CC BY-NC-ND
45
1М.А. Штейнман
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОЛОГИЯ И МАССОВАЯ КУЛЬТУРА
Статья посвящена взаимосвязи экологии и массовой культуры в рамках современного политического дискурса. Целью данной статьи является анализ одной из разновидностей политического высказывания, которое репрезентирует себя через массовую культуру посредством общекультурных мифологем. Особенно наглядно это проявляется в сфере экологии. Социокультурная традиция увязывает насилие над природой с насилием над личностью. Враждебное отношение к природе является для определенных сообществ доказательством наличия в обществе элементов тоталитаризма. Соответственно, движения, связанные с защитой окружающей среды, постепенно обретают собственную политическую мифологию.
Ключевые слова: политическая экология, политический миф, массовая культура, локальная идеология, идентичность.
Современная массовая культура неуклонно приобретает черты политической коммуникации. В свою очередь, ее политический потенциал во многом определяется доступом к целевой аудитории, т. е. коммуникативным потенциалом. Более того, в некоторых случаях довольно затруднительно провести границу между дискурсом массовой культуры и политическим высказыванием.
И особую роль в этом специфическом взаимодействии играет миф. При этом миф понимается как особого рода конструкт с мифологемой в качестве структурной единицы. Целью данной статьи является анализ одной из разновидностей политического высказывания, которое репрезентирует себя через массовую культуру посредством общекультурных мифологем.
© Штейнманн М.А., 2011 110
Между сферами экологии и политики существует гораздо более тесная взаимосвязь, чем это представляется на первый взгляд. И связующим звеном между ними служит именно миф.
Тема экологии изначально рассматривалась многими мыслителями в контексте иерархии - религиозной, философской, социальной или политической. Т. Адорно в «Негативной диалектике» подчеркивает: «Уже учение об идеях Платона - существенный шаг к демифологизации, воспроизводит миф: в качестве существен-ностей оно увековечивает отношения господства, которые были перенесены с природы на человека и практически реализованы человеком. Если бы господство над природой действительно являлось условием и этапом демифологизации, то демифологизация обязательно вторглась бы и в эту сферу; господство над природой не должно стать жертвой мифа»1.
Позиция Адорно здесь крайне значима. В одном абзаце он увязывает понятия «миф» и «господство над природой». Совершенно очевидно, что подчинение природы человеку (пусть даже ради благих целей) тесно связано в сознании с категориями насилия. В свою очередь, насилие над природой прочно закрепилось в массовом сознании как аналог насилия над гражданами, как показатель тоталитаризма. Причем тоталитаризм как таковой может иметь под собой не только сугубо идеологическую, но и экономическую основу. Примерами могут служить роман и Е. Замятина «Мы» (1920) и О. Хаксли «О дивный новый мир» (1932). У Замятина природа и лес равнозначны своего рода позитивному хаосу, сметающему на своем пути стерильный мир победившей идеологии. У Хаксли миром правит культ Форда, т. е. прибыли. Общественная система, изображенная в «Дивном новом мире», безусловно, тоталитарна по своей сути. Но идеология, на которой строится это общество, - идеология потребления. При этом окружающий мир становится не более чем средством получения бесконечной прибыли для бесконечного потребления. Детей с младенчества учат ненавидеть природу, поскольку в своем первозданном виде она не приносит выгоды: «У цветочков и пейзажей тот существенный изъян, что это блага даровые. Любовь к природе не загружает фабрики заказами. И решено было отменить любовь к природе... отменить, но так, чтобы загрузка транспорта не снизилась»2.
Максимально четко и ярко зависимость между насилием над природой и насилием над личностью проявлена в трилогии Дж.Р.Р. Толкиена «Властелин колец» (1954). Имя Джона Рональда Руэла Толкиена редко звучит в контексте политологии. Однако англоязычные исследователи давно и прочно связали понятие фэнтези как жанра художественной литературы и политического
дискурса. Именно фантастические жанры являются тем мощнейшим каналом коммуникации, который, во-первых, обеспечивает доступ к максимально широкой аудитории и, во-вторых, позволяет изложить авторскую позицию максимально доступным языком, который, в свою очередь, может обладать самостоятельной художественной ценностью.
В восприятии Толкиена природа представляет собой часть божественного замысла3. Именно поэтому насилие над природой для писателя так или иначе оборачивается насилием над душой и, следовательно, преступлением против Создателя. С другой стороны, христианский аспект «Властелина колец» уравновешен вполне актуальным для того времени политическим компонентом. Все без исключения отрицательные персонажи трилогии стремятся к абсолютной власти, используя вполне современные (с точки зрения Толкиена) средства, от манипуляции сознанием до прямого захвата власти и установления тоталитарного режима. Отношение к природе того или иного героя становится своего рода духовным маркером. Во многом именно поэтому современные англоязычные исследователи его творчества считают возможным рассуждать об «эколого-политических» мотивах в трилогии4.
Применительно к политическому дискурсу гораздо важнее те изобразительные средства и смысловые единицы текста, к которым прибегают писатели. И здесь следует упомянуть о мифах и мифологемах. У Толкиена они являются основой выстраивания его собственного дискурса.
Особой значимостью, в частности, обладают образы дерева (в особенности магического древа, служащего жилищем для эльфов) и хранительницы этого дерева (эльфийской владычицы Гала-дриэли). Главная угроза лесам Средиземья - кольцо власти (Ring of Power). Именно с его помощью Саурон (Черный владыка) может подчинить себе не только жителей, но и саму природу. Его страна (Мордор) уже представляет собой выжженную пустыню и одновременно является воплощением абсолютного подчинения абсолютной власти.
Текст «Властелина колец» важен для нас еще и тем, что связанная с образом природы проблематика изначально выходит за рамки отдельных мифологем мирового древа или священной рощи. Трилогия Толкиена создана по законам не средневекового, а современного сознания: именно поэтому такое значение приобретает тема экологии как защита природы и - шире - защита духовной составляющей общества. Более того, ряд анахронизмов, сознательно допускаемых Толкиеном, свидетельствуют именно о наличии политически внятных аллюзий в рамках фэнтезийного дискурса.
И в первую очередь среди этих анахронизмов следует назвать враждебное отношение к природе со стороны «темных сил». Все без исключения персонажи, репрезентирующие зло (Черный владыка Саурон, падший маг Саруман, хоббит-предатель Пескунс), неизменно демонстрируют ненависть к природе как таковой. Более того, зло в понимании Толкиена обладает явственными чертами тоталитаризма. Саурону служат рабы-орки, одержимые одновременно страхом перед своим господином, ненавистью к свету и - что особенно важно - к природе. С одной стороны, природные ресурсы (древесина, железо, камень) используются ими в своих целях для постройки или изготовления оружия, но при этом уничтожается и сама природа. В этом нет ничего удивительного, если принять во внимание специфику отношения Толкиена к природе и в особенности к лесам. Природа для него - одновременно воплощение бога (в духе кельтско-медиевистского восприятия христианства) и при этом воплощение свободы в ее высшем, почти религиозном понимании. Свобода природы - гармония с миром, лишенным первородного греха.
Именно поэтому власть над миром для Толкиена подразумевает одновременно насилие над природой. В стране Саурона, Мор-доре, земля мертва. Вокруг Изенгарда, оплота Сарумана, вырублен лес. Даже максимально удаленная от битв Хоббитания оказывается порабощенной. В ней устанавливается порядок, подозрительно напоминающий худшие проявления тоталитаризма в СССР: всем распоряжаются «сборщики» и «раздельщики», а несогласных с ними помещают в «исправноры». Наконец, природа там уничтожается сознательно - так, чтобы нанести хоббитам максимальный нравственный ущерб. Более того, единственным представителем мифологемы мирового древа в трилогии можно назвать, как ни странно, «праздничное дерево» в центре сада, принадлежащего сначала Бильбо, а затем Фродо.
Природа у Толкиена напрямую связана с категорией идентичности. И здесь можно смело говорить о национальной идентичности, категории которой ярче всего были сформулированы в двух стихотворениях Р. Киплинга «Слава сада» («The Glory of the Garden») и «Гимн деревьям» («A Tree Song»). Но если первое стихотворение отсылает нас к известной мифологеме рая, то у Киплинга райский сад становится аналогом дома, а дом - государства.
Соответственно, реальность, о которой персонажи «Вишневого сада» Чехова только мечтают («Мы насадим новый сад», «Вся Россия - наш сад»), у Киплинга заявлена как уже существующая: «Подобна саду Англия. Не сыщется милей...» Но гораздо важнее для нас система образов, предложенная в «Гимне деревьям».
Терновник, дуб и ясень изображены как сакральные деревья англичан: «Дуба листва была жива / До бегства Энея из Трои. / Ясеня ствол в небеса ушел, / Когда Брут еще Лондон не строил».
Таким образом, лес репрезентирует собой не только природу, но и страну и мир.
Фильм Д. Кэмерона «Аватар» (2010), использующий буквально те же самые ключевые образы и сходный посыл, сконцентрирован вокруг власти денег, враждебной природе как таковой. Характерно, что отношение к природе у представителей обоих типов власти (у Толкиена и Кэмерона) совершенно идентично. Фильм вызвал интерес зрителей и критиков прежде всего своей технической, внешне выразительной составляющей, однако феномен «Аватара» заключается в другом.
Путем максимально увлекательной формы Кэмерон стремится донести до зрителя некое сообщение, которое не нуждается в осознанном восприятии. Более того, дискуссии, развернувшиеся вокруг «Аватара» в пространстве Интернета и в особенности Рунета, демонстрируют одновременно высочайшую степень вовлеченности в обсуждение фильма Кэмерона и одновременно неосведомленность аудитории о важнейшем его посыле. Спорили, в частности, о заимствовании сюжетных линий (сюжет «Аватара» сравнивали, например, с «Покахонтас», с «Неукротимой планетой» Г. Гаррисона, с повестью Урсулы Ле Гуин «Слово для леса и мира одно» и т. д.).
Фильм внятно и недвусмысленно заявляет о главенстве женского начала и о необходимости признать это. Любопытно, что Джейл Энн Херд, вторая жена Кэмерона и по совместительству продюсер ряда его фильмов, подчеркивает: «Он убежден, что кинематограф часто недооценивает важность женских образов - особенно в научно-фантастических и фэнтезийных жанрах»5.
Режиссер (он же автор сценария) использует ряд крайне значимых мифологем, чтобы донести свою мысль до зрителя. Можно сказать и иначе: новейшие достижения кинематографа нужны Кэмерону только для того, чтобы заставить зрителя понять простейшую мысль - мир, где доминирует мужское восприятие, является плоским, одномерным и недалеким. Речь идет не об отрицании мужского начала в пользу женского, но о попытке вернуть нарушенную гармонию.
Мир землян - мужской, технократический мир, мир Пандоры -женский, естественно-гармоничный. Распределение гендерных векторов землян соответствует ассоциативному ряду: война -оружие - металл - техника. Цивилизация землян - апофеоз военных технологий, агрессии и гротескной маскулинности. Полковник Куотрич называет ученых «импотентами», сам демонстрируя
максимальную брутальность. Планета Пандора вызывает другую цепочку ассоциаций: природа - гармония - общение. Это мир мягких очертаний, женственных изгибов. Даже в скалах отсутствуют острые пики, хотя сами горы вполне могут быть летающими.
Планета Пандора представляет собой идеально уравновешенную систему. Здесь нет места насилию, а есть лишь поддержание баланса. Даже убийство животных ради пропитания сопровождается произнесением ритуальных слов благодарности. Энергетическая гармония, царящая на Пандоре, существует благодаря Эйве. Эйва - это коллективная память обитателей планеты, своего рода коллективный разум, где синапсами служит в буквальном смысле все живое. Растения образуют единую информационную сеть, а разумные обитатели обладают физической возможностью в буквальном смысле подключаться к деревьям и животным, соприкасаясь с ними на уровне сознания. Согласитесь, что Пандора, где отсутствует агрессия и самоутверждение за счет слабых, - это мир женской ментальности. Здесь Кэмерону, пожалуй, удалось сравняться со Станиславом Лемом. Его «Солярис» также представляет собой сюжет о женском начале. Дело в том, что океан, который является у Лема объектом исследования земных ученых, во-первых, сам исследует их сознание, а во-вторых - воплощает в себе «инь», женскую сторону мироздания. В оригинале само имя «Солярис» - женского рода.
Аналогом Солярис в «Аватаре» выступает Эйва. По сути дела, Эйва - не просто божество, это «создательница всего сущего», как характеризует ее один из героев. Таким образом, на мифологическом уровне Эйва - это Великая Мать, женская ипостась Творца. Существующими аналогами Эйвы в античной мифологии являются Гея (мать-земля) и древний эллинско-азиатский образ Реи-Ки-белы, объединяющей в себе функции рождения и смерти. В фильме этот аспект также представлен. Эйва объединяет в себе не только живых, но и умерших. Души ушедших обитателей планеты «находятся с Эйвой». Тем важнее тот факт, что по сюжету фильма планета Земля уже мало пригодна для жизни.
Образный ряд фильма представляет собой компиляцию из аллюзий на книги самых разных писателей. Характерно, что огромное дерево-дом, приютившее в своих ветвях целое племя, создано по образцу эльфийских деревьев-мэллорнов у Толкиена.
Гибель дерева-дома обусловлена наличием не абстрактного зла, а вполне конкретных деловых интересов персонажей-антагонистов. Деньги в фильме поставили себе на службу целую армию. Не обладая сами по себе никакой идеологией, кроме идеологии прибыли, корпорации, представленные сугубо отрицательными
персонажами (циничный клерк Паркер Селфридж, полковник Куотрич), используют устоявшиеся нравственные ценности (верность родине, верность расе, верность друзьям), чтобы заставить обычных людей действовать в своих интересах. Именно поэтому решение главного героя Джейка присоединиться к аборигенам расценивается большинством землян как предательство.
Характерно, что подобный этико-экологический посыл фильма привлек к себе внимание политической журналистики. В своей рецензии в журнале «The New Times» Ю. Гладильщиков отмечает: «Кэмерон, конечно же, снимал не развлекательную фантастическую картину о других мирах. Он делал актуальную картину про Землю и человечество»6.
Успех «Аватара», равно как и использование ключевых образов фильма в общественно-политическом дискурсе, свидетельствуют о том, что проблематика ленты выходит далеко за рамки современной индустрии развлечений. Более того, интерес к фильму становится своего рода базой для объединения людей на основе их убеждений. Иными словами, перед нами - первый этап самозарождения локальных сообществ.
Д. Шварцмантель в работе «Идеология и политика» фиксирует характерную тенденцию для начала XXI в.: при отсутствии так называемых глобальных идеологий (к которым, без сомнения, можно было отнести противостояние социализма и капитализма) все большее значение начинают приобретать так называемые локальные идеологии7. Они, в свою очередь, базируются на локальных сообществах, свободно появляющихся и исчезающих в зависимости от необходимости. Такого рода «локальные идеологии» тесно связаны с понятием идентичности. Граждане, не желающие занимать свое место в противостоянии левых/правых политических сил, все же испытывают потребность в объединении с теми, кто разделяет их убеждения. Необходимость решения насущных, сиюминутных задач, как утверждает Шварцмантель, способно, с одной стороны, восполнить лакуну идентичности, а с другой - стать основной для создания локальной платформы, объединяющей граждан вокруг себя лишь до тех пор, пока проблема не разрешена. Основная черта предложенной Шварцмантелем «политики идентичности» (identity politics) - наличие определенных ценностей, имеющих принципиальное значение для индивидуума. Они являются неким кодом, помогающим ему выстроить свое отношение к окружающей действительности и сформулировать четкую позицию.
Подобные объединения, в свою очередь, могут коррелировать с более серьезными конструкциями, которые, по мнению Шварц-мантеля, обладают явными чертами и признаками идеологии.
К таковым относится и так называемая зеленая политика (green politics), т. е. движение, связанное с защитой окружающей среды. Именно оно обладает особыми возможностями по мобилизации значительного числа людей как ответной реакции на тот или иной вопрос повестки дня, связанный с охраной окружающей среды8. Может ли «экологизм» считаться самостоятельной идеологией? На этот вопрос у автора нет однозначного ответа. Он лишь подчеркивает, что разнообразные направления в рамках движения по защите окружающей среды функционируют преимущественно в протестном формате. Они фокусируются на вопросах загрязнения природы, различного рода угроз экологическому равновесию. Адресатом их посланий при этом является правительство, а целью различных акций - заставить его внести вопросы, связанные с экологией, в повестку дня9.
Таким образом, вряд ли можно говорить об «экологизме» как самостоятельной идеологии. Этому движению суждено либо занять свое место в рамках «политики идентичности», либо стать частью более развернутой идеологической системы, обладающей несравненно большими коммуникативными и административными ресурсами.
В обоих случаях, однако, на первый план выходит инструмент и одновременно коммуникативная единица создания идеологической общности - миф.
Специфику политического мифа с позиции его вербального выражения подробно рассмотрела автор работы «Философия политического мифа» Ч. Боттичи. Она подчеркивает, во-первых, связь мифа с построением идентичности, а во-вторых, нарративную форму бытования мифа. С ее точки зрения, политический миф может быть «одним из способов реализации нарратива, который объединяет самые разнородные элементы, входящие в состав групповой идентичности»10. Более того, групповые идентичности, созданные с помощью политического мифа, как правило, подразумевают активные действия.
При всем многообразии формулировок данного понятия имеет смысл остановиться на рабочем определении политического мифа, подразумевающем следующие черты.
1. Политический миф - особый вид сообщения (послания), функционирующий в области политического дискурса.
2. Функция политического мифа напрямую связана как с идеологией в ее традиционном понимании, так и с «политикой идентичности», или локальными идеологическими конструктами.
3. Миф - это сообщение, апеллирующее не к разуму, а к эмоциям получателя.
4. Данное сообщение опирается на базовые архетипы (мифологемы), облегчающие преодоление коммуникативного барьера.
5. Миф может представлять собой как сконцентрированное, так и сюжетно развернутое сообщение.
6. Кодирование данного сообщения происходит с учетом доминирующих черт того или иного пространства коммуникации (политический дискурс, массовая культура, агора и т. д.).
7. Кодирование предполагает наличие как минимум двух семантических слоев: первый (оболочка) выполняет задачу привлечения внимания получателя, второй (содержание) доносит до сознания реципиента собственно смысл сообщения.
8. Поскольку миф представляет собой саморегулирующуюся коммуникативную систему, то, будучи раз инициированным, в дальнейшем он функционирует самостоятельно. Именно поэтому сложно однозначно определять «силы», стоящие за тем или иным конструктом.
Данные черты политического мифа проявляются не только (и не столько) в сфере государственной идеологии, но и в среде общественных движений, которые заявляют о своей аполитичности. Однако экологические аспекты их деятельности практически сразу активизируют именно политический дискурс.
Доказательством служит сложившаяся в 2008-2010 гг. ситуация с вырубкой Химкинского леса. Статьи, посвященные угрозе вырубки леса, высказывания рок-музыкантов, многочисленные акции - все это свидетельствует об укоренении конструкта в массовом сознании.
Проследим эволюцию сюжета о Химкинском лесе и его семиотическую трансформацию в политический миф. У этого мифа есть своя история, свои герои и свои сакральные события.
В 2008 г. в «Новой газете» была опубликована статья «Взбесившийся зверь выгрызает свои легкие»11. И название статьи, и особый, «сказовый», стиль изложения создавали специфический настрой, основная задача которого - активизировать эмоциональные связи «лес» - «угроза лесу» - «власть как источник угрозы». При этом власть никак не персонифицировалась, оставаясь безликим началом: «О чиновниках и строителях, готовящих тотальную вырубку дубравы, в Химках говорят в третьем лице. Не конкретизируя. Не уточняя. Словно боясь навлечь беду».
По сути дела, данная статья может считаться точкой отсчета создания политического мифа о Химкинском лесе.
И ключевым образом этого мифа является именно священный лес, или, в единственном числе, - священное дерево. Фрезер в «Золотой ветви» проводит важную параллель между безопасным
функционированием общества и отправлением религиозных обрядов в священных рощах. Различного рода ритуалы, связанные с поклонением деревьям12, были характерны практически для всех народов Европы. Иными словами, перед нами - глубоко укоренившийся архетип, связанный с почитанием деревьев.
Отдельно следует отметить сложившийся культ поклонения дубу13, также носящий кросскультурный характер. И совершенно закономерным выглядит то внимание, которое автор очерка уделяет именно дубам, составляющим своего рода стержень, костяк Химкинского леса.
Текст сознательно насыщен знаковыми образами - «древние деревья», «родник Святого Георгия», «вороны и дубы». Сам лес прямо называется волшебным. Образ лесника, реального человека, наделяется чертами магического хранителя леса. Подразумевается, что его устами говорит сама природа. «И вот что я вам скажу, -говорит лесник зло. - Этот лес невосстановим. Срубите - и потом хоть об землю бейтесь, поздно будет. Озеленяй Москву, не озеленяй - задохнетесь вы все там, сдохнете».
Его высказывания практически повторяет рассуждение Фан-горна - пастыря деревьев в трилогии Толкиена. «Деревья на опушках порубили видимо-невидимо - а хорошие были деревья... Да чтоб ему сгинуть от корня до последней веточки! Я с этими порубленными деревьями дружил, я их многих помнил с малого росточка... Где была звонкая чаща, там торчат пни и стелется кустарник»14.
Соответственно, защитница леса Евгения Чирикова в данной статье изображается матерью, готовой сражаться за своих детей. За детей не только в буквальном смысле, но и в переносном - за деревья, т. е. за тех, кто сам не может себя защитить.
Образ лидера народного движения «Экологическая оборона Московской области» («Экооборона») и незарегистрированного «Движения в защиту Химкинского леса» Евгении Чириковой, равно как и ее деятельность, первоначально вполне укладывался в рамки «политики идентичности». В своих интервью Е. Чирикова утверждает, что не являлась и не является политиком, а ее интерес к судьбе Химкинского леса обусловлен заботой о здоровье ее дочерей.
Действительно, лидер «Экообороны» постоянно подчеркивает социальный, а не политический характер своей деятельности. Этот образ активно поддерживают и журналисты. Так, журналистка «Радио Свободы» в интервью 2008 г. с Е. Чириковой дает следующую трактовку предыстории вопроса: «Молодую маму рассердило, что хотят вырубить лес, в котором она гуляет с ребенком (сейчас у нее уже двое)»15. Именно о такой мифологеме «социаль-
но состоявшейся матери» писал Ролан Барт в своих «Мифологиях». «Вы можете любить, трудиться, писать, заниматься бизнесом или литературой, но только не забывайте, что на свете есть мужчина и что вы ему не ровня», - иронизирует он в эссе «Писательницы и деторождение»16.
Чем дальше, тем очевиднее становится связь движения с другими объединениями, для которых характерны протестные настроения. Кульминационными точками можно называть столкновение между экологами и «людьми в масках» 23 июля 2010 г. и митинг «Мы все живем в Химкинском лесу», который состоялся 22 августа 2010 г. на Пушкинской площади с участием музыкантов, рок-групп и политиков.
В передаче «Полный альбац» на радиостанции «Эхо Москвы» (29.08.2010) Евгению Чирикову уже не представляют «молодой мамой», она на равных беседует с Б. Немцовым и А. Мельниковым. Здесь она говорит о своей аполитичности в прошедшем времени и утверждает необходимость активных гражданских действий - но вне рамок существующих партий: «Не надо рассчитывать, что кто-то добрый придет и тебе поможет, - из какой-то политической партии. Это задача гражданина - надо идти к своим соседям, как это сделала я, идти на улицу, вешать объявление: ребята, есть такая проблема, вот мой телефон, звоните, давайте объединяться. Мне кажется, что за такими гражданскими движениями будущее»17.
Итак, очевидно произошедшее за три года смещение акцента с социальной на политическую составляющую акций движения защитников Химкинского леса. Более того, поиск идентичности постепенно выводит Е. Чирикову на уровень значимых акторов политической реальности (ограниченной, впрочем, временными рамками июля-августа 2010 г.), а этическая мотивировка все больше приближается к идеологии в понимании Шварцмантеля: «Вообще же я считаю, что "зеленая" тема в России абсолютно не поднята, она очень важна, потому что объединяет абсолютно всех людей - с разным вероисповеданием, разными партийными взглядами, всех людей, у которых есть легкие, потому что это наша среда обитания, это ключевой момент, это то, что мы оставим детям».
Именно поэтому, хотя вряд ли можно утверждать наличие достаточных оснований для появления новой «идеологии защитников Химкинского леса», можно все же говорить об активизации (и дополнительной актуализации) идеологии «зеленых». В свою очередь, в основе столь активно набирающего обороты движения лежат не только объективные политические и социальные факторы, но и глубоко укорененные в сознании архетипы. Так рождается самостоятельно функционирующий политический миф, коммуни-
кативный потенциал которого усиливается трансляцией его основных компонентов в массовой культуре.
И доказательством этого является интервью Ю. Шевчука, опубликованное в еженедельнике «Аргументы и факты», где певец дает следующую характеристику феномену Химкинского леса: «Я говорил тогда на Пушкинской площади18, что Химкинский лес растет и под Владивостоком, под Воронежем, где сгорели тысячи гектаров. Он стал символом, метафорой происходящего в нас и окружающем мире. Как всегда, идет борьба добра и зла, и все ее понимают по-своему»19. Как видим, данное высказывание подтверждает гипотезу о самостоятельном функционировании единожды созданного политического мифа.
Примечания
1 Адорно Т.В. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. С. 165.
2 Хаксли О. О дивный новый мир // Хаксли О. Избранное. М.: Радуга, 2000. С. 425.
3 См.: Siewers A. Tolkien's Cosmic-Christian Ecology: the medieval underpinnings // Tolkien's modern Middle Ages. L.: Palgrave Macmillan, 2009. P. 145.
4 См.: Curry P. Defending Middle-Earth. Tolkien: myth and modernity. L.: HarperCollins, 1997.
5 http://jezebel.com/5428827/is-avatars-james-cameron-a-feminist-ally
6 Гладильщиков Ю. Не будь человеком! // http://newtimes.ru/articles/ detail/12461/
7 Schwartzmantel J. Ideology and politics. L.: SAGE, 2008. P. 132.
8 Там же. С. 156.
9 Там же. С. 160.
10 Bottici C. A philosophy of political myth. NY.: Cambridge Univ. Press, 2007. P. 243.
11 Костюченко Е. Взбесившийся зверь выгрызает свои легкие // http:// www.novayagazeta.ru/data/2008/08/21.html
12 См.: Фрезер Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. М.: Эксмо, 2006. С. 148.
13 Там же. С. 213.
14 Толкиен Дж.Р.Р. Две твердыни / Пер. с англ. В. Муравьева. М.: Радуга, 1990. С. 84.
15 Лагунина И. Рассказ о борьбе активистки движения в защиту Химкинского леса за пост главы администрации Химок // http://origin.svobodanews.ru/ Content/Transcript/1380883.html
16 Барт Р. Писательницы и деторождение // Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. С. 100.
17 Альбац Е. Уличные акции и кому они нужны? // http://www.echo.msk.ru/pro-grams/albac/706566-echo/
18
19
В своем интервью Ю. Шевчук апеллирует к состоявшемуся 22 августа 2010 г. митинге в защиту Химкинского леса, проходившего на Пушкинской площади в Москве. Это мероприятие можно считать точкой трансформации общественного движения в политическое.
Юрий Шевчук: «Страна у нас больна. Всем надо выздоравливать» // http://www.aif.ru/culture/article/37606
