CC BY
50
ном обществе контроля власти. Собственно, тогда нет необходимости в специализированных структурах по работе с религиозными организациями, так как нетрадиционные течения не смогут привлечь верующего, довольного своей жизнью и положением. Независимо от формы светского государства, сегодня, т.е. после событий 11 сентября 2001 г. в США и 23—26 октября 2002 г. в Москве, гласный контроль над религиозными организациями считается легитимным. Вместе с тем усилилась необходимость в продвижении «просвещенной» религиозности со стороны светского государства, в открытой теологической полемике на уровне духовности, в выработке у населения «идеологического иммунитета» против конфессионального вируса, в частности, против нетрадиционных течений, ибо как они, так и, порой, традиционные конфессии становятся прикрытием для политизации религии.
Но и это не дает права светскому государству ставить под контроль сферу религиозных чувств. Наиболее действенная форма защиты такого государства и его политических устоев — образование, но только после достижения социально-экономической и конфессионально-идеологической стабильности. Конечно, светское общество нуждается в духовных ориентирах. Поэтому, наряду с другими общечеловеческими ценностями, нравственность и мораль должны опираться на религию, а все вместе составлять идеологическую основу — даже в светском государстве. Но здесь необходимо соблюдать разумный баланс между светскостью и конфессионализмом. Иными словами, светское государство, его политическое руководство должны четко и транспарентно определить границы своей толерантности в отношении религии как таковой и к ЭКМ, т.е. следовать триаде «этнос — религия — власть».
«Центральная Азия и Кавказ», Лулео (Швеция), 2004 г., № 3, с. 149-160.
Дмитрий Фурман,
доктор политических наук
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ПОСТСОВЕТСКИХ
КАЗАХСТАНА И РОССИИ
(СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ)
Политические режимы, сложившиеся на постсоветском пространстве, можно поделить на два основных типа: режимы, основан-
ные на разделении властей и допускающие приход оппозиции к власти (страны Балтии и Молдова), и режимы, в которых мирный приход оппозиции к власти невозможен, и власть сосредоточена в руках президентов, избираемых на безальтернативных или фактически безальтернативных выборах и передающих эту власть определенным ими преемникам (страны Центральной Азии, Россия, Беларусь и Азербайджан). В ряде стран режимы не «устоялись», и существует возможность их перехода как в первую, так и во вторую группу (Украина, Грузия, Армения). Режимы Казахстана и России принадлежат, таким образом, к одному типу режимов «безальтернативных президентов». И даже в этой большой группе они особенно близки друг к другу. По оценкам степени свободы, ежегодно выставляемым международной организацией «Фридом Хауз» (7 — минимальная и 1 — максимальная степень свободы), Россия в 2003 г. получила оценку — 5, а Казахстан — 5,5 (для сравнения: республики Балтии — 1,5, Молдова — 3,5, Армения и Грузия — 4, Таджикистан, Киргизстан и Азербайджан — 5,5, Белоруссия — 6, Туркмения — 7).
Причины, по которым разные народы бывшего СССР создали разные политические системы и системы Казахстана и России оказались очень близкими, связаны прежде всего с особенностями их исторического опыта, культуры и психологии. При всех громадных различиях русской и казахской культур и психологии, в ряде важнейших аспектов, обусловивших создание однотипных политических систем, они близки друг к другу. Ни Казахстан, ни Россия не имели в своей истории какого бы то ни было опыта демократического развития, мирной и законной ротации власти. Казахстан, кроме того, практически не имел и опыта самостоятельного государственного существования. Ни в Казахстане, ни в России подавляющая масса населения не стремилась к выходу из СССР, и распад СССР стал шоком, к которому народы этих стран не были готовы. Таким же шоком стала и возможность самостоятельно выбирать власть и определять пути дальнейшего развития своей страны. Растерянные, боящиеся погружения в хаос и гражданскую и межэтническую войну (для Казахстана, где к моменту провозглашения независимости казахи не составляли и половины населения, межэтническая война по типу молдавской была вполне реальной перспективой), не имеющие каких-либо ясных представлений о путях самостоятельного развития, народные массы обеих стран прежде всего стремились к «порядку» и «стабильности». В Казахстане проведенный в 1998 г. опрос показал, что из различных
систем, которые они желали бы для своей страны, 4,4% опрошенных выбрали коммунизм, 7,3 — социализм, 5,9 — капитализм, 2,3 — исламское общество, 8,8 — демократию западного типа, и 56,9% ответили: «любую, лишь бы был порядок». Это и есть та психологическая почва, на которой возникли и сформировались российский и казахстанский режимы безальтернативной президентской власти.
Эволюция российского и казахстанского режимов, возникших на схожей психологической почве, — также, естественно, очень схожая. Они прошли через те же этапы развития и те же кризисы, преодоление которых означало «кристаллизацию» режимов, приобретение ими все более законченных форм. В начале 90-х годов и Казахстан, и Россия погружены в хаотическую борьбу разных политических сил и тенденций. С одной стороны, значительной популярностью пользуются идеи западной демократии и специфическая идея «власти советов», с другой — все более ощущается потребность в «сильной руке», которая положит конец сползающей в анархию демократизации. Конфликт этих двух тенденций принимает форму конфликтов президентов и парламентов, протекавших в Казахстане и России несколько по-разному, но в обеих странах приведших к схожим результатам. В России Ельцин разгоняет депутатов силой, в октябре 1993 г. подвергнув осаде и штурму «Белый дом», и в декабре этого же года организует референдум по новой Конституции, устанавливающей «суперпрезидентскую» систему. В Казахстане обошлось без кровавого переворота, но зато бескровных переворотов было два подряд. Старый, избранный в 1990 г., Верховный Совет успевает до своего разгона («самороспуска») в декабре 1993 г. принять новую Конституцию. Однако и эта Конституция, и новый парламент, избранный в 1994 г. на ее основе, не удовлетворяли Назарбаева. Он распускает и этот парламент, продлевает референдумом свои полномочия до 2000 г., составляет еще одну конституцию, по которой полномочия президента стали даже больше российских, и также организует ее принятие референдумом. Таким образом, если Ельцин правил при двух конституциях, то Назарбаев — при трех.
В обеих странах президенты вначале дистанцируются от партий, не желая связывать себя партийной дисциплиной и занимая позицию президентов «всех казахстанцев» и «всех россиян». Но по мере создания системы безальтернативной президентской власти у них возникает потребность организовать собственные, полностью подконтрольные им и не идеологические («центристские») партии, при-
надлежность к которым четко очерчивала бы круг лояльной элиты. В Казахстане — это «Отан-Отечество», к которой примыкают две другие пропрезидентские партии — Аграрная и Гражданская (функции и судьба созданной недавно дочерью Назарбаева Даригой партии «Асар-Вместе» еще не до конца понятны). В России — это «Единая Россия». В обеих странах безальтернативность президентской власти постепенно распространяются на все сферы власти. Парламенты также становятся «безальтернативными» и полностью подконтрольными президентам.
Можно привести очень много общих или схожих элементов казахстанской и российской политической систем и их эволюции (создание верхних палат парламентов, еще более контролируемых властью, чем нижние, исчезновение института вице-президентов, введение законов, ограничивающих возможность создания новых партий, постепенное усиление контроля над СМИ и роли спецслужб и т.д.). Отчасти это сходство связано с тем, что власти оказывались перед общими проблемами и решали их теми же путями, отчасти же здесь сказывалось и прямое влияние режимов друг на друга. Трудно сказать, в какой мере казахстанские политические процессы влияли на Россию, но казахстанские власти, несомненно, следили за процессом установления президентского режима в России и использовали российский опыт.
Становление президентских режимов в обоих государствах идет параллельно процессу приватизации и в тесной связи с ним. В условиях, когда в обществе не было никакого консенсуса о будущем социальном строе, приватизация, неизбежно сопровождавшаяся падением жизненного уровня большинства населения и резким ростом социального расслоения, могла последовательно проводиться лишь сильной, практически не зависимой от общества властью. Поэтому приватизация сплачивает вокруг президентов старую номенклатурную элиту, трансформирующуюся в новую буржуазную, и новых собственников, поднявшихся из номенклатурных слоев. Одновременно возникают и другие формы зависимости собственников от власти. Приватизация в значительной мере идет внезаконными и квазизаконными путями, и возникновение новых состояний прямо зависит от власти. В результате соперничество разных групп в борьбе за собственность приобретает форму соперничества за благосклонность власти и тем самым служит ее укреплению. Подобная «раздача» собственности позволяет власти и в дальнейшем сохранять контроль над новыми
собственниками, поскольку при проявлении ими нелояльности власть может «вспомнить» о различных нарушениях законов при создании их состояний и репрессировать их «на законных основаниях». Такого рода приемы контроля над новой буржуазной элитой многократно применялись (и еще будут применяться) и казахстанскими, и российскими властями.
Приватизация соответствовала интересам всей номенклатурной элиты. Но естественно, что в условиях фактически бесконтрольной власти она обогащает прежде всего самих осуществлявших приватизацию правителей и их ближайшее окружение. И в Казахстане и в России возникают понятия «семьи» — узкого круга родственников, друзей и «клиентов» президентов, и «семейных капиталов». В дальнейшем назарбаевская «семья» окажется в трудном положении в результате расследований в США по обвинениям в громадных взятках, которые передавались Назарбаеву и его близким американскими нефтяными компаниями, и в отмывании денег («Казахгейт»). Но сплочение в процессе приватизации элиты вокруг власти — временное. Когда новые состояния уже созданы, у их обладателей возникает стремление получить гарантии от произвола власти и конвертировать богатства в политическое влияние и статусы. Когда «старая» оппозиция, связанная с социальными слоями еще советского общества (оппозиция либеральной интеллигенции и коммунистическая), отступает и сходит на нет, неожиданно появляется оппозиция со стороны новых буржуазных слоев, стремящихся к ограничению президентского всевластия. Возникают конфликты президентов и «олигархов». Закономерность этих конфликтов видна в том, что если в России они разворачиваются уже при новом президенте и может возникнуть впечатление, что и их возникновение связано со сменой власти, в Казахстане они возникают при том же президенте.
Выступившие в Казахстане против Назарбаева и власти «семьи» «олигархи» — находящийся сейчас в эмиграции бывший премьер
A.Кажегельдин, сидящий в тюрьме Г.Жакиянов и выпущенный на свободу после отказа от политической деятельности М.Аблязов — это функциональные эквиваленты российских Б.Березовского,
B.Гусинского и М.Ходорковского. Но масштабы новой казахстанской оппозиции — значительно больше, чем российской.
Общая логика развития и функционирования казахстанского и российского режимов не означает их тождества. Между ними — множество различий, и создается впечатление, что по мере эволюции они
даже усиливаются. Описать эти различия и найти логику и причины их возникновения — очень трудно, и я сознаю, что изложенные далее положения являются гипотетическими. Казахстанский режим парадоксальным образом одновременно и более жесткий и авторитарный, чем российский, и более «мягкий», допускающий больший плюрализм. Большая «жесткость» видна и в формальных, конституционных формах, и в неформальных, реальных механизмах власти. Президент в Казахстане пользуется большими конституционными правами, чем российский, — он избирается на шесть лет, а не на четыре, сам назначает глав местных администраций, назначает часть депутатов верхней палаты, «сенаторов» и т.д. Контроль «семьи» Назарбаева над экономикой и политикой Казахстана — значительно больший и более непосредственный, чем когда-либо был контроль ельцинской «семьи». Одной из специфических черт общественной жизни Казахстана является широкое использование властью «нелегальных» методов борьбы с противниками, к которым российская власть практически не прибегает, — осуществляемых «неизвестными» поджогов оппозиционных газет, избиений оппозиционеров и т.д. Разного рода махинации на выборах в Казахстане также имеют больший масштаб, чем в России.
Но если говорить не о формах этого контроля, а о его результативности и о тенденциях развития, возникнет иная картина. В России президентский режим последовательно усиливался и приобрел стабильные и законченные формы при преемнике Ельцина. Сейчас Россия, очевидно, достигла (или скоро достигнет) максимальной степени контроля президентской власти над обществом. В Казахстане же, похоже, «пик» развития президентской системы был пройден во второй половине 90-х годов. В России старая оппозиция исчезает, а новая, буржуазная, — очень слаба и изолирована от масс населения. В Казахстане, наоборот, режим сталкивается со все более сильными оппозиционными волнами. Вслед за волной 1999 г., поднятой бывшим премьером Кажегельдиным, возникает значительно больших масштабов волна, связанная с движением «Демократический выбор Казахстана», в котором его создателям, Аблязову и Жакиянову, удалось сплотить самые разные оппозиционные группы — от олигархов и членов Кабинета министров до коммунистов и активистов движения пенсионеров. Власти посадили Жакиянова и Аблязова в тюрьму по обвинению в экономических преступлениях, но движение не исчезло. На его основе возникли две крупные политические партии — «Ак жол» («Светлый путь»), объединяющая многих, преимущественно молодых пред-
ставителей буржуазно-чиновничьей элиты, и партия «Демократический выбор Казахстана». Сейчас в оппозицию один за другим переходят крупные государственные чиновники и даже прежние близкие соратники Назарбаева.
В лояльном президенту лагере также происходят определенные изменения в направлении «плюрализации» и «либерализации». Партии, созданные для поддержки президента и «квазиплюрализма», сохраняя лояльность власти, неожиданно начинают вступать в реальные конфликты друг с другом. Парламент, избранный под контролем власти, в котором почти нет оппозиции президенту, начинает становиться более самостоятельным и требовать больших прав. О том, как сейчас отличается казахстанская политическая жизнь от российской, может говорить то, что этот избранный под контролем властей парламент в прошлом году отправил в отставку правительство. Стоит только вообразить себе теперешнюю Думу, отправляющую правительство в отставку, чтобы наглядно увидеть значительно большую «мягкость», по сравнению с российским, формально более авторитарного казахстанского режима.
Процессы «размягчения», утраты контроля власти над общественными процессами, затрагивают и саму «семью», публичная роль членов которой в Казахстане неизмеримо больше, чем была роль членов ельцинской семьи. «Семья» начинает превращаться в группу враждующих друг с другом претендентов на назарбаевское наследие, причем их соперничество приобретает явный и публичный характер. Таким образом, векторы развития Казахстана и России сейчас все более не совпадают. Россия идет к упорядоченной централизованной системе, дисциплинированной «вертикали власти», практически не зависящей от общества. А Казахстан становится все менее контролируемым и более плюралистическим обществом, со все более сильной оппозицией.
Как можно объяснить эти особенности режимов и разные векторы развития?
Я говорил вначале о сходстве русской и казахской культур и психологий, породившем сходство, однотипность российского и казахстанского постсоветских режимов. Но есть и очень важные различия. Поскольку СССР представлял собой прямое продолжение Российской империи, его «ядром» была Россия и русский народ был «старшим братом» других народов, в России возник «красно-коричневый» симбиоз русского национализма и коммунизма, кото-
рый отсутствует в других республиках бывшего СССР, включая Казахстан. Этот симбиоз придавал силу и пафосность коммунистической оппозиции, но одновременно делал эту оппозицию категорически неприемлемой для российской элиты (и для Запада). Союз либеральной и «коммунопатриотической» оппозиций был в России невозможен, и это делало обе оппозиции бессильными. В Казахстане «красно-коричневого» синтеза быть не могло, казахстанские коммунисты всегда были слабее российских и, что более важно, «либеральнее». Между ними и либеральными оппозициями всегда существовали некоторые взаимопонимание и поддержка, а сейчас можно говорить о единой оппозиции либералов и коммунистов. Естественно, это делает оппозицию сильнее. В России в качестве главного соперника президентов выступал заведомо неприемлемый элите и большинству населения коммунист Зюганов. Поэтому Ельцин в 1996 г. и Путин в 2000 г. вполне могли допустить Зюганова к выборам. В Казахстане же соперниками Назарбаева были фигуры, значительно более приемлемые элите и обществу в целом (Сулейменов в 1994—1995 гг., Каже-гельдин в 1999 г.). Поэтому Назарбаев был вынужден произвести переворот, сорвать выборы 1996 г. и не допустить Кажегельдина к выборам 1999 г. Таким образом, самая большая авторитарность казахстанского режима и методов казахстанской власти связана с большими угрозами этой власти, исходящими от общества.
Относительная внутренняя слабость президентского режима в Казахстане (компенсируемая большей формальной властью) может быть связана и с влиянием разных исторических традиций. Сильная и «безальтернативная» президентская власть в России — прямая наследница царской власти и власти генсеков. Это — «привычная», «нормальная» для России форма власти. Казахстанское прошлое — совсем другое. В кочевых казахских «протогосударственных» образованиях ханы никогда не пользовались «абсолютной» властью. Это иное традиционное восприятие власти, несомненно, влияет и на постсоветское развитие.
Другие характерные черты казахстанского общества также способствуют большему сопротивлению общества власти (и одновременно требуют от власти более жестких форм контроля над менее «послушным» обществом). Это — сохранение у казахов племенных и жузовых лояльностей и связей. Эти архаические, «догосударствен-ные» связи в какой-то мере компенсируют предельную слабость (такую же, как в России) гражданского общества, делают общество не-
сколько менее атомизированным, индивида — менее одиноким, могущим рассчитывать на стихийную солидарность «своих». Политические последствия этих лояльностей очень сложны и противоречивы. Как мы уже говорили, роль «семьи» в Казахстане больше, чем в России. Назарбаев может опереться на массу своих родственников, свойственников и земляков, занимающих командные позиции во властной и экономической иерархиях (ресурс, которым не обладает российская власть). Другой стороной такой опоры на «своих» является стремление не допустить концентрации власти и богатства у «чужих». Во многом отсюда — и специфические особенности приватизационной политики в Казахстане, где «несемейный» национальный капитал не допускался в самые доходные экспортоориентированные сырьевые отрасли, оказавшиеся под непосредственным контролем «семьи» и политически неопасного иностранного капитала. Опора на «своих» и необходимость тщательно следить за «чужими», не допуская их усиления, делает казахстанский режим более «грубо авторитарным», чем российский. Но это же усиливает оппозицию и создает больший плюрализм. Другой стороной концентрации власти у представителей назарбаевского Старшего жуза является доминирование в оппозиции представителей Среднего жуза. Другой стороной контроля «семьи» и иностранцев над сырьевыми отраслями экономики является стремление «несемейного» национального капитала к более открытому рынку. Парадоксальным образом, сила архаических жузовых и племенных связей — одна из причин более быстрого, чем в России, созревания новой либеральной оппозиции и относительной слабости реального контроля казахстанской власти над обществом.
Я не собираюсь оспаривать оценки «Фридом Хауз», по которым Россия имеет чуть большую степень свободы, чем Казахстан. Но важны не только оценки теперешнего состояния, но и оценки потенциала и тенденций развития. И здесь у Казахстана есть как некоторые «недостатки» (несколько меньший культурный уровень и меньшие размеры вестернизированного либерального слоя), так и некоторые «преимущества», и, во всяком случае, в настоящее время векторы развития Казахстана и России не совпадают — степень свободы в России, несомненно, уменьшается, а в Казахстане, быстрее достигшем «пика» авторитарности, сейчас она, скорее, растет.
В конечном счете, и российский, и казахстанский режимы можно рассматривать как переходные от тоталитарной коммунистической системы, которую наши общества уже «переросли», к системе
реальной демократии, ротации власти, до которой они еще не «доросли». Но одновременно это — самостоятельные системы со своей логикой функционирования и развития и своим «жизненным циклом». Для перехода к новой системе внутри этих обществ должны вызреть силы, которым тесны рамки старой. И переход к новой системе — это неизбежно острый политический кризис. Как и когда он настанет, зависит от множества не поддающихся учету факторов, в том числе и совершенно случайных. Я думаю, что громадную роль здесь может сыграть разное сочетание «жизненного цикла» системы и жизненного цикла воплощающего ее правителя.
В отличие от монархий с установленным порядком престолонаследия, демократий, где власть определяется альтернативными выборами, и даже советского режима, где глава партии и государства определялся относительно упорядоченной процедурой выборов в Политбюро, для режимов типа казахстанского и российского труднейшей является проблема преемственности власти. Пока президент жив и здоров, такой проблемы нет, но по мере его неизбежного старения она выходит на первый план. Между тем формальный порядок — выборы президента — практически не имеет никакого отношения к реальному механизму определения преемника, а этот реальный механизм — не определен и не формален. Поэтому переход власти к следующему президенту — период резкого обострения внутриэлитарной борьбы и острого кризиса системы. Такой кризис постиг Россию в 1998—1999 гг. и неизбежно приближается в Казахстане, и явное обострение здесь борьбы группировок элиты, несомненно, связано с ощущением, что «час X» — все ближе.
Для возможности перехода к новой, демократической системе, основанной на ротации власти, очень важно, когда, на каком этапе эволюции старой системы наступает этот кризис преемственности власти. Если в обществе уже сложились силы, стремящиеся к переходу к новой системе, кризис преемственности может стать концом системы в целом, переходом к новой системе. Напротив, если такие силы слишком слабы, передача власти укрепляет систему — новый правитель возбуждает новые надежды, освобождается от наиболее одиозных черт правления старого. В России передача власти привела именно к этим следствиям. Она произошла до того, как в обществе сложились какие-то новые оппозиционные силы, которые действительно стремились бы к новой системе, и именно после передачи власти российский президентский режим окончательно стабилизировал-
ся. В Казахстане новая оппозиция оформляется раньше, чем в России, ее масштабы больше, а «час X», который уже предвидится и принимается в расчет, может наступить еще не так скоро. Есть основания полагать, что этот неизбежный будущий кризис преемственности будет сопровождаться очень острой борьбой внутри «семьи». В отличие от Ельцина, Назарбаеву, в клановом казахстанском обществе, нужно найти преемника внутри «семьи». Но в ней есть несколько потенциальных претендентов, которые уже сейчас начинают подготовку к будущей схватке. И если эта схватка, «час X», наступит тогда, когда в ней смогут принять реальное участие силы, стремящиеся к смене системы безальтернативного президентства в целом, исход ее может стать гибельным для системы, но благоприятным для перехода к следующему, демократическому, этапу развития.
Кто быстрее и легче перейдет к демократии — Россия или Казахстан — неясно и непредопределенно. Но ясно, что чем скорее и с меньшими издержками это произойдет, тем лучше.
«Восток», М., 2004 г., № 4, с. 43- 49.
Камолиддин Раббимов,
политолог (г.Ташкент) «ХИЗБ УТ-ТАХРИР» - ФЛАГМАН АНТИДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ КАМПАНИИ ИСЛАМИЗМА
Известный политолог С.Хантингтон охарактеризовал будущее мировой политики, рассматривая его сквозь призму столкновения цивилизаций, с особым акцентом на противостоянии демократического (западного) и исламского мира. Именно в таком ракурсе складываются взаимоотношения их идеологий. Наряду с общим антагонизмом в этой сфере, материально-финансовое и военно-политическое превосходство и вытекающая из этого агрессивность стран либерального Запада побуждают радикально и враждебно настроенные исламские группировки еще активнее вести борьбу за умы людей, прежде всего именно в идеологической плоскости. Как верно заметил эксперт по вопросам безопасности Центра им. Никсона З.Баран в своей статье «Дорога от Ташкента к "Талибану"», посвященной последним терактам в Узбекистане: «Пришло время для правильного определения названия войны (антитеррористической кам-
