CC BY
192
А. С. Стыкалин (Москва)
«Польский Октябрь» глазами российского историка
Библиография работ по истории советско-польских отношений пополнилась новым фундаментальным исследованием, основанном на глубокой проработке широкого комплекса документов из российских и польских архивов. Его автор А. М. Орехов, отдавший более 40 лет изучению истории Польши и российско-польских связей в Х1Х-ХХ вв., в 1990-е гг. опубликовал ряд заметных исследований политических кризисов 1956 и 1980-1981 гг. в «народной Польше» 1 и явился первым публикатором и комментатором материалов Президиума ЦК КПСС 1954-1964 гг., посвященных польским проблемам, и в том числе записей зав. отделом ЦК КПСС В. Н. Малина, дающих представление о ходе обсуждения этих проблем на заседаниях высшего партийного органа 2. В новой работе «Советский Союз и Польша в годы „оттепели": из истории советско-польских отношений» (М., «Индрик», 2005), обобщающей результаты многолетних архивных изысканий и изучения существующей весьма богатой польской историографии темы, развитие многосторонних советско-польских отношений показано на фоне углубления системного кризиса сталинской модели социализма, его временного преодоления в октябре-ноябре 1956 г. на основе установления более равноправных отношений с СССР, более либеральной культурной и церковной политики, а также на основе некоторой демократизации избирательных механизмов, что, впрочем, сменилось во второй половине 1957 г. попятными движениями, когда польская коммунистическая элита во главе с вышедшим из опалы В.Гомулкой постепенно вернулась к более привычным для нее административно-бюрократическим методам управления.
Уже с конца 1940-х гг., по мере обострения конфликта между правящей партией (ПОРП) и польским обществом, неравноправные взаимоотношения с Советским Союзом выходили на передний план как одна из наиболее болезненных составляющих нараставшего кризиса, включавшего в себя и идеологический компонент — острое отторжение большинством граждан насаждавшейся по всем пропагандистским каналам коммунистической идеологии (тем более в ее сталинской интерпретации). Как справедливо отмечает автор, антирусские настроения и антисоветизм как неотъемлемые составные части идеологического кризиса были проявлениями, с одной стороны, давних, исторически сложившихся стереотипов, а с другой — новых, сформировавшихся в последние полтора десятилетия и отражавших кроме всего прочего стихийное непри-
ятие нередко бесцеремонной политики советских лидеров в отношениях с союзниками (с. 161). «Участие Советского Союза в расчленении польской государственной территории в сентябре 1939 г., массовые депортации польского населения в отдаленные районы СССР, злодеяния НКВД в Катыни, навязывание сталинской модели социализма в послевоенное время и т. п. не могли не обострить национального сознания и патриотизма поляков, усугубляли неприятие нажима на Польшу со стороны советского политического руководства и, как естественное следствие, неизбежно порождали антисоветизм и антирусские настроения» (с. 9-10). Что же касается польского (как и венгерского) политического кризиса осени 1956 г., то он явился в первую очередь следствием внешнеполитической стратегии СССР в Центральноевропейском регионе, сформированной при Сталине и лишь в некоторой мере модифицированной после его смерти. Суть этой стратегии заключалась именно в советизации стран сферы влияния СССР. В Польше в силу определенных внутриполитических условий курсу на советизацию противостояла концепция «польского пути к социализму», создатель которой В.Гомулка при Сталине оплатил поиск национально-специфического пути несколькими годами тюрьмы. Триумф этой идеи в конце 1956 г. со временем обернулся и ее кризисом — правда, значительно позже, в 1968-1970 гг.
В первой главе речь идет об экономических, политических, идейных предпосылках начавшегося уже в 1954—1955 гг. фактического распада установившегося в Польше к 1949 г. тоталитарного коммунистического режима сталинского образца. Важно заметить, что именно в Польше эксперименты по перенесению на национальную почву сталинской модели социализма с самого начала терпели наиболее очевидную неудачу. Упорное сопротивление значительной части населения коммунистической альтернативе и советскому влиянию, балансирование общества на грани гражданской войны в течение первых послевоенных лет предопределили более компромиссный, нежели в других странах Восточной Европы, характер коммунистической диктатуры в Польше, где так и не удалось провести в сколько-нибудь полном объеме коллективизацию земельной собственности, поколебать позиции церкви в идеологической сфере, установить монополию марксизма в школьной системе, в том числе в университетах. Даже совсем незначительное ослабление советского диктата и внутреннего административного пресса после смерти Сталина вызвало в этой стране быструю регенерацию придавленных, но не заглушённых элементов плюрализма.
Вступив вместе с СССР и под давлением СССР в условиях апогея «холодной войны» в изнурительную гонку вооружений, Польша переживала к 1953 г. серьезные экономические трудности. В обществе зрело глухое недовольство экономическим положением и уровнем жизни, и даже те социальные слои, которые в конце 1940-х гг. составляли базу левых сил, все более явно демонстрировали разочарованность в полити-
ке ПОРП. Смерть Сталина и смена руководства СССР сделали возможной некоторую корректировку прежней гибельной политики форсированной индустриализации, однако, в отличие от И. Надя в Венгрии, у польской коммунистической элиты не было решимости инициировать хотя бы ограниченные реформы.
А. М. Орехов доказывает, что, как и в случае с И. Надем в Венгрии, именно руководство КПСС, опасаясь повторения в Польше июньских 1953 г. событий в ГДР, подтолкнуло польских лидеров к перемене курса. В конце декабря 1953 г. Б.Беруту, приехавшему в Москву, пришлось выслушать довольно резкие критические замечания за провалы в экономике, низкий уровень жизни рабочих и служащих, неудовлетворительное положение с обеспечением населения продовольствием. Критику вызвали и «перегибы» при осуществлении коллективизации в Польше — жесткое администрирование и насилие в отношении крестьянства, чреватое возможностью народных бунтов. В Москве всерьез боялись также утраты польскими коммунистами поддержки в среде рабочего класса и предостерегали от выведения из высшего руководства ПОРП бывших деятелей социалистической партии (ПСС), прежде всего Ю.Циранкевича. Импульсы из Москвы, а в не меньшей мере также и непосредственные интересы польской коммунистической элиты, уставшей жить в атмосфере страха и желавшей оградить себя на будущее от произвола спецслужб, сыграли свою роль в принятии мер, направленных на установление партийного контроля над органами безопасности. Как и в СССР, в Польше с конца 1954 г. разворачивается процесс реабилитации невинно осужденных. В декабре выходит из заключения В.Гомулка, бывший лидер компартии (ППР), обвиненный в 1948 г. в «правонационалистическом уклонизме».
Страх перед государством стал ослабевать. В 1954-1955 гг. активизируется общественная и интеллектуальная жизнь, некоторые неформальные объединения и независимые инициативы, возникшие в среде интеллигенции и студенческой молодежи (дискуссионный Клуб Кривого круга и др.), привлекают все большее внимание в обществе; в их деятельности с самого начала спонтанно проявляется социальный и политический критицизм. Как на публичных форумах, так и в печатной периодике в условиях некоторого ослабления цензурного пресса звучит все более острая критика не только высокопоставленных функционеров, несших ответственность за провалы в экономической политике и нарушения законности, но и некоторых системных пороков. Событием литературной и общественной жизни становится «Поэма для взрослых» А.Важика, показавшая разительное несоответствие идеологии ПОРП реальному положению польского рабочего класса. Симптомы приближавшейся «оттепели» проявились и в усилении западных влияний в культуре.
Отмечая роль прессы в пробуждении польского общественного мнения, А. М. Орехов выделяет молодежный еженедельник «По просту».
Он отмечает вместе с тем, что новые веяния затронули и важнейшие идеологические структуры ПОРП — Институт общественных наук при ЦК ПОРП во главе с А. Шаффом воспринимался советским посольством как «осиное гнездо» ревизионизма, сторонники реформ задавали тон и в редакции газеты «Трибуна люду». На ряде общественно-научных форумов и в печатных изданиях обсуждаются актуальные экономические и социальные проблемы, предлагаются проекты реформирования существующей системы. В ряде статей высказывается еретический с точки зрения коммунистической ортодоксии тезис о том, что развитие общественных наук может быть продуктивным лишь при условии идеологического многообразия.
В неуклюжих попытках приспособить к изменившимся условиям сложившуюся при Сталине систему застает польскую коммунистическую элиту XX съезд КПСС (отклику на него в Польше, влиянию импульсов, исходивших из Москвы весной 1956 г., на внутриполитическую ситуацию в этой стране посвящена вторая глава монографии).
Осудив на XX съезде КПСС Сталина и провозгласив тезис о многообразии путей продвижения к социализму, «коллективное руководство» КПСС поставило в непростое положение служивших «верой и правдой» официальной Москве лидеров зарубежных коммунистических партий, сразу же ставших объектами резкой критики в своих странах как за апологетику бесчеловечной сталинской политики, так и за не всегда оправданное следование советским образцам и моделям в предшествующие годы. Это коснулось в первую очередь партийно-государственных руководителей стран советского блока, в которых все более отчетливо обнажались кризисные явления в экономике, свидетельствуя о несбыточности провозглашенных программ форсированного построения социализма и настоятельно требуя корректировки курса.
При всей непоследовательности в выявлении сущности сталинизма решения XX съезда КПСС дали мощный импульс реформаторским силам в странах советского лагеря, ведь критика тех или иных сторон системы, за которую прежде представители оппозиционно настроенной интеллигенции подвергались нещадным гонениям, вдруг получила неожиданную поддержку из самой Москвы. Исходившие от реформаторов призывы к переменам, оказавшись в известном созвучии с официально провозглашенной линией КПСС, обрели значительно больший вес в общественном мнении, стали в некоторых странах (прежде всего в Венгрии и Польше) реальным фактором внутриполитической жизни, с которым властям теперь уже приходилось считаться. Следует иметь в виду также польскую специфику, на которую обращает внимание А. М. Орехов: за пределами СССР только в Польше текст закрытого доклада Н.С.Хрущева о культе личности был широко распространен в обществе — в Польше он был отпечатан тиражом в 20 тыс. экземпляров и зачитывался на партсобра-
ниях по всей стране (руководство партии резонно просчитало, что все равно не удастся скрыть от общества прозвучавшей в выступлении Хрущева правды, пусть далеко не полной, о Сталине и режиме, и любая попытка сокрытия этого документа вызовет еще более негативную реакцию, нежели обнародование содержащихся в нем фактов).
При всем вышесказанном XX съезд, решения которого означали разрыв с наиболее грубыми и одиозными проявлениями сталинизма, вызвал в Польше неоднозначную реакцию общества. Согласие с необходимостью разоблачения сталинских преступлений часто соседствовало с недоверием к новым советским лидерам, долгие годы работавшим со Сталиным, а теперь пытавшимся переложить на умершего вождя всю ответственность за происходившее в стране. Доклад о культе личности 25 февраля воспринимался как своего рода политический трюк, при помощи которого Хрущев пытается завоевать для себя авторитет. Существовали также сомнения: не является ли критика Сталина всего лишь тактическим ходом, данью сиюминутной политической конъюнктуре (после Хрущева «придет другой и объявит все это неправдой»).
В ходе ознакомления рядовых членов ПОРП (а иногда и более широкой аудитории) с текстом секретного доклада Хрущева поднимался вопрос о необходимости коренной переоценки политики Сталина в отношении Польши, затрагивались темы крайне болезненные с точки зрения истории польско-советских взаимоотношений (сентябрь 1939 г., Катынь, Варшавское восстание). На ряде партсобраний прямо ставился вопрос: не являются ли Катынское дело и отказ оказать поддержку Варшавскому восстанию результатом сознательной политики, направленной на ослабление польской государственности? Высказывалось предположение, что Сталин целенаправленно задержал наступление на Варшаву, выжидая, чтобы больше поляков было выбито. Стремление преодолеть завесу молчания проявилось и в прессе — в том числе в переоценке исторической роли Армии Крайовой, подчинявшейся лондонскому эмигрантскому правительству (как раз весной 1956 г. вследствие амнистии вышло на свободу около 30 тыс. человек, преимущественно политзаключенных, в том числе бойцы Армии Крайовой).
Провозглашенный в отчетном докладе на XX съезде тезис о многообразии путей к социализму дал повод для обсуждения проблемы суверенитета Польши, его гарантий. Участники некоторых дискуссий задавались вопросом: «Как понимать суверенитет ПНР при наличии Красной Армии на территории Польши?» Звучали призывы к пересмотру характера отношений с Москвой. «Десять лет, которые Польша находится под протекторатом Советского Союза, являются для страны потерянными годами», — говорил в ходе обсуждения в краковской Горной Академии материалов XX съезда один из профессоров. Спонтанно возникает вопрос о пересмотре отношения к «правонационалистическому уклону»
в ПОРП. В отличие от своего давнего оппонента Б.Берута, скончавшегося 12 марта, Гомулка был популярен в довольно широких кругах польского общества. Вопреки усилиям партийного руководства, пытавшегося воспрепятствовать его политической активизации, в массовом сознании, как отмечает А. М. Орехов, определилась явная тенденция моральной поддержки человека, символизировавшего собой «польский путь к социализму». Своего рода идейной подготовкой пересмотра отношения к Гомулке явилась публикация в партийной прессе статей, акцентирующих внимание на специфических особенностях построения социализма в Польше.
Процессы дифференциации в среде правящей партии сопровождались критикой снизу руководства ПОРП за бюрократизм и авторитарные методы, а также запаздывание с постановкой и решением назревших проблем. В Кракове на заседании воеводского партактива депутат сейма профессор Дробнер заявлял, что лидеры ПОРП себя скомпрометировали, потребовал созыва внеочередного съезда партии для переизбрания ее высших органов. Звучат также призывы к созданию фракций внутри ПОРП.
Уже в апреле дискуссия о дальнейших путях развития страны выходит за пределы правящей партии. Возникают новые формы молодежного движения, стремившегося к освобождению от идеологического контроля правящей партии (и в частности, автономное студенческое движение). Как и в Венгрии, в Польше весной — в начале лета 1956 г. главным выразителем оппозиционных настроений стало независимое движение творческой интеллигенции, выступавшей с требованием идеологического и политического плюрализма. Фрондирующий Союз польских писателей превращается в арену столкновения радикально настроенных литераторов и представителей партийных властей. Если поначалу доминировали требования невмешательства в искусство со стороны партийных органов и критика социалистического реализма как метода мифологизации действительности в соответствии с определенным политическим заказом, то позже вопросы художественный культуры отходят на второй план. Председатель Союза польских писателей А. Слонимский говорил в апреле на сессии Совета культуры и искусства ПНР: «Дело вовсе не в Сталине, а в социалистическом строе, который неизбежно рождает Сталиных». В ходе дискуссии по проблемам функционирования политической системы и демократизации ее механизмов ставится вопрос о необходимости оппозиционных фракций в польском Сейме. Активизируются малые партии, прежде служившие всего лишь приводными ремнями ПОРП. В деятельности части актива объединенной крестьянской партии отчетливо проявилось стремление к преобразованию ОКП в самостоятельную партию, реально отстаивающую интересы польского крестьянства. Выработка ее программы действий была неотделима от критики аграрной политики в Польше с конца 1940-х гг. На собраниях в организациях демократической партии звучали даже призывы к ее превраще-
нию в оппозиционную партию. Подобные настроения, однако, находили проявление только на периферии общественной жизни, в которой доминировали члены ПОРП, выдвигавшие в качестве общественного идеала отнюдь не западные демократии, а нечто вроде «социализма с человеческим лицом», тем более что попытки идти дальше дозволенного, создавать какие-либо формы политической оппозиции, агитировать за реальную многопартийность и свободные выборы пресекались властями.
Как справедливо отмечает А. М. Орехов, весной 1956 г. руководство ПОРП оказалось совершенно неспособно предложить обществу продуманную реформаторскую программу, кризис продолжал углубляться. В третьей главе монографии дается одна из лучших в мировой исторической литературе реконструкций познаньских событий 28 июня 1956 г,
В основе конфликта лежали экономические требования, а сами массовые волнения рабочих в Познани носили спонтанный характер (версия о целенаправленном руководстве участниками движения со стороны некоего подпольного штаба была быстро отброшена руководством ПОРП как несерьезная, причины событий стали искать во внутренних факторах, в запущенности социальных проблем). При всем при этом бунт отчаявшихся познаньских рабочих сопровождался и выдвижением политических лозунгов, в том числе требования свободных выборов под контролем ООН. Как и несколькими месяцами позже в Будапеште, в Познани происходило противоборство в среде демонстрантов радикальных и умеренных тенденций. Общность с венгерскими событиями проявилась и в той большой роли, которую сыграли в познаньских волнениях массированная дезинформация, слухи (например, о всеобщем восстании в стране), вносившие в происходящее элементы хаоса. Как и в Венгрии, в Польше власти не были готовы к возможности открытых протестов и массовых демонстраций, способных выйти из-под контроля, не имели отработанных механизмов нейтрализации стихийных всплесков недовольства рабочего класса. Это объясняется в первую очередь, тем, что волнения в Познани (как позже в Будапеште, а в 1962 г. в Новочеркасске) не соответствовали доктринальным представлениям коммунистического руководства о способах разрешения социальных и экономических проблем. Осмысление уроков познаньских событий наводит А. М. Орехова на далекоидущие размышления относительно непримиримого противоречия между декларациями и реальной сущностью коммунистической власти в СССР и странах Восточной Европы. Поскольку власть провозглашала себя «народной», а общество называлось социально справедливым, возможные массовые выступления рабочего класса в защиту своих экономических интересов рассматривались коммунистической элитой как не укладывающиеся ни в какие рамки аномалии. Тем более это касалось открытых проявлений социального протеста, подобных познань-ским, — в них виделся результат вражеской деятельности, тяжкое пре-
ступление перед «народной властью». «Забастовка в народном государстве и в условиях социалистического строительства не может быть средством борьбы рабочего класса», — заявлял в общем не чуждый реформаторским устремлениям Э.Охаб, временно вставший в марте 1956 г. во главе ПОРП.
Таким образом, как справедливо отмечает А. М. Орехов, никакого сколько-нибудь эффективного механизма урегулирования конфликтов, возникавших на социальной и экономической основе, у властей не было. Разрешение такого рода конфликтов отдавалось на откуп профсоюзам, но они давно погрязли в формализме и бюрократизме, жестко контролировались партийными органами и не могли реально противостоять злоупотреблениям дирекции предприятий. Фактически рабочие были лишены легальной возможности отстаивать свои требования и действенной организационной структуры, которая бы представляла их законные интересы.
Познаньские события, неожиданные как для польских, так и для советских лидеров, заметно повлияли на дальнейшую динамику общеполитической ситуации в Польше, стали не только индикатором политической нестабильности, но и катализатором перемен. В целях снятия напряженности в обществе и обеспечения безопасного для партийной верхушки хода реформ руководство ПОРП должно было срочно пойти на восстановление Гомулки в партии и отказаться от создания искусственных препятствий на пути этого харизматичного политика во власть. Причем каждая из противоборствовавших партийных группировок стремилась разыграть эту карту в своих интересах. Своевременное возвращение популярного в довольно широких кругах Гомулки из политического небытия сыграло свою роль в преодолении кризиса коммунистической власти в Польше без кровавых эксцессов. В Венгрии, где стояла аналогичная проблема И. Надя, лидеры правящей партии в отличие от польских коллег Э.Охаба и Ю.Циранкевича не проявили должной решимости в сближении с опальным политиком, что привело к формированию мощной внутрипартийной оппозиции, а фактически к двоевластию в стране. К моменту начала восстания 23 октября руководство Венгерской партии трудящихся уже почти не контролировало положение в Будапеште.
Как доказывает А. М. Орехов, в Москве уже в конце лета осознавали проблему Гомулки, знали, что она вскоре может выдвинуться на первый план. Вынашивались даже планы своего рода «приручения» этого строптивого политика. Так, в сентябре Хрущев выступил с предложением пригласить его на лечение в Крым, что не нашло в то время поддержки Охаба, боявшегося, что преждевременное усиление (да еще при помощи Москвы) позиций Гомулки может повлечь за собой углубление раскола в партийном руководстве. Ожидая, что в ближайшем будущем встанет вопрос о привлечении Гомулки к работе на одном из ключевых партийно-государственных постов, в Кремле вместе с тем полагали, что поляки
предварительно проконсультируются с ЦК КПСС. Хрущев был сильно уязвлен, когда лидеры ПОРП не поставили его в известность о решении ввести Гомулку в Политбюро. За дежурными фразами о недопустимости прихода к руководству ПОРП сил, якобы выступающих под антисоветским знаменем, скрывалось именно ущемленное самолюбие советского лидера, сыгравшее роль в обострении к середине октября советско-польских, в том числе межпартийных, отношений, вылившемся в открытый конфликт во время неожиданного приезда (без приглашения) делегации КПСС на VIII пленум ПОРП, открывавшийся 19 октября.
В Москве в течение нескольких месяцев с беспокойством наблюдали за развитием событий в Польше. Как отмечалось в документе Комитета информации при МИД СССР, который лег на стол Н.С.Хрущева в начале сентября, развернувшееся после XX съезда КПСС публичное «обсуждение важнейших вопросов политического и экономического положения в стране в целом приняло нездоровый характер и по существу вылилось во враждебную народно-демократическому строю кампанию» (с. 148). Лидеры ПОРП подвергались критике за либеральное отношение к «различного рода вылазкам враждебных элементов» в прессе и дискуссионных клубах. Тем не менее в Москве с пониманием подошли к решению ряда проблем, создававших дополнительный груз в польско-советских отношениях. Советское правительство, в частности, выразило готовность обсудить претензии польской стороны в связи с заниженной, по ее мнению, ценой поставок в СССР польского угля. Советская сторона проявила также стремление пойти навстречу Варшаве в вопросе о советниках по линии КГБ: Политбюро ЦК ПОРП в сентябре пришло к выводу о том, что «институт советских советников в польских органах общественной безопасности как в центре, так и в воеводствах в данный момент не вызывается необходимостью» (с. 151). В первой половине октября усиление антисоветских проявлений в стране было одной из главных тем обсуждения на заседаниях Политбюро, на которые стал приглашаться и набиравший влияние Гомулка. Польская партийная элита справедливо полагала, что нейтрализовать такие настроения можно только при условии устранения причин, их породивших; на заседаниях высшего партийного органа откровенно говорилось о факторах, способствовавших антисоветизму: некритическом следовании советским образцам, неравноправии экономических взаимоотношений, вмешательстве советского посла во внутренние дела страны, об ущемляющем национальные чувства присутствии в польской армии на командных должностях советских граждан, иногда даже не знающих польского языка.
Ключевым, поворотным моментом в развитии кризиса 1956 г. в Польше стали переговоры лидеров ПОРП с делегацией КПСС в Бельведере 19 октября (А.М.Орехову принадлежит заслуга тщательной реконструкции этого кульминационного события в истории советско-польских
отношений послевоенного времени). Известно, что советская сторона, пытаясь сорвать казавшиеся ей нежелательными изменения в руководстве ПОРП, и в первую очередь удаление из Политбюро маршала К. Рокоссовского, решила прибегнуть к силовому шантажу: танковые части вышли из района постоянной дислокации и предприняли марш в направлении Варшавы. Именно на этом фоне и звучали угрозы Хрущева в адрес лидеров ПОРП. Позже, в продиктованных в конце жизни мемуарах, Хрущев признал, что тактика демонстрации силы и вообще приезд делегации в Варшаву были ошибкой: «Лучше всего, конечно, нам было бы не появляться там». Расчеты на то, что командование Войска Польского во главе со ставленником Москвы министром обороны К.Рокоссовским окажется в большей мере лояльным советскому, нежели польскому руководству, не были оправданы. Польский генералитет оказался в состоянии раскола. Согласно некоторым мемуарам, командующий Варшавским военным округом Ф.Андриевский (офицер Советской армии, откомандированный в Войско Польское) собрал совещание командиров частей гарнизона и округа, чтобы обсудить план нейтрализации руководства ПОРП. С другой стороны, группа высших офицеров приняла меры противодействия продвижению советских танков в направлении столицы, был создан штаб, на который возложили задачу следить за передвижением советских войск и своевременно информировать Политбюро об оперативной обстановке. Внутренние и пограничные войска, где ставленников СССР было мало, привели в боевую готовность, соединения внутренних войск подтянули к столице. Согласно источникам, патриотически настроенные генералы заявляли в офицерских кругах о том, что они не допустят, чтобы «Советы задушили революцию в Польше». В случае необходимости предусматривался даже арест делегации КПСС. Подогреваемые бесцеремонностью советских руководителей, польские лидеры, как отмечает А. М. Орехов, избрали способ действий, диктовавшийся обстановкой. Наряду с военным был образован и гражданский штаб во главе с секретарем столичной парторганизации С. Сташевским, в его задачи входило обеспечение необходимой помощи военным со стороны гражданского населения. В Варшаве нарастало напряженное ожидание развязки, на ряде заводов рабочие готовились к обороне.
Правда, месяцем позже Гомулка высказал мнение о том, что 19 октября фактически имела место излишняя драматизация событий, речь шла всего лишь о блефе Москвы, пусть угрожавшем осложнениями. Эту версию несколько корректирует беседа В.Гомулки с Г.К.Жуковым в декабре 1956 г. на приеме в Бельведерском дворце по случаю подписания договора об условиях пребывания в Польше советских войск. Согласно версии Р. Замбровского, ссылавшегося на рассказ Гомулки, «Жуков хвалился, что если бы во время визита Хрущева и его товарищей не дошло до выяснения ситуации, то ему [Жукову] потребовалось бы только три
дня, чтобы занять Польшу». Опешивший от неожиданности Гомулка смог только спросить, кому принесло бы пользу неизбежное пролитие крови (с. 263). В том, что ситуация не вышла из-под контроля, наряду с твердостью и последовательностью польского руководства сыграл свою роль и возобладавший наконец в Н. С. Хрущеве здравый смысл. А. М. Орехов прав, замечая, что импульсивный, несдержанный глава делегации КПСС продемонстрировал в кульминационный момент реалистический подход. Продвижение танковой колонны на Варшаву было остановлено. Поляки, вспоминал впоследствии Хрущев, «поняли, что можно договориться».
Позже Хрущев осознал, какой серьезной угрозы удалось избежать: «Думаю, что ввод наших войск в Варшаву действительно мог стать непоправимым явлением и породил бы такие сложности, что трудно даже представить себе, куда мы могли зайти. Считаю, что положение спас Гомулка, когда столь убедительно высказал свои соображения. Остальное оказалось второстепенным делом» (с. 192). Как бы там ни было, можно согласиться с A.M.Ореховым: танковый демарш советских войск в момент приезда делегации КПСС в Варшаву в октябре 1956 г. надолго осложнил советско-польский диалог по актуальным проблемам двусторонних отношений.
В ходе переговоров, состоявшихся 19 октября, польские лидеры настойчиво и последовательно стремились к тому, чтобы советская сторона относилась к Польше как к равноправному партнеру, суверенному субъекту международных отношений. И они сумели добиться серьезных уступок, в частности отзыва на родину служивших в польских силовых структурах советских генералов и офицеров (начиная с маршала Рокоссовского), а также и советников. Пленум состоялся в заранее объявленные сроки и принял ожидаемые решения, в том числе об избрании Гомулки первым секретарем ЦК ПОРП, что явилось победой польской стороны. Москве пришлось принять к сведению, что отныне ЦК ПОРП свои ключевые внутренние (в том числе кадровые) вопросы может решать без консультаций с ЦК КПСС, и это стало примером для других партий. Как пишет A.M.Орехов, «лобовое столкновение 19 октября в Бельведере показало — время безропотной уступчивости партнеров по Варшавскому пакту своему „старшему брату" отходило в прошлое пусть постепенно, но с фатальной неизбежностью» (с. 202).
В ходе ожесточенных споров в Бельведере обсуждались вопросы, имевшие наиболее принципиальное значение для дальнейшего развития двусторонних советско-польских отношений в политической, экономической и военной сферах. Некоторые уже тогда предварительно согласованные решения были закреплены в документах, принятых по итогам официальных межгосударственных переговоров в ноябре 1956 г. Трудно, однако, согласиться с A.M.Ореховым в том, что в Бельведерском дворце 19 октября было достигнуто согласие по базовым вопросам межгосударственных отношений. Если бы это было так, то на повестке дня
не стоял бы и дальше вопрос о возможном военном вмешательстве. Хотя Гомулка отверг как совершенно необоснованные обвинения в том, что польская сторона угрожает своими действиями интересам СССР, и заверил делегацию КПСС, что смена руководства ПОРП совсем не ставит под сомнение дружественные отношения с СССР, доверия к нему не было. Хрущев явно лукавил, когда позже, в мемуарах, утверждал, что в ходе первой же встречи проникся доверием к Гомулке. Напротив, по приезде в Москву на заседании Президиума ЦК КПСС 20 октября он отдавал предпочтение силовому решению проблемы («Выход один — покончить с тем, что есть в Польше»), По свидетельству С.Микояна, его отец А.И.Микоян на склоне лет вспоминал, как поздно вечером 20 октября в беседе с Хрущевым убеждал его воздержаться от применения силы в Польше, ибо это чревато серьезным военным конфликтом. 21 октября идея вмешательства также рассматривалась как один из возможных сценариев действий, хотя теперь, очевидно, речь шла уже не столько о военном вмешательстве, сколько об определенном политическом прессинге на польское руководство. Хотя, судя по ходу обсуждения, Гомулке продолжали не доверять, советское руководство удержалось на почве реальности; было принято принципиальное решение, сформулированное Хрущевым: «...учитывая обстановку, следует отказаться от вооруженного вмешательства. Проявить терпимость».
Хотя автор затрагивает в своей работе позицию КНР, вопрос этот, пожалуй, нуждается в более детальном освещении, с учетом ряда работ, опубликованных в последнее десятилетие. Исследователям китайской политики в условиях польского и венгерского кризисов 1956 г. известно, что Мао Цзедун, узнав из телеграммы, посланной советскими лидерами, о планах силового вмешательства в Польше, выразил послу СССР П.Ф.Юдину решительный протест. В связи с венгерскими событиями китайская сторона также в течение нескольких дней предостерегала советское руководство от применения силы и кардинально изменила свою позицию, только убедившись в реальной перспективе утраты коммунистами власти. Непоследовательность линии КПК в отношении венгерских событий отразила противоречие между естественным стремлением второй коммунистической державы мира использовать трудности, переживаемые Советским Союзом в восточноевропейской сфере своего влияния, в целях усиления китайских позиций в мировом коммунистическом движении, и с другой стороны, опасениями фронтального отступления мирового социализма в непрекращавшемся противоборстве двух систем. Польские же события не дали китайцам никаких оснований беспокоиться за судьбы социализма в этой стране, и они последовательно выступали за невмешательство. В мае 1957 г. в беседе с польским послом Хрущев признал, что именно после встречи с китайской делегацией 23 октября он окончательно отказался от идеи военного решения польского вопроса.
В конечном отказе от силового решения сыграло роль и разочарование в надежности командного состава Войска Польского — несмотря на то, что многие ключевые посты пока еще занимали офицеры, откомандированные из Советской армии. Из поступавших донесений Хрущев, очевидно, осознал, что в случае военного столкновения приказы маршала Рокоссовского просто не будут выполняться его польскими подчиненными. Важно также заметить, что отношение американской администрации к возможному применению Советским Союзом военной силы в Польше было более жестким, нежели в случае с Венгрией — об этом можно судить хотя бы по тональности радиостанции «Свободная Европа».
Хотя у историков нет в распоряжении стенограммы бельведерской встречи, по известным источникам (прежде всего мемуарным) можно составить впечатление о слабом знании делегацией КПСС реального положения в стране и особенно настроений в польском обществе. Чего стоит привычная для советских лидеров демагогическая апелляция к рабочему классу. Когда Хрущев заявил, что польские рабочие не согласятся с новой линией руководителей ПОРП, Гомулка вполне резонно заметил, что готов немедленно пойти вместе с Хрущевым на любое предприятие и самому убедиться в том, кого в сложившейся ситуации поддержат рабочие. Действительно, как в среде пролетариата, так и в обществе в целом в те дни доминировало мнение о том, что на окрик советской стороны Гомулка сумел дать достойный ответ.
Решительно выступив тогда за равноправие польско-советских отношений, настояв на удалении большой группы иностранных советников и ставленников из силовых структур ПНР, Гомулка сумел значительно разрядить обстановку, нейтрализовать грозившие обернуться мощным взрывом не только антисоветские, но и антикоммунистические настроения в Польше. «В первый раз со времени своего возникновения польский коммунизм освободился от обвинений в том, что является российской марионеткой, обреченной на вечный и непримиримый конфликт с польскими национальными устремлениями... В первый раз за свою долгую, переменчивую и трагическую карьеру польский коммунизм взял на себя роль выразителя национальных устремлений к независимости и свободе», — писал в те дни на страницах журнала «Scotsman» уроженец Польши, выдающийся британский левый политолог Исаак Дойчер. Избрание Гомулки первым секретарем ЦК ПОРП было с воодушевлением воспринято широким общественным мнением Польши как серьезная моральная победа над Москвой и как событие, отвечающее насущным потребностям переживаемого нацией момента. Осенью 1956 г. именно национал-коммунизм (идея суверенитета «народной Польши» и постановка отношений с Советским Союзом на новую, более справедливую основу), а не либеральные или католические идеи в наиболее полной мере соответствовали общественным ожиданиям. Даже люди, явно не разделявшие коммуни-
стических убеждений, в том числе католики, поддержали Гомулку — они не только увидели в нем фигуру, способную объединить нацию, но связывали с его возвращением в большую политику надежды на углубление процессов демократизации в стране, совершенствование политической системы, улучшение экономического положения. Можно вспомнить в этой связи о позиции кардинала С. Вышиньского в ходе выборов в Сейм. Популярность Гомулки подтверждают и митинги второй половины октября — в отличие от Венгрии не с требованием отставки, а прежде всего в защиту действовавшего руководства (хотя и в Польше достаточно широко звучали антисоветские лозунги). В разного рода прокламациях, исходивших снизу, от спонтанно возникшего массового движения, социалистические основы экономики (огосударствленная собственность), как правило, не подвергались сомнению, получили распространение идеи рабочего самоуправления, существовал большой интерес к югославской модели, часто идеализировавшейся.
«В Польше того времени, — пишет А. М. Орехов, — доминировало стремление не разрушать основы социализма, а усовершенствовать, реформировать и как бы „облагородить" его. И потому значительное большинство населения с воодушевлением приняло возвращение В.Гомулки в большую политику, поддержало его политическую линию, направленную, как тогда многим казалось, на практическую реализацию сформулированной опальным коммунистическим лидером еще в 1940-е гг. концепции „польского пути к социализму", учитывающей исторические и национальные особенности страны» (с. 267). Можно согласиться и с утверждением автора о том, что партийно-государственная номенклатура «народной Польши» тогда удержалась у власти лишь потому, что значительная часть общества еще сохраняла, пусть с оговорками, веру в возможность построения гуманного социализма. Идеология «польского пути к социализму», вновь обретшая в 1956 г. право на жизнь, базировалась на критическом осмыслении сталинской практики и — шире — всего советского опыта строительства социализма; решающее значение приобретал вопрос о соответствии этого опыта историческим, социальным и культурным реалиям Польши. В последующие полтора десятилетия, по мере разочарования польского общества в Гомулке и проводимой им политике, идея социализма как общества социальной справедливости была уже полностью скомпрометирована и потеряла привлекательность для большинства поляков.
В Москве вырабатывали политику в польском вопросе исходя из большого стратегического значения Польши для СССР и всего советского лагеря (утрата Польши как союзника автоматически вела бы за собой потерю контроля над Восточной Германией). Гомулка не только хорошо это понимал, но был уверен в общности стратегических интересов СССР и Польши, особенно там, где дело касалось германской про-
блемы. Он всерьез опасался германского реваншизма и связывал насущные национальные интересы Польши с нейтрализацией этой опасности. Для этого были в 1956 г. реальные причины: политика ФРГ на восточном направлении вплоть до конца 1960-х гг. исходила из непризнания ГДР, а также границ по Одеру и Нейсе между Германией и Польшей. И ялтинско-потсдамские установления 1945 г., и подписанный в Варшаве в мае 1955 г. договор об образовании нового военного блока, и даже пребывание на территории Польши советских войск (разумеется, без их вмешательства в польские внутренние дела) воспринимались Гомулкой, отнюдь не безосновательно, как гаранты безопасности западных границ Польши и — шире — гаранты сохранения незыблемости той системы международных отношений, которая смогла обеспечить для польской нации максимально благоприятное в новейшее время геополитическое пространство. К этому можно добавить, что Гомулка всегда умело разыгрывал карту действительной или мнимой германской угрозы Польше в интересах консолидации своего режима. Как бы то ни было, свою безусловную верность союзническим обязательствам Польши он подтвердил в начале ноября 1956 г., хотя и публично выразил несогласие с планами советского военного вмешательства в Венгрии, а через две недели и на переговорах в Москве.
Можно сказать даже больше. Гомулка, что, впрочем, не удивительно для польского политика, в своих опасениях германского реваншизма всегда бежал впереди Москвы. Заместитель министра иностранных дел СССР В.С.Семенов, долгие годы работавший на германском направлении и последовательнее многих других в 1950-е — начале 1960-х гг. отстаивавший концепцию жизнеспособности ГДР, 22 марта 1966 г. после возвращения из Варшавы, где встречался с Гомулкой, сделал запись в дневнике о том, что у польского лидера есть склонность к «некоторой драматизации положения» в отношении ФРГ3. Важно сказать, однако, и о другом. Не в пример некоторым польским политикам предшествующих поколений (в том числе деятелям межвоенного периода), Гомулка обладал достаточным политическим реализмом, чтобы адекватно оценивать место Польши в «концерте» европейских государств. Подчеркивая, что союз с СССР «не может мешать сохранению суверенности каждой из союзных стран, а также самостоятельности выбора путей к социализму», Гомулка в то же время был, очевидно, искренен, заявляя, что Польше не следует «отдаляться от СССР и вставать на почву мегаломании, недооценивая значимости нашего союза с Советским Союзом». Не менее искренне, как нам представляется, он говорил Хрущеву о том, что «Польша больше нуждается в дружбе с русскими, чем русские в дружбе с поляками». Можно вспомнить в этой связи и о том, что польский лидер довольно жестко реагировал на звучавшие кое-где в ходе выборов в Сейм в январе 1957 г. требования пересмотра советско-поль-
ской границы и возвращения Польше Вильны и Львова. Кроме того, Гомулка (кстати, бухгалтер по своему первоначальному образованию, умевший работать с цифрами и всегда с удовольствием занимавшийся именно хозяйственными проблемами) не склонен был преувеличивать интерес Запада к Польше как к экономическому партнеру и больше ожидал от выгодного сотрудничества со странами — членами СЭВ. Что же касается вопроса о пребывании советских войск, то наряду с опасениями германского реваншизма на позицию польского лидера, очевидно, повлияло и другое. Он резонно полагал, что при всей поддержке снизу (как позже выяснилось, временной) коммунисты в случае ухода советских войск едва ли сумеют сохранить однопартийную власть.
Следуя обновительной фразеологии XX съезда, Президиум ЦК КПСС счел необходимым воздержаться от решения польских проблем без консультации с союзниками по Варшавскому договору, а также Китаем. К моменту созыва 24 октября в Москве совещания лидеров ряда соцстран Хрущев уже был информирован о том, что на VIII пленуме ЦК ПОРП «большинство ораторов выступало за дружбу с Советским Союзом и странами народной демократии», речь Гомулки на пленуме была воспринята им как обнадеживающая в том отношении, что Польша «взяла курс на исправление сложившейся нежелательной ситуации». Был сделан вывод: «У ЦК КПСС сложилось мнение, что в отношениях с Польшей следует избегать нервозности и торопливости». При том, что за Гомулкой в глазах Москвы закрепилась стойкая репутация «право-националистического уклониста», Н. С. Хрущев и его команда сумели осознать (или, по крайней мере, почувствовать), что из всей коммунистической элиты Польши только он и его сторонники из таких же «национал-уклонистов» смогут облечь идею социализма в упаковку хоть сколько-нибудь привлекательную для миллионов поляков.
Сделав выбор в пользу мирного способа разрешения польского кризиса, советские лидеры очень скоро смогли убедиться в оптимальности этого выбора. Ситуация в Польше в 20-х числах октября быстро стабилизируется на основе сохранения политической монополии ПОРП. Удача мирного варианта развития в Польше в течение нескольких дней служила для советских лидеров самым серьезным аргументом в пользу возможности политического урегулирования венгерского кризиса. От политического решения венгерского вопроса окончательно отказались лишь 31 октября, в условиях, когда налицо были полный распад прежних партийно-государственных структур, реальная перспектива утраты коммунистами власти в Венгрии. Вообще, наблюдая за драматическими венгерскими событиями, Хрущев мог убедиться, каких чудовищных последствий удалось избежать, отказавшись от силового решения проблем более крупного государства. Причем негативный венгерский опыт не перечеркнул в глазах советских лидеров значения польского примера:
опыт разрешения польского кризиса 1956 г. расценивался в Москве как позитивная модель разрешения спорных вопросов — так, в 1961 г., в момент обострения отношений с Албанией, Хрущев неоднократно противопоставлял конфронтационной линии албанского руководства политику польского руководства в 1956 г., направленную на достижение компромисса с СССР.
Начиная с 23 октября, когда вспыхнуло мощное восстание в Будапеште, в центре внимания советского руководства находились уже не польские, а заслонившие их собой венгерские события. Взаимосвязь польского и венгерского кризисов осени 1956 г. достойна стать предметом специального рассмотрения, наибольший вклад в ее изучение внес венгерский полонист Я.Тышлер. Касается этого круга проблем и А. М. Орехов, не давая, однако, сколько-нибудь полной картины.
В.Гомулка надеялся, что в Венгрии, как и в Польше, победу одержит то крыло в коммунистическом движении, которое выступает за расширение национально-государственного суверенитета. В правительстве И. Надя он увидел своего потенциального союзника в борьбе за установление более равноправных отношений с Москвой, хотя со временем и разочаровался в самом И. Наде. Уже в конце октября он с явной обеспокоенностью следил за процессом распада в Венгрии структур правящей партии, активизацией экстремистских элементов. В обращении к венгерской нации от 28 октября ЦК ПОРП не только выразил солидарность с правительством И. Надя и его программой (в том числе прозвучавшим уже предложением о выводе советских войск из Венгрии), но и предостерегал от насилия, братоубийственной войны, а также от любых попыток свернуть Венгрию с «социалистического пути».
Во время встречи 1 ноября с советскими лидерами в Бресте польские лидеры В.Гомулка, Ю.Циранкевич и Э.Охаб с самого начала отстаивали собственное видение венгерской ситуации. Признав наличие в Венфии «контрреволюционной опасности», они в то же время однозначно высказались против готовившейся советской военной акции по свержению правительства И. Надя. Более того, в опубликованном 2 ноября в центральной прессе Обращении ЦК ПОРП «К рабочему классу, к польскому народу» они выразили публичное несогласие с советской политикой. Вопросы защиты и удержания «народной власти» и завоеваний социализма в Венгрии должны были, по мнению польского руководства, решать внутренние силы, а не вмешательство извне. Трудно согласиться с тем, что позиция поляков, занятая в Бресте, могла сколько-нибудь значительно повлиять на проведение решающей военной акции в Венгрии (развязать руки руководству СССР или, напротив, удержать его от этого шага). Принципиальное решение было принято, и особое мнение польской стороны, на наш взгляд, мало что изменило бы. К сожалению, отсутствие стенограммы беседы в Бресте не позволяет ответить на вопрос,
обещали ли поляки воздержаться от публичного выражения несогласия с советскими планами в отношении Венгрии и не явилась ли в этом случае публикация 2 ноября вышеупомянутого обращения нарушением достигнутых договоренностей. Можно согласиться с тем, что Обращение ЦК ПОРП было тонко рассчитанным внутриполитическим ходом: если бы Гомулка не отмежевался от советской политики в Венгрии, это нанесло бы непоправимый ущерб его авторитету внутри страны (общество помнило, что 19 октября Польша сама подверглась силовому давлению). В своих закрытых выступлениях первой половины ноября перед партактивом Гомулка более жестко отзывался об И. Наде, выражал больше опасений в связи с активизацией в Венгрии «контрреволюции». Будучи однозначно против полного ухода советских войск из Польши, он в то же время не исключал возможности их выхода из Венгрии. Вместе с тем, как и советские лидеры, Гомулка явно не хотел подрыва военно-стратегического единства советского блока и выхода Венгрии из сферы влияния СССР, опасаясь, что это приведет к диспропорциям в ялтинско-потсдамской конструкции и усилит германскую угрозу для Польши. К тому же он боялся, что при слишком резком сдвиге Венгрии вправо Польша потеряет своего потенциального союзника в непростых взаимоотношениях с Москвой. И, вероятно, понимал, что в случае падения власти коммунистов в Венгрии возникнет цепная реакциями Польша наверняка окажется следующей страной. Решение о выходе Венгрии из Организации Варшавского договора Гомулка расценил резко негативно как безответственный шаг, провоцирующий советское вмешательство. В ряде выступлений начала ноября (в частности, перед партактивом) он отмежевался от И. Надя, назвал Венгрию страной, где коммунисты уже фактически утратили власть, и призвал к политическому реализму, не позволяющему жертвовать долгосрочными интересами ради решения сиюминутных, по большей части тактических задач.
Тем не менее в начале ноября польская сторона в целях предотвращения нежелательного для себя падения правительства И. Надя, пришедшего к власти, как и Гомулка, на волне общественного подъема, предприняла попытку посредничества в нормализации отношений И. Надя с Москвой (эту тему автор фактически обходит стороной). Польское правительство согласилось с тем, чтобы именно в Варшаве прошли переговоры правительственных делегаций СССР и Венгрии по урегулированию двусторонних отношений, и в том числе по вопросу о дальнейшем пребывании Венгрии в Организации Варшавского договора. Последняя встреча И. Надя с польским послом А. Вильманом состоялась во второй половине дня 3 ноября, за считанные часы до решающего наступления Советской армии. Среди прочего Надь просил, чтобы кардинал С. Вы-шиньский (беспрецедентным в истории польской церкви образом проявивший в тех конкретных условиях готовность к компромиссу с ком-
мунистом Гомулкой) повлиял на куда менее гибкого кардинала Й. Минд-сенти в интересах урегулирования ситуации в Венгрии. Неделей позже польская сторона проявила (впрочем, безуспешно) посредническую инициативу в налаживании контактов между новым правительством во главе с Я. Кадаром и группой И. Надя, укрывшейся в югославском посольстве в Будапеште. Кадар заявил, что не нуждается в иностранных посредниках при установлении контактов с членами собственной партии.
В дальнейшем отношение Гомулки к венгерской революции претерпело изменения. В резолюцию по итогам советско-польских переговоров 15-18 ноября 1956 г. была по настоянию Польши внесена компромиссная формулировка. Но уже тогда же, в ноябре, польский представитель в ООН выступил против резолюции, осуждающей советскую интервенцию, и это вызвало недовольство в польском обществе, обвинения Гомулки в измене прежним идеалам борьбы за национальный суверенитет. В последующих заявлениях польского правительства и выступлениях Гомулки правомерность советского вмешательства в Венгрии уже не оспаривалась, при всех сожалениях по поводу «издержек» оно называлось неизбежным злом, на которое пришлось пойти, чтобы воспрепятствовать приходу реакции к власти в Венгрии.
В своей политике по урегулированию внутриполитического кризиса в Польше Гомулка с самого начала стремился избежать развития событий по венгерскому варианту, т. е. утраты контроля ПОРП над массовыми общественными движениями. При этом важно заметить, что венгерские события замедлили консолидацию в Польше, поскольку действия Советской армии в Венгрии вызвали в Польше новый всплеск антисоветских эмоций; настроения солидарности с «революционной Венгрией» были в Польше сильны с самого начала: на массовых митингах принимались резолюции в поддержку «свободной Венгрии», выражался протест против участия советских войск в подавлении венгерского восстания, повсеместно собирались пожертвования для венгерских повстанцев. В отличие от венгерских лидеров (как Э.Гере, так и И.Надя) Гомулка овладел ситуацией в своей стране, сумел удержать ее под контролем. Его своевременный поворот к отстаиванию в диалоге с Москвой национальных приоритетов и адекватное реагирование на все дальнейшие внутри- и внешнеполитические вызовы позволили не только разрешить конфликт в элите власти, но и в значительной степени снять напряжение между властью и обществом (чрезвычайно чувствительном к неравноправию в польско-советских отношениях), а в конечном итоге предотвратить кровопролитие и, кроме того (для Гомулки это было не менее, если не более, важно), сохранить в стране власть коммунистов.
Независимо от ракурса рассмотрения проблемы любое сравнение двух политиков, В.Гомулки и И.Надя, оказывалось в пользу польского деятеля. «В Польше оказался человек, сочетавший большой престиж с
не меньшей волей. Ему удалось удержать народное волнение, обеспечить права Польши и закрепить ее верность социалистическому лагерю. Имре Надь не обладал ни авторитетом Гомулки, ни его волей. Он то призывал советские войска, то требовал их вывода, не мог остановить самосуды... и, наконец, объявил о выходе Венгрии из Варшавского блока, а это означало бы коренное изменение сил в центре Европы», — писал в 1960-е гг. в мемуарах приверженный идеям «социализма с человеческим лицом» Илья Эренбург4. Но не симпатизировавшие социализму ни в каком виде американские политики, наблюдая за восточноевропейскими событиями, также отдавали явное предпочтение более сильному и последовательному польскому лидеру, способному контролировать ситуацию в своей стране. В отличие от менее предсказуемого И. Надя Гомулка на практике подтверждал верность провозглашенной госсекретарем Дж. Ф. Даллесом установки на поддержку Соединенными Штатами в Восточной Европе «титоистских», национал-коммунистических режимов как наиболее реальной в тех условиях альтернативы сталинизму.
Венгерскую революцию Гомулка умело использовал в интересах консолидации своей власти. Призывая поляков к спокойствию, благоразумию и более тесному сплочению вокруг нового руководства ПОРП, в своих речах он охотно обращался к примеру Венгрии, ее трагической судьбе, предостерегал от забвения негативного венгерского опыта, а то и попросту пугал обывателя развитием событий по венгерскому сценарию. «Венгерская карта» была успешно разыграна Гомулкой и на переговорах с советскими лидерами, апелляция к истокам венгерской трагедии позволила ему выторговать более равноправные отношения, закрепленные договором, подписанным в Москве в ноябре. Польская делегация стремилась к тому, чтобы это были переговоры равных партнеров (видя в качестве образца для себя характер отношений между СССР и титов-ской Югославией), и была довольна исходом переговоров, тем, что все поставленные вопросы (в первую очередь экономические) были решены «позитивно и с пользой» для польской стороны. Согласие на присутствие советских войск, пусть на строго регламентированных специальным договором условиях, вызвало некоторое разочарование в польском обществе. Однако в целом итоги переговоров и подписанная декларация были встречены общественным мнением одобрительно.
Подписанный в декабре договор об условиях пребывания советских войск в Польше Гомулка использовал в канун выборов в Сейм в пропагандистских целях как доказательство достигнутого суверенитета Польши. В сложившейся общественно-политической ситуации он не мог сразу пойти на термидоризацию «польского Октября», согласившись на проведение беспрецедентных с конца 1940-х гг. для страны советского лагеря парламентских выборов. Более того, резонно опасаясь, что завоеванный в октябре политический капитал будет постепенно растрачиваться, Го-
мулка рассчитывал извлечь из избирательной кампании политическую выгоду для себя. Некоторая альтернативность на выборах в Сейм проявилась в выдвижении нескольких кандидатур на одно депутатское место (в том числе и католиков, образовавших в Сейме свою фракцию). Правда, сразу же были обозначены границы терпимости. Так, из кандидатов в депутаты был выведен премьер-министр в 1944-1947 гг. Э. Осуб-ка-Моравский, публично заявлявший, что «будет драться за восстановление ППС, опираясь на помощь Запада». Хотя в реальности никаких условий для серьезного успеха на выборах некоммунистических сил не было, общественное мнение расценило выборы как шаг вперед в демократизации Польши.
На фоне венгерских событий Хрущев в целом с удовлетворением воспринял результаты достигнутого в отношениях с Польшей компромисса. Причем, согласно его логике, твердость, проявленная в Венгрии, заставила и польских коммунистов «образумиться» (иными словами, пойти на компромисс). В этом смысле показательно его выступление на декабрьском пленуме ЦК КПСС 1956 г.: «...товарищи, посмотрите, как идут дела в Польше... В результате совершенно правильных и разумных наших действий, которые мы совершили в Венгрии... уже рабочие и коммунисты Польши начинают браться за ум... Если бы в Венгрии не прочистили мозги контрреволюции, другая была бы обстановка. А сейчас Гомулка, выступая на конференции, заявил, что полностью поддерживает Советское государство по венгерскому вопросу, разделяет оценку, которая дается венгерским событиям. Об этом он раньше полным голосом не говорил»5. При всем при этом идея альтернативных выборов была совершенно неприемлема для официальной Москвы, что нашло отражение в документах, подготовленных МИД для высшего руководства. В посольских донесениях, относящихся к январю 1957 г., речь шла о слабости руководства в условиях новой активизации деятельности враждебных элементов, агитирующих за изменение существующего строя. Несмотря на все рукопожатия, совершенные в Кремле в середине ноября, Гомулке, как и премьер-министру бывшему деятелю ППС Ю. Циранкевичу, в Москве явно не доверяли. Поляки так и не были приглашены на встречу лидеров ряда соцстран, состоявшуюся в Будапеште в первые дни января.
Вызвавшие недовольство в Кремле выборы в Сейм в январе 1957 г., ставшие заключительным аккордом «польского Октября», вместе с тем привлекли внимание реформаторски настроенной советской интеллигенции. Источники фиксируют отклики: Гомулка в Польше «установил действительные выборы, тогда как у нас существует механическое голосование».
Полученный кредит доверия со стороны общества способствовал благополучному для команды Гомулки исходу выборов, что укрепило позиции правящей верхушки, позволило ей сосредоточиться на даль-
нейшей работе по консолидации режима. Позже кредит доверия был растрачен, все больше признаков свидетельствовало об общественном разочаровании. С одной стороны, Гомулка не предпринимал попыток восстановить распущенные кооперативы, легализовал клубы католической интеллигенции, долгое время сохранялось либеральное отношение к прессе. С другой стороны, уже в ноябрьских выступлениях проявилась его нетерпимость к альтернативным мнениям: претензия некоторых сил (в частности, малых партий) на то, чтобы подвергнуть сомнению монополию ПОРП на принятие всех принципиальных политических решений, была решительно отвергнута с самого начала. Все это, как отмечает А. М. Орехов, предвещало неизбежную полосу борьбы с инакомыслием в партии.
Относительный успех национально ориентированных, реформаторских сил в Польше в октябре 1956 г. не был закреплен сколько-нибудь глубоким преобразованием институциональной системы, и в течение считанных лет произошел откат к хотя и не слишком тиранической, но все же весьма неэффективной административно-бюрократической модели социализма. Гомулке действительно удалось стабилизировать положение в стране более чем на 10 лет, но только на основе признания монополии ПОРП и вытеснения из политической и отчасти из идеологической жизни всех оппозиционных течений. Причем стремление поставить под контроль процессы общественной активности сопровождалось все более частым применением силовых методов. Пленум ЦК ПОРП в мае 1957 г. был посвящен главным образом критике «ревизионизма». Наносится удар по партийным «либералам», воспринявшим идеи XX съезда КПСС как призыв к глубинному реформированию существующей системы на основе подлинной демократизации. Предпринятое в последующие месяцы наступление на прессу, ущемление свободы печати положили начало затяжному конфликту с творческой интеллигенцией. Все это происходило на фоне недовольства рабочих своим материальным положением. За первые девять месяцев 1957 г. в стране имело место свыше 70 забастовок. Историками принято считать, что конец польской «оттепели» положил разгон студенческих манифестаций на улицах Варшавы в октябре 1957 г. Так «оттепель» окончательно трансформировалась в «заморозки».
Внешняя политика перекликалась с внутренней. Продолжала эволюционировать позиция Гомулки в венгерском вопросе. Выразив еще в ноябре 1956 г. в ходе московских переговоров готовность пойти на сближение с правительством Кадара и в целом одобрительно высказываясь по поводу проводимой Кадаром в 1957 г. внутренней политики, Гомулка вместе с тем долгое время дистанцировался от Кадара, опасаясь негативного отклика польского общественного мнения. В январе 1957 г. на встрече в Варшаве с делегацией КПК, в обмен на обещание китайцев выступить
в роли посредников в деле полного налаживания советско-польских отношений, Гомулка дал понять, что в принципе не возражает против Кадара. Тем не менее вплоть до мая 1958 г. он уклонялся от непосредственных контактов с венгерским лидером. В мае 1957 г. на встрече с Хрущевым Гомулка выразил решительное несогласие с начавшейся подготовкой судебного процесса по делу И. Надя, увидев в этом знак возвращения сталинских политических методов в неприкрытом виде.
Однако через год, в июне 1958 г., Гомулка достаточно спокойно воспринял факт казни И. Надя. Выступая 28 июня в Гданьске, он заявил, что приговор по делу И. Надя — это в сущности внутреннее венгерское дело. Поляки явно не хотели идти на конфликт с СССР и странами советского блока, что проявилось и в их подключении весной-летом 1958 г. к инициированной СССР кампании критики югославского «ревизионизма». На III съезде ПОРП (1958) именно ревизионизм был назван главной опасностью. Стремясь к установлению доверия Москвы, в Варшаве в общем своего добились.
К середине 1960-х гг. «народная» Польша все более соответствует стандартам, присущим рядовому члену «социалистического содружества», и сохранявшийся видимый флер некоторого «либерализма» и открытости в культурной политике испарился, как только обозначилась реальная угроза позициям партократии —достаточно вспомнить о том, что в 1968 г. страну вынуждены были покинуть многие видные интеллектуалы еврейского происхождения. За кризисом 1956 г. последовали другие (1968, 1970, 1976, 1980-1981), причем все они были формами открытого неприятия существовавшей политической системы. Расстрел рабочих выступлений в Гданьске в конце 1970 г. ознаменовал собой бесславную концовку режима Гомулки. За два года до этого польский лидер сыграл весьма нелицеприятную роль в событиях вокруг «Пражской весны», будучи в числе вдохновителей военной акции в Чехословакии 21 августа 1968 г.
К сожалению, в своей монографии A.M.Орехов мало касается влияния «польского Октября» на культуру, а ведь именно здесь, а не в политической сфере следует искать наиболее значительные позитивные плоды оттепели середины 1950-х гг. Даже временное ослабление административного диктата в Польше в 1956 г. благотворно сказалось на художественном творчестве — в конце 1950-х — начале 1960-х гг. переживает расцвет польское кино, появлением множества интересных явлений сопровождалось развитие других видов искусства. Все это вызвало в СССР интерес к современной культуре Польши — даже в том весьма усеченном виде, в каком эта культура была доступна советской публике. Для части российской интеллигенции Польша становится (хотя бы в некоторой мере) олицетворением свободомыслия. Иосиф Бродский неоднократно замечал, что Польша стала не просто темой поэзии, но в некотором смысле «поэтикой» его поколения, что именно через восприятие Польши, а иногда и через
польский язык в сознании этого поколения прорубалось окно в Европу. Романтизированный образ Польши становился для поколения Бродского одной из форм выражения собственного расширяющегося психологического и гражданского опыта; полонофильство и полономания 1960-х гг. размыкали замкнутое пространство советской официальной культуры и готовые значения ее языка, служили тем самым, по выражению И. Адельгейм, «расширению речи» целой творческой генерации6.
Учитывая немалое влияние польской оттепели на целые пласты общественного сознания в СССР, кажется удивительным и даже абсурдным тираж первой в отечественной науке и весьма достойной монографии о «польском Октябре» 1956 г. — всего 300 экземпляров.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Общественно-политический кризис 1956 года в Польше (генезис и развитие событий) // Политические кризисы и конфликты 50-60-х годов в Восточной Европе / Отв. ред. Ю. С.Новопашин. М., 1993; Декада семидесятых годов; Экономический и политический кризис 80-х годов // Краткая история Польши с древнейших времен до наших дней. М., 1993; События 1956 года в Польше и кризис польско-советских отношений // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945-1985). Новое прочтение / Отв. ред. Л. Н. Нежинский. М., 1995; К истории польско-советских переговоров 19 октября 1956 г. в Бельведере (по новым материалам)// Конфликты в послевоенном развитии восточноевропейских стран / Отв. ред. Ю.С.Новопашин. М. 1997.
2 СССР и Польша: октябрь 1956-го. Постановления и рабочие записи заседаний Президиума ЦК КПСС. Предисловие А. М. Орехова. Публикацию подготовили Е.Д.Орехова и В.Т.Середа// Исторический архив. 1996. №5-6; Президиум ЦК КПСС. 1954-1964. Т. 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы / Глав. ред. академик А. А. Фурсенко. Отв. составитель
B. Ю. Афиани. Составители 3. К. Водопьянова, А. М. Орехов, А. Л. Панина, М. Ю. Прозуменщиков, А. С. Стыкалин. М., 2003.
3 Новая и новейшая история. 2004. № 3. С. 124.
4 Огонек. 1987. № 23. С. 25-26.
5 РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 198. Л. 107-110.
6 Поляки и русские в глазах друг друга / Отв. редактор В. А. Хорев. М., 2000.
C. 144-145.
