CC BY
52И.А. Гончаров
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОНТОЛОГИЯ: НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ И ДИСКУРСИВНОСТЬ
В статье рассматривается эволюция понимания природы политического в политической философии ХХ века. Так называемое онтологическое понимание политического свойственно для неомарксизма и экзистенциализма, в то время как альтернативное понимание природы политического формируется в рамках неолиберализма, а точнее либертарианства. Проблема смерти политического и возможности его трансформации в иные формы социальности является центральной как для теории структурации Э. Гидденса, так и для сценариев дальнейшего общественного развития в условиях глобального мира.
Ключевые слова: онтология, конструкция, общественное благо, политическое действие, правовое государство.
The article deals with the problem of the nature of political sphere. Marxism and existentialism defined political activity as the essence of the human nature. Liberalism defined political activity as a construction. This discussion is tightly connected with the projects of the global world. What can exist the world without politic as ontological definition of the human beeng?
Keywords: ontology, construction, public benefit, political action, constitutionalism.
Онтологический статус политического является одной из основных проблем политической науки второй половины XX - начала XXI вв. Это связано с процессом формирования демократических институтов и расширением совещательной практики, в рамках которой политическое как особенная форма общественного бытия рассматривается в качестве производной от правовых и экономических отношений. Вместе с тем политическое как сущностное свойство человеческой природы продолжало отстаивать свою самостоятельность в работах, характеризующих модернистский подход к политической сфере. Здесь понятие политического рассматривалось и как классовое сознание, и как пограничное состояние, и как смыслообразующая категория социального пространства через противостояние «друг - враг». Во всех этих вариантах понимания политического оно представало как онтологическая основа общественных отношений.
Конфликт между онтологической характеристикой политического и характеристикой его как своего рода рациональной конструкции, исходящей из поня-
тия гражданских прав и концепта «homo economicus», и составляет предмет рассмотрения данной статьи.
Критика онтологического проекта «научности» в философии марксизма. Онтологическое как политическое. Введение К. Марксом ряда понятий, связанных с материалистическим пониманием истории, предполагало нахождение некой непосредственной основы исторического. Так, в «Немецкой идеологии» К. Маркс выделяет три первичных факта, определяющих исторический процесс, а именно производство орудий труда, расширенное воспроизводство потребности и воспроизводство человека. Причем эти факты представляют собой неразрывное единство, в котором два последних связаны с так называемой формой общения, а первый - с собственно родовой характеристикой человека - способностью трудиться. Именно эта способность определяет человека как производительную силу. Единство формы общения (впоследствии производственные отношения) и производительных сил создают собственно историческое бытие человека, которое определяется как способ производства.
Открытие Маркса свидетельствовало об обнаружении некоей «исторической субстанции», позволяющей свести все многообразие исторического к простой непосредственности форм воспроизводства жизни и производства. Казалось бы, Маркс нашел онтологическую основу социума, которая инвариантна, фундаментальна и обладает универсальной способностью объяснения всех общественных феноменов, которые отсюда вытекают (так называемые надстроечные формы). Таким образом, возникает тенденция рассматривать марксизм как онтологический проект, позволяющий установить некую инвариантную основу человеческого развития, которая даст возможность квантифицировать и измерить социальные процессы, так же, как это было возможным для естественных наук. О такого рода онтологичности марксистского проекта свидетельствовало знаменитое высказывание К. Маркса о том, что ветряная мельница дает нам общество с сувереном во главе. То есть производительная сила автоматически определяет способ производства и основные формы жизнедеятельности.
Вместе с тем в философии Маркса прослеживается и иная тенденция, связанная с понятием отчуждения и с его снятием. В «Философско-экономических рукописях 1844 г.» Маркс определяет человеческую природу не как просто способность трудиться, но как способность свободно трудиться. То есть сущность человека связана с таким трудом, который становится первой жизненной потребностью человека. Свободный творческий труд предполагает не только созидание нового как артефакта, но и, в первую очередь, созидание самого человека, его формы собственного воспроизводства. Подобное единство знания и бытия ре-зультируется в одиннадцатом тезисе о Фейрбахе, гласящем, что философы до этого времени познавали мир, в то время как речь идет о его изменении. В этом случае природа человека предстает не как нечто данное, но как цель, и собственно онтологическое и бытийственное находится не на заре истории, но в ее завершении.
Если первая трактовка философии марксизма дает нам экономический детерминизм, основывающийся на неизменности и абсолютности экономических законов, с неизбежностью приводящих к определенному общественному состоянию, то вторая приводит к относительности действия этих закономерностей. Это подтверждается фрагментом из наброска письма К. Маркса В. Засулич. На вопрос о том, может ли Россия миновать стадию капиталистического развития и, опираясь на институт общины, построить социализм, К. Маркс ответил, что само знание экономических законов является общественной силой, которая способна изменить действие «абсолютных» законов». «Именно благодаря тому, что она (община) является современницей капиталистического производства, она может усвоить его положительные достижения, не проходя через все его ужасные перипетии. Россия живет не изолированно от современного мира» [12, с. 401].
Таким образом, можно было выявить двойственность проекта марксистской онтологии. С одной стороны, способность трудиться создает неизменные экономические законы, и онтология человека и общества находится в непосредственности формирования и удовлетворения потребности, т.е. в том, что Э.Фромм трактовал как марксистский вариант коллективного бессознательного [13. с. 342343]. С другой стороны, подлинная природа человека раскрывается в целерациональной деятельности, которая преобразует и изменяет изначальную человеческую природу. В этом случае именно целерациональная деятельность формирует действительность и надстроечные формы, такие как политика, являются источником исторического бытия человечества.
В рамках философии марксизма осуществляется критика вульгаризаторских тенденций, направленная на преодоление историцизма (в попперовском понимании) и вульгарного экономического материализма. Так, в своей работе «Пролетариат и история классового сознания» Г. Лукач подвергает критике «научную философию», на которую стремится опираться та часть рабочего движения, которая является носителем не революционного, но реакционного буржуазного сознания. «Исторический характер упомянутых «фактов», которые наука постигает якобы в их чистоте, однако заявляет о себе еще более роковым образом, а именно, будучи продуктом исторического развития, они не только находятся в постоянном изменении, но и являются - и как раз по структуре их предметности - продуктами определенной исторической эпохи: капитализма. Вот почему «наука», которая признает способ непосредственной данности фактов основной научно значимой эмпирии, а их форму предметности - исходным пунктом образования научных понятий, однозначно и догматически ставится на почву капиталистического общества, некритически воспринимает его сущность, его предметную структуру, его закономерности, рассматривая их как неизменный фундамент науки» [9, с. 110].
Конкретизируя понятие «общественное бытие», Г. Лукач использует понятие «исторический» материализм для того, чтобы противопоставить его вульгаризаторским тенденциям. Г. Лукач склонен здесь рассматривать «научность» современной ему естественно-научной философии как результат фетишизации и опре-
деленную форму ложного сознания, которое порождено иллюзией соответствующего исторического класса.
Само понятие бытие, в соответствии с учением Г. Гегеля, предполагает некую непосредственность и простоту, то есть отсутствие определений. Всякая определенность связана с работой мышления. В историческом бытии человек имеет дело с предметностью, но сама предметность является не чем иным, как носителем идеального, то есть рационального содержания, и поэтому является действительностью, то есть результатом развития разума. Принятие предметности за подлинное бытие возможно лишь тогда, когда происходит процесс отчуждения, связанный с отделением предметности от ее конкретно-исторического содержания, и превращение предмета в некий источник социальных сил и взаимодействий. Этот процесс вслед за К. Марксом Г. Лукач называет фетишизацией. Таким образом, онтология «научной философии» есть не что иное, как заблуждение и разновидность идеологии.
Необходимо отметить, что введение понятия «идеология» для определения социальной действительности неизбежно связывалась с предметностью как с действительностью, определялась конкретно-историческим подходом и подрывала возможность всякой системы не только в общественных, но и в естественных науках.
Так, вводя понятие тотальной идеологии, К. Мангейм указывает на то, что всякое объективное описание действительности практически обесценивается в тот самый момент, когда указывается на историчность и относительность данного описания, зависимость его от того, какое место в исторической действительности занимает идеолог [11, с. 88-89]. Необходимо отметить и то, что историчность социальной действительности была весьма тесно связана с понятием идеологии, а в итоге оба эти понятия ставили под сомнение возможность объективного описания социальных процессов в принципе.
Таким образом, мы видим, как в традиции марксизма подвергается критике онтологический проект, основанный на позитивности «наивного реализма», игнорирующий исторический характер социального бытия. Значит ли это, что в варианте Г. Лукача марксизм в принципе отказывается от какого-либо онтологического проекта. Отнюдь нет. Преодоление партикулярности и «зашоренности» классового сознания связано с изменением классовой ограниченности и формированием универсального человека. Как и ранний Маркс, Г. Лукач связывает этот процесс с особой исторической миссией пролетариата. Осознание классовой ограниченности влечет к ее преодолению. Это связано с тем, что сознание отдельного класса, а именно пролетариата, перестает быть только фактом психологическим [9, с.171]*, но обретает действительность в политическом действии. «Уже сам тот факт, что всякая пролетарская революция создает боевой орган совокупного пролетариата, вырастающий в государственный орган - Рабочий Со-
Как признак оппортунизма в рабочем движении Г. Лукач выделяет стремление трактовать классовое сознание только как психологический феномен.
вет, и при том, делает это все более уверенно и сознательно, является, например, свидетельством того, что классовое сознание пролетариата находится на пути к победоносному преодолению буржуазности руководящего слоя пролетариата» [9, с. 175].
В данном проекте марксистской общественной онтологии в качестве основания бытийственного выступает борьба, а если быть более точным, то политическая борьба. Таким образом, в философии марксизма в варианте Г. Лукача политическое обретает онтологический статус. Политическое непосредственно связано с родовой сущностью человека. Именно в политической борьбе происходит самоидентификация человека. «Таким образом, то, что мы в подобных случаях рассматривали в объективном общественном плане как наличную родовую сущность, непосредственно, практически оказывается результатом таких борющихся сил, и сущность такого общественного бытия выражается именно в этой борьбе, причем всесторонне проявление борьбы, ее реальные противоположности, объективируя суть данной родовой сущности более глубоко и полно воплощают с точки зрения бытия объективную родовую сущность, чем только реальный исход борьбы» [10, с. 109].
В заключение обзора данного варианта общественной и политической онтологии следует отметить, что онтологический статус человека здесь определяется через человека политического. Для того чтобы не возникала возможность иного толкования общественной онтологии, Г. Лукач приводит высказывание К. Маркса из «Экономических рукописей 1857-1859 гг.», в котором К. Маркс природу человека определяет через понятие «homo economicus» [10, с. 105].
Экзистенциальный онтологический проект. Политическое как «граница существования» и источник права. Политическая и социальная философия модерна не только подвергает критике относительное и фрагментарное знание как идеологию, но и пытается создать собственную онтологию и при этом избежать ошибок «наивного реализма». Наиболее завершенным и известным проектом является экзистенциальная онтология М. Хайдеггера, радикальным образом противопоставившая предметность и бытие. Единственным свойством бытия в данной онтологии являлась его открытость, то есть принципиальная возможность иного как выведение из сокрытости. Помещение онтологического уровня на допредметный и доисторический уровень сущего дает возможность экзистенциальной онтологии не только претендовать на выявление подлинного уровня социального бытия, но и подвергнуть критике рациональность познания и социальной организации. Вместе с тем онтологический проект экзистенциализма предполагал возможность подлинного понимания и описания социума. Ложность социальной действительности связана с появлением массового сознания, в котором каждый индивид не принимает решения, а стремится к отказу от его принятия и взятия на себя ответственности. Осознание границы своего существования, выход за пределы «порядка существования» (К. Ясперс) дает возможность связать существование с бытием. Сфера принятия решения является границей существо-
вания, политическая сфера, а точнее государство, олицетворяет собой, с точки зрения К. Ясперса, эту границу существования. Правильно определенное политическое демонстрирует себя как сферу ответственности и действительности, то есть политическое непосредственно соприкасается с бытием как с неопределенностью. Это дает онтологическое основание власти. В неистинном порядке существования же власть является сферой бюрократии, которая не принимает никаких решений, а с помощью компромисса и согласований создает видимость справедливости и в качестве товара предлагает обществу не решение, а некий паллиатив. «Стремиться к решению, это значит уже не определять свою судьбу, а осуществлять насилие, пребывая в прочном обладании властью» [17, с.320]. Ясперс упрекает государство за то, что на данном этапе оно не выполняет своей бытийственной миссии - быть границей порядка существования. Превратившись в бюрократию и будучи поглощено зоной безответственности, государство все больше уподобляется тому обществу, границей которого оно является. Причиной подобного процесса является так называемый процесс десакрализации, или процесс «расколдования мира». Обожествление государства являлось определенной формой наивной онтологии. Политик, принимая решения, вступал в отношение с судьбой или с божественным провидением, тем самым свидетельствовал о своей избранности и подлинности. Если бытие рассматривать как открытость, то именно политик в наибольшей степени соответствовал экзистенциальному идеалу, связанному со свободой, выбором и ответственностью. Более того, ответственность политика, его риск затрагивали самую основу его существования - экзистенцию как всепроникающее переживание жизни и смерти. В политике «наивное» представление о божественной и исторической обоснованности таких понятий, как нация, государство, давало возможность в политическом действии выйти на подлинное бытие как на несокрытость и свободу. Таким образом, государство и на мифологическом, и на рационально-дискурсивном уровне составляло бытийственную основу «порядка существования».
Экзистенциальная, или она же онтологическая, трактовка политического предполагает изначальность политического отношения и его первичность по отношению к другим сферам общественной жизнедеятельности. Такое представление о природе политического встречается у А. Кожева, когда он вслед за Г. Гегелем рассматривает политическое отношение господства как процесс, сопровождающий становление человеческого самосознания. Первый собственно человеческий акт - это действие, направленное на господство (или, как пишет А. Кожев, на желание другого человека «желание желания») над другим человеком. В этом акте человек отрицает свою животную природу через пренебрежение к смерти в борьбе и возвышается над ней и в самосознании, и в акте господства. «Чтобы человек был действительно человечен, чтобы он сущностно и реально отличался от животного, нужно, чтобы его человеческое Желание действительно побеждало в нем его животное Желание. Но всякое Желание есть желание некоторой ценности. Для животного высшая ценность - его животная жизнь. В конечном счете, все Желания животного обусловлены желанием сохранить свою жизнь.
Значит, человеческое Желание должно побеждать это желание самосохранения. Иначе говоря, человек «удостоверяет» свою человечность только рискуя своей (животной) жизнью во имя своего человеческого Желания. В этом риске и благодаря ему человеческая реальность творит и являет себя как реальность; в этом риске и благодаря ему она «удостоверяет себя», т.е. показывает, доказывает, проверяет и подтверждает себя в качестве такой реальности, которая сущностно отлична от животной, природной реальности. И потому, когда речь идет о «происхождении» Самосознания, речь с необходимостью идет о риске для жизни ... Стало быть, когда речь идет о «происхождении» Самосознания, речь с необходимостью идет о борьбе за «признание» - борьбе не на жизнь, а на смерть. Без этой смертельной борьбы чисто престижного характера на земле никогда не появились бы человеческие существа» [8].
Другим примером онтологизации политического является понятие политического у К. Шмидта. Рассматривая содержание политического как отношение «друг - враг», Карл Шмидт указывает на то, что отрицание другого есть отрицание бытия другого, которое является неотъемлемой частью самоутверждения. Политическое является изначальным определением, к которому все сводится: «Политическая противоположность - это противоположность самая интенсивная, самая крайняя, и всякая конкретная противоположность есть противоположность политическая тем более, чем больше она приближается к крайней точке, разделению на группы «друг/враг» [15, с. 41]. Изменение смысла понятия политического, по мнению К. Шмидта, происходит именно потому, что его смешивают с понятиями «государственное» и «партийно-политическое». В первом случае это происходит из-за того, что в государстве смешиваются политически нейтральная область: правовая, экономическая, религиозная с политической областью, и тенденция подчинения политического хозяйственной и этикоюридической составляющей общества: «Либерализм в типичной для него дилемме «дух/экономика» (более подробно рассмотренной ниже в разделе 8) попытался растворить врага, со стороны торгово-деловой, - в конкуренте, а со стороны духовной - в дискутирующем оппоненте. Конечно, в сфере экономического врагов нет, а есть лишь конкуренты; в мире, полностью морализованном и эти-зированном, быть может, остались еще только дискутирующие оппоненты. Но, -считают ли это предосудительным или нет, или же в том, что народы реально разделяются на группы друзей и врагов, усматривают атавистический остаток варварских времен, или же надеются на то, что однажды это различение исчезнет с лица земли, а также хорошо ли и правильно ли, по соображениям воспитательным, выдумывать, будто врагов вообще больше нет, - все это здесь во внимание не принимается» [15, с. 41]. Таким образом, низведение политического до уровня государственно-политического позволяет элиминировать из политики изначальную онтологическую противоположность «друг - враг» и превратить политику в систему упорядочивания общественных отношений.
Политике уделяется место в обществе в виде политико-партийных отношений, которые представляют сегмент общественных отношений и вариант ослаб-
ленного противостояния оппонентов. В конечном счете, вся совокупность перечисленных К. Шмидтом определений политического имеет своей целью подчинение политического как изначально онтологического отношения индивидуальной морали и праву, то есть гражданско-правовому отношению. В этом случае появляется дилемма политическое - гражданско-правовое [15, с. 63]. При этом, в отличие от критикуемой им либеральной традиции, К. Шмидт не склонен рассматривать эти отношения как отношения преемственности, то есть как смену политических (то есть архаических) отношений правовыми, но постоянно присутствующий конфликт, имеющий бытийственные основания, и поэтому могущий прорваться в псевдополитическую партийную дискуссию гражданской войной. Внутри политическая дискуссия в ослабленном варианте возможна в рамках национального государства на фоне внешнеполитического противостояния. В случае же если ослабевает внешнеполитический фактор, то партийнополитические отношения могут продемонстрировать свой изначально абсолютный, бытийственный статус, превращаясь во внутригосударственное противостояние: «Если партийнополитические противоположности внутри государства без остатка исчерпывают собой противоположности политические, то тем самым достигается высший предел «внутриполитического» ряда, то есть внутригосударственное, а не внегосударственное разделение на группы «друг/враг» имеет решающее значение для вооруженного противостояния. Реальная возможность борьбы, которая должна всегда наличествовать, дабы речь могла вестись о политике, при такого рода «примате внутренней политики» относится, следовательно, уже не к войне между организованными единствами народов (государствами или империями), но к войне гражданской» [15, с. 42-43].
Вопрос о статусе политического не является лишь вопросом, связанным с отношением государство - общество. В нашем случае вопрос связан с тем, является ли изначальное политическое отношение, связанное с господством и подчинением, сферой жизнедеятельности общества, которая относится к непосредственности и объективности, открывающейся человеку в действии, риске и свободе. Признание за политической сферой онтологического, то есть бытийственного статуса, дает право политику на проведение другой границы: справедливое - несправедливое. Данное отношение не может быть установлено исходя из сугубо рассудочных определений, поскольку всякое рациональное определение справедливости встречается с противоположным, которое является отрицанием предыдущего определения. Вопрос о справедливости не имеет решения на рациональном, то есть рассудочном уровне, здесь мы не найдем ничего, кроме многообразия мнений о том, что справедливо, а что нет.
Указанное отношение рациональности и справедливости мы встречаем у Г. Гегеля в его «Малой логике», когда он рассматривает понятие основания и в качестве примера работы с основаниями приводит деятельность софистов. Способность софистов доказать все что угодно, основывается на том, что Г. Гегель называет «перебором оснований», при этом устанавливается равенство всех позиций, поскольку всякое существование имеет некие основания. В этом случае
уравнивается позиция правого и виноватого. Действия вора так же обоснованы, как и действия добропорядочного гражданина. В этом случае справедливость превращается в вопрос о приоритете оснований, а при условии равенства всех оснований приоритет определяется случайными факторами: силой, искусством адвоката и пр. Г. Гегель отмечает, что на уровне рассудочной рациональности решение вопроса о справедливом и несправедливом не может быть достигнуто. Лишь только понятие способно определить приоритет той или иной позиции. Само же понятие есть не что иное, как всеобщее, то есть такое отношение, которое имеет дело не с отдельным человеком и его интересом, но с изначальной, то есть онтологической, природой всего человечества. «Сократ, как известно, вел борьбу с софистами, но он боролся с ними не тем, что противопоставлял их рассуждению авторитет и традицию, а скорее тем, что он диалектически вскрывал несостоятельность одних лишь оснований и в противовес последним выдвигал справедливость и добро, вообще всеобщее или понятие воли» [5, с. 285].
Политическое предопределяет правовое отношение, исходящее из определения границы рационального поведения. Источником права является понятие справедливого, которое формируется не в рамках правовых отношений, но является результатом политического решения, основанного на изначальном онтологическом статусе природы человека. Политическое как сфера, имеющая онтологический статус, является источником права в концепции Г. Гегеля (поскольку политическое является сферой всеобщего, а государство в своем идеале является реализацией нравственной идеи), в концепции К. Шмидта (поскольку политическое отношение «друг - враг» является первичным отношением, связанным с формированием прочих общественных отношений), в концепции А. Кожева, поскольку политическое отношение господства и подчинения служит источником основных принципов справедливости: равенства и эквиваленции) [7, с. 163-164].
Таким образом, в работах авторов, в той или иной степени принимающих приоритет политического над всеми другими общественными отношениями, формируется своеобразная триада: онтологическое - политическое - правовое. Поскольку понятие справедливости является источником правовых отношений, то последние возможны лишь тогда, когда они реализуются в соответствии с принципами существования основного политического института, а именно государства.
Деконструкция онтологического определения политики в либеральной традиции. В политической философии К. Шмидта противостояние политическое государство - правовое государство являлось основным и смыслообразующим. Также эта проблема была обозначена и в работах А. Кожева. Здесь шла речь о невозможности длительного сосуществования политического отношения и правового. По мысли автора, формирование гомогенного государства приведет к тому, что все общественные конфликты будут решаться на уровне правовых отношений. Но в данном случае, при удалении политического конфликт может перейти на другой уровень: правовое - онтологическое. То есть речь идет о том, что государственное устройство, лишенное политической составляющей, может
вступить в противоречие с самой природой человека, проявлявшейся доселе в политическом начале. Вывод о возможности такой перспективы делает Лео Штраус в полемике с А. Кожевым по вопросу о тирании: «Нет больше ни драки, ни труда. История подошла к своему концу. Нечего больше делать». Такой конец истории был бы событием и в высшей степени отрадным, если бы не тот факт, что, согласно Кожеву, именно участие в кровавых политических битвах, равно как и в реальном труде, или, выражаясь обобщенно, в отрицающем действии, -поднимает человека над скотом» [16, с. 320].
У рассмотренных нами авторов, а именно К. Ясперса, А.Кожева, К. Шмидта, сфера политического рассматривается как онтологическое начало, обеспечивающее существование человека, при этом сущность этой бытийственности состоит в том, что отношения господства и подчинения не мотивированы рационально, но, наоборот, являясь сферой экзистенциального, обеспечивают рациональность правовой сферы, обеспечивающей порядок существования. Для Л. Штрауса исчезновение политического начала в концепции гомогенного государства А. Кожева означает утрату человеческой сущности. Обобщая представленные концепции общественной онтологии, можно отметить, что все они объединены признанием за политической сферой онтологического статуса, обосновывающего рациональность правовых, экономических и социальных отношений. Вместе с тем само политическое, а точнее феномен политического превосходства, не может быть рассмотрен исходя из рациональных оснований. Данное превосходство опирается на политические ценности, которые безусловны, и именно они и составляют основную ценность, на которой держится гражданское общество, - справедливость.
Всеобъемлющая критика тоталитаризма в неолиберальной мысли тесно связана с критикой идеи приоритета политического над правовым и приоритета так называемого «всеобщего интереса». Ф. Хайек, отстаивая парламентаризм, выразил эту мысль следующим образом: «Социальные цели», общественные задачи, определяющие направление общественного строительства, принято расплывчато именовать «общественным благом», «всеобщим благосостоянием», «общим ин-тересом»...В жизни мы постоянно и привычно совершаем ценностный выбор, и никакой социальный кодекс не указывает нам критерии такого выбора; мы не задумываемся о том, что наш моральный кодекс не полон. Нет такой причины и нет такого обстоятельства, которые бы заставили людей в нашем обществе выработать общий подход к совершению такого рода выбора» [14, с. 143-144]. С точки зрения Ф. Хайека, такие понятия являются своего рода абстракцией, которая ничего не значит. В рамках аналитической философской традиции формируется направление, полностью исключающее возможность использования абстрактных понятий, связанных со сферой всеобщего. В философии лингвистического анализа Л. Витгенштейн отрицает наличие некоего общего смысла в общих понятиях в целом, и в понятиях, которыми оперирует политическая идеология в частности. Смысл всякого понятия - это совокупность конкретных ситуаций, связанных с его использованием. Ни одно понятие не может быть рассмотрено как обла-
дающее единым смыслом для всех людей. Отсюда можно сделать вывод о том, что само понятие справедливости не может иметь общего определения, которое равным образом было ценным для всех людей. В контексте данного определения всеобщего как абстрактного практически сводится к нулю влияние политики на право. Если политика призвана задавать обществу общий горизонт справедливого, то ее ценность в каждом правовом случае будет минимальной. Справедливость здесь понимается как совокупность прецедентов по решению конкретных правовых задач. Таким образом, в аналитической и либеральной философии влияние политики на право является своеобразным пережитком, который будет устранен по мере дальнейшего «расколдования мира», вскрывающего бессмысленность политического языка и политической идеологии. Возможность правовых отношений без политики и политического языка становится основной проблемой политической философии. В определенном смысле классическая модель, основанная на отношении «политическое в форме национального государства -правовое» подвергается критике и предстает уже не в виде последовательности, а в виде дилеммы: политическое государство - правовое государство.
Современный политический либерализм в лице Б. Бэрри и Д. Роулса не отрицает приоритета политических ценностей. Так, основная политическая ценность - это справедливость, которая конкретизируется в других политических ценностях. «В справедливости как честности, некоторые из этих великих ценностей - ценностей справедливости - выражаются с помощью принципов справедливости в сфере базовых социальных отношений: политического и гражданского равенства, честного равенства возможностей, экономического обмена, социальной основы взаимного уважения граждан» [3, р. 139]. На первый взгляд, конструкция «политическое (онтологическое) - гражданско-правовое» совпадает и у тех авторов, которые не разделяют ценностей политического либерализма, и у его современных представителей. Различие состоит лишь в качестве этих ценностей. В основе онтологии Кожева и Шмидта лежит асимметричное отношение неравенства (друг - враг, господин - раб). В качестве политической ценности у Дж. Роулса мы видим идею симметрии и равенства. В качестве онтологического начала у А. Кожева и К. Шмидта лежит идея человека общественного, так как асимметричное отношение невозможно без другого. В основе же концепции либерализма мы видим единственного, равного всем таким же, как он, и не состоящего ни в каких отношениях с такими же, как он, кроме формального равенства.
Как с этой позиции определяется политическое? Демократия является таким режимом, который представляет собой рациональное господство, ибо большинство граждан поддерживают позицию того или иного лидера, опираясь на рациональные основания. Готовность поддержать и подчиниться рациональной доктрине возникает на основе общественного согласия или же на основе всеобъемлющего консенсуса. Правила этого консенсуса предельно просты и включают в себя следующие позиции:
«Первый принцип - Каждый гражданин должен иметь равные права на реализацию своих базовых свобод во всех сферах жизнедеятельности общества, по
сравнению с подобной системой свобод, предоставляемых всем остальным гражданам.
Второй принцип - Социальное и экономическое неравенство допускается в том случае, если они:
a) исходят из значительного превосходства по целому ряду параметров и
b) связаны с социальной позицией, открытой для всех в условиях честного равенства возможностей» [2, p. 52].
Сущность общественного консенсуса состоит в том, что граждане признают неравенство и считают его рационально обоснованным, а следовательно, готовы занять позицию, неравную по отношению к другому гражданину, добровольно. Данное определение правового государства перекликается с уже упоминавшейся работой А. Кожева «Источник права: антропогенное желание как исток идеи справедливости». И у Роулса, и у Кожева мы видим сочетание принципа равенства и принципа эквивалентности. Если первый является формальным основанием права, то второй служит сохранению первого принципа в условиях неравенства. Если неравенство есть, то оно должно компенсироваться. У Дж. Роулса неравенство компенсируется той пользой для общества, которую должен принести гражданин, занимающий высокую социальную или экономическую позицию. «Общество Роулса может платить таким людям гораздо более высокую зарплату по сравнению со средней, только при том условии, что от этого выигрывают все члены общества» [2, p. 55].
Онтология либерализма основывается на принципе «робинзонады», где реальностью является отдельный человек, а социальная природа конструируется на основе рациональности, которая создает тот самый авторитет, представленный как политическая власть в обществе. Вместе с тем теория Дж. Роулса ставит перед ее автором весьма непростую дилемму. С одной стороны, основной принцип справедливости заключается в том, что невозможно применять силу, компенсируя тем самым недостаток аргументации. «Основная точка зрения заключается в том, что считается безосновательным стремиться усилить доктрину, в то время, когда мы можем отвергнуть эту доктрину как неверную, и нет никакой необходимости в этом усилении. И, наоборот: жизненно важно для идеи либерализма последовательно придерживаться того, что было бы безосновательно использовать политическую власть для того, чтобы усилить нашу всестороннюю позицию, которую мы должны утверждать как обоснованную и истинную» [2, p. 138]. С другой стороны, необходимо показать, как из простого аргумента, воспроизводимого на уровне здравого смысла, появляется некий «всеобщий аргумент», оправдывающий политическое отношение асимметрии. То есть сначала должен возникнуть аргумент как консенсус всего общества, а затем уже политическое. Более радикальный Р.Нозик указывает на эту непоследовательность Роулса, отмечая то, что, вводя в свое рассуждение политический аргумент, он тем самым в качестве скрытой посылки использует идею неравенства.
Для того чтобы полностью избежать данного противоречия, Р. Нозик строит модель современного социального (максимального) государства, пытаясь пред-
ставить процесс передачи власти как результат акционирования капитала (т.е. способности распоряжаться самим собой), принадлежащему каждому из граждан. Сущность этой модели связана с попыткой показать возможность обоснования современных политико-государственных институтов, не прибегая к онтоло-гизации (и иррационализации) политики.
В исследуемых нами подходах к понятию справедливости существует принципиальное различие в определении отношений господства и подчинения. С одной стороны, отношение неравенства является онтологическим базовым отношением, задающим общественные отношения как отношения асимметрии и неравенства, матрицей которых является политическое, то есть господство и подчинение в чистом виде. С другой стороны, общественные отношения рассматриваются как отношения абсолютного равенства, а политическое отношение является результатом эквивалентного обмена между членами общества, основанным на принципе рациональности, сохраняющем исходное равенство. То есть в первом случае политическое есть непосредственное отношение, предшествующее всем остальным отношениям. Во втором случае, политическое отношение возникает в обществе вследствие некоего обмена между изначально равными индивидами, и в случае рациональности и открытости данного обмена господство и подчинение не носит непосредственного характера, а опирается на добровольное договорное отношение, вытекающее из гражданско-правовой практики.
В случае определения политического как результата гражданско-правового конструирования мы приближаемся к тому, чтобы рассматривать институт как своего рода рынок, на котором обмениваются эквивалентные товары. Аналогия с рынком верна и потому, что именно здесь прослеживается превращение рационального отношения продавца и покупателя в условиях соприсутствия в объективные экономические изменения, обладающие такой характеристикой социального факта, как принудительность.
Если рассматривать институт как инструмент социального и политического обмена, то необходимо выяснить, является ли природа современного общественного института источником формирования асимметрии в общественных отношениях? Имеет ли данная асимметрия рациональную природу? Если да, то может ли она быть приведена к рациональности асимметричных отношений в том виде, в котором она была сформулирована Дж. Роулсом, а затем и его критиком Р. Нозиком? В самом простом приближении все эти вопросы могут быть сведены к одному: можно ли объяснить асимметрию современных общественных отношений, не прибегая к понятию политического?
Конструирование властных отношений. Теория структурации Э. Гид-денса. Предпринятое Э. Гидденсом исследование социальных макро- и микровзаимодействий в его теории структурации, на наш взгляд, является попыткой ответить на поставленные вопросы. Власть и принудительность являются существенными характеристиками социального факта. Природа этой принудительности не может, казалось, быть выведенной из простого взаимодействия индивидов на микроуровне. В последнем случае мы находимся в ситуации рациональной предсказуемости, чего не скажешь о макроуровне, когда политические, экономи-
ческие и социальные изменения демонстрируют, казалось бы, иррациональную природу принудительности социальных фактов, а следовательно, непредсказуемость и непосредственность, которая и находит свое наиболее адекватное выражение в сфере политического отношения, которое концентрируется в государственных институтах.
Э. Гидденс рассматривает природу властных отношений как результат организации двух видов ресурсов: аллокативных и авторитативных. Под первыми понимаются материальные свойства окружающей среды, средства материального производства, произведенные товары. Под авторитативными ресурсами Э. Гид-денс понимает организацию социального пространства, воспроизводство человека, организацию жизненных шансов (стратегий) [6, с. 356]. Связь обоих видов ресурсов является информационным процессом, который и формирует отношения господства. «Хранение информации является, с нашей точки зрения, фундаментальным явлением, допускающим протяженности пространства и времени, и нитью, связующей различные типы аллокативных и авторитативных ресурсов в воспроизводимых структурах господства» [6, с. 361].
В основе отношений, существующих на макро- и микроуровне, лежит понятие противоречия, которое проявляется в том, что действия индивидов в условиях соприсутствия приводят к результатам, не совпадающим с целеполаганием большинства индивидов, участвующих в этих процессах. При определении власти как способности добиваться поставленной цели возникает представление о наличии некой абстрактной силы, целеполагание которой связано с глобальной общественной природой.
Теорию структурации Гидденса можно уподобить анализу, который применил в свое время Ф. Бродель в исследовании экономических институтов. Исторический анализ инструментов обмена от простого лотка до фондовой биржи позволил ему проследить эволюцию экономических отношений от ситуации соприсутствия до явлений макроэкономического уровня [4]. Э. Гидденс также осуществляет анализ, в котором прослеживает социальное взаимодействие от простого уровня соприсутствия до глобальных социальных изменений.
Весьма важным при анализе непосредственного взаимодействия является его пространственная организация, а также время этого взаимодействия. Увеличение количества аллокативных ресурсов приводит к расширению и рационализации их пространственно-временного размещения. Пространственно-временная организация является основным авторитативным ресурсом. Здесь непосредственное господство заменяется фиксированным положением актора в пространстве, в котором воспроизводится на наглядном уровне место актора в социальном взаимодействии. Повторяющееся во времени взаимодействие приводит к рутинизации, которая все же неспособна окончательно вытеснить у актора мотивацию, связанную с необходимостью собственного воспроизводства, отсюда у актора формируются определенные жизненные стратегии.
Противоречие возникает тогда, когда какая-либо стратегия становится преобладающей. Так, Э. Гидденс приводит в пример поведение акторов на рынке труда. Если большая их часть придерживается стратегии более позднего появле-
ния на рынке труда, то это приводит к противоречию, то есть к затруднению в реализации целей, поставленных индивидом, в то время как актор, предпочитающий раннее появление на рынке труда, оказывается в выигрыше и достигает поставленных целей. «Так, решения продолжить обучение с целью увеличить вознаграждение за труд могут непреднамаренно привести к обратным последствиям. Каждый индивид поступает так в надежде получить большую выгоду, однако, если подобным образом поведут себя многие, предполагаемого эффекта не будет» [6, с.418].
Источником противоречия является феномен, который Гидденс называет «дуальностью структуры». Структура формируется за счет четкого распределения ролей и закрепления их в пространстве. Парадигмой подобного пространственного закрепления ролей служат «тотальные институты», исследованные М. Фуко: тюрьма, клиника и психиатрическая лечебница. Подобно тотальным институтам пространственное распределение ролей в офисе, школе, фабрике закрепляется за счет проведения пространственной границы, которая отделяет наблюдаемую область от ненаблюдаемой (заднего плана). Отсутствие скрытой области в пространственной диспозиции свидетельствует о подчиненном статусе актора. Власть, выступающая как распределение ролей и их пространственное закрепление, формируется на трех уровнях: легитимация (структуры), поведенческая норма, санкция за ее нарушение в ходе взаимодействия [1, p.130]. Дуальность структуры состоит в том, что, с одной стороны, в рамках предполагаемых действий актора ожидается сознательное подчинение норме и структурированной власти, поскольку ограничения служат увеличению возможностей актора в учебе, работе и пр. С другой же стороны, актор принимает решения о подчинении или неподчинении норме в контексте своих жизненных стратегий и предшествующего опыта. «Во-первых, ограничения не вынуждают человека к совершению каких-либо действий, если его или ее не «подтолкнули» к этому предварительно [6, с.418].
Иными словами, дуальность структуры определяется следующими факторами. Структура рациональна, и накладываемые ею ограничения служат, в первую очередь, активизации деятельности, то есть введены в интересах актора. Если индивид действует «разумно», то его действия вполне напоминают монаду Лейбница, у которой свобода, рациональность и необходимость совпадают. Действия актора в структуре все же свободны, а следовательно, если актор не подготовлен к ограничениям, то его жизненные стратегии могут войти с ними в противоречия. Если же акторов, стратегии которых расходятся со структурными ограничениями, достаточное количество, то в этом случае формируется субкультура, которая может оказывать заметное влияние на соседнюю структуру.
Отсутствие четкой связи соседних структур и влияние субкультур приводит к феномену, который Э. Гидденс называет регионализацией. Под этим понятием разумеется феномен, связанный с тем, что между соседними структурами может возникать непрямая зависимость, и поведение, отрицающее ограничения одной структуры, не только не разрушает соседнюю, но, наоборот, поддерживает ее
существование. Пример подобной регионализации у Э. Гидденса связан с поведением учеников одной из школ, расположенных в рабочем районе. Здесь открытое сопротивление школьной дисциплине детей из рабочих семей воспроизводит абстрактную рабочую силу, которая в дальнейшем будет использоваться на низкоквалифицированных работах. «В этом и заключается пафос, ибо если Уилсон прав, то контркультура «парней» приводит к тому, что их деятельность становится элементом системы, которой они противостоят, интегрируются с ее институтами сильнее, чем действия конформистов» [6, с.412].
Ситуация соприсутствия и возможность рациональной аргументации, обосновывающей социальную асимметрию, у Роулса построена еще на лейбнициан-ской модели рациональности, не предусматривающей возможность противоречия и иррациональности структуры. У Гидденса же ситуация соприсутствия, несмотря на противоречия, которые она порождает, остается рациональной. Однако эта рациональность двояка, о чем дает нам представление феномен дуальности структуры. В основе жизненных стратегий лежит информация, которую получают акторы из достоверных, с их точки зрения, источников. Конечный эффект от действий индивидов рационален, хотя и не носит линейного характера. Этот эффект может быть описан в рамках теории игр, где каждый участник исходя из имеющейся информации прогнозирует не только свои ходы, но и возможные ходы партнеров.
В этом случае источник социального принуждения носит не политический, а информационный характер. Концентрация политической власти в государственных институтах скрывала этот феномен за «экзистенциальными» трактовками политической власти. Развитие информационных процессов по мере выведения центров информации из сферы влияния национального государства приводит к феномену «расколдования» политического и потребности формирования информационной, не политической системы управления.
Вместо заключения. Эволюция понятия «политическое», как мы видим, может быть сформулирована в понятиях общественной онтологии, с одной стороны, и экономическо-правовой рациональности - с другой. В последнем случае наиболее последовательная позиция заключается в полном отрицании политического процесса как источника принятия социально значимых решений. Недостатки теории общественного договора, лежащей в основе либеральной трактовки политического, покрываются вначале в теории Дж. Роулса, который подобно И. Канту формулирует идею исходных принципов правового поведения, а затем более последовательно в либертарианском и неоинституциональном подходе Р. Нозика, где сфера политического, а точнее возможность так называемого «максимального государства», рассматривается по аналогии с акционерным обществом. В конечном счете, в теории структурации Э. Гидденса возможность власти рассматривается как следствие информационного процесса, где ресурсы распределяются на основе вероятностной модели. В этом контексте онтологическая модель политики рассматривается как архаическая форма, требующая своей деконструкции, т.е. «расколдования».
Основной вывод из данной теории также соответствует идеологии деконструкции и расколдования политического. В связи с доступностью информации и ее широким распространением она специализируется, а количество центров власти увеличивается. Так, например, специализируется экономическая информация в соответвсующих инфраструктурных организациях, гуманитарная информация в так называемых гражданских движениях и пр. Границы между властью становятся не территориальными, а функциональными. В конечном счете, территориальная организация власти в виде государства демонстрирует свою безосновательность и неэффективность.
Эти прогнозы достаточно хорошо известны. Некоторые из авторов подобных прогнозов рассматривают этот процесс как положительный (Ф. Фукуяма, М. Кастельс), иные как отрицательный (З. Бауман, У. Бек, М. Хардт, А. Негри). Нам же хотелось в заключение напомнить те опасения, которые высказывали сторонники экзистенциального подхода по поводу деполитизации управленческого процесса. В первую очередь, это проблема открытости экспертной власти. Уже сегодня мы видим, что глобальные экономические проекты принимаются без соответствующей системы согласования. Так, например, совсем недавно стало известно о существовании строго засекреченной экспертной группы, представленной высшими чиновниками стран ЕС, которые разрабатывали втайне план спасения экономики, в случае дефолта - одной из стран. Этот недавний пример показывает, что экспертные центры власти стремятся ограничить доступ к информации, тем самым подвергая сомнению тезис об информационном и открытом процессе принятия решений. Во-вторых, речь идет о так называемом ресурсе доверия, т.е. гуманитарном аспекте сетевого управления. Принцип деполитизации означает рационализацию принятия решения, а значит, отказ от политической ответственности. Рассматривая экспертные группы как определенные технологические центры принятия решений, мы переносим вопрос об общественном благополучии в сугубо специальную сферу, которая неподвластна традиционной системе контроля политической власти. В этом случае последствия неправильного решения могут рассматриваться как технологический сбой, непредсказуемость техногенной среды и пр.
Сторонники экзистенциального определения политического, а сюда относятся и К.Шмидт, и М. Вебер, и К. Ясперс, опасались поглощения политической сферы государства бюрократической, поскольку направленная на реализацию технологии функционального управления бюрократия оказывается неспособной к политической ответственности, соответственно неспособна к изменению управленческой системы. Сфера политического в национальной демократии в ее классическом понимании служила своего рода границей «порядка существования» и источником его изменения, современные модели управления подобной границы и источника изменения лишены по определению.
1. Jones, M. Karsten, H. Giddens structuration Theory and information systems research // MIS Quarterly; Mar2008, Vol. 32. Issue 1.
2. Kymlika W. Contemporary Political Philosophy. An Introduction. Oxford: Clarendon Press, 1990.
3. Rawls J. Political Liberalism. New York, 1993.
4. Бродель Ф. Игры обмена : пер. с франц. М.: Весь Мир, 2007.
5. Гегель Г. Энциклопедия философских наук. Т. I. Наука логики : пер. с нем. М.: Мысль, 1974.
6. Гидденс Э. Усторение общества : очерк теории структурации : пер. с англ. М.: Академический проект, 2005.
7. Кожев А. Источник права: антропогенное желание как исток идеи
справедливости // Вопросы философии. 2003. №12. С. 163-164.
8. Кожев А. Введение в чтение Гегеля // Новое литературное обозрение. 1995. №13. С. 61-62.
9. Лукач Г. История и классовое сознание. Исследование по марксистской диалектике. М.: Логос Альтера, 2003.
10. Лукач Д. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. М.: Прогресс, 1991.
11. Мангейм. К. Идеология и утопия. Ч. I. М.: ИНИОН, 1976.
12. Маркс К. Наброски ответа на письмо В.И. Засулич // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т.19. С. 401.
13. Фромм Э. Из плена иллюзий // Фромм Э. Душа человека. М., 1992. С. 300-349.
14. Хайек Ф. Дорога к рабству // Вопросы философии. 1990. №10. С. 135-149.
15. Шмидт. К. «Понятие политического» // Вопросы социологии. Т.1. №1. 1992. С. 25-50.
16. Штраус Л. Еще раз о «Г иероне» Ксенофонта // Штраус Л. О Тирании. СПб., 2006. С. 320.
17. Ясперс К. Духовная ситуация времени // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 303-363.
