CC BY
174
I. СТАТЬИ
О.Ю. МАЛИНОВА
«ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА» В РОССИЙСКОМ И АНГЛО-АМЕРИКАНСКОМ НАУЧНОМ ДИСКУРСЕ
The article analyses peculiar features of Anglo-American and Russian academic discourses about «political culture». While in the former the concept that was ambitiously introduced in 1960-s by G. Almond and S. Verba now occupies relatively modest place, in the later it is considered as one of the most plausible explanations of the post-Soviet transition. Though Russian and Western scholars meet the same methodological problems, their experience with «political culture» is also significantly determined by different political context as well as by specific intellectual traditions, standards of research practices and argumentation. In particular, the popularity of widely understood «po-litical culture» in Russia is partly due to its consonance with national intellectual traditions, its apparent interdisciplinarity, its ideological connotations. But the same factors put obstacles in the development of the more advanced methodological approaches to the topic and impede accumulation of results of theoretical and empirical esearch.
Тема политической культуры явно пользуется популярностью у российских политологов: она часто встречается в названиях статей, учебных курсов, дипломных работ и диссертаций (гораздо реже - книг) и считается одной из «основных». Несколько иначе обстоит дело в англо-американской политической науке, где программа исследований политической культуры, амбициозно начатая в
1960-х знаменитой работой Г. Алмонда и С. Вербы1, уже к середине 1970-х оказалась частично свернута, и, как в шутку писал в 1995 г. Д. Лейтин, «с точки зрения карьеры политолога заниматься политической культурой - все равно что разрабатывать аномалии в Птолемеевой астрономии»2. Так получилось отчасти по причине недостатков базовой концепции, отчасти - потому, что альтернативные подходы не отличались теоретической ясностью и не вылились в серьезные исследовательские программы, а отчасти - в силу перехода «пальмы первенства» к объяснительным схемам, в контексте которых изучение политической культуры не представлялось значимым. Впрочем, в 1990-х годах в связи с потребностью в осмыслении посткоммунистических трансформаций, а также проблем, связанных с «культурной политикой» в странах Запада и расцветом религиозного фундаментализма, возникла новая волна исследовательского интереса к данной теме. Однако пока она не принесла весомых результатов. Не случайно Р.Дж. Далтон, автор раздела о микрополитических исследованиях в изданном в конце ХХ в. фундаментальном труде «Политическая наука: новые направления», констатировал, что «наше понимание элементов политической культуры и отношений между ними не намного продвинулось по сравнению с "Гражданской культурой", опубликованной Алмон-дом и Вербой в 1963 г.». И это - несмотря на то, что сложился весьма благоприятный момент для испытания прогностического потенциала этой теории, ибо появляется возможность «выяснить, как развивается взаимосвязь между политической культурой и политическими институтами, так как в целом ряде стран идут политические преобразования»3.
В настоящей статье мы, не ставя задачу подробного анализа опыта исследования политической культуры зарубежными и россий-
1 Almond G., Verba S. The Civic culture: Political attitudes and democracy in five nations. - L.: Sage, 1989.
2 Laitin D.D. The civic culture at 30 // Amer. polit. science rev. - Wash., 1995. -Vol. 89, N 1. - Р. 169.
3 Политическая наука: Новые направления. - М.: Вече, 1999. - С. 334. Ср. с оценкой результатов первых эмпирических исследований политической культуры в постсоветской России: Fleron F. Post-Soviet political culture in Russia: An assessment of recent empirical investigations // Europe-Asia studies. - Glasgow, 1996. -Vol. 48, N 2. - Р. 225-260.
скими учеными1, проследим некоторые особенности «присутствия» данного концепта в отечественном и англо-американском научных дискурсах. По-видимому, возможности осмысления и изучения различных аспектов социальной реальности определяются не только вполне «интернациональными» методологическими проблемами, но и спецификой интеллектуального и политического контекстов, профессиональным опытом исследователей и отчасти - материально-организационными факторами, стимулирующими их деятельность. И исследования политической культуры служат тому примером.
Неизменным атрибутом как зарубежных, так и отечественных работ по данной теме является констатация многообразия определений и подходов. Причем за различиями дефиниций и исследовательских практик стоят принципиальные методологические проблемы, осложняющие выработку комплексной стратегии и кумуляцию полученных результатов. Представляется, что эти проблемы связаны, во-первых, с концептуализацией политической культуры, во-вторых, с ее операцио-нализацией и, в-третьих, с возможностями использования полученных результатов для объяснения политических явлений и процессов.
В самом общем виде трудности концептуализации политической культуры обусловлены тем, что данное понятие претендует на роль мостика между микро- и макроуровнями политики. Предполагается, что культурные факторы, т.е. разделяемые членами опреде-
1 История данного направления исследований хорошо описана и проанализирована как классиками, так и критиками. См.: Almond G. The intellectual history of the civic culture concept // The civic culture revisited / Ed. by Almond G., Verba S. -L.: Sage, 1989. - P. 1-36; Verba S. On revisiting The civic culture: a personal postscript // The civic culture revisited... - P. 394-410; Almond G. Foreword: the return to political culture // Political culture & democracy in developing countries / Ed. by Diamond L. - Boulder (CO); L.: Rienner, 1994. - P. IX-XII; BrintM. Genealogy of political culture. - Boulder (CO): Perseus books, 1991; Welch S. The concept of political culture. - L.: St. Martin's press, 1993; Chilton S. Defining political culture // World politics. - Oxford, 1988. - Vol. 27, N 2. - Р. 419-445; Gendzel G. Political culture: Genealogy of a concept // J. of interdisciplinary history. - Cambridge (MA), 1997. -Vol. 28. - P. 225-250; Johnson J. Conceptual problems as obstacles to progress in political science: Four decades of political culture research // J. of theoretical politics. - L., 2001. - Vol. 15, N 1. - Р. 87-115; Scott D. Culture in political theory // Polit. theory. -L., 2003. - Vol. 31, N 1. - P. 92-115; Формизано Р.Л. Понятие политической культуры // Pro et contra. - М., 2002. - Т. 7, N 3. - С. 111-146 и др. Обзор работ российских авторов см.: Шатилов А. Постсоветские подходы к изучению политической культуры // Pro et contra. - М., 2002. - Т. 7, N 3. - С. 183-194.
ленного сообщества исторически сложившиеся социальные установки, репертуары смыслов, модели поведения и др., значимы для понимания политических явлений и процессов, поскольку они определяют особенности функционирования институтов и пределы их изменений. Наличие такого рода связей интуитивно не вызывает сомнения, однако их концептуализация оказывается сложной задачей вне зависимости от того, рассматриваем ли мы культуру в качестве интерсубъективного феномена или же свойства сообщества, выявляемого исключительно на социетальном уровне.
Сторонники первого подхода интерпретируют политическую культуру как совокупность социально-психологических свойств, которые проявляются на индивидуальном уровне, будучи следствием сходного политического опыта или исторических условий социальной группы. Этот подход развивается в русле методологического индивидуализма, доминирующего в англо-американской политической науке. Именно он был реализован в концепции Алмонда и Вербы, предположивших, что политическое поведение индивидов определяется не только их рационально понятыми интересами, но и усвоенными в процессе социализации «ориентациями», т.е. диспозициями, располагающими действовать определенным образом в ситуациях того или иного рода. Вслед за Т. Парсонсом создатели концепции политической культуры выделяли когнитивные, аффективные и оценочные аспекты ориентаций. Политическая культура по их замыслу может быть представлена как «специфическое распределение типов ориентаций (patterns of orientations) по отношению к политическим объектам среди членов той или иной нации»1. При этом предполагалось, что ориентации обладают внутренней связностью. Как писал Л. Пай в книге 1965 г., которая освещала результаты второго проекта, развивавшего концепцию политической культуры, «традиции общества, дух его общественно-публичных институтов, эмоции и коллективный разум его членов, равно как и действующие кодексы поведения его лидеров, - все это не случайные продукты истории, а взаимосвязанные части единого целого, образующие реальную цепь взаимоотношений»2. Понимае-
1 Almond G., Verba S. The civic culture... - P. 13.
2 Pay L. Introduction: Political culture and political development // Political culture and political development / Ed. by Pye L., Verba S. - Princeton: Princeton univ. press, 1965. - P. 7. Это положение является одним из оснований для критики данной концеп-
мую таким образом политическую культуру можно «измерять» с помощью репрезентативных опросов1, проводить сравнительные межстрановые и кросстемпоральные исследования, подвергать полученные результаты статистическому анализу с целью проверки гипотез и т.д. Возможность применения количественных методов считается несомненным преимуществом данного подхода.
Тем не менее с ее операционализацией, т.е. переходом от абстрактного выражения качеств в понятии к набору конкретных показателей, которые могут быть установлены эмпирически, возникают определенные проблемы. Чаще всего сравнительные количе -ственные исследования политической культуры сосредоточены на изучении социальных установок (attitudes), выявляемых в опросах. Предполагается, что установки - это устойчивые ориентации, имеющие глубинный характер (и в силу этого не всегда сознаваемые), в отличие от ценностей (values), которые являются результатом оценок. Ценности люди могут разделять, признавать, но не обязательно им следовать; установки же реально (и неосознанно) ориентируют их поведение. Но можно ли выявить установки в стандартизированных опросах общественного мнения, если знания респондентов на этот счет заведомо неполны? Некоторые исследователи высказывают сомнения по этому поводу2. Их оппоненты полагают, что многое зависит от правильной организации опроса (составления вопросника, его адаптации к конкретному социокультурному
ции: принимая групповые культурные установки как нечто готовое, она не учитывает стоящей за их утверждением символической борьбы. Кажущаяся «связность» политической культуры может быть не только «продуктом истории», но и следствием определенных технологий господства, механизм которых при таком подходе ускользает от внимания исследователей (см.: Laitin D. Political culture and political preferences // Amer. polit. science rev. - Wash., 1998. - Vol. 82, N 3. - P. 589-593).
1 Работа Алмонда и Вербы была одним из первых систематических кросс-национальных исследований, использовавших метод массовых опросов, тогда еще находившийся в стадии становления.
2 См.: Welsh S. Political culture, post-Communism and disciplinary normalization: Towards a theoretical reconstruction // Political culture and post-Communism / Ed. by While-field S. - Oxford: Macmillan, 2005. - P. 113-116. Вывод о том, что опросы не могут адекватно выявлять социальные установки, С. Уэлш подкрепляет ссылками на работы по социальной психологии. Некоторые авторы высказывают сомнение в том, что количественные методы способны уловить изменения, происходящие в политической культуре в периоды быстрых трансформаций (см.: Alexander J. Political culture in post-Communist Russia: Formlessness and recreation in a traumatic transition. - N.Y.: St. Martin's press, 2000).
контексту, организации выборки и др. - со времен Алмонда и Вербы все эти технологии были усовершенствованы). С точки зрения тех, кто работает с данными опросов, этот метод обладает рядом достоинств: он дает представление о политической культуре во всей ее сложности, выявляя сосуществующие в обществе субкультуры; позволяет изучать изменения, происходящие во времени; полученные результаты можно подвергать статистическому анализу, сопоставляя с другими данными; наконец, можно делать межстрановые сравнения и т.д. Однако можно ли на основе информации о тех аспектах политической культуры, которые поддаются изучению количественными методами, делать выводы о связях между социальными установками индивидов и развитием политических институтов? В заключительной главе к книге «Возвращаясь к гражданской культуре» один из соавторов классической концепции С. Верба вынужден был признать, что разрыв между набором социальных установок, присутствующих в социуме, и функционированием политической системы в целом «все же слишком велик»1. Так или иначе, вопрос о корректности теоретических обобщений на основе данных опросов о социальных установках остается открытым: доказательством их правомерности могло бы служить осуществление прогнозов, однако большинство выводов, сделанных в 1960-е годы авторами «Гражданской культуры», не подтвердилось (наиболее крупные «просчеты» - распад СССР и консолидация демократии в ФРГ).
Разработанная Г. Алмондом и С. Вербой «психологическая» концепция политической культуры безусловно преобладает в англоязычной литературе и широко известна в России2. Вместе с тем
1 Verba S. On revisiting The civic culture... - Р. 403. Основные аргументы в поддержку этого тезиса: во-первых, убеждения людей имеют неравный вес (для стабильности демократии важнее позиции наиболее активных), во-вторых, не всегда можно проследить, как именно базовые ценности влияют на изменение политических институтов (хотя это возможно, например, в отношении выборов).
2 Без ее упоминания не обходится ни один учебник по политологии. Без преувеличения можно сказать, что «Гражданская культура» Г. Алмонда и С. Вербы -наиболее широко известный в России (по крайней мере, по пересказам) проект американской «новой» сравнительной политологии 1950-1960-х годов. При этом изложение данной концепции не всегда отличается внятностью: чаще всего не поясняется термин «ориентации», опирающийся на парсоновскую теорию социального действия, с которой читатели учебников не так хорошо знакомы; нередко чуть ли не главным достижением Алмонда и Вербы объявляется изобретение «знаменитой триады» типов политических культур, которая в действительности служит инструментом, а не результа-
уже с конца 1960-х годов стали появляться работы, предлагающие альтернативные способы концептуализации культурных аспектов политики. Некоторые из них используют термин «political culture», присваивая ему новые значения, что не способствует единообразию употребления данного понятия и превращает его в «зонтик для широкого и явно разнородного спектра политических проблем»1. Как пишет Г. Экстайн, «политическая культура - это не "реальная вещь, существующая где -то", которую можно охарактеризовать правильно или неправильно. Политическая культура - это концепт, абстракция, умозрительная конструкция, предназначенная для построения теории. Как таковая, она должна обозначать то, что вкладывали в нее держатели патента, если только нет убедительных оснований не принимать ее»2. В этом утверждении, несомненно, есть логика. Однако очевидно и то, что «психологическая» интерпретация политической культуры - не единственно возможный способ концептуализации связей между исторически складывающимися особенностями субъективного восприятия политики и политического поведения и функционированием / изменением политической системы. Понятие «культура» само по себе имеет целый спектр устоявшихся значений, между которыми неизбежны коннотации3. Поэтому вполне естественно, что «культурализм» в политической науке реализуется в различных подходах, а термин «политическая культура» используется в разных смыслах - важно лишь, чтобы его значение в каждом отдельном случае было понятно автору и читателям.
Наиболее принципиальным водоразделом для концептуализации политической культуры является интерпретация ее как «психологического» феномена, фиксируемого на уровне субъективных ориентаций или же как свойства сообщества, выявляемого исключительно на социетальном уровне. Конечно, эта альтернатива ско-
том их исследования; смешиваются исходные гипотезы и выводы; гораздо реже обсуждаются основной дизайн проекта, целью которого был поиск условий стабильности демократии, и методологические проблемы, которые удалось или не удалось решить авторам «Гражданской культуры».
1 Dittmer L. Political culture and political symbolism: toward a theoretical synthesis // World politics. - Baltimore, 1977. - Vol. 29, N 4. - Р. 552.
2 Eckstein H. Culture as a foundation concept for the social sciences // J. of theoretical politics. - L., 1996. - Vol. 8, N 4. - Р. 473.
3 Краткий очерк см.: Thompson J.B. Ideology and modern culture: Critical social theory in the era of mass communication. - Oxford: Polity press, 1990. - Р. 122-162.
рее обозначает полюса, к которым в большей или меньшей степени тяготеют разные трактовки. Однако выбор «полюса» предопределяет последующую методологию исследования. Сторонники «социе-тального» подхода рассматривают политическую культуру как свойство социальных коллективов, которое укоренено в исторически обусловленных социальных практиках и репертуарах смыслов, определяющих действия индивидов и функционирование институтов. С этой точки зрения, изучать политическую культуру - значит исследовать, как это историческое наследие влияет на развитие и изменение социальных и институциональных практик. В рамках выделяемого таким образом подхода предлагаются разные способы концептуализации политической культуры.
Один из них - интерпретация ее как исторически складывающихся символических структур, восходящая к работам известного антрополога К. Гирца. Исходной посылкой этой интерпретации является тезис о том, что человек действует в определенной системе смысловых значений, которая и есть поле культуры. Ориентация в социальном пространстве предполагает наличие некоторых систем смыслов (своеобразный культурологический эквивалент социологическому понятию «ориентации»), конструируя кото -рые мы опираемся на предшествующий культурный опыт. И хотя самое сложное, по словам К. Гирца, заключается в том, чтобы «найти промежуточное звено» «между течением событий, образующих политическую жизнь, и паутиной верований, составляющих культуру», именно это является задачей «культурного анализа политики»1. По мнению Гирца, решать эту задачу должна не экспериментальная наука, занимающаяся поиском законов, а интерпретирующая наука, ищущая смысл. Открытый антисциентизм этого подхода препятствовал его интеграции в мейнстрим политической науки, тем не менее в 1970-1980-х годах политологи с интересом экспериментировали с идеями Гирца2. В 1977 г. Л. Диттмер, отталкива-
1 Geertz C. The Interpretations of cultures. - L., 1993. - P. 311. (Цитируемый текст впервые был опубликован в 1972 г.; работа переведена на русский язык: Гирц К. Интерпретация культур. - М.: РОССПЭН, 2004.)
2 Критическую оценку этих экспериментов см.: Wedeen L. Conceptualizing culture: Possibilities for political science // Amer. polit. science rev. - Wash., 2002. -Vol. 96, N 4. - Р. 715-716. Уэдин, в свою очередь, предлагает обратиться к пост-гирцеанским теориям культуры и сосредоточиться на том, как символы работают,
ясь от представления о символах как главных элементах политической культуры, предложил альтернативный способ ее концептуализации в качестве семиологической системы, которая включена в более широкую систему политических коммуникаций; его модель предполагала совмещение методов идентификации ключевых символов, разработанных антропологами, с опросами1. Однако данная концепция так и осталась теоретическим наброском, поскольку ее эмпирической проверки не последовало.
Другое направление в концептуализации политической культуры, тяготеющее к «социетальному полюсу», фиксирует внимание на культурных основаниях поведенческих практик. В 1970-х годах именно в этом направлении пытались развернуть данное понятие некоторые советологи2. В 1980-х годах интерес к исследованиям в этом направлении был стимулирован развитием «нового институ-ционализма». Пожалуй, наиболее известной работой, написанной в
как и почему они порождают действие и т.д., причем приводит примеры того, как можно применять такую концепцию политической культуры на практике.
1 DittmerL. Op. cit. - Р. 583. К идее исследования политической культуры в контексте политических коммуникаций «с другого конца» подошла Б. Пфетч, которая находит данное понятие (в «классической» интерпретации Алмонда и Вербы) полезным для сравнительного исследования политических коммуникаций, поскольку систему таковых «следует объяснять не только через показатели институциональной структуры политической и медийной систем, но и через субъективные ориентации акторов обеих систем» (Pfetsch B. From political culture to political communication culture: A theoretical approach to comparative analysis // Comparing political communications: Theories, сases and ^allenges / Ed. by Esser F., Pfetsch B. -Cambridge: Cambridge unive. press, 2004. - P. 347).
2 Так, Р. Такер обращал внимание на необходимость изучения не только идеальных культурных моделей, которые с большей вероятностью фиксируются опросами, но и реальных, выявляемых антропологами (Tucker R.C. Culture, political culture, and Soviet studies // Tucker R.C. Political culture and leadership in Soviet Russia. From Lenin to Gorbachev. - Brighton: Wheatsheaf books, 1987. - P. 3-6; впервые опубликовано в 1973 г.). К. Джоуитт же определял политическую культуру как «неформальную организацию государства» или как «набор неформальных адаптивных состояний (pos-tures), как поведенческих, так и связанных с социальными установками, которые возникают в ответ на формальные установления (идеологические, политические и институциональные), характерные для данного уровня общества, и взаимодействуют с последними» (Jowitt K. An organizational approach to the study of political culture in MarxistLeninist systems // Amer. polit. science rev. - Wash., 1974. - Vol. 68, N 3. - Р. 1173).
русле этого подхода, стала книга Р. Патнэма1, которая хотя и не опиралась систематически на понятие «политическая культура», но продолжала линию исследования связей между исторически складывающимися культурными основаниями политических систем и условиями стабильности демократических режимов, начатую проектом Алмонда и Вербы.
Литература, предлагающая способы концептуализации политической культуры, альтернативные «психологическому» подходу, весьма обширна. Однако «социетальный» подход больше ориентирован на использование интерпретативных методов; он хуже поддается операцио-нализации, его сложно использовать в сравнительных исследованиях, отсюда - ограничения возможностей его эмпирической проверки и его объяснительного потенциала. Не случайно большинство из предложенных альтернативных концепций политической культуры так и не воплотилось в эмпирические исследования. Как справедливо отмечал Г. Алмонд, оценивая предложения своих оппонентов, «различные определения политической культуры - это, по большей части, попытки до-теоретической категоризации, направленные на доказательство важно -сти этих культурных переменных в объяснении политических явлений, или предваряющие эмпирические исследования какого-то отдельного аспекта или аспектов политической культуры»2. Таким образом, критика выявила недостатки и ограничения «психологического» подхода к концептуализации и операционализации политической культуры, однако и в рамках альтернативных подходов не было достигнуто весомых результатов. Безусловно, культурные аспекты политики являют собой классический пример ситуации, которую Ф. Конверс однажды охарактеризовал фразой: «То, что важно узнать, нельзя измерить, а то, что можно измерить, - не столь важно для изучения»3. Но это обстоятельство само по себе - не препятствие для развития исследовательских программ и кумуляции результатов, полученных в рамках отдельных проектов. Представляется, однако, что исследования политической культу-
1 Putnam R. Making democracy work: Civic traditions in modern Italy. - Princeton: Princeton univ. press, 1993. Русский перевод: Патнэм Р. Чтобы демократия сработала: Гражданские традиции в современной Италии / Пер. с англ. Захаров А. - М.: Ad Marginem, 1996.
2 Almond G. The intellectual history of civic culture concept... - P. 26.
3 Converse P.E. The nature of belief systems in mass public // Ideology and discontent / Ed. by Apter D.E. - Glencoe: Free press, 1964. - P. 206.
ры пока не вылились в такого рода программы, и причины этого - не только нерешенные методологические проблемы, но и особенности научных дискурсов, в рамках которых они обсуждаются.
По-видимому, несмотря на относительную «проницаемость границ», англо-американский дискурс о «политической культуре» отличается от российского1 и по преобладающим интенциям, и с точки зрения специфики стандартов аргументации, языка, исследовательских практик. И в том, и в другом случае интерес к теме задается теоретическим контекстом демократизации и политической модернизации. Однако «главные вопросы» формулируются по-разному. Для англо-американского дискурса по-прежнему актуальна алмондовская постановка проблемы: каковы политико-культурные условия стабильной демократии и как можно их воспроизвести в странах, вступающих на путь демократизации? В российском же контексте вопросы стоят иначе: каковы возможности и пределы преобразования политической культуры и как особенности политической культуры объясняют трудности и неудачи «демократического транзита»? И в том, и в другом случае интерес к теме продиктован не только логикой научного познания, но и повесткой политической практики, существенно различающейся для обществ, которым отводятся роли «учителей» и «учеников» в «школе политического развития». И в том, и в другом случае исследования объективно вносят определенную лепту в конструирование коллективных идентичностей.
Впрочем, было бы неправильно сводить различия исключительно к факторам «общеполитического» характера. Не менее значим и собственно научный контекст. В частности, относительная
1 Конечно, эта граница достаточно условна, поскольку отдельные англоязычные работы по данной теме переведены на русский язык (кроме уже упоминавшихся переводов книг К. Гирца и Р. Патнэма, статьи Р.П. Формизано и др., можно указать на публикацию главы из «Гражданской культуры» в «Полисе» (Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис. - М.,1992. - № 4)), а некоторые российские авторы опубликовали свои работы на английском языке (Sergeev V., Biryukov N. Russia's road to democracy: Parliament, communism and traditional culture. -Aldershot; Hampshire: Elgar, 1993; Political culture and political change in post-Communist societies / Ed. by Gutorov V., etab. - St. Petersburg: St. Petersburg st. univ. press, 1997; Lukin A. The political culture of the Russian «democrats». - Oxford: Oxford univ. press, 2000; по-русски: Лукин А.В. Невежество против несправедливости: политическая культура российских «демократов». - М.: Науч. кн., 2005); кроме того, язык - не препятствие для научных коммуникаций. Тем не менее, несмотря на проницаемость границ, есть серьезные основания говорить о разных дискурсивных сообществах.
маргинализация темы политической культуры в англо-американском научном дискурсе о демократизации была обусловлена не только критикой концепции Алмонда и Вербы, но и появлением в 19701980-х годах серии влиятельных работ Р. Даля, Д. Растоу, А. Лейпхарта и др., акцентировавших институциональные условия стабильности демократии, значение приспособления элит, выбора коалиций и т.п., которые задавали «новый тон». В центре внимания англо-американского политологического мейнстрима оказались другие теоретические проблемы, и изучение политической культуры стало не столь актуальным. Хотя продолжали бурно развиваться «дочерние предприятия» - эмпирические исследования ценностных ориентаций, особенностей электорального поведения, политической идентификации и др., - тем не менее в разделе «исследований демократизации» возобладала точка зрения тех, кто рассматривал культуру как «остаточную» категорию, к которой стоит прибегать лишь если другие объяснения не срабатывают1. И когда в 1990-х годах вернулось убеждение, что «культура имеет значение»2, уже накопленный к тому времени опыт сравнительных исследований и успехи «конкурирующих» подходов заставили более взвешенно оценивать роль культурных факторов. Как пишет Л. Даймонд, формулируя кредо современных западных «культуралистов», политическую культуру следует рассматривать скорее в качестве вмешивающейся, нежели независимой переменной, ибо «ее влияние на характер и жизнеспособность демократии опосредовано множест-
1 Несмотря на пафос Г. Экштайна, утверждавшего, что именно политико-культурный подход, а не концепцию рационального выбора следует рассматривать в качестве основной парадигмы развития политической теории (Eckstein H. A culturalist theory of political change // Amer. polit. science rev. - Wash., 1988. - Vol. 82, N 3. - P. 789804; Eckstein H. Culture as a foundation concept for social sciences // J. of theoretical politics. - L., 1996. - Vol. 8, N 4. - P. 471-497). См.: Mishler W, PollackD. On culture, thick and thin: Toward a neo-cultural synthesis // Political culture in post-Communist Europe: Attitudes in new democracies. - Burlington: Ashgate, 2003. - Р. 241.
2 Так назывались сразу два недавно изданных сборника: Culture matters: Essays in honor of Aaron Wildavsky / Ed. by Ellis R.J., Thompson M. - Boulder (Col.): Westview press, 1997; Culture matters: How values shape human progress / Ed. by Harrison L.E., Huntington S.P. - N.Y.: Basic books, 2000. Последний переведен на русский язык: Культура имеет значение. - М.: Моск. шк. полит. исслед., 2002.
вом факторов»1. Англо-американскую политическую науку сравнительно мало затронуло увлечение cultural studies, стимулированное «постмодернистской» философией. Видимо, отчасти это объясняется преобладанием в американской политологии строгих «сциентистских» стандартов исследовательской деятельности, «привитых» когда-то бихевиоризмом, а также наличием относительно жестких институциональных границ между обществоведческими дисциплинами2. Так или иначе, но постмодернистские подходы к «культуре» гораздо более активно разрабатываются в англоамериканской социологии, истории и философии, не говоря уже об антропологии, нежели в политической науке.
Совсем иначе обстоит дело в России. Подавляющее большинство отечественных обществоведов убеждены в значимости социокультурных факторов, роль которых «зачастую оказывается значительно выше, чем воздействие на политический процесс институциональных структур или конституционных и законодательно-правовых норм»3. И лишь очень немногие относятся к «культуралистским обоснованиям» скептически, относя их «к разряду "остаточных категорий", к которым прибегают тогда, когда не в состоянии что-либо объяснить»4. Столь высокий авторитет «культуры» в качестве объясняющей концепции, на наш взгляд, определяется рядом особенностей российского политологического дискурса. Исходно интерес к «культуре» был стимулирован реакцией против марксистских схем с присущим им универсализмом и экономическим детерминизмом. Как справедливо отмечал Ю.С. Пивоваров, «к середине 90-х годов "политическая культура" стала тем суррога-
1 Diamond L. Introduction: political culture and democracy // Political culture & democracy in developing countries. - Boulder (Col.): Rienner, 1994. - P. 9.
2 Насколько можно судить стороннему наблюдателю, междисциплинарность приветствуется в рамках специальных проектов и на страницах некоторых книг и журналов, но профессиональная карьера в академической среде определяется следованием практикам, принятым в рамках тех или иных дисциплин (или даже субдисциплин).
3 Соловьев А.И. Политическая культура: К проблеме идентификации национальных моделей // Принципы и практика политических исследований. - М.: РОССПЭН, 2002. - С. 126. Ср. точку зрения Н.И. Бирюкова и В.М Сергеева: «.. .Традиция политической культуры оказывается важнее для судеб демократии, чем конкретная модель политической системы» (Бирюков Н.И., Сергеев ВМ. Становление институтов представительной власти в современной России. - М.: Издат. сервис, 2004. - С. 266).
4 Гельман В.Я. Институциональное строительство и неформальные институты в современной российской политике // Полис. - М., 2003. - № 4. - С. 9.
том утерянной целостности и слаженности мира, который не могли предложить другие науки, теории и школы»1. Причем роль «и.о. старого миросозерцания»2 досталась «политической культуре» не случайно: широко понимаемый «культурализм» прекрасно вписывается в национальные интеллектуальные традиции. Не случайно работы современных российских авторов на эту тему обильно усыпаны цитатами из трудов П.Я. Чаадаева, славянофилов, К.Д. Кавелина, Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, В.О. Ключевского, И.А. Ильина, К.Н. Леонтьева, Н.А. Бердяева и других мыслителей XIX-XX вв., рефлексировавших по поводу особенностей русской истории и культуры. Считается, что это наследие «столь богато поразительно глубокими и проницательными идеями и пророчествами относительно национального характера, отечественной культуры и менталитета, что и сегодня оно является важнейшим теоретическим и методологическим источником (выделено мной. - О.М.) в исследовании феномена политической культуры и политического сознания российского общества»3. И так это и есть: многие (но не все!) работы российских политологов на эту тему действительно теоретически и методологически выдержаны в русле историософских традиций русской общественной мысли, с присущей им умозрительно -стью, принципиальной неориентированностью на процедуры фальсификации и верификации и т.д. Никоим образом не умаляя интеллектуальную и культурную ценность этого наследия, обратим внимание на два обстоятельства. Во-первых, эта историософская традиция складывалась в рамках другого этапа развития обществознания. И если говорить о политической науке в России, то наследие отечественной общественной мысли нужно не только вспоминать, но и переосмысливать с учетом наработанного как зарубежными, так и отечественными учеными в ХХ в. Цитаты классиков прошлого века сами по себе - не аргументы, скорее - гипотезы, подлежащие проверке. Во-вторых, обращаясь с этим наследием некритически, мы рискуем угодить в теоретические ловушки: умозрительные конструкции, не предполагающие эмпирической проверки, плохо поддаются фальсификации. Их нельзя опроверг-
1 Пивоваров Ю.С. Русская политическая культура и political culture (Общество, власть, Ленин) // Pro et contra. - М., 2002. - Т. 7, № 3. - С. 27.
2 Там же.
3 Гаман-Голутвина О.В. Развитие категории «политическая культура» в общественно-политической мысли // ПОЛИТЕКС = POLITEX: Политическая экспертиза: Альманах. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. - Вып. 2. - С. 41.
нуть; с ними можно лишь соглашаться или не соглашаться, руководствуясь собственным интуитивным пониманием, или противопоставлять им другие конструкции такого же рода. Кроме того, отдавая предпочтение эссенциалистским концепциям, рассматривающим культуру как нечто однородное и несомненно «присущее» данному обществу, а также интерпретативным подходам к ее описанию, мы обрекаем себя на «партикуляристский уклон», преувеличиваем уникальность российской политической культуры, лишаемся возможности сравнивать и видеть наш объект в разных ракурсах. А в результате - приходим к весьма пессимистическим выводам, которые, увы, имеют и практические последствия, к чему мы вернемся ниже. Разумеется, такие ловушки можно целенаправленно обходить. Однако для этого необходимы определенные методологические навыки, которых по вполне объективным причинам нашему молодому профессиональному сообществу не всегда хватает.
Завершая рассуждения о причинах «популярности» политической культуры в России, стоит упомянуть еще об одном обстоятельстве. Включение «культуры» в дискурс отечественной политической науки облегчается и тем, что она входила в «первоначальный профессиональный багаж» многих российских политологов, начинавших свой творческий путь в качестве философов, историков, «научных коммунистов»1, филологов и даже физиков и инженеров. Однако будучи хорошим ресурсом, междисциплинарность одновременно оказывается и источником проблем: какофония профессиональных языков порождает некую всеядность, препятствуя «нормализации» научного языка; отсутствие же жестких стандартов (которые, конечно, имеют не только достоинства, но и недостатки) осложняет критическую коммуникацию и «корпоративный
1 В современной литературе о политической культуре до сих пор можно найти некоторые следы «научно-коммунистических» подходов, о которых писал Э.Я. Баталов: стремление опираться на «авторитеты», а не на аргументы, культурологический прогрес-сизм, отождествляющий политическую культуру с «возводимым в ранг всеобщего императива идеалом, строившимся как умозрительная конструкция» (Баталов Э.Я. Советская политическая культура: (К исследованию распадающейся парадигмы) // Обществ. науки и современность. - М., 1994. - № 6. - С. 35). По-прежнему выходят в свет работы, «в немалой степени и политологические, и социологические, а порой и философские», которые через запятую предлагают типологию политической культуры по общественно-экономическим формациям, по цивилизационному и региональному принципам и... «по Алмонду и Вербе» (Трушков В.В. Общество и отечественная политическая культура. ХХ век. - М.: Былина, 2001. - С. 5, 16-20).
контроль качества». Хотя отмеченные проблемы в той или иной мере характерны для всех социальных наук1, для политологии они особенно остры. Мы отмечаем это не для того, чтобы упрекнуть кого-то в недостатке профессионализма. Для каждого из нас «параметры» научного дискурса, в котором мы участвуем, - это в каком-то смысле объективная реальность. Но реальность эта изменяется, в том числе - и нашими собственными усилиями. Безусловно, российский политологический дискурс никогда не станет и не должен стать таким же, как англо-американский. Но он может стать другим.
Вернемся, однако, к тому, как отечественные политологи работают с «политической культурой». Как и их западные коллеги, они сталкиваются с проблемой ее концептуализации (и в меньшей степени - операционализации, поскольку число эмпирических исследований сравнительно невелико). В российских работах представлен практически тот же спектр дефиниций, что и в кратко охарактеризованной выше англоязычной литературе. Есть и оригинальные интерпретации2. Однако для наших текстов весьма типично простое перечисление разных определений (нередко - без критической оценки), сопровождаемое выводом о «многогранности» данного явления и завершаемое «интегративным» определением, в которое включаются и «убеждения», и «представления», и «репертуары смыслов», и «модели поведения» (иногда еще и «модели функционирования политических институтов»). Вследствие такого недифференцированного подхода в дальнейших рассужде-
1 Интересный анализ современных тенденций в дискурсах российских социальных наук можно найти в статье Г.С. Батыгина (Батыгин Г.С. Тематический репертуар и язык социальных наук // Россия реформирующаяся / Под ред. Дроби-жевой Л.М. - М.: Academia, 2002. - С. 91-102).
2 Такова, в частности, концепция, предложенная Н.И. Бирюковым и В.М. Сергеевым в русле когнитивного подхода (Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России...; см. также: Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Парламентская деятельность и политическая культура // Обществ. науки и современность. - М., 1995. - № 1. - С. 66-75; Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Между дуализмом и соборностью: (Проблема и механизмы социальной интеграции в современном обществе) // Обществ. науки и современность. - М., 1998. -№ 4. - С. 61-74). Несомненным достоинством этих работ является то, что авторы не ограничились разработкой оригинальной «теории», но применили ее для эмпирического изучения влияния традиционной культуры на процесс становления представительных институтов власти в СССР (1989-1991 гг.) и России (1991-1993 гг.).
ниях разные смыслы понятия начинают смешиваться, и столь проблематичный для западных исследователей скачок от «психологического» полюса к «социетальному» и обратно совершается без долгих рассуждений. Но вместо синтеза получается компиляция.
Отчасти такая «широта» подхода определяется тем, что большая часть российских работ о политической культуре носит теоретический характер: некоторые из них стремятся познакомить читателей с данной концепцией и подчеркнуть ее важность для постижения мира политики1, другие посвящены характеристике разных политических культур2, в частности особенностям российской3, а также региональных культур4. Среди литературы о полити-
1 Щегорцов В.А. Политическая культура: Модели и реальность. - М., 1990; Пивоваров Ю.С. Политическая культура: Методологический очерк. - М.: ИНИОН РАН, 1996; Пивоваров Ю.С. Концепция политической культуры в современной науке // Политическая наука. Теоретико-методол. и ист.-культ. исслед. - М.: ИНИОН РАН, 1996. - С. 6-46; Арутюнян Л.Н. Концепция политической культуры: Состояние и перспективы // Политическая наука современной России: Тенденции развития. - М.: ИНИОН РАН, 1999. - С. 33-46; Арутюнян Л.Н. Политическая культура: Процессы формирования и изменения (о некоторых гипотетических основаниях одной теоретической модели) // Образы власти в политической культуре России. - М.: МОНФ, 2000. - С. 12-27; Шестопал Е.Б. Психологический профиль российской политики 1990-х: Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. - М.: РОССПЭН, 2000. - С. 90-120 и др.
2 Баталов Э.Я. Политическая культура современного американского общества. - М.: Наука, 1990; Политическая культура: теория и национальные модели / Отв. ред. Гаджиев К.С. - М.: Интерпракс, 1994.
3 Пивоваров Ю.С. Политическая культура пореформенной России. - М.: ИНИОН РАН, 1994; Гудименко Д.В. Политическая культура России: Преемственность эпох // Полис. - М., 1994. - № 2. - С. 156-164; Ачкасов В.А. «Взрывающаяся архаичность»: Традиционализм в политической жизни России. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. гос. ун-та, 1997; Верченов Л.Н. Политическая культура: Российские пути и перепутья // Политическая наука современной России: Тенденции развития... - С. 5-32; Каменец А.В., Онуфриенко Г.Ф., Шубаков А.Г. Политическая культура России. - М., 1997; Шестопал Е.Б. Психологический профиль российской политики 1990-х. - С. 99-120; Политическая культура России: История, современное состояние, тенденции, перспективы. - СПб.: Культ-Информ-пресс, 2001; Ахиезер А.С. Специфика российской политической культуры и предмета политологии (Историко-культурное исследование) // Pro et contra. - М., 2002. - Т. 7, № 3. - С. 51-76; Политическая культура: Региональные, общероссийские и международные аспекты. - Пермь, 2003.
4 Морозова ЕВ. Региональная политическая культура. - Краснодар: Изд-во КубГУ, 1998; Морозова Е.В. Современная политическая культура Юга России // Полис. - М., 1998. - № 6. - С. 113-131; Региональное самосознание как фактор формирова-
ческой культуре - немало пособий к соответствующим учебным курсам1 и большое число статей, развивающих «теорию» политической культуры2. (Примечательно, что классики и «держатели патента» не рассматривали данную концепцию в качестве теории. Как писал Г. Алмонд, «политическая культура - не теория; она лишь указывает на набор переменных, которые могут быть использованы для создания теории»3. В российском же дискурсе просматривается явная тяга к теоретизированию, разработке обобщающих построений на фоне гораздо более скромных усилий по их эмпирической проверке. Порой кажется, что в стилистике российского политологического дискурса до сих пор сохраняется «дух» научного коммунизма: задача видится не в том, чтобы формулировать и решать проблемы, а в том, чтобы представить возможно более полную и логически непротиворечивую картину политической реальности, дать некий объясняющий нарратив.) Есть и интересные эмпирические исследования4, но их заметно меньше, чем в англо-американской
ния политической культуры в России. - М.: МОНФ, 1999; Псковская политическая культура: традиции и современность / Под ред. Лобачева А.И. - Псков: Псков. возрождение, 2004; Качкин А.В., Качкина Т.Б. Политическая культура региональной элиты как фактор социальной политики // Принципы и практика политических исследований... - С. 330-336.
1 Фадеева Л.А. Политическая культура: Курс лекций. - Пермь: Перм. ун-т, 2000; Малинова О.Ю. Исследования политической культуры. - М.: МГИЭТ (ТУ), 2002; ПикаловГ.А. Теория политической культуры. - СПб.: Балт. гос. техн. ун-т, 2004.
2 Завершинский К.Ф. Методологические и семантические векторы политической легитимности. - Вел. Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2002. - Гл. 2; Завершинский К.Ф. Когнитивные основания политической культуры: Опыт методологической рефлексии // Полис. - М., 2002. - № 3. - С. 19-30; Завершинский К.Ф. Концепт легитимности как дискурсивная основа анализа политической культуры // Принципы и практика политических исследований... - С. 119-125; Соловьев А.И. Политическая культура: К проблеме идентификации национальных моделей..; Соловьев А.И. Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры: реалии российского транзита // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник, 2004. - М.: РОССПЭН, 2004. - С. 313-337; Фадеева Л А. Категория политической культуры в инструментарии отечественной политологии // Принципы и практика политических исследований... - С. 145-154; ГрадинарИ.Б. Политическая культура: мировоззренческое измерение. - СПб., 1996. - Ч. 1, 2.
3 Almond G. The Intellectual history of civic culture concept // - Р. 26.
4 Российская повседневность и политическая культура: Возможности, проблемы и пределы трансформации. - М.: ИСПРАН, 1996; Грунд З.А., Кертман Г.Л., Павлова Т.В., Патрушев С.В., Хлопин А.Д. Российская повседневность и политическая культура: Проблема обновления // Полис. - М., 1996. - № 4. - С. 56-72; Назаров М.М. Полити-
литературе о политической культуре. Много работ, использующих понятие политической культуры для анализа каких-то отдельных аспектов социальной действительности1. Мы не ставим задачей дать подробный анализ этой литературы, выделим лишь некоторые тенденции.
Как уже отмечалось, интерес отечественных политологов к данной теме сосредоточен на двух главных вопросах: каковы возможности и пределы преобразования политической культуры и как особенности политической культуры объясняют трудности и неудачи «демократического транзита»? Нам представляется возможным аналитически разделить эти несомненно взаимосвязанные вопросы, поскольку есть очевидные различия в интерпретациях «политической культуры» в зависи-
ческая культура современного российского общества. - М., 1997; Рукавишников В.О. Политическая культура постсоветской России // Социал.-полит. журн. - М., 1998. - № 1; Рукавишников В.О., Халман Л., Эстер П. Политическая культура и социальные изменения: Международные сравнения. - М.: Совпадение, 1998; Шестопал Е.Б. Личность и власть: Попытка микрополитического анализа перспектив демократизации в постсоветской России // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник, 2004. - С. 338-364; Павлова Т.В. Изменения в политической культуре и модели демократии // Институциональная политология: Современный институцио-нализм и политическая трансформация России / Под ред. Патрушева С.В. - М.: ИСП РАН. - С. 277-285 и др. В России, как и на Западе, проводится значительное число социологических исследований ценностных ориентаций, особенностей восприятия общественным мнением тех или иных аспектов политики, политических практик и др., которые могли бы попасть в рубрику «элементов политической культуры», однако их авторы предпочитают обходиться без данного понятия.
1 Соловьев А. Культура власти российской элиты: Искушение конституционализмом? // Полис. - М., 1999. - № 2. - С. 65-80; Ачкасов В.А., Бабаев С.А. «Мобилизованная этничность»: Этническое измерение политической культуры современной России. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. философ. общества, 2000; Крадин Н.Н. Элементы традиционной власти в постсоветской политической культуре // Образы власти в политической культуре России... - С. 51-73; Шатилов А.Б. Динамика политико-культурных предпочтений россиян и трансформация партийной системы Российской Федерации в 90-е гг. // Там же. - С. 210215; Ширинянц А.А. Вне власти и народа: Политическая культура интеллигенции России Х1Х-ХХ веков. - М. , 2002. Примечательно, что некоторые из таких работ, имея «политическую культуру» в названии, не предлагают внятной содержательной характеристики данного понятия. К сожалению, в таком грехе повинен и автор этих строк: Малинова ОЮ. Либерализм и политическая культура современной России: На примере анализа партийной идеологии // Образы власти в политической культуре России... - С. 193-209. «Политическая культура» воспринимается как интуитивно понятный термин, содержание которого не требует уточнений.
мости от того, на что делается основной упор («как меняется политическая культура?» или «почему не получается с демократизацией?»).
Характерной особенностью работ, сосредоточенных на вопросе «как», является понимание политической культуры в качестве сложного и разнородного комплекса, который, будучи весьма консервативным, все-таки способен к постепенным изменениям. Такой подход в большей степени характерен для специалистов по политической социологии и психологии, занимающихся эмпирическими и сравнительными исследованиями1; однако его разделяют и некоторые «теоретики». Так, А.И. Соловьев справедливо указывает на то, что современная российская политическая культура весьма разнородна; она состоит из множества субкультур, образующих не линейную или сетевую, но «сотовую» структуру. Отдельные «субкультурные образования... параллельно вписываются в общую логику политического развития общества, самостоятельно реагируя на предлагаемые институциональные новации». Хотя изменения каждого из этих «образований» происходят медленно, сама их разнородность, сосуществование «разнообразных стереотипов и традиций задает некую социальную "рыхлость" пространству власти, позволяя укоренять в нем самые различные политические институты». Таким образом, культурная реакция общества на институциональные изменения оказывается далеко не линейной (и кроме того - пролонгированной)2. По мысли Соловьева, это обстоятельство свидетельствует о том, что «политическая культура (благодаря своему сотовому строению) больше сегментирует, чем обеспечивает целостность политической системы»3. Этот вывод противоречит подходу Н.И. Бирюкова и В.М. Сергеева, которые рассматривают политическую культуру как основной «интегрирующий общество
1 Рукавишников В.О., Халман Л., Эстер П. Политическая культура и социальные изменения: международные сравнения.; Институциональная политология: Современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. Патрушева С.В. - М.: ИСП РАН; Шестопал Е.Б. Личность и власть: Попытка микрополитического анализа перспектив демократизации в постсоветской России... и др. Анализ результатов эмпирических исследований политической культуры можно найти в опубликованной ниже статье С.В. Патрушева.
2 Соловьев А.И. Институциональные эксперименты в пространстве политической культуры: Реалии российского транзита // Политическая наука в современной России: Время поиска и контуры эволюции: Ежегодник, 2004. - С. 317-318.
3 Там же. - С. 318.
механизм». По-видимому, расхождение оценок отчасти обусловлено разным пониманием «политической культуры»: Бирюков и Сергеев определяют ее как «базисные знания о социальной жизни, которые разделяются достаточно большой частью общества и предопределяют для этой части общества понимание конкретных политических ситуаций и поведение в них»1, а Соловьев видит в ней совокупность не только «ментальных образований», но и ценностных ориентаций, определяющих «приемлемость» или «неприемлемость» для субъектов тех или иных институциональных изменений. Однако, что более существенно, интерпретации, акцентирующие плюрализм субкультур, побуждают искать реальные механизмы интеграции сложной и неоднородной политической культуры постсоветского общества, фиксировать ее динамику2, делать сравнения. Такой подход особенно важен с точки зрения возможности целенаправленного влияния на политическую социализацию и в частности - практик гражданского образования3.
1 Бирюков Н.И., Сергеев В.М. Становление институтов представительной власти в современной России. - С. 16; по мысли этих авторов, элементы политической культуры, определяемые ими как социальная онтология, ценности и операциональный опыт, обладают различной степенью пластичности и вариативности. Однако поскольку, анализируя влияние традиционной культуры на становление представительных институтов власти в СССР и РФ, Бирюков и Сергеев делают особый акцент на социальную онтологию, которую они интерпретируют как «предельно консервативную и не поддающуюся коррекции» (Там же. - С. 16-18, 242), их концепция оказалась развернута в сторону не «гетерогенно-динамического», а «монолитно-неизменного» полюса интерпретаций, о котором пойдет речь ниже.
2 В качестве примера можно привести исследования изменений институциональных практик, проделанные коллективом Института сравнительной политологии РАН под руководством С.В. Патрушева, а также работы одного из членов этого коллектива Г. Л. Кертмана, демонстрирующие значимость таких адаптивных механизмов постсоветской политической культуры, как традиционалистская реинтерпретация новых институтов, позволяющая уподоблять их привычным, знакомым структурным аналогам, или «катастрофизм», смягчающий социально-психологические последствия трудных процессов трансформации (Институциональная политология. - С. 104-140, 265-276, 327-339, 438-447, 532-550; Кертман Г.Л. Катастрофизм в контексте российской политической культуры // Полис. - М., 2000. - № 4. - С. 6-18).
3 Можно сослаться на опыт Пермской области, где действует Областная целевая программа развития политической и правовой культуры населения Пермской области на 2002-2006 гг. (Информационно-нормативный бюллетень по вопросам развития политической и правовой культуры. - Пермь: Перм. кн. изд-во, 2004. - № 3). Оценка этого опыта выходит за рамки нашей темы. Отметим лишь,
Большинство работ, пытающихся найти ответ на вопрос о причинах неудач демократизации в России, рассматривают политическую культуру как относительно неизменный «феномен», как фактор, определяющий неизбежность «возвращения к тому, что было всегда»1. Подобная интерпретация не обязательно свидетельствует о том, что развивающие ее авторы не видят «сложности» политической культуры; скорее они стремятся акцентировать тенденции, которые кажутся им более заманчивыми.
Интерпретации, подчеркивающие монолитность и неизменность российской культуры, пожалуй, преобладают в отечественном политологическом дискурсе (возможно, потому, что в нынешнем социально-политическом контексте вопрос «кто виноват» кажется актуальнее вопроса «что делать»). Впрочем, они весьма влиятельны и в англо-американском дискурсе - достаточно сослаться на сравнительно недавний успех работ С. Хантингтона2. Представляется, однако, что такого рода интерпретации - шаг назад по сравнению с концепцией political culture, которую Алмонд и Верба разрабатывали, преодолевая очевидные недостатки теорий «национального характера», весьма популярных в публицистике XIX в. и поставленных на «научную почву» американскими психологами и антропологами в годы Второй мировой войны3. Проблема не только в издержках редукционизма: аналитическая ясность всегда обретается ценой редукции; вопрос лишь в том, действительно ли отсекаемое нами несущественно. На наш взгляд, модели, учитывающие плюрализм субкультур, сложные механизмы их взаимодействия и интеграции, противоречивую динамику разных пластов политической культуры, более перспективны для понимания данного феномена и более «современны» (в смысле соответствия интеллектуальным тенденциям XX-XXI вв.). Но это - вопрос исследова-
что «политическая культура» может выступать и в качестве концепции, направляющей и легитимирующей определенную практику.
1 Пивоваров Ю.С. Русская власть и публичная политика: Заметки историка о причинах неудачи демократического транзита // Полис. - М., 2006. - № 1. -С. 15. Ср. вывод И.И. Глебовой: «Нельзя вернуться к тому, от чего не уходили» (Глебова И.И. Политическая культура современной России: Облики новой русской власти // Полис. - М., 2006. - № 1. - С. 33).
2 Статья С. Хантингтона, предшествовавшая одноименной книге, переведена на русский язык: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. - М., 1994. - № 1.
3 Almond G. The intellectual history of civic culture concept... - Р. 14-15.
тельских предпочтений. Проблема, однако, заключается еще и в том, что холистские интерпретации сопряжены с определенными рисками. В частности, представляя культуру как «монолит», сложнее удерживать дистанцию между аналитической категорией (выделенной нами по принципу противопоставления другим аспектам политических явлений и процессов, которые не есть культура) и ярлыком, указывающим на некие неизменные черты конкретного сообщества. Смешение же этих смыслов оборачивается культурным детерминизмом не только в абстрактно-теоретической, но и в практико-идеологической плоскости.
И здесь мы подходим к мысли, которой хотелось бы завершить эту статью. Каждый исследователь безусловно свободен в определении и реализации своего замысла. Но свобода творчества, как и всякая свобода, предполагает ответственность. В науке эта ответственность осуществляется преимущественно через механизмы «корпоративного контроля» сообщества, однако в действительности она шире. Ведь слово ученого обладает значимым авторитетом и за рамками сугубо научного дискурса (хотя этот авторитет кажется нам порой недостаточным, он «встроен» в культурные механизмы современного общества). Мы, как и все, участвуем в социальном конструировании «реальности»1, но обладаем при этом специфическим ресурсом - авторитетом научного знания2. Представляется, что «политическая культура» относится к числу тех категорий, которые легко из аналитических превращаются в предписывающие (т.е. направляющие практику) и «узаконивающие» (т.е. способствующие общественному признанию тех или иных суждений). Это имеет место и в англо-американском, и в российском дискурсах, но по-разному. И в этом смысле переключение нашего дискурса о политической культуре с «что делать» на «кто виноват» с сопутствующим акцентом на неизменность и монолит-
1 В смысле, предполагаемом П. Бергером и Т. Лукманом (Бергер П., Лук-ман Т. Социальное конструирование реальности. - М.: Медиум, 1995).
2 По-видимому, механизмы, предопределяющие этот авторитет, отличаются некоторыми социально-культурными особенностями, связанными с положением ученых в обществе. Но и язык также имеет значение. Недавно один британский коллега, хорошо знакомый с Россией, заметил, что по-английски никто из его коллег не станет представлять себя как «scientist», а предпочтет сказать «scholar». По-русски же мы используем слово «ученый» (репутация которого, правда, слегка подмочена ленинским принципом партийности в науке).
ность последней независимо от наших субъективных ценностных пристрастий способствует утверждению в общественном сознании представления о «правомерности» и неизбежности нового поворота к авторитаризму. Научные концепции нередко выполняют идеологические функции. Представляется, что в случае с политической культурой это обстоятельство существенно влияет на дискурсивные стратегии российских политологов.
Работа подготовлена в рамках исследования, поддержанного Российским гуманитарным научным фондом, грант № 05-03-03108а.
