CC BY
213
Методология политической экспертизы
А. В. Дука
ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА — ПОИСКИ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЙ1
«Вотьобалук в изображении Хауитта, хотя и является в значительной мере вар-вутом и особенно моивилуком, все же, прежде всего — крокич или гамуч».
Э. Дюркгейм, М. Мосс2
Глокая куздра штеко бодланула бокра и кудрячит бокрёнка.
Приведенные в качестве эпиграфа фразы иллюстрируют возможное бытование научных концептов. В первом случае для понимания фразы необходим ключ к коду, и тогда все становится ясно. Во втором случае ясность достигается и без ключа, которого и нет. Здесь мы видим модели двух подходов к пониманию и интерпретации как понятия «политическая культура», так и реальности, кроющейся за ним: рациональное понимание и вчувствование. В первом случае после понимания могут возникать довольно-таки слабые эмоции, связанные с отношением к теории, иногда это разочарование; во втором — эмоции возникают сразу, и они вроде бы дают непосредственное понимание, которое идет следом. Идея политической культуры без объяснений тяготеет ко второму. Теория стремится стать аналогом первого примера. Надо отметить, что в научной литературе, помимо теоретических работ, разъясняющих суть политической культуры, существуют и те, в которых она «отсутствующе присутствует». Особенно это характерно для исторических исследований. В качестве примера можно привести книгу «Королевский двор в политической культуре средневековой Европы: Теория. Символика. Цере-
© А. В. Дука, 2006
1 Статья написана в рамках исследования «Политическая культура элиты Санкт-Петербурга: толерантность и демократические убеждения» (грант РФФИ 06-06-80161-а).
2 Вотьобалук — австралийское племя, делящееся на две фратрии — крокич и гамуч. Вартвут (теплый
ветер) — один из кланов (тотемов) крокич. Моив(ил)ук (ромбический питон) — субтотем вартвута. (см.:
Дюркгейм, Мосс, 1996, с. 69). Таким образом, фразу можно представить по аналогии следующим образом:
«Россиянин в изображении Хауитта хотя и является в значительной мере пермяком и особенно горожа-
нином, все же, прежде всего — сибиряк или европеец».
7
мониал» (2004), в которой рассказывается о политической культуре, но не дается ее концептуализация. Такого рода научная практика, которую можно было условно назвать, используя термин Гилберта Райла «насыщенным описанием», присутствует не только в отечественной литературе. Глен Джензел, например, пишет, что девять из десяти книг, имеющих наибольшее влияние по версии Организации американских историков, исследуют природу американской политической культуры, но при этом «ни в одной из этих классических работ не упоминается это понятие» (Gendzel, 1997, p. 225; см. также: Формизано, 2002). Данное обстоятельство характерно и для исследований других сюжетов (например, из недавних публикаций см: Luebke, 2004; Marshall, 2004; Martínez, 2005). Интуитивно ясное понятие достаточно удобно бывает не только для автора, но и для читателей, которые находят в тексте то, что им близко и с чем они согласны. Одновременно оно служит объяснением того, что рационально (пока или вообще) не поддается толкованию, служит в качестве «недостающего звена», восполняет пробелы в анализе (см.: Pye, 1968, p. 224). В данном тексте я в основном сосредоточусь на рациональном пути понимания и исследования политической культуры. Хотя при любой рационализации все равно остается большая проблема, связанная с некоторым понятийным остатком: то, что до конца не может быть рационально понято, но лишь интуитивно схвачено, прочувствованно, пережито.
Проблемы теоретического поиска
Для большинства авторов (особенно российских), пишущих на тему политической культуры, описываемый феномен лежит в поле политического, а понятие, описывающее его, соответственно проходит, прежде всего, по департаменту политической науки. Между тем возникновение термина и первоначальное развитие понятия и самых ранних концептуализаций проблемы носило несколько иной характер. Это касается как «генеалогических истоков», так и теоретических оснований появления современных теорий. Одним из принципиальных вопросов является вопрос о первопроходцах. Другими словами: наследниками чего и кого считают себя различные исследователи политической культуры? Какое наследство они вполне осмысленно берут? Обращение к разным пер-воистокам связано с разными задачами и разными идеями, могущими возникать как некоторые интуитивные понимания, что такое «политическое культура» с точки зрения поставленных объяснительных задач.
Наиболее значимая литература, посвященная изучению политической культуры, дает возможность выделить следующие три основных направления осмысления рассматриваемого феномена1. Во-первых, политическая культура как часть общей культуры человечества, представляемой как его судьба и жизнь. Здесь одна из ключевых идей — очеловечение человека, развитие его духа и отделение его от природы. Идея куль-
1 Исследователи предлагают и другие, не менее правомерные, варианты классификации (см., напр.: Brown, 1985; Chilton, 1988; Gibbins, 1989; Berg-Schlosser, Rytlewski, 1993; Welch, 1993; Пивоваров, 2002).
8
турного прогресса — наиболее существенное в этом направлении мысли. Политическая культура предстает одним из индикаторов развития человечества (всего или его прогрессивной части). Естественно, что авторы этого строя мысли в качестве основоположника идеи политической культуры упоминают (если, конечно, знают) И. Г. Гердера1. Во-вторых, задача исследователем может эксплицироваться как объяснение различия народов в их политическом поведении и создании политических институтов. Политическая культура, ее уровень и состояние выступает мерилом развития народа. И культура здесь предстает выражением и до некоторой степени синонимом нации. Часть ученых, изучающих политическую культуру в этом духе, определенно указывают на Ш. Монтескье как первопроходца. В-третьих, проблема может пониматься как объяснение поведения индивидов и социальных групп внутри политической системы, нормы, которым следуют люди в политике, их установки и навыки, образцы поведения. Здесь первостепенно важны идеальный порядок и стабильность системы. Через культуру и политическую культуру в особенности проявляются развитие и развитость политической системы. Истоки такого понимания политической культуры можно найти, по мнению некоторых ученых, у Платона.
Конечно, выстраивая столь длинные генеалогические линии научного понятия, исследователь привносит современные теоретические смыслы в античные представления, философское и научное наследие XVIII и XIX вв. При этом интерпретация претендует на аутентичность. Возникает впечатление о случайности появления тех или иных научных терминов. При таком подходе разрывается связь между категориями и теоретическим содержанием. Конечно, представление о влиянии того, что мы сейчас (во второй половине XX в. и начале XXI в.) называем культурой, на политические процессы у авторов прошлого было2, но эти представления были вне рассматриваемой здесь концепции. Она все же продукт более позднего развития науки и философии. Вместе с тем модернизация прошлых авторов и социальных отношений хорошо проясняет интенции, осуществляющих эти модернизации исследователей.
Еще одно основание дифференциации литературы, о котором необходимо упомянуть, связано с различием по функциям политической культуры в представлениях авторов. Есть ли у нее задача, цель. Здесь исследователи делятся, во-первых, на тех, кто говорит о цели, тем самым антропоморфизируя, телеологизируя политическую культуру или задавая ей функции системы более общего характера, одновременно увязывая все с идеей прогресса, и, во-вторых, на тех, кто предполагает естественность, противоречивость и разнонаправленность развития политической культуры. Другим аспектом является использование политической культуры политическим субъектом: рассматривается ли она инструментально. Задачи и функции политической культуры связаны с общей
1 Здесь не имеется в виду дежурное его упоминание как свидетельство знания пишущего об истоках словоупотребления, что носит, скорее, ритуальный характер.
2. Э. Я. Баталов назвал это «проблематикой политической культуры в ее диффузной форме» (Баталов, 1990, с. 10).
идеей введения этого понятия для объяснения политических и, шире, социетальных процессов.
Данная статья не является обзором существующей литературы по политической культуре, которой достаточное количество. Из последних отечественных публикаций: (Арутюнян, 2000; Гельман, 2000; Политическая социология, 2000, с. 65-85, 268-286; Пивоваров, 2002; Шатилов, 2002; Гаман-Голутвина, 2005; Тутолмин, 2005). На русском языке существует еще обширная переводная статья Рональда Формизано (Формизано, 2002). Цель текста — попытаться определить внутреннюю «генетическую» логику работ по политической культуре, не всегда эксплицируемую самими авторами, тем более, что зачастую исследователи, опирающиеся на политико-культурные тексты, не дают важных дифференцирующих разъяснений. И это при том, что, как отмечается в литературе, «политическая культура — один из наиболее популярных и соблазнительных концептов в политической науке, но одновременно он и наиболее противоречивый и запутанный» (Elkins, Simeon, 1979, p. 127). Отсюда и скромная авторская задача — хоть немножечко распутать и прояснить. Конечно, при том обилии литературы, которое существует по данной проблеме, охватить всю ее не представлялось возможным. Часть работ просто оказалась «за бортом» (как и некоторые направления). Поэтому данный текст может показаться в чем-то неполным и фрагментарным.
1. Идея культурного прогресса
Введение понятия политической культуры (или, по крайней мере, данного словосочетания) принадлежит И. Г. Гердеру. В его труде «Идеи к философии истории человечества» оно дважды встречается при рассмотрении им политической жизни древних евреев и древних греков (Гердер, 1977, с. 333, 368; нем изд.: Herder, 1952, S. 311, 354). Показательно, что в английском издании этого произведения в первом случае переведено «политическая культивация» (Herder, 1968, p.144). И это представляется не случайным. Сам Гердер писал о совпадении понятий «культура» и «просвещение» (Гердер, 1977, с. 230). Контекст же применения термина «политическая культура» в обоих случаях весьма близок к понятиям «воспитание», «культурное воздействие». В XVIII в. термин «культура» еще только начинал появляться, и употребление его в социально-этическом значении носит несистематический характер. Тем более что с ним в европейских языках не безуспешно конкурировали другие термины (Лисюткин, 1982, с. 103-104). Отсюда и естественная нераспространенность термина «политическая культура» после первого его появления. Научные исследования XVIII-XIX вв. вполне обходились традиционными понятиями, и поэтому он до некоторой степени случаен у Гердера, несмотря даже на его активность и новаторство в разработке понятия «культура».
Необходимо также отметить, что для Гердера политическая культура была тесно связана с социальной культурой, и в его творчестве «многое из того, что относится к социальной культуре также относится и к политической культуре, понимаемой в широком смысле как социальная организация, разделяемые всеми символы и ценности,
обычаи и нормы совместной деятельности» (Barnard, 1969, p. 390). Второе обстоятельство связано с тем, что, как отмечает Вольфганг Кашуба, философ «наметил двухмерную схему: с одной стороны, глобальное разнообразие "культур народов", а с другой — "народная культура", укорененная в историческом прошлом. Таким образом, одна ось рассмотрения — как бы пространственно-горизонтальная, а другая — хронологически-вертикальная» (Кашуба, 2001).
Последнее связано с изменчивостью и развитием культуры, а рассмотренное вне контекста качественного многообразия вполне может пониматься как накопление и приращение знаний, навыков, усвоение хороших (передовых) манер, то есть увеличение «культурности», просвещенности или то, что иногда называют «цивилизованностью».
Данная традиция подхода к «культуре» и «политической культуре» господствовала в дореволюционной России. Так, термин «политическая культура» наряду с «материальной культурой» использовал В. И. Герье (Герье, 1877, с. 165), употреблялся он в книге В. В. Ивановского (Ивановский, 1899, с. 338-339). Но употребление это весьма беглое и до известной степени случайное, несистематическое. Показательно, что В. В. Ивановский ссылается на Эдмунда Джеймса, тогдашнего президента Американской академии политических и социальных наук. Но эта отсылка смысловая: в самом тексте американский ученый не употребляет словосочетания «политическая культура»; речь у него идет о политическом воспитании и образовании (см.: James, 1897). У самого В. В. Ивановского политическая культура также не несла специфической нагрузки, что вполне естественно. Если мы заглянем в словари иностранных слов конца XIX - начала XX в., то увидим, что «культура» означала всего-навсего «образование, просвещение, производительность, развитие, совершенствование духовной жизни народа» (Словарь иностранных слов, 1894, с. 439; см. также: Объяснительный словарь, 1897, с. 290; Словарь научных терминов, 1905, с. 428; Полный словарь, 1908, с. 212). По сути, это близкая к немецкому пониманию трактовка (Пивоваров, 1996, с. 28-29).
Развитие общественно-политической практики и общественной мысли России в конце XIX - начале XX в., когда вопросы политики и культуры выдвигались на ведущие места в жизни общества, естественным образом отразилось на понятии политической культуры, которое начинает использоваться в оппозиционной самодержавию печати. «И ко всем факторам нашей слабости и необеспеченности огромной невесомой силой присоединяется полная отчужденность официальной России от универсального духа (выделено мною. - А. Д.) не только общественной и политической, но даже и моральной культуры современности», — писал в 1910 г. П. Б. Струве (Струве, 1911а, с. 287). Впервые же это понятие было им использовано в 1901 г. в статье «В чем же истинный национализм?», где он отнес политическую культуру наряду с религиозной и общественной к той части культурного творчества, «которая представляет непосредственное поприще для человеческого духа», противопоставив ее «низменной сфере материальных интересов». Произвольное разделение самодержавием области культурного творчества и ограждение в духовной сфере «свободного почина личности и свободных союзов» —
культурная и политическая проблема России, которую необходимо было разрешить (Струве, 1902, с. 554). В последующем П. Б. Струве неоднократно обращался к понятию политической культуры (Струве, 1911 б; Струве, 1914; Струве, 1917; Струве, Франк, 1905).
Основные представления П. Б. Струве о политической культуре можно охарактеризовать следующим образом: политическая культура является частью духовной культуры и имеет ту же универсальную логику развития, она основывается на политической зрелости и ответственности и является противоположностью политической наивности. Политическая культура связана с культурой политической деятельности и демократизмом, которые несовместимы как с излишней революционностью, так и с окончательной ре-шенностью политических и социальных вопросов.
Обращение к термину «политическая культура» в этом же духе встречается и у других дореволюционных авторов (Острогорский, 1906; Миров, 1918). Но теоретических разработок этого понятия не было.
В этом ряду можно упомянуть и В. И. Ленина, который в 1920 г. в своей речи использовал словосочетание «политическая культура» как синоним политического образования (Ленин, 1920, с. 404). Позже для многих советских обществоведов это случайное упоминание явилось основанием говорить о Ленине как основоположнике марксистской теории политической культуры.
Несмотря на научную неразвитость, описываемый политико-культурный подход очень хорошо вписался в официальные советские марксистско-ленинские построения, особенно в научный коммунизм. Более того, именно в силу своего донаучного характера, в большей степени публицистического, он оказался адаптивен и к официальной идеологии, и к структурно-функциональному подходу, который с середины 1960-х годов явочным образом (под видом марксизма-ленинизма) стал доминировать в анализе и описании социальной реальности. (Политико-)культурный прогресс непосредственным образом связывался с осознанием и реализацией интересов передового класса, реализующего вульгарно понятые закономерности исторического процесса; зрелость и ответственность П. Б. Струве вполне естественным образом стали эвфемизмами лояльности к существующему режиму. В части литературы данное направление обозначается как «марксистская традиция анализа политической культуры» (Политическая социология, 2000, с. 66-70). Представляется, что здесь существует некоторое недоразумение, связанное со смешением марксизма как системы научных представлений и политико-идеологического творчества под его именем. Следует также оговориться, что в советской литературе существовало несколько вариантов интерпретации и исследования политической культуры. Упоминаемые здесь характеристики в наибольшей степени
свойственны были подходу, анализировавшему политическую культуру как часть / сторону духовной культуры общества1.
Примечательно, что в англо-американском обществоведении термин «политическая культура» впервые возник именно в рассматриваемом здесь смысле у Сиднея и Биат-рис Вебб (Webb, Webb, 1936). Глен Джензел связывает его появление с их книгой (Gendzel, 1997, p. 228). Они рассматривали ее как синоним политической грамотности, которая заключается «в понимании политической азбуки и в знакомстве с механизмом государственного управления» (Вебб, Вебб, 1937, т. 2, с. 369, 444). И это было вполне естественно и в духе времени, поскольку «и в стране советского коммунизма, и в Англии избранные слои интеллигенции подчеркивают в понятии культуры идею самоусовершенствования и саморазвития» (Вебб, Вебб, 1937, т. 2, с. 377)».
Однако не все так просто обстояло и обстоит с самой идеей культурного прогресса. В «просветительском» варианте, рассмотренном выше, политическая культура, скорее, использовалась в своем неспецифическом значении, то есть таком, при котором данный термин может быть без труда и без существенных искажений смысла заменен дру-гим(и), — просвещение, образование, грамотность, сознательность и т. п. Последние вполне естественным образом не только прогрессировали в истории, но и могли быть внешне развиты с помощью культурной политики. Культура в этом варианте может рассматриваться как желательная для достижения цель. Поэтому и сама политическая культура становилась и объектом, и инструментом политических акторов. И совершенно не случайно, например, что раздел «Политическое просвещение», в котором супруги Вебб писали о политической культуре, находится в главе «Переделка человека» их книги. В «антропологической» версии2 эволюция культуры конкретно исторична и более фундаментальна. В связи с этим Роберт Таккер пишет: «Мы можем спросить, <...> не является ли идея автономности политической культуры возможной не саморефлекси-руемой культурной предвзятостью - предрассудком современности (modernity) на Западе» (Tucker, 1987, p. 5). И он приводит факты, демонстрирующие, что лишь для современного Запада автономность сфер жизни — религии, экономики, политики и т. п. — является непреложным фактом, следствием его эволюции. Для традиционных и незападных обществ это не так. В этом смысле рассуждения о политической культуре достаточно условны, поскольку общественные структуры, институты и характеристики индивида в политической сфере задаются всей культурой, и в исследовательском плане можно, скорее говорить о культурном подходе к политике.
Другим аспектом культурной эволюции могут быть представления, связанные с развитием социально-экономической сферы, определяющей качественные характеристики политической культуры. Прежде всего, это исследования Рональда Инглехарта о
1 О двух основных подходах в советской литературе см., напр.: (Переломов, Кожин, Салтыков, 1984, с. 111-112).
2 Часто в литературе противопоставляют психологический и антропологический подход в исследованиях политической культуры (см., напр.: Pye, 1968; Tucker, 1987).
13
культурном сдвиге в развитых странах от материалистических к постматериалистическим ценностям. Конечно, здесь культура выступает зависимой переменной, и ее развитие детерминировано более фундаментальными процессами (см.: Inglehart, 1977; 1990). В этом отношении можно с натяжкой данное направление исследований отнести к рассматриваемой рубрике. Однако в более поздней работе акценты несколько сменились: Инглехарт говорит уже о согласованности экономического развития, культурных и политических изменений (см.: Inglehart, 1997).
2. Дух народа
Льюис Остин в самом начале своей книги «Святые и самураи: политическая культура американских и японских элит» прямо указывает, что идея политической культуры как метода познания политической жизни появилась в XVIII в. Причем это было связанно с осознанием единства в многообразии человеческой истории, понимания «не только того, что люди различны, и это различие законно, но также и того, что эта законность основывается на базисном сходстве, которое делает разнообразие возможным» (Austin, 1975, p. 2). Конкретно же основателем современного изучения политической культуры, по мнению Остина и ряда других исследователей (см., напр.: Brint, 1991), является Ш. Л. Монтескье. В его «Духе законов» (1748 г.) исследуются принципы государственного управления и гражданские нравы разных народов и факторы, влияющие на них и даже управляющие ими, — климат страны; образ жизни ее народа; допущенная степень свободы; религия ее населения; богатство страны; обычаи и традиции. Совокупность отношений, возникающих в политико-гражданских взаимодействиях, соответствующих свойству каждого народа, образует дух законов (Монтескье, 1955, с. 168). То, что для Монтескье было духом законов, то для части современных исследователей описывается термином «политическая культура».
Но в не меньшей степени «основоположником» национальноцентрированного понимания политической культуры является и Гердер (Austin, 1975, p. 3-4). Выше уже говорилось о пространственно-горизонтальном аспекте бытования и изучения культуры. Именно он задает этническую определенность и служит основанием разделения и классификации политических культур. «Немецкая» составляющая генеалогии данного направления в политико-культурных исследованиях чрезвычайно важна (особенно см.: Brands, 1988). Термины «дух народа» (Volksgeist) и «душа народа» (Volksseele), широко использовавшиеся до Второй мировой войны в исследовании нравов и национального характера и выявлении неизменности и национально-культурной константы, были производными исторически определенного понимания культуры в Германии. Здесь уместно будет привести слова Норберта Элиаса: «Немецкое понятие культуры <...> подчеркивает национальные различия, своеобразие групп. В силу этой функции оно получило распространение и за рамками немецкого языка, например в этнологии и антропологии, причем уже вне прямой связи с изначальной ситуацией, обусловившей его значение. Эта изначальная ситуация есть ситуация народа, который, в отличие от западных на-
ций, лишь чрезвычайно поздно пришел к прочному политическому единству, а границы его территории с давних времен и до сегодняшнего дня подвергаются угрозе пересмотра, поскольку там существуют области, всегда стремившиеся и ныне стремящиеся к обособлению. Функцией понятия цивилизации является выражение постоянной тенденции к расширению групп и наций, проводящих колонизацию. В противоположность ему, в понятии культуры отражается самосознание нации, вынужденной всякий раз задаваться вопросом "В чем же заключается наше своеобразие?", вновь и вновь определять и со всех сторон укреплять свои границы и в политическом, и в духовном смысле. Этому историческому процессу и соответствует направленность немецкого понятия культуры, выраженная в нем тенденция к отграничению, подчеркиванию и четкому определению групповых отличий» (Элиас, 2001, с. 61).
Сам «культурный» дискурс оказывается включен в политическое (само) определение и идентификацию не вполне самоопределившейся нации. Это довольно примечательное обстоятельство, позволяющее взглянуть на проблему бытования различных подходов к политической культуры в историческом контексте.
В этом смысле появляющиеся в отечественной литературе тексты о специфике российской политической культуры, связанной с определенным национальным историческим путем развития, помимо объяснения неудач построения правового государства (Пивоваров, 2002, с. 23-24), связаны в не меньшей мере с отсутствием ставшей национально-государственной идентичности. Демаркация от других и определение себя как культурная задача, а также идентификация политических оппонентов и союзников, а в пределе — врагов и друзей как политическая задача (см.: Шмит, 1992) задают интерпретацию политической культуры. Отсюда вполне естественны утверждения: «. можно говорить о своеобразии политической культуры любой нации вне зависимости от определенного исторического континуума» (Арутюнян, 2000, с. 19). Поиски исторических политико-культурных констант предполагают существование и потенциальную возможность обнаружения столь необходимых в условиях кризиса и социетальной неопределенности точек опоры (хотя бы для разума).
Определенность, связанная в том числе со спецификой социально-экономического развития, также может влиять на осознание особенности именно культурного аспекта политической жизни. Это заметно в риторике, связанной с иберийской политической культурой (см.: Levitt, 2005). Особенно наглядной становится разница политических культур в связи с историческим путем и спецификой традиций и религии в сравнительных исследованиях (см., напр.: Austin, 1975; Putnam, 1973; Political Culture, 1995). Стивен Кэлберг, исследуя разногласия между США и Германией в области внешней политики, показал, что особенности складывания современного государства в обеих странах, политико-этические различия, разница в доминирующих религиозных ценностях существенно влияют на фундаментальные основания политических культур, проявляющиеся и во взглядах на международные отношения (см.: Kalberg, 2003).
Помимо исследования и идентификации национальных политических культур «изнутри» достаточно часты «внешние» исследования, ведущиеся учеными-нерезидентами. Среди такого рода работ значительное количество текстов, которые можно было бы объединить рубрикой «Почему они не такие хорошие, как мы». Особенно большое число статей и книг такого рода продуцировалось во времена «холодной войны» и других противостояний.
В связи с этим необходимо упомянуть и принципиально противоположную точку зрения, возникшую в стабильном, устоявшемся плюралистическом обществе: «Политическая культура нации в действительности является метафорой и может скрывать заметные различия в политических ориентациях разных групп населения. Этот термин, возможно, такой же аморфный, как и «общественное мнение»; в действительности мы должны говорить о мнениях тех или иных частях публики» (Kavanagh, 1983, p. 20). Здесь общекультурные ценности, нормы, установки, символы, традиции и т. п. являются не вполне осознаваемым «задним планом рутинных действий», если использовать образ П. Бергера и Т. Лукмана. Естественность культурно-общего, и в этом смысле неотъемлемого, порой создает иллюзию его отсутствия и ненужности.
Вместе с тем даже с позиции отсутствия общенациональной политической культуры можно вполне уверено говорить о субкультурах, основанием которых являются особенности представления этнических групп в отношении должного и реального поведения акторов и политической системы, хотя этот вопрос не остался вне дискуссий (см., напр.: Zappala, 1998, p. 382-386).
В середине 1960-х годов в американской политологии появилось достаточно влиятельное направление в изучении политической культуры, где базовые политические ценностные ориентации связывались с фундаментальными основаниями устройства публичной жизни (см.: Elazar, 1966). В основе политико-культурного анализа лежал метод поиска культурных оснований в прошлом, и он был назван его создателем Дэниелом Элазаром (Элейзаром, Эльазаром) «культурная геология». Д. Элазар утверждал: «Политические культуры и субкультуры являются результатом очень конкретных социокультурных различий между народами (этнических, расовых, лингвистических и религиозных), действующих многие годы и возникших в самом начале цивилизации. Такие различия могут быть обнаружены внутри того, что обычно считается единой национальной группой, так же часто, как и между разными группами» (см.: Elazar, 2006). В основе такой дифференциации лежат базовые ориентации, являющиеся компонентами политической культуры: ориентация в отношении политической организации, гражданского общества, политии, политического действия и политической экономии. Совокупность этих ориентаций образует политико-культурный пятиугольник (political cultural pentagon)1. Соответственно каждая территория, страна, регион, народ, группа людей куль-
1 «Pentagon» в военно-историческом значении — форт с пятью бастионами, что подчеркивает базовый характер этих ориентаций.
турно определены констелляцией базовых ориентаций, связанных с определенным институциональным оформлением публичной жизни. Все это оказывает влияние на существующий в стране политический режим. Для современной и постсовременной (modern and postmodern) политических культур характерны три основных варианта, могущих, перекрещиваясь, образовывать гибридные формы: моралистскую, индивидуалистическую и традиционалистскую политические культуры.
В странах, население которых состоит из эмигрантов из различных стран, линии, разделяющие политические субкультуры, проходят по местам расселения различных волн эмиграции или групп переселенцев. Различия культур стран исхода, религиозные и национальные особенности порождают специфику политического поведения и политических ориентаций. Исторические корни современных политических субкультур были показаны в исследованиях Д. Элазара и его последователей в отношении США и Израиля. В части североамериканских штатов распространена та или иная основная культура, в части — смешанные виды. Обнаружено, что доминирующая политическая культура существенно влияет на правительственную активность штатов. Так, например исследователи отмечают, что традиционалистская культура, характерная для традиционного Юга, негативно коррелирует с социальной политикой, программами экономического развития, инновационной активностью правительства, а моралистская (распространенная в северо-восточных и северо-западных штатах, а также в штатах Тихоокеанского побережья) — с централизованностью процесса принятия решений. Также замечена связь между типом политической культуры и участием в выборах, внутрипартийной и межпартийной конкуренцией, социальной политикой и т. п. (см.: Johnson, 1976; Fitzpatrick, Hero, 1988; Baker, 1990; Mead, 2004; Price, 2005), хотя некоторые исследователи не находили достаточного эмпирического подтверждения политико-культурным различиям в этом духе (см.: Lowery, Sigelman, 1982)1. В Израиле также было обнаружено три типа субкультуры: секуляризованная индивидуалистическая на Средиземноморском побережье; моралистическая, основанная на религиозном традиционализме во внутренних горных районах, и культурно-традиционалистская на юге (см.: Elazar, Mollov, 2000). Данный подход используется учеными при изучении политических субкультур и в других странах.
Естественно, что особенности исторического развития регионов одной страны также порождают серьезные культурные различия. Роберт Патнэм с коллегами, основываясь на «институционально-культурном» подходе, продемонстрировали это на примере Севера и Юга Италии (см.: Патнэм, 1996). Особенности организации институтов власти и гражданского общества еще в Средние века, а их закрепление в повседневной практике властных групп и «простых» граждан обусловили специфику поведения населения в публичной сфере в конце ХХ в. Конкретно это проявляется в меньшей успешности
1 О несвязанных со «школой» Элазара исследованиях вариаций в политической культуре регионов США в связи с расселением мигрантов с различными паттернами см.: (СепСге!, 1997, р. 244-245).
17
введения органов местного самоуправления на Юге, слабой самоорганизации граждан, в большей отчужденности от политических институтов, низком взаимном доверии и т. п. Ключевым для объяснения культурных ориентаций и институциональной практики явилось наличие и качественное состояние базовых социальных связей, создающих определенный уровень социального доверия внутри (со)общества, то, что получило название социального капитала. Его культурная и институциональная значимость оказывается кардинальной (в рассматриваемом здесь контексте см., напр.: Rotberg, 1999). В меж-страновом сравнении весьма убедительно показал влияние культурных факторов в связи с различием социального капитала на экономические и политические практики Фрэнсис Фукуяма (см.: Фукуяма, 2004).
Возвращаясь к проблеме региональных политических культур, имеющих исторические корни, следует упомянуть отечественный исследовательский опыт. Интересный проект был осуществлен группой регионологов, анализировавших политические и культурные процессы в четырех региональных сообществах: Новгородской, Воронежской, Саратовской и Свердловской областях. На основании исследования были выявлены паттерны регионального развития территорий. Паттерн регионального развития определялся учеными как «исторически формирующийся тип воспроизводства региональной идентичности» (Политика и культура, 2001, с. 13). Этот образец (или модель) развития является производным от типа заселения и освоения региона, его политической и социально-экономической истории, особенности функционирования идеологии и культурных стереотипов. Многие исследователи культуры отмечают, что фундаментальные вопросы, на которые отвечает культура, это: Кто я (мы) есть? Как я должен поступать? и Что легитимно (правомерно)? Именно на эти вопросы, поставленные перед региональным сообществом, дает ответ паттерн регионального развития, определяя дух простых граждан и местной элиты. Для Великого Новгорода основой его является организация власти по военно-мобилизационному типу, где выстраивается четкая иерархия при функциональном разделении обязанностей, во главе которой находится административная власть. В Воронеже власть организована, скорее, бинарно, что связано и с большим удельным весом аграрного сектора, культурным и идеологическим плюрализмом, берущим начало в пограничной истории города как форпоста Российского государства на границе Дикого Поля. Сложная история Саратовской области, когда социальная структура региона достаточно резко изменялась; большая роль неформальных институтов во взаимодействии как внутри власти, так и во взаимоотношениях между населением и властью повлияли на возникновение негласных конвенций между различными социальными группами и областным руководством. Высокий уровень развития промышленности и значительная диверсификация экономики Свердловской области создавали условия для относительной автономии директорского корпуса, а сейчас — бизнеса от региональных властей. Помимо этого, непосредственный выход на федеральный Центр для «капитанов промышленности» давал дополнительный ресурс экономическим лидерам. Отсюда — полисубъектность властных отношений, что способствует вовлечению
граждан в политический процесс. Существенным недостатком рассматриваемой работы является ее слабая концептуализация. Это как раз тот случай, когда интуитивное понимание того, что такое политическая культура, объединяет читателя и авторов.
Здесь важно отметить, что исследования региональных политических субкультур как раз подтверждают тезис, приведенный в начале раздела: культурное разнообразие существует на основе базисного сходства.
3. Человек в политической системе
Связь политической культуры и политической системы замечена была довольно давно. В связи с этим в политологии существует представление о генезисе политико-культурного подхода, которое можно было бы охарактеризовать как анахроничное. Деннис Каванах утверждает: «Политическая культура — это скорее новый термин для старой идеи. Понятие культуры, духа, настроения или совокупность ценностей, которая формирует способ осуществления политики народа или группы, были известны с тех пор, как люди начали обсуждать вопросы политики» (Kavanagh, 1983, p. 48.). Габриель Алмонд вслед за Каванахом начинает свой исторический обзор политико-культурных концепций с Платона (см.: Almond, 1989). Однако концептуализация появилась лишь в середине ХХ в. в американской политологии. Вместе с тем использование концепта «политическая культура» в его еще «мягком» виде для анализа или описания структурных основ политической жизни возникло несколько раньше.
В отечественной общественной мысли необходимо выделить А. М. Рыкачева, сделавшего попытку рассмотреть некоторые вопросы политической культуры в связи с функционированием политических партий. Его статья была посвящена в основном западноевропейской, или, как он ее еще называет, европейско-американской политической культуре, основным отличием которой от российской является, по его мнению, развитость конституционного строя и партийной системы. Причем культура и политический строй значимо связаны друг с другом, что объясняет невозможность, как сказали бы сейчас, экспорта институтов. Он пишет: «Если, с одной стороны, Россия не вполне готова для восприятия западноевропейской (европейско-американской) политической культуры, то, с другой стороны, и западноевропейская политическая культура еще не совсем созрела для роли политического воспитания отсталых народов» (Рыкачев, 1911, с. 34). Отзвуки доминирующего в начале ХХ в. представления о культуре в работе Ры-качева очевидны. Более того, само понятие политической культуры в полной мере не отрефлексировано. Но здесь важна сама попытка связать формально-структурные и культурные основания политической жизни. Как часто бывает со случайными первопроходцами, этот опыт оказался не замеченным.
К середине ХХ в. в сравнительных политологических исследованиях возникла существенная проблема в анализе политических систем. Во-первых, европейский политический опыт 1930-х годов (крушение Веймара и приход нацистов к власти в Германии, практика тоталитарных режимов) бросал существенный вызов прогрессистским либе-
ральным и марксистским теориям. Возникли концепции, чрезмерно психологизирующие политику и культуру, описывающие политическую практику в терминах семейной структуры, детской социализации и т. п. (см.: Almond, 1993, p. 14-15). Во-вторых, существующие классификации политических систем (партикуляристская, региональная, политическая, функциональная) оказались не вполне удовлетворительными. Возникшие трудности Габриель Алмонд предложил разрешить с помощью четырехчленной классификации политических систем: «Англо-американские (включая некоторых членов Содружества), континентально-европейские (исключая Скандинавию и Бенилюкс, которые соединяют некоторые черты континентально-европейской и англо-американской), доин-дустриальные или частично индустриальные политические системы за пределами европейско-американского пространства, и тоталитарные политические системы» (Almond, 1956, p. 392-393.).
Как отмечал сам автор, данная классификация должна была служить целям «сегодняшнего дня» и следовала из социологических концепций, вскрывая сущностные различия между политическими системами. Термины и основные понятия, используемые им при анализе, были взяты из веберовско-парсонской традиции социальной теории. Во-первых, политическая система рассматривалась как система деятельности. Во-вторых, она анализировалась именно как система, «изменяющееся равновесие»1. В-третьих, базовым элементом политической системы признавалась социальная роль. В-четвертых, как отмечал Г. Алмонд, «каждая политическая система основывается на совокупности смыслов и целей. Мы говорим об "установках по отношению к политике", "политических ценностях", "идеологиях", "национальном характере", "культурном этосе". Трудности с этими терминами связаны с их размытостью и неопределенностью. Понятия ориентации в отношении деятельности и эталонные переменные2 удобны, т. к. они, по крайней мере, стремятся к логической четкости и полноте» (Almond, 1956, p. 396).
Именно последнее и стало ключевым в предложенной аналитической модели: «Каждая политическая система основывается на определенном образце ориентаций на политическую деятельность. Я обнаружил, что это удобно означить как политическую культуру» (Almond, 1956, p. 396). Вслед за Т. Парсонсом и Э. Шилзом Алмонд вводит три компонента ориентации на деятельность и в отношении политики: познание, предпочтение (катексис, аффект), оценка. Большинство исследователей до сих пор политическую культуру рассматривают именно как совокупность этих элементов.
Как видно из вышесказанного, политическая культура не совпадает с политической системой, она (за)дает ей внутреннее основание функционирования на индивидуальном уровне. Вполне естественно, что это основание может действовать и за ее пределами.
1 Именно эта характеристика систем станет несколько позже одной из ключевых в постановке вопроса о стабилизирующей роли «гражданской культуры» в англо-американских политических системах (см.: Almond, Verba, 1963; Rosenbaum, 1975).
2 Такой перевод "pattern variables" применяется вслед за переводчиками Т. Парсонса, что представляется вполне логичным. Обоснование см.: (Парсонс, 2000, с. 496, примеч.).
20
Различные политические системы могут иметь схожие (или даже одинаковые) политические культуры, как, например, США и Англия. Возможен и обратный эффект. Что касается соотношения с общей культурой, то, по представлениям Алмонда, политическая культура, хотя с ней и связана, но имеет относительную автономию.
Несколько позже Алмонд уточнил, что политическую культуру составляют базовые общераспространенные установки в отношении политической власти, участия в политике и представимости и организации интереса (см.: Almond, 1958, p. 271, 274).
Предложенный политико-культурный подход к исследованию различных политических организмов, стран, систем и их эволюции получил признание как одного из наиболее продуктивных (см., напр.: Coleman, 1962, p. 28). Так, например, в обзоре Роберта Пэкенхэма он рассматривается наряду с уже имеющими долгую историю формально-правовым, экономическим, административным, социально-системным (см.: Packenham, 1964, p.108). Как заметила Маргарет Сомерс, перечисление исследователей, использующих понятие политической культуры в 1960-х годах, напоминает чтение справочника «Кто есть кто в американском обществоведении», что демонстрирует его центральное положение (Somers, 1995, p. 116)1.
Возникновение и использование понятия политической культуры первоначально натолкнулось на проблему атрибуции установок в отношении политической системы: индивидуальные они, прежде всего, или коллективные. В силу достаточно большого упора на индивидуальные характеристики акторов часть исследователей первоначально рассматривали политико-культурный анализ как психологический (Packenham, 1964, p. 117; более поздние суждения этого же рода см.: Gibbins, 1989, p. 3, и др.). И это при том, что он изначально представлял собой попытку уйти именно от психокультурных представлений, имевших значительное распространение (Emmerson, 1976, p. 30-31; Tucker, 1987, p. 2-3). В дальнейшем было предложено различать разные уровни анализа политической жизни, используя политико-культурный подход — индивидуальный и системный. И если первый связывался с психологическим измерением, то второй — с политико-социологическим (см.: Rosenbaum, 1975, p. 4). Более рафинированный вариант предлагал различать макро-, мезо- и микрополитические культуры (см.: Gibbins, 1989, p. 34-36). Собственно говоря, при таком развитии концепции, по существу, не вполне удавалось преодолеть существовавший разрыв между микроанализом и макроанализом в политике, чему должна была служить «политическая культура» (см., напр.: Almond, Verba, 1963, p. 32-36; Pye, 1965, p. 9; Pye, 1968, p. 218). Проблема в рамках рассматриваемого подхода окончательно не решена и до сих пор.
Другой аспект бытования политических ориентаций связан с различным поведением индивида и социальных групп в отношении разных уровней политической системы. Здесь вслед за Д. Истоном исследователями было предложено различать ориентации в
1 Конечно, надо иметь в виду, что не все авторы ориентировались на алмондовские идеи. Например, о ранних «конкурирующих» концепциях Бира и Макридиса см.: (Kim, 1964).
21
отношении правительства, режима и политического сообщества (см.: Patterson, 1968, p.189).
Развитие этого субъективного политико-культурного подхода в значительной степени было связано с эволюцией системной теории Т. Парсонса и Д. Истона. Дополнительным теоретическим импульсом было стремление дистанцироваться от Карла Маркса и Эдварда Тайлора в их объяснении культурных феноменов (см.: Somers, 1995).
Здесь надо иметь в виду, что помимо теоретических задач, решаемых при сравнительном анализе различных политических систем, существовало еще одно обстоятельство. Г. Алмонд вспоминает, что в 1955 г. он ощущал, что «политическая культура» — это скорее, «концептуальный жаргон, как пароль во время войны, часто служащий для определения друзей и врагов, а не для усиления наших возможностей объяснить важные вещи» (Almond, 1993, p. 14). Именно поэтому, несмотря на трехчленные или четырехчленные классификации в ранних работах по политической культуре, все многообразие политических ориентаций и коррелирующих с ними политических систем редуцируется до двух принципиально оппозиционных друг другу. Классическая работа Г. Ал-монда и С. Вербы «Гражданская культура» принципиально строится бинарно, несмотря на то, что в ней сравниваются политические культуры пяти стран и предлагается вроде бы и объективный критерий типологии: степень включения граждан в политическую жизнь. Причем расширение участия представляет собой объективный процесс: «Если и происходит политическая революция во всем мире, то это то, что может быть названо взрывом участия» (Almond, Verba, 1963, p. 4). Но реально происходит сравнивание всех типов политической культуры с культурой гражданственности, характерной для Англии и США. «Это исследование политической культуры демократии, а также социальных структур и процессов, обеспечивающих ее существование» (Almond, Verba, 1963, p. 3). Наиболее развитые формы демократии обнаруживаются в англо-американском мире. Работает схема «мы — они», которой, скорее, больше присущ апологетический, а не аналитический характер.
Помимо политико-идеологических причин, нормативность данного подхода связана с его глубинными основаниями. Как отмечает М. Сомерс, «концептуальной сетью, окружающей понятие политической культуры, является англо-американская теория гражданства», берущая начало в XVII в. в работах Дж. Локка и в основе своей содержащая представления об «английских свободах» и их анализ (Somers, 1995, p. 115). Именно ее основополагающие элементы укоренены в теоретических построениях и исследовательских практиках адептов политической культуры. Поэтому вполне естественным оказывается утверждение Хайнца Зюнкера: «Политическая культура — термин, который сильно связан с демократией и демократическими условиями внутри гражданского общества» (Sunker, 1994, p.193).
Последний пассаж очень хорошо высвечивает проблему, на которой акцентирует внимание М. Сомерс. Политическая культура в рамках рассматриваемого направления не столько политический, феномен, сколько явление гражданского общества в условиях
частнорыночной экономики. Другая «ущербность» связана с редуцированностью культуры, низведением ее до «функциональных реквизитов» (ЭотегБ, 1995).
Тем не менее, несмотря на свою пристрастность и внутреннюю противоречивость, именно данный подход был в наибольшей степени воспринят политологическим и социологическим сообществом во многих странах1. В России наиболее показательной рецепцией буквы и духа парсонско-алмондовского подхода является работа коллектива исследователей по программе МОНФа (см.: Сопротивление материала, 1999).
4. Политическая система
Наряду с исследованием «субъективной» стороны политической системы с помощью понятия политической культуры, в истории обществоведения есть и попытки применить его для анализа «объективной», структурной, институциональной стороны. Если в первом случае для ученых было важно, прежде всего, понять и объяснить, почему разные политические системы функционируют неодинаково, а почему, часть из них, различаясь структурно, тем не менее проявляют большое сходство «на выходе», то для вторых более существенным было показать непосредственную связь между социально-экономической и политической структурами.
Первым опытом такого рода оказалась работа И. К. Луппола. Он на основе реконструкции и интерпретации ленинского понимания культуры определил ее как совокупность государственных и социально-политических организаций и учреждений (Луппол, 1927, с. 158). По его представлениям, политическая культура связывает материальную и духовную культуры. Образцами ее являются парламенты, советы рабочих депутатов, синдикаты предпринимателей, профсоюзы. Но этот теоретический опыт остался только попыткой, существенно не продолженной в последующем другими исследователями, несмотря на то, что направление общественной мысли той поры были вполне в русле этих идей. Так, в словаре этого же времени можно найти: «Различают к[ультуру] материальную <...>, общественную (развитие форм общественной и государственной жизни), духовную» (Политический словарь, 1927, с. 159). Причиной «невостребованности» идей Луппола о политической культуре, скорее была, несмотря на все «талмудическое» начетничество этого автора, несколько неортодоксальная трактовка им некоторых положений марксизма-ленинизма, в частности введение понятия «культурная надстройка», к которой и принадлежала политическая культура.
Вполне естественно, что в рамках предложенной Лупполом трактовки политической культуры она в основном совпадает с государственной структурой, понимаемой как политическая структура доминирования господствующего класса. Поэтому употребляемый им синоним «государственная культура» вполне естествен. Отсюда и представления о
1 В Советском Союзе он появился благодаря работам «критиков буржуазной социологии и политологии» — В. Г. Каленского (1969), Ф. М. Бурлацкиого (1970), А. А. Федосеева (1971). Рецепция через критику была распространенным способом включения «буржуазных» концепций и понятий в отечественное обществоведение.
дискретности ее в отличие от других видов культуры и возможности ее простого упразднения: «На политическую культуру буржуазного государства рабочий класс реагирует быстро и решительно: государственная машина буржуазии разрушается, ломается, уничтожается; вместо нее воздвигается политическая культура государства переходного периода: советы депутатов, профессиональные союзы, получающие новые задания, и т.д. и т.п. В области чисто культурной надстройки дело обстоит несколько иначе. <...> Культура не может быть "реорганизована" с сегодня на завтра, не может быть создана декретным творчеством или введена мерами революционного насилия. Медленнее или быстрее она может лишь вырасти на базисе известных экономических, вообще социальных отношений1 и процессов» (Луппол, 1927, с. 173). Такой разрыв в интерпретации различных видов культуры связан был, как представляется, с недостаточной теоретической отрефлексированностью самого понятия культуры в отечественном обществоведении, о чем говорилось выше.
В начале 1980-х годов в советском обществоведении некоторые идеи, излагавшиеся Лупполом, возникли вновь. В связи с этим мэтры официальной науки дали вполне определенную установку: «Политическую культуру неправомерно представлять чем-то третьим, лежащим между материальным и духовным» (Иовчук, Каган, 1982, с. 43). Большинство авторов и не покушались на стройное здание марксизма-ленинизма. Однако некоторая экзотика появлялась. Наиболее интересным в этом отношении был подход А. П. Чередниченко, который в качестве компонентов политической культуры предлагал рассматривать политическую идеологию, политический опыт и традиции, политические институты (государство, политические организации, нормы) и способы политической деятельности (см.: Чередниченко, 1986). До известной степени это очень походило на лупполовскую модель.
Несколько особняком стоят некоторые антропологические и востоковедческие исследования. Л. Е. Куббель рассматривал потестарно-политическую структуру как концентрированное выражение потестарно-политической культуры (Куббель, 1980, с. 9). В коллективной работе по политической культуре Китая в качестве ее элементов названы в том числе институты и социальные структуры: «Традиционные институты в Китае издавна выступали как мощная политическая сила, способная разрешить многие вопросы на любых уровнях управления, от низших и до самых высших органов власти. Важной составной частью они вошли в политическую культуру Китая, олицетворяя собой тесную связь политики с историей» (Традиции, 1994, с. 170). В. В. Бочаров включает в политическую культуру институты (см.: Бочаров, 1992). Логика здесь вполне объяснима. Вне-культурный анализ традиционных институтов невозможен. Более того, собственно, они в значительной степени закрепляют и стабилизируют внутреннюю солидарность и коллективную (в том числе и на национальном уровне) идентичность. Любое отношение —
1 По ошибке в первом издании вместо слов «социальных отношений» напечатано «специальных отношений». В последующих изданиях внесены исправления.
24
и практическое, и ментальное — объективируется в форме тех или иных практик в рамках определенных институтов. Собственно, в современной научной традиции включение института (понимаемого не только как установленная норма) в культуру явление давнее. Вполне релевантным будет здесь сослаться на работы Бронислава Малиновского (Малиновский, 2005, с. 44). В основании данных воззрений лежит классическая оппозиция «натура — культура», восходящая в социальной философии к И. Г. Гердеру, а в антропологии и культурологии — к Э. Б. Тайлору. Однако для большинства современных исследований политической культуры такой подход неприемлем.
В западном обществоведении такие теоретические построения также были маргинальными. Так, Зигмунд Нойманн в 1959 г. опубликовал статью, где использовал понятие «политическая культура» в качестве синонима понятию «политическая система» (Kim, 1964, p. 333). Через шесть лет в книге Бернарда Бейлина вполне в духе наших отечественных востоковедов и антропологов «политическая культура» использовалась для описания комплекса, включающего традиции, институты и поведение (Формизано, 2002, с. 124-125). Но развития этот подход не получил, что объясняется достаточно просто. Включаясь в систему уже в достаточной степени разработанных понятий, новый термин не мог заменить уже успешно функционирующие. К последним, безусловно, принадлежала политическая система. Более того, она в конце 1950-х годов стала чуть ли не центральной и модной, благодаря работам Парсонса, Шилза, Истона и многих других ученых. Как заменитель «политической системы», «политической структуры», «политической организации» политическая культура оказалась излишней.
Однако идея политической культуры как принципа функционирования политической системы оказался более распространенной. Первоначально в построениях Г. Алмонда она отчасти присутствовала, во всяком случае, в связи с важной ролью групп интересов в политической системе и ориентацией на их функционирование (см.: Almond, 1958; также см.: Castles, 1967). Но с развитием политико-культурного мэйнстрима она оказалась, скорее, на периферии.
Резюмирующие суждения
Приведенные рассуждения свидетельствуют, что понимание концепта «политическая культура» и его использование в современной научной литературе многообразны. И это многообразие связано с различными базовыми представлениями исследователей (включая идеологические), которые не всегда могут быть эксплицированы. Почти сорок лет назад Самуэль Паттерсон дал следующую характеристику понятию политической культуры, которая во многом актуальна и сейчас: «Политическая культура — это некий безграничный, многоаспектный, воспринимающий концепт. Он безграничен в том смысле, что достаточно широкое разнообразие познавательных действий, ценностей и эмоциональных обязательств может быть включено в анализ. Он многоаспектен или многомерен в том смысле, что он состоит из нескольких аналитически различных, но вместе с тем предположительно взаимосвязанных факторов. И он воспринимающий кон-
цепт в смысле того, что он направляет внимание в сторону возможных или широко неиспользуемых политических данных с целью увеличения знания о субъективных ориен-тациях в политике. Этот концепт не теория о политике, и он не взывает к новому политическому феномену. Он фокусирует внимание на символических, оценочных и когнитивных реакциях людей по отношению к политической системе, а также на отношениях этих ориентаций с другими аспектами политики» (Patterson, 1968, p. 188). Надо добавить, что для части ученых он также фокусирует внимание на самой политической системе, на базовых принципах организации социальной жизни, на специфике национальной политии, на саморазвитии и многом другом. Конечно, для позитивистски настроенного обществоведа такая неопределенность может казаться малопродуктивной, как и само понятие политической культуры. Следует заметить, что применение любого научного термина, понятия, концепта должно быть, во-первых, связано с некоторыми общими основаниями, которые необходимо иметь в виду, когда задумывается исследование, а во-вторых, увязано с решением поставленных задач. В этом отношении политическая культура оказывается «зонтичным» понятием для внешнего наблюдателя, но отнюдь не для самого исследователя.
Помимо этого надо отметить, что часто упоминаемая характеристика «политической культуры» как остаточной категории, особенно после статьи Рут Лэйн (см.: Lane, 1992), в значительной степени связана с «идеализированными» представлениями о бытовании системы научных знаний. В связи с данным обстоятельством уместно будет привести слова Т. Парсонса: «Явно недостижимая, но асимптотически достигаемая цель развития научной теории состоит в элиминации из науки всех остаточных категорий и в замещении их позитивно определенными и эмпирически проверяемыми понятиями» (Парсонс, 2000, с. 62-63). Между тем в обществоведении ввиду органической его сплетенности с изменяющейся социальной реальностью и особенной подвижностью научной рефлексии остаточность является не столько недостатком, сколько естественным свойством многих категорий и понятий. Проблема необъясненного «остатка» всегда будет существовать, необходимо только ее минимизировать. В этом смысле обществоведческие понятия и концепции, скорее, располагаются на шкале «Вотьобалук — глокая куздра», чем в строго определенных местах в Палате мер и весов.
Литература
Арутюнян Л. Н. Политическая культура: процессы формирования и изменения: (о некоторых гипотетических основаниях одной теоретической модели) // Образы власти в политической культуре России / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: МОНФ, 2000. С. 12-27.
Баталов Э. Я. Политическая культура современного американского общества. М.: Наука, 1990.
Бочаров В. В. Власть. Традиции. Управление. Попытка этноисторического анализа политических культур современных государств Тропической Африки. М.: Наука, 1992.
Бурлацкий Ф. М. Ленин. Государство. Политика. М.: Наука, 1970.
Вебб С., Вебб Б. Советский коммунизм — новая цивилизация? В 2 т. М.: Соцэкгиз, 1937.
Гаман-Голутвина О. В. Развитие категории «политическая культура» в общественно-политической мысли // ПОЛИТЭКС: Политическая экспертиза: Альманах. Вып.2. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. С. 38-49.
Гельман В. Я. Политическая культура, массовое участие и электоральное поведение // Политическая социология и современная российская политика: Сб. учебных материалов / Под ред. Г. В. Голосова, Е. Ю. Мелешкиной. СПб.: Изд-во «Борей-принт», 2000. С. 9-36.
Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977.
Герье В. И. Республика или монархия установится во Франции? // Сборник государственных знаний / Под ред. В. М. Безобразова. Т.3. СПб.: Типогр. В. Безобразова и Комп., 1877. С. 107-170.
Дюркгейм Э., Мосс М. О некоторых первобытных формах классификации. К исследованию коллективных представлений // Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 1996. С. 6-73.
Ивановский В. В. Вопросы государствоведения, социологии и политики. Казань: Изд. Казанского ун-та, 1899.
Иовчук М. Т., Коган Л. Н. Социалистическая культура советского народа и некоторые актуальные вопросы ее исследования // Социологические исследования. 1982. № 4. С. 41-51.
Каленский В. Г. Политическая наука в США: Критика буржуазных концепций власти. М.: Юрид. литература, 1969.
Кашуба В. Дилемма этнологии ХХ века: «Культура» — ключевое слово или лозунг? // Ab Imperio. 2001. № 3 / http://abimperio.net/scgi-bin/aishow.pl?state=showa&idart=372&idlang=2&Code
Королевский двор в политической культуре средневековой Европы: Теория. Символика. Церемониал / Отв. ред. Н. А. Хачатурян. М.: Наука, 2004.
Куббель Л. Е. Потестарно-политическая культура докапиталистических обществ // Советская этнография. 1980. № 1. С. 3-19.
Ленин В. И. Речь на Всероссийском совещании политпросветов губернских и уездных отделов народного образования 3 ноября 1920 г. // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 398-408.
Лисюткин О. М. К вопросу о становлении категории «культура»: (XVIII - начало XIX в.) // Философские науки. 1982. № 3. С. 98-105.
ЛупполИ. Ленин и философия. К вопросу об отношении философии и революции. М.; Л.: Госиздат, 1927.
Малиновский Б. Научная теория культуры. 2-е изд., испр. М.: ОГИ, 2005.
Миров В. Вчера и сегодня // Дело. 1918. № 2 (8). С. 8-9.
Монтескье Ш. О духе законов // Монтескье Ш. Избранные произведения. М.: Госполитиздат, 1955. С. 159-733.
Объяснительный словарь всех иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык с объяснением их корней / Сост. Михельсон. 11-е изд. Б. м., 1897.
Острогорский М. Нравственная гильотина // Полярная звезда. 1906. № 7. С. 450-457.
Парсонс Т. О структуре социального действия. М.: Академический Проект, 2000.
Патнэм Р. Чтобы демократия сработала: Гражданские традиции в современной Италии. М.: Ad Marginem, 1996.
Переломов Л. С., Кожин П. М., Салтыков Г. Ф. Традиции управления в политической культуре КНР: (К методологии исследования) // Проблемы Дальнего Востока. 1984. № 2. С. 110-123.
Пивоваров Ю. С. Политическая культура: Методологический очерк. М.: ИНИОН, 1996.
Пивоваров Ю. С. Русская политическая культура и political culture: (Общество, власть, Ленин) // Pro et Contra. 2002. Т. 7. № 3. С. 23-50.
Политика и культура в российской провинции. Новгородская, Воронежская, Саратовская, Свердловская области / Под ред. С. Рыженкова, Г. Люхтерхандт-Михалевой (при участии А. Кузьмина). М.; СПб.: ИГПИ, Летний сад, 2001.
Политическая социология / Отв. ред. В. Н. Иванов, Г. Ю. Семигин. М.: Мысль, 2000.
Политический словарь. Краткое научно-популярное толкование слов / Под общ ред. Б. М. Эльцина. 4-е изд., доп. и испр. Л.: Прибой, 1927.
Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке. Изд. 4-е с дополнением отдела политических, экономических и общественных терминов, вошедших в употребление в русском языке за последнее время / Сост. М. Попов. М.: Издание Т-ва И. Д. Сытина, 1908.
Рыкачев А. Реальный базис и идеальные задачи политических партий: (О партийной борьбе и партийном разоружении) // Русская мысль. 1911. № 12. С. 34-53.
Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка / Сост. под ред. А. Н. Чудинова. СПб: Изд. В. И. Гублинского, 1894.
Словарь научных терминов, иностранных слов и выражений, вошедших в русский язык / Под ред.
B. В. Битнера. СПб: Вестник Знания, 1905.
«Сопротивление материала»: Международные нормативы на российской почве (доклад независимой группы экспертов) / Отв. ред. А. Д. Богатуров и др. М.: МОНФ; Изд. центр научных и учебных программ, 1999. Струве П. Б. Библиография // Русская свобода. 1917. № 18-19. С. 30.
Струве П. Б. В чем же истинный национализм? // Струве П. На разные темы: (1893-1901 гг.): Сб. статей. СПб: Изд. О. Н. Поповой, 1902. С. 526-555.
Струве П. Б. Джозеф Чемберлен // Русская мысль. 1914. № 7. С.15-16.
Струве П. Б. (1911а). Политика внутренняя и политика внешняя // Струве П. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм: Сб. статей за пять лет: (1905-1910 гг.). СПб: Изд. Д. Е. Жуковского, 1911.
C. 274-288.
Струве П. Б. (1911 б). Русская идейная интеллигенция на распутье // Струве П. Patriotica: Политика, культура, религия, социализм: Сб. статей за пять лет: (1905-1910 гг.). СПб: Изд. Д. Е. Жуковского, 1911. С. 7-12.
Струве П. Б., Франк С. Л. Очерки философии культуры. I. Что такое культура? // Полярная звезда. 1905. № 2. С. 104-117.
Традиции в общественно-политической жизни и политической культуре КНР / Отв. ред. М. Л. Титарен-ко, Л. С. Переломов. М.: Наука, Изд. фирма «Восточная литература», 1994.
Тутолмин С. Н. Концепция политической культуры в отечественной и зарубежной науке // Нестор. СПб., 2005. № 1 (7). С. 20-44.
Федосеев А. А. Доктрина «политической социализации» в буржуазной социологии / Проблемы борьбы против буржуазной идеологии. Вып. 1 / Отв. ред. Н. М. Кейзеров. Л.: Изд. ЛГУ, 1971. С. 82-104. Формизано Р. Понятие политической культуры // Pro et Contra. 2002. Т. 7. № 3. С. 111-146. Фукуяма Ф. Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. М.: ООО «Издательство АСТ»: ЗАО НПП «Ермак», 2004.
Чередниченко А. П. Культура активного политического действия. М.: Мысль, 1986. Шатилов А. Постсоветские походы к изучению политической культуры // Pro et Contra. 2002. Т. 7. № 3. С. 183-194.
Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 37-67. Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования. Т. 1. Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада. М.; СПб.: Университетская книга, 2001. Almond G. A. Comparative Political Systems // Journal of Politics. 1956. Vol. 18. N 3. P. 391-409. Almond G. A. A Comparative Study of Interest Groups and the Political Process // American Political Science Review. 1958. Vol. 58. N 1. P. 270-282.
Almond G. A. The Intellectual History of the Civic Culture Concept // The Civic Culture Revisited / Ed. by G. A. Almond and S. Verba. Newbury Park; London; New Delhi: Sage Publications, 1989. P. 1-36.
Almond G. A. The Study of Political Culture // Political Culture in Germany / Ed. by D. Berg-Schlosser, R. Rytlewski. London: The Macmillan Press Ltd, 1993. P. 13-26.
Almond G. A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton: Princeton University Press, 1963.
Austin L. Saints and Samurai: The Political Culture of the American and Japanese Elites. New Haven; London: Yale University Press, 1975.
Baker J. R. Exploring the "Missing Link": Political Culture as an Explanation of the Occupational Status and Diversity of State Legislators in Thirty States // The Western Political Quarterly. 1990. Vol. 43. N 3. P. 597-611.
Barnard F. M. Culture and Political Development: Herder's suggestive insights // American Political Science Review. 1969. Vol. 63. N 2. P. 379-397.
Berg-Schlosser D., Rytlewski R. Political Culture in Germany: A Paradigmatic Case // Political Culture in Germany / Ed. by D. Berg-Schlosser, R. Rytlewski. London: The Macmillan Press Ltd, 1993. P. 3-12.
Brands M. Political Culture: Pendulum Swing of a Paradigm? The Deceiving Perspective of Change // Culture et Politique / Culture and Politics / Ed. by M. Cranston, L. C. Baralevi. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 1988. P. 130-137.
Brint M. A Genealogy of Political Culture. Boulder: Westview Press, 1991.
Brown A. Political Culture // The Social Science Encyclopedia / Ed. by A. Kuper and J. Kuper. London; Boston; Henley: Routledge & Kegan Poul, 1985. P. 609-611.
Castles F. G. Pressure Groups and Political Culture: A Comparative Study. London: Routledge and Kegan Paul; New York: Humanities Press, 1967.
Chilton S. Defining Political Culture // The Western Political Quarterly. 1988. Vol. 41. N 3. P. 419-445.
Coleman J. S. Comment: African Arts and Political Science // African Studies Bulletin. 1962. Vol. 5. N 2. P. 27-29.
Elazar D. J. American Federalism: A View from the states. New York: Crowell, 1966.
Elazar D. J. Globalization Meets the World's Political Cultures // http://www.jcpa.org/dje/articles3/polcult.htm (11.01.2006)
Elazar D. J., Mollov M. B. Introduction: Elections 1999 — The Interplay between Character, Political Culture and Centrism // Israel Affairs. 2000. Vol. 7. N 2/3. P. 1-17.
Elkins D. J., Simeon R. E. B. A Cause of its Effect, or What Does Political Culture Explain? // Comparative Politics. 1979. Vol. 11. N 2. P. 127-145.
Emmerson D. K. Indonesia's Elite: Political Culture and Cultural Politics. Ithaca and London: Cornell University Press, 1976.
Fitzpatrick J. L., Hero R. E. Political Culture and Political Characteristics of the American States: A consideration of some old and new questions // Western Political Quarterly. 1988. Vol. 41. N 1. P. 145-153.
Gendzel G. Political Culture: Genealogy of a Concept // Journal of Interdisciplinary History. 1997. Vol. 28. N 2. P. 225-250.
Gibbins J. Contemporary Political Culture: an Introduction // Contemporary Political Culture: Politics in a Postmodern Age / Ed. by J. R. Gibbins. London: Sage Publications, 1989. P. 1-30.
Herder J. G. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit // Herder J.G. Zur Philosophie der Geschichte. Eine Auswahl in 2 Bd. Bd. 2. Berlin: Aufbau-Verlag, 1952.
Herder J. G. Reflections on the Philosophy of the History of Mankind / Transl. by T. O. Churchill; abridged and with an introduct. by F. E. Manuel. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1968.
Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton, New Jersy: Princeton Univ. Press, 1990.
Inglehart R. Modernization and Postmodernization: Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton, New Jersy: Princeton Univ. Press, 1997.
Inglehart R. The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles Among Western Publics. Princeton, New Jersy: Princeton Univ. Press, 1977.
James E. J. The Place of the Political and Social Science in Modern Education, and their Bearning on the Training for Citizenship in a Free State // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. Philadelphia, 1897. Vol. 10. N 3. P. 356-388.
Johnson C. A. Political Culture in the American States: Elazar's formulation examined // American Journal of Political Science. 1976. Vol. 20. N 3. P. 491-499.
nößMMSXC. 2006. TOM 2. № 1
Kalberg S. The Influence of Political Culture upon Cross-Cultural Misperceptions and Foreign Policy // German Politics and Society. 2003. Vol. 21. N 3. P. 1-23.
Kavanagh D. Political Science and Political Behavior. London: Allen & Unwin, 1983. Kim Y. C. The Concept of Political Culture in Comparative Politics // The Journal of Politics. 1964. Vol. 26. N 2. P. 313-336.
Lane R. Political Culture: Residual Category or General Theory? // Comparative Political Studies. 1992. Vol. 25. N 3. P. 362-387.
Levitt B. Political Culture and the Science of Politics [Review essay] // Latin American Research Review. 2005. Vol. 40. N 3. P. 365-376.
Lowery D., Sigelman L. Political Culture and State Public Policy: The Missing Link // The Western Political Quarterly. 1982. Vol. 35. N 3. P. 376-384.
Luebke D. M. Signatures and Political Culture in Eighteenth-Century Germany // Journal of Modern History. 2004. Vol. 76. N 3. P. 497-530.
Marshall D. Children's Rights in Imperial Political Cultures: Missionary and Humanitarian Contributions to the Conference on the African Child of 1931 // International Journal of Children's Rights. 2004. Vol. 12. N 3. P. 273-318.
Martínez S. Searching for a Middle Path: Rights, Capabilities, and Political Culture in the Study of Female Genital Cutting // Ahfad Journal. 2005. Vol. 22. N 1. P. 31-44.
Mead L. M. State Political Culture and Welfare Reform // Policy Studies Journal. 2004. Vol. 32. N 2. P. 271-296. Packenham R. A. Approaches to the Study of Political Development // World Politics. 1964. Vol. 17. N 1. P. 108-120.
Patterson S. C. The Political Cultures of the American States // Journal of Politics. 1968. Vol. 30. N 1. P. 187-209. Political Culture and Constitutionalism: A Comparative Approach / Ed. by D. P. Franklin and M. J. Baun. Armonk, New York; London: M. E. Sharpe, 1995.
Price C. Reforming Welfare Reform Postsecondary Education Policy: Two State Case Studies in Political Culture, Organizing, and Advocacy // Journal of Sociology and Social Welfare. 2005. Vol. 32. N 3. P. 81-106.
Putnam R. D. The Beliefs of Politicians: Ideology, Conflict, and Democracy in Britain and Italy. New Haven, London: Yale University Press, 1973.
Pye L. W. Political Culture // International Encyclopedia of the Social Sciences / Ed. by D. L. Sills. Vol. 12. New York: The Macmillan Company & The Free Press, 1968. P. 218-225.
Pye L. W. Introduction: Political Culture and Political Development // Political Culture and Political Development / Ed. by L. W. Pye and S. Verba. Princeton: Princeton University Press, 1965. P. 3-26. Rosenbaum W. A. Political Culture. London: Nelson, 1975.
Rotberg R. I. Social Capital and Political Culture in Africa, America, Australasia, and Europe // Journal of Interdisciplinary History. 1999. Vol. 29. N 3. P. 339-356.
Somers M. R. What's Political or Cultural about Political Culture and the Public Sphere? Toward an Historical Sociology of Concept Formation // Sociological Theory. 1995. Vol. 13. N 2. P. 113-144.
Sünker H. Are Intellectuals the Keepers of Political Culture? Some Reflections on Politics, Morality, and Reason // Nationalism, Ethnicity, and Identity: Cross National and Comparative Perspectives / Ed. by R. F. Farnen. New Brunswick, New Jersy; London: Transaction Publishers, 1994. P. 193-204.
Tucker R. C. Political Culture and Leadership in Soviet Russia: From Lenin to Gorbachev. New York; London: W. W. Norton & Company, 1987.
Webb S, Webb B. Soviet Communism: A New Civilization? New York: C. Scribner's Sons, 1936. Welch S. The Concept of Political Culture. London: The Macmillan Press Ltd; New York: St. Martin's Press, Inc., 1993.
Zappala G. Clientelism, Political Culture and Ethnic Politics in Australia // Australian Journal of Political Science. 1998. Vol. 33. N 3. P. 381-397.
