CC BY
64
ловливает важность опоры в когнитивно-дискурсивном анализе как на языковые, так и на неязыковые (энциклопедические) знания. Такой подход обеспечивает связь языковой семантики с культурно маркированной информацией дискурса. Такого рода синергетические потоки расширяют предмет лингвокультурологии, переводят её из референтно-описательной дисциплины в когнитивно-семиологическую.
Примечания
1. Никитин, М. В. Основы когнитивной семантики [Текст] / М. В. Никитин. СПб., 2003. С. 276.
2. См.: Алефиренко, Н. Ф. Язык, познание и культура [Текст] : монография / Н. Ф. Алефиренко. Волгоград, 2006. С. 91-96.
3. Кубрякова, Е. С. Краткий словарь когнитивных терминов [Текст] / Е. С. Кубрякова, В. Г. Демьянков, Ю. Г. Панкратов, Л. Г. Лузина. М., 1996. С. 92.
4. Никитин, М. В. Указ соч. С. 269.
5. Lakoff, J. Cognitive semantics [Text] / J. Lakoff // Meaning and mental representations. Bloomington, 1988. P. 78-106.
6. Филлмор, Ч. Фреймы и семантика понимания [Текст] / Ч. Филлмор // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка. М., 1988. С. 60.
Д. Н. Черниговский
ПОЛИТИЧЕСКАЯ БИОГРАФИЯ А. С. ПУШКИНА В ТРУДАХ СОВЕТСКИХ СОЦИОЛОГИСТОВ 1920-1930-х гг.
В статье рассматривается период в истории советского литературоведения, когда жизнь и творчество великого поэта исследовались с позиций вульгарного социологизма. Анализируются достоинства и недостатки такого подхода к изучению политической биографии Пушкина.
В середине 1920-х г. социологизм (его экономический вариант) становится главной составляющей формирующегося марксистско-ленинского литературоведения, подавляя как академические школы, возникшие еще в дореволюционный период, так и нарождавшийся формализм. В связи с этим изучение Пушкина в СССР становится по преимуществу социологическим [1]. Известно, что дореволюционный социологизм не испытывал к Пушкину большого интереса, такой же ситуация была и в первые годы советской власти [2]. Только В. Я. Брюсов и его немногочисленные сторонники в рамках социологизма доказывали ценность пушкинского творчества для революционной современности [3]. В 1925 г.
ЧЕРНИГОВСКИЙ Дмитрий Николаевич - кандидат филологических наук, доцент по кафедре русской литературы ВятГГУ © Черниговский Д. Н., 2008
И. В. Сергиевский, подводя итоги изучения Пушкина марксистской критикой, осудил Брюсова за попытку революционизировать взгляды и творчество поэта [4]. Работы Брюсова Сергиевский не считает марксистскими, полагая, что они принадлежат к «старой либерально-дидактической историографии» [5]. Подлинно социологическое изучение жизни и творчества великого поэта, по Сергиевскому, должно давать четкое представление об их социально-классовой сущности.
Одним из первых, кто начал серьезно работать над проблемой определения классовой позиции великого поэта, был Д. Д. Благой. В 1926 г. он опубликовал статью «Миф Пушкина о декабристах» [6], которая открыла ряд его публикаций, посвященных проблеме классового самосознания поэта. Ученый в указанной работе доказывал, что в «Медном Всаднике» поэт символически изобразил восстание декабристов. Благой полагал, что Пушкин в 1830-е гг. с «интеллектуальной» точки зрения считал восстание «безумием», но вместе с тем относился к его участникам с «самым глубоким эмоциональным сочувствием» (кн. 5, с. 31). Для такого сочувствия у зрелого Пушкина, по Благому, было серьезное основание - новое классовое самосознание. Ученый считал, что пушкинский теоретический аристократизм, сформировавшийся к 1830 г., вскоре сменился совершенно иной классовой самоидентификацией. Благой указывает, что поэт пришел в 1830-е гг. к «социально-экономическому» (кн. 5, с. 20-21) осмыслению декабризма, т. е. понял, что декабристы - это представители «деклассированного дворянства» (кн. 5, с. 28). Таким «деклассированным дворянином», «мещанином» (кн. 4, с. 16), по мнению исследователя, Пушкин считал и себя.
Это новое классовое самосознание, по Благому, далось Пушкину нелегко. Ученый указывает, что, «принимая это свое мещанство и примиряясь с ним», поэт «не забывал о том, что он хоть и "темный", но потомок "некогда славного рода"» (кн. 4, с. 17). Данная двойственность классового самоощущения, согласно Благому, широко отразилась в пушкинском творчестве 1830-х гг., в том числе в поэме «Медный Всадник». Далее Благой рассматривает вопрос о политическом поправении поэта. По мысли ученого, Пушкин «Медным Всадником» призывает декабристов «успокоиться временем и размышлением, понять необходимость и простить оной в душе своей» (кн. 5, с. 32). Итак, Благой сочувственно отмечает переход Пушкина от феодального миросозерцания к буржуазному, но одновременно указывает и на консерватизм общественно-политических взглядов поэта в 1830-е гг.
В 1927 г. у Благого выходит монография «Классовое самосознание Пушкина», в которой
Д. Н. Черниговский. Политическая биография А. С. Пушкина в трудах советских социологистов.
он обращается уже к широкому кругу пушкинских произведений 1830-х гг. и дает четкую схему эволюции классового самоопределения поэта. По мысли ученого, эта эволюция «совпадает... с периодами развертывания общего философского и политического миросозерцания поэта» [7]. Первый период данной эволюции длился с 1817 по 1823 г. Он характеризуется Благим как эпоха пушкинского либерализма. Однако уже к 1823 г. Пушкин «начинает охладевать к своему начальному юношескому "вольномыслию"» (с. 15). Кроме того, как полагает Благой, в этот период в сознании Пушкина начинает формироваться его будущий теоретический аристократизм. Ученый имеет в виду отразившийся в «Исторических замечаниях» (1822) «взгляд на два слоя в современном ему дворянстве и различные их судьбы, обусловленные различными историческими причинами» (с. 15). Второй период эволюции классового самоопределения Пушкина, согласно Благому, продолжался с 1823 г. до конца десятилетия. На этом этапе данного процесса поэт «начинает все более утверждаться в сознании своего старо-дворянского происхождения, своей родовитости» (с. 15). Третий период рассматриваемой эволюции продолжался в течение 1830 г. (с. 19), после чего начался новый и окончательный этап развития классовой самоидентификации Пушкина, так характеризуемый Благим: «1830-й год - предел в развитии классового дворянского самосознания поэта. Но в этом предельном развитии его лежит уже и начало ущерба. Пушкин с полной ясностью отдает себе отчет в исторической обреченности дворянства. Он не только принимает эту гибель, как историческую необходимость, но и уходит из-под обломков падающего класса, ищет и идеологически прилепиться к новой социальной группе. "третьему состоянию", "мещанству", как он его называет, - мелкобуржуазной интеллигенции, как скажем мы сейчас, - группе, которой он уже почти принадлежал по своему социальному бытию» (с. 58-59). Данная демократизация классового самосознания Пушкина, согласно Благому, не привела его в лагерь оппозиции, несмотря на то что поэт, казалось бы, должен был ощущать себя единомышленником «деклассированных дворян», разгромленных 14 декабря 1825 г. Напротив, как указывает ученый, «от оппозиции правительству, от либерализма и стремлений к широкой политической свободе он приходит к полному признанию исторической закономерности совершающегося, к признанию антиисторическими попыток, подобных восстанию декабристов, нарушить его, приходит к просвещенному консерватизму (курсив наш. - Д. Ч.) "Мыслей на дороге"» (с. 59). Итак, мы видим, что Благой не только не попытался революционизировать Пуш-
кина в духе Брюсова и его последователей, но, более того, реанимировал популярную до революции формулу - «либеральный консерватизм», -предложенную на склоне лет кн. П. А. Вяземским для обозначения сути политического мировоззрения великого поэта. Отметим также, что, по мнению Благого, эти изменения в политическом сознании Пушкина имели органический характер и были художественно плодотворными, обусловив «широчайшее приятие действительности. в "Повестях Белкина" и "Капитанской дочке"» (с. 60-61).
На обозначенных позициях Благой уверенно стоял еще несколько лет, дважды переиздав (в 1929 и 1931 гг.) расширенный и доработанный вариант своей монографии под новым названием - «Социология творчества Пушкина». В 1934 г. ученый изложил принципы построения пушкинской биографии, согласно которым жизнь великого поэта должна была быть показана как «конкретное выражение. исторического процесса - движения русской жизни от... феодально-крепостнической действительности к действительности буржуазной» [8]. В начале 1930-х гг. на стороне Благого выступил целый ряд видных литературоведов [9], однако были у него и оппоненты. Например, видный историк М. Н. Покровский, не считая Пушкина буржуазным либералом, полагал, что поэт являлся в 1830-е гг. фрондирующим носителем «старо-дворянской» [10] аристократической идеологии. Согласно Покровскому, общественные взгляды Пушкина были более реакционными, чем политическая доктрина николаевского самодержавия. Такое отношение к Пушкину в конце 1920-х и в начале 1930-х гг. было не редкостью: его высказывали как представители академической науки, так и авторы школьных учебников [11]. Итак, мы видим, что со-циологисты, по-разному определяя классовые позиции зрелого Пушкина, были едины в признании его общественно-политического мировоззрения консервативным.
В 1934 г. вышли в свет 16-18-й тома «Литературного наследства», посвященные изучению жизни и творчества Пушкина. Данное издание стало своеобразным пиком развития социологического пушкиноведения, продемонстрировав как его сильную, так и слабую стороны. Ведь именно в этом издании наряду со вполне уважительными по отношению к Пушкину работами была напечатана эпатажная статья Д. П. Мирского, которая явилась поводом для коллективного шельмования этого автора в 1936-1937 г.
Вульгарный социологизм, насаждавшийся в гуманитарных науках М. Н. Покровским и его учениками, был вскоре бескомпромиссно осужден во множестве критических публикаций [12], социологическое пушкиноведение также получило суровую оценку.
Рассмотрим, например, статью В. Б. Александрова [13], где были резко раскритикованы статья Покровского «Пушкин как историк» и книга Благого «Социология творчества Пушкина». По мнению Александрова, Благой не прав, считая, что «процесс творческой эволюции Пушкина» представлял собой сложное движение «от дворянства к мещанству» (с. 15). Александров полагал, что «нельзя трактовать "профессионализм" как движущую силу "социальной эволюции Пушкина"» (Там же). Ученый объяснял свою позицию тем, что великий поэт в 1830-е годы настойчиво демонстрировал «стародворянское самочувствие» (Там же), теоретически обосновывая собственный аристократизм. Резюмировал исследователь свой ответ Благому и его сторонникам следующим образом: «Роста демократических начал в пушкинском творчестве мы не только не отрицаем, наоборот, мы всячески это подчеркиваем. Но мы отрицаем связь этого роста с "профессионализацией" Пушкина» (Там же).
В еще большей мере ополчился Александров на концепцию классовой самоидентификации Пушкина, предложенную Покровским. Критик последовательно опроверг представление историка о том, что великий поэт - это «фрондирующий старо-дворянский идеолог» (с. 23-24). Александров готов признать формальную, но не фактическую правоту Покровского как создателя такой схемы политической эволюции Пушкина, которая позволяет считать поэта крайним реакционером. Возражая покойному академику, критик пишет: «Пушкин, сожалеющий об упадке дворянства, воображающий, что Романовы левее его, как будто сам просится на то место, которое ему уготовано в схеме М. Н. Покровского. А мы его туда все-таки не пустим - схема неверная, место Пушкина не там» (с. 26).
Итак, осудив концепции своих оппонентов, Александров должен был противопоставить им конструктивное решение проблемы классового самосознания и политического мировоззрения Пушкина. Причем это решение должно было быть получено за рамками привычной для многих советских литературоведов тех лет методологии вульгарного социологизма.
Вначале Александров разбирает вопрос о том, можно ли в полной мере считать Пушкина выразителем «старо-дворянской» идеологии. Не соглашаясь в решении этого вопроса с Покровским, Александров сопоставляет аристократические воззрения Пушкина с соответствующими размышлениями кн. М. М. Щербатова, одного из представителей интеллектуальной русской фронды XVIII в., высказанными им в труде «О повреждении нравов в России». В результате этого сопоставления Александров приходит к выводу о том, что пушкинская аристократическая теория
весьма далека от «настоящей породистой идеологии» (с. 31) убежденного крепостника Щербатова. В связи с этим критик пишет: «Пушкин существует в истории русской общественной мысли "вслед Радищеву", а не вслед Щербатову» (Там же). К сожалению, в дальнейшем в статье это умозаключение не было развернуто. Однако важно отметить, что в 1936 г. советское пушкиноведение в споре Якушкина и Сакулина об отношении великого поэта к Радищеву определенно становилось на сторону Якушкина (с. 38).
Итак, Александрову удалось показать, что аристократическая теория Пушкина была явлена вовсе не в ее классическом, «реакционном» (с. 29) варианте, а как теория принципиально новаторская. Однако для прояснения специфики этой теории советский критик должен был обратиться к статье П. В. Анненкова «Общественные идеалы Пушкина» (1880).
Зададимся вопросом: чем же привлекла советского критика прочно забытая статья Анненкова? Думается, тем, что Анненков выявил в пушкинском аристократизме демократические корни и первым внятно сказал о личной моральной и материальной незаинтересованности поэта в его стремлении стать представителем российской социально-политической элиты (отрывок, содержащий именно эти рассуждения, и был использован Александровым в качестве цитаты).
Однако здесь необходимо отметить, что эта идея Анненкова лишь имплицитно присутствует в статье Александрова, поскольку он (возможно, по цензурным соображениям) не сопроводил процитированный текст собственными комментариями. Итак, вызванная из более чем полувекового забвения мысль Анненкова не оказала, к сожалению, должного воздействия на оценку политического мировоззрения поэта в середине 1930-х гг. Между тем даже в неразвернутом виде включенная в статью Александрова мысль Анненкова о своеобразии политических воззрений поэта позволяет четко ощутить разницу между классическим аристократизмом и принципиально «не "старо-дворянским"», не реакционным, не щербатовским» (с. 32) аристократизмом Пушкина.
Оспорив таким образом мнение Покровского о характере пушкинского аристократизма, Александров, кроме того, сделал выпад и в адрес Благого, ибо заявил, что из «политической теории Пушкина совершенно выпадает буржуазия» (Там же). Александров убедительно показывает, что Пушкин как идеолог аристократизма, пусть и не в его «охранительном» (с. 29) варианте, не видел в русской буржуазии серьезной общественной силы и был бесконечно далек от буржуазного классового мироощущения. Ученый определяет данную позицию Пушкина как «классовую
Д. Н. Черниговский. Политическая биография А. С. Пушкина 6 трудах советских социологистов.
ограниченность» (с. 33), роднящую, однако, поэта с «дворянскими революционерами» (Там же).
В системе рассуждений Александрова это весьма важная мысль, так как финальная часть его статьи как раз и посвящена установлению типологического сходства между декабристской и пушкинской политическими теориями. Александров пишет о том, что Пушкин, рассуждая о правах русской родовой аристократии, «свойства "ничтожного меньшинства" приписал всему родовитому дворянству» (с. 33) и тем самым идеализировал его, судя обо всех дворянах по себе и имея в виду декабристов. И сама-то пушкинская теория, согласно Александрову, «идет все-таки от декабризма» (с. 34). К сожалению, на этом заканчивается объективный научный анализ в статье Александрова, а вместо него предлагаются не подтвержденные фактами домыслы и схематические построения в полном соответствии с ленинской мыслью о трех этапах освободительного движения в России.
Завершает критик свою статью следующим приговором: «Как же все-таки определить классовую природу Пушкина? Вспомните ленинские слова: "Лучшие люди из дворян помогли разбудить народ". К этим людям относим мы Пушкина» (Там же). Иначе говоря, с точки зрения Александрова, Пушкин служил делу революции объективной логикой своего творчества, даже не подозревая об этом. Формула действительно очень удобная для снятия противоречий в мировоззренческом развитии Пушкина и для канонизации поэта в сознании советских людей.
На наш взгляд, статья Александрова удачно иллюстрирует динамику процесса перехода советской пушкинистики с позиций вульгарной экономической социологии на позиции социологии идейно-политической, именуемой марксистско-ленинским подходом в литературоведении. Кроме того, данная статья показывает, что советские пушкиноведы, отказавшись от прежних вульгарно-социологических выводов и решений в преддверии юбилея великого поэта, срочно пытались разработать новую схему общественно-политической эволюции Пушкина. В ходе этого процесса активно осуществлялось мифотворчество в духе Брюсова, и Пушкин не путем научной аргументации, а методами агитпропа превращался в плакатную фигуру революционера, последователя декабристов и предшественника Герцена.
Между тем если в течение 1935 г. еще появлялись выполненные в рамках вульгарного социологизма работы о Пушкине [14], то с конца этого года положение дел кардинально изменилось. В декабре 1935 г. Пушкин был официально объявлен великим русским поэтом [15]. С этого момента его уже нельзя было осуждать за консерватизм и принадлежность к привилегированно-
му классу. Прежние апологеты экономического социологизма с начала 1936 г. старательно отмежевываются от опальной методологии [16], а политическая биография поэта все в большей степени выстраивается в соответствии с концепцией Брюсова о пушкинской революционности.
Советская идеология монопольно присвоила себе Пушкина именно в тот момент, когда экономический социологизм был в одночасье волевым решением партийного руководства сменен социологизмом идеологическим. В середине 1930-х гг. это был процесс позитивный для пушкиноведения: были созданы первые значительные биографии поэта, написанные Н. Л. Бродским, Л. П. Гроссманом и Г. И. Чулковым [17], активно велась работа по созданию академического собрания сочинений поэта. Однако уже вскоре стала сказываться и обратная сторона данного процесса - Пушкин все больше превращался в икону, а советское пушкиноведение, лишенное возможности живого диалога, все глубже погружалось в трясину застоя.
Примечания
1. Черниговский, Д. Н. Проблема создания биографии А. С. Пушкина в советском литературоведении 20-30-х годов [Текст] / Д. Н. Черниговский // Филологические науки. 2002. № 5. С. 35-39.
2. Сергиевский, И. Пушкин в изучении марксистов [Текст] / И. Сергиевский // Печать и революция. 1925. Кн. 4. С. 13.
3. Цуркан, В. В. Брюсовская концепция творчества А. С. Пушкина [Текст] : автореф. дис. ... канд. филол. наук / В. В. Цуркан. М., 1995. С. 46-48.
4. Сергиевский, И. Цит. соч. С. 22.
5. Там же. С. 21.
6. Благой, Д. Д. Миф Пушкина о декабристах [Текст] / Д. Д. Благой // Печать и революция. 1926. Кн. 4. С. 523; Кн. 5. С. 15-33. Далее цитируется с указанием номера книжки журнала и страницы в тексте.
7. Благой, Д. Д. Классовое самосознание Пушкина [Текст] / Д. Д. Благой М., 1927. С. 12. Далее цитируется с указанием страницы в тексте.
8. Благой, Д. Д. Проблемы построения научной биографии Пушкина [Текст] / Д. Д. Благой // Литературное наследство. Т. 16-18. М., 1934. С. 270.
9. Грушкин, А. И. К вопросу о классовой сущности пушкинского творчества [Текст] / А. И. Грушкин. Л., 1931; Луначарский, А. В. Александр Сергеевич Пушкин [Текст] / А. В. Луначарский // Пушкин А. С. Собр. соч.: в 6 т. Т. 5. М., 1930-1931; Сергиевский, И. В. Эстетические взгляды Пушкина [Текст] / И. В. Сергиевский // Литературный критик. 1935. № 4.
10. Покровский, М. Н. Пушкин-историк [Текст] / М. Н. Покровский // Пушкин А. С. Собр. соч.: в 6 т. Т. 5. М., 1930-1931. С. 15.
11. См., напр.: Назаренко, Я. А. История русской литературы XX в. [Текст] / Я. А. Назаренко. 8-е изд. М.; Л., 1929. С. 44, 49, 60.
12. См., напр.: Преподавание истории в нашей школе [Текст] // Правда. 1936. 27 янв.
13. Александров, В. Б. «Шестисотлетнее дворянство» (о некоторых политических теориях Пушкина)
[Текст] / В. Б. Александров // Литературный критик. 1936. № 7. С. 13-40. Далее ссылки в тексте.
14. См., напр.: Вальбе, Б. С. Пушкин - исторический романист [Текст] / Б. С. Вальбе // Литературная учеба. 1935. № 2-3.
15. См.: Великий русский поэт [Текст] // Правда. 1935. 17 дек.
16. См., напр.: Благой, Д. Д. О Пушкине [Текст] / Д. Д. Благой // Литературный критик. 1936. № 2.
17. Бродский, Н. Л. Пушкин. Биография [Текст] / Н. Л. Бродский. М., 1937; Гроссман, Л. П. Пушкин [Текст] / Л. П. Гроссман. М., 1939; Чулков, Г. И. Жизнь Пушкина [Текст] / Г. И. Чулков. М., 1938.
Н. В. Шамова
ДИАХРОНИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОД КАК АДАПТАЦИЯ ТЕКСТА, ДИСТАНЦИРОВАННОГО ВО ВРЕМЕНИ
В статье рассматриваются вопросы, связанные с проблематикой межкультурной и межъязыковой адаптации художественного текста, отделенного от современности дистанцией времени. Главное внимание уделяется лингвистическому и лингвокультур-ному подходам к переводу старого текста, а также разграничению терминов «диахронический перевод», «диахронический интралингвальный перевод», «хронологическая адаптация».
Если перевод художественного произведения создается значительно позже создания оригинала, то возникает задача адаптации оригинального текста во времени, т. е. необходимость его приспособления к восприятию новым поколением людей. Проблема хронологической адаптации имеет много общего с проблемой адаптации национально-культурного колорита произведения, однако об этой проблеме пишут часто, а проблеме адаптации текстов, дистанцированных во времени, посвящено значительно меньше работ.
Под «старым» текстом понимается текст, отстоящий от современности минимум на полтора-два века, так как именно за такой временной промежуток форма языка успевает претерпеть существенные изменения, и современный читатель начинает испытывать затруднения в восприятии старого произведения. В. В. Сдобников и О. В. Петрова считают, что это «эмпирически найденный предел» для разграничения современного и старого текстов [1].
Ю. А. Сорокин предлагает отличать текст-диа-хрон, т. е. «старый» текст, от текста-синхрона, ссылаясь при этом на исследование С. А. Борисовой о маркерах текста-синхрона, текста-диахрона, текста-футурохрона и текста-панхрона [2; 3].
ШАМОВА Нина Васильевна - кандидат филологических наук, доцент по кафедре немецкого языка и методики преподавания немецкого языка ВятГГУ © Шамова Н. В., 2008
С точки зрения хронологической адаптации художественного произведения под текстом-ди-ахроном целесообразно понимать переводной текст, который во временном отношении отстоит от момента создания оригинала на значительном расстоянии, т. е., как указывалось выше, разница между моментами появления оригинального и переводного текстов составляет более полутора-двух веков.
В современном переводоведении проблеме адаптации текста, дистанцированного от нашей эпохи во времени, большое внимание в своих работах уделяли В. С. Виноградов, В. В. Сдобников и О. В. Петрова, Г. Т. Хухуни и И. И. Валуйцева, В. Д. Ившин, В. Коллер, З. Гроссе, Г. Бракерт и др. [4] Одним из первых в отечественном переводоведении на вопрос о возрасте переводного текста обратил внимание А. В. Федоров. Он предпринял попытку охарактеризовать «черты подлинника, связанные со временем его создания» и определить задачи перевода по передаче «исторического колорита» классического произведения [5]. Проблематика вопросов, связанная с переводом «старого» произведения, утверждал он, требует самой тщательной проработки. Несмотря на то, что все старые известные классические произведения уже переведены в предыдущие века, в современное время вновь и вновь возникает потребность в переводе старой прозы и поэзии, что обусловливается изменениями в структуре и в словарном составе языка.
Отвечая на вопрос, зачем нужны все новые переводы, Д. С. Лихачев писал так: «Как невозможно в любой, самый большой телескоп вместить реальную звезду, так невозможно любым, самым хорошим переводом заменить гениальное произведение», поэтому каждый новый перевод открывает в нем «что-то новое, не замеченное предшествующими» [6].
В. С. Виноградов также отмечал, что хотя содержание классического произведения очень долгое время остается близким современному читателю, но «буква произведения, его язык постепенно стареют», и это вызывает к жизни все новые и новые переводы классики [7] .
Вопрос о важности возраста перевода затрагивал в своих работах В. Д. Ившин. По его мнению, проблема перевода текста во времени, т. е. «старого» текста, связана, в первую очередь, с восприятием и пониманием текста как переводчиком, так и читателем.
Восприятие художественного произведения на родном языке может изменяться в зависимости от возраста читателя. Одно и то же произведение в разные периоды жизни может быть воспринято по-разному. Если в детстве и в юном возрасте читателя может больше всего интере-
