CC BY-NC-ND
21
А.В. Стогова
ПОЛИТИК КАК ДРУГ: КОНСТРУИРОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ДИСКУРСОВ В БРИТАНИИ XVII века
В центре внимания автора находится сфера «политического», ее трансформация в раннее Новое время и связанная с этим потребность в конструировании новых политических дискурсов. В статье анализируется концепт «друг» и рассматривается трансформация дружеских дискурсов в документах английского парламента XVII столетия, через призму которых прослеживается формирование нового политического порядка и конструирование адекватных политических дискурсов.
Ключевые слова: дружба, друг, враг, политическое, дискурс, субъект политики, английский парламент, Английская революция.
Глубокие трансформации сферы политического в раннее Новое время давно привлекают внимание исследователей. После выхода в свет работ Карла Шмитта1 и в особенности полемизировавшего с ним Жака Деррида2, определивших сферу политического через понятие дружбы, появилось и немало исследований, касающихся соотношения дружеских и политических дискурсов в культуре раннего Нового времени. Все они, как правило, посвящены анализу определенной модели властных взаимоотношений, которая может быть описана в рамках дружеского дискурса.
Рассуждения, почерпнутые в эпоху Ренессанса из античных сочинений о дружбе, способствовали не только развитию идеала «частной» дружбы, но и активному задействованию дружеских дискурсов в политической сфере. Но значимость и функции этих политических дружеских дискурсов варьировались в разных европейских культурах и даже внутри одной культуры. Как от-
© Стогова А.В., 2016
мечает Л. Шеннон, «дружба работает как мощная и убедительная разновидность политических представлений. ...Можно выделить два типа ее образных актов: один вызывает утопическое видение человеческой вовлеченности (видение согласия), а другой в конечном итоге предлагает прагматическую стратегию для различных мнений и достоинств (проводник советов)»3. Эти два вида политической дружбы можно соотнести с двумя моделями отношений, которые могли обозначаться как «дружеские» и которые восходят к античным практикам: дружба между равными по статусу субъектами и дружба иерархическая, построенная по модели патрон-клиент. Их смысловое разведение и даже противопоставление (но все же не противоречие) свойственно политической культуре раннего Нового времени4. И оно связано не только с трансформацией сферы политического, но и с изменениями частной и публичной сфер, стимулировавшими переосмысление понятия «дружбы». Все это не могло не оказать своего влияния на то, кто мог именоваться «другом» в политических дискурсах и выступать в качестве субъекта дружбы. Неудивительно, что предметом изучения в современных исследованиях, как правило, становится специфика отношений между разнообразными субъектами дружбы как политическими акторами.
В данной статье предлагается несколько иной ракурс рассмотрения. В качестве отправной точки будет выступать ситуация политического и социального конфликта, определившего всю историю XVII столетия в Британии и способствовавшего переформулированию самого понятия «политического». За основу исследования взяты документы одной из ключевых сторон этого конфликта - парламента Англии, которые свидетельствуют о том, что состояние острого политического конфликта, трансформировавшего пространство политического, требовало и конструирования нового языка описания складывавшейся ситуации.
Британский интернет-портал «British history on-line» фиксирует резкое увеличение числа использования слов friend (друг) и friendship, amity (дружба) в документах парламента, которое приходится на XVII столетие5.
Этот очевидный скачек отчасти вызван существенным ростом документации, но даже с учетом этого фактора свидетельствует об активном использовании дружеского дискурса в политической сфере. Это становится очевидным в сопоставлении с более поздними эпохами - XVIII и особенно XIX столетием. Для того чтобы сформулировать некоторое объяснение этому явлению, необходимо проанализировать, в каких ситуациях и для описания каких
отношений в XVII столетии парламентарии задействовали дружеский дискурс. Это в свою очередь требует небольшого экскурса в историю дружеских политических дискурсов.
Современные исследователи выделяют несколько основных типов взаимоотношений, в рамках которых тот или иной субъект политики мог быть определен в качестве «друга». Модели дружбы, заимствованные в античности, находят применение прежде всего в сфере дипломатии раннего Нового времени, где субъектами политической деятельности являются властители и государства. Рэн-далл Лесаффер отметил большое количество упоминаний о дружбе в международных договорах о мире и союзничестве середины XVI - середины XVII в., что, по его мнению, свидетельствует о нарушении существовавшего до сих пор политического порядка. Отсылки к дружбе оказываются необходимы в период постепенного формирования нового порядка, основанного на идее суверенитета государств, и исчезают в конце XVII в., когда этот новый порядок устанавливается6. «Дружба», субъектами которой выступали как основные договаривавшиеся стороны, так и их союзники, подразумевала мирное взаимодействие и выполнение ряда взаимных обязательств. Подробнейший разбор бытования понятия «дружба» в европейской дипломатии дает Евгений Рощин7. Среди множества прослеживаемых изменений он, в частности, отмечает появление новых коллективных субъектов дружбы, которое было связано с Английской революцией, установлением протектората Кромвеля и признанием Объединенных провинций как самостоятельного
политического образования8. Эта трансформация связана с еще одним немаловажным изменением в именовании «другом» субъекта политической деятельности. Рощин отмечает, что с появлением новых, абстрактных субъектов политики, прежде всего «государства» (речь в данном случае идет об общих политических концепциях), в английском политическом дискурсе появляется потребность различить «дружбу» между королями (суверенами) как индивидами, которая обозначается как friendship, и более общие отношения в публичной сфере, определяемые как amity9.
Если мы обратимся к тому, кто мог стать субъектом дружбы в сфере внутренней политики (при всей условности такого деления для раннего Нового времени), мы также увидим значительные трансформации. Ренессансное видение сферы политики предполагало противоборство и взаимодействие отдельных воль, в котором целью государя было укрепление власти и авторитета, а также снискание чести и славы. Как отмечает Квентин Скиннер, эта «слава» великого правителя включала в себя много аспектов - «заботу» об интересах подданных, справедливость, отсутствие (по меньшей мере видимое) жестокости, разумное ограничение своеволия с учетом мнения «мудрых» и «преданных» советников и т. п. Добиться этого мог политик, к которому благосклонна фортуна и который обладает необходимым набором добродетелей - virtus10. В силу этого гуманисты уделяли столько внимания вопросам воспитания принцев и их взаимоотношениям со своим ближайшим окружением.
Вопрос о том, возможна ли дружба с государями, был одним из наиболее обсуждаемых в конце XVI - XVII в. С одной стороны, античный идеал дружбы был неразрывно связан и вопросами власти и общественного устройства. С другой - основополагающие черты ренессансной концепции дружбы - сходство, равенство и суверенность друзей - делали затруднительным применение этой модели к властным взаимоотношениям в условиях монархии. И, тем не менее, дружеский дискурс оказывается важным механизмом противопоставления идеального правителя тирану. Идея дружбы могла быть соотнесена лишь с тем правителем, vir virtutis, который с должным уважением относятся к своим подданным. Внимание монарха к ценностям дружбы было знаком того, что он не является тираном. С другой стороны, на основании соответствия идеалам дружбы можно было провести и различие между истинным советником государя и льстецом.
Как убедительно показывает исследование Лори Шеннон, такой дружеский дискурс был очень влиятелен в Британии конца XVI века, то есть в эпоху «после Генриха VIII». По мнению иссле-
довательницы, «применявшаяся скорее в межличностных отношениях воплощенной в одном лице власти, нежели в политических дискурсах власти парламента, дружба предлагает форму коммуникации или совета, адресуемую потенциально тиранической власти, стратегию, приводимую в действие через ассоциацию с дружеским моральным дискурсом искренности»11.
Другой стороной в этих властных дружеских отношениях выступает мудрый и преданный советник, который, в отличие от льстеца, не преследует собственных интересов, не стремится извлечь частную выгоду из отношений с государем, но радеет об общем благе, каковое и должно снискать государю подлинную славу. Л. Шеннон подчеркивает значимость для ренессансного видения дружбы концепта подобия, сходства, которое сильно трансформировало представления о дружеских отношениях между субъектами разного статуса, прежде всего в отношениях монарха и его «друзей». Отчасти полемизируя с Ж. Деррида, исследовательница утверждает, что этот дружеский дискурс не дает никаких механизмов к обобщению опыта отношений пары друзей на общество, на отношение друг к другу коллективных политических субъектов. Однако, отмечает она, «не предлагая - сама по себе - никакой картины более широкой политики равенства, дружба вместо этого работает как различительный интерпеллятивный дискурс, тот, который поддерживает различающиеся роли суверена и субъекта, но начинает тонко переоценивать их власть»12.
Французский историк Морис Дома подчеркивает значимость для раннего Нового времени другого тезиса - что «игры включения-исключения, при помощи которых она [дружба. - А. С.] формируется, являются образующим принципом власти»13. Эта функция дружеского дискурса оказывается не менее значимой во взаимоотношениях монарха и его приближенных. В то же время, исследователь отмечает, что во Франции рубежа XVI-XVII столетий эта разновидность политического дружеского дискурса не получила большого развития14.
М. Дома отмечает еще один существенный пласт дружеского политического дискурса, обозначавшего «связи» при дворе и в системе управления государством. Он также связывает значимость этого дискурса с ренессансным видением политики: «Если политика рассматривается как переменчивый результат стратегий акторов, то дружба, которая является преобладающей силой в ткани социальных взаимодействий, играет важную роль в ее освое-нии»15. В этой связи «другом» мог быть именован тот, кто включен в систему взаимоотношений, образующих группу (клан, клиентелу
и т. п.), которая может представлять собой политическую силу, ассоциируемую с волей и позицией отдельного персонифицированного политического актора.
Существенная трансформация политических дискурсов обычно ассоциируется с так называемой гоббсовской революцией в формулировании сферы политического. В основе нового видения политики лежит не взаимодействие отдельных воль, а понятие суверенного государства, а также «общества», основанного на определенной модели взаимоотношений между людьми. Традиционно понятие «дружба» использовалось для описания мира и согласия членов общества. Томас Гоббс, а затем и Джон Локк ставят в центр своих концепций эгоизм, или себялюбие, как основную силу, побуждающую людей объединяться в общества. Однако при всем различии их подходов идея дружбы (существенно и по-разному переосмысленная) продолжает занимать важное место в видении социального устройства, где субъектами дружбы оказываются члены общества.
Как известно, Гоббс отвергает тезис Аристотеля о природной дружественности людей. Человек в его представлении стремится приобретать себе друзей в силу того, что они приносят ему определенную пользу, и по той же причине признает за дружбой большую ценность. Как отмечает Джон Скотт, и дружба, и государство являются в интерпретации Гоббса союзами власти, заключаемыми ради взаимной выгоды, но их существенное отличие заключается в том, что государство основано на общественном договоре, определяющим взаимные обязательства, тогда как дружба покоится на даре16. Таким образом, каждый дружеский поступок возможно описать как добровольный дар, который может быть отвергнут. И это существенно отличает дружбу от государства, в котором любой поступок регламентируется системой взаимных обязательств. В то же время Д. Скотт утверждает, что дружба представлена в политической концепции не как цель, а как средство достижения определенной цели - власти, которая также является средством, а не конечной целью17.
Более того, дружба непосредственным образом связана с тем, что люди именуют «добродетелями» - образцами поведения, основанными на законах природы и разума и способствующими поддержанию мира. Дружеское поведение, не обусловленное формальной системой обязательств, являет собой свободный и разумный выбор той модели поведения, которая способствует общему благу в ущерб сиюминутному собственному эгоистическому благу.
Основываясь на суждениях Гоббса и полемизируя с ними, Джон Локк высказывает тезис о том, что естественное эгоистиче-
ское стремление к благу склоняет людей не к войне, а к общению друг с другом. Однако это природное дружелюбие и чрезмерная социабельность становятся предметом его критики как опора тиранической власти. Локк противопоставляет этой нерефлексивной природной дружественности модель рациональной гражданской/ благовоспитанной (civil) дружбы, в которой симпатии умеряются и направляются суждениями разума. Дружба и благовоспитанность в концепции Локка создают модель отношений в обществе, основанную на уважении к чужому мнению. Позднее ее назовут либеральной: «Мне кажется, - пишет Локк, - при различии мнений всем людям следовало бы соблюдать мир и выполнять общий долг человечности и дружелюбия»18. Кроме того, Нэнси Армстронг и Леонард Тенненхаус отмечают, что идея общественного договора у Локка с необходимостью предполагает осознание человеком всех положительных и отрицательных последствий подчинения общим законам19. Сама нравственность заключается в рассудочном подчинении человеком своих желаний и поведения естественным законам, установленным Богом. Соответственно индивид, действующий в согласии с природной дружественностью, но подчиняющий ее контролю разума, является основой гражданского общества и становится субъектом политики.
Задействованность, функции и эволюция этих разных дружеских дискурсов в политическом пространстве в значительной степени были обусловлены политическим конфликтом середины XVII столетия, послужившим толчком к конструированию нового понимания политического. И сама эта конфликтность, определявшая политический климат, заслуживает отдельного рассмотрения. Далее, учитывая все эти основные модели взаимоотношений в пространстве политики, репрезентировавшихся в XVII столетии через обращение к понятию «дружба», мы попытаемся проследить ситуацию конфликта, сохранявшуюся до конца столетия, по документам английского парламента как одной из его сторон.
Увеличение числа упоминаний о «дружбе» (friendship, amity) в значительной мере обусловлено употреблением этого понятия в дипломатических документах при описании взаимоотношений государств и монархов. Субъектами такого рода дружбы в парламентских документах выступают не только государи, но также «нации», «содружества» и «парламенты». Например: «столь желательный союз и дружба (union and friendship) между двумя содружествами не были достигнуты»20; «забота и сохранение взаимной дружбы между нациями (mutualFriendship betwixt the Nations) обеих сторон»21; «до-
брососедство, дружба и общение (good Neighborhood, Friendship and Correspondence) с вышеуказанным парламентом»22.
Также возрастает и число упоминаний о дружбе между частными лицами в речах/показаниях или прилагаемых к рассмотрению документах. Последнее обстоятельство оказывается значимым и во много более впечатляющем росте числа употреблений слова friend. Упоминания о разного рода частных дружеских отношениях (в самых разных значениях) в рассматриваемых в парламенте документах («близкий друг», «друзья и родные», «заступник» (next friend), «любящий друг» (в подписях частных писем) и т. п.) составляют большую часть от общего числа употреблений слова friend, что свидетельствует о значимости этого понятия в культуре XVII века в целом. Но эти случаи в еще большей мере, нежели упоминания о «дружбе» в сфере дипломатии, можно считать заимствованием из иных дискурсивных практик, не имеющих прямого отношения к пространству внутренней политики.
Помимо этого, слово friend начинает активно использоваться и в специфически политических дискурсах, присутствуя в составе не употреблявшихся ранее выражений или выражений, изменивших свое значение. Эти изменения напрямую связаны с трансформациями в собственно политической сфере, начало которым было положено в период политического раскола, связанного с Реформацией, но ставшего особенно значимым в контексте противостояния парламента и короны. Здесь мы тоже можем увидеть появление абстрактных, коллективных субъектов дружбы.
В связи с Реформацией и особенно начавшимися гонениями на католиков наличие этого идейного (религиозного, а потому политического) расхождения дополняет и проблематизирует традиционные «дружеские» связи клиентелы и родства, привнося в это определение новое понимание единства и связи, определяемой не по отношению к человеку или роду, а по отношению к идее: «Все его друзья и родные (all his friends and kinsfolks) либо паписты, либо рекузанты»23. В политических дискурсах XVII столетия будет очень актуально обозначение сторонников иной (преимущественно) веры как друзей, в особенности «папистов» и прочих диссенте-ров: «Аткинс, хотя и не является папистом, может быть их другом (friend of papists)»24.
В отличие от иных модификаций дружеского дискурса в сфере политического рассматриваемого периода, именование «другом» использовалось здесь не для маркирования включенности субъекта в ограниченный элитарный круг субъектов политики. Но речь идет о попытках разграничить это самое пространство на
новых основаниях, не связанных с персонифицированными политическими акторами.
Так же как в международных договорах раннего Нового времени намечается все более четкое противопоставление «друзей» и «врагов»25, во внутреннем политическом пространстве нарастает необходимость маркировать принадлежность к различным противоборствующим политическим силам, которые выступают как коллективные субъекты политики. Наравне с увеличением числа использования терминов дружбы, в документах парламента заметно и столь же резкое возрастание частоты употребления понятий «враг» (enemy, foe) и «вражда» (enmity)26.
Как и в случае с «дружбой», возрастает именно количество именований коллективного или персонифицированного субъекта политики в качестве «врага»27, и очевидно, что эти всплески взаимообусловлены. Однако выражения «враг» и «друг» папистов или иной политически оппозиционной силы имеют разные функции в политическом дискурсе. Слово «враг» (enemy) в период гражданской войны и революции отсылает прежде всего к военному противостоянию.
В большинстве случаев употребление термина enemy в парламентских документах XVII века относится к периоду открытого вооруженного противостояния Короны и Парламента. Его использование не только обозначает противную сторону в военных действиях, но одновременно придает действиям этой противной стороны и любого, кто к ней присоединится, нелегитимный характер.
«Каждый, кто станет злоумышлять или строить планы или затевать предательство, капитуляцию или выдачу врагу (enemy) или, против правил войны, сдаст, оставит или выдаст любой город, склад, форт, гарнизон или силы, которые ныне, или когда-либо в будущем будут находиться под властью Парламента, будет наказан смертью»28.
Исходя из текстов парламента нельзя сказать, что «враг» это тот, кто напрямую противопоставляется «другу»29. Хотя в принципе такая оппозиция в известном смысле необходима в состоянии конфликта, их прямое противопоставление в тексте встречается не часто. Маркирование кого-то как «друга» формирует общность, за границей которой находятся не только «враги», но все те, кто не может быть причислен ни к тем, ни к другим.
На волне обострявшегося конфликта в 40-50-е гг. - время гражданской войны, революции и Протектората - в парламентских документах начинает активно использоваться выражение «друг/ друзья Парламента» (friend/friends to the Parliament). Таковыми могли быть названы иностранные корпорации, государства или их представители, поддерживавшие парламент как легитимного представителя власти. Это употребление также можно соотнести с дипломатическими дружескими дискурсами. Но равным образом как «друзья Парламента» могли быть охарактеризованы отдельные лица внутри страны, поддерживающие политику парламента: «олдермен Уиттл, истинный друг Парламента (a very Friend to the Parliament), ныне усопший»30. «Друг Парламента» это не просто тот, кто не является политическим противником. Это понятие предполагает активные публичные действия в поддержку парламента и его армии - финансовую, материальную, административную, равно как шпионаж, участие в военных действиях, публичные выступления и т. п. Соответственно, им не мог считаться тот, кто «не проявил и не провозгласил себя другом Парламента»31. В политическом поле не «симпатии», а именно действия, поступки обретают значимость и могут быть репрезентированы как проявления «дружбы», и они же будут подвергаться критике или высмеиваться политическими противниками с целью дискредитации самого парламента через действия, порочащие его сторонников. Так в бумагах парламента в одном из писем, помеченных как «перехваченные», есть следующее суждение об одном из деятелей:
Сэр, мне сказали, что Бэмпфилд был хорошим другом парламента
(the Parliament's good friend), подделывая подпись и печать короля и
добывая секретные сведения о намерениях лордов в Хайленде, и он
разгласил больше, чем знал, и больше чем они имели смелость или порядочность совершить32.
Аналогичным образом статус «врага» обретается через прямое и активное действие, наносящее урон «друзьям»:
Если он (губернатор острова Джерси. - А. С.) приговорит к смерти любого из Друзей Парламента (any of the Friends to the Parliament), то за каждого из них трое заключенных парламента будут повешены33.
Только в силу совершения таких активных действий, создающих оппозицию «друзей» и «врагов», и те и другие оказываются в пространстве «политического».
В этом контексте в парламентских документах появляется и выражение «друзья Короля» (King's friends). Если до сих пор так именовали ближайших советников монарха, оказывавших влияние на его решения (вполне в духе гуманистических непарламентских дискурсов), его «клиентов» или тех иностранных монархов, которые поддерживают «дружбу» с Англией, то теперь «друг Короля», так же как и «друг Парламента» обозначает любого активного политического сторонника («на острове Скай все еще остается несколько истинных друзей Короля, которые с остатками королевских друзей в Атоле, Аргайле и Сифорде будут командовать во всем остальном Хайленде»34). Хотя по понятным причинам в документах парламента такое определение встречается гораздо реже, нежели «друг Парламента».
Интересно, что несмотря на старую форму обозначения, характеризующую «Парламент» и «Короля» не только как субъектов дружбы, но и как объектов политической поддержки и привязанности, в действительности речь идет не о приверженности «персоне» короля или парламента, а о поддержке той концепции власти, которую каждый из них репрезентирует. Если в ренессанс-ных дискурсах «дружба с Королем» обозначала отношения между двумя индивидами, то теперь выражения «друг Парламента» или «друг Короля» обозначают отношения множества индивидов к определенной политической концепции, соотносящейся с образом парламента или короля соответственно.
Их противопоставление теряет былую актуальность с реставрацией монархии, и эти выражения (в таком значении) постепенно исчезают из парламентских документов. Однако почти пятнадцатилетняя традиция описания сторонников одной политической концепции в качестве «друзей» дала о себе знать. В период Рестав-
рации пространством полемики между сторонниками и противниками короля вновь становится парламент. Соответственно более важным становится определение тех или иных политиков внутри тела парламента и появляется выражение «друзья такого-то в парламенте» («сила друзей Денби в палате лордов»35; «было очень много друзей в палате общин (a great many Friends in the House of Commons), которые выступили бы за него»36), в котором соединяются традиционные представления о дружбе как «связях», основанных на родстве или клиентеле, и отношений, объединяющих сторонников одной политической идеи.
Ключевым событием, продемонстрировавшим наличие в парламенте двух противоборствующих политических сил, становится политический кризис 1679-1681 гг., разразившийся вокруг «Билля об исключении»37. Именно к нему историческая традиция возводит формирование политических партий, получивших название «виги» и «тори» (активное использование этих терминов в документах парламента начинается со времени другого политического кризиса, вылившегося в Славную революцию). Тогда разделение на два противоборствующих лагеря внутри парламента было маркировано как «друг» или «враг» Билля («я был другом этому Биллю»38), и постепенное оформление политических партий происходило через сплачивание «друзей» на основе единой позиции по каждому новому вопросу, которая становилась новым критерием для демаркации границ внутри политического пространства.
Вместе с тем необходимость предотвращения повторного острейшего политического кризиса и выработки новых норм политического взаимодействия делают актуальными такие категории, в рамках которых и виги, и тори могли репрезентировать себя в качестве «достойных политиков», заботящихся о процветании государства, но понимаемом не как прочность королевской власти, а скорее как прочность власти, отражающей интересы подданных. В этой связи в последние три десятилетия XVII века наряду с сохранившимся определением «друг Короля» начинают применяться такие эпитеты, как «друг Королевства», «друг Содружества», «друг Нации» и т. п. Эти определения появляются чаще всего в негативном контексте («не друг») по отношению ко всем тем, кто поддерживает решения, не отвечающие интересам общества. Причем, как правило, так характеризовали не конкретное лицо, а потенциального «идеального» оппонента - Другого - по отношению ко всему «легитимному» политическому сообществу:
Тот, кто станет подавлять движение «жалобщиков», не является другом короля или королевства (He is no Friend to King nor Kingdom)1,9; тот, кто делает правление тяжким для народа, не является другом ни ему, ни королю40.
В марте 1677 г. в палате общин даже возникла небольшая дискуссия относительно того, можно ли считать «друзьями нации» всех тех, кто участвует в дебатах, т. е. высказывает сомнения или несогласие с точкой зрения, поддерживаемой большинством. В итоге было решено, что из этого понятия следует исключить только тех, кто извне пытается навязать палате общин определенную позицию41. Однако эта конструкция, в отличие от той, что использовалась в годы гражданской войны, уже не предполагает существования за пределами множества «друзей нации» никакого нейтрального сообщества, которое не рассматривалось бы в качестве «врага». Неслучайно на период политического кризиса 1679-1681 гг. и последующие годы приходится второй всплеск употребления слов вражды. Все те, на кого можно было возложить ответственность за то, что Билль был отвергнут королем и палатой лордов (и прежде всего лорд Джордж Севиль, маркиз Галифакс, чьему красноречию и влиянию по большей части приписывали этот провал), были признаны «врагами Короля и Королевства» (Enemy to the King and Kingdom)42. Интересно, что в этой связи (и не только в случае с Галифаксом) «враг Короля и Королевства» становится антиподом того самого идеального друга-советчика короля, который был значимой фигурой поздне-ренессансного политического дискурса. В условиях нового кризиса баланса власти в разгар дискуссий о «Билле об исключении» реанимируются старые представления о злонамеренных королевских приспешниках, которые советуют королю настаивать на том, чтобы отвергнуть Билль об исключении43. Однако эта характеристика прилагается к новой системе взаимоотношений, в рамках которой легитимной является позиция большинства, а те, кто пытаются навязать иную позицию, «являются сторонниками папизма и врагами Короля и Королевства»44.
Эта форма идентификации и самоидентификации появляется изначально в высказываниях парламентариев (преимущественно будущих вигов), именно они теперь превращаются в истинных «друзей Короля», но не короля самого по себе, а «Короля и Королевства», «Нации» и «Содружества» в отличие от представителей партии двора.
Однако и эти определения потеряют актуальность в парламентском дискурсе после 1681 г., когда станет очевидным пере-
оформление политической системы, и особенно после восшествия на престол Вильгельма III в 1689 г. и принятия «Билля о правах», ставшего своего рода конвенцией между парламентской и королевской властью, в рамках которой любая сторона могла претендовать на то, чтобы быть «другом нации». Остается только одно противопоставление - сторонников нового правления и его противников, продолжавших поддерживать Якова II. Так, в парламентских текстах в конце 80-х - начале 90-х появляются «друзья и враги правления» (Friends and Enemies of the Rule). Особенно интересной оказывается дискуссия относительно необходимости акта об отречении Якова II, принятие которого должно было подтвердить лояльность новому правлению в дополнение к уже принесенной клятве верности новому монарху. Противники акта отмечали, что он не поможет провести различие между «друзьями» и «врагами» нового правления, но создаст новых врагов из числа тех, кто до сих пор мог оставаться в статусе «друзей»45. Действительно, после Славной революции необходимо было сохранить хрупкое единство «друзей правления», включавшее вигов, многих тори и «соглашателей». Все они в отличие от якобитов были и «друзьями короля», и все они, а равно и сам король могли претендовать на то, чтобы быть и «друзьями королевства», и «друзьями нации» прежде всего потому, что поддерживали созданный справедливый порядок и не стремились ввергнуть страну в хаос и войну. Новая конвенция делала «друзьями правления» всех законопослушных граждан - по сути дела «благовоспитанных друзей» в локковском понимании, способных подчинять свои аффекты разуму и закону и совершать выбор в пользу общего блага вопреки частному.
История конструирования дружеских дискурсов на этом не заканчивается, однако установленное status quo в отношении легитимных и нелигитимных политических сил, постепенное оформление политических партий и формализация членства в них снижает потребность в дружеской риторике для описания взаимодействия в пространстве внутренней политики. Термины дружбы оказываются необходимы в период формирования нового политического порядка и перестают использоваться, когда этот порядок устанавливается и формируются новые дискурсивные стратегии. Документы парламента XVIII-XIX веков фиксируют не только снижение частоты употребления терминов как дружбы, так и вражды, но и их расхождение в разные сферы. Если «враг» в документах XVIII-XIX веков -это преимущественно внешний политический враг государства, то «друг» в подавляющем большинстве случаев оказывается частным другом того или иного лица, упомянутого в документах.
Примечания
На русском языке см.: Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 37-67; Он же. Политическая теология. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. Derrida J. Politiques de l'Amitié. P.: Galilée, 2004.
Shannon L. Sovereign Amity. Figures of Friendship in Shakespearean Context. Chicago: Chicago University Press, 2002. P. 17.
Рощин Е. Понятие «дружба» в контексте международных отношений // Дружба: очерки по теории практик / Науч. ред. О.В. Хархордин. СПб.: Изд-во Европ. ун-та в Санкт-Петербурге, 2009. С. 342-343.
Friend: XIII-XV века - 95, XVI век - 215, XVII век - 1782, XVIII век - 427, XIX век - 177 (Friend // British History Online [Электронный ресурс]. URL: http:// www.british-history.ac.uk/search/subject/parliamentary?query=friend&title= (дата обращения: 21.09.2015)). Friendship: XIII-XV века - 30, XVI век - 40, XVII век -347, XVIII век - 103, XIX век - 7 (Friendship // Ibid [Электронный ресурс]. URL: http://www.british-history.ac.uk/search/subject/parliamentary?query=friend-ship&title= (дата обращения: 21.09.2015)). Amity: XIII-XV века - 8, XVI век - 32, XVII век - 433, XVIII век - 32, XIX век - 12 (Amity // Ibid [Электронный ресурс]. URL: http://www.british-history .ac.uk/search/subject/parliamentary ?query=ami-ty&title= (дата обращения: 21.09.2015)). В таблице обозначено количество документов, в которых употреблялись данные слова. Ситуация оказывается иной, если рассматривать все документы, выложенные на портале. Тогда можно заметить, что активизация дружеских дискурсов приходится на XVI-XVII век, расхождения между которыми минимальны (XVI - 7090; XVII - 7403), и снижается начиная с XVIII столетия (Friend // Ibid [Электронный ресурс]. URL: http://www. british-history.ac.uk/search?query=friend&title= (дата обращения: 21.09.2015). Lesaffer R. Amicitia in Renaissance Peace and Alliance Treatises // Journal of the History of International Law. 2002. Vol. 4. № 1. P. 77-99. Рощин Е. Указ. соч. С. 290-423. Там же. С. 326. Там же. С. 362-363.
Квентин Скиннер в своем фундаментальном труде «Основания современной политической мысли» уделяет много внимания этой категории и ее переформулированию Макиавелли (Skinner K. The Foundations of Modern political Thought: In 2 vols. Vol. 1. The Renaissance. Cambridge: Cambridge university press, 2002. P. 88-93). Shannon L. op. cit. P. 61. Ibid. P. 19.
Daumas M. Des Trésors d'Amitié de la Renaissance aux Lumières. P.: Armand Colin, 2011. P. 163-164.
По свидетельству М. Дома размышления французов о возможности дружбы с монархом развивались в совершенно ином направлении: «Государь мог иметь друзей
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
и даже фаворитов только в приватной сфере, и он должен пресекать возможность того, чтобы они наносили ущерб делам публичным, умеряя свою благосклонность» (Ibid. P. 176). Надо отметить, что с усилением власти Людовика XIV, которого уже никак нельзя было рассматривать в качестве «друга», во Франции появляется большое количество рассуждений о том, доступно ли в принципе правителю счастье дружбы при его исключительном положении в системе власти. Ibid. P. 168.
ScottJ.T. Godolphin and the Whale Friendship // Love and Friendship: Rethinking Politics and Affection in Early Modern Times / Ed. by E.A. Velasquez. Lanham: Lexington books, 2003. P. 131. Ibid. P. 136.
Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч.: В 3 т. Т. 2. М.: Наука, 1985. С. 198 (4.16.4).
Armstrong N., Tennenhouse L. A Mind for Passion. Locke and Hutcheson on Desire // Politics and the Passions, 1500-1800 / Ed. by V. Kahn, N. Saccamano, D. Coli. Princeton: Princeton University Press, 2006. P. 140.
Answer of the Parliament to the Commissioner from Holland and West-Friesland // A Collection of the State Papers ofJohn Thurloe: In 7 vols / Ed. by Th. Birch. Vol. 1. L., 1742. P. 134.
Journals of the House of Lords. Beginning Anno Vicesimo Caroli Regis (далее - JHL). L., 1771. Vol. 7: 14.11.1645. P. 704 (Instructions for the Agent going to Denmark). Journal of the House of Commons (далее - JHC). L., 1803. Vol. 6. 1648-1651: 31.10.1649. P. 316 (Transactions with Holland).
Calendar of State Papers, Domestic Series. Elizabeth and James I. Addenda 15801625 / Ed. by M.A. Everett Green. L.: Longman and Co., 1872. Vol. 33. 1594.19. (27.05.1594). P. 365.
Debates of the House of Commons from the Year 1667 to the Year 1694: In 10 vols / Ed. by A. Grey (далее - DHC). Vol. 3: 25.10.1675. L.: for D. Henry and R. Cave, 1763. P. 338.
Рощин Е. Указ. соч. С. 324.
Enemy: XIII-XV - 161, XVI - 257, XVII - 2467, XVIII - 379, XIX - 23 (Enemy // British History Online [Электронный ресурс]. URL: http://www.british-history. ac.uk/search/subject/parliamentary?query=enemy&title= (дата обращения: 21.09.2015)). Enmity: XIII-XV - 25, XVI - 31, XVII - 101, XVIII - 22, XIX - 3 (Enmity // Ibid [Электронный ресурс]. URL: http://www.british-history.ac.uk/ search/subject/parliamentary?query=enmity&title= (дата обращения: 21.09.2015)). Foe: XIII-XV - 3, XVI - 6, XVII - 63, XVIII - 7, XIX - 1 (Foe // Ibid [Электронный ресурс]. URL: http://www.british-history .ac.uk/search/subject/parliamentary ?que-ry=foe&title= (дата обращения: 21.09.2015)).
При этом во много раз чаще употребляется слово enemy, а не foe, которое, по мнению Шмитта, более близко по значению к понятию «экзистенциального», или «природного», врага.
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
28 JHL. Vol. 8: 03.04.1646. P. 252 (Ordinance for Martial Law in London & c. and within the Lines).
29 Хотя термин «враг» в концепции Шмитта не имел отношения к противоборствующим силам во внутренней политике, представляется важным отметить, что Жак Деррида, занимаясь деконструкцией концепции Шмитта, демонстрирует несимметричность понятий «друг» и «враг». Гайятри Спивак, анализируя уже работу самого Деррида, подытожила его рассуждения, сформулировав тезис о том, что «понятие "друг" не является противоположностью понятия "враг"» (Spivak G.Ch. Schmitt and Poststructuralism: a Response // Cardozo Law Review. 2000. Vol. 21. № 5-6. P. 1725).
30 JHC. Vol. 6. 1648-1651: 12.08.1651. P. 619.
31 JHL. Vol. 7: 06.06.1645. P. 414 (Reasons of the Committee of Shropshire, for the Commitment of Edwards).
32 An Intercepted Letter from London. 11.12.1653 // A Collection of the State Papers of John Thurloe. Vol. 1. P. 630.
33 JHC. Vol. 4. 1644-1646: 11.09.1645. P. 271.
34 The copy of the Return of the Diligence of those Employed by Charles Stuart to Negotiate, here in Scotland and Places elsewhere [17.10.1656] // A Collection of the State Papers of John Thurloe. Vol. 5. P. 603.
35 DHC. Vol. 7: 17.05.1679. P. 293.
36 JHC. Vol. 11. 1693-1697: 30.11.1696. P. 602.
37 Билль об исключении герцога Йоркского из права престолонаследия. Полемика вокруг билля, запрещавшего католику Якову Стюарту, герцогу Йоркскому наследовать престол, продолжалась с 1679 по 1681 г. Билль был принят палатой общин, но отвергнут палатой лордов из-за активного противодействия короля Карла II и во многом благодаря красноречию Джорджа Севиля, маркиза Галифакса, победившего в дебатах своего оппонента лорда Шефтсбери (при этом Шефтсбери приходился Галифаксу дядей).
38 The Oxford Parliament // The History and Proceedings of the House of Commons from the Restoration to the Present Times: In 14 vols. Vol. 2. L.: for R. Chandler, 1742. P. 110 (Debate on the loss of the Bill renewed (1681)).
39 DHC. Vol. 4: 20.02.1676. P. 112.
40 Ibid. Vol. 2: 20.01.1673. P. 326.
41 Ibid. Vol. 4: 02.03.1677. P. 170.
42 Ibid. Vol. 8: 17.11.1680. P. 21.
43 Галифакса обвинили в том, что он был дурным советчиком королю в отличие от самого парламента: «Это не суд над ним. Он дал дурной совет королю, мы собираемся дать ему хороший [т. е. удалить самого Галифакса - А. С.]» (Ibid. Vol. 8: 22.11.1680. P. 45).
44 Ibid. Vol. 8: 07.01.1681. P. 285.
45 Ibid. Vol. 10: 26.04.1690. P. 76-78.
