CC BY
17
Н.А. Омельченко Ю.В. Гимазова
Nikolay Omelchenko Yuliya Gimazova
УДК 323.212
ПОЛИТИКО-КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ ГЕНЕЗИСА РОССИЙСКОГО НЕКОММЕРЧЕСКОГО СЕКТОРА*
Аннотация. Статья посвящена изучению политико-культурных факторов становления негосударственных некоммерческих организаций в России. Авторы, преодолевая западноцентристский научный подход к осмыслению третьего сектора, выявляют и анализируют ключевые для генезиса российского общественного сектора политико-культурные константы, такие как: идейная расколотость российского социума; демократическое идолопоклонничество как мировоззренческая традиция большинства представителей национальной интеллектуальной и политической элиты; особое отношение россиян к реализации социальных функций государством и общественностью.
Ключевые слова: социально ориентированные некоммерческие организации, взаимодействие власти и общества, социальная политика, гражданское общество.
POLITICAL AND CULTURAL CONTEXT OF GENESIS OF THE RUSSIAN NONCOMMERCIAL SECTOR
Abstract. Article is devoted to studying of political and cultural factors of formation of nonstate non-profit organizations in Russia. Authors, overcoming West centrist scientific approach to judgment of the third sector, reveal and analyze key for genesis of the Russian public sector political and cultural constants, such as: ideological amorphy of the Russian society; democratic worship idol as world outlook tradition of the majority of representatives of national intellectual and political elite; special relation of Russians to realization of social functions by the state and public.
Keywords: Socially oriented non-profit organizations, interaction of the power and society, social policy, civil society.
Приступая к научному осмыслению феномена российских негосударственных некоммерческих организаций, специфики их взаимодействия с государством, следует отметить: сущность российских НКО, их особенности, а также модель государственной политики их поддержки и развития во многом обусловлены факторами отечественной социально-экономической и политической микро- и макросреды. Данное в общем-то очевидное обстоятельство пока не вполне учтено и востребовано российской политической наукой. Это объясняется все еще не преодоленным американо- и европоцентризмом в постсоветской политологии, с одной стороны, и скудностью методологического багажа отечественного гуманитарного научного знания по проблематике феноменологии российского общественного движения, с другой стороны.
Между тем, исходной посылкой западной социологии общественного движения является именно учет влияния европоцентристского политико-культурного контекста на специфику генезиса и развития НКО [2, с. 34].
Все это дает основания для выдвижения политологической гипотезы о том, что контекстом развития НКО в любом государстве является политическая культура, трактуемая как триединство политических убеждений, отношений и стереотипов поведения, распространенных в данном обществе и поддерживаемых большинством его представителей. Такой подход позволяет выделить ряд факторов, связанных с менталитетом политической элиты и российского социума, характеризующих стереотипы политического поведения, представления и установки российского общества и лидеров НКО о социально-политической реальности.
К таким факторам можно отнести следующие: идейная расколотость российского социума; демократическое идолопоклонничество как мировоззренческая традиция большинства представителей национальной интеллектуальной и политической элиты; особое отношение россиян к реализации социальных функций государством и общественностью.
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ. «Исследование отечественной практики взаимодействия социально-ориентированных некоммерческих организаций с государством», проект № 14-03-00776.
© Омельченко Н.А., Гимазова Ю.В., 2014
Следует подчеркнуть, что указанные факторы в различной конфигурации и степени могут быть присущи любой политической культуре (в том числе американской и западноевропейской, которые принято противопоставлять российской); однако только в России они действуют совокупно и во взаимовлиянии, что и предопределяет социально-политический «профиль» отечественного общественного сектора.
Первая группа факторов имеет, пожалуй, важнейшее значение, поскольку предопределяет траекторию онтологии российского общественного сектора.
Идейная расколотость российского общества, по меткому замечанию известного русского мыслителя К.Д. Леонтьева, предопределяла «удивительную зыбкость, подвижность почвы русского самосознания», и потому в отличие от Запада, где «волнения носили значительный, но всегда поверхностный характер», не затрагивая ментальных политических установок общественности, для России любое, внешне незначительное политическое изменение, нередко вызывало разрушительные для государственности последствия [3, с. 178].
Пестрота идеологической палитры российского общественно-политического сознания при отсутствии общественного консенсуса относительно базовых политических координат развития России являлась следствием бессистемности политического менталитета, что провоцировало идейную расколотость в спектре общественного движения.
Наряду с идейной расколотостью, имманентным свойством политического менталитета российской общественности, за редким исключением, явилось демократическое идолопоклонничество. «Среди многих идолов, поклонение которым погубило русскую интеллигенцию, - писал талантливый русский правовед и философ права Н.Н. Алексеев задолго до того, как стал «евразийцем», - одним из самых главных является идол демократизма» [5, с. 274].
Нам уже приходилось писать о свойственных русскому обществу упрощенных оценках сложных явлений общественной жизни и, в частности, о той «простодушной религии демократии», о которой Вудро Вильсон в свое время язвительно заметил: «Если мужик может стать королем, не думай, что в королевстве уже демократия» [3, с. 87].
На это обстоятельство еще в начале прошлого века указывал Н.А. Бердяев, писавший в одной из своих статей, что в России, к сожалению, любят только простые и прямолинейные решения. В то время как на Западе, успевшем испытать многие политические формы, проблема демократии, отмечал философ, уже давно ставится очень сложно, в широких кругах русской интеллигенции демократические идеи и идеологии никогда не брались критически, демократия «представлялась чем-то определенным и простым», принималась как само собой разумеющаяся правда - она «должна принести всякие блага, должна освободить личность» [1, с. 226].
Подобное некритическое, доктринерское отношение к западным идеям и учениям было свойственно не только русским революционным радикалам. Не в меньшей степени ему были подвержены и многие представители русской либеральной мысли и более умеренных партий и движений в России, также считавшие, что для процветания отечества достаточно взять извне чужие учреждения с имманентно присущими им целями и пересадить их на русскую почву. Как ни странно, писал в этой связи Н.Н. Алексеев, но «вера эта роднит консервативного русского западника, поклонника западной дисциплины и порядка, с поклонником всеисцеляющей силы западного парламентаризма и со сторонниками коммунистического града, призванного водворить окончательное земное блаженство» [4, с. 110].
Последствия такого доктринерского отношения к развитию общества, как и той «прямолинейной демократической метафизики», которую так тонко подметил в русском политическом сознании Н.А. Бердяев, были очевидны. Они не только не воспитали у русских людей способность разграничивать область политической мечты и область практически осуществимых мероприятий, но и с неизбежностью толкали русское общество на гибельный путь отвлеченных принципов и умозрительных теорий и идей. При склонности русского человека жить не столько рассудком, сколько «сердцем», эти идеи и принципы легко становились предметом веры и утопических мечтаний, тем более стойких и живучих, чем меньше они были доступны разумной критике. В то же время западническое происхождение идеалов не могло не привести к хронической для русского сознания «болезни антинационализма», к недооценке особенностей национальной культуры и национальной государственности, не только лишало общество собственной идеи, но и часто заставляло его, как заметил еще П.Я. Чаадаев, двигаться вперед по линии, не приводящей к цели.
Все это доказывает, что для того чтобы сделаться демократическим, русскому обществу недостаточно было одной лишь государственной воли, одного желания передовой части политической и интеллектуальной элиты. Здесь необходимо что-то большее: иная правовая система, иные отношения между властью и обществом и, что особенно важно, иная политическая культура общества и иная ментальность, основанные на широком развитии гражданского строя, на правовой личности и субъективном праве (прежде всего праве частной собственности), равно как и на воспитанной историей и самой властью индивидуальной ответственности граждан.
Демократическое идолопоклонничество стало одной из сущностных черт постсоветского социально-политического бытия. Вытеснившие дряхлых идолов «развитого социализма» идеи о демократии, гражданском обществе были подхвачены постсовестким политическим бомондом с редким в мировой политико-культурной практике и, увы, обычным для России беспочвенным оптимизмом по отношению ко всему западному. И постноменклатурная политическая элита, и диссидентская интеллигенция с упоением осваивали новый либерально-демократический лексикон, ратуя за абстрактные, но радикальные «перемены» в общественно-политической практике. Однако о необходимости конкретизации цели и способов внедрения этих демократических перемен говорили в начале 1990-х очень немногие, прежде всего потому, что «обновленная» правящая элита считала это ненужными изысканиями, на которые не стоит и времени тратить. Так, теоретической основой либерализации постсоветской экономики стали монетаристские идеи, причем в их вульгаризированном, упрощенном пересказе.
Демократическому идолопоклонничеству оказалась подвержена в первую очередь научная и творческая интеллигенция. Предлагаемые авторитетными советскими учеными модели реформирования экономики, предполагающие постепенный переход советской хозяйственной системы на рыночные рельсы с сохранением элементов экономического и административного централизма, критиковались главным образом за антидемократичность. Углубленные научные исследования, авторы которых предостерегали от революционной неосмысленной либерализации, высмеивались за доктринерство. Все лозунги политических лидеров, программы партий и общественно-политических движений формулировались с активным использованием либерально-демократического лексикона, в режиме политической деловитости.
Общественность, уставшая от вымученных лозунгов «развитого социализма», поначалу всей «русской душой» поверила ура-либералистическим лозунгам преобразования постсоветской России. Всем хотелось «перемен», свободы, при этом немногие задумывались над вопросом о цене преобразований, о соотношении целей и средств процесса демократизации государственности. Расстрел всенародно избранного парламента из танков, маленькая гражданская война в октябре 1993 г. - эта цена, точнее, жертва идолу демократии, была принесена с - увы - привычным чувством политического идолопоклонничества. Этого чувства не стеснялись: наоборот, оно культивировалось СМИ, транслировавшими похороны жертв «событий» октября 1993 г. Так, демократия стала «состоянием души» постсоветского общества.
В то же время, вера в демократию явилась главной причиной безоговорочной поддержки «либеральной революции» массами. По данным ВЦИОМ, явка избирателей на выборы Государственной думы 1994 г. составила 90% - цифра труднодостижимая даже для развитых демократий. Однако, уже на следующих парламентских выборах процент явки стал стремительно падать - увлеченность масс либерализмом сменилась привычной политической апатией. Главное условие успешной демократизации - итеративность процедур народовластия - не было реализовано в социально-политической практике постсоветской России. Праздник свободы закончился.
Особенностью же отечественной политико-культурной среды управления является как раз отсутствие взаимосвязи между политическими идеалами и способами их реализации. Веру в демократию как высшую справедливость русская общественность упорно хранит в глубине своей загадочной души, не благодаря, а вопреки социально-политической действительности.
Периоды демократии в отечественной истории государственного управления далеко не столь часты и плодотворны, как в западноевропейской государственности. Да и само народовластие в России основывалось не на либерализме, а на радикализме, как свидетельствуют выводы автора фундаментального труда по исследованию либерализма в России В.В. Леонтовича [4, с. 92-93].
Ярчайшим проявлением и носителем данных культурно-политических установок в советское время стало диссидентство - широкое общественно-политическое течение, в рамках которого нашли свою нишу самые разные по своим идейным убеждениям представители российской общественности: от бессменного руководителя Московской Хельсинской группы Л.А. Алексеевой до лидеров ультраправых общественно-политических организаций -монархистов, русских националистов, «лимоновцев». Многочисленные политические призывы и акции указанных организаций, столь разные по обсуждаемым на них идеям, объединяет одно: неприятие и критика любых действий официальной государственной власти (будь то советское партийное руководство или ультралибералы 1990-х гг.) и упрощенно-восхищенное отношение к западноевропейской и американской моделям демократии, во всех ее проявлениях. Так, например, лидер всероссийского общественно-политического движения «За права человека» Л. Пономарев открыто заявлял, что никогда не войдет ни в какую коалицию с действующей властью только потому, что считает: «Наша власть не может быть хорошей» [5, с. 19]. Столь же априори диссидентской являлась вся общественно-политическая деятельность и имидж В.И. Новодворской, после смерти которой официальная власть, как метко выразился В. Никонов, потеряла своего «самого бескомпромиссного и самого безобидного оппозиционера» [5, с. 21]. Конечно, ряд постсоветских правозащитных организаций использовало данную нигилистическую позицию как прикрытие и оправдание своей «правозащитной» деятельности, которая на практике ограничивалась сбором и пропагандой негативных сведений о состоянии прав человека в России. Такого рода некоммерческие организации существуют во многих современных государствах, пользуясь финансовой поддержкой из-за рубежа при условии сбора и широкой публичной огласки данных о нарушениях прав человека либо фактов, компрометирующих официальную власть. В большинстве современных государств, в том числе на «родине» НКО - США такие организации объявляются министерством юстиции иностранными агентами, что влечет приостановление, а затем и прекращение их деятельности на территории государства с последующими санкциями. Государственный протекционизм продиктован необходимостью обеспечить идеологическую и политическую стабильность в государстве и обществе, и вытекает, таким образом, из имманентно присущей любому государству функции. В этом международном контексте современная российская политика в отношении «диссидентских» НКО не является исключением: начиная с 2000 гг., общественные организации - собиратели компромата объявляются иностранными агентами с применением к ним юридических и экономических санкций. Однако в рамках исследования проблематики менталитета российского общественного сектора следует обратить особое внимание на два фактора: огромное количество таких «ментально диссидентских» НКО - в 2001 г. оппозиционно настроенной по отношению к власти была каждая вторая общественная организация (!) [5, с. 30], а также высокий уровень доверия общественности к подобного рода «правозащитникам» при низкой степени доверия граждан к действующей власти (в 2001 г. правозащитным НКО доверяло и сочувствовало 74,8% населения, а государственным органам -лишь 12%) [5, с. 31]. Таким образом, правозащитная деятельность для большинства российских НКО, во-первых, была не профессиональным делом, а «состоянием души», а во-вторых, воспринималась как оппозиционная по отношению к власти работа. В настоящее время, социологические опросы, как российского общества, так и представителей НКО, свидетельствуют о перемене политико-идеологических установок и взглядов на сущность некоммерческого сектора и его роль в развитии российской государственности (рост патриотических настроений, недоверие к ангажированным НКО, рост доверия к власти) [5, с. 49]. Однако, об устоявшемся, системном политическом менталитете общественности говорить пока рано.
Анализируя фактор специфического отношения российских НКО и общества к реализации социальных функций, нельзя обойти стороной гносеологический аспект осмысления проблематики взаимодействия гражданского общества и социального государства. Здесь следует высказать два замечания.
Во-первых, понимание общественностью необходимости и важности решения социальных функций - это не просто показатель существования гражданского общества, а показатель его зрелости. Лишь истинно гуманное общество осознает, что право на достойное существование имеют не только физически полноценные, трудоспособные люди, но и люди с ограниченными возможностями. И в этом плане классическое гражданское общество в
трактовке Гегеля, т.е. «буржуазное общество», возникшее в результате борьбы населения с властью за экономические права, противостоит гуманистическим принципам взаимопомощи и благотворительности. Неслучайно прототипами гражданского общества на Западе были гильдии, которые отстаивали свои экономические права в борьбе с феодалами (ХУ-ХУ1 вв.), а социальное государство в Западной Европе как общественно-политическое и юридическое явление оформилось лишь в конце XIX в., в результате - опять же - борьбы отдельных социально-экономических групп за свои права.
Во-вторых, в традиционных и т.н. рационалистических обществах различно, а порой и диаметрально противоположно, само восприятие социальной сферы, необходимости ее существования и развития. Так, европейская цивилизация воспитывает рационалистическое отношение человека к реализации государством и общественностью социальных функций. Уже в кодексах Феодосия (438 г.) и Юстиниана (529 г.) содержатся запреты на нищенствование здоровым людям. С XVI в. В Европе появляются законы против отдельных бедствующих социальных групп - бродяг, нищих, осиротевших, больных - и создаются специализированные пенитенциарные учреждения - смирительные и прядильные дома, работные дома, карантины, куда направляют насильно. Например, в Англии с 1531 г. разрешается просить милостыню только калекам и старикам, а с 1536 г. нищие подпадают под ответственность судов. Аналогичные законы принимают Франция и Германия [4, с. 120]. При этом в данный период социальная деятельность государства осуществляется полицейскими органами. В отличие от западных обществ, русский народ на всем протяжении развития национальной государственности демонстрирует сочувственное отношение к ущербным и малозащищенным слоям общества. На Руси, а затем и в России, при неразвитости экономических основ гражданского общества, всегда проявляется его духовная, гуманистическая составляющая. При этом, гуманность как проявление «широты русской души» имманентно свойственна как представителям социума, так и властной элите. Уже на ранних, предгосударственных этапах развития русского социума развиты институты общественной благотворительности: милостыня, призрение сирот, братчина, «институт старцев», помощь вдовам в общинах, странноприимные дома, больницы при монастырях, и т.д. Позднее, в период расцвета российской государственности, эти формы стихийной благотворительности получают свою институциализацию. Таково, например, решение Стоглавого Собора о выкупе военнопленных в России и образование Поляничного приказа в 1668 г.; раздача земель на прожиток вдовам на государственной службе, инициирование и поддержка власть предержащими богаделен, больниц, лепрозориев, инвалидных домов в рамках церкви. Русское государство, не создавая социальной инфраструктуры, всячески содействовало развитию общественных форм меценатства. При этом мировоззренческим оплотом благотворительности в России было православие (особенно, в его раннем, старообрядческом измерении). Именно православие укоренило в русской политической и социальной культуре идеи социальной справедливости, соборности, ничейности земли. Нищенство на Руси и в России никогда не считалось преступлением, а «вспоможение убогим» являлось одной из обязательных функций представителей всех слоев российского общества, в особенности т.н. деловых людей. Неслучайно в XIX в. заводы и фабрики русских предпринимателей, большинство которых -представители староверских купеческих фамилий, выгодно отличались развитой, по сравнению с предприятиями западных бизнесменов, социальной инфраструктурой обеспечения жизнедеятельности своих работников. По свидетельствам очевидцев того времени, русские фабричные рабочие обладали хорошим «социальным пакетом», фабриканты заботились об условиях их труда и безопасности производства. Характерно, что и советскому строю, при всем его политическом различии с российским империализмом, были присущи те же идеи социальной братчины. На исходе XIX - в начале XX века США и страны Западной Европы не просто существенно отставали от России по вопросам социальной поддержки и обеспечения рабочего класса - сама философия благотворительности сформировалась в этих странах гораздо позже, чем в России, и ее основой служили не просто принципы гуманизма. Социальное на Западе было следствием экономического. Вот почему знаменитые «хотторнские» эксперименты Мэйо, принципы «школы социальных отношений» М. Фоллет основывались соображениями необходимости учета, интенсификации «социального» фактора в процессе производственной деятельности с целью повышения доходности предприятия. И сегодня в странах Запада именно рационализм является оплотом как социальной
ответственности бизнеса, так и государственной социальной политики. Иными словами, каждый доллар, вложенный в благотворительность, должен принести благотворителю прибыль.
В России институциональная неразвитость гражданского общества, недостаточность его экономических основ с лихвой компенсировались морально-этической гражданственностью, гуманизмом в части отношения власти и общественности к социальной сфере. Вот почему общественным организациям в России принадлежит совершенно особая роль. Начавшие действовать в начале XIX в., в условиях недееспособности представительных учреждений и независимой печати, политических партий и гарантированных гражданских и политических свобод, они долгое время оставались единственной формой реализации социальной активности. На Западе в начале XIX в. общественные объединения были уже весьма распространены. Так, «поклонник» американской демократии А. де Токвиль указывал: «Американцы всех возрастов и любых склонностей постоянно участвуют в каких-либо обществах.... Отдельные граждане, объединившись, могут создать учреждения, обладающие благосостоянием, влиянием и силой подобно объединению по признаку аристократического происхождения Объединения, провозглашающие политические, коммерческие, производственные или даже научные и литературные цели, являются мощным фактором, которым нельзя безнаказанно пренебречь и который выполняет важную роль как противовес произволу правительства и как гарант общих свобод в стране»[3, с. 114, 118, 123].
В Российской Империи первое общественное объединение - Вольное экономическое общество - было создано указом Екатерины II в 1765 г. К середине XIX в. в Российской Империи насчитывалось всего около 100 общественных организаций, наиболее крупными из которых являлись: Общество истории и древностей российских (1804 г.), Общество испытателей природы (1805 г.) и Общество любителей российской словесности (1811 г.) при Московском университете, Минералогическое (1817 г.) и Русское географическое (1845 г.) общества в Петербурге. Неотъемлемым атрибутом российской жизни институт частных обществ стал приобретать при Александре II. Пик развития социально ориентированных общественных организаций в Российской Империи приходится на 1905-1917 гг. - период великих конституционных преобразований. При этом российскому социально ориентированному общественному движению, в отличие от западноевропейского, все время была свойственна политизация.
В отличие от стран Запада, идеологическим стержнем общественных организаций в Российской Империи являлся не средний класс с его сугубо прагматическими ценностными установками, а интеллигенция - образованный, культурный межклассовый спектр общественности, с ее весьма пестрыми и даже несовместимыми между собой ценностями и идеалами. Такое «душевное», нерационалистическое отношение представителей общественного сектора, власти и деловых людей к благотворительности ярко выражено и в современной России; этого отношения, к счастью, не смог уничтожить даже период «дикого капитализма» 1990-х. Вот почему актуальнейшей задачей российской социальной политики сегодня является выработка адекватного инструментария поддержки и стимулирования социальной ответственности бизнеса, содействие реализации социально-ориентированного потенциала российского общества.
Таким образом, если на Западе экономическое, рационалистическое самосознание определяло самосознание политическое, большинству передовых представителей российского социума - активным общественным деятелям, были свойственны беспочвенная увлеченность либерально-демократическими идеалами, широчайший идеологический разброс при отсутствии идейно-политического консенсуса относительно базовых политических установок развития российской государственности.
В то же время, важным элементом политической культуры России, не свойственным западноевропейской цивилизации, были представления о необходимости реализации социальных функций «всем миром», вне зависимости от получения экономической выгоды. Неслучайно первые социально ориентированные общественные организации в Российской Империи возникли именно как ответ на негативные социальные последствия, которые принесли, наряду с несомненными политическими достижениями, «великие» реформы 1860-х гг. Это бедность в прежде экономически благополучных слоях общества, отчаянная нужда в заработке при обострившемся недостатке рабочих мест, разрушение привычной системы и институтов социального попечительства, основанной на родственных и общинных связях. Возникшие на исходе XIX в. артели, товарищества, общества взаимного кредита - исторически
признанные в нашей стране формы организации и распределения доходов - указывают на ту «очевидно наиболее приемлемую» для России модель, которая «позволяет реализовать личный интерес в коллективе и при помощи коллектива» [4, с. 122]. Именно артель все всеобщие начинания русских людей того времени считали самой «справедливой, настоящей, естественной и простой» формой общественной деятельности. Таким образом, огромный социально ориентированный общественный потенциал в России отнюдь не является европейским нововведением. Он органичен для нашей страны, т.к. дает шанс соединить предпринимательскую инициативу и деловую смекалку с ценностями взаимоподдержки и справедливости, ощутить общественную значимость и полезность своей деятельности для бизнесменов-благотворителей.
Тем не менее, этот внушительный и столь характерный для российской общественности «социально ориентированный» потенциал никогда не был реализован в России в полной мере. Видимо, нам еще предстоит осознать и реализовать мудрый лозунг И.А. Ильина: «Налево надо идти не политически, а социально».
Библиографический список
1. Калашников С.В. Функциональная теория социального государства. - М.: Экономика, 2002.
2. Леонтович В.В. История либерализма в России. - М.: Мысль, 2002.
3. Российский «третий сектор»: новые данные. - М.: ВЦИОМ, 2001.
4. Стасов В.В. Надежда Васильевна Стасова: воспоминания и очерки. - М.: 1899.
5. Токвиль А. Демократия в Америке. - М.: Дело, 2011.
