CC BY-NC-ND
35
Е.Н. Басовская
ПОИСК ВРАГА: «ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА» О РУССКОМ ЯЗЫКЕ (Аналитический обзор материалов 1929-1940 гг.)
Изменения, происшедшие в русском языке на протяжении советского периода истории, и шире - феномен тоталитарного языка - в последние два десятилетия привлекают повышенное внимание исследователей и стали предметом анализа в узколингвистической и междисциплинарной, сугубо научной и популярной литературе1.
Но далеко не все аспекты этой сложной проблемы можно назвать основательно изученными. Так, лишь в незначительном числе работ рассматривается плановая языковая политика советской власти, направленная на так называемое очищение языка от нежелательных элементов. Между тем формирование так называемого новояза (тоталитарного языка) имеет две стороны -стихийную и плановую. Несомненно, сущностные сдвиги в языке в годы революции, становления и функционирования тоталитарной общественной системы неизбежны и связаны прежде всего с изменением структур общественного сознания. В то же время нельзя преуменьшать и значимость языковой политики, которая проводилась во все периоды существования советского государства и не может быть сведена, как это нередко делается, к решению вопроса об официальном языке и созданию письменностей для ряда народов СССР.
Важной составляющей языковой политики советской власти было формирование в общественном сознании образа идеального языка эпохи социализма - богатого, выразительного, доступного массам и, что принципиально, «чистого», освобожденного от недоброкачественных примесей. Намерение власти «очистить» язык оставалось неизменным в течение всей советской истории. А вот перечень «врагов» языка, вредоносных элементов, с которыми следует бороться, существенно менялся в соответствии с ключевыми идеологическими установками каждого конкретного периода.
Борьба за «чистоту языка» в 1930-х годах анализируется в нескольких специальных работах последних десятилетий2. Внимание их авторов не сосредоточено, однако, на изменении «образа врага», в противоборстве с которым советскому народу предлагалось выковывать безупречный язык, достойный великой эпохи социалистического строительства.
Одним из важнейших орудий языковой политики любого государства новейшего времени служит система средств массовой информации3. Материалы СМИ содержат важные сведения о концептах и ценностных установках, намеренно внедряющихся властью в общественное сознание.
В данном обзоре представлены публикации «Литературной газеты», посвященные «чистоте языка» и демонстрирующие долгий и противоречивый процесс «вылепливания» образа идеального языка и его врагов, на борьбу с которыми предстояло направить негативную энергию масс.
«Назад к классике»... и обратно?
«Литературная газета», начавшая выходить в 1929 г. - в год «великого перелома», была ориентирована на пропаганду идей культурной революции. Причем среди первостепенных задач декларировалось не окончательное искоренение безграмотности, а борьба за «чистоту языка», т. е. за правильную речь, свободную от всего, что может затуманить смысл и осложнить восприятие текста.
В № 4 за 1929 г. была опубликована заметка Г.О. Винокура «Культура речи в газете» с подзаголовком «Влияние канцелярского языка. Вернемся к образцам литературы». Проблематика этой публикации оказалась очевидно шире, нежели заявленный анализ газетного языка. Г.О. Винокур отмечал, что современный газетный язык засорен канцеляризмами, и подчеркивал важность чтения классики для воспитания вкуса и развития «чувства лингвистической дисциплины» (ЛГ, 1929, № 4, с. 2).
Было бы естественно ожидать, что газета продолжит обсуждение поставленного вопроса. Советской печати в целом свойственна серийность публикаций. Это обусловлено отчетливыми и пропагандистскими задачами, ставившимися партией перед СМИ: газета должна была внедрять определенные идеи в общественное сознание и добиваться от читателей поведения, соответствовавшего официальной идеологии. Известна и общая схема проведения газетной кампании: проблемное выступление -
широкое обсуждение с обязательной публикацией «писем трудящихся» - заключительный редакционный материал, содержащий единственно правильные выводы и чаще всего освященный партийным авторитетом4.
Однако в данном случае налаженный механизм как будто дал неожиданный сбой. Ни в 1929 г., ни позднее, на протяжении трех лет, «Литературная газета» вообще не вернулась к проблеме культуры речи. Будучи адресованной людям, профессионально работающим со словом, она касалась лишь нескольких, достаточно узких вопросов развития русского языка - ликвидации неграмотности и орфографической реформы; допускалась также критика языка отдельных изданий, но никаких общих выводов из этого не делалось. Можно предположить, что редакции не удавалось выявить сколько-нибудь последовательной партийной линии в отношении языкового строительства, за исключением курса на всеобщую грамотность и обновление письма.
Четко сформулированная позиция Г.О. Винокура оказалась чужда официальной советской идеологии 30-х. Семантика слова «вернемся», использованного как призыв к читателям в подзаголовке публикации 1929 г., вступало в острое противоречие с принципом «отречения от старого мира» и тотального обновления. Тем не менее команды «разоблачить» Винокура и вообще каких бы то ни было ясных указаний от партийного руководства не поступало, и «Литературная газета» отказалась от анализа лингвистической проблематики.
Революционность против пуризма
Ситуация изменилась в 1933 г., когда в газете появилась полоса под общим заголовком «нам нужно искусство, понятное массам и любимое ими» (ЛГ, 1933, № 5, с. 3). В редакционной статье резко, хотя и без конкретных примеров, критиковалась «изысканная витиеватость словесного рисунка». Можно сказать, что обсуждению вопросов развития русского языка был дан второй старт. на первый взгляд, между принципами, заявленными Г.О. Винокуром за четыре года до этого, и идеями редакционной статьи 1933 г. не обнаруживается противоречий. В обоих случаях в качестве достоинства языка называется «простота».
Но при внимательном рассмотрении обнаруживаются различия в понимании того, что мешает речи быть точной и доступной. Г.О. Винокур подчеркивал вредное влияние канцелярского языка (официально-делового стиля) на другие речевые сферы,
прежде всего - публицистику. Авторы статьи 1933 г. не касались никаких областей применения русского языка, кроме художественной литературы и осуждали писателей за излишнюю «украшенность» слога. Схематизируя процесс, можно сказать, что «борьба с некрасивостью» сменилась «борьбой с красивостью», а газетная речь, в отличие от художественной, оказалась вне критики.
Через несколько номеров «Литературная газета» вновь обратилась к языковой проблематике, на сей раз в специальной большой статье. Известный прозаик К. Федин в статье «Язык литературы» многократно повторил типичное для советской риторики слово «борьба»: «борьба за культуру художественной речи», «борьба за здоровую языковую культуру», «борьба за чистоту речи» (ЛГ, 1933, № 9, с. 3). Главное же, что отличает статью Федина от предшествующих близких по тематике публикаций, -упоминание еще одного «врага» хорошей речи - языкового пуризма. Стремясь соединить две наметившиеся ранее линии, Федин пишет, что «учеба у классики» не отменяет «разумного новаторства», а «борьба за чистоту речи не означает борьбы против словесных новообразований, против новых слов». При этом писатель не дает ясного ответа на вопрос о том, что значит, не будучи «пуристом», «бороться за чистоту языка».
Идея Федина была подхвачена. Критик Р. Рош в рецензии на «Заметки редактора» М. Презента (ЛГ, 1933, № 60, с. 5) также выступает против языкового пуризма (называя это явление «педантизмом» и «консерватизмом»). Не отрицая необходимости борьбы с «коверканьем русского языка», Р. Рош оспаривает многие утверждения рецензируемого автора, которые расценивает как отстаивание «чрезмерной мнимой чистоты».
Особенно важным представляется тот факт, что Р. Рош не соглашается признать речевой ошибкой использование в публицистике таких «канцелярских шаблонов», как «по линии», «мероприятие», «освоить», «проработать», «неувязка». Для защиты подобных речевых средств от критиков-пуристов Р. Рош применяет самый мощный из аргументов советского периода -ссылку на авторитет И.В. Сталина. Как выясняется, и этот «большой мастер слова» не гнушается канцелярскими словами и оборотами, что полностью оправдывает их в глазах ревнителей культуры речи. Таким образом, более чем через четыре года после заметки Г.О. Винокура редакция «Литературной газеты» все-таки отреклась от его исходных положений и солидаризировалась с
теми, кто предлагал толковать «борьбу за чистоту языка» как-то по-новому, вне связи с культурной традицией.
Кампания «за простоту»
Следующий, 1934 г., оказался исключительно богатым публикациями на лингвистические темы, более того - обсуждение вопросов «чистоты языка» обрело наконец характер организованной газетной кампании.
Зачином для дискуссии стала статья М. Горького «О языке» (ЛГ, 1934, № 33, с. 1). Учитывая особое положение Горького -советского классика и создателя писательского Союза, следует отметить, что выводы из будущего обмена мнениями были известны заранее. Никто не мог позволить себе усомниться в правильности утверждений Горького, и обсуждение проблемы превратилось в публикацию различных толкований исходной статьи. Это не помешало, однако, авторам высказать весьма различные по сути мнения.
Горький использовал те же лозунговые сочетания слов, что и его предшественники, в том числе - «борьба за чистоту языка». Вслед за Р. Рош он выдвинул на передний план идею организации языкового процесса. но среди примеров «паразитарного хлама», засоряющего современную русскую речь, у Горького основными оказываются «новые словечки», т. е. молодежные жаргонизмы, такие как «мура», «буза», «волынить», «шамать», «дай пять» и другие.
В продолжение горьковской публикации в следующем номере газеты была помещена редакционная статья «За культуру языка» (ЛГ, 1934, № 34, с. 1), дополнившая перечень «паразитарных явлений» диалектизмами и бранными словами. По мере уточнения списка «врагов» языка нарастал и пафос лозунгов, завершавших публикации о культуре речи. Происходила отчетливая политизация проблемы. Разговор шел теперь не просто о качестве речи, но о соответствии современного русского языка великим задачам построения социализма. «Борьба за культуру языка, - говорилось в передовой статье, - есть борьба за культуру социализма в целом».
Как это нередко бывало в ходе публичных дискуссий советского периода, участники приводили одни и те же аргументы в защиту противоположных точек зрения. Слова о том, что язык должен быть на уровне сегодняшних политических задач, допускали практически любое толкование. например,
М. Шагинян в статье «Дискуссия о языке» (ЛГ, 1934, № 48, с. 2) называла «загрязнение языка» «так называемым» и выступала за отражение в художественных текстах всех новейших речевых явлений. По ее мнению, языковой пуризм - не что иное, как приверженность «дворянско-помещичьему языку пушкинского этапа русской литературы». По мнению М. Шагинян, революция стимулировала «насыщение общелитературного языка богатейшими местными средствами». Даже расширение сферы применения обращения на «ты» в устной разговорной речи писательница интерпретировала как отражение перехода к бесклассовому обществу.
Таким образом, ситуацию 1934 г. можно охарактеризовать как парадоксальную. С одной стороны, газета организовала дискуссию с заранее известным результатом, главной целью которой было включение «борьбы за чистоту языка» в ряд идеологических кампаний, направленных на достижение единомыслия. С другой стороны, участники процесса поняли партийные установки настолько разнообразно, что дискуссия, задуманная в качестве декоративной, наполнилась реальным содержанием. Сторонникам «чистоты языка», понимавшейся буквально, как свобода от словесного сора, противостояли защитники некой абстрактной идейной чистоты, т. е. соответствия характера языка революционному духу эпохи.
Ощутив, видимо, что дискуссия принимает нежелательный характер, руководство газеты опубликовало подряд (с середины апреля до начала мая) четыре редакционные статьи (ЛГ, 1934, № 48, 50, 52, 56). В них разъяснялось, что при социализме стихийное развитие языка невозможно, языковое строительство ведется сознательно и планомерно, являясь частью «воспитания масс».
В редакционных материалах ставился знак равенства между понятиями «хороший язык» и «доступный язык», причем речь шла о доступности широким массам. Доступность же предполагала ясность и простоту словесных форм. Среди вредных речевых явлений были названы жаргонизмы, диалектизмы и «кудрявые фразы», т. е. риторическая избыточность. Таким образом, при уточнении перечня главных «врагов» из него все-таки выпали канцеляризмы, к этому моменту уже надежно защищенные авторитетом партийной прессы.
Дискуссия 1934 г. велась с использованием всех средств, имевшихся в арсенале советской прессы: она включала публикации профессиональных журналистов, писателей, ученых, а
также сатирические материалы, письма трудящихся и, наконец, статьи партийных лидеров.
В этом ряду особенно интересны выступления читателей из числа рабочих. Их мнение, подобно мнению партийных руководителей, воспринималось как однозначно верное, выступало в дальнейшем в качестве ценностного ориентира. И именно представителям Сталинградского тракторного завода было доверено публично отречься от псевдонародных, «мужицких» словечек, таких как «чаво», «таперь» и «покель» (ЛГ, 1934, № 51, с. 4). Таким образом, дискуссия о языке внесла свой вклад в закрепление в сознании читателей одной из идеологически важных оппозиций - «рабочий - крестьянин». В ходе обсуждения лингвистических вопросов ярко демонстрировалось, что понятие «народный» не только не тождественно понятию «крестьянский», но и во многом ему противопоставлено.
На протяжении 1934 г. дискуссия совершила своеобразный «виток». Она начиналась с заявлений об отказе от языкового пуризма и с положительной в целом оценки речевого новаторства. но уже к середине года в «Литературной газете» стали все чаще появляться материалы, наполненные призывами к учебе у классики. Автор фельетона «Не могу молчать!» (псевдоним -Елкин-Палкин), ученые-филологи - Д.Д. Благой и вслед за ним В.В. Виноградов (ЛГ, 1934, № 59, с. 4; № 71, с. 3; № 80, с. 2) -подчеркивали точность и простоту языка Пушкина, Тургенева и Чехова и воздерживались при этом от какой бы то ни было революционной риторики.
В одной из последних тематических публикаций 1934 г. Ф. Панферов указал, что в языке революции соединились три начала - язык деревни, язык города и лучшая часть - язык вождей. основной тенденцией развития русского языка в эпоху построения социализма писатель назвал очищение «от хлама» (термин М. Горького) и достижение «мудрой простоты» (ЛГ, 1934, № 111, с. 2).
Показательно, что Ф. Панферов написал данную статью в процессе работы над романом «Бруски». Позже эта книга стала одним из хрестоматийных примеров злоупотребления диалектизмами и прочими «народными словечками», т. е. именно тем «хламом», против которого был направлен пафос газетной кампании. Действительно, персонажи романа постоянно используют такие слова и грамматические формы, как «баить», «робяты», «покажьте» и др. Не свободна от диалектизмов и авторская речь: писатель употребляет слова «гуторить», «посечка», «зыбка» и
т. п. Противоречие между собственной художественной практикой и заявлениями, сделанными на газетной полосе, свидетельствует, безусловно, не столько о личной неискренности известного прозаика, сколько об условной, десемантизированной природе лозунгов борьбы за чистоту и простоту языка, ставших итогом многомесячной дискуссии.
В 1935 г. тема языка вновь, как и шесть лет назад, открылась публикацией Г.О. Винокура. Ученый вновь говорил о том, насколько важно повышать языковую культуру, воспитывать в людях «языковой вкус и чутье». Однако акценты, казалось бы, существенно сместились: теперь Г.О. Винокур призывал «не перегибать палку в смысле ориентации на прошлое» (ЛГ, 1935, № 28, с. 4).
В проведенном автором анализе конкретных примеров лишь на первый взгляд не усматривается никакой последовательности. С одной стороны, Винокур уверенно заявляет, что модное слово «мировоззренческий» создано вопреки правилам русского словообразования (от несуществующего «мировоззренец») и потому является примером языкового бескультурья. С другой стороны, у автора статьи не вызывают протеста активные формы множественного числа существительных с ударным «а» на конце («профессора», «директора» и др.).
Таким образом, позиция Винокура не претерпела значимых изменений. Слово «мировоззренческий» - явление книжной, более того - идеологизированной речи. Оно навязывается русскому языку, будучи для него неорганичным. Формы же множественного числа на «а» есть плод свободного народного речетворчества и не подлежат осуждению со стороны ученых.
Следовательно, Г.О. Винокур по-прежнему понимает борьбу за чистоту языка как освобождение живой речи от мертвящего влияния казенной фразеологии. Правда, в середине 30-х у него уже нет возможности говорить об этом открыто.
Против «неприличия»
На протяжении года в «Литературной газете» было помещено восемь статей и заметок, посвященных культуре языка (ровно вдвое меньше, чем в 1934 г.). Несмотря на небольшой объем публикаций, они позволяют выявить новое направление борьбы за «чистоту языка». Новой мишенью для критики сделались «грубости» и «непристойности», в разряд которых зачислялись фактически все простонародные выражения. В
мини-эссе «К спорам о языке» В. Шкловского такие слова, как «хахаль», были названы «дикими» фактами, грубость которых бесспорна» (ЛГ, 1935, № 34, с. 3).
В редакционной заметке, посвященной переизданию словаря В.И. Даля, говорилось об отрицательном опыте И.А. Бодуэна-де-Куртене, дополнившего знаменитый словарь «неприличными словами, сквернословиями, мерзостями площадного жаргона» (ЛГ, 1935, № 40, с. 6).
Через несколько номеров «Литературная газета» обрушилась с разгромной критикой на редакцию «Толкового словаря русского языка», возглавлявшуюся Д.Н. Ушаковым. Среди важнейших недостатков нового издания авторы рецензии К. Казимирский и М. Аптекарь отмечали и то, что в нем много «ругательных и вульгарных выражений, приводимых как в терминах, так и в примерах» («вшивый черт», «катись колбасой», «кишка тонка», «киношка», «втрескаться» и др.) (ЛГ, 1935, № 58, с. 4).
Совершенно очевидно, что Казимирский и Аптекарь исходили из неоднократно повторенного их предшественниками тезиса о неуклонном, плановом языковом строительстве при социализме. «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.н. Ушакова был задуман и составлен не только как нормативное издание, но и как справочник, фиксирующий реальное состояние живого русского языка 1930-х годов. Критики же издания были убеждены, что любой словарь должен непременно иметь исключительно нормативный характер. У них вызывала возмущение попытка объективно отразить жизнь языка.
Отвечая на критику, Д.Н. Ушаков подчеркивал: «Просторечные и вульгарные выражения помещаются в словарь не для их пропаганды, а для борьбы с ними путем разъяснения их стилистического качества» (ЛГ, 1935, № 63, с. 6). Не признавая справедливости претензий, высказанных оппонентами, главный редактор словаря присоединился тем не менее к общему мнению о необходимости очищения языка от всего грубого, низкого и неблагопристойного.
Показательна также единственная статья 1935 г., посвященная вопросам развития языка и имеющая не критическую, а сугубо позитивную направленность. В размышлениях П.Г. Стрелкова «о новообразованиях в языке» говорится об обогащении литературной фразеологии многочисленными оборотами, заимствованными с языковой периферии. Среди важнейших источников обновления разговорного языка автор называет политическую сферу. он отмечает появление таких выражений, как «головокру-
жение от успехов», «по-новому работать», «догнать и перегнать» и перечисляет их достоинства: они грамматически правильны, политически актуальны и широко распространены.
Рассуждения П.Г. Стрелкова трудно назвать научно безупречными. Так, словосочетание «по-новому работать» вряд ли следует включать в число устойчивых оборотов, а конструкция «догнать и перегнать» явно не должна была попасть в разряд «грамотных», будучи откровенно тавтологической. Но несмотря на слабость научной базы, статья П.Г. Стрелкова чрезвычайно значима для дальнейшего развития языковой темы в советской публицистике. Не отрицая заметного влияния разговорной речи на литературную норму, автор считает все-таки более существенным обратное воздействие книжно-письменного, в том числе делового и политического языка на живую, в том числе устную речь.
Итак, в середине 30-х годов «Литературная газета» уточнила официальное представление о языковом идеале и о том, что ему не соответствует. «Хорошим» был признан грамотный и благопристойный язык, в целом классический и обновляющийся преимущественно под влиянием актуальных политических текстов.
И вновь учеба у классиков
В следующем, 1936 г. в редакционной политике произошло важное изменение: в публикациях, касающихся развития русского языка, стал преобладать пафос утверждения, восславления образца.
«Литературная газета» поместила на своих станицах статьи, посвященные стилю В.И. Ленина, A.C. Пушкина и М. Горького (ЛГ, 1936, № 4, с. 5; № 8, с. 2; № 44, с. 4). При всей несхожести рассматриваемых в этих публикациях личностей и текстов, материалы объединяют как минимум две идеи - стилистической простоты и противостояния некоему «врагу».
Ленин, по утверждению A. Цейтлина, дал образцы «сложной простоты» в неутомимой борьбе с «ненужной иностранщиной». Пушкин, чей вклад в развитие языка раскрывают Б. Мейлах и В. Герасимова, писал понятно для народа и не желал примиряться ни с архаистами, ни с «жеманной» карамзинской поэзией. Наконец, Горький, по словам Б. Неймана, был ревнителем литературного языка и «горячо возражал против подмены выразительности языка словарной экзотикой».
В публикациях 1936 г. выкристаллизовывалась одна из магистральных идей советской пропаганды: борьба «за» всегда есть борьба «против» - для улучшения чего бы то ни было необходимо найти врага, который стоит на пути прогресса.
Найти «виноватых»
После того как важнейшие идеологические принципы кампании «за чистоту языка» определились, выступления «Литературной газеты» на эту тему утратили не только регулярность, но и масштабность. Во второй половине 30-х гг. статьи и заметки, затрагивающие вопросы культуры речи, публиковались, но вне всякой системы. Среди них преобладали материалы, связанные с конкретными текстами и вскрывающие недостатки стиля отдельных писателей и критиков, а также обмен мнениями по поводу употребления тех или иных слов. Осуждались в основном не те или иные явления, а конкретные люди, недостаточно заботящиеся о «чистоте языка». «Литературная газета» критиковала «Введение в стилистику» М.А. Рыбниковой за многочисленные речевые ошибки (ЛГ, 1938, № 15, с. 4), а журнал «Русский язык в школе» -за непонятное наукообразие (ЛГ, 1938, № 68, с. 3), осуждала дикторов радио за выбор ненормативных акцентологических и грамматических вариантов (ЛГ, 1939, № 56, с. 3), объясняла читателям, какие семантические изменения произошли в ХХ в. в русском слове «довлеть» (ЛГ, 1938, № 12, с. 6).
Надо отметить, что по мере временного удаления от дискуссии 1934 г. на страницах газеты находило отражение большее многообразие точек зрения. Перестав быть центром партийного внимания, тема чистоты языка сделалась менее официозной и начала допускать относительную свободу мнений.
Наверное, интереснейшим материалом «Литературной газеты» 30-х годов, посвященным языковой проблематике, стала статья В.Б. Шкловского «Революция и язык» (ЛГ, 1937, № 61, с. 3). Здесь тоже говорилось о чистоте, но совершенно в ином смысле, нежели во всех остальных публикациях.
Шкловского интересует чистота значения слова, понимаемая как соответствие лексической семантики содержанию понятия. По мнению филолога, после революции «слова почистились... повысилось их значение и. вокруг слова "труд" легли, подчиняясь ему, подымая его, другие слова, созданные народом, его верой в свои силы и когда-то отнятые у народа старой знатью».
Шкловский полагает, что точно так же «почистились», освободились от ложных смысловых оттенков слова «знатность», «доблесть», «геройство» и другие.
Вне всякого сомнения, положение о том, что до революции некоторые слова имели «ложное» значение и служили одурманиванию носителей языка, несостоятельно с точки зрения лингвистики. Это, впрочем, не мешает исследователю языка революционной эпохи двигаться в весьма перспективном направлении. Не только публицисты, но и большинство ученых (исключая А.М. Селищева, чья книга «Язык революционной эпохи»5 была написала в 20-х гг.) значительно упрощали процесс перестройки русского языка в годы советской власти. Эту проблему было принято сводить к уходу устаревающих и появлению новых слов6. Шкловский же, развивая мысль Селищева, показал широкой газетной аудитории, что революция внесла и продолжает вносить изменения в семантику слов.
Заявленная В.Б. Шкловским тема не нашла продолжения на страницах «Литературной газеты» рассматриваемого периода. Это вполне закономерно: изучение семантических сдвигов было слишком специальной и сложной задачей для массовой газеты. Кроме того, такой подход к анализу современного русского языка вряд ли мог представляться редакции перспективным, так как не давал новых штрихов к образу врага, не позволял актуализировать в памяти читателей уже известные и определить новые мишени для критики. Идеологические кампании 30-х невозможны вне борьбы со «злыми силами», которые могут быть воплощены как в отдельных явлениях жизни, так и в конкретных людях.
В этом отношении показательна обнародованная «Литературной газетой» переписка между писателем Ф. Гладковым и профессором Д.Н. Ушаковым. В октябре 1939 г. Ф. Гладков обратился с открытым письмом к товарищам из Радиокомитета СССР и с возмущением указал на грубые ошибки дикторов, в частности неверную постановку ударений в падежных формах «на реку», «в фортах», словах «добыча» и «молодежь». Писатель призвал работников радио к очистке языка от «звукового сора» (ЛГ, 1939, № 56, с. 3).
В одном из следующих номеров газеты (ЛГ, 1939, № 68, с. 3) писателю возразил Д.Н. Ушаков, указавший, что нормы литературного языка далеко не так категоричны и, например, ударение в слове «реку» испытывает колебания.
Здесь же был помещен ответ Ф. Гладкова, сославшегося на авторитет классической поэзии, которая знала лишь одно ударение - «на реку». Оттолкнувшись от этого частного вопроса, писатель перешел к большим обобщениям, касающимся закономерностей языковой эволюции. Он заявил, что развитие языка должно идти «в сторону наибольших преодолений», т. е. норме следует не сближаться с узусом, а, напротив, все резче противостоять ему. В качестве подтверждения этой парадоксальной мысли Ф. Гладков привел многочисленные письма трудящихся. Массы, по заявлению писателя, «свирепо протестуют против порчи и засорения языка жаргонизмами, вульгаризмами, натуралистическим перенесением в литературную речь местного сырья и пр.». Весьма показательно, что редакция «Литературной газеты» оставила последнее слово именно за Ф. Гладковым. При этом Д.Н. Ушаков невольно оказался оппонентом не отдельного языкового пуриста, а широких масс трудящихся.
Одной из последних предвоенных публикаций «Литературной газеты» о чистоте языка стала статья В. Катаева «Слово надо любить!» (ЛГ, 1940, № 48, с. 2). В ней не содержалось никаких конкретных утверждений - только лозунги самого общего характера. Катаев требовал от художника народности, а от слова -понятности и убедительности. Он торжественно заявлял: «Народу нужно слово полнокровное, свежее, точное, богатое, неотразимое, умное, справедливое».
Появление этой публикации стало закономерным итогом более чем десятилетнего обсуждения проблемы «чистоты русского языка» на страницах «Литературной газеты».
На мой взгляд, проанализированные факты свидетельствуют о явлении, которое можно назвать «ложной революционностью» идеологов советской власти. В 30-х годах определилась тенденция к однозначному осуждению официальной пропагандой всего истинно нового, смелого, т. е. по-настоящему революционного. Русский язык загонялся в рамки узко понимавшихся норм и приличий. В список «врагов языка» были включены как все средства усложнения стиля («словесные украшения»), так и приемы стилизации под живую народную речь (просторечные и диалектные слова, формы и конструкции). В арсенале писателя и публициста оставалось все меньше официально одобренных языковых ресурсов. То, что пишущего человека фактически лишали выбора слова, представляется вполне закономерным. Речевая свобода отрицалась властью так же, как и всякая дру-
гая - интеллектуальная, духовная, политическая, да и просто поведенческая.
В 30-х годах в целом определилась тенденция, которой предстояло ярко проявиться в дальнейшем: под лозунгами «борьбы за чистоту языка» велась борьба за унификацию речи, против ярких вербальных проявлений человеческой индивидуальности. Борьба за «чистоту языка» превращалась в борьбу за новояз.
Примечания
1 См., например: Гусейнов Г. Ч. Ложь как состояние сознания // Вопросы философии. 1989. № 11. С. 64-75; Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь, 1995; Михеев А.В. Язык тоталитарного общества // Вестник АН СССР. 1991. № 8. С. 130-137; Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., 1998; Одесский М.П., Фельдман Д.М. Поэтика «Оттепели»: материалы к изучению пропагандистской модели ХХ съезда КПСС: Идеологема «культ личности» // Технология власти: источники, исследования, историография. СПб., 2005. С. 374-402; Ромашов Н.Н. Система идеологем русского тоталитарного языка по данным газетных демагогических текстов первых послереволюционных лет: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 1995; Сарнов Б.М. Наш советский новояз: Маленькая энциклопедия реального социализма. М., 2002; Фельдман Д.М. Терминология власти: Советские политические термины в историко-культурном контексте. М., 2006; Хан-Пира Э.И. Язык власти и власть языка // Вестник АН СССР. 1991. № 4. С. 12-24; Шейгал Е.И. Язык и власть. Волгоград, 1999.
2 Грановская Л.М. Языковедческая наука в борьбе за чистоту и правильность русского языка (20-30-е годы XX в.) // Рус. яз. и лит. в азерб. шк. Баку, 1987. № 1. С. 17-23; Климайте Д.Ю. Борьба за чистоту русской литературной речи в первой половине 30-х годов советской эпохи: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1989; Примочкина Н.Н. Горький в литературной борьбе 1934-1935 годов: (Дискуссия о яз.) / / Горьковские чтения 1995 г. Н. Новгород, 1996. С. 217-223.
3 Об этом см. подробнее: Алпатов В.М. 150 языков и политика: 1917-1997. М., 1997; Вахтин Н.Б., Головко Е.В. Социолингвистика и социология языка. СПб., 2004; Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. М., 2000.
4 Структура газетной кампании описана, например, в изд.: Заика Н.К. Политическая кампания в прессе: исторический опыт и современность. Владивосток, 1986. Несмотря на очевидную конъюнктурность данного исследования, автор достаточно точно и подробно характеризует такой феномен, как советская газетная дискуссия, и особо подчеркивает,
что расхождение во мнениях между ее участниками является лишь внешним, при глубоком внутреннем единстве: «идет процесс взаимодополнения разнообразных мнений» (с. 137).
5 Селищев А.М. Язык революционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет (1917-1927). М., 1928.
6 Такой подход характерен для ряда научных работ, опубликованных в советскую эпоху, в частности: Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка / Под ред. М.В. Панова. М., 1968.
