родства, соседства, непосредственного и потому эмоционального общения, круговых зависимостей и обязательств, солидарности в форме личной преданности и доверия. Община многолика, она может быть семейной, родовой, кастовой, территориальной, корпоративной - какой там еще? Общинность - любой институциональный (организационно оформившийся, структурно устоявшийся) партикуляризм. В отличие от общины общество характеризуется более «холодными», функциональными, целерациональными, универсальными, а не партикулярно-личными отношениями между людьми.
Переход от общины к обществу - общеисторический процесс. Процесс очень длительный и сложный. Более сложный, чем смена форм правления, типов социального устройства, цивилизационных стадий развития. Можно сказать, что на сегодняшний день община перестала существовать как форма общественного устройства, но она по-прежнему сохраняется в укладе жизни людей, в их менталитете, сознании и поведении. Иначе говоря, многие люди и в современном обществе все еще живут общинно. В тесно сплоченном кругу общины -свои, за ее пределами - чужие. Отсюда двойная мораль или мораль двойных стандартов: одни правила и оценки для своих, среди своих, другие правила и оценки для чужих, по отношению к чужим. Такая же в принципе мораль сохраняется и на уровне макрообщностей - отдельных государств и их коалиций. Масштабы здесь не главное. Главное - дух общинное™ (а не универсальной общественности, человечности), которым в одинаковой мере могут быть охвачены и массы, и элиты, и простые люди, и лидеры.
Питательную среду для своего исторического существования Чужой находит также в незрелых этнонациональных и религиозно-конфессиональных отношениях между людьми. «Незрелых» - потому что способных (нет гражданского иммунитета) в любой критической или кризисной ситуации сорваться в конфронтацию, потому что развернутых (чаще всего сознательно - идеологами и политиками) на прошлое, а не на будущее, потому что пронизанных уверенностью в простых и окончательных решениях сложных проблем. Человек, исповедующий иную веру, - это «неверный», и, соответственно, исповедующий родную, нашу - «верный». Напрашивается вопрос, а что такое зрелые этно-национальные и религиозно-конфессиональные отношения? Вопрос - отдельный, но в общем плане на него можно ответить так: развитые или зрелые этно-национальные и религиозно-конфессиональные отношения суть отношения личного выбора, разворачивающегося в контексте общечеловеческой определенности индивидов, принадлежности всех людей к роду Homo. Реальный (и желательный) модус существования данных отношений - факультативный, а не официально-государственный. Этно- и теократические тенденции в противном случае неизбежны.
Чужой - не Враг. Если последнего ненавидят, стараются уничтожить, покорить, победить, то первого уже терпят, с ним уживаются, сосуществуют на принципах симбиоза, или взаимовыгодного сожительства, например. Чужие в наши дни - это, как правило, компактно проживающие иммигранты, которые не хотят изучать язык страны пребывания, интегрироваться в ее культуру, которые, приехав на заработки, располагаются как у себя дома, всецело ориентируясь на свои, «туземные» нравы, обычаи, ценности. А с учетом «геометрической» демографии они еще и пространственно очень экспансивны. В немецкую культуру, например, с трудом, если вообще, интегрируется даже третье поколение турок. По свидетельству очевидцев, они «создают уже новую Германию - без немцев!». Другой пример - французские мусульмане (целых 5 миллионов!). Они настолько обжились в этом светском, по Конституции и по укладу жизни, европейском государстве, что требуют отменить закон, запрещающий носить в государственных школах мусульманские платки - хиджабы. Чужими можно считать также радикалов всех мастей, неконструктивные оппозиционные силы, и, видимо, всех закоренелых маргиналов.
Собственно Другой, не Враг и не Чужой, предполагает в качестве своего условия довольно высокий уровень развития как общества, так и самого человека. Враг и Чужой в перспективе Другого суть те, кто редуцирует, нивелирует, принижает, а не укрепляет и возвышает его, Другого, индивидуальность, неповторимость, инаковость. Для них Другой - всегда объект, а не субъект, средство, а не цель. Другой отличается бытийным самостояньем. В нем достаточно полно воплощен человек, его родовая сущность. Интересно в данной связи обратить внимание на то, что близость Другого к родовой определенности человека хорошо выражает неопределенное местоимение «другой»: некоторый, какой-нибудь иной. В принципе любой иной - вне зависимости от этно-национальной, социально-классовой или культурно-цивилизационной принадлежности - может быть Другим, потому что прежде всего он просто человек, человек как таковой. Иными словами, Другой - это всегда другой Человек. В этой своей вообще-человеческой размерности он обладает безусловной самоценностью, верит в разум, ответственность и свободу воли. Другой не нуждается ни в государственном патернализме ни в общественной опеке, ни в прочих столь же сковывающих инициативу помочах. Он самодеятелен, сам решает, что делать и как жить. Но при этом, что очень важно, он стремится принимать ответственные решения, решения, согласующиеся с принятыми в обществе ценностями и нормами и учитывающие законные интересы всех субъектов интеракции, таких же, как и он, Других. Есть все основания говорить о внутренней раскованности Другого, о его свободе от расовых, половозрастных, этнонациональных и прочих предрассудков, о его способности видеть Человека в человеке, различать человеческое в тех, кто его окружает, с кем он сталкивается на своем жизненном пути. Другой со временем может стать и просто другом. Другой отличается «притязанием на значимость», за которым стоит право на уважение к себе, к своему личному достоинству. В то же время он не бежит от критики. Критичность в единстве с рефлексивностью - важнейшая характеристика его сознания. Только поставив себя под вопрос, Другой может по-настоящему открыться такому же Другому и индуцировать аналогичные действия с его стороны. Другие сегодня - те индивиды
гражданского общества (естественно там, где оно есть), которые реализуют свое право быть различными - в рамках и на основе других столь же фундаментальных прав и свобод человека.
У Врагов, Чужих, и Других качественно разные ценности, ценностные ориентации. По форме, впрочем, они могут и совпадать - не совпадают, причем разительно, их истинностные статусы. В культуре Врага доминируют абсолютные (единственно верные, наивысшие) ценности. Из них состоит, на них опирается его «моральный дух». Это не просто твердые, а фанатично твердые убеждения, явно или тайно противостоящие всем другим. Культура Чужого тоже «абсолютистская», хотя в ней уже проглядывает нечто относительное, идущее от самого факта существования, пребывания в непонятной, но в целом безопасной среде. Убеждения здесь твердые, но не слепые, глаза не застилает мгла сектантской пассионарности. Выручает часто логика терпимого сосуществования, известная как modus vivendi. Что до культуры Другого, то ее насквозь пронизывают релятивистские токи. Составляющие такую культуру ценности носят открытый характер и не претендуют на исчерпывающую полноту выражения смысложизненных устремлений человека. Убеждения «размягчены» постоянным соседством с сомнением (непрестанная забота о соответствии некоему объективному обстоянию дел) и сопоставлением (с иными убеждениями и ценностями). В отличие от первых двух культур - Врага и Чужого, неотделимых и с трудом отделимых от духа конфронтации, - культура Другого несет с собой синергию и гармонию, объединение, а не разъединение устремлений, мыслей и действий людей.
Движение от Врага к Чужому и далее, к Другому - это путь последовательного отхода от Абсолюта, на алтарь которого человечество принесло столько жертв. Это борьба против привилегированной позиции в познании и оценке, против единственной и высшей инстанции, располагающей якобы полной и окончательной истиной, против экспертизы яйцеголовых, присвоивших себе право выносить окончательные и бесповоротные решения. Это несогласие с тем, что кто-то вообще может обладать абсолютной истиной и распоряжаться от ее имени нашей судьбой. Культура Другого есть подрыв доверия к Абсолюту (Абсолютам) и обращение к потенциалу человеческой коммуникации. Только в ее пределах вызревает все самое высокое и самое низкое в нашей жизни. Абсолюты не коммуницируют, они могут демонстрировать лишь полную несовместимость друг с другом. В английском absolute (полный, абсолютный) слышится obsolete (устарелый, вышедший из употребления, стершийся). Абсолютное, абсолют для глобального суверенитета и гражданства действительно нечто устаревшее, стертое временем. Завершение идеологической эволюции человечества (ее наиболее продвинутой части) в XX веке делает эту мысль достаточно убедительной.
Сказанным, однако, не ставится под сомнение необходимость общеразделяемых [4], универсальных ценностей в нашей жизни. Не работает, дает сбои без них и глобальное гражданство. Важно подчеркнуть, что универсальная определенность этих ценностей носит чисто человеческий, имманентный, а не трансцендентный (вынесенный за пределы общества, скажем, божественный) характер. И она к тому же исторична, меняется вместе со временем. Но не с любым, а
только с эпохальным. Иначе говоря, изменения здесь происходят от эпохи к эпохе, но не в рамках эпохи. Универсальность таких ценностей задается и обеспечивается их эпохальной стабильностью. В глобальном пространстве гетерогенной субъективности с определенностью фиксируются такие формы коммуникативного взаимодействия, как антагонизм, терпение и толерантность. Они привязаны соответственно к культурам Врага, Чужого и Другого. Привязаны не однозначно и не жестко, так как от антагонистического обострения человеческая (гражданская) коммуникация не застрахована ни на уровне терпимости, ни даже на уровне толерантности. С другой стороны, и антагонизмы иногда удается гасить, переводя их на уровень терпимости. Тем не менее, коррелятивная привязка форм коммуникативного взаимодействия к субъектным типам культуры оправдана - она позволяет сосредоточиться на главном [5].
Подытожим сказанное: фактическая субъектная гетерогенность гражданства Империума, его глобального суверенитета не отменяет, наоборот - подчеркивает историческую востребованность и социально-культурную релевантность Другого в нем. В сторону культуры Другого, надо полагать, будут эволюционировать и культура Чужого и, в какой-то части, культура Врага (Враждебности). Цель проекта Империума - сделать всех Другими, реализоваться как гражданское сообщество Других.
Режим прав человека
Национальному государству, как известно, атрибутивен определенный политико-правовой режим. В него входят те принципы, методы и средства, которые использует государство в практической реализации своих властных полномочий. Есть свой режим и у Империума как глобального государства. Это режим прав человека. Права человека занимают особое место в аксиосфере Империума. Из всех его базовых ценностей они, пожалуй, самые универсальные. Уже сегодня, в условиях глобализации, права человека не знают ни географических границ, ни национальных суверенитетов, ни расово-этнических, социальноклассовых и иных размежеваний. У них есть все шансы стать первыми универсальными ценностями рождающегося на наших глазах глобального мира. Конечно, нельзя не видеть того, что Чужому права человека непонятны, а Враг их просто отторгает (часто, впрочем, обращает в свою пользу). И это дает основание некоторым авторам говорить об их исторической неполноте (не охватывают, мол, всего субъектного многообразия, культурного опыта) и прозападной ангажированности. Отсюда предложение: насытить права человека локальными и региональными особенностями, приспособить их к наличному человеческому материалу. Эта стратегия понятная и возможная, но, на наш взгляд, неэффективная, чтобы не сказать тупиковая. Она противостоит универсальной природе прав человека, ведет в действительности к их национализации и приватизации. Не лучше ли пойти по другому пути, а именно: приспосабливать данный человеческому материал к правам человека, т.е. активно и целеустремленно взращивать человеческое в человеке, поднимать человека до уровня Человека. В том числе и через систему так называемой позитивной дискриминации. Тогда уместно будет обсуждать не просто перспективу прав человека, но перспективу в правах чело-
века (Другого) - для каждого индивидуального субъекта, их реального потребителя.
Историческое восхождение к правам человека началось давно. Еще во времена античности и раннего христианства их идентифицировали как «право по природе» в отличие от «права по человеческому установлению». Дальнейшее их утверждение в общественном сознании западного человечества было связано с преобразовательно-гуманистическими устремлениями эпохи Возрождения и индивидуалистической этикой протестантской Реформации. В Новое время права человека со страниц научных трактатов уверенно шагнули в жизнь, получив убедительное подтверждение в таких документах, как американская Декларация независимости (1776) [6], Конституция США (1787), французская Декларация прав человека и гражданина (1789) и Конституция Франции (1791). Но поисти-не универсальными - как в теории, так и на практике - права человека стали только после окончания «холодной войны», т.е. к концу XX века. К этому времени созрели условия и появились реальные механизмы для их полномасштабной реализации. К концу XX - началу XXI столетия в полную силу заработала и Всеобщая Декларация прав человека, принятая Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948. Данный перелом обозначен одним очень важным обстоятельством - тем, что права человека окончательно перестали быть внутренним делом того или иного государства, охраняемым лишь его национальным законодательством. Они теперь стали делом общим, предметом постоянной заботы всего мирового сообщества. Под давлением мирового общественного мнения, а если нужно, то и вполне материальных санкций со стороны государств-членов ООН с правами человека сегодня вынуждены считаться даже те органы и силы, которые с ними не очень-то и дружны. Все это говорит о том, что права человека (по меньшей мере, их ядро: право на жизнь, на свободу, на собственность) набирают уже статус общечеловеческих ценностей. Через них человек осознает себя не только гражданином своей страны, но и гражданином мира. «...Эволюция цивилизации, - пишет в данной связи известный правозащитник и первый президент Чехии В. Гавел, - в конце концов привела человечество к признанию того, что человеческие существа более значимы, чем государство» [Havel, 1999].
Каково происхождение прав человека? В какую почву уходят их корни? Какими соками они питаются? Ясно, что их не может даровать нам само государство в лице, например, «гаранта конституции» или какого-то его коллективного органа. Подобные дары очень ненадежны, их легко отнять, произвольно изменить, укоротить, сузить. Права же человека «по праву» претендуют на фундаментальность, универсальность и, как следствие, незыблемость. Права человека не могут быть и даром Бога. Для современного, на науке и ее стандартах воспитанного человека сия инстанция не очень убедительна, а потому и недостаточно авторитетна. Не убедительными же и не авторитетными права человека быть не могут. Чаще всего поэтому правам человека приписывают естественное происхождение: рождаются они, мол, вместе с человеком, даны индивиду самой природой. Это и правильно и неправильно. Неправильно - потому что в природе никаких прав человека не было и нет. Никому так и не удалось рассмотреть их в самом физическом (биологическом) факте существования человека. Правильно
- потому что человек на самом деле рождается дважды: первый раз - физически,
второй - социально. Права приходят к нему вместе со вторым, социальным рождением. Они оказываются элементом социальной, надбиологической системы его бытия.
Термин «естественное» тем не менее здесь можно сохранить. Но не в смысле «природного». Естественное в применении к правам человека означает лишь одно: не навязанное, причем искусственным образом, извне, не произвольно выдуманное, не механически сконструированное. Права человека, конечно же, - человеческие установления, ставшие аксиомами человеческого общежития, совместного бытия людей. В них справедливо видеть ценностнонормативное осмысление данного бытия, прежде всего природы (глубинной сущности) самого человека. Они стоят на страже личного достоинства человека, персональной, но партнерски-равной сути любого, каждого Другого. Права человека - хорошая основа для разрешения конфликтов, возникающих в различных сферах общественной жизни. Как фундаментальная ориентация империум-ного суверенитета, глобального общества права человека есть лишь другое выражение его, человека, исторической самоцельности. Через них мы делаем высшей ценностью самого человека. И пусть здесь пока больше должного, чем сущего - перспектива обозначена правильно. Теперь на нее нужно только работать.
Империум и исторический вызов Западу
Ситуацию современности (Постмодерна) готовил и исторически приближал Западный мир с Соединенными Штатами во главе. На него же приходится и основной удар вызревшего в результате вызова. А тут еще инициатива - проект Империума. Вытянет, выдержит ли эту историческую нагрузку Запад? Хватит ли у него на все это сил? Опасения не беспочвенны - есть о чем тревожиться, над чем размышлять, чего бояться. Глобализация открывает Запад миру, причем по всем направлениям. И вступает в действие закон энтропии: ситуация не успокоится до тех пор, пока не выровняются потенциалы западного и незападного миров. Что с неизбежностью приведет к понижению жизненного потенциала Запада, в то время как перед лицом множащихся проблем этот потенциал должен постоянно углубляться, развиваться, расти. В итоге Запад может исчезнуть, раствориться в необъятном и неизмеримо менее насыщенном плодами цивилизации море незападного.
Но, похоже, Западу угрожает не столько закон энтропии, сколько вызов куда более прозаический - геодемографический, прежде всего в форме депопуляции. На фоне техногенности Западной цивилизации и справедливой в целом критики мальтузианства, мы как-то перестали обращать внимание на историческую релевантность этого фактора. Он действительно долгое время был в тени, на положении спящего вулкана истории. Но в последние десятилетия этот вулкан проснулся и пошла лава - старения населения, низкой рождаемости, нехватки (в перспективе) простых рабочих рук. А также иммиграции - она здесь самое богатое на последствия явление. Хотелось бы подчеркнуть еще раз: иммиграция
- далеко не только «вселение в чужую страну», не просто увеличение весьма специфической субъектной массы. Это мощнейшая социально-культурная сила,
размывающая, если не подрывающая имманентные духовные основы страны (мира) пребывания. Такие, например, как WASP (белые - англо-саксонцы — протестанты) в случае Америки, а возможно, и не только ее. Уже сегодня исследователи констатируют иную картину или ситуацию. По мнению Н. Фергюсона, например, из современной Америки исходит «протестантско-деистически-католически-еврейская смесь» [Фергюсон, 2003].
С всемирной точки зрения здесь, пожалуй, нет трагедии, да и особой новизны. Мало ли цивилизаций одряхлело, а то и закатилось в истории. Вот Рим, например, - его безжалостно разрушили варвары. И что же - история прекратилась? Как видим, нет. Эстафета цивилизационного развития через какое-то время была принята, теперь уже бывшие варвары возглавляют исторический прогресс. Все так. Только вот в истории нет никакой гарантии. То, что было законом вчера, может полностью сойти на нет завтра. Может статься, что историческую эстафету прогресса будет некому принять. Ржавчина вседозволенности и неопределенности, разъедающая наше нынешнее бытие, питает худшие опасения. Одну Атлантиду история уже потеряла. Хочется верить, что судьба второй будет более счастливой. Ну а если все-таки... Тогда подрыва доверия к новому (творческому развитию, индивидуализации, постоянному трансцендированию открывающихся горизонтов бытия), динамического (через поистине революционные технологические и социальные изменения) поиска смысла жизни, постоянного штурма будущего - всего этого, видимо, не избежать. Грядет новое Средневековье. А жаль. Западная цивилизация - самая уникальная и самобытная в истории человечества. Хотя, как ни странно, самобытность мы по традиции ищем на Востоке. Ищем настойчиво и самозабвенно. Но там в действительности не самобытность, а традиционность, экзотичность, пряность.
И Запад долгое время был на Востоке, т.е. ничем не отличался от своих восточных соседей. На уровне крито-микенской культуры западная цивилизация была еще «как все». Но вот с античности начинается ее отрыв от восточного уклада жизни. Полисная демократия, а в ней агонистика - вот что позволяет с уверенностью говорить об этом отрыве. Агон, агонистика - уникальный механизм борьбы, соревновательности. В нем сполна проявился исторический гений древнегреческого народа. Из него выросла конкуренция, этот perpetuum mobile общественного прогресса. Конкуренция, при всех ее издержках, хороша тем, что отбирает, поощряет и поднимает на-гора истории лучшее и лучших. Еще один элемент указанного античного отрыва - римское право, широко вошедшее в жизнь западного человечества как единый и четко фиксируемый масштаб измерения, оценки и критики многообразных и разрозненных действий людей. Следующая, после античности, веха в утверждении Западной самостоятельности -Реформация. Она показала - и теоретически, и на практике, - что к Богу ближе не бедность, а богатство, что у последнего есть все основания претендовать на положительную социальную ценность - короче, что можно быть богатым и честным. Богатством, процветающим делом Бог отмечает избранных чад своих. С тех пор упорный труд и капитализация его результатов, а также личная инициатива и свобода становятся отличительными признаками западного образа жизни. Новое время окончательно утвердило самобытность западной цивилизации. Модернизация как социально-историческая рационализация заложила основы
эффективно работающего общества. Она конституировала также публичную сферу (максимально широкое и критическое обсуждение всех общественно значимых вопросов), рефлексивную культуру бытия, разумно-эгоистическую и потому ответственную свободу.
Казалось бы, на этом можно было бы и успокоиться, согласиться с «концом истории» в духе Фр. Фукуямы. Но не таков Запад. Его исторический динамизм не знает пределов. Он, конечно, рискован, опасен, грозит срывом в пропасть небытия. Но и очень соблазнителен: а вдруг приведет к счастью, к разгадке тайны человеческого бытия? Если же ходить по традиционному жизненному кругу, только воспроизводить, а не экспериментировать и производить, то надежду на такую разгадку вообще можно оставить. Самобытность, помноженная на динамизм и, разумеется, современные исторические условия, открывает новую перспективу - глобализацию. И не только открывает - мостит туда дорогу в виде модели Европейского Союза. Проект Империума в этой модели вроде бы и не просматривается, не виден. Но это - если оставаться внутри ее, жить в ней и ею. При взгляде же со стороны, пусть участливо, заинтересованно, но именно извне
- широко и свободно, если думать о развитии этой модели на далекую перспективу, то проект Империума напрашивается сам собой. Недаром его инициируют и политически оформляют США - держава вне данного Союза. И пусть не смущают нас разногласия между Европой и Америкой. Они легко укладываются в инклюзивное единство социально-политического материка под именем Запад. Глобализация, равно как в перспективе и Империум - судьба современного мира. Разумно ли ей сопротивляться? Впрочем, не исключено, что Империум -утопия. Но поскольку мы живем в эпоху конца всего и вся, в том числе и утопии, то такая оценка уже никого особо не настораживает. Империум поэтому было бы лучше квалифицировать как практически реализуемую утопию, прак-топию. А в ее случае почти все зависит от активности, решительности и настойчивости людей, от их сознания, характера и воли к действию.
Не факт также, что проект Империума, начатый США, ими же и закончится, что именно они будут олицетворять Империум, составлять его властный центр в будущем. Скорее всего, этот центр будет коллегиальным, многоначальным. Одно дело - инициировать, и другое - реализовать. Хотя уже сегодня Америку награждают такими эпитетами, как «неимпериалистическая сверхдержава», «неохотная сверхдержава», «кооперативная империя», «добропорядочная либеральная империя», сама она, похоже, не торопится в это поверить. Более того, мы склонны согласиться с Н. Фергюсоном: США упорно не хотят быть империей, формально взять на себя соответствующие обязательства, «бремя свободы мира», так как это связано с жертвами в плане нравственного спокойствия и материального благополучия [7]. И туг опять должна помочь нам социальноисторическая онтология различий: Империум не Империя. Как субсидиарное демократическое образование, Империум требует меньше жертв или издержек и потому более привлекателен. Можно (и следует) рискнуть.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Цит. по: Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. - М., 2002., с. 242, 250, 257.
2. См.: Harvey R. Global Disorder. America and the Threat of World Conflict. - N.Y., 2003, p. 233.
3. Подробнее о субсидиарности см.: Карлос Эдуарде Пачеко Амарал. Автономия и субсидиарность в возникновении новой парадигмы. Европейское региональное государство автономий // Вестник РУДН. Философия. 2001, № 2.
4. Учитывая массово-статистический характер общественной реальности, за общим в истории всегда стоит некое большинство. Чтобы все шагали в одну ногу - такого в реальной жизни не бывает.
5. Подробнее об этом см.: Гречко П. Империум - императив нового мирового порядка // Свободная мысль - XXI. 2004, № 3. С. 38-40.
6. Формулировка прав человека в Декларации независимости звучит так: «... все люди созданы и наделены своим создателем определенными неотчуждаемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью».
7. О позиции Фергюсона и вообще о дискуссии на тему империи см.: Темников Д. Проблемы мирового регулирования в современной зарубежной политологии // Международные процессы. Том 2. № 2(5). Май-август 2004. См. также: Сайме Д. Имперская дилемма Америки // Россия в глобальной политике. 2004. Т.2. № 1; Уткин А.И. Американская империя // Космополис. 2003. № 1(3).
ЛИТЕРАТУРА
1. Амарал К. Э. П. Автономия и субсидиарность в возникновении новой парадигмы. Европейское региональное государство автономий // Вестник РУДН. Философия. 2001, №2.
2. Аннан Кофи. Мы, народы: роль Организации Объединенных Наций в XXI веке // Безопасность Евразии. 2000. № 1.
3. Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. - М., 2002.
4. Сайме Д. Имперская дилемма Америки // Россия в глобальной политике. 2004. Т.2. № 1.
5. Солдатова Г. Психология межэтнической напряженности. - М., 1998.
6. Темников Д. Проблемы мирового регулирования в современной зарубежной политологии // Международные процессы. Том 2. № 2(5). Май-август 2004.
7. Тоффлер Э. Футурошок. - СПб, 1997.
8. Уткин А.И. Американская империя // Космополис. 2003. № 1(3).
9. Фергюсон Н. Британская империя: уроки для глобальной власти // Космополис. №3(5). Осень 2003.
10. Хардт М., Негри А. Империя. - М., 2004.
11. Bloch Е. Nonsynchronism and Dialectics // New German Critique, 1977, №11.
12. Castells M. The Rise of the Network Society. Vol. 1. The Information Age: Economy, Society and Culture. - Oxford, 1996.
13. Harvey R. Global Disorder. America and the Threat of World Conflict. N.Y., 2003.
14. Havel V. Kosovo and the End of the Nation-State // New York Review of Books April 29, 1999.
THE «WORLD ORDER» CONCEPT IN THE CONTEXT OF GLOBAL TRANSFORMATIONS
P.K. GRECHKO
Department of Social Philosophy,
Faculty of Humanities and Social Sciences,
Russian Peoples’ Friendship University 117198 Russia, Moscow,
Miklucho-Maklay Sir., 10 a
While treating the differences by ontological methods, the author advocates a viewpoint providing for historical uniqueness of globalization with its threats and challenges. Globalization as based on differences is compared with modernization as based on unity and unification. Globalization is viewed as a new social reality or a unity of flexible practices and a reflexive theory. The antiglobalistic and alternative globalistic development strategies are analyzed in a comprehensive manner. The author advocates the idea that there are no alternatives (antitheses) to globalization but there do exist alternative scenarios of globalization. These alternative scenarios are represented by national programs for integration into modem globalization processes.
