CC BY
79
ИЗ ИСТОРИИ НАУКИ
© 2012
В. В. Дементьева
ПОИСКИ СОВРЕМЕННОГО УНИВЕРСАЛЬНОГО ВЗГЛЯДА НА ДРЕВНЮЮ ИСТОРИЮ СКВОЗЬ ПРИЗМУ МОДЕЛЕЙ Я. БУРКХАРДТА
И ЭД. МЕЙЕРА*
Завершившееся первое десятилетие XXI в., на отрезке которого — как всегда в начале нового века (а тем более тысячелетия) — историки особенно интенсивно обсуждали дальнейшие пути развития своей науки, ознаменовано было стремлением к взаимопроникновению исследовательских сфер, до того существовавших относительно самостоятельно, что проявилось в междисциплинар-ности, методологической «всеядности», «глобализации» исследовательского поля и т.д. Видимо, не без влияния политических причин в Европе разрабатывалось направление "histoire croisee", "gekreuzte Geschichte", «пересекающейся истории» с ее транснациональными установками и методами компаративистики. Не обошли эти тенденции стороной, естественно, и изучение древней истории, — в числе прочего сильно выраженным стал призыв к преодолению имеющегося разрыва между изучением древневосточной и античной («классической», греко-римской) истории, особенно заметный в немецкой историографии, где эти сферы традиционно обособлены, и слово Althistoriker, «историк, занимающийся древностью», означает, что он изучает именно европейскую древность, а древневосточную изучает другой специалист -Altorientalist (и Alte Geschichte не содержит в себе понятия Alter Orient). В немалой степени материальные возможности Германии позволили им разбежаться по своим отдельным «квартирам» (хотя, естественно, что немецкие историки ищут причины этого в сугубо исследовательской плоскости). В российской науке, где в сознание специалистов с ранних лет внедряется объединяющее понятие «древний мир», а условия их деятельности таковы, что одни и те же преподаватели университетов часто читают лекционные курсы и по Древнему Востоку, и по Античности, «дистанцированность» этих двух областей куда меньше. Отечественные ученые, имеющие своей областью исследований Древний Восток, более тяготеют, как кажется, в своих профессиональных изысканиях к антиковедам, чем к востоковедам, занятым поздними эпохами. Выражением этой значительной «синтезированности» является и издание в 2011 г. первого тома шеститомной «Всемирной истории», и, первоочередно, журнал «Вестник древней истории», синергетический вклад которого трудно переоценить.
Тем не менее, и для нас, российских историков, не бесполезно внимание немецкой историографии к необходимости усиления «объединительных тенденций» в рамках древней истории, тем более что именно немецкие умы в конце XIX — начале XX вв. разрабатывали концепции универсальной истории в контексте древней, оказав существенное влияние и на российскую науку.
Дементьева Вера Викторовна — доктор исторических наук, профессор, руководитель Научно-образовательного центра антиковедения Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. E-mail: antik-yar.ru; vv_dementieva@mail.ru
* Статья подготовлена при поддержке РФФИ, грант 10-06-00140-а «Системный анализ античной государственности на основе информационных подходов и создания проблемно-ориентированных баз данных» и в рамках Госконтракта № 16.740.11.0104 на выполнение научно-исследовательских работ по теме «Античная цивилизация: политические структуры и правовое регулирование».
Особенно настойчиво призыв к нахождению исследовательских перекрестков путей изучения древневосточной и греко-римской истории прозвучал в статье Йозефа Визехёфера «Древняя история и Древний Восток, или Речь в защиту универсальной истории»1, опубликованной в сборнике с говорящим названием "Getrennte Wege?", в котором нащупывались «точки пересечения» названных сфер. Автор стремится, как он сам отмечает, «не только повысить ценность Древнего Востока за счет греческой и римской истории», но и показать, что Ближний Восток должен рассматриваться «интегральной составной частью древнего мира», так, чтобы Греция и Рим понимались «лишь внутри гораздо большего окружающего мира». Это должно относиться, на взгляд Й. Визехёфера, не только к периодам, в которые македонские или римские династии определяли историю Ближнего Востока, но и ко временам, когда, как в греческой архаике, «культурное влияние Востока на культуры Запада было очевидным», или, как в эпоху эллинизма, «западно-восточный и восточно-западный обмен был определяющим фактором всей эпохи», или же когда, как в Римской Империи, благодаря восточной торговле или постоянно возраставшему значению ближневосточных религий, «восточная доля в культурных контактах была заметной», либо же, как в Северо-Западной Индии кушанского времени, «различные западные и многообразные восточные традиции соединялись в поразительный симбиоз»2. Ставя ряд вопросов, относящихся к дискутируемой проблеме дефиниции понятия «Древний Восток», его содержательного, географического, хронологического и т.д. наполнения, Й. Визехёфер подчеркивает, что отнюдь не только античные греки пришли к идее, которая в современном смысле сегодня понимается «европейской», а географическое понятие Европы никогда в античности не коррелировало с культурным и политическим ее пониманием (не трудно здесь, разумеется, увидеть и прямое воздействие современной политики). Немецкий исследователь выражает надежду, что универсально-исторические установки предмета древней истории сделаются абсолютно необходимыми, так же как в других дисциплинах преодолеваются, хотя и с трудом, национальные и континентальные границы3. При этом он акцентирует необходимость соединения пространственно-описательной и типологически-сравнительной универсальной истории, отсылая читателя к работе Кристофа Хачера4, давно уже привлекшей наше внимание своим анализом моделей универсальной истории (в контексте древней) — Я. Буркхардта и Эд. Мейера.
Проанализируем подробно взгляд, предложенный К. Хачером на две концепции названных авторов, отражающий вечные поиски историков теоретических ориентиров, в котором одним из приоритетных методов интерпретации той или иной теории выступает схематизация, — создание рисунков со схемами и диаграммами. Это один из современных подходов к рассмотрению историографии, позволяющий наглядно выявит суть построений того или иного историка. Естественно, что схема любой концепции всегда огрубляет ее содержание, отрезает многие, в том числе и важные детали, но, вместе с тем, она позволяет выделить главное и в визуальном образе это главное продемонстрировать. Задача сведения к графической схеме непростая, но, если решение ее оказывается удачным, то результат помогает как в научном осмыслении теорий, так и в практике преподавания. Естественно, что наш анализ построений К. Хачера будет опираться, во-первых, на сопоставление непосредственно с моделированием исторического процесса Я. Буркхардтом и Эд. Мейером (в их произведениях на языке оригинала5) и на осмысление их универсально-исторических теорий, проведенное другими исследователями, на которых будем ссылаться по ходу нашего изложения.
«Красной нитью» через работу К. Хачера проходят следующие утверждения, которые, собственно, он декларирует уже во введении6, — коротко мы их сформулируем так:
1. С XIX в. существуют две основополагающие различные модели «универсального исто-риописания» применительно к древней истории. Одна из них — модель Якоба Буркхардта, представляющая собой способ типологически-сравнительного изучения истории культуры древности.
1 Wiesehöfer 2007, 595-613.
2 Wiesehöfer 2007, 595-596.
3 Wiesehöfer 2007, 612
4 Hatscher 2003, 144.
5 Burckhardt 1978; Meyer 1910; 1902. Перевод отдельных произведений на русский язык см.: Буркхардт 2003, Мейер 2004.
6 Hatscher 2003, 11-12.
Вторая — основанный Эдуардом Мейером пространственно-описательный подход к истории государств древнего мира.
2. Традиция описания всемирной истории применительно к древней в XX в. почти исключительно развивалась по примеру Эд. Мейера7. Но сегодня универсально-исторический подход, разрабатывавшийся в этом направлении, находится в кризисе.
3. Если есть стремление раскрыть возможности универсальной истории в рамках истории древней, нужно пристально посмотреть на другой тип историописания всемирной истории, т.е. следует вернуться к модели Я. Буркхардта.
К. Хачер рассматривает два подхода к написанию древней истории — как истории универсальной и как греко-римской8.
Рис. 1. Схематическое изображение К. Хачером (S. 14) двух подходов к изучению древней истории.
К. Хачер отмечает, что с начала XIX в. «имеются две традиции и модели древней истории». С одной стороны — концепция греко-римской истории Фридриха Августа Вольфа, которая в единстве с классической филологией, мифологией, археологией, эпиграфикой и нумизматикой образует канон «наук о древности» и которая — как дисциплина — была отделена от всеобщего изучения истории. С другой стороны существует понимание древней истории как «истории государств древности», и в этом заложен элемент универсальной истории. Одни авторы, соответственно, концен-
7 О том, что в России взгляды Эд. Мейера были подхвачены такими крупными историками, как Р. Ю. Виппер, Д. М. Петрушевский, М. И. Ростовцев, пишет Ю. И. Семенов: Семенов 2003, 8.
8 Hatscher 2003, 13-27.
трировались на истории Греции и Рима, другие представляли иную модель — сравнительную истории древности9. Направление «универсальной истории» при создании картины древности К. Хачер выводит, как видим по рисунку, от Арнольда Германа Людвига Геерена, уделявшего значительное внимание изучению взаимоотношений (в первую очередь торговых) древних народов. Поддерживает это утверждение и Й. Визехёфер, называющий Геерена первым и долгое время последним, кто написал целиком историю древности10.
Одну из причин интереса к универсально-историческим вопросам с позиций древней истории К. Хачер находит в занятиях античными источниками11. В противоположность «тут и там встречающимся утверждениям, что античность не стремилась дать всемирно-исторический набросок», — отмечает он, — исследователи нередко находят уже в начале европейского историописания универсально-исторические попытки составить представление об известном тогда мире Средиземноморья. От сочинений Геродота или Полибия оно развивалось к трудам Фукидида и Саллюстия. Отталкиваясь от единичных вопросов, таких как возникновение конфликта между греками и персами у Ге -родота или возвышение Великого Рима у Полибия, греческие и римские авторы включали все больше народов и культур в описание античного мира. Легко может оказаться, подчеркивает К. Хачер, что понимание истории как универсальной в античности наметилось уже у Диодора Сицилийского (Бю(1 I. 3.2). К. Хачер напоминает, что Бартольд Нибур дал оценку Рима как моря, в котором соединились многочисленные потоки ранних исторических процессов у народов, населявших Средиземноморье, опираясь не только на универсальную историю Августа Людвига Шлётцера, но и на отображение истории у Помпея Трога. И сегодня, — пишет Хачер, — возвращаются авторы к таким источникам, как Геродот, Полибий, Диодор или Помпей Трог для современных набросков универсальной истории.
На взгляд К. Хачера, собственно и Я. Буркхардт, и Эд. Мейер преследовали в своем интересе к универсальной истории двоякую цель: во-первых, они рефлексировали по поводу теории и методики для описания и преподавания истории в ее всеобъемлющем освещении, во-вторых — в поисках конкретных, фактических подходов к изложению истории12. В то время как Я. Буркхард распространял свой структурно-сравнительный эскиз и на последующие социально-исторические типы, — утверждает К. Хачер, — Эд. Мейер все прочнее, на его взгляд (по нашему мнению — излишне категоричный), стоял на позициях пространственно-описательного подхода в традициях универсально-исторического изложения XVIII века. По справедливому мнению современного ан-тиковеда, для немецкоязычной науки о древности в общем и целом долгое время (и в XX в.) была характерна «антикварная точность и педантичное собирание доказательств», «кропотливое документирование» как высшая цель13. Разрыв между развивающейся специализацией и теоретическим обобщением, как и «теоретическое воздержание» в исследованиях все увеличивались. Сочинения Я. Буркхардта, подобно трудам Макса Вебера, находили внутри профессионального цеха историков длительное время, — считает Хачер, ограниченный интерес14. В числе работ, развивавших этот интерес к историографическим глобальным построеням, он называет исследования Альфреда Хойса, Карла Криста и Уильяма Колдера15. Они — вместе с другими — внесли существенный вклад, на его взгляд, тем, что создали «историю историографии» как исследовательское поле в древней истории, хотя, разумеется, и до них были многочисленные примеры единичного изучения таких сюжетов.
К. Хачер выделяет в рассмотрении универсальной истории две плоскости — философскую и научно-историческую. В первой он выделяет линейно-эволюционную и культурно-циклическую модели, во второй также две модели: пространственно описательную (которую связывает с именем Эд. Мейера) и структурно-сравнительную (идущую от Я. Буркхарда)16.
9 Н^сИег 2003,15.
10 Ш1е8еИбГег 2007, 608.
11 Н^сИег 2003,16-17.
12 Н^сИег 2003, 19-20.
13 Н^сИег 2003, 21.
14 К. Хачер специально занимался изучением типологизации господства у М. Вебера, и мы анализировали ряд его положений, см.: Дементьева 2004, 101-118.
15 Н^сИег 2003, 23-24.
16 Н^сИег 2003, 33.
Formen der We! tgesch ich Issehre ibung
Weltgeschichte in philosophischer Absicht
t i
linear- kulturevolutionäres zyklisches Modell Modell
Abb. 2: Formen der Weltgeschichisschreibutig
Рис.2 Схематическое изображение К. Хачером (S. 38) форм написания всемирной истории.
Культурно-циклическую модель в философском взгляде К. Хачер связывает, естественно, с именами Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, которые изучали универсально-исторические процессы в определенном подходе рассмотрения «высоких культур». Универсальная история становится для них историей отдельных таких культур (цивилизаций), имевших свой жизненный цикл (возникновение, становление, расцвет и умирание).
Какой мы можем дать комментарий к этому рисунку К. Хачера? Думается, что точнее будет не рассматривать как параллельные философский и собственно исторический подходы, а вывести на культурно-циклический подход и пространственно-описательную, и структурно-сравнительную модели. Они обе имеют под собой отнюдь не линейно-эволюционную модель, а предвосхитили построения О. Шпенглера и А. Тойнби. Во многом Шпенглер и Тойнби в создании теории локальных цивилизаций шли, на наш взгляд, по пути Эд. Мейера, создавая тоже пространственную модель, но в более широком взгляде, абстрагируясь в большей степени, чем это было у Мейера, от государства как опорного основания этой модели. Правда, если влияние мыслей Эд. Мейера о культурных кругах (и параллелей древности со средневековой Европой и Новым временем в ней, — о них см. ниже) на Тойнби обычно признается с уверенностью, то на Шпенглера — лишь как возможное, что отмечает Юрген Дайнингер17. Александр Демандт, обращая внимание на то, что последнее обычно не признается, видит причину этого в том, что если на заимствованный материал Шпенглер охотно давал отсылки, то происхождение его мыслей остается сокрытым. А. Демандт приводит аргументы в пользу наличия влияния идей Мейера на Шпенглера, особенно модели движения культурных кругов, замечая, что «зависимость Шпенглера от Мейера в этой концепции бросается в глаза»18. Такая позиция представляется нам верной.
К. Хачер анализирует учение Я. Буркхардта о трех «потенциях» (потенциальных возможностях, способностях, силах что-то сделать (в русском переводе А. Дранова и А. Гаджикурбанова19 они названы просто «силы»; иногда дается перевод этого слова как «власть», что, видимо, не совсем правильно) и шести «обусловленностях» (в русском переводе использовано словосочетание «обусловливающие моменты»20), которыми он фактически набросал «типологическую модель» истории21. Три различные человеческие потребности — Хачер их формулирует как политические, метафизические и критические — создали каждая одну из трех исторических потенций: государство, религию и культуру. В то время как обе первые, по Буркхардту, считаются «стабильными», куль-
17 Deininger 1990, 144.
18 Demandt 1990, 176.
19 Буркхардт 2004, 560.
20 Буркхардт 2004, 77.
21 Hatscher 2003, 46.
тура понимается «подвижной». Ему не был интересен «вопрос о приоритете между этими тремя», он рассматривал «их взаимное воздействие друг на друга»; в этом можно усмотреть его близость к Ш. Монтескье, — полагает К. Хачер.
kritisches Bedürfnis
I
Kultur
{beweglich)
politisches Staat <-► Religion metaphysisches
Bedürfnis (stabil) (stabil)-4 —— Bedürfnis
Abb. 3: Die „drei Potenzen" der Geschichte und ihre „sechs Bedingtheiten" nach Jacob Burck-hardt
Рис. 3. Схематическое изображение К. Хачером (S. 47) «трех потенций» и «шести обусловленностей» исторического процесса, предложенных Я. Буркхардтом.
Напомним, что базельский историк выводил из изменения потенций свою следующую умозрительную схему: 1. Культура обусловлена государством («культура обусловленная влиянием государства»). 2. Государство обусловлено культурой («государство, обусловленное влиянием культуры»). 3. Культура обусловлена религией («культура, обусловленная влиянием религии»). 4. Религия обусловлена культурой («религия, обусловленная влиянием культуры»). 5. Государство обусловлено религией («государство, обусловленное влиянием религии»). 6. Религия обусловлена государством («религия, обусловленная влиянием государства»). Причем, явление в своем изменении — в теории Буркхардта — каждый раз переходит в свою противоположность.
К. Хачер отмечает, что внутри этого систематического каркаса Я. Буркхардт хронологически «проходит» историю шесть раз. При этом противопоставляет он фазы сильного доминирования «государства» таким, в которых «религия» и «культура» задают тон, и ему удается показать универсально-исторические параллели. Подход Я. Буркхарда, по мнению К. Хачера, непосредственно предвосхитил тем самым типологический способ рассмотрения, разработанный М. Вебером.
Альфред фон Мартин, немецкий социолог и историк, осмысливая в свое (послевоенное) время учение Буркхардта о трех потенциях22, формулировал лежащие в их основе потребности следующим образом: материальная и духовная потребности удовлетворяются культурой, метафизическая — религией, а также задавался вопросом, — какой человеческой потребности служит государство? И отвечал на него — «правовой потребности», «потребности в обеспечении правопорядка» («гарантии соблюдения законности»). Расхождения между исследователями в определении («назывании») потребностей, в качестве ответа на которые возникает действие буркхардтовых потенций, обусловлено тем, что у самого Буркхардта четко «названа по имени» только метафизическая потребность, которую призвана удовлетворить религия. Две другие исследователям его теории приходится формулировать — на уровне одного термина — самим, поскольку они у швейцарского ученого даны посредством довольно пространных описаний, поэтому различия в формулировках у тех, кто анализирует его текст, неизбежны. А. фон Мартин, не рисуя непосредственно графическую схему, давал все же своим описанием, так сказать, «визуальную картинку», в которой государство располагается на одном полюсе («полюсе власти»), культура — на противоположном («полюсе свободы»), а религия стоит между ними. Она может оказаться на стороне власти и тогда становится угрожающим элементом для свободы, но она может тяготеть и к полюсу последней. Нам представляется, что выбранная А. фон Мартином для его умозрительной схемы диспозиция трех потенций Буркхадра в какой-то мере точнее, чем на рисунке, предложенном К. Хачером, передает взгляд великого швейцарца.
Определенным недостатком, на наш взгляд, схемы рис. 3 К. Хачера является ее некоторое противоречие мыслительной конструкции Я. Буркхарда, утверждавшего, что три «потенции» (культура,
22 von Martin 1948, 49-64.
государство, религия) требуют последовательного рассмотрения этих явлений, одновременная же двойная обусловленность у него исключается. Явление X не рассматривается одновременно как обусловленное явлениями У и 723. В схеме же К. Хачера этот важный момент элиминируется, более того, схему можно понимать именно как двойную обусловленность каждого явления. Заметим, что конструкция шести состояний — при всей своей абстрактности — у Буркхарда довольно запутанна, что и не позволило, видимо, Хачеру отразить ее четко в отдельной схеме.
Известный немецкий философ Эберхард Гризебах писал, что Буркхардт углубил разработку смысла «универсальности, цельности и возможностей интеллектуального рассмотрения», который у него сформировали учителя — Леопольд фон Ранке и Бернхард фон Куглер24. «Политические и религиозные потенции связаны у него с культурой и одухотворены ею»; по Буркхардту, они действуют на более высоком поле культуры спонтанно, отражаясь в богатстве духовных форм, «которые мы имеем обыкновение называть культурой и привычно рассматриваем в качестве цели и содержания исторического существования». Возможно, что именно в отмеченном Э. Гризебахом отношении К. Хачер стремился отразить в своей схеме имманентно присущее «культурное содержание» двух других потенций — государства и религии, но два пласта модели Буркхадрта (последовательность действия потенций и воздействие их друг на друга), по всей видимости, трудно соединимы в одной схеме (или, во всяком случае, непротиворечиво должны быть соединены в ней как-то иначе).
Анализ теории Я. Буркхарда, проведенный К. Хачером, выявляет признание швейцарским ученым двойственности (дуализма) власти государства и религии для цивилизаций древности, а для греко-римской античности — преобладание государства в качестве общего правила, но с подчеркиванием особого значения культурного очага в Афинах.
Kultur Staat Religion
Alte Weltkulturen „Doppelmacht" von Staat und Reüglon
Zusammenbruch der Alten Welt
Griec hisc h -römi sehe Antike „Culturhcrd" Athen Vorherrschaft des Staates
Krise der Völkerwanderung
Mittelalter „Gewaltstaat" Friedrichs tl. Vorherrschaft der Religion
Renaissance und Reformation
Neuzeit „Culturherd" Florenz Vorherrschaft des Staates
Revolutionszeitalter
Moderne Vorherrschaft der Kultur ■
Abb. 4: Abwechselnde Dominanzen der „drei Potenzen" und wichtige Abweichungen
Рис. 4. Схематическое изображение К. Хачером (Б. 48) поочередного доминирования «трех потенций» и значимых отклонений от него в модели Я. Буркхарда.
23 Burckhardt 197S, S4.
24 Grisebach 1943, 16S.
Пояснения значений слов: der Gewaltsstaat — могущественное (сильное) государство; der Kulturherd — очаг культуры; die Abweichung — отклонение, расхождение; der Zusammenbruch — развал, распад, крушение; die Völkerwanderung — переселение народов; die Vorherrschaft — господство, преобладание.
К. Хачер пишет, что в начале истории «высоких культур» Я. Буркхард устанавливает очень большую связь государства и религии. В дальнейшем всегда именно государство явственнее кристаллизуется как «господствующая потенция». Этот принцип остается у него, отмечает Хачер, в силе и для греческих полисов (в общем и целом), и для Рима25. Однако можно позднейшие полисы греков, прежде всего колонии, характеризовать так, что в них «изначально культура (торговля, ремесло, свободная философия и т.д.)» были существенными и определяющими, и, наконец, даже «прорыв демократии» должен рассматриваться как «торжество государства, определяемого культурой». Высшая точка этого развития, в соответствии с Буркхардтом, Афины, которые сегодня «более интересны как очаг культуры», чем как «государственная сущность». «Рим как государство», напротив, по мнению Буркхардта, «остался превосходящим свою культуру во всех фазах».
Еще А. фон Мартин отмечал, что Я. Буркхардт — как историк — «подтягивал» пограничные случаи «в круг своего рассмотрения», — например, деспотию в Египте, где «религия играла собственную значительную роль», но он же, опять-таки как историк, видел амбивалентность и альтернативные возможности каждого развития — государственного, религиозного, культурного. Для каждой из трех потенций имеется «перепутье», на котором возможны варианты отнесения развития к той или другой стороне26.
По Я. Буркхардту, подчеркивает К. Хачер, новая фундаментальная констелляция формируется с победой христианства и становлением средневекового западноевропейского мира: «религия» в последовательной цепочке потенций занимает доминирующую позицию. Для Буркхарда это «величайшее преобразование, которое когда-либо произошло». Новое усиление государства связано у Буркхардта с Фридрихом II и его Священной Римской империей. Самое раннее завершение этого «нового государства» находит Буркхардт при Людовике XIV и его подражателях, с их явно прослеживаемой «высшей и сильной принудительной властью почти над всеми областями культуры». С XVIII века начинает преобладать, все более очевидным образом, «новая (современная) культура». Это время, в котором Буркхардт сам жил, означало для него, полагает Хачер, одновременно наличие большого кризиса.
Заметим, что К. Хачер предлагает в схематизированном виде развитие «универсальных потенций всемирной истории» по Буркхардту только на примере европейской истории (от второго этапа и далее), что, собственно, снижает пафос универсальности сравнительно-типологического подхода Буркхарда, за который так ратует Хачер. В контрасте с этим мы видим у Хачера схему теории Эд. Мейера как по-настоящему универсальной истории27.
К. Хачер усматривает влияние на Эд. Мейера таких историков, как Арнольд Германн Геерен и Георг Бартольд Нибур, давших импульс к написанию трудов по мировой истории. Кроме того, воздействие на Мейера, указывает Хачер, оказал обширный труд «История древности» Макса Дункера (1811-1886), в котором автор соединил знания историков своего времени со знаниями лингвистов и ориенталистов. Арнальдо Момильяно, ранее Хачера сделавший такой вывод, подчеркивал, что традиция написания универсальной истории оставалась в Германии жизненной, в 80-е гг. XIX в. имелся ее непосредственный пример в лице пожилого Ранке28. Частями универсальной истории в рамках древности были: великие монархии Передней Азии, история евреев до рождения Христа, греческая и римская истории, — именно их включил в свой труд прямой предшественник Мейера, по определению Момильяно, М. Дункер. Но, на взгляд итальянского ученого, Эд. Мейер не просто продолжил эту традицию. Ни один из его предшественников не обладал такими языковыми знаниями, как он, и не был так одарен, как он, способностями критического мышления. Хорошо известно, что Эд. Мейер изучал, кроме классических языков (которые знал еще с гимназических
25 Hatscher 2003, 48-49.
26 von Martin 1948, 53-54.
27 Hatscher 2003, 53-76.
28 Momigliano 2000, 259.
времен), древнеегипетский, санскрит, арабский, персидский, тюркские языки; он интересовался семитской филологией, был англофилом, являлся почетным доктором по семи отраслям знаний29. Что касается критического метода работы Мейера, то по типологии исторических исследований, предложенной Фридрихом Ницше — «монументальная история», «антикварная история» и «критическая история», — принадлежат его работы, как подчеркивает А. Демандт, к последнему из названных направлений30. Добавим к этому еще наблюдение Лучано Канфоры: в трудах Мейера пересекались его интерес к вариантам политической организации древнего общества и философско-политические размышления о возникновении и «начале всех начал» государственности, интерес к социально-экономическим проблемам древнего мира и изучение им конституционных форм древности31. Все это, как не трудно увидеть, в совокупности обеспечило и глубину исследовательского проникновения в мировую историю, и широту ее охвата в модели Мейера.
Центральное значение для всемирно-исторической перспективы взгляда Эд. Мейера имеет понятие «культурного круга», поэтому естественно, что К. Хачер его подробно анализирует. В нем люди объединены в историческую общность поверх расовых, этнических и языковых границ. Мей-ер отклонял национально-государственное сужение «культурного круга», справедливо полагает К. Хачер, — древняя история была для него, поэтому, ничем иным как частью истории всего человечества.
Vorderasiatisch-europäischer Ostasiatischer
Kulturraum Kulturraum
Abb. 5: Kulturkreise der Weltgeschichte nach Eduard Meyer
Рис. 5. Схематическое изображение К. Хачером (S. 60) культурных кругов всемирной истории по Эд. Мейеру.
К. Хачер констатирует, что Эд. Мейер различал в совокупности три «больших культурных круга» в «двух больших главных регионах». С одной стороны, он усматривал переднеазиатско-европей-ское культурное пространство, чьи четыре малых культурных круга, восточный и эллинско-римский в древности, христианский и исламский в Средние века и Новое время, он объединил в два больших (двойных) культурных круга, собственно, восточно-эллинский и христианско-исламский. С другой стороны, Эд. Мейер отделял от этого комплекса восточно-азиатский культурный круг Для обоих культурных кругов переднеазиатско-европейского пространства было характерно то, что между ними были установлены устойчивые сильные взаимодействия, так что — как акцентирует Хачер — «только симметрично принимая их во внимание, в совокупном рассмотрении можно полностью понять их историю». Связи с восточноазиатским культурным кругом проявились, по мнению Мейера,
29 Demandt 1990, 161-165; Christ 1994, 155-156; Momigliano 2000, 255-257.
30 Demandt 1990, 159,162.
31 Canfora 1995, 45.
лишь незначительно, поэтому нельзя историю их народов объединить с историей западных народов, она не составляла с ними непосредственного единства. Для Северной Индии Эд. Мейер сделал исключение, т.к. она, в его понимании, составляла «пограничную область» развития двух систем. «Всемирная история» означала для Мейера историю «всех трех регионов» в их совокупности. Для «древних стадий развития» являлись оба «больших главных региона», по Мейеру, обособленными общностями с собственной историей.
На данной диаграмме Хачера, как видим, стрелочка, направляющая ариев к Индии, дана от восточно-азиатского культурного круга. Вероятно, имеется в виду представление Эд. Мейера — в отношении индоевропейской проблемы — не о собственно прародине индоевропейцев («восточно-азиатское пространство» не может им быть), а о том, что арийские племена в III тыс. до н.э. находились уже в Средней Азии, которая, естественно, географически к «переднеазиатско-европей-скому культурному кругу» Мейера не может быть отнесена.
К. Хачер отмечает, что прежде всего на основании хозяйственного развития древнего мира сформулировал Эд. Мейер на повороте веков свое собственное понимание — вторую параллельную историческую смену кругов в переднеазиатско-европейском культурном пространстве: каждой стадии развития античного культурного круга корреспондирует соответствующая фаза «средневеково-новистического» круга. Схема кругов по Эд. Мейеру изображается К. Хачером в следующем виде:
Moderner Kreislauf
Europäisches Früh-und Hochmittelalter
17. / 18. Jhd. n. Chr.
14. / 15. Jhd. n. Chr.
Abb. 6: Parallele Kreisläufe der vorderasiatisch-europäischen Kulturkreise nach Eduard Meyer
Рис. 6. Схематическое изображение К. Хачером (S. 68) параллельного кругового движения переднеазиатско-европейского «культурного круга».
Как видим на диаграмме (рис. 6), античный культурный круг включает в себя «греческое Средневековье», т.е. ХП-УШ вв. до н.э., «классику», начавшуюся в У11/У1 вв. до н.э., и «модерн» в виде «эллинизма». «Новый культурный круг» имеет следующие соответствия: «Средневековье» как первый этап (европейское раннее и развитое Средневековье в обычном значении этого понятия), «классику» Х1У-ХУ вв., «модерн», начавшийся в ХУП/ХУШ вв.
К. Хачер подчеркивает, что в указанной связи получает особую окраску общепринятый как обозначающий эпоху термин «Средние века». Эд. Мейер в этот термин вкладывал правила, которыми связаны друг с другом определенные хозяйственные, политические и культурные порядки. В этом, специфически понимаемом Мейером «Средневековье» преобладала «малая государственность», господствовали натуральное хозяйство и патриархальные порядки. Такие параллели «греческое Средневековье» имеет, в его восприятии, не только с «христианским Средневековьем», но, например, со Среднеегипетском царством и Японией.
К. Хачер обращает внимание, что, хотя Мейер принципиально противопоставлял свою концепцию отвергаемым «историческим законам» и типизации, совершенно очевидно, что он демонстрирует здесь содержательную близость к созданному Максом Вебером «идеальному типу»32.
Повторение цикла в современности трактуется у Мейера следующим образом. Ситуация в мире ко времени начала Ганнибаловой войны, — пишет К. Хачер, — напоминает Мейеру современную ему ситуацию перед началом Первой мировой войны. Во время этой войны Германия напоминает ему, соответственно, Рим времен Второй Пунической. Англия, на его взгляд, принуждает Германию к чрезмерной экспансии так же, как Ганнибал Римскую республику. На исходе мировой войны Мейер, однако, устанавливает, что дальнейшее продолжение аналогии Германия — Рим и Англия / Соединенные Штаты — Карфаген больше невозможно. Хачер делает заключение, что эта оценка положения в мире дается с «немецкого взгляда» и она — конечно, с заметными ограничениями — имеет многосторонние параллели с «Закатом Европы» Освальда Шпенглера33.
К. Хачер подводит такие итоги своему рассмотрению: в конце XIX — начале XX вв. центральными были две различающихся всемирных истории, противопоставленные друг другу, но обе анти-коведческого происхождения: с одной стороны, универсально организованная история культуры в смысле Якоба Буркхардта, с другой стороны — объединенная история государств древности Эдуарда Мейера34. «Школу» в строгом смысле этого слова оба они не основали. После Буркхардта и Мейера все более и более исследователи углублялись в узкоспециальные и конкретные исследования. Определяющая сквозная мысль, лейтмотив работы К. Хачера, — универсально-исторический подход продолжался только в русле теории Мейера, а пафос анализа К. Хачера — призыв развивать сравнительно-типологический метод Буркхардта.
Сделаем несколько своих замечаний по данной позиции, признавая высокую эффективность, в целом, схематической интерпретации, предложенной К. Хачером, и ее высокую степень наглядности в выявлении сути теорий.
Представляется, что К. Хачер не совсем точно называет метод Мейера пространственно-описательным. Он пространственно-сравнительный. И этот подход ориентирован у Мейера не только на историю государств, как формулирует современный исследователь, — это видно уже из трактовки ключевого понятия его концепции — «культурного круга». Хачер сам признает, что в изучении истории древности центром притяжения для Мейера была греческая культура35 (в широком смысле слова).
К. Хачер призывает взять на вооружение модель Я. Буркхарда. Но почему историки в XX веке пошли (те, кто воспринял универсально-исторический подход) в своем осмыслении всемирной истории за Мейером, а не Буркхардтом? Потому, что этот путь для изучения социумов прошлого более реалистичен, дает возможность изучения определенного общества в пространственно-хронологическом срезе отдельным историком. Как бы ни был заманчив призыв «следовать дорогой Буркхардта», на практике применение сравнительно-типологического метода означает, что для сравнения будут браться не только свои, но и многочисленные чужие реконструкции (или только чужие). Это связано с тем, что историк обычно не может быть равно хорошо подготовлен к чтению источников на большом количестве различных языков, — соответственно он для сравнения вынужден будет брать результаты других (работающих в разных методиках и подходах) исследователей, — времена энциклопедистов, увы, миновали. А такой способ работы — по многим причинам не слишком привлекательная перспектива. Метод же Мейера в основе своей дает больше возможности и индивиду -
32 Н^сИег 2003, 68-69.
33 Н^сИег 2003, 70-71.
34 Н^сИег 2003, 75-76.
35 Н^сИег 2003, 74-75.
ального, и коллективного написания истории во всемирном контексте. Другое дело — попытаться масштабно соединить с ним принцип типологизации, содержащийся в теоретических построений Бурхардта (но вряд ли сами эти построения).
Как нам кажется, эффект от интерпретации Хачером двух моделей универсальной истории, во многом противоположный преследуемой автором цели. Хачер призывает «вернуться к Буркхардту», а его схемы доказывают большую разработанность и логичность, а главное, применимость теории Мейера. Парадокс в том, что схемы Хачера для теории Мейера показывают именно модель универсальной истории (при всей специфичности трактовки ее движения), чего нельзя сказать о схемах, представляющих концепцию Я. Буркхардта. Сложность сведения модели Я. Буркхардта к схемам, которая видна в исследовании Хачера, свидетельствует, не в последнюю очередь, о большей — по сравнению с моделью Мейера — «философской размытости» самой теории и трудностях ее использования как методологического инструментария историка.
Очевидно только, что стремления к универсально-историческому описанию прошлого, в том числе и древности, должны активизироваться, и, полагаем, будут активизироваться в ближайшем будущем, — при этом рациональные зёрна обеих представленных моделей обязаны быть так или иначе учтены. В российской науке о древнем мире для этого есть свои стимулы и свои благоприятствующие этому факторы — в первую очередь наличие журнала «Вестник древней истории», своим существованием и своим содержанием уже 75 лет неизменно поддерживающего идею единства истории человечества в ракурсе древнего её пласта.
ЛИТЕРАТУРА
Буркхардт Я. 2004: Размышления о всемирной истории. М.
Дементьева В.В. 2004: «Харизматическое господство»: концепция Макса Вебера в современной романистике // Tabularium. Труды по антиковедению и медиевистике / В. В. Дементьева (ред.). Т.2. М., 101-118.
Мейер Э. 2003: Труды по теории и методологии исторической науки. М.
Семенов Ю. 2003: Эдуард Мейер и его труды по методологии и теории истории // Мейер Э. Труды по теории и методологии исторической науки М., 3-21.
Burckhardt J. 1978: Weltgeschichtliche Betrachtungen. Stuttgart.
Canfora L. 1995: Politische Philologie. Altertumswissenschaften und moderne Staatsideologien. Stuttgart.
Christ K. 1994: Fallstudien wissenschaftlicher Konzeptionen des 20. Jahrhunderts. I. Eduard Meyer // Caesar. Annäherungen an einem Diktator. München, 155-165.
Demandt A. 1990: Eduard Meyer und Oswald Spengler Lässt sich Geschichte voraussagen? // Eduard Meyer. Leben und Leistungen eines Universalhistorikers / W. M Calder, A. Demandt (hersg.). Leiden; New York; Kobenhavn, Köln, 159-181.
Deininger J. 1990: Eduard Meyer und Max Weber // Eduard Meyer. Leben und Leistungen eines Universalhistorikers / W. M. Calder, A. Demandt (hersg.). Leiden; New York; Kobenhavn; Köln, 132-158.
Grisebach E. 1943: Jacob Burckhardt als Denker. Leipzig;Bern.
Hatscher Ch. 2003: Alte Geschichte und Universalhistorie (Weltgeschichtliche Perspektiven aus althistorischer Sicht). Stuttgart.
von Martin A. 1948: Burckhardt und Nitzsche. Philosophieren über Geschichte. Krefeld.
Meyer Ed. 1910: Kleine Schriften. Zur Geschichtstheorie und zur wirtschaftliche und politische Geschichte des Altertums. Halle.
Meyer Ed. 1902: Zur Theorie und Methodik der Geschichte. Geschichtsphilosophische Untersuchungen. Halle.
MomiglianoA. 2000: Vorbemerkurgen zu einer Diskussion über Eduard Meyer //MomiglianoA. Ausgewählte Schriften und Geschichtsschreibung. Bd. 3. Die moderne geschichtsschreibung der Alten Welt / G. W. Most (hrsg.). Suttgart; Weimar, 255-272.
Wiesehöfer J. 2007: Alte Geschichte und Alte Orient, oder: Ein Plädoyer für Universalgeschichte // Getrennte Wege? Kommunikation, Raum und Wahrnehmung in der Alten Welt. Frankfurt am Main, 595613.
