CC BY
23
УДК 10.01.00
КЯЗИМОВ МЕХТИ ДАВУД ОГЛЫ
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой «Иранская филология», Бакинский государственный университет E-mail: [email protected]
y/JC 10.01.00
KAZIMOV MEHTID.
Doctor of philological sciences, professor, Head of the chair «Iranian Philology», Baku State University E-mail: [email protected]
ПОЭЗИЯ ТАЛИБА АМУЛИ В КОНТЕКСТЕ «ИНДИЙСКОГО СТИЛЯ» POETRY BY TAL1B AMULI IN THE CONTEXT OF "INDIAN STYLE"
Талиб Амули-известный поэт конца XVI начала XVII вв. Он один из тех авторов, с чьим именем связано распространение «индийского стиля». Талиб прожил недолгую, но насыщенную различными событиями жизнь, и немалых фактов из неё сохранилось больше по сравнению с биографиями других поэтов. В данной работе мы в большей мере рассмотрим его жизнь, личность и вклад в распространение «индийского стиля».
Ключевые слова: Амули, «индийский стиль», история, Кашин, творчество, личность, наука, слово.
Talib Amuli is a famous poet of the late sixteenth century and the early seventeenth century. He is one of the authors, whose name is associated with the spread of the "Indian style". Talib did not live long. Although, compared to the biographies of other poets, more materials about him have preserved due to his eventful life and numerous facts. In this study case, we focused on the life of the poet, his personality and contribution to the spread of the "Indian style" more.
Keywords: Amuli, the "Indian style", history, Kashan, creation, person, science, word.
Талиб Амули родился в 1580 г. в Мазандаране. в городке Амуль, откуда и происходит его нисба. Тахери Шахаб уточняет, что Талиб родился в деревне недалеко от Амуля и был деревенским жителем, а тяга к стихотворству у него развилась благодаря природному таланту (2, с. 6). Детские и юношеские годы Талиб провёл в Амуле и здесь же получил первоначальное образование. Он рано начал писать стихи; свою первую касыду сочинил в возрасте 20 лет и посвятил её правителю Амуля Мир Абу-л-Касиму. В то время в Мазандаране правил Мирза Мухаммад Шафи Хорасани, которому Талиб также посвятил стихи. Однако эти посвящения не имели никакого результата в плане обеспечения материального достатка для молодого поэта. Он испытывал нужду и решил покинуть Амуль и навестить своих родственников в Кашане.
В 1601/02 г он прибывает в Кашан, где жила его тётка, бывшая замужем за придворным врачом шахов Тахмасиба и Худабанде Низам ад-Дином Али Каши (3, с. 1057). Его сын Рукнайи Масих был известным поэтом и, возможно, по этой причине Талиб прожил здесь больше пяти лет. В Кашане он стал приобретать известность (4, с. 766), но, тем не мене, покинул его, чтобы попытать счастья в Исфахане. Будучи в городе, молодой человек попытался добиться какого-нибудь положения и определить свою судьбу. Он написал две касыды, посвятив их шаху Аббасу Сефеви (1587-1629) и, рассчитывая, что тот окажет ему покровительство. Однако обе касыды остались без внимания (6), и Талиб был вынужден выехать из Исфахана и направиться в Мешхед, а затем в Мерв, где в то время правил Бекташ хан Устаджлу
(ум. в 1608/09г.) ставленник шаха Аббаса.
Некоторое время Талиб находился у него на службе, но затем стал задумываться о переезде в Индию, которая, словно магнитом, притягивала к себе поэтов из Ирана. Со временем данное желание окрепло. Абд ан-Наби Фахр аз-Замани отмечает, что Талиб сочинил маснави в размере «Хосров и Ширин» и посвятил его Бекташ хану (1, с. 546). Он заявил в нём о своём желании увидеть родину и попросил отпустить его домой, чтобы навестить родных. Бекташ хан удовлетворил его просьбу, однако Талиб предпочёл вместо родины отправиться в Индию.
Это событие произошло предположительно в 1017 г., во время правления шаха Джахангира. В Индии Талиб побывал в нескольких городах, включая Агру и Дели, но не остался здесь надолго и направился в Кандагар ко двору Мирзы Гази хана Тархана. Мирза Гази хан хорошо принял его, скорее всего, назначил ему какое-то пособие и. самое главное, проявил интерес к его творчеству. Сам Мирза Гази хан не был чужд поэзии и также писал стихи под тахаллусом Вагари. Находясь на службе у Мирзы Гази хана. Талиб написал в его честь несколько касыд, однако благоприятная пора длилась для него недолго. В 1612/13 г. Мирза Гази хан скончался и, потеряв такого покровителя. Талиб не стал больше задерживаться в Кандагаре и вернулся в Агру.
Пребывание в Агре было примечательно тем, что он встретился с автором тазкере «Мейхане» Абд ан-Наби Фахр аз-Замани. Тот высоко отозвался о нём, назвал его учтивым и общительным молодым человеком и отметил его превосходство над другими в области стиха. Он,
© Кязимов Мехти Давуд оглы © Kazimov Mehti D.
в частности, писал, что «достоинств и таланта у него больше, чем у других поэтов этих дней» (1, с. 545). В Агре в то время находился один из знатных и близких к Джахангир-хану людей ходжа Касим Дайанат хан. Талибу удалось установить с ним хорошие отношения, и тот направил его с рекомендательным письмом к правителю Гуджарата Абдаллах хану Фирузджангу (ум. в 1644/45г.) (3, с. 1059). Абдаллах хан Фирузджанг принял его очень тепло, проявив к нему большое участие и обеспечив всем необходимым. Но по неизвестным причинам, как пишет Абд ан-Наби Фахр аз-Замани, Талиб вновь через некоторое время возвращается в Агру (1, с. 549).
Его многочисленные переезды в Индии на этом не заканчиваются. Он направляется в Лахор, где в то время проживал известный поэт Шапур Техрани, бывший двоюродным братом везира Джахангир-шаха Этимад ад-Дауле. Талиб сумел с ним подружиться, и впоследствии Шапур представил его Этимад ад-Дауле (3, с. 1059). С этого времени начался рост популярности Талиба как поэта; стало изменяться его материальное положение, поскольку он находился в окружении Этимад ад-Дауле. Свою благодарность последнему поэт выразил в посвященных ему касыдах. Этимад ад-Дауле даже назначил его на должность мохрдара («держатель печати»), но Талиб не проявил к ней никакого интереса и впоследствии отказался от неё.
Этимад ад-Дауле открыл путь Талибу ко двору Джахангир шаха. Кстати, это была уже вторая попытка представить его Джахангиру. Первый раз это хотел сделать ещё Дайанат-хан. Но тогда всё закончилось плачевно, поскольку перед аудиенцией у шаха Талиб, к своему несчастью, принял опиум, смешанный с вином, надеясь на хорошее настроение и поэтическое вдохновение. Однако результат оказался прямо противоположным. Он не смог не то, чтобы что-то сочинить при шахе, но даже ответить на вопросы Джахангира. Аудиенция провалилась, его удалили от двора. Дайанат хан в связи с этим испытал сильное смущение и не помогло даже то, что Талиб написал ему кыт'а, в котором просил простить его.
На этот раз всё прошло хорошо и при содействии Этимад ад-Дауле его служба при дворе протекала весьма успешно. Джахангир. интересовавшийся поэзией, был доволен Талибом и в 1618 г. удостоил его титула «малик аш-шуара». Последующие 8 лет Талиб вёл жизнь придворного поэта. Примерно в это же время женившись, он обзавёлся семьёй и не испытывал материального затруднения, обеспечивая её. Умер поэт в 1626 г. Под конец жизни он отдалился от двора, так как тяжело заболел и страдал психическим расстройством. Не последнюю роль в его болезни, видимо, сыграло его пристрастие к вину и опиуму (2, с. 39).
После смерти Талиба у него остались две дочери. Жена умерла ещё раньше него. И малолетние дети оказались на попечении сестры поэта Сати ан-Нисы. Она была образованной женщиной, хорошо разбиралась в медицине. Сати ан-Ниса очень любила Талиба и, когда
он уехал в Индию, она после четырнадцатилетней разлуки поехала вслед за братом, чтобы увидеться с ним. Заботу о дочерях брата она не оставляла вплоть до собственной смерти.
Оценивая творчество Талиба, можно констатировать. что он был одним из самых плодовитых авторов своей эпохи. Его диван в издании Тахери Шахаба насчитывает 22968 бейтов. Это достаточно внушительная цифра, и она выделяется на фоне того, что создали другие поэты. В жанровом отношении поэзия Талиба состоит из касыд, кыт'а, таркиббандов, маснави, газелей и рубай. Газели среди других стихов преобладают, но важно то, что стилевая новизна проявилась во всех жанрах, и Талиб разрабатывал их в присущей ему манере.
Несмотря на преобладание газелей. Талиб уделял также большое внимание касыдам, что было в принципе необходимо для каждого поэта, учитывая утилитарный характер данного жанра. Талибу принадлежит 85 касыд общим объёмом в 5471 бейт. Как ни странно, но большинство своих касыд поэт посвятил не шаху Джахангиру, а везиру Этимад ад-Дауле и Мирзе Гази хану Тархану. Каждому из них написано по 12 посвящений. Шах Джахангир является адресатом 9 касыд и ещё в 8 касыдах прославляется имам Али. Среди других мамдухов Талиба - сефевидский шах Аббас, супруга Джахангира Нур-Махал бигум, правитель Амуля Мир Абу-л-Касим, правитель Мазандарана Мирза Мухаммад Шафи, правитель Гуджарата Абдаллах-хан Фирузджанг, везир шаха Аббаса Хатем бек и др. Одна из касыд посвящена духовному наставнику поэта пиру Абу-л-Маали и ещё в двух касыдах воздаётся хвала правителю Бандар Сурата Чину Кылыдж-хану.
В большой части касыд поэт описывает собственное состояние; ряд касыд содержат жалобы на время и окружающих, передают его назидания и наставления. Некоторые касыды Талиба имеют два посвящения, как, например, касыда, в которой восхваляются Джахангир и его везир Этимад ад-Дауле. Поэт превозносит обоих этих лиц и намекает на то, что шаху повезло с везиром: Небеса имеют светоч солнца, а ты обладаешь Свечой разума. Доверием государства и веры. С помощью свечи его мнения можно прочесть В сердце ночи судьбу небес.
Шах, по сути, [подобен] Искендеру, в теле которого. Дух Аристотеля [напоминает] этот твёрдый везир. Благосклонность предвечности с любовью предоставила ему
Дальновидного мудреца и золотое мнение (2, с. 8). Касыды Талиба, как правило, содержат вступления, в которых описываются праздники: Новруз и Курбан; наступления весны или лета, дня и ночи; в некоторых касыдах в качестве зачина приводятся изображения различных городов или областей Индии. Причём отдельные касыды, имеющие конкретного адресата, почти полностью состоят из описательных фрагментов. Такова касыда, посвящённая наставнику Талиба. Правда, в названии касыды содержится также фраза «в описание Лахора» и приоритетные установки находят
отражение в редифе касыды-«Лахор». Поэт даёт в касыде развёрнутое описание города, с восторгом упоминая его красоту, атмосферу, природные богатства:
Не найдёшь ты в Индии ни [одной] группы [людей] Близких сердцем, как жители Лахора. Не думаю я, что в семи странах. Найдётся город, подобный великолепием Лахору. Искендер, ищущий живую воду, [Мог бы найти] её в лахорской воде, [подобной] чистому мёду.
Если у одного Хизра была живая вода. То тысячи Хизров обладают водой Лахора (2. с. 40). Он пишет о лишённой волнений и тревог, спокойной обстановке, царящей в городе; о процветающей торговле и ремёслах, о зданиях и мечетях Лахора. И только в предпоследнем бейте, словно невзначай, упоминает собственного пира. Имя его так и не называется и приходится лишь догадываться, о ком идёт речь: Ибо пир, помогающий мне, и мой муршид. Один кутб из кутбов Лахора (2. с. 41). Рассматривая касыды Талиба, можно отметить Существенную черту, выделяющую их. Это сильное рефлексивное начало. Десять касыд у него посвящены описанию собственного состояния и к ним так или иначе примыкают ещё шесть касыд, в которых он жалуется на время и окружающих, на судьбу. Кроме этого, во многих касыдах содержатся фрагменты, в которых опять же поэт предпочитает говорить о себе, своём восприятии мира и окружающей обстановки.
Каких-то иллюзий в отношении жизненных реалий поэт не строил. Вселенную он-то уподоблял океану, в котором бесполезно уповать на тихое прибежище на берегу, то называл «обитель существования» «пастью дракона», а то сравнивал мир с лесом, где предначертание ожидает человека, словно свирепый лев (Талиб 24, 91). В этом мире люди ведут себя по разному и занимают разное положение. Поэт говорит об этом, прибегая к традиционному приёму противопоставления и давая кардинально различающиеся характеристики по знакомой схеме: один-другой:
Один на пастбище грациозен, как газель. Другой упал в будке, словно собака. Один на ветру гнётся (проворный), как базилик. Другой, словно роса, тяжело падает. Один изнурён [видом] зелени, другой-отмериванием пустыни.
А ещё один падает, не ведая об этом и том (2, с. 91). В мире, полном противоположностей и несправедливого отношения к людям, поэт считает, что сам он сохранил два важных качества: искренность и преданность и отмечает, что в «его лавке» не найдётся другого товара, кроме дружбы. Талиб пишет о себе как о спокойном, неприхотливом человеке, не пытающемся кому-то возражать или ссориться с кем-то, а тем более притязать на чьё-то положение или имущество. Он упоминает о личной скромности, о том, что на пирах всегда «садился в последнем ряду» (2, с. 54).
Но когда речь идёт о профессиональных качествах.
о его подготовке как поэта, то здесь уже о скромности нет и Следа. Напротив, он всячески превозносит собственный талант и способности и сравнивает себя с величайшими предшественниками на поприще персидской поэзии:
Считай меня в [области] кыт'а и газели сродни Анвари и Саади,
А в [области] маснави и рубай - Санаи и Хайаму. В [области] касыды я не ниже Камала и скажи, что О жители Исфахана, не поносите меня про себя. Не от слабости, а от невнимательности натуры Не сочинил (не упомянул) я мухаммасов и тарджи-бандов (2, с. 69).
Он называет себя «тазегу» («говорящий новизну»), причисляет себя не к поэтам, а к «волшебникам» и считает. что может пристыдить своим творчеством других мастеров слова (2, с. 59).
Несмотря на способности и высокую оценку знатоков, Талибу особенно в молодые годы приходилось трудно и так продолжалось до тех пор, пока он не нашёл себе влиятельных покровителей. И даже при них он выказывал недовольство. Так, в одной из касыд, адресованных шаху Джахангиру, он сравнивает себя с Иусифом, оказавшимся в колодце, а сам колодец напоминает ему «топку, полную печали и страданий, ад без воды и растений» (2, с. 97).
Причину подобного положения поэт видит в действиях злопыхателей, завистников, «пустословов и шутников», как он их называет, и в то же время объясняет происходящее вообще отсутствием интереса и даже враждебностью к художественному слову. Он замечает, что не осталось доброжелателей у слова, его пытаются «запереть в дервишеской ханаке» и гневно обращается к тем, кто игнорирует слово:
Зачем вы проливаете несчастную кровь слова, В чём, о тираны, заключается вина слова? Подумайте о мести слова. Ибо дорога слова - живая дорога (2, с. 85). Всё это, по мысли Талиба, приводит к тому, что отсутствуют знатоки поэтического слова, способные отделить хорошие стихи от плохих и в «черепице разглядеть жемчужину». Его разочарование проявляется в многочисленных жалобах и, если определённая часть их предназначена для того, чтобы вызвать ответную реакцию покровителя, смягчить его и усилить его расположение к себе, то другая часть носила, скорее всего, объективный характер и была обусловлена существующими реалиями.
Как творческая личность. Талиб не мог не прочувствовать светлых и тёмных сторон жизни вне зависимости от того находился он в Иране или в Индии и, поэтому философски замечал, что «без вздохов и слёз нет приправы в жизни и надо либо гореть в огне сердца, либо плакать» (2, с. 72). Выход из Сложившейся ситуации он видел в тех же традиционных наставлениях и назиданиях, к которым прибегали и другие поэты. В касыдах Талиба много дидактических пассажей; две касыды у него посвящены «мудрости и увещеваниям».
а касыда под названием «В эту весну не жалей цветов для садовника» почти полностью состоит из советов носителю власти. Поэт без оглядки на нежелательные последствия критических ноток и поучений призывает того к состраданию и правосудию, великодушию, добру и благородным помыслам.
Панегирики Талиба, включая традиционный набор мотивов, не выделяются в формальном плане, имея в виду объём касыды и её композицию. Но некоторые компоненты обладают новыми штрихами. К примеру, знакомые «календарные», «природные» или описательные вступления дополняются информативными. В одной из касыд, посвящённых Абдаллах хану Фирузджангу, поэт приводит биографические сведения. Во вступлении он сообщает о том, что к нему прибыл гонец с письмом, возможно, приглашением от Абдаллах хана, и оно послужило причиной направления его в Гуджарат. Любопытен тагазул касыды. Поэт видит на письме печать и имя Абдаллах хана, содержащееся в ней, побуждает его перейти к длинным и пышным восхвалениям.
Больше новизны в касыдах Талиба проявляется в использовании поэтических образов, различных выражений и словосочетаний. Именно в области поэтического языка во многом проявлялось искусство поэта, его стремление найти какое-то необычное решение или по новому взглянуть на устоявшийся образ. В его «наставительных» касыдах есть даже такая мысль: обращаясь к читателю. Талиб говорит, что не важно хорошо ты делаешь что-то или плохо, но делай новое, не подражай уже созданному а стремись сотворить что-то своё (2, с. 48).
Следуя данному указанию. Талиб и сам, как и другие поэты «индийского стиля», создаёт новые образы, комбинирует поэтические фигуры, насыщает бейты художественной информативностью, используя сразу несколько приёмов. В качестве примера можно привести такой бейт:
В чаше любви-мёд, а во рту злобы-колоквинт.
На лике мира-свет, а в душе вражды-огонь (2, с. 39).
Бейт строится на основе параллелизма мисра. Причём каждое полустишие в свою очередь чётко распадается на две части противоположные друг другу в предметно-смысловом и образном плане. Метафоры первого мисра: «чаша любви» и «рот злобы»; метафоры второго мисра: «лик мира» и «душа вражды». Понятия любви и злобы, мира и вражды противоположны, но образность стиха усиливается ещё и сравнениями, имеющимися в каждой из двух частей полустишия и также несущими противоположную нагрузку: мёд-колоквинт, свет-огонь. Последняя пара подразумевает такой контрастный смысловой ряд: свет-рай. огонь-ад либо: свет-не жжёт, огонь-обжигает. Таким образом, применяя различные приёмы и поэтические средства. Талиб добивается сильной экспрессивности стиха, доминирующей также и в газелях. В кыт'а же подобной художественной образности нет, поскольку в них решались более приземлённые задачи, связанные с теми или иными событиями повседневной жизни.
Талиб сочинил не так уж много кыт'а. Всего ему принадлежит 51кыт'а общим количеством 810 бейтов. Объём самих кыт'а варируется от двух до 65 двустиший. Их содержание концентрируется вокруг двух тем. Первая непосредственно связана с личной жизнью автора. Поэт пишет о каких-то событиях, произошедших с ним, о том, как он болел или отсутствовал на каком - то меджлисе. Он описывает своего коня, отвечает хаджвом некоему лицу по имени Абди, просит Нур-Махал би-гум помочь ему с выбором жены, сетует на отсутствие средств.
В данной группе фрагментов выделяются три кыт'а. В одном из них Талиб просит своего патрона отпу стить его на встречу с сестрой, с которой он не виделся свыше 14 лет. Он с большой любовью говорит о сестре, упоминает о её заботливом отношении к себе, особо подчёркивает её способности в области медицины и её благотворное влияние. Поэт, в частности, отмечает: Она сестр-наставник, сочувствующая мне, И к ней у меня материнская любовь. Для измученного сердца её милосердная рука [Это] скальпель - бальзам для нарыва. В медицине она, словно Иса, но Для меня она-животворная Марйам (2, с. 123). Второй фрагмент написан в связи с эпизодом, который мог закончиться для поэта очень плохо. Он побывал на меджлисе, куда ходить не следовало, ибо это могло вызвать гнев властителя. О поступке Талиба его «радетелями» было доложено высочайшему лицу и поэту ничего не оставалось, как написать кыт'а в своё оправдание. Он отмечает в нём, что его оговорили клеветники. Поэт не стал отрицать того факта, что он пришёл на меджтис, но, увидев, что он носит характер смуты, он тут же его покинул и далее в кыт'а стал излагать свои верноподданнические чувства.
Третий фрагмент - это уже ставшее известным его кыт'а, в котором он просит Дайанат хана простить его за произошедшее во время приёма у шаха Джахангира. Кыт'а в общей сложности состоит из 61 бейта. В начале следует восхваление Дайанат-хана, его личных качеств. Особо выделяет Талиб его расположение к себе. Он выражает безграничную благодарность Дайанат хану за то, что он чужбину превратил для него в родной дом, оценил его стихи и одарил деньгами и, наконец, за то, что представил его ко двору. В том, что произошло далее, он вновь винит судьбу и, взывая к милосердию и благородству Дайанат хана, нижайше просит простить его.
Все три фрагмента посвящены конкретным событиям, что обусловило использование повествовательных элементов, упрощающих изложение. Второй тематический круг связан с отражением вопросов придворной жизни и внешнеполитической деятельности. Талиб сообщает о завоевании Декана, о захвате цитадели Кандахара сыном шаха Джахангира царевичем Шахрийаром (1596-1628), о чеканке монет с именем Джахангира; сюда же относится несколько фрагментов с восхвалением вельможных лиц. кыт'а, посвящённое дворцу Эгимад ад-Дауле, цитадели и саду Кабула, по-
строенных по приказу Джахангира и др.
Сочиняя кыт'а по поводу конкретных ситуаций или событий, поэт не отказался в них и от общих критических рассуждений. Остриё его пера вновь направляется против власть предержащих. Но здесь он уже не просто поучает, а делает такое замечание:
Являются, к примеру, люди стадом овец. Хозяин которого Бог, а пастух-правитель. Хозяин вместо него другого делает пастухом. Если видит, что он не милосерден к стаду (2, с. 133). Безусловно, поэт не мог открыто выступить против властелинов, но свою позицию пусть в виде намёка или в опосредованной, корректной форме выражал достаточно ясно и однозначно.
Содержательная насыщенность касыд и кыт'а в таркиббандах Талиба не отражается. Он является автором восьми таркиббандов, включающих 594 бейта. Они посвящены восьмому шиитскому имаму-имаму Резе, правителям-Мир Абу-л-Касиму, Бекташ хану, Абдаллаху Фирузджангу и Мирзе Гази хану, причём последний восхваляется в двух таркиббандах. Мамдух ещё одного таркиббанда не назван, и один таркиббанд носит любовный характер. Количество строф в стихах строго не фиксируется; самый маленький таркиббанд состоит всего из четырёх строф, а самый большой - из двенадцати. Количество бейтов в строфах одинаково лишь в одном, самом маленьком таркиббанде и составляет восемь; в других таркиббандах строфы включают от семи до четырнадцати бейтов.
В таркиббандах не встречаются во множестве стилистические ухищрения, разрабатываемые в них мотивы и образы также ожидаемы читателем. Некоторыми нюансами отмечен, пожалуй, любовный таркиббанд. Он состоит из семи строф, и основное внимание в них сосредоточено, как и положено, на чувствах и переживаниях лирического героя. В первых двух бандах даётся описание его возлюбленной. Говоря о девушке, поэты «индийского стиля» часто прибегают к опосредованному портрету, то есть даётся не прямое изображение, а ряд сравнений, к примеру, с природными явлениями, окружающими предметами или ряд метафор, основанных на различных ассоциациях, с помощью которых изображение как бы домысливается. Талиб также использует данный приём, но в несколько ином контексте, пропуская описание сквозь воображение влюблённого. Так, каждый вечер, представляя лицо девушки, он, словно «заполняет» солнцем свою опочивальню, а по утрам мысли о «дуновении её локонов» вызывают ощущение «цветника за воротом» (2, с. 157).
В следующих двух строфах речь идёт о состоянии самого героя. Девушка остаётся недосягаемой для него. И вот уже излагаются его тоска и печаль, упоминаются его разбитое сердце и глаза, полные слёз. Его душевный порыв так и не находит ответа и для него наступает горькое разочарование. Смена настроений находит отражение в следующем банде, выступающим своеобразным связующим звеном к последним двум строфам. Именно в них проступают отличительные черты стихов
васухт. Но у Талиба они приобретают оттенок новизны. Герой у него не просто намеревается уйти от девушки. Его эмоциональный надлом проявляется в том, что он вообще хочет отстраниться от мира. Обида на неразделённую любовь ведёт его к безразличию по отношению ко всему. Он заявляет о том, что переборол печаль, не испытывает ни к чему страха и готов избрать для себя простой «земной» путь:
Я тот. в ком нет печали мира. Нет привязанности у меня к душе. Если боль придёт ко мне или смерть. Нет у меня страха ни к той, ни к другой. Поспешу я по земной дороге, ибо теперь Нет у меня надежды на небеса (2, с. 159). Исследуя персоязычную литературу XVI - XVII вв., многие учёные отмечают проявление в ней школы «реализма» (термин Н.И. Пригариной) или событийного стиля (вакеагуи) (2, с. 75-76, с. 82), отражающего действительные перипетии любовного чувства в простой и доступной манере без поэтических изысков. А.Тамимдари подчёркивает, что стихи событийного стиля создавались в форме газели и таркиббанда (6, с. 97). У Талиба любовный таркиббанд согласуется с параметрами вакеагуи, особенно в плане простоты языка, но более отчётливо специфика направления проступает в его газелях.
Описывая любовное чу вство и состояние влюблённого, поэт стремится максимально приблизить их к реальным переживаниям. К этому ведёт и указание, пусть и условных, временных рамок. Так, в одной из газелей отмечается:
Со свечой я был сотоварищем вчера ночью. Которая имела мотыльков, подобных солнцу и луне (2, с. 278).
Первое миера бейта в принципе представляет знакомую из средневековой литературы фразу, предваряющую развитие событий. Однако её условность в определённой мере снимается последующим описанием девушки, к которой неравнодушен герой. И этому способствуют детали, намечающие жизненность образа; в частности поэт пишет:
Водной руке она держала букет цветов, подобных утру,
В другой [сжимала] кончики изогнутых локонов (2, с. 278).
В газели есть ещё детали, связанные с внешним обликом и одеянием красавицы. В других газелях Талиб избирает иной путь, уделяя преимущественное внимание изложению психологического состояния лирического героя. Безусловно, это не современный персонаж, раскрывающий свои эмоции или сложную гамму нравственных переживаний и осознания ситуации, в которой он оказался. Но. тем не менее, поэт, верно, передаёт душевный облик героя, испытывающего стресс от невнимания девушки или пренебрежительного отношения к себе:
Если лицо было тюльпаном, то любовь к тебе делает его
бесцветным.
Если сердце-это площадь цветника, то делает [его] тесным, как клетка.
Не смотри пренебрежительно, ибо это изнемогающее сердце
Хромой муравей, сражающийся со свирепым львом.
Ах, на пути искания поток моих слёз не оставил
Столько камней, чтобы захромала моя страсть.
В каждую сторону, куда я поворачиваюсь, печаль, словно циркуль.
Охватывает кругом меня и затем сжимает окружность.
Талиб, та птица-печаль, которая в цветнике натуры.
По обычаям птиц придаёт стенанию приятный напев (2, с. 496).
В газели есть сравнения и метафоры, образы, не выходящие за пределы классических средневековых представлений; к примеру, лицо-тюльпан, сердце-площадь цветника, поток слёз, тесная клетка. Но они подобраны так. что традиционная условность характеристик не так заметна и проступает реальность изображения. Герой страдает от безответной любви; его лицо, отражающее душевные муки, становится бледным, бесцветным, а сердце пребывает в груди, словно в клетке. Испытывая тоску, не находя себе места, он в то же время призывает красавицу не пренебрегать его чувством, а по достоинству оценить силу его страсти. Однако больших иллюзий он не питает, поэтому в заключительном бейте намечен мотив смирения со своей судьбой, символизируемой образом птицы печали.
Прибегая к устоявшимся поэтическим средствам. Талиб использует в газели и такое необычное сравнение, как «сердце-хромой муравей» или метафору «свирепый лев», означающую высокомерие девушки. Любопытен образ «страсти», сумевшей «не захромать на пути искания»; но наиболее удачный образ содержится в предпоследнем бейте. В нём печаль лирического героя ассоциируется с циркулем. Она охватывает его со всех сторон; он находится в ней, как в окружности, создаваемой циргулем, и, сжимаясь, она усиливает его волнение.
Мастерство Талиба проявилось в его газельной лирике в полной мере. Но данный художественный пласт выделялся и своими содержательными моментами. Поэт создал внушительное количество газелей. В диване их число составляет почти 1860. Объём их также значительный и превышает 13700 бейтов. Количество бейтов в газелях составляет в основном от 7 до 12; есть также газели, включающие по 3-4 бейта или крупные по 20-25 бейтов.
4 газелей Талиб сочинил в честь шаха Джахангира, одну-в честь Шаха Джахана и одну-Абдаллаха Фирузджанга. Одна газель посвящена его встрече в Лахоре с поэтом Шапуром Техрани. Поэт не увлекался созданием подражательных газелей, хотя сочинение «ответов» в газельной лирике в это время происходило повсеместно. Тем не менее у него имеются несколько газелей, написанных в качестве назире на стихи Амира
Хосрова (1253-1325), Урфи, Фейзи и других известных мастеров.
Огромное количество газелей Талиба естественно предполагало их различную направленность. Помимо любовной тематики, он обращался также к философским и дидактическим вопросам, разрабатывал мистические, эпикурейские, социальные мотивы и др. Немалое внимание поэт уделил собственной персоне. Как и в других жанрах, он продолжает восхвалять своё перо, умение обращаться с художественным словом. В газелях есть множество бейтов, содержащих замечания о характере и образе жизни автора, его взаимоотношениях с людьми. Упоминает он и о своей тоске по родине.
Лирический герой Талиба-эмоциональная личность, остро реагирующая на то, что происходит вокруг, знающая, что такое любовь, страдание и печаль и, словно «чаша Джамшида». отражающая положительные и отрицательные моменты жизни:
Если есть кто-то более расстроенный, чем я, то-это опять же я.
Море печали и тягот и буря грусти. Скажи, чтобы никто не совершал странствия из страны существования.
Ибо первый странник из города небытия-это я. Из-за того, что множество красавиц сделали жилище
в моём сердце.
Можно смело сказать, что домом кумиров являюсь я. Сам я разъясняю своё состояние, ибо изложение калама
Не было моим языком, язык калама-я сам. Не протягивай знамёна к небесам, о падишах красоты.
Достаточно твоих знамён, ибо знаменем твоей любви
являюсь я.
Благодаря мне становится явным плохое и хорошее всего, что есть.
Если судьба воздаст должное, то я являюсь чашей
Джамшида.
Скитальцы любви к жилищу безумства От меня протягивают путь, ибо рисунком поступи являюсь я.
Талиб, не было ни менее ни более одного существа Во вселенной до меня, ибо малостью самой являюсь я (2, с. 755-756).
Чувственные излияния героя затрагивают его самые заветные мысли и мечты. Пройдя жизненный путь, он оценивает действительность во всех её проявлениях, способен направить страждущих к цели. Но его максимализм сталкивается с непреодолимой преградой, пониманием собственной незначительности перед лицом вселенной.
Намеченные в газели наряду с прочими философские мотивы в других стихах Талиба принимают более чёткие очертания. В основном его рассуждения сводятся к скоротечности мира и месту в нём человека. Исходя из необратимости времени и быстроты смены событий, он призывает именовать жизнь «потоком или ветром
или молнией». В мире нет постоянства, всё происходит очень быстро. Поэт пишет о том. что вслед за радостью всегда приходит печаль, а каждое совершенство завершается упадком. Но это не должно становиться причиной появления чувства безнадёжности, так как «болезнь кривизны всегда сменяется соразмерностью» (2, с. 332).
Поэт понимает, что от индивида мало, что зависит в мире, где всё следует своим чередом, однако его герой всё же пытается бороться и сказать своё слово. Собственная позиция автора в этой связи проступала в двух аспектах: это, во-первых, критика окружающего, разработка социальных мотивов и, во-вторых, поучения и наставления, адресованные как носителям власти, так и социальным низам. Критическая струя в поэзии Талиба проступает достаточно ясно. Всю жизнь, стремясь отвоевать себе, место под солнцем и закрепить своё положение при дворе, поэт, тем не мене, не упускал возможности выразить отношение к происходящему. Его высказывания были направлены не только против личных врагов и завистников, но и тех, кто, по его мнению. создавал невыносимые условия жизни, а сам незаслуженно пользовался её благами. Такая ситуация вызывала общий беспорядок и расстройство дел, что не могло не повлиять на положение людей. В одной из газелей. содержащих критические замечания, поэт пишет: Положение мира запутано и эпоха испорчена. Дело расстроено и мастерская в запустении. Жилища невежд и дураков благоустроены А лачуги мудрецов и не имеющих равных разрушены.
Жилище ума и распознания у края стены [Словно] гнездо совы, и [то] гнездо [тоже] разрушено.
Разговоры смятённых печальны. У твоих локонов дело расчёски испорчено (2, с. 330-331).
В словах автора проступает горькое разочарование и обида, поскольку в окружающем мире человек не может занять соответствующего места и жить достойно, исходя из своего ума, способностей, образованности. Поэт чувствует социальную несправедливость, отражающуюся в расслоении общества и поляризации интересов. Фиксируя свои наблюдения, он никого конкретно не винит в происходящем. Однако в некоторых случаях Талиб всё же упоминает определённую прослойку людей, намекая на то, что они сыграли не последнюю роль в ухудшающемся положении дел и сложившейся обстановке. Примечательна в этом плане его известная газель с матла:
Продажные люди [думают] лишь о своей выгоде. Оставив дела религии, [занимаются лишь] своими делами (2, с. 544).
Хотя в ней также не называются имена, но понятно, что речь идёт о лицемерных представителях духовенства, обманывающих людей ради корыстных побуждений, или о тех облечённых властью и положением лиц, которые, прикрываясь упоминанием Господа, не стесняясь грабят народ, и думают только о собственной выго-
де. Осуждая их. Талиб пишет:
Расчёска в бороде, а сердце [занято лишь] собиранием богатства.
Чётки в руках, а думают [лишь] о своём зуннаре... Показывают белые купола дастаров. Но не ведают о чёрном нутре своих дел (2, с. 544-545).
Замечания поэта даются в резкой форме, а выход он видит, как и другие, в носящем по сути иллюзорный характер моральном воздействии и возможности нравственного усовершенствования и воспитания человека. Об этом свидетельствуют многочисленные стихи дидактического содержания, задача которых сводилась к исправлению недостатков и формированию положительных личностных качеств.
Создавая газели. Талиб не ограничивал себя необходимостью соблюдения каких-то идейных границ. Конечно, и у него преобладает любовная тематика, но она в большой мере «разбавлена» другими мотивами, причём на протяжении одной и той же газели, включающей порой разнонаправленные бейты. Поэт затрагивает многие стороны действительности, воплощает в стихах свои душевные порывы и оттенки настроения. В этом плане актуализируются его эпикурейские стихи, основу которых составляют «винные» мотивы. В некоторых случаях в контексте общего отношения к вину они сопровождаются мистическими рассуждениями. В других - опьянение подразумевает радостное душевное волнение. Хотя нельзя исключить и вполне банального восхваления вина и состояния опьянённости. исходя из пристрастия поэта к хмельному напитку. Одна из «винных» газелей Талиба выглядит следующим образом: Пришла весна, чтобы опьянить тело и душу, [Чтобы] опьянить сердце, как опьянён соловей языка.
Пришла весна, чтобы от аромата цветов и вина. Лишилась чувств земля и стало пьяным небо. Почему пьяно перекатывается во все стороны
проточная вода. Разве она не опьянена [в пределах] ручья. От аромата чаши, совершившей первый круг, Я в нетерпении захмелел.
Совсем не произошло перемен в моём состоянии, Я также пьян, также пьян, также пьян. Нет такой поры, когда по призыву моей страсти. Не выпал бы опьянённый соловей из гнезда. Если нет никакого предписания пьяным. То почему бы Талибу вечно не быть опьянённым? Избавлен буду я от вопросов, если ангелы Заберут меня опьянённым из этого мира в тот. Поскольку пускает по кругу вино наш саги, В одно мгновение опьянит он оба мира. Время опьянения соловья - весна, А ты, словно Талиб, захмелел осенью (2, с. 306). «Винный» мотив не разрабатывается изолированно и не обладает самостоятельным значением. Повторяясь в каждом бейте, он тем не менее играет опосредованную роль, способствуя достижению поставленной цели. В
первых четырёх бейтах он согласуется с изображением наступающей весны, создавая соответствующий «психологический» фон. Его задача состоит в том, чтобы раскрыть душевное состояние героя. Он испытывает радость, получающую отклик в природе. Поэт подчёркивает это, используя образы «лишившейся чувств земли», «пьяного неба» и «перекатывающейся проточной воды».
Начиная с пятого бейта, намечается семантический сдвиг мотива. Говоря о том, что он пьян, герой подразумевает любовное опьянение. Это находит подтверждение в следующем бейте, где упоминается о «призыве страсти». Однако семантические трансформации на этом не завершаются. Мотив приобретает ещё одну смысловую грань. «Вечное опьянение» имеющее в виду вечную любовь предполагает наличие мистических моментов. Не случайно в восьмом бейте вводится образ ангелов, символизирующих высшую сферу и сообщается о переходе из одного мира в другой. Но эта линия не получает развития; эмоциональное напряжение спадает и в последнем бейте вновь даются приземлённые образы «опьянённого соловья» и «захмелевшего» поэта.
Газель примечательна тем, что представляет единое пространство воплощения мотива в его разном семантическом наполнении. Подобная усложнённость содержания, когда происходило смысловое «наслоение» мотива, была характерна для «индийского стиля». Смысловая многозначность открывала простор для всевозможных комбинаций и неожиданных решений. На уровне отдельного бейта реализация мотивов становилась ещё более привлекательной, притягивая внимание парадоксальностью образов. В газельной лирике она превращалась в немаловажный компонент новизны, часто декларируемой самими поэтами. В газелях Талиба встречается множество подобных примеров, в подтверждение чего можно сослаться на такой бейт:
Я стал шахилом не от отравления, ибо тот небосвод в одеянии Хизра,
Убил меня твоим мечом, то есть водой жизни (2, с. 296).
Бейт отражает мотив страдания - смерти героя от мук любви. В основе образа лежит «вода жизни», которую, по легенде, нашёл Хизр. Парадокс заключается в том, что она дарует вечную жизнь, но именно она же в данном случае превращается в орудие смерти. «Вода жизни» символизирует любовь девушки; она может либо исцелить, даровать блаженство, равное вечной жизни, либо обречь на постоянные муки. Герой Талиба оказывается во власти худшего выбора, что в целом соотносится с классической концепцией любви - страдания, и готов подчиниться судьбе.
Своеобразие бейта заключается и в том, что его поэтическая ткань включает ещё и оппозицию жизни и смерти. Она представлена в образах шахида. обречённого на смерть, и Хизра. обретшего вечную жизнь. Художественный потенциал двустишия, таким образом, оказывается максимально высоким и влияет на экспрессивность всей газели.
Приём противопоставления, популярный в поэзии
XVI - XVII вв.. у Талиба используется во многих газелях. Некоторые авторы применяли его лишь в формальных целях, для усиления занимательности. У Талиба также присутствует данный момент, но игровое, занимательное начало выглядит у него более «загруженным». В одной из газелей он искусно обыгрывает числа 1 и 100. Будучи противопоставлены друг другу в чистом виде, они ещё обозначают определённые понятия также оппозиционные. Обратимся к нескольким бейтам газели:
У живущих любовью к ней одно тело, а душ-сотня. Половина сердца в груди, а изумлённых глаз - сотня. О тот, кто болен сердцем, нарушь поступь в квартале любимой.
Ибо в той лечебнице у одной боли сотня лекарств О сердце! Не считай смерть равной разлуке, ибо я Неоднократно сравнивал: смерть-одна, а разлук-сотня (2, с. 315).
Противопоставление единицы и сотни даётся в каждом бейте, но оно сопровождается и ещё целым рядом оппозиций: тело-ду ша, сердце-глаз, болезнь-лечебница, боль-лекарство. Они выступают как самостоятельно, так и привязываются к основному противопоставлению. Такая структура сохраняется на протяжении всей газели, что приводит к выделению формально-условного компонента и одновременно обеспечивает многозначность образного рисунка. Газель превращается в некий синтез игровых черт и серьёзных размышлений, связанных с любовной или любой другой тематикой.
В газельной лирике XVII в. стихи Талиба занимают заметное место, обу словленное их высокими художественными достоинствами. Поэт стремился в них к полному самовыражению, к новым художественным критериям и раскрытию новых стилевых возможностей, которые ограничивались объективными причинами в других жанрах, скажем рубай. Но даже в них, неоднократно говоря о своих заслугах в создании «тарз-и сохан» («манера речения»). Талиб искал смысловые нюансы и их подобающее словесное выражение.
Всего поэт сочинил 755 Рубай, и часто использовал его удобную форму для сиюминутных зарисовок, тонких наблюдений, афористичных мыслей. Не сторонился он и юмористических высказываний и оценок, причём предметом шутки могли стать самые разные вещи: поведение противника, собственная худоба или возрастные показатели. В нижеследующем Рубай Талиб незлобно подшучивает над приметами старости, не забывая в то же время и о неожиданной реализации серьёзных тем: О тот. чья печаль становится пищей тела и души, В старчестве для тебя дело также облегчается. Смотри, не жалуйся на отсутствие зубов. Разве есть нужда в зубах для горсвания (2, с. 915). Основной фон Рубай контрастирует с обыгрываемым в нём же мотивом печали, часто встречающимся в стихах Талиба. Охватившая героя она ассоциируется с пищей для тела и души. То есть подчёркивается мысль о том, что печаль носит постоянный и всепроникающий характер, не зависящий от возраста. Необычная ассоци-
ация продолжается в следующем бейте и базируется на значении глагола «гам хордан»-«горевать, печалиться». Буквальный перевод с персидского этого глагола означает «есть, кушать печаль». Но в отличие от переносного значения печали, сравниваемой с пищей в первом бейте, во втором как раз указывается её прямой смысл: печаль - это не пища, поэтому и нет нужды в старости в зубах, ибо и без них герой будет подвержен ей. «Шуточное» Рубай Талиба получает весьма солидную, в духе новых веяний художественную реализацию, не проступающую сразу и видимую при более глубоком прочтении.
В рубаийате Талиба встречаются темы, свойственные всему его дивану; есть философские Рубай, написанные в традиционной для этих четверостиший манере. В некоторых Рубай затрагиваются конкретные вопросы, к примеру, возрастных рубежей, достигнутых автором, его извинений перед шахом или более серьёзные проблемы, как. скажем, холера, охватившая город Ахмадабад. Но особую привлекательность приобретают рубай, в которых приводятся изящные наблюдения, зарисовки, словно подсмотренные в жизни и ориентированные на спокойное восприятие, включающее и неожиданный штрих:
Вчера ночью, когда от множества предположений охватил сон.
Во сне сердце моё пришло в волнение.
Увидел я свет, вскочил с места, что может быть
Возлюбленная пришла, но это было солнце (2, с. 932).
Наряду с Рубай и стихами других малых жанров в диване Талиба имеются и маснави. Поэт не уделял им большого внимания, тем не менее, сочинил три небольших маснави: «Газа ва гадар» («Случай и предопределение»), «Суз ва годаз» («Горение и мучение») и «Джахангир-наме» («Книга о Джахангире»). Из данных трёх маснави сюжет наличествует только в первом, объём которого составляет 175 бейтов. Маснави начинается с небольшого вступления, в котором некий печальный человек собирается рассказать знакомой автора свою историю. Эта история просто обозначается как рассказ. Герой его сообщает, что очень любил путешествовать. Однажды он решил отправиться на корабле в Оман. По пути корабль попал в бурю и потерпел крушение. Герой оказался в воде и еле спасся на обломках досок. Выбравшись на берег, он очутился в каком-то лесу. Через некоторое время он попал на поляну и увидел здесь откуда-то появившуюся красавицу. Они понравились друг другу и стали жить вместе. У них родились дети. Как-то раз. чтобы найти пропитаие, герой смастерил лодку и вышел в ней в море. Однако внезапно вновь разыгралась буря, поднялись страшные волны и лодку выбросило к незнакомому берегу. Чудом оставшись в живых, герой потерял семью и с тех пор пребывает в горе.
Маснави в некоторых сюжетных элементах напоминает первую новеллу в «Хафт пейкар» Низами. В обоих случаях свою историю повествуют персонажи, испытывающие печаль и смятение; оба они оказывают-
ся в чудесном пространстве, здесь происходит знакомство с красавицей; оба в конце лишаются всего. Правда, идейная доминанта у Низами и Талиба различается: Азербайджанский поэт делает упор на нравственном аспекте, в частности подчёркивая пагубность следования страстям, тогда как «Газа ва гадар» Талиба призвано продемонстрировать решающую роль предопределения в жизни человека.
Вторая поэма «Суз ва годаз» состоит из 207 бейтов и композиционно распадается на две части. В первой поэт сообщает о своём тяжёлом положении и уповании на помощь; не забывает он и о собственных достоинствах. В этой же части в качестве назидания приводится наболыпой рассказ о выпи, тоскующей по воде, даже находясь посреди неё. Первая часть завершается своеобразным переходом: спящего поэта будит судьба, и он понимает, что должен направиться ко двору Бекташ хана. Далее приводится вторая часть, представляющая собой обширные, более приличествующие касыде, восхваления Бекташ хана, который рассматривается в качестве спасителя и благодетеля поэта.
Третья поэма самая большая из всех и содержит 322 бейта. Как ясно из названия, она посвящена шаху Джахангиру. Условно её можно разделить на три части. Первая начинается с обращения к сердцу, содержащего призыв не обижать людей, быть с ними обходительным и проявлять мягкость. Такое поведение, согласно автору, присуще Джахангиру, справедливому и милосердному шаху. Затем следуют восхваления ему и отмечается, что он взошёл на трон в 1014 г.х. (1605) и по этому поводу был организован грандиозный пир: разбили величественные шатры, расстелили разноцветные ковры, украсили специальный трон для шаха. Его пришли поздравить вельможи и предводители войска, гремела музыка и рекой лилось вино.
Вторая часть - это советы относительно адаба. Поэт указывает, что адаб очень важен в обществе и личной жизни, он, словно навес для тела человека и защитная кольчуга от стрел любой напасти (2, с. 208). Он ориентир для действий, помогает человеку правильно поступать и избегать опасных соблазнов.
Третья часть - картина празднования Джахангиром Новруза в Кабуле. Здесь изображается несколько пышных пиров, устроенных по этому случаю шахом. Описания в основном однотипны, вызывают интерес только некоторые детали, как, скажем, повеление шаха всем присутствующим на пиру разукрасить цветами свои головные уборы, благодаря чему застолье напоминает цветущий сад.
В содержательном плане маснави Талиба менее заметны среди других стихов. Но как показатель разносторонности поэта они сыграли свою роль, и лишний раз подтвердили его лидирующий статус в «индийском стиле». Талиб оказался провидцем в своих словах и тем автором, без рассмотрения, творчества которого представление о литературе XVII века было бы неполным.
Библиографический список
1. Абд ан-Наби Фахр аз-Замани. Тазкере-йи мейхане / Бе эхтемам-и Ахмад Голчин Маани. Техран, Икбал, 1363, 999 с.
2. Амули Талиб. Коллиййат-и аш'ар / Бе эхтемамва тасхихва тахшийе-йи ТахериШахаб. Техран, Санаи, 1391, 1146 С.
3. Забибтпах Сафа. Тарих-и адабиййат дар Иран. Джелд-и панджом, бахш-и доввом. Техран, Фирдовс, 1386, 1420 с.
4. НорикБ.В. Биобиблиографический словарь среднеазиатской поэзии (XVI -первая треть XVII в.) М., ДомМарджани, 2011, 976 с.
5. Пригарина H.II. Индийский стиль и его место в персидской литературе. М., Восточная литература, 1999, 329 с.
6. Тамгшдари А. История персидской литературы. СПб., Петербургское востоковедение, 2007,250 с.
References
1. Abd an-NabiFaxr az-Zamani. Tazkere-yi meyxana / Be ehtemam-i Ahmad Qulchin Maani. Tehran, Ikbal, 1363, 999 p.
2. Amuli Talib/ Kolliyyat-i ashar / Be ehtemam va tashih va tahshiye-yi Taheri Shahab. Tehran, Sanai, 1391, 1146 p.
3. Zabibballah Safa. Tarih-i adabiyyat dar Iran. Jeld-i panjom, bahsh-i dovvom. Tehran, Firdovs, 1386,1420 p.
4. NorikB.V. Biblioqraficheskiy slovar sredneaziatskoy poezii (XVI-pervaya tret XVII veka) Moscow, Dom Maijani, 2011, 976 p.
5. Priqatina N.I. Indiyskiy stil i yeqo mesto v persidskoy literature. Moscow, Voctochnaya literature, 1999, 329 p.
6. Tamamdari A. Istoriya persidskoy literaturi. SPb., Peterburqskoe vostokovedenie, 2007,250 p.
