ПОЭТИКА СТИХОТВОРЕНИЯ - КЛЯТВЫ В КАЛМЫЦКОЙ ПОЭЗИИ ХХ ВЕКА Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Published in the Russian Federation

Oriental Studies (Previous Name: Bulletin of the Kalmyk Institute

for Humanities of the Russian Academy of Sciences)

Has been issued as a journal since 2008

ISSN: 2619-0990; E-ISSN: 2619-1008

Vol. 13, Is. 1, pp. 225-243, 2020

DOI: 10.22162/2619-0990-2020-47-1-225-243

Journal homepage: https://kigiran.elpub.ru

УДК 821.512.37

Поэтика стихотворения-клятвы в калмыцкой поэзии ХХ века

Римма Михайловна Ханинова1

1 Калмыцкий научный центр РАН (д. 8, ул. И. К. Илишкина, 358000 Элиста, Российская Федерация) кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник 0000-0002-0478-8099. E-mail: khaninova@bk.ru

© КалмНЦ РАН, 2020 © Ханинова Р. М., 2020

Аннотация. Введение. Среди жанров калмыцкой поэзии 1930-х гг. следует отметить жанр стихотворения-клятвы, который, с одной стороны, был связан с фольклорной традицией монго-лоязычных народов, с другой — с современной исторической действительностью, с военными событиями того периода. Стихотворение-клятва в творчестве калмыцких поэтов ХХ в. носило эпизодический характер, имело, как правило, единичное обращение к нему авторов с 1930-х гг. по 1960-е гг. Этот жанр не был объектом и предметом исследования в калмыковеде-нии, чем определяется актуальность нашей темы. Проблематика заявленной темы обусловлена рассмотрением жанровой природы стихотворения-клятвы в калмыцкой поэзии ХХ в., включением в научный оборот таких произведений, выяснением роли этого жанра в литературном процессе Калмыкии. Цель статьи — изучение поэтики стихотворения-клятвы для определения места и роли данного жанра в калмыцкой поэзии ХХ в. Методы. Историко-литературный, сравнительно-сопоставительный и описательный методы позволят выявить особенности указанного жанра в поэзии калмыцких авторов, традиции и новации. Результаты. Стихотворение-клятва не является распространенным жанром ни в калмыцкой поэзии советского периода (например, коллективные письма-клятвы калмыцкого народа Сталину, воинов 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии), ни в творчестве калмыцких поэтов — Гари Даваева, Гари Шалбурова, Муутла Эрдниева, Эльди Кектеева, Санжары Байдыева, Тимофея Бембеева. Произведения в этом жанре обычно обусловлены оборонной и военной темой в калмыцкой поэзии прошлого столетия, характеризуют коммуникативное поведение авторов. Определена взаимосвязь с калмыцким устным народным творчеством, прежде всего с героическим эпосом «Джангар», с клятвой его богатырей. Коллективные стихотворения-клятвы сразу же были переведены на русский язык. Не все стихотворения-клятвы калмыцких поэтов имеют русские переводы. Выводы. Изучение стихотворения-клятвы выявило две формы его бытования в истории калмыцкой поэзии — стихотворение-клятву отдельных авторов и коллективное письмо-клятву, влияние калмыцкого фольклора, исторических событий, советской идеологии, а также патриотизм и автобиографизм, коммуникативный дискурс.

Ключевые слова: стихотворение-клятва, письмо-клятва, оборонная тема, Великая Отечественная война, калмыцкая поэзия, фольклорная традиция, русский перевод Благодарность. Исследование проведено в рамках государственной субсидии—проект «Устное и письменное наследие монгольских народов России, Монголии и Китая: трансграничные традиции и взаимодействия» (регистрационный номер АААА-А19-119011490036-1).

Для цитирования: Ханинова Р. М. Поэтика стихотворения-клятвы в калмыцкой поэзии ХХ века // Oriental Studies. 2020. Т. 13. №№ 1. С. 225-243. DOI: 10.22162/2619-0990-2020-47-1-225-243

UDC 821.512.37

20th-Century Kalmyk Rhymed Oaths (Poems): Poetics Revisited

Rimma M. Khaninova1

1 Kalmyk Scientific Center of the RAS (8, Ilishkin St., Elista 358000, Russian Federation) Cand. Sc. (Philology), Leading Research Associate 0000-0002-0478-8099. E-mail: khaninova@bk.ru

©KalmSC RAS, 2020 © Khaninova R. M., 2020

Abstract. Introduction. When it comes to 1930s Kalmyk poetic genres, special attention should be paid to rhymed oaths (poems) which, on the one hand, were tied to the Mongolic folklore tradition, and on the other hand, to the then historical realia and related military sentiments. Such works proved episodic — even sporadic — enough to Kalmyk poets between the 1930s and the 1960s. So, the issue has remained understudied. The study provides insight into the genre nature of rhymed oaths (poems), introduces a number of such texts, and identifies their role in Soviet Kalmykia's literary processes. Goals. The paper aims at investigating poetics of rhymed oaths (poems) to delineate their place and role in Kalmykia's 20th-century poetry. Methods. The work employs the historical-literary, comparative, and descriptive research methods that reveal somewhat specific features of the cluster, traditions and innovations. Results. Rhymed oaths (poems) are rare to Soviet Kalmyk poetry (e.g., joint letters-oaths addressed by the Kalmyk people to J. Stalin, and that of soldiers of the 110th Separate Kalmyk Cavalry Division) and narratives of Kalmyk poets proper — Garya Davaev, Garya Shalburov, Muutl Erdniev, Eldya Kekteev, Sanzhara Baidyev, Timofey Bembeev. Such texts usually deal with military sentiments, characterizing communicative behavior of authors. The paper draws parallels with Kalmyk oral folklore patterns, most significantly with the Jangar epic and its oath of heroes. Joint rhymed oaths (poems) were translated into Russian immediately — but not all. Conclusions. The insight into Kalmyk rhymed oaths (poems) reveals two such forms, namely: rhymed oaths (poems) by separate authors, and joint letters-oaths. The genre experienced impacts from Kalmyk folklore, historical events, Soviet ideology, communicative discourse, patriotism, and autobiographism.

Keywords: rhymed oaths (poems), letter-oath, military sentiments, Great Patriotic War, Kalmyk poetry, folklore tradition, Russian translation

Acknowledgements: The reported study was funded by government subsidy — project name 'Oral and Written Heritage of Mongolic Peoples of Russia, Mongolia and China: Cross-Border Traditions and Interactions' (state reg. no. AAAA-A19-119011490036-1).

For citation: Khaninova R. M. 20th-Century Kalmyk Rhymed Oaths (Poems): Poetics Revisited. Oriental Studies. 2020. Vol. 13. No. 1. Pp. 225-243. (In Russ.). DOI: 10.22162/2619-0990-2020-471-225-243

Введение

Понятие «клятва» можно трактовать как торжественное обещание, уверение в чем-либо и кому-либо, в том числе как клятва коллективная или данная само-

му себе, письменно, устно, мысленно. Клятва-приношение подразумевает верность данным словам, а также связана с клятвонарушением или клятвопреступлением. Клятва имеет как государственный,

официальный характер — в этом отношении она близка присяге на верность отечеству, народу, армии, партии, комсомолу, профессии и т. п., так и личностный, персональный характер — клятва в любви, дружбе, верности и т. д. Поджанрами речевого жанра «клятва» могут являться, по мнению Т. Г. Рабенко, божба, зарок, обет, присяга; данный речевой жанр может граничить с жанровыми формами обещания и уверения / убеждения [Рабенко 2010: 123], иметь ритуальный и юридический статус, сопровождаться определенными действиями, телодвижениями, жестикуляцией.

Как вербальный жанр «клятва» подразумевает в своей основе магическую силу слова, направленную на выполнение данного обещания, подкрепленную верой в божественную помощь, в коллективное содействие, в реальное претворение.

Слово андhар в калмыцком языке означает 'клятва, присяга, обет' [КРС 1977: 43]. Шахан по-калмыцки имеет одно из значений 'клятва, присяга' [КРС 1977: 668]. Кроме того, калмыцкое слово авшг в устной форме понимается как 'посвящение, клятва, заповедь' [КРС 1977: 24].

Как и в русском языке, понятие «обет» являет религиозный аспект. Разница между клятвой и присягой, как представляется, заключается в коммуникативном дискурсе: присяга носит государственный, официальный, юридический статус в социально-общественном плане, а клятва — еще и личностный, семейный.

В устном народном творчестве разных народов есть элементы клятвы, включенные в те или иные жанровые образования. Они встречаются в калмыцких богатырских сказках, в легендах и преданиях, в эпосе. На материале фольклора и письменных памятников монгольских народов мотивы клятвоприношения кратко рассмотрены Б. Я. Владимирцовым [Монголо-ойратский 1923], Е. Э. Хабуновой [Хабунова 2006], Т. Г. Борджановой [Борджанова 2007: 292296], А. Т. Хараевой [Хараева 2012: 4145], Ц. Б. Селеевой [Селеева 2013: 86-88], Г. Ц. Пюрбеевым [Пюрбеев 2015: 65-68], В. Т. Саранговым [Сарангов 2015: 70-71], Е. Е. Балданмаксаровой [Балданмаксарова 2013: 89-105].

В калмыцкой поэзии прошлого века выявлено два способа дефиниции жанра

стихотворения-клятвы: 1) стихотворение -клятва, 2) письмо-клятва. В первом случае — это художественный текст, представляющий собой стихотворную клятву кому-то и/или чему-то, обозначенный в названии ключевым словом «клятва». Таковы стихи-клятвы «Ац^ар» Гари Даваева [Да-ван Ь. 1936: 4], Гари Шалбурова [Шалвра Ь. 1938: 3], Эльди Кектеева [Кектэн Э. 1941: 3-8], созданные до и во время Великой Отечественной войны. Такой текст может иметь расширенное название с включением адресации. Например, в стихотворении Тимофея Бембеева «Ахдан егсн андhар» ('Клятва, данная старшему брату') [Бем-бин Т. 1970: 63-65]. Или в заглавии автор поясняет, чья клятва. Например, у Муутла Эрдниева «Улан цергчин ан^ар» ('Клятва красноармейца') [Эрднин М. 1962: 264], в русском переводе — «Присяга красноармейца» [Эрдниев 1987: 16-17].

Наименование, помимо существительного и дополнения, может состоять из одного глагола, образованного от слова «клятва». Например, стихотворение красноармейца Дорджи Босхомджиева «Ан^ар-л^анав» ('Клянусь') [Босхм^ин Д. 1942: 9].

В то же время есть и ошибочная маркировка стихотворения, когда название и содержание произведения не соответствуют друг другу, как в стихотворении Веры Шуграевой «Андhар» [Шугран В. 2008: 156-159], с известным сказочным сюжетом, кто кого перемолчит: здесь речь идет не о клятве, а о споре/уговоре — кто первый из детей заговорит, тот и моет посуду. Стихотворение джангарчи Басанга Мукебено-ва под названием «Авшг» ('Клятва') также можно отнести к жанру клятвы [МукевYнэ Б. 1962: 191; Мукебенов 1987: 18].

В структурном отношении стихотворения-клятвы калмыцких поэтов имеют монологическую или диалогическую парадигму, содержат речевые формулы, отсылающие к фольклорным образцам, постоянные эпитеты, сравнения, метафоры, гиперболы, риторические фигуры, героические примеры предков. Как правило, это тексты небольшого объема, емкие по содержанию, эмоциональные по выразительности.

Во втором случае письмо-клятва в стихотворной форме являет коллективное обращение, созданное от имени подписавшихся несколькими авторами. По форме

это письмо, адресованное кому-либо, подписанное множеством имен и/или названиями организаций. Например, «Сталинд еггч андhар» ('Клятва, данная Сталину') от имени участников VIII Пленума Союза писателей СССР, состоявшегося в Элисте в 1940 г., когда отмечалось 500-летие калмыцкого эпоса «Джангар» [Сталинд еггч андhар 1940: 1]. В то же время указано, что русский перевод осуществлен поэтами С. Липкиным и И. Френкелем [Клятва Сталину 1940: 1].

Мотив клятвы в калмыцком фольклоре

Как типическое место, часто встречаемое в калмыцких богатырских сказках и эпосе «Джангар», В. Т. Сарангов обозначил диалог-клятву богатыря и коня [Сарангов 2015: 70]. Согласно ученому, такой формулы нет ни в ойратских сказаниях, ни в других тюрко-монгольских эпических сказаниях. В качестве примеров указываются сказки «Восьмисотлетний старик Намджил Улан с семисотлетней старухой Додни Ге-рел», «Буджин Дава-хан» и «Шанджин Улан-батор, потрясший божественный мир» [Сарангов 2015: 70].

В калмыцких богатырских сказках мотив клятвы встречается в эпизодах, когда персонажи обмениваются взаимными клятвами. Обычно это выражено в диалоговой форме: всадник клянется своему коню наказать его в будущем (убить), если тот не выполнит его условие — доставить в определенный срок к конкретному месту; в свою очередь, конь клянется исполнить данное ему поручение, если же всадник не удержится в седле, то он не вернется к хозяину. Как правило, конь сдерживает первую часть клятвы — доставляет богатыря куда надо и когда надо, но иногда нарушает вторую часть клятвы: возвращается за упавшим во время скачки всадником, считая, что ради хозяина можно нарушить клятву. Например, в сказке «Богатырь Шарада»: «Говорит Шарада коню своему: „Если не доскачешь завтра в полдень туда, где черное виднеется, не я буду, если не сделаю чашек из четырех стальных копыт твоих, не я буду, если из восьми твоих ребер палок для барабана не сделаю, а из кожи твоей барабанью крышку не приготовлю".

Так поклялся Шарада своему коню. И конь клятвой ему ответил:

— Плавным скоком доскачу я завтра в полдень. Если же ты соскользнешь с меня во время скачки, и я вернусь и возьму тебя, да оторвется мой хвост, да сломаются кости мои.

Такой клятвой поклялся конь своему господину. Поскакали.

На следующий день ровно в полдень плавным скоком доскакал конь. Оглянулся — видит, что хозяин его, соскользнув, остался позади. Конь с ушами в пять саженей, телом в пятьдесят саженей сделал из накидок седла крылья, полетел назад.

— Нечего делать, хозяин любимый! Для тебя можно и клятву нарушить. — Потянул он богатыря, помог ему на седло сесть, доскакал опять до нужного места» [Калмыцкие народные 1961: 21]. До этого конь Шарады клялся своим здоровьем (пусть оторвется хвост, пусть сломаются кости) — нарушение клятвы не повлекло за собой увечий.

В другой богатырской сказке «Буудя хан» Ойратский Шара Мерген грозит своему коню тем же наказанием в случае невыполнения поставленной цели, а конь тоже обещает доставить хозяина, но не вернуться за ним, если тот не удержится в седле [Калмыцкие богатырские 2017: 133]. Второй эпизод в той же сказке связан с двумя юношами, которые клянутся своим скакунам так же их наказать, как и Ойратский Шара Мерген, если они не сумеют доставить всадников в срок по назначению. А лошади тоже клянутся выполнить задание хозяев, но не вернуться за ними, если те упадут. «Так поклявшись, юноши [дальше] помчались» [Калмыцкие богатырские 2017: 143, 145].

В отличие от людей, животные подкрепили клятву действием: в первом эпизоде тринадцать раз брюхом земли коснулись, во втором эпизоде три раза удила свои сбросили. Всем персонажам в этой сказке не пришлось выполнить свои клятвы: всадники домчались, никто никого не подвел. Когда в сказке «Хар hалзн мертэ Хадр Хар Авhин хан Сенэк» ('Вороного с лысиной коня имеющего Хадыр хана Авги хан Сенаки') главный герой той формульной клятвой говорит своему коню, тот в ответ не клянется, но выполняет поручение. Во втором же эпизоде конь на ту же клятву хозяина обещает не вернуться за ним, если тот упадет, и трижды животное грудью касается земли,

подтверждая обещание [Калмыцкие богатырские 2017: 383, 385]. Ту же формульную клятву своему коню дает богатырь из сказки «Месин аавы сын богатырь Менкин Ха-рин Чилденг» ('Месин аавин мецкин Харин Чилдц гидг баатр') [Калмыцкие богатырские 2017: 347]. А в сказке «Шащн йиртм^ хойриг дээвлYлсн Шащн Улан баатр» ('Религию и окружающий мир расшатавший Шаджин Улан богатырь') заглавный герой традиционной формулой (за исключением упоминания шкуры) клянется своему коню, а тот обещает не вернуться за хозяином, если всадник соскользнет с седла с неправильной стороны [Калмыцкие богатырские 2017: 461], «правильной стороной коня считается левая, с которой всадник садится в седло» [Калмыцкие богатырские 2017: 533].

Другой вид клятвы богатыря и коня представлен в сказке «Шилвлзгсн кеертэ Шидн Мецгн Герел баатр» ('Проворного гнедого имевший Шиджин Мёнген Герел богатырь'): «Если не сумеешь проскочить, то перестану считать тебя любимым верховым конем, — так сказав, он лизнул [лезвие] своего стального кинжала.

— Но если ты не удержишься на крупе моём, то я перестану считать тебя своим хозяином <...>» [Калмыцкие богатырские 2017: 469]. В отличие от предыдущих клятв (с убийством коня и оставлением всадника), этот пример не кровопролитный, но тем не менее мощный по смыслу, учитывая взаимосвязь человека и лошади у степных кочевников-воинов. Вариации первого типа клятвы всадника коню («Если к этому жеребцу меня ты не доставишь, из четырех твоих крепких копыт жертвенные чаши сделаю, из восьми подтягиваемых подпругой ребер твоих барабанные палочки сделаю, а шкурой с широкого, как наковальня, крупа твоего барабан обтяну!» [Калмыцкие богатырские 2017: 383]) и коня — хозяину (не вернусь, оставлю) демонстрируют и нарушение клятвы конем (возвращается за хозяином). В первой угрозе богатыря речь идет о том, чтобы из конских копыт сделать жертвенные чаши для лампад, по аналогии с традиционным сравнением копыт с такими предметами [Джангар 1990: 458]. Животные подкрепляют сказанную клятву ритуалом (неоднократно касаются земли брюхом или грудью, сбрасывают удила); а числа этих действий 13 (10+3) и 3 вклю-

чают сакрально-магический компонент [Пюрбеев 2015: 82-83]). И только во втором типе клятвы кочевник лижет лезвие своего кинжала в подтверждение сказанного. Этот клятвенный ритуал — лизание богатырем своего оружия — характерен для фольклорных жанров, в том числе для героического эпоса «Джангар», отражающего правовые отношения и юридические процедуры. Так, «обычай учинения присяги и принесения клятвы сопровождается лизанием оружия, поклонами и другими действиями, призванными подчеркнуть официальность момента, верность и непреложность сказанного. <...> В подтверждение андгара Бёке Цаган семикратно целует <букв. лижет> лезвие своего грозного булатного меча (догшн хар селминир дола джщ долав) и трижды кланяется, прикасаясь к серебряному ханскому столу (мвцгн цаhан ширзднь мен ку_рч hурв мергв)» [Пюрбеев 2015: 66].

Третий тип клятвы — убить врага на его территории — в богатырской сказке «Дам-бин Улан баатр болн Давшурин хурдн хар» ('Богатырь Дамбин Улан и его конь Давшу-рин хурдн хар'), когда заглавный герой клянется убить неприятеля на его земле, чтобы он не пришел на чужую землю («талин ирх дээсиг вмнэснь эс сврхлэ, куунэ hазрт ирсн церг омгта болдгинь») [Седклин кYP 1960: 43].

Четвертый тип клятвы фольклорного героя — убить сына — встречается в двух калмыцких преданиях о богатыре Мазане. Суть сыноубийства заключалась в том, что отец «поклялся: „Если плохой сын родится и останется после меня, то он слабее меня мужчиной будет, опозорит меня"» («Как Мазан узнал сына») [Мифы, легенды 2017: 255]. Поэтому лучше убить такого потомка. И Мазан убил трехлетнего мальчика, вначале поверив тому, что у него родится именно сын, а потом тому, что тот будет слабым мужчиной. И это несмотря на то, что мальчик (действительно его сын) в ситуации распознавания среди сотен детей-ровесников выдержал испытание: Мазан хотел вывихнуть ему руку, но не сумел. Благополучный обряд такой инициации не повлиял на решение отца. Клятве Мазана предшествовал случай, когда он, пытаясь забрать меч из рук убитого им восемнадцатилетнего противника Иштыка, расчленил тому по суставам пальцы, не выпускавшие оружия.

Вслед за А. Ш. Кичиковым [Кичиков 1976; Кичиков 1983] Б. Ю. Сенглеев считает, что, «поступив подобным образом, герой совершает тягчайший грех, который неизбежно влечет за собой различные формы сурового кармического воздаяния. Наиболее частотная форма наказания — бездетность. Данный вариант традиция часто обосновывает лексически — „сустав" и „потомство" в калмыцком языке являются омонимами и обозначаются словом ,;уй". Поэтому, расчленяя богатыря-иноземца по суставам, герой символически прерывает собственное поколение, что часто подчеркивается в тексте напрямую. Например, в одном из преданий об этом прямо заявляет сам Мазан: „И разрезав [Ишдгину] суставы и забрав меч, Мазан-батыр сказал: 'Теперь у меня потомства не останется. Я у батыра меч [из руки] вырезал' (' Тегзд Yйинь керчзд, Yлдинь авч ирчкэд, Мазн баатр келщ: 'Ода нанд Yнд-сн уга болх зввтэ. Би баатр кYYнэ Yлдинь керч авув')" [НА КалмНЦ РАН. Ф. 16. Оп. 1. Кас. № 109 (1), (118)]). Данный мотив мог возникнуть под влиянием реальных исторических событий. Известно, что основная линия потомков исторического Мазан-ба-тыра, правящий род Эркетеневского улуса пресекся в начале XIX в. <...> В тоже время его можно рассматривать как вариант разработки одной из свойственных эпосу тем — концу героического века» [Сенглеев 2019: 147-149]. Исследователь также отметил, что «представление о бездетности Ма-зан-батыра вступает в противоречие с достаточно развитым комплексом преданий и легенд о сыновьях героя <...>. Стремление разрешить это противоречие, по-видимому, приводит к возникновению сюжетов о сыноубийстве» [Сенглеев 2019: 147-149].

Другим противоречием, на наш взгляд, является то, что в устном народном творчестве калмыков распространена тема расправы богатыря с телом погибшего противника, которого герой расчленял по суставам, сжигал, прах рассеивал по ветру или бросал в воду и т. п., чтобы антагонист не возродился ни телом, ни душой [Эльбикова 2019], а поведение Мазана-батыра вполне соответствовало воинскому ритуалу — забрать трофей-оружие и уничтожить тело врага.

Обратим внимание на то, что во втором предании «Мазн нег дэк^ кeвYhэн хасна туск» ('Как Мазан однажды в сына

стрелял') старый уже богатырь не выполнил клятвы, но не из-за того, что пожалел другого своего сына-юношу, спрятанного ранее от него родней, сказавшей, что новорожденный сын умер и где могила — неизвестно. Родня посоветовала юноше подъехать к отцу, привстав на стременах, а старик (сказав, что так и знал, плохой сын остался, опозорит его имя) выстрелил с кровати из кибитки, но промахнулся: стрела прошла между ног всадника. В старости Мазан стал плакать, сетуя на отсутствие наследника, который прославил бы его имя. Узнав, что у него все-таки есть взрослый сын, обрадовался, заявив, что теперь может умереть, увидев наследника. Недоверчивая же родня, надеясь, что Мазан в старости смягчился, но, зная о его клятве, подстраховалась и была права. Увидев, что сын остался жив, старый отец сказал: «Уй, унсн уга, Yлдг, Yлдг» [Алтн чее^тэ келмрч 2010: 27] (букв. 'Ой, не упал, пусть останется, останется'). Заметим, отец целился именно в детородный орган наследника, таким образом, связывая свое действие с клятвой — прервать свое потомство. И родня, догадавшись, что Мазан будет стрелять не в голову, а ниже (в соответствии с клятвой), перехитрила старика: «Тиигчкэд кeвYhэн толhаhарнь хаш-го г^эд давсгин экэр хах г^эд, „Тер хойр дерэг дерэлэд, босад йовтха", — ги^энэ» [Алтн чее^тэ келмрч 2010: 26]. При этом мотив запутывания подкрепляется советом родни поменять местами стремена: правое на левое, левое на правое. Так Мазан до конца не сдержал своей клятвы.

Если в калмыцких сказках обычно богатыри и их кони обмениваются клятвами во время путешествия/похода, то и в эпосе «Джангар» наблюдаем то же самое. Так, например, в главе о том, как женился Хон-гор, есть диалог богатыря с его конем Кёке Галзаном с такой же традиционной формулой-клятвой наказания животного, если он не доставит в срок к Небесному Тёгя Бюсу, а тот отвечает, что если всадник упадет с седла, то не вернется за ним, не будет считать своим хозяином [Джангар 1990: 217].

В калмыцкой и синьцзян-ойратской версиях эпоса «Джангар» Ц. Б. Селеева указывает также на мотив клятвы богатыря, во-первых, перед отправлением в путь по поручению хана Джангара — это Хонгор Алый Лев, Строгий Санал, Прекраснейший

в мире Мингъян, во-вторых, клятвоприно-шение героя перед нападением и сражением с ханом-антагонистом — это Хошун Улан и Хонгор Алый Лев. Каждый богатырь произносит одну и ту же клятву мысленно или вслух: «если высохнуть суждено, то лишь восьми трубчатым костям его, если пролиться суждено, то лишь чаше крови его» [Се-леева 2013: 88], перед этим выпив большое количество арзы (молочной водки), сжав кулаки и вращая глазами. В основе клятвы использованы фразеологизмы: арвнцаhан ясан згрзх 'лечь костьми, погибнуть' (досл. 'десять белых косточек своих сушить'), ааh цусан асхх / асхлцх 'проливать свою кровь, биться, сражаться' (досл. 'чашу крови своей проливать') [Пюрбеев 2015: 136, 134].

Иной вид клятвы произносит сам Джангар: «Да пусть отпадут / Четыре копыта у боевого коня моего Зэрде! / Да пусть изломается / Сандаловое мое копье, / Если не верну свой [табун]!» [Джангар 1990: 371]. Тяжелорукий Савар, отправляясь в путь, клянется Джангару увидеть его через пятнадцать месяцев, выполнив задание, при этом «священно-белым талисманом / Осенил он свое чело» [Джангар 1990: 360].

Еще один вид клятвы, как показывает Г. Ц. Пюрбеев, произносит богатырь Бёке Цаган перед отправлением в путь по поручению хана Хара Киняса — он должен взять в плен Алого Хонгора: «Тууниг эс авч чадх-нь, / Эзн хаани маляла харhщ укс би, / Эрлг хаани засгла харhщ Yкс би» ...> Если же не сумею, — / Умереть мне от плеток владыки-хана, / Погибнуть мне от наказаний Эрлик-хана» [Пюрбеев 2015: 65-66]. Так же клянется и Хонгор Джангару: «Я поеду один. / Да умереть мне от вашей кары, / Если в этой жизни своей / Не уничтожу род семи поколений / Лютого Замбал-хана! / Пусть в той жизни / От наказания Эрлик-ха-на я умру!» [Джангар 1990: 373]. Здесь уже Джангар дает Хонгору своего коня, свою золотую саблю и священным белым талисманом осеняет его чело, как бы принимая клятву. Разница заключается в том, что в первом случае богатыри могут героически погибнуть на поле сражения, во втором случае — могут умереть, наказанные хозяином на этом свете или Эрлик-ханом, владыкой ада, — на том свете. Смерти же все они не страшатся, пощады не просят, клятва подкрепляется священным талисманом.

Коллективная воинская клятва богатырей Джангару имеет развернутую словесную формулу, отличающуюся от предыдущих примеров. Например, в малодербетов-ском цикле (в переводе Т. Г. Борджановой). «Щил насн хойран, / Щидин YЗYPm елгий. / Щилв бах хойран / Ьанцхн Щацhрmан ер-гий. / Эзн деерзн эргзд, / Эцгин олн змтнзн-ни телз / Байн эмщл нертз / Элкзн уулзд егий. /Бух нигт гищ / Оргл еедни эс hарhсн ку.лг манд уга, / Улаhад иргсн / ЗааЫн хар далаhас бичз зй. / Агсад иргсн кYчmз хаани / Месн шар зевин YЗYPЗC бичз зй, / Эн йовх бийдзн /Буру уга зевзр ецгрий / 'Годы свои / Отдадим острию копья, / Страсть и радость свою / Единственному Джангару отдадим. / Собравшись около эзена-владыки своего, / Отдадим искрошенную печень / По имени Байн Эмжил. / Нет среди нас такого вепря, / Который оглядывался назад. / Нет у нас боевого коня, который / Не взбирался на вершину горы, / Хотя она так высока. / Не устрашимся мы черного моря, / Появившегося из красного ущелья, / Не устрашимся мы / Льдисто-желтого лезвия оружия, / Отправляясь на бой, / Умрем за справедливость' [Борджанова 2007: 292-293]. «У калмыков бытовало обозначение близкого родства — „родство по печени", выраженное в словосочетании элгн-садн. Отдавать раскрошенную печень в данном случае — это выражение особой преданности влады-ке-эзенуДжангару» [Борджанова 2007: 293]. Эта клятва двенадцати богатырей Джангара более известна в художественном переводе С. Липкина [Джангар 1989: 254-255], несколько отличающемся от оригинального текста [Ж^р 1990: 189-190]. Клятва начинается с упоминания копья. Копье, как отмечают исследователи, является жиз-нехранителем богатыря. Поэтому и в упомянутой клятве Джангара речь идет о сломанном сандаловом копье, т. е. о гибели его владельца в случае нарушения им данного слова. Младший лейтенант Эльдя Кекте-ев в статье «Воинственный эпос» подчеркнул, что присяга богатырей «Джангара» вдохновляла калмыцких воинов в народных движениях Разина и Пугачева, в национально-освободительных войнах русского народа против шведов и нашествия Наполеона, в гражданской войне [Кектеев 1940: 2].

Среди распространенных клятв в эпосе «Джангар» есть обряд побратимства бо-

гатырей. Санал говорит: «Мы, двенадцать лучших вепрей, / Клятву друг другу дали» [Джангар 1990: 356]. Так, Хонгор напоминает Мингъяну: «Разве мы не клялись / В этой жизни быть братьями, / В той жизни — листами в джодбо1?» [Джангар 1990: 357].

Различные обряды клятвы побратимства как боевого содружества приводят исследователи на примерах ойратских сказаний о Бум-Эрдени, Дайни-Кюрюле, Шара-Бодо-не, Кигийн-Кийтюн-Кэкэ-Тэмю-Зэвэ, когда богатыри дают взаимную клятву, вкушают одну пищу, обмениваются подарками, талисманами божеств буддийского пантеона, пролезают под тетивой лука, потягивают табак, лижут лезвие оружия [Монголо-ойрат-ский 1923: 76, 196, 246; Борджанова 2007: 295; Сарангов 2015: 43-44].

В средневековом письменном памятнике «Сокровенное сказание монголов» [Сокровенное сказание 1990] Е. Е. Балданмак-саровой рассмотрены первичные речевые жанры — «стихи-клятвы или присяжные (обетные) речи (§ 123, 124, 126, 137, 147, 164, 179 и др.)» [Балданмаксарова 2013: 92]. Среди них исследователь указывает на клятву воинов Чингис-хана у черного знамени перед военным походом, на ритуал освящения этого боевого знамени жертвоприношением (сердцем и кровью пленного противника) с произнесением клятвы готовности к бою и смерти, на клятву верности воинов Чингис-хагану, на клятву побратимства Чингис-хана и Джамухи, на клятву Ван-хана и Чингис-хана при обете отцовства и сы-новства [Балданмаксарова 2013: 93-95].

Как в эпосе, так и в письменном памятнике стихи-клятвы отличаются лаконичностью, афористичностью, ритмом, образностью, эмоциональностью, формульностью, верой в магию слова. Такие тексты являют синтаксический параллелизм, аллитерацию (начальная и внутренняя), риторические фигуры. Все клятвы связаны с ритуалом, когда словам обычно сопутствуют определенные действия (например, воины лижут лезвие оружия, прикасаются к ханскому столу, осеняют священным белым талисманом и т. п.). Оппозицией клятве становится проклятие тому, кто нарушит данное им слово.

1 То есть листами в священной буддийской книге.

Поэтому в композиционном плане первая часть клятвы воинов содержит обещание, вторая часть — готовность принять кару/ наказание за невыполнение обещанного.

В калмыцкой народной сказке «Далн хойр худл» ('Семьдесят две небылицы') сын бедняка, рассказавший, по условиям хана, необходимое количество небылиц, в конце клянется, что все это правда, готов в случае обмана понести наказание, но перечисленные им напасти тоже носят абсурдный характер, являя, по нашему мнению, клятву-перевертыш. «Эн келсн тоотдм / Yhh бээхлэ — ykcyв! /Худл бээхлэ — хуухлул-сув! / Ykch керэ HYduM цокг! / Уул деер бээт-лм, / Усн авг! / Усн деер бээтлм, / Ьал авг! / Унтрсн hалын зальд орсув! / yphad уга мо-дар маанян хатхулсув. / Ьарад уга манщар буян келгсYв. /Худл гихлэ /—Андhарм тер» [Семьдесят две небылицы 1990: 43]. В переводе С. Липкина: «Услышали люди мой честный рассказ, / Где правильно каждое слово. / А если, хотя бы один вы найдете обман, / Пускай средь жестокой жары попаду я в буран, / Пускай запылаю в речной быстрине, / Пускай утону в океанском огне, / Пусть ветка сандала, еще не взращенного, / Могилу мою осенит недостойную, / Пусть отпрыск гелюнга, еще не рожденного, / Прочтет по душе моей заупокойную!» [Семьдесят две небылицы 1990: 86].

Следовательно, клятвы в калмыцких богатырских сказках, преданиях, эпосе, «Семидесяти двух небылицах» типологически различны: 1) взаимные клятвы всадника и его коня, 2) взаимные клятвы богатырей,

3) коллективная клятва богатырей хану,

4) клятва сыноубийства, 5) взаимная клятва побратимства, 6) взаимная клятва отцовства и сыновства, 7) клятва-перевертыш. В ритуале слова клятвы сопровождаются действиями: у людей — лизать лезвие оружия, прикасаться к ханскому столу, осенять священным талисманом, пролезать под тетивой лука, обмениваться подарками; у животных — прикасаться к земле брюхом или грудью, сбрасывать удила. В структурном отношении первая часть клятвы может содержать условие, вторая — обещанную угрозу в случае невыполнения условия; а также обещание в первой части, во второй — готовность принять наказание за нарушение клятвы. В содержательном плане клятва включает апелляцию к кому-либо

или чему-либо. Клятвы обычно редко нарушаются персонажами. Исключением является заведомая клятва-перевертыш.

Стихи-клятвы XIX - начала XX в.

Прежде чем исследовать стихи-клятвы в калмыцкой поэзии ХХ в., обратимся к стихотворению «Андhар» ('Клятва') калмыцкого поэта Ончхана Джиргала, участника Отечественной войны 1812 г. «Насн турш кввлдх /Нертэ чи хортич! /Нег цагт бэргдх / Нойон доск мвгдгч! // Залу цогцан бээхлэ, / Зерг чамд хорлхв! / Тав цагм ирхлэ, /ТYмн чамаг врлхв!» [Ончхан Ж. 1962: 119]. В смысловом переводе: «Всю жизнь тебя будут преследовать, известный ты враг! Однажды тебя поймают, дряхлый паршивый нойон! И лишат тебя твоего звания! Когда наступит удобное время, тысячи людей возьмут с тебя долг!».

Этот текст социально-классового характера об отношении народа к феодальной знати — лирический субъект клянется нойону, что народное возмездие его настигнет: тысячи людей выполнят свой долг — убьют как врага. Каждое предложение заканчивается риторической фигурой — восклицательным знаком, подчеркивающим решимость и эмоциональный заряд клятвы.

Стихотворение Гари Даваева «Андhар» ('Клятва', 1936) по своей функции близко предыдущему произведению. Автор от имени молодого поколения 1930-х гг. клянется усердно овладевать знаниями в классовой борьбе под руководством коммунистов и комсомольцев, по заветам Маркса и Энгельса, стать примером для товарищей. Он готов к борьбе за народное дело: «Кедлмшч улсин кергин телз /Кезздчн белзр йовнав!» [Даван И. 1936: 4]. Оборонной тематике посвящено стихотворение Гари Шалбурова «Андhар» ('Клятва', 1938). Младший брат, явившись в воинскую часть, просит заменить собою погибшего в бою старшего брата, клянется родине отомстить противнику-фашисту, «подарить» ему пули: «Эдлщ йовсн хамгинь, / Эцкр дууднь бзрYлmн. / Орн-нутгин емн / Андhар егч бззнзв. / Ахан алсн нохаст / Онцднь сум „белглнзв"» [Шалвра Ь. 1938: 3]. У Мутула Эрдниева стихотворение под названием «Улан цергчин андhар» ('Присяга красноармейца', 1939) перекликается с военной присягой. Монологическая речь главного героя проникнута патриотической готовностью выполнить гражданский

долг — служить в Красной Армии. Он гордится званием воина, клянется матери, семье не опозорить это имя: «Дззч гисн нерм /Дегд Yнmзднь бахтнав, / Эн нерзн бузрдш-годан / Ээщ, бYлдз нанд hарллав» [Эрднин М. 1962: 264]. В духе эпических богатырей красноармеец утверждает, что у него отважное сердце, быстрый конь и лучший меч. Основная часть монолога — перечисление того, за что воин готов идти в бой: за родную землю, за серп и молот, за партию, за товарищей. Здесь автор использует редиф — многократную конечную рифму (телз = во имя). В конце стихотворения главный герой утверждает, что, исполняя данную клятву, будет сражаться, не отступив ни шагу: «Огсн андhаран куцзщ, / Ишкмчн цухрлго ноолдхв!» [Эрднин М. 1962: 264]. Общими словами заканчивается перевод Г. Фролова: «Не отступлю назад в боях, / Врага сломить сумею. / А если жизнь моя нужна — / Себя не пожалею» [Эрдниев 1987: 17]. Между тем поэт трансформирует слова клятвы богатырей эпоса о чаше пролитой крови: «Цусн асхра гищ, / Цухрщ хзрY hаршгов! / Цагин эргцнь керглхлз, /Цогцан чигн хармншгов!» [Эрднин М. 1962: 264]. В смысловом переводе: «Пусть прольется кровь, не отступлю! Когда время придет, не пожалею себя!» (букв. 'своего тела'). Ср. в стихотворении Це-рена Леджинова «Фашизм Yкх!» ('Фашизм умрет!', 1941): «Цусан чилтлнь, / Ьззсдлз ноолднав» [Лее^нэ Ц. 1990: 111], т. е. «Буду бороться с противником, пока кровью не истеку». Стихотворение М. Эрдниева, структурированное разными видами анафоры (перекрестной, парной, сплошной), во второй части изобилует восклицательными знаками. В довоенном стихотворении этого поэта «Мана чидл» ('Наша сила', 1939) среди клятвенных формул встречается новая метафора: «Нохас, hалзунрm цугтаднь / „Номhрулгч киилг" вмскхвдн!» [Эрднин М. 1939: 3], т. е. «Всем бешеным собакам наденем „смирительную рубашку"!».

Клятвы в стихотворениях военных

лет

Если указанные произведения были созданы до начала Великой Отечественной войны, то стихотворение Эльди Кектеева написано в самом начале войны — 30 июня 1941 г. в Элисте. Оно отличается большим объемом, единым текстом без деления на строфы, «лесенкой». В отличие от моло-

дых героев Даваева, Шалбурова, Эрдние-ва герой Кектеева относится к старшему поколению, имеет опыт боевых действий, бывший партизан. Поэтому монологическая форма стихотворения представляет собой развернутые размышления старого человека, обращенные к родине, о том, как строил новую жизнь с товарищами, о своем героическом прошлом — участии в первой мировой войне, о гражданской войне за советскую власть, о том, как отправил на новую войну сначала старшего сына, дав ему наказ: <Хортн босхла, / Хээчтэ харh! / Халда Yзхлэ, / Хурдлулад кирЫ» [Кектэн Э. 1941: 5]. В смысловом переводе: «Если враг нападет, уничтожь его! (букв. 'предай ножницам'). Если увидишь бой, быстрее действуй» (букв. 'стриги'). Отец сравнил Гитлера, развязавшего мировую войну себе на погибель, с Наполеоном, с синим волком, поэтому он призывает младшего сына прийти на помощь старшему брату, чтобы покончить с взбесившейся нечистой силой. За родную землю, за Сталина дает он клятву. Для отца сыновья равносильны его сердцу. Он наказывает сыновьям не бояться огня, защитить социализм, государственные границы, убить бешеного врага, не отступить. Старый партизан клянется пойти на войну, когда понадобится: «Кергтэ болхла / би одхв! / Квгшн партизан / аавтн мордхв!» [Кектэн Э. 1941: 7]. Ср. в стихотворении Л. Инджиева «Кегшн партизана уг» ('Слово старого партизана', 1941): «7см ода буурл болвчн / Yрст босх ШYPYтэhэн бээhэв, / Хойр нYдм одачн хурц мергн, /Хортыг, фашизмиг харвад бээхв. // Догшн болд Yлдм хурц — / Дош гилгр кевтэн бээhэ» [Ин^ин Л. 1941: 1]. Смысловой перевод: «Хотя я поседел, готов участвовать в схватке. Глаза мои по-прежнему зорки, врага, фашизм готов застрелить. Булатный меч по-прежнему острый». Старый герой Кектеева в то же время обозначает свое место в тылу — клянется обеспечить хлебом страну: «Тврскэн / hуйрар теткнэв, / Тэрэн бээнэ, /бичэ ээтн!» [Кектэн Э. 1941: 8]. Он выражает уверенность в том, что Гитлер будет уничтожен, сыновья с победой вернутся домой. По обычаю свой монолог старый человек завершил йорялом-благопожеланием — расти стране под знаменем цвета крови, по-прежнему славить свое имя: «Цусн /улан тугта / Цввhэс / бат ЗYрктэ, / Цолвцтрсн /

тврскм встхэ! / Цаарандньчн / бас туурт-ха!» [Кектэн Э. 1941: 8]. Сравнение красного цвета знамени возникает в контексте пролитой за родину крови ее защитников. В произвольный перевод В. Гришаева включен ответ сыновей захватчику: «И так врагу, / Встречаясь грудью, / Сыны сказали, не боясь: / — Прочь! / Здесь Страны Советов люди / Свою отстаивают власть. / Запомни: / Смерть или победа! / Нам выбора другого нет. / Пройдя / По твоему же следу, / Мы пронесем / Наш флаг побед» [Кектеев 1958: 85]. Иначе решен в переводе и финал стихотворения с характерными пропагандистскими советскими клише: «И вышло так. / Страна Советов, / В войне победу одержав, / Всю землю озарила светом / Идей великих, / Славных прав» [Кектеев 1958: 85].

Стихотворение красноармейца Дорджи Босхомджиева «Андhарл^анав» ('Клянусь') опубликовано в журнале «Улан Туг» в 1942 г. Описание тяжелых боев Красной Армии с неприятелем, осознающим свою скорую гибель, автор подкрепляет клятвой лирического субъекта, отправившегося для освобождения родины на степном аранзале. Он дает клятву Калмыкии, взрастившей его: «Асрщ всгсн эврэХальмгтан / Андhаран ба-тар би вгчэнэв» [Босхм^ин Д. 1942: 9]. Как у Кектеева, здесь также упоминается имя Сталина, под руководством которого герой клянется беспощадно громить захватчика: «Делкэн нарн Сталина залврар / Деермчн-риг вршэцhY угаhар куднав!» [Босхм^ин Д. 1942: 9]. В последнем катрене герой клянется истребить вражеский род: «Унч делкэн андн вшэтиг / Урглщднь тохмарнь уга кехв!» [Босхм^ин Д. 1942: 9]. В этом случае клятва смыкается с проклятием, которое у калмыков считается самым страшным. Ср. в стихотворении Ц. Леджинова «Эмэн эрвл-лго» ('Не щадя жизни', 1941): «Тохм та-слл уга / ТврYЦ бичэ ир!» [Лее^нэ Ц. 1990: 105], т. е. «Не оборвав [вражеский] род, не возвращайся!». Заключительные строки Д. Босхомджиева передают веру в неизбежную победу, он клянется Родине, Калмыкии, что красное знамя победы, развеваясь, прибудет на родную землю: «Диилврин улан туган делскщ, / Тврскм, Хальмгм, чамурн ирхв!» [Босхм^ин Д. 1942: 9]. В стихотворении не везде выдержана анафора того или иного вида, рифмовка перекрестная, рифма мужская. В духе фольклорных традиций

поэт также передал образ боевого коня с эпитетами «степной» ('теегин'), «золотой» ('алтн'), калмыцкое проклятие, клятвенные формулы.

В названии стихотворений калмыцких поэтов на оборонную и военную тематику [Ханинова 2019: 65-67] есть элементы клятв-наказов. Например, у Михаила Хонинова «Орн-нутган харс!» ('Защищай страну!') [Хоньна М. 1939а: 2], «Чи тедниг дура!» ('Подражай им!') [Хоньна М. 1939б: 4], Лиджи Хонинова «Харсач болхв» ('Стану защитником'), «Дуулий — диилий» ('Споем — победим') [Хоньна Л. 1938: 3; Хоньна Л. 1941: 1], Басанга Дорджиева «Болх дээнд белдий!» ('Будем готовы к грядущей войне!'), «Батар бууhан атх!» ('Крепче держи винтовку!') [Дор^ин Б. 1938: 4; Дор^ин Б. 1939: 1], Церена Леджинова «Дээсэн дархвдн» ('Уничтожим войну') [Лее^нэ Ц. 1941: 1]. Лирический субъект Леджинова клянется покарать захватчика: «Ьалзу андн /Геснчн буулгдх! <... > Yкличн амндчн / Yм-ку.лэд тэвхвдн» [Лее^нэ Ц. 1941: 1], т. е. «Бешеный зверь, вспорем [тебе] брюхо! <...> Засунем [тебе] смерть в пасть». Давид Кугультинов стихотворение «Ээ^ кегшн те-егтэн» ('Старой матери-степи', 1942) завершает клятвой: «Кемр хальмгин туурсн нер ээhэд hуmахлам, / Кемр Щацhр, Хоцhрин нер хэрY цухрщ бузрдахлам, / Цусим мини, те-егм, харащ вврт XYврYлич, / Цогцим мини, теегм, щигшч, бичэ бийдэн авич!» [Кегл-тин Д. 2012: 35]. Смысловой перевод: «Если я, струсив, опозорю прославленное имя калмыка, если, отступив, я замараю имена Джангара и Хонгора, кровь мою, моя степь, прокляни, превратив в гной, тело мое, моя степь, брезгуя, не возьми к себе!». Здесь элементы клятвы взаимосвязаны с карой-наказанием за возможное нарушение сказанного обещания. Поэт апеллирует к воинской доблести предков, эпических богатырей, готов принять проклятие матери-степи, упомянув свою кровь и тело. Ср. этот фрагмент в переводе Новеллы Матвеевой: «Степь! Если в грозном бою, / Струсив, себя запятнаю, / Степь, если Джангра и Хонгра / я оскверню имена, — / Кровь мою в гной преврати, / О степь! / И, брезгуя мною, / Тело мое не прими / В лоно святое свое!» [Кугультинов 1988: 21], из названия же исчез ключевой эпитет по отношению к степи «старая» [Ку-гультинов 1988: 20], которым поэт актуа-

лизировал героико-патриотический пафос произведения, передав воинские традиции народа. Словами клятвы завершается стихотворение Д. Кугультинова «Намрин саль-кна дун» ('Песня осеннего ветра', 1941): «Селмин болд бичз хззлтхз — / Седклиннь евд^рзр ханав! / ЗYркм цухлас бичз хаhрm-ха — / Зергиннь халар дзврнзв! // Нартын зовлцгас зулшгоhар /Насарн андhар тзвнзв! / Yннз телз бзрлдзнд / Yкзд чигн однав!» [Кеглтин Д. 2012: 38]. Смысловой перевод: «Пусть не расплавится сталь меча — утолю душевную боль! Пусть сердце не разорвется от гнева — мужественно буду наступать! Не убегать от бед мира клянусь своей жизнью! В схватке за правду готов умереть!». Метафора о стальном мече гиперболически передает множественность использования оружия в схватке с врагом. Характерное для многих калмыцких поэтов включение в боевой арсенал старинного оружия как эстафеты преемственности поколений подтверждается и в кугультиновском стихотворении «Щацhр, Хоцhр, альдвт?» 'Джангар, Хонгор, где вы?' (1942), где автор, обращаясь к эпическим богатырям, просит дать ему копье и секиру: «Щацhр, Хоцhр, альдвт? / Щид, балтан егит!» [Кеглтин Дава 2012: 41]. Упоминание копья отсылает к коллективной клятве богатырей Джангара. В контексте стихотворения Морхаджи Нармаева «Ниргэд босх болтха!» 'Пусть шумно встанут!' (1943) то же обращение к героическим примерам истории, которые остались в народной памяти, к современникам с пожеланием прославления их имен, чтобы на место одного встали десять воинов: <Мвцк нернтн тууртха, / Ман дотран бээтхэ. / Негнэ ормд, арвнь / Ниргэд босх болтха!» [Нармин М. 1987: 65].

Анджа Тачиев в стихотворении «Делгэ Эрднь» ('Эрдни Деликов') о подвиге героя на Дону привносит в его слова напоминание соратникам-калмыкам о том, что они — потомки Хонгора: <Хальмг теегин YрдYд, / Хоцhрин тохм билэлт!» [Тачин А. 1982: 19]. В созданном во время войны стихотворении «Авшг» ('Клятва') Б. Мукебенов двустишиями передает общенародный патриотизм, выражая готовность защитников родины подняться на борьбу с врагом — разломить ему голову, свернуть шею, сломать позвоночник, заставить замолчать, ослепить, сжечь в огне, который разожгли сами за-

хватчики. «Кишго Yмкэ ухата толhаhинь кYYЧий, / КYЗYни hурвн нурШнь цааран hарhий. // Ьэ андн куслинь Yмснд XYврэй, / Ьолын hурвн нурЫнь нааран hарhий. //Гиц гих дуу^нь эрс таслый, / Гилс гих нYдинь сохлад оркий. <... > Таслвр угаhар хортыг бидн цокий, / Тэвсн mуYмрmнь хэрY бийсинь шатай» [МукeвYнэ Б. 1962: 191]. Такое детальное описание отсылает к расправе эпических богатырей с противником. Здесь также упоминается роль партии большевиков в организации отпора врагу. В переводе Г. Фатеева заключительный призыв («Ради красного солнца — к победе вперед! / Ради счастья народа — к победе вперед!» [Муку-бенов 1987: 18]) передан без ключевого слова-обращения «наши» ('манахс').

В стихотворении Анатолия Кукаева «Партизана эк» ('Мать партизана') сын клянется матери не пожалеть своей жизни ради ее счастливого будущего: «Тадна тввкн^ щирЫин твлэ / ТврYЦ эмэн эрвлш угав» [Куукан А. 2009: 108]. Единичный образ матери вырастает в обобщенный образ всех матерей воинов, в конечном итоге — в символ родины-матери.

Санжара Байдыев, назвав свое стихотворение «Ан^ар» ('Клятва'), отдает дань памяти старшим поколениям, защищавшим страну во время Великой Отечественной войны, пролившим свою кровь ради мира, открывшим поэту золотую дорогу жизни ('алтн хаалК). Он также клянется родине, если черные тучи завтра придут, взять в руки винтовку, до последнего вздоха стрелять во врага, ради победы пролить свою кровь до конца, а если потребуется, отдать свою жизнь: «...эн насндан /Андhаран Тврскндэн вгнэв. / Хар YYлн мацhдур / Хархлзад ирхлэ маднур / (Келсн hазрас заальг), / КввYнmн mYPYн свргхв. // Бууhан атхх чидлэн / Бичэ бийэсн уущасв, / СYл эмсхл ^ртлэн / Су-ман хортнур илгэсв. // Дусал ^ртлнь цусан / Диилврин твлэ асхнав. / Тврскндм кергтэ болхла, / Торлго эмэн вгнэв» [Байдын С. 1960: 18]. Поэт готов противопоставить вражеским пулям свою убийственную клятву: «Хорта сумна вмнэс / Хорн андhар зврYлхв» [Байдын С. 1960: 19].

Для Тимофея Бембеева память о прошлой войне — это и память о старшем брате, погибшем в бою. В первом варианте его стихотворение называлось «Ахдан егсн ан-дhар» ('Клятва старшему брату') [Бембин Т.

1970: 63-65], во втором варианте — иначе: «Андhар» ('Клятва') с посвящением «Ах-дан — хазг офицер В. О. Шарманджиевд» ('Брату — казаку-офицеру В. О. Шарман-джиеву') [Бембин Т. 1980: 87]. Автобиографическая история о том, как получали извещения о смерти погибших на войне воинов-калмыков, в том числе, как получили в семье такое извещение о смерти старше -го брата, перерастает в размышления поэта о бессмертии павших за отчизну, которая им благодарна: «Тврскэн харсад, хорснд / ТврYЦ Yкл уга! / Эмэрн шордад, зврснд, / Эрэсэ кевтэн хана!» [Бембин Т. 1970: 65]. Собственная клятва брать пример с брата подкрепляется движением — поднятым вверх сжатым кулаком: «Андhар доран вглэв. / Ахан дурах болщ / Атхсн нудрман врглэв» [Бембин Т. 1970: 65].

Среди обязательных элементов довоенных и военных советских стихотворений-клятв упоминания партии, комсомола, социализма, имен Ленина и Сталина. По словам Н. Мусовой, калмыцкие поэты «правдиво и ярко отразили самую основу советского героизма и патриотизма, в границах социалистического реализма претворяли свойственные ему качества и принципы» [Мусова 1977: 98].

Письмо-клятва

Коллективное стихотворное письмо «Сталинд еггч андhар» 'Клятва Сталину' (1940) было создано от имени участников юбилейного VIII Пленума Союза писателей СССР, состоявшегося в Элисте осенью 1940 г. в связи с 500-летием калмыцкого эпоса «Джангар». Оно было опубликовано 15 сентября в газете «Улан хальмг» ('Красный калмык'), 18 сентября — в газете «Улан баhчуд» ('Красная молодежь'), в переводе Семена Липкина и Ильи Френкеля — в газете «Ленинский путь». Авторами клятвы стали народные певцы, джангарчи и поэты городов, краев и республик страны. Описание праздничных торжеств в столице Калмыцкой СССР преподносится как воплощение наяву эпической страны Бумбы: «Бумб гидг бат орнд внр дуудар тосна, / Бумб гидг бахта орнд байрар тосна» [Сталинд еггч андhар 1940: 1]. Все достижения страны связаны с ее руководителем И. В. Сталиным, которому клянутся авторы письма: «ЭнYни чирэд эврэннь алдршлh, дYYврдлh Yздвдн, — / ЭнYнд эврэннь андhаран Ста-

линд бидн егчзнзвдн; // Энд, хальмг hазрm, нззрт, андhар авбвдн, — / Эркн баатр чам-дан энYгзн бидн тальввдн!» [Сталинд еггч ац^ар 1940: 1]. В русском переводе: «В нем свою славу мы видим, отвагу свою, / Сталину здесь мы даем присягу свою. // Здесь, на калмыцкой земле, на пиру круговом / Богатырю исполинов мы клятву даем» [Клятва Сталину 1940: 1]. Включение трансформированной коллективной клятвы эпических богатырей призвано связать воедино ге-роико-патриотическую тему истории и современности: «Щилв бах хамгас, буульмщ гидгзс зулцхай, / Щил насн хойран кевтнь терскндзн егцхзй: // Эцгин эцкр олн змтни телз Yкцхзй, — / Элкзн йуулзд, эмщл ЗYр-кзн энYндзн егцхзй!» [Сталинд еггч андhар 1940: 1]. Непосредственно в самой клятве речь идет о клятве родине, о готовности умереть за народ. Как и в эпосе, здесь клянутся искрошенной печенью (элкзн йуулзд), готовы отдать сердце. В русском переводе: «Да отрешимся от зависти, от похвальбы, / От затаенной вражды, от измен, от алчбы. / Груди свои обнажим и вынем сердца / И за народ отдадим нашу кровь до конца» [Клятва Сталину 1940: 1]. Мотив единения и дружбы народов страны актуализирует роль большевистской партии, Ленина и Сталина: «Хамц ни^зр ергндзн болн ендртзн есцхзй, /Хамц ни бззл^ оньдин баатринь медцхзй! //Баатр олн змтнз уурлт дацгин батртха! / Балтас бат, чацЬ тецгсзс ергн болтха! // Эцкр ормдн hазр деер дYЦгзhзд бззтхз! / Эс унтрдг нарар урглщд герлтзд бззтхз! //Баатр партий, большевистск партий менд болтха! / Баатр энмдн, дуунд мактг-дад, мецкрх болтха!» [Сталинд еггч андhар 1940: 1]. В конце письма клятва соединена с йорялом-благопожеланием: «Будем едины — мы вырастим ввысь и вширь, / Ибо всегда единение — богатырь. // Пусть наша дружба народов-богатырей / Будет сильнее булата и шире морей. // Пусть на земле возвышается наша страна, / Неугасающим солнцем озарена. // Да прославится в песнях навеки веков / Партия мужества, партия большевиков» [Клятва Сталину 1940: 1]. Заключительные строки клятвы призваны проецировать перспективу светлого будущего человечества и отчизны: «Ленинз нерзр цуг делкзг серYлзд бззцхзй! / Сталинз нертз ик ноолдаст ди-илщ йовцхай!» [Сталинд еггч андhар 1940: 1]. В русском переводе: «Именем Ленина

будем весь мир пробуждать, / С именем Сталина будем в боях побеждать!» [Клятва Сталину 1940: 1]. Оригинал имеет двустишия с парной анафорой и рифмовкой, в переводе также использованы двустишия с парной рифмовкой, мужской рифмой.

Спустя два года было создано стихотворное «Письмо воинов-калмыков великому вождю и полководцу советского народа товарищу Сталину» [Письмо воинов-калмыков... 1942: 1] и опубликовано газетой «Ленинский путь» 3 июля 1942 г. Оно написано на русском языке с пояснением: «Письмо изложили поэты-фронтовики Семен Липкин и Санджи Дорджинов» [Письмо воинов-калмыков. 1942: 1]. «По поручению бойцов, командиров, политработников и начальствующего состава письмо подписали» представители 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии с указанием инициалов, фамилий и воинских званий, должностей [Письмо воинов-калмыков 1942: 1]. В отличие от первого коллективного письма-клятвы этот текст отличается большим объемом, но также включает фрагмент богатырской клятвы из эпоса «Джангар», что связано с довоенным переводчиком калмыцкого героического эпоса С. Липкиным. Послевоенные републикации этого письма-клятвы существенно отличаются от первоисточника как заглавием, из которого исчез старый адресат (Сталин) [Письмо-клятва воинов 2015: 342-346] и/ или появились новые (Коммунистическая партия и Советское правительство) [Письмо воинов 2005: 342-346] , так и содержанием (сокращением мест с упоминанием имени Сталина), без пояснения сделанных купюр в новых изданиях, но с газетной отсылкой. С одной стороны, это обусловлено трагическим периодом депортации и ссылки калмыцкого народа в период сталинских репрессий (1943-1956), с другой — сложной судьбой 110-й ОККД в годы Великой Отечественной войны и послевоенным изучением истории этой калмыцкой дивизии [Очиров, Заярный 2018].

Письмо-клятва в первоисточнике начинается с обращения авторов к адресату Сталину, как и положено было в любом письме, с характеристикой его как военачальника освободительных сил, как солнца победы, опоры в священной борьбе. После вступления основная часть включает четыре части,

состоящие из строф различной величины, за исключением двустиший, напоминающих о клятве богатырей Джангара. Прием ретроспекции передает страницы воинской славы народов страны, в том числе калмыков, участвовавших в борьбе за ее свободу и независимость. Переход к современности с упоминанием имени Гитлера определен клятвами воинов покарать врагов мечом справедливости, стереть сталью с родной земли, «накормить» горячими пулями, заставить грызть землю. Повторив первые строки коллективной эпической клятвы богатырей, авторы пишут: «Да никогда калмык не бросится вспять, / Вражью завидев неисчислимую рать. // Да никогда не скажет неправды язык, / Да никогда не будет трусом калмык. // Знаменем красным в походах себя осеня, / Будем лелеять надежного друга-коня. // Да никогда у калмыка не дрогнет рука, / Бить наших недругов будем наверняка. // Будем умело сражаться за собственный кров, / Мы превратимся в искуснейших мастеров. // На скакунах полетим урагана быстрей, / Вызволим нашу землю от ига зверей. // Все свои силы, волю свою соберем, / Осуществим чужеземных полчищ разгром. // С именем Сталина в грозных боях победим, / С именем Сталина братьев освободим» [Письмо воинов-калмыков 1942: 1]. Включение в текст деталей о надежном коне-друге, о скакунах в этом случае определено воинской спецификой — речь идет о 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии. Таким образом, включение элементов коллективной клятвы богатырей из эпоса «Джангар» в два письма обусловлено помимо фольклорной традиции также и тем, что С. Липкин еще до войны перевел этот памятник устного народного творчества калмыков.

Стихи-клятвы не получили широкого развития и в советской поэзии ХХ в. Отдельные примеры с жанровым обозначением есть в произведениях периода Великой Отечественной войны. Например, стихотворение «Клятва» армянского поэта Татула Гуряна с клятвой стране в русском переводе В. Баласана: «И если когда-нибудь я / дышать перестану тобой, / Сойду на кривую тропу / иль сделаюсь в тягость тебе, — / То ты меня в землю втопчи / своею железной стопой, / И пусть раздается всегда / твой твердый и правильный бег» [Гурян 1985: 80].

В татарской поэзии периода Великой Отечественной войны, в стихотворениях М. Джалиля «Клятва артиллериста» (1941) и Ф. Карима «Клятва» (1942), звучат те же идеологические мотивы преданности народу, защиты родины, ненависти к врагу, непобедимости страны Советов, доминируют архетипы героя, врага, «мудрого отца» и Родины-матери [Юсупова 2010: 56-61]. Удмуртская поэзия того же периода выполнила прежде всего мобилизующую роль [Зайцева, Петрова 2018: 106-116].

В «Ленинградском цикле» Анны Ахматовой есть как стихотворение «Клятва» (1941), так и текст, не имеющий жанрового обозначения стихотворения-клятвы, например, «Мужество» (1942) [Ахматова 1977: 210; 212], в контексте цикла приобретающие мотивы клятвы/присяги. Так в первом тексте-четверостишии адресация к детям (иными словами, к будущему, живому) и к могилам (иными словами, к прошлому, к мертвому) в мотиве патриотической клятвы — покориться никто не заставит — скрепляет бинарную оппозицию жизнь / смерть, бытие / бессмертие.

Выводы

Понятие клятвы в калмыцком языке имеет несколько наименований: «андhар», «шахан», «авшг», передавая смысловые значения присяги, обета, заповеди. В основном калмыцкие поэты включали в название стихотворений-клятв первое наименование — как существительное (<Андhар = Клятва»), как глагольную форму («Андhарлщанав = Клянусь»), как существительное с дополнением («Ахдан вгсн андhар = Клятва, данная старшему брату»); («Улан цергчин андhар = Присяга красноармейца»). При этом «Присяга красноармейца» М. Эрдниева не воспроизводит собственно воинскую клятву, а имеет личную направленность лирического субъекта. В этих произведениях использована традиционная форма национального стихосложения (аллитерация, анафора, ре-диф, двустишия), встречается и заимствованная структура «лесенки».

Фольклорные истоки патриотизма, показанные в разных жанрах устного народного творчества, воплотились в стихах-клятвах и письмах-клятвах калмыцких поэтов ХХ в. Как указывает Е. Джамбинова, «в эпоху строительства социализма происходит исто-рико-социальная конкретизация патриоти-

ческой идеи. Если Джангар и шелудивый мальчик защищают вымышленную Страну Счастья — Бумбу и идеальное царство хана Тангсыка, то в первых произведениях советских калмыцких поэтов патриотическая устремленность имеет вполне четкий социальный адрес — поэты воспевают Страну Советов» [Джамбинова 1977: 70].

Фрагменты формульных клятв воинов в калмыцких богатырских сказках, эпосе «Джангар», связанные с идеей защиты родины и народа, трансформировались в жанрах авторских стихотворений-клятв и коллективных писем-клятв, созданных прежде всего в довоенный и военный период. Элементы таких формульных клятв вошли широко и в стихи калмыцких поэтов, не обусловленные указанной жанровой разновидностью. Мотив клятвы побратимства также определен мотивом боевого содружества в аспекте всенародной борьбы за свободу отечества. Тема исторической памяти в стихах-клятвах манифестирует эстафету патриотической преемственности в калмыцкой поэзии, являя автобиографизм. Для авторов свойственно обращение к именам и образам эпических богатырей — Джангара, Хонгора и др., упоминание боевых коней и оружия — меча, копья, секиры и т. п. Жертвенность и самопожертвование советских воинов опираются на формульные клятвы предков — пролить свою кровь, отдать

Источники

Алтн чеежтэ келмрч 2010 — Алтн чеежтэ кел-мрч Боктан Шаня = Хранитель мудрости народной Шаня Боктаев / сост., предисл., ком-мент. и прилож. Б. Б. Манджиевой. Элиста: КИГИ РАН, 2010. 172 с. Ахматова 1977 — Ахматова А. А. Стихотворения и поэмы / сост., подг. текста и прим.

B. М. Жирмунского. М.: Сов. писатель, 1977. 560 с.

Байдын С. 1960 — Байдын С. Андhар // Байдын

C. ЗYркнэннь цоклИар: шулгуд болн поэм. Элст: Хальмг дегтр hарhач, 1960. Х. 18-19.

Бембин Т. 1970 — Бембин Т. Ахдан егсн ан-дhар // Бембин Т. Аршан болн хорн: шулгуд болн поэм. Элст: Хальмг дегтр hарhач, 1970. Х. 63-65.

Бембин Т. 1980 — Бембин Т. ЦаЬан салькн: шул-гYД, те^гуд болн поэмс. Элст: Хальмг дегтр hарhач, 1980. 216 х. Босхм^ин Д. 1942 — Босхмщин Д. АндИарлжд-нав // Улан Туг. 1942. № 4. Х. 9.

жизнь, не отступить, не уронить своей чести. В стихи-клятвы вводились элементы йоря-лов-благопожеланий защитникам родины и проклятий в адрес врага, которого позиционируют как нечистую силу, чудовище, бешеную собаку. Советская идеологическая лексика с обозначением государственных структур, организаций, политических деятелей, советская мифология с архетипами героя, врага, отца-вождя и матери-родины отражали в таких произведениях авторскую приверженность новому строю, новому мировоззрению, не вступавшую в противоречие с патриотической идеей защиты родины и народа. Характерными примерами можно назвать и коллективные письма-клятвы Сталину 1940 и 1942 гг. Отметим, что если первое такое письмо имело оригинальный текст и русский перевод, то второе письмо было создано на русском языке без исходного калмыцкого текста. Художественные переводы на русский язык исследованных произведений не всегда передают своеобразие оригинальных творений.

Изученные жанровые образования не были распространенным явлением в калмыцкой поэзии ХХ в., имели локальный характер в довоенный и военный период, сыграли свою патриотическую роль, продемонстрировали тему исторической памяти народа в аспекте фольклорных традиций и новаций.

Гурян 1985 — Гурян Т. Клятва // До последнего дыхания / сост. и прим. И. Богатко. Предисл. С. Михалкова. М.: Правда, 1985. С. 80. Даван Ь. 1936 — Даван Ь. АндИар // Ленинэ

ачнр. 1936. Августин сарин 5. Х. 4. Джангар 1990 — Джангар. Калмыцкий героический эпос / сост. тома, подгот. текстов, ис-след., коммент., словарь Н. Ц. Биткеева и Э. Б. Овалова; пер. Н. Ц. Биткеева и др. На калмыцком и русском языках. М.: Наука, ГРВЛ, 1990. 475 с.

Джангар 1989 — Джангар: Калмыцкий народный эпос / пер. с калм. С. И. Липкина. 5-е изд. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1989. 363 с. Дор^ин Б. 1938 —Дорщин Б. Болх дээнд бел-дий! // Ленинэ ачнр. 1938. Октябрин 20. Х. 4. Дорщин Б. 1939 —Дорщин Б. Батар бууИан атх!

// Улан баИчуд. 1939. Мартин 11. Х. 1. ЖацИр 1990 — ЖацИр. Хальмг баатрлг эпос. Ьурвдгч Иарцнь. Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1990. 287 х.

Ин^ин Л. 1941 — Инщин Л. Кегшн партизана Yг // Улан баИчуд. 1941. Июлин 27. Х. 1.

Калмыцкие богатырские 2017 — Калмыцкие богатырские сказки / вступит. ст. Б. Б. Ман-джиевой; подг. текстов, перелож. калм. текстов, пер. Б. Б. Манджиевой, Т. А. Михалевой, Ц. Б. Селеевой; прим., коммент., указ., словарь Б. Б. Манджиевой, Ц. Б. Селеевой; отв. ред. А. А. Бурыкин, В. Л. Кляус, В. В. Куканова, Г. Ц. Пюрбеев. М.: АО «Первая образцовая типография», Филиал «Чеховский Печатный Двор», 2017. 561 с.

Калмыцкие народные 1961 — Калмыцкие народные сказки. Элиста: Калмгосиздат, 1961. 253 с.

Кектеев 1958 — Кектеев Э. Клятва // Поэты Калмыкии: сб. стихов / сост. Л. Инджиев, предисл. Д. Кугультинова. М.: Сов. писатель, 1958. С. 84-85.

Клятва Сталину 1940 — Клятва Сталину // Ленинский путь. 1940. Сентябрин 10. Х. 1.

Кеглтин Д. 2012 — Квглтин Д. Ьурвн ботьд шYYhэд барлсн YYДЭврмYД. 1-гч боть. Элст: Барин гер «Герл», 2012. 415 х.

Кектэн Э. 1941 — Квктэн Э. АндИар // Кектэн Э. Терскнэннь телэ, уралан!: шYлгYД болн поэм. Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1941. Х. 3-8.

Кугультинов 1988 — Кугультинов Д. Н. Собр. соч. В 3-х т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1988. 558 с.

Куукан А. 2009 — Куукан А. Партизана эк // Хальмгин шYлглэн: хурацИу. Хальмг болн орс келэр. Элст: Барин гер «Герл», 2009. Х. 107-108.

Леежнэ Ц. 1941 — Леещнэ Ц. Дээсэн дархвдн // Ленинэ ачнр. 1941. Июнин 30. Х. 1.

Леежнэ Ц. 1990 — Леещнэ Ц. YYнд би терлэв: шYлгYД, поэм, орчулл^. Элст: Хальмг дегтр hарhач, 1990. 154 х.

Мифы, легенды 2017 — Мифы, легенды и предания калмыков / подгот. текстов, пер., вступит. ст., прим., коммент., указ., словарь, сверка калм. текстов Т. Г. Басанговой, Т. А. Михалевой: отв. ред. А. А. Бурыкин, Е. Н. Кузьмина, В. В. Куканова, Г. Ц. Пюрбеев. М.: Наука; Вост. лит., 2017. 367 с.

Монголо-ойратский 1923 — Монголо-ойрат-ский героический эпос / gер., вступ. статья и прим. Б. Я. Владимирцова. Пг.; М.: Госиздат, 1923. 254 с.

Мукебенов 1987 — Мукебенов Б. Клятва // Стихи поэтов 20-40-х гг. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1987. С. 18.

Мукевунэ Б. 1962 — Мукввунэ Б. Авшг // Халь-мг поэзин антолог / Барт белдсн Калян С., Мацга И., Санган Л. Элст: Хальмг госиздат, 1962. Х. 191.

Нармин М. 1987 — Нармин М. Хойр ботьта суцИгдсн уудэврмудин хурацИу. 1-гч боть.

Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1987. 326 х.

Ончхан Ж;. 1962 — Ончхан Щ. АндИар // Хальмг поэзин антолог. Элст: Хальмг госиздат, 1962. Х. 119.

Письмо воинов-калмыков 1942 — Письмо воинов-калмыков великому вождю и полководцу советского народа товарищу Сталину // Ленинский путь. 1942. 3 июля. С. 1.

Письмо воинов 2005 — Письмо воинов 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии Коммунистической партии и Советскому правительству // Калмыкия в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.: док-ты и мат-лы. Сост. М. Л. Кичиков, Л. П. Кожен-баева, А. И. Наберухин и др. 3-е изд., пере-раб. и доп. Элиста: Калм. кн. изд-во, 2005. С. 264-269.

Письмо-клятва воинов 2015 — Письмо-клятва воинов 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии // Солдаты Победы. Том II. Поименный список воинов 110-й Отдельной Калмыцкой кавалерийской дивизии. Изд. 2-е, перераб. и доп. Элиста: КИГИ РАН, 2015. С. 342-346.

Седклин кур 1960 — Седклин кур / Ясад, барт белдснь Букшан Б. Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1960. 96 х.

Семьдесят две небылицы 1990 — Семьдесят две небылицы. Сказка. На калмыцком и русском языках. Переиздание. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1990. 95 с.

Сокровенное сказание 1990 — Сокровенное сказание монголов: анонимная хроника 1240 года / сост., вступ. ст., примеч. П. А. Дар-ваева, пер. П. А. Дарваева и Г. Г. Чимитова. Элиста: Калм. кн. изд-во,1990. 280 с.

Сталинд еггч андhар 1940 — Сталинд еггч ан-дhар // Улан хальмг. 1940. Сентябрин 15. Х. 1.

Тачин А. 1982 — Тачин А. Мини тулг: ШYЛГYД болн поэмс. Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1982. 124 х.

Хоньна М. 1939а — ХоньнаМ. Орн-нутган харс! // Улан баhчуд. 1939. Ноябрин 27. Х. 2.

Хоньна М. 1939б— ХоньнаМ. Чи тедниг дура! // Улан баhчуд. 1939. Декабрин 1. Х. 4.

Хоньна Л. 1938 — Хоньна Л. Харсач болхв // Улан хальмг. 1938. Ноябрин 7. Х. 3.

Хоньна Л. 1941 — Хоньна Л. Дуулий — диилий // Улан баhчуд. 1941. Апрелин 20. Х. 1.

Шалвра Ь. 1938 — Шалвра Ь. АндИар // Улан хальмг. 1938. Октябрин 29. Х. 3.

Шугран В. 2008 — Шугран В. Андhар // Шугран В. Мини дегтр. Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 2008. Х. 156-159.

Эрднин М. 1939 — Эрднин М. Мана чидл // Улан хальмг. 1939. Ноябрин сарин 7. Х. 3.

Эрднин М. 1962 — Эрднин М. Улан цергчин ан-дhар // Хальмг поэзин антолог / Барт белдсн Калян С., Мацга И., Санган Л. Элст: Хальмг Госиздат, 1962. Х. 264.

Эрдниев 1987 — Эрдниев М. Присяга красноармейца // Клятва: стихи поэтов 20-40-х гг. // Поэтическая Калмыкия. На калм. и рус. яз. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1987. С. 16-17.

Литература

Балданмаксарова 2013 — Балданмаксарова Е. Е. Многообразие поэтических жанров «Сокровенного сказания монголов» (1240 г.) // Вестник Бурятского научного центра Сибирского отделения Российской академии наук. 2013. № 1 (9). С. 89-105.

Борджанова 2007 —Борджанова Т. Г. Обрядовая поэзия калмыков (система жанров, поэтика). Элиста: Калм. кн. изд-во, 2007. 592 с.

Джамбинова 1977 — Джамбинова Е. Роль национальных традиций в становлении калмыцкой советской поэзии (20-30-х годов) // Национальные традиции и генезис социалистического реализма в калмыцкой литературе. Элиста: КНИИЯЛИ, 1977. С. 65-81.

Зайцева, Петрова 2018 — Зайцева Т. И., Петрова Е. Н. Эхо войны: удмуртская поэзия в 1941-1945 годы // Наследие. 2018. № 2(13). С. 106-116.

Кектеев 1940 — Кектеев Э. Воинственный эпос // Улан баhчуд. 1940. Майин 18. Х. 2.

Кичиков 1976 — Кичиков А. Ш. Богатыри «Джангара» (о происхождении образов) // Вестник института КНИИЯЛИ. Вып. 14. Элиста: КНИИЯЛИ, 1976. С. 28-61.

Кичиков 1983 — Кичиков А. Ш. Жанровое своеобразие повествований о Мазан-баатаре в аспекте калмыцко-башкирских межэтнических связей // Межэтнические общности и взаимосвязи фольклора народов Поволжья и Урала: Сб. ст. Казань: ИЯЛИ КФАН СССР, 1983. С. 120-128.

КРС 1977 — Калмыцко-русский словарь / под ред. Б. Д. Муниева. М.: Русский язык, 1977. 768 с.

Мусова 1977 —Мусова Н. Н. Патриотические мотивы в калмыцкой поэзии военных лет // Национальные традиции и генезис социалистического реализма в калмыцкой литературе. Элиста: КНИИЯЛИ, 1977. С. 82-98.

Sources

[Heroic Epic of Oirat Mongols]. B. Ya. Vladimirtsov (transl., foreword, comment.). Petrograd; Moscow: Gosizdat, 1923. 254 p. (In Russ.)

[Jangar: Heroic Epic of the Kalmyks]. 3rd ed. Elista: Kalmyk Book Publ., 1990. 287 p. (In Kalm.)

Очиров, Заярный 2018 — Очиров У. Б., Заяр-ный С. А. Клятве остались верны. Т. 1. Элиста: Изд-во КалмНЦ РАН, 2018. 519 с.

Пюрбеев 2015 — Пюрбеев Г Ц. Эпос «Джангар»: культура и язык (= Жд^р дуулвр: сойл болн келн) / на рус. и калм. яз. 2-е изд., перераб. Элиста: НПП «Джангар», 2015. 280 с.

Рабенко 2010 — Рабенко Т. Г. Клятва как фидеистический речевой жанр // Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 13 (194). С. 122-126.

Сарангов 2015 — Сарангов В. Т. Поэтика и стиль калмыцкой богатырской сказки. Элиста: Изд-во Калм. ун-та, 2015. 108 с.

Селеева 2013 — Селеева Ц. Б. Указатель тем калмыцкой и синьцзянской версий эпоса «Джангар». Элиста: КИГИ РАН, 2013. 276 с.

Сенглеев 2019 — Сенглеев Б. Ю. Исторические предания и легенды о Мазан-батыре у калмыков: эпическая биография: дис. ... канд. филол. наук. М., 2019. 232 с.

Хабунова 2006 — Хабунова Е. Э. Героический эпос «Джангар»: поэтические константы богатырского жизненного цикла (сравнительное изучение национальных версий). Ростов-на-Дону: СКНЦ ВШ, 2006. 255 с.

Ханинова 2019 — Ханинова Р. М. Оборонная тема в довоенной лирике братьев Хонино-вых // Вестник Института комплексных исследований аридных территорий. 2019. № 2. С. 64-69.

Хараева 2012 — Хараева А. Т. К характеристике слова андhар и жанра андhаарийин бичиг «присяжное письмо» в калмыцком литературном языке XVIII в. // Вестник Калмыцкого института гуманитарных исследований РАН. 2012. № 1. С. 41-45.

Эльбикова 2019 — Эльбикова Б. В. Изображение физической расправы героя с противником в калмыцких сказках «Седклин арвн хойр белг» («Запомнившиеся двенадцать глав») М. Буринова // Studia Litterarum. 2019. Т. 4. № 3. С. 352-369.

Юсупова 2010 — Юсупова Н. М. Идеологические мотивы и архетипы в поэзии периода Великой Отечественной войны // Научный Татарстан. 2010. № 2. С. 56-61.

[Jangar: Heroic Epic of the Kalmyks]. N. Ts. Bitkeev, E. B. Ovalov (comp., prep., etc.); N. Ts. Bitkeev et al. (transl.). Moscow: Nauka, GRVL, 1990. 475 p. (In Kalm. and Russ.)

[Jangar: Heroic Epic of the Kalmyks]. S. I. Lipkin (transl.). 5th ed. Elista: Kalmyk Book Publ.,

1989. 363 p. (In Russ.) [Kalmyk Folk Tales]. Elista: Kalmyk State Publ.,

1961. 253 p. (In Russ.) [Kalmyk Heroic Tales]. B. B. Mandzhieva (foreword); B. B. Mandzhieva, T. A. Mikhaleva, Ts. B. Seleeva (prep., translit., transl.); B. B. Mandzhieva, Ts. B. Seleeva (comment., annot., glossary); A. A. Burykin, V. L. Klyaus, V. V. Kukanova, G. Ts. Pyurbeev (eds.). Moscow: Pervaya Obraztsovaya Tipografiya — Chek-hovskiy Pechatnyy Dvor, 2017. 561 p. (In Kalm. and Russ.) [Kalmyk Myths, Legends, and Stories]. T. G. Ba-sangova, T. A. Mikhaleva (prep., transl., etc.).

A. A. Burykin, E. N. Kuzmina, V. V. Kukanova, G. Ts. Pyurbeev (eds.). Moscow: Nauka — Vostochnaya Literatura, 2017. 367 p. (In Kalm. and Russ.)

[Talking Heart to Heart]. Bukshaev B. (ed., comp.). Elista: Kalmyk Book Publ., 1960. 96 p. (In Kalm.)

[The Guardian of Folk Wisdom: (Narratives Recorded from) Taleteller Shanya Boktaev]. B.

B. Mandzhieva (comp., foreword, etc.). Elista: Kalmyk Humanities Research Institute of RAS, 2010. 172 p. (In Kalm.)

[The Secret History of the Mongols: Anonymous Chronicle of 1240]. P. A. Darvaev (comp., foreword, comment.); P. A. Darvaev, G. G. Chimi-tov (transl.). Elista: Kalmyk Book Publ., 1990. 280 p. (In Russ.) [The Seventy Two Lies: Kalmyk Folk Tale]. Reprint. Elista: Kalmyk Book Publ., 1990. 95 p. (In Kalm. and Russ.) Akhmatova A. A. [Poems]. V. M. Zhirmunsky (comp., prep., etc.). Moscow: Sovetskiy Pisatel, 1977. 560 p. (In Russ.) Baidyn S. The Oath. In: Baidyn S. [In Beats of the Heart: Collected Poems]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1960. Pp. 18-19. (In Kalm.) Bembin T. [The White Wind: Poems, Fables, Ballads]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1980. 216 p. (In Kalm.)

Bembin T. Oath to the Elder Brother. In: Bembin T. [Honey and Poison: Collected Poems]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1970. Pp. 63-65. (In Kalm.)

Boskhmjin D. 'I Take the Oath'. Ulan Tug. 1942.

No. 4. P. 9. (In Kalm.) Davan Y. The Oath. Leninä achnr. 1936, August 5.

P. 4. (In Kalm.) Doijin B. 'Hold the Rifle Tightly!' Ulan baychud.

1939, March 11. P. 1. (In Russ.) Dorjin B. 'May We Be Ready for the Coming War!' Leninä achnr. 1938, October 20. P. 4. (In Kalm.)

Erdniev M. Red Army Oath of Enlistment. In: [The Oath: Works by (Kalmyk) Poets, 1920s-1940s]. Ser. 'Poetic Kalmykia'. Elista: Kalmyk Book Publ., 1987. Pp. 16-17. (In Kalm. and Russ.)

Erdnin M. Our Power. Ulan khal'mg. 1939, November 7. P. 3. (In Kalm.)

Erdnin M. Red Army Oath of Enlistment. In: [Kalmyk Poetry: Anthology]. Kalyan S., Mats-ga I., Sangan L. (comps.). Elista: Kalmyk State Publ., 1962. P. 264. (In Russ.)

Guryan T. The Oath. In: [Till the Last Breath]. I. Bogatko (comp., comment.). S. Mikhalkov (foreword). Moscow: Pravda, 1985. P. 80. (In Russ.)

Injin L. 'I Pledge the Word of an Old Partisan'. Ulan baychud. 1941, July 27. P. 1. (In Kalm.)

Joint Letter Signed by Soldiers of the 110th Separate Kalmyk Cavalry Division to the Communist Party and Soviet Government. In: [Kalmykia in the Great Patriotic War of 1941-1945: Documents and Materials]. M. L. Kichikov, L. P. Kozhenbaeva, A. I. Naberukhin et al. (comps.). 3rd ed., rev. and suppl. Elista: Kalmyk Book Publ., 2005. Pp. 264-269. (In Russ.)

Joint Letter-Oath Taken by Soldiers of the 110th Separate Kalmyk Cavalry Division. In: [Soldiers of Victory]. Vol. II: 110th Separate Kalmyk Cavalry Division, List of Names. 2nd ed., rev. and suppl. Elista: Kalmyk Humanities Research Institute of RAS, 2015. Pp. 342-346. (In Russ.)

Kekteev E. The Oath. In: [Poets of Kalmykia: Collected Poems]. L. Indzhiev (comp.), D. Kugul-tinov (foreword). Moscow: Sovetskiy Pisatel, 1958. Pp. 84-85. (In Russ.)

Khonina L. 'May I Become the Defender'. Ulan khal'mg. 1938, November 7. P. 3. (In Kalm.)

Khonina L. 'We'll Win — and Sing'. Ulan baychud. 1941, April 20. P. 1. (In Kalm.)

Khonina M. 'Defend the Country!' Ulan baychud. 1939, November 27. P. 2. (In Kalm.)

Khonina M. 'Take Your Lead from Them!' Ulan baychud. 1939, December 1. P. 4. (In Kalm.)

Kugultinov D. N. [Complete Works]. In 3 vols. Vol. 1. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura, 1988. 558 p. (In Russ. and Kalm.)

Kuukan A. The Partisan's Mother. [Poetry of Kalmykia: Anthology]. Elista: Gerel, 2009. Pp. 107108. (In Kalm. and Russ.)

Kögltin D. [Selected Works]. In 3 vols. Vol. 1. Elista: Gerel, 2012. 415 p. (In Russ. and Kalm.)

Köktän E. The Oath. In: Köktän E. ['In Action! For Motherland!': Collected Poems]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1941. Pp. 3-8. (In Russ.)

Leejnä Ts. ['Here Was I Born': Poems, Ballads, Translations]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1990. 154 p. (In Kalm.)

Leejnä Ts. 'May We Destroy War'. Leninä achnr. 1941, June 30. P. 1. (In Kalm.)

Letter of Kalmyk Soldiers to the Great Leader and Commander of the Soviets — J. Stalin. Lenins-kiy put'. 1942, July 3. P. 1. (In Russ.)

Mukebenov B. The Oath. In: [Poets of the 1920s-1940s: Collected Works]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1987. P. 18. (In Russ.)

Mukövünä B. The Oath. In: [Kalmyk Poetry: Anthology]. Kalyan S., Matsga I., Sangan L. (comps.). Elista: Kalmyk State Publ., 1962. P. 191. (In Kalm.)

Narmin M. [Selected Works]. In 2 vols. Vol. 1. Elista: Kalmyk Book Publ., 1987. 326 p. (In Kalm.)

Oath to Stalin. Leninskiy put'. 1940, September 10. P. 1. (In Russ.)

Oath to Stalin. Ulan khal'mg. 1940, September 15. P. 1. (In Kalm.)

Onchkhan J. The Oath. In: [Kalmyk Poetry: Anthology]. Elista: Kalmyk State Publ., 1962. P. 119. (In Kalm.)

Shalvra Y. The Oath. Ulan khal'mg. 1938, October 29. P. 3. (In Kalm.)

Shugran V. The Oath. In; Shugran V. [My Book]. Elista: Kalmyk Book Publ., 2008. Pp. 156-159. (In Kalm.)

Tachin A. [My Support: Poems and Ballads]. Elista: Kalmyk Book Publ., 1982. 124 p. (In Kalm.)

References

[Kalmyk-Russian Dictionary]. 26 000 entries. B. D. Muniev (ed.). Moscow: Russkiy Yazyk, 1977. 768 p. (In Kalm. and Russ.)

Baldanmaksarova E. E. The Secret History of the Mongols (1240): diversity of poetic genres. The Bulletin of the Buryat Scientific Center of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences. 2013. No. 1 (9). Pp. 89-105. (In Russ.)

Bordzhanova T. G. [Kalmyk Ritual Poetry: Genre System, Poetics]. Elista: Kalmyk Book Publ., 2007. 592 p. (In Russ.)

Dzhambinova E. The shaping Soviet Kalmyk poetry (1920s-1930s): role of ethnic traditions. In: [Kalmyk Literature: National Traditions and Genesis of Socialist Realism]. Elista: Kalmyk Research Institute of Language, Literature and History, 1977. Pp. 65-81. (In Russ.)

Elbikova B. V. Physical destruction of the enemy in Kalmyk fairy tales 'Sedklin Arvn Bolg' (Memorized Twelve Chapters) by M. Burinov. Studia Litterarum. 2019. Vol. 4. No. 3. Pp. 352-369. (In Russ.)

Kekteev E. Military epic. Ulan baychud. 1940, May 18. P. 2. (In Russ.)

Khabunova E. E. [Heroic Epic of Jangar: Poetic Constants of a Hero's Life Cycle (a Comparative Study of Ethnic Versions)]. Rostov-on-Don: North Caucasus Scientific Center, 2006. 255 p. (In Russ.)

Khaninova R. M. Pre-war lyrics of the Khoninov brothers: theme of national defense. Vestnik IKIAT. 2019. No. 2. Pp. 64-69. (In Russ.)

Kharaeva A. T. 18th-century Kalmyk literary language: revisiting the word andyar and genre of andyaariyin bichig 'letters of oaths'. Bulletin of the Kalmyk Institute for Humanities of the RAS (Oriental Studies). 2012. No. 1. Pp. 41-45. (In Russ.)

Kichikov A. Sh. Heroes of the Jangar epic: origins of images revisited. In: [Kalmyk Research Institute of Language, Literature and History: Newsletter]. Vol. 14. Elista: Kalmyk Research Institute of Language, Literature and History, 1976. Pp. 28-61. (In Russ.)

Kichikov A. Sh. Tales of Mazan Baatar: genre diversity in the context of Kalmyk-Bashkir in-terethnic contacts. In: [Peoples of the Volga and Urals: Interethnic Communities and Folklore Ties]. Coll. papers. Kazan: Institute of Language, Literature and History (Kazan Branch of the USSR Academy of Sciences), 1983. Pp. 120-128. (In Russ.)

Musova N. N. Kalmyk poetry during the war period: patriotic motifs. In: [Kalmyk Literature: National Traditions and Genesis of Socialist Realism]. Elista: Kalmyk Research Institute of Language, Literature and History, 1977. Pp. 82-98. (In Russ.)

Ochirov U. B., Zayarny S. A. [Those Who Remained Loyal to the Oath]. Vol. 1. Elista: Kalmyk Scientific Center of RAS, 2018. 519 p. (In Russ.)

Pyurbeev G. Ts. [Epic of Jangar: Culture and Language]. 2nd ed., rev. Elista: Dzhangar, 2015. 280 p. (In Kalm. and Russ.)

Rabenko T. G. Oath as a fideistic speech genre. Bulletin of Chelyabinsk State University. 2010. № 13 (194). Pp. 122-126. (In Russ.)

Sarangov V. T. [Kalmyk Heroic Tale: Poetics and Style]. Elista: Kalmyk State University, 2015. 108 p. (In Russ.)

Seleeva Ts. B. [Epic of Jangar: Thematic Index of the Xinjiang Version]. Elista: Kalmyk Humanities Research Institute of RAS, 2013. 276 p. (In Russ.)

Sengleev B. Yu. [Kalmyk Historical Tales and Legends of Mazan Baatar: Epic Biography]. Cand. Sc. (philology) thesis. Moscow, 2019. 232 p. (In Russ.)

Yusupova N. M. Poetry of the war period (19411945): ideological motifs and archetypes. Nauchnyi Tatarstan. 2010. No. 2. Pp. 56-61. (In Russ.)

Zaytseva T. I., Petrova E. N. An echo of war: Udmurt poetry in 1941-1945. Nasledie. 2018. No. 2(13). Pp. 106-116. (In Russ.)