CC BY
63
Новый филологический вестник. 2019. №1(48). --
Р.М. Ханинова (Элиста) ORCID ID: 0000-0002-0478-8099
БАЛЛАДА О ВОЙНЕ В КАЛМЫЦКОЙ ПОЭЗИИ ХХ В.
Аннотация. В статье рассмотрен жанр баллады о войне в калмыцкой поэзии ХХ в. на репрезентативных примерах из произведений поэтов фронтового поколения. Калмыцкая баллада как заимствованный жанр не изучена исследователями. История ее возникновения относится к 1930-1940-м гг. (Гаря Даваев, Басанг Дорджиев), развитие - к 1960-1970-м гг. (Морхаджи Нармаев, Лиджи Инджи-ев, Давид Кугультинов, Михаил Хонинов, Алексей Балакаев, Владимир Нуров), спад - к 1980-м гг. Баллада осваивалась калмыцкими поэтами в двух направлениях - политическом и социальном. Политическая баллада отразила современность и события Великой Отечественной войны в аспекте исторической памяти. Поэтика баллады определялась авторским обозначением жанра в заглавии или подзаголовке, автобиографическим компонентом, документализмом в передаче военных событий и реальных героев, художественным историзмом, сюжетностью, лири-зацией авторского «я», диалогичностью, безэквивалентной лексикой, большим объемом, стихотворным размером, свободной формой строфики, национальной версификацией (разные виды анафоры, аллитерация). Мотив двоемирия трансформировался: враги выполняли функции нечистой силы, одномирие проецировалось на современность без мистики и фантастики. Необыкновенные подвиги советских людей во время войны позиционировались авторами как ратный труд во имя родины, как сюжет-поединок, сюжет-испытание. Психологизм калмыцкой баллады углублен приемами антитезы, олицетворения, введением экфрасиса, пословицы, воспоминания. Для калмыцкой баллады не характерны такие виды баллад, как любовная, баллада-пародия, рок-баллада. Сравнение калмыцких баллад с русскими балладами о войне Николая Тихонова, Ильи Сельвинского, Александра Яшина, Марка Гроссмана, Михаила Анчарова подтверждает традицию советской политической поэзии в литературе народов России.
Ключевые слова: калмыцкая и русская баллада; Великая Отечественная война; историческая память; традиция.
R.M. Khaninova (Elista) ORCID ID: 0000-0002-0478-8099
The War Ballad in the 20th Century Kalmyk Poetry
Abstract. The article examines the war ballad genre in the 20th century Kalmyk poetry throughout certain works by poets of the war generation. Being a borrowed genre, the Kalmyk ballad has remained understudied. It emerged in the 1930-1940s (Garya Davaev, Basang Dordzhiev), developed in the 1960-1970s (Morkhadzhi Narmaev, Lidzhi Indzhiev, David Kugultinov, Mikhail Khoninov, Aleksey Balakaev, Vladimir
Nurov), and declined by the 1980s. The ballad was being domesticated by Kalmyk poets along the two dimensions - political and social ones. The political ballad was to mirror contemporaneity and events of the Great Patriotic War from the perspective of historical memory. The ballad poetics was actually determined by the author's direct reference in the title or subtitle (of the work), some autobiographic component, documentalism manifested in depicted military operations and true characters, artistic historicism, meaningfulness, lyricization of the author's personality, dialogueness, non-equivalent vocabulary, largeness, meter patterns, free-form strophics, and ethnic versification (diverse types of anaphora, alliteration). The motif of two-worldness got gradually transformed: enemies stood for devilry, and single-worldness would be projected onto contemporaneity without mysticism or fantasy. The marvelous heroic deeds of Soviet citizens during the war were pictured as routine military work in the name of Motherland, as a plot of combat, as a plot of trial. The psychologism of Kalmyk ballads is significantly extended through a number of literary devices, such as antithesis, reification, use of ecphrasis, proverbs, and recollections. The Kalmyk ballad included no love, parodic or power patterns. The conducted comparison of Russian war ballads by Nikolai Tikhonov, Ilya Selvinsky, Alexander Yashin, Mark Grossman, Mikhail An-charov to Kalmyk ones confirms multiethnic poets of Russia were generally following the tradition of Soviet political poetry.
Key words: Kalmyk and Russian ballads; Great Patriotic War; historical memory; tradition.
Рефлексия над общей эволюцией жанра баллады не входит в задачи этой статьи, которые ограничиваются рассмотрением особенностей его поэтики исключительно в калмыцкой литературе советского периода (мо-тивного состава, строфики, системы рифмовки и т.д.). Следует отметить, что жанр баллады не характерен для калмыцкого фольклора и национальной литературы. Этот заимствованный жанр появился в калмыцкой поэзии не в 1960-е гг., как указывалось ранее [Джамбинова, Салдусова, Ханинова 2009, 504], а в 1930-е гг. и не был особенно распространенным.
Калмыцкая баллада не стала объектом и предметом исследования в отечественном литературоведении, до сих пор нет ни антологии, ни отдельных авторских сборников, составленных по жанровому принципу. Отдельные наблюдения ученых связаны с единичным обращением к той или иной балладе избранного поэта, даны либо в общем обзоре литературного периода [История калмыцкой литературы 1980], либо в статьях [Кичгэ Т. 1963, 3; Ханинова 2015, 118-125; Ханинова 2016, 403-407].
Литературоведческий термин «баллада» в калмыцком языке представлен как «туу^ин шYлг» (букв. «историческое стихотворение») [Цеденова (сост.) 2012, 5]. Сами калмыцкие поэты европейский термин «баллада» использовали по-русски в безэквивалентном виде без окончания - «баллад» - в названии произведения: Г. Даваев («Хеетин баллад»), Л. Инджи-ев («Булгин туск баллад»), М. Хонинов («YYлнэ туск баллад»), В. Нуров («Баргин туск баллад») или в подзаголовке: Б. Нармаев («Баллад»). В других случаях или авторы вообще не указывали жанр, или его номинацию
использовали русские переводчики при отсутствии авторского обозначения («Баллада диких тюльпанов» Д. Кугультинова, «Баллада о недокурен-ной цигарке» М. Хонинова).
В современном понимании баллада - «гибридный литературный стихотворный жанр, совмещающий лирическое, эпическое (повествовательная фабула) и драматическое (диалогические реплики персонажей) начала» [Магомедова 2008, 26].
Баллада калмыцких поэтов ХХ в. в основном лиро-эпического плана, с ярко выраженным сюжетом на историческую или современную тематику, часто с автобиографическим элементом, строфической структурой, большого объема. Поскольку она не имела аналогов в предшествующем литературном процессе, то была ориентирована на традицию русской баллады советского периода, преимущественно героического типа: Николай Тихонов («Баллада о гвоздях», «Баллада о синем пакете», 1922), Сергей Есенин («Баллада о двадцати шести», 1924), Михаил Светлов («Гренада», 1926), Константин Симонов («Сын артиллериста», 1941) и др.
Так, поэт Гаря Даваев (1914-1943), репрессированный в 1937 г. [Це-ренов 1999, 3], написал балладу «Хеетин баллад» («Баллада о будущем», 1936). Сохранившийся ее отрывок воспроизведен в газете «Хальмг Yнн» («Калмыцкая правда») в 1959 г. без деления на строфы, в книжном издании 1960 г. он имел 20 четверостиший. Поэт следовал традиции калмыцкой версификации (анафора разных видов: парная, перекрестная, сплошная, аллитерация, стихотворная строка из трех слов). Его баллада на военную тему - это не авторская рефлексия на конкретное событие: показ воздушного боя вражеских самолетов с самолетом калмыцкой летчицы отсылает к будущим сражениям. Кроме того, тогда не было профессиональных летчиц-калмычек, за исключением планеристок, например, Надежды Кулешовой. Поэтому авторское уточнение в заглавии - о будущем - отвечало тематике советской поэзии тех лет: готовность к будущей войне, уверенность в скорой победе над любым врагом. Отрывок из баллады Даваева начинается с описания ночного полета Эрвены Нимеевой, защищающей советский народ на своем «крылатом коне»: «...Нимэн Эрвц куукн / Нисдг мерэн тохв, / Советин бYлэн харсхар / Сееhин кем^э хасв» [Даван 1960, 15]. Бой советского летчика с 20 вражескими летчиками неравен. Эрве-на, раненная пулеметной очередью в правую кисть, обратилась к ветру с просьбой помочь ей в битве, ради этого она готова умереть, забыв песни любимой родины, не увидев милого отцовского лица. В книжном варианте стихотворения усилен патриотический пафос: вместо семейного вектора теперь общественный («не увидев лица друзей»). Эрвена поклялась в этом от имени великой партии: «Алдр партин нерэр / Ац^ар егэд оркв...» [Даван 1959, 3], то есть ВКП(б). Балладный элемент таинственности проявился в концовке произведения: непонятно - спаслась героиня или погибла. Так, в газетном варианте, «раздвинув» черные тучи, летчица вернулась в бой: «Хар уулд зааглад, / ХэрY дээнYP орв...» [Даван 1959, 3], в книжном -завершила свое дело: «ХэрY кергэн ^цэв» [Даван 1963, 18].
Другой балладный элемент наблюдаем во включении в текст фантастического двоемирия: вражеские летчики сравниваются с ожившей нечистой силой - «эмд бирмд» (калм. «бирмн» - «злой дух, черт, сатана»), угрожающей жизни советского летчика. Вспомним, как в «Балладе о сержанте Доеве» Л. Инджиева главный герой понял, что убитый им немецкий снайпер - это женщина: «И хоть я ведьму порешил, / Но все же мне тошно стало» (пер. Д. Долинского) [Инджиев 1988, 55]. Таким образом, архетип баллады русского романтизма в сюжетных коллизиях «свой» и «чужой», этот и «иной» миры был стратегически переформатирован калмыцкими авторами на противостояние советского и несоветского, наших и не наших, союзников и врагов.
Новая лексика в тексте представлена Даваевым неоднородно, например, безэквивалентное русское слово «самолет» и калмыцкий перевод слова «летчик» («нисэч) от глагола «нисх» - «летать». Советский самолет сравнивался с крылатым конем («нисдг мерн»), горным орлом («уулын hэрд»), чайкой («цах»).
С балладой Г. Даваева тематически созвучно стихотворение Басанга Дорджиева (1918-1969) «Тоhруна туск баллад» («Баллада о журавлях», 1943). По словам А. Кичикова, основой баллады стал реальный эпизод периода Сталинградской битвы, о котором поэт-фронтовик узнал из газеты «Красная звезда»: стая птиц атаковала самолет фашистского летчика, мстя за убитого им журавля [Кичгэ 1963, 3]. В балладе осенние журавли, улетая в теплые края, перекликались с советскими бойцами. Диалоговая конструкция передана приемом олицетворения: журавли поздоровались с воинами, обещав скоро вернуться, а люди спросили у дорогих гостей, в Африку ли они летят. На прощание птицы пожелали солдатам крепко защищать родину. Внезапно появившийся немецкий самолет, нарушив тишину, пулеметной очередью расстрелял стаю.
Лиризация баллады проявилась в актуализации авторского «я», риторический вопрос к асу: зачем он, высокомерный человек, убивавший беззащитных людей, так обошелся и с беспечно летевшими черноголовыми журавлями? «Харсг уга эмтиг / Хащ деерлкдг андн, / Харадан нисч йовсн / Хар келн тоhруг яhчквч?» [Дорджиев 2008, 19]. У калмыков причинение вреда этим птицам считается грехом, за который придется расплатиться: журавль мстителен. И, действительно, птицы атаковали самолет, застряв в его моторе, и машина врезалась в землю. Дорджиев завершил балладу размышлением о том, что хотя рассказанные им примеры невероятны, эту историю о журавлях люди впишут в особый ряд: «Туукин алдр YлгYрмYД, / ТерYЦ куунд иткгдшго, / Тоhруна туск белгиг / ТевшYнэр зерглэндэн орулх» [Дорджиев 2008, 20], иначе говоря, его баллада военных лет станет действенным оружием в борьбе против фашистов. Структурно текст разделен на 14 катренов (56 строк), анафора в основном сплошного вида, а также парная и перекрестная, с «расшатанной» рифмовкой и рифмой.
При переводе стихотворения Ю. Островский включил личностный мотив, изменив общий регистр диалога бойцов с птицами на индивидуаль-
ный в косвенной речи: «Я с ними беседовал тихо, / Желал уберечься от бед. / Последний журавль с журавлихой / Курлыкали внятно в ответ» [Дор-джиев 2008, 448]. Если в оригинале погибла одна птица, то в переводе журавлиная пара, отмеченная в диалоге с солдатом, была убита пулеметным огнем: «Лишь крайний журавль с журавлихой / На луг, распластавшись, легли» [Дорджиев 2008, 449]. Тогда стая журавлей атаковала самолет, по версии Ю. Островского, ушедшего от огня советских батарей и выместившего злобу на птицах. Героическим мажором переводчик завершил балладу: «А в небе под солнцем лучистым / Пел гимны отряд журавлей / Тому, кто дорогу расчистил / Отважною смертью своей!» [Дорджиев 2008, 449]. По сравнению с оригиналом перевод состоит из 10 катренов без прямой речи.
Сравним у Ивана Неходы схожий сюжет в «Балладе о журавлях» (1943). Суровый ритм стиха о военных буднях («Ни встать, ни двинуться / - такой кругом огонь! / Винтовку стиснула горячая ладонь. / Вот так лежали мы») сменяется лирической интонацией автора при виде птиц: «А в сизой мгле, вдали, / Над фронтом пролетали журавли. / "Курлы, курлы!.." (И детством мир запах.) / Домой, домой их звал чумацкий шлях» (пер. В. Звягинцевой) [Нехода 1970, 555]. В мир беззащитной природы враждебно вторгается опасный мир человека: «...Прожектор их поймал... Вон огненные нитки - / По журавлям враги стреляли из зенитки!» [Нехода 1970, 555]. Одна птица упала с высоты, но клин «летел вперед, не дрогнув, ровно шел / Туда, туда, домой.» [Нехода 1970, 555]. Характерный для баллады прием антитезы показывает два мира (птиц и людей) в ситуации войны, две враждующие стороны - советские и немецкие солдаты. У Дорджиева журавли улетают в чужие края, у Неходы - наоборот: возвращаются на родину, домой. Это соответствует авторской интенции в показе Великой Отечественной войны: «Война. В дороге трудной, длинной / Звала нас родина той песней журавлиной» [Нехода 1970, 555]. Поэтому единение птиц и воинов манифестировано заключительными строками баллады: «"Курлы, курлы." - неслось, как трубный клич, над нами. / И так хотелось стать нам журавлями! / Тогда мы поднялись с израненной земли, - / Пусть мины, пусть огонь, / за вами, журавли!» [Нехода 1970, 555]. Пример пернатых вдохновил бойцов в борьбе за родину, что подчеркнуто восклицательными знаками как маркерами. Два ключевых символа баллады - журавли и земля - акцентируют мотивы детства, родного дома, родины, мира, семьи, усиленные эпитетом «израненной» земли и автобиографическим компонентом.
То же обращение к родной земле на войне есть в стихотворении поэта-фронтовика Лиджи Инджиева (1913-1995) «Булгин туск баллад» («Баллада о роднике», 1987). Его произведение предваряет эпиграф-посвящение погибшим молодым землякам-партизанам Владимиру Косиеву, Тамаре Хахлыновой, Юрии Клыкову, их клятве: «Терскэн харслhна ноолданд эмэн неелго орлцсн баИ-дуувр партизанмудт - Косин Владимирт, Хах-лына Тамарт, Клыков Юрийд - теднэ та^ргудт нерэдгд^энэ» [Инджиев
1992, 116]. Баллада построена на ретроспекции: автор в своем рассказе о степном роднике, к которому приходят женщины с детьми за водой, напомнил о том, как во время войны здесь был бой отважной молодежи с фашистами. Неожиданно напав с трех сторон, партизаны разгромили врага и исчезли в сумерках. Уцелевшие немецкие солдаты решили извести партизан, отравив родник, но это им не удалось: вода оставалась чистой. Тогда враги засыпали родник, но вода раздвинула песок; после того, как родник пытались завалить камнями и металлом, он вышел в другом месте. Став знаменитым, родник вызывал в памяти людей имена героев. Кольцевой композицией Инджиев возвращал читателей в современность: по-прежнему приходят к роднику женщины с детьми, теперь воспевая в песнях имена борцов за родину: «Берэд, куукд цувлдад, / Булг тал ирцхэнэ, / Тацсг баатрмудын нердиг / Тедн дуундан келцхэнэ» [Инджиев 1992, 118]. Эта баллада о далеком времени также построена на контрасте: войны и мира, воды и камня / песка / металла, фашистов и партизан, прошлого и настоящего, жизни и смерти, забвения и бессмертия. Символ родника в ассоциативной цепи рождает контекстуальный ряд: родник - род - народ -родина. Структура баллады неоднородна в строфическом плане (74 строки). Анафора тоже строго не выдержана: парная, перекрестная, сплошная с нарушениями единоначатия, произвольная рифмовка и рифма.
У поэта-фронтовика Морхаджи Нармаева (1915-1993) одна из баллад «"Тигрлэ" hар бэрлдлhн» («Рукопашная с "Тигром"»), имеющая батальный характер, также ретроспективна. Автор вспомнил о боях 1943 г. на Украине, под Полтавой, где прославился герой баллады - Григорий Рыбников, вступивший в рукопашный поединок с фашистским танком «Тигр». «Кезэнэ болсн йовдл, / Кел^ егхэр сед^энэв, / "Тигр" танкла hар бэрлдлh / Тегэд ода сергэ^энэв. // Украина, Полтава медлэ, / ЭлдY дээч билэ, Рыбников Григорий ги^, / Эндэн нернь туурла» [Нармаев 1987, 103]. По канону балладного жанра во время сражения советские бойцы увидели невероятное зрелище: на башне вражеского танка стоял во весь рост какой-то человек. Сумасшедший, ищущий смерти, подумали они: «Акад юмб, алин кумб, / Yксэн хээ^ йовхмб?» [Нармаев 1987, 103]. Когда хватились Рыбникова, не сразу его нашли. Тот, объявившись, сообщил, что захватил «тигра», теперь его надо вытащить. Ребята, не поверив, стали посмеиваться над товарищем. Диалог между однополчанами перерос в монолог Рыбникова, когда они, увидев в водоеме тяжелую немецкую машину с убитым лейтенантом, поинтересовались, каким образом удалось захватить танк. Удивительный рассказ Григория, как он барсом запрыгнул на машину, затем выстрелил в танкиста, высунувшегося из люка, как танк съехал в воду, вызвал одобрение товарищей. Они сфотографировались возле необычного трофея, вытянутого на берег, а командир полка Студиникин наградил храброго сержанта орденом «Солдатская слава». Автор не уточнил, какой степени - первой, второй или третьей - награду вручил Рыбникову его командир, главное, что захваченный танк стал сражаться против своих бывших хозяев. Эта баллада своей кольцевой композицией тоже возвращала
читателей из военного прошлого в мирные будни, чтобы показать поступок, о котором, по словам автора, хочется заново рассказать всем спустя много лет.
Сказанное подтверждает мысль С.Л. Страшнова о том, что «необычное поэты находят рядом, идеал - в действительности. Отныне не фантастическое предание значительнее и даже реальнее повседневной жизни, как это представлялось романтикам прошлого, - наоборот, сама действительность встает вровень с легендой, а подчас и превосходит ее. Непридуманная, но и небывалая мощь <.> отличает балладных героев русской советской литературы <...>» [Страшнов 1991, 11], добавим - и калмыцкой поэзии ХХ в.
Баллада Нармаева структурирована 32 катренами с разными видами анафоры, преимущественно парной, часто нарушаемой, с произвольной рифмовкой и рифмой (132 строки). Также использована безэквивалентная русская лексика: танкист, танк, название «тигр» (калм. «ирвск»), орден (калм. «зу^эч»), «Солдатская слава» (калм. «Салдсмудин туурм^»), полевая сумка («полевой сумкан»), мотор («моторнь»).
Тематически эта баллада в калмыцкой поэзии близка балладе поэта-партизана Михаила Хонинова (1919-1981) «Орел-Курск дуhуд» («На Ор-ловско-Курской дуге», 1959) о противоборстве тяжелых танков «Тигр» и «КВ» («Климент Ворошилов») [Хоньна 1960, 67-69], в русской поэзии -«Балладе о танке "КВ"» (1942) фронтового корреспондента И. Сельвин-ского. Здесь имена конкретных героев названы в тексте, как у Хонино-ва (Бадма Санджиев), или в посвящении, как у Сельвинского (Тимофеев, Останин, Горбунов, Чернышев и Чирков).
У русского поэта балладный мотив мертвеца трансформировался в мотив «мертвого» танка, «танка-привидения», оживающего спустя две недели и вновь вступающего в бой с немцами: экипаж подбитой машины вынужден был притаиться на передовой, чтобы ввести в обман противника [Сельвинский 1971, 359-362]. «И вдруг в тиши услыхал офицер, / Как засмеялся танк. / И чуть ли не маска, влитая в бронь, / Тихо сказала "Огонь!"» [Сельвинский 1971, 362]. Тот же мотив, казалось бы, «мертвого» танка в «Балладе о танке» (1941) Александра Яшина, когда советский танк вытянули на цепи из болота вражеским, но неожиданно для фашистов вдруг заработал его мотор, и машина устремилась к своим, потащив за собой уже немецкий трофей [Яшин 1985, 20-21]. Также победой советского танка над немецким завершился поединок в битве за Сталинград в «Балладе об уральском танке» (1942) фронтовика Марка Гроссмана [Гроссман 1974, 14-15]. Солдат с Урала и машина, сделанная на уральском заводе, стали героическими символами победы. Другой героический ракурс советского танка периода войны показан фронтовиком Михаилом Анчаровым в «Балладе о танке "Т-34", который стоит в чужом городе на высоком красивом постаменте» (1965). Это монолог «ожившего мертвеца», машины, погибшей потому, что экипаж не смог наехать на куклу, символ чужой семьи, среди развалин дома. Танк сравнивается с Христом («смертию смерть по-
прав»), с застывшим боем, с любовью, застывшей на века [Анчаров 1992, 48-49].
В стихотворении М. Хонинова «Зургин туск баллад» («Баллада о портрете», 1969) экфрасис обусловлен ленинской темой. Сюжет созвучен «Балладе о синем пакете» Николая Тихонова: трудный мотив срочной доставки к месту назначения. Калмыцкая баллада написана от первого лица. Зимний лес, крепкий мороз, глубокие сугробы усложняли выполнение приказа - передать ленинский портрет в партизанский штаб, а полученное в пути партизаном пулевое ранение чревато смертью. Сюжетный элемент решения трудной задачи подкреплен обращением раненого человека за поддержкой к портрету, хранимому за пазухой (диалогический экфрасис). При этом визуализация артефакта отсутствует; неясно, что это - фотография, репродукция картины, журнальная, газетная вырезка, листовка, какого размера, цвета и т.д. Но общение человека с такой вещью, понимание того, что боевые товарищи ждут его, придает силы. Внутренний монолог партизана передавал смятение, сомнение, надежду, веру. Он подумал, если в двадцать лет не одолеть смерть, то когда это можно сделать? Мир природы враждебен человеку: небо призвало быстрее повалить его, чтобы вернуть свою звезду, упавшую к нему, но услышало ответ юноши, что он жив, не сдастся, дойдет до людей, обрадует их. Добравшись вечером в штаб, партизан вручил портрет командиру, услышав благодарность, подтвердил, что всегда готов выполнить воинский приказ. «Тиигж кYргэд / команди-рин hарт / Тееhэд ирсн / зурган е^в, / Командир намаг / арhул кевтYлэд: / "Кергэн куцэсндтн / ханжанав", - гив. / - Заквритн кезэчн / кYЦЭXYв, -гивYв...» [Хоньна 1969, 60]. Баллада завершилась экфрастической деталью: «Зургм, Ленин / емнм герлтв...» [Хоньна 1969, 60], т.е. «передо мной сиял портрет Ленина». Балладный мотив таинственности здесь своеобразно воплощен в сакральном коде - портрет покойного вождя российской революции, но без конкретного описания изображаемого артефакта.
Ср. в «Балладе о синем пакете» секретное донесение, оставшееся неизвестным для бойца и читателя, но оказавшееся бесполезным для человека во френче (он уже все знал) [Тихонов 1987, 471-473], - подвиг обессмыслен. В этой балладе, по словам Е. Эткинда, нет никакого революционного романтизма, как принято считать, «это воспевание не подвига, не героизма, не высокой идеи, а армейской дисциплины. Поэзия бездумного подчинения: приказ есть приказ» [Эткинд 1999, 679, 680]. В отличие от тихоновского героя, хониновский герой знал, что именно должен доставить, это поддержало его в пути, он подтвердил готовность к выполнению новых приказов. И заслужил благодарность командира по сравнению с бойцом Тихонова: его человек во френче брезгливо вытер руки после прочтения донесения из грязного, окровавленного пакета и бросил бумагу на кремлевский ковер.
Калмыцким поэтом также использована безэквивалентная русская лексика: отряд, штаб, командир; диалоговая конструкция разнообразна: партизан - командир, небо - партизан, командир - партизан, внутренний
монолог лирического субъекта. Весь текст выстроен «лесенкой», без строфического деления (163 строки), но с обязательной анафорой преимущественно парного вида, изредка перемежаемой сплошной анафорой, с произвольной рифмовкой.
Среди нескольких хониновских баллад на военную тему и «Зергиг ЗYркнд суулЬдг болхнь...» («Если б в сердца пересаживать отвагу.», 1976). В авторской рукописи отмечен жанровый подзаголовок («баллад»). Сюжет-испытание передавал историю о том, как пятеро партизан, не выполнивших боевое задание (взорвать мост), были вновь отправлены командиром по назначению. Избежать трибунала им удалось благодаря воспоминанию командира о далеком детстве, когда верблюдица плачем спасла верблюжонка от смерти - от чабана с ножом, и теперь ей кланялся автор из военной дали. Этот «эпизод с верблюжонком завершает кольцевую композицию стихотворения, стягивая в сюжетный узел природное и человеческое, войну и мир, милосердие и жестокость» [Ханинова 2015, 121]. Введением части калмыцкой пословицы о том, что молодняк блеет и становится скотом, человек мучается и в люди выходит, поэт подчеркнул дидактический вектор случая: «Мал меерэ, / меерэ йов^, / мал болдг. / Туушл^ эдн / тенд-энд / халhа йов^ / тел^эд, дээчнр эс болхий?» [Хоньна 1976, 16], т.е. и эти партизаны, окрепнув в боях, станут воинами. Стратегии автора и переводчика А. Николаева [Хонинов 1977, 162-166] в общем плане имеют единую интонацию, «способствующую выявлению истоков героизма в войне за отечество» [Ханинова 2016, 407].
В послевоенной калмыцкой поэзии следующее поколение также актуализировало балладу о войне, например, «Баллада о мальчике» (1957) [Балакаев 1961, 4], «Баллада о друге» (1965) Алексея Балакаева [Балакаев 1965 а, 4]. Оно ориентировалось на опыт предшественников, фокусируя историческую память о военном детстве, героях-земляках.
Социальная баллада представлена, например, «Балладой о дороге», «Матерью-землей», «Родником жизни» Алексея Балакаева [Балакаев 1962, 58-63; Балакаев 1965 Ь, 28-30; 35-40], «Балладой о псе Балтыке» Владимира Нурова [Нуура 1974, 8-11; Нуров 1981, 91-95], историческая -«Балладой о девушке Розе» М. Нармаева [Нармаев 1978, 26-34; Нармаев 1987, 93-96], «Балладой о недокуренной цигарке», «Балладой о калмычке» М. Хонинова [Хоньна 1966, 57-62; Хонинов 1972, 40-74; Хоньна 1981, 97-149]. В то же время калмыцкой поэзии не свойственны такие виды баллад, как любовная баллада, баллада-пародия, рок-баллада.
Итак, исследование рецептивного потенциала репрезентативных произведений выявило, что формирование заимствованного калмыцкими поэтами жанра баллады относится к 1930-1940-м гг. (Даваев, Дорджиев), развитие - к 1960-1970-м гг., затем наблюдается угасание, говоря словами М.М. Бахтина, «памяти жанра» [Бахтин 2002, 137]. С самого начала доминирующей стала «политическая баллада» [Квятковский 1966, 56], как отклик на современные события и как историческая память, прежде всего, о Великой Отечественной войне, реже Гражданской войне, созданная
калмыцкими поэтами фронтового поколения. Для этих баллад характерны следующие стратегии: автобиографический компонент, документализм (локализация военных событий, реальные имена и фамилии персонажей в тексте и посвящении), художественный историзм, типическая героизация, сюжетность, реже лиризация авторского «я», диалогичность, символические маркеры, безэквивалентная лексика, большой объем, стихотворный размер, свободная форма строфики, в том числе «лесенка», национальная версификация (разные виды анафоры, аллитерация). Мотив двоеми-рия трансформируется в изображение врагов как нечистой силы, несущей смерть (Даваев, Инджиев), в то время как жанровый кодификатор ожившего мертвеца - советского танка, танка-привидения, его экипажа - актуализирует жертвенность, самоотверженность и бессмертие советского воина. Одномирие связано с современностью, далекой от мистики и фантастики. Герои совершают необыкновенные подвиги, которые воспринимаются ими самими как ратный труд во имя родины, их героизм типичен для советского человека. Балладным элементом таинственности, недоговоренности усилен сюжет-поединок, сюжет-испытание. Функция экфрасиса, в том числе диалогического, направлена на углубление психологического компонента текста. Баллада о войне «как нельзя лучше отвечала запросу эпохи - описанию и осмыслению национальной истории в определенном ракурсе. <...> Она органично становилась "формой времени"» [Анисимо-ва 2018, 78].
Сравнение калмыцких баллад с русскими балладами о войне подтверждает сохранение и развитие традиции советской политической поэзии в литературе народов России.
ЛИТЕРАТУРА
1. Анисимова Е.Е. Русская баллада: жанровый архетип и его историза-ция // Память жанра как феномен единства и непрерывности литературного развития: сборник научных трудов / ред.-сост. М.Н. Дарвин, О.В. Феду-нина. М., 2018. С. 69-78.
2. Анчаров М. Звук шагов. М., 1992.
3. (а) Балакаев А. Баллада о друге // Советская Калмыкия. 1965. 25 июня. С. 4.
4. Балакаев А. Баллада о мальчике // Советская Калмыкия. 1961. 21 мая. С. 4.
5. Балакаев А.Г. Счастье, подаренное Лениным. Элиста, 1962.
6. (Ь) Балакаев А.Г. Крылатая молодость. Стихи и поэма на калм. яз. Элиста, 1965.
7. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 2002. С. 5-300.
8. Гроссман М.С. Лирика разных лет. Стихи. Челябинск, 1974.
9. Джамбинова Р.А., Салдусова А.Г., Ханинова Р.М. Литература // История Калмыкии с древнейших времен до наших дней: в 3 т. Т. 3. Эли-
ста, 2009. С. 492-528.
10. Дорджиев Б. Б. На степных просторах: избранные произведения / на калм., рус. яз. Элиста, 2008.
11. Инджиев Л.О. Избранные произведения: в 2 т. Т. 1 / на калм. яз. Элиста, 1992.
12. Инджиев Л.О. Чистое небо: стихи и поэма-сказка / пер. с калм. Элиста, 1988.
13. История калмыцкой литературы: в 2 т. Т. 2. Элиста, 1980.
14. Квятковский А.П. Баллада // Поэтический словарь. М., 1966. С. 5556.
15. Магомедова Д.М. Баллада // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. М., 2008. С. 26-27.
16. Нармаев М.Б. Избранные произведения: в 2 т. Т. 1 / на калм. яз. Элиста, 1987.
17. Нармаев М.Б. Четырнадцать богатырей: стихи и поэмы / пер. с калм. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1978.
18. Нехода И. Баллада о журавлях // Великая Отечественная. Стихотворения и поэмы: в 2 т. Т. 1. М., 1970. С. 555.
19. Нуров В. Баллада о псе Балтыке // Нуров В.Д. Солнечный колодец: стихи / пер. с калм. Элиста, 1981. С. 91-95.
20. Русско-калмыцко-монгольский словарь литературоведческих терминов / сост. С.Н. Цеденова. Элиста, 2012.
21. Сельвинский И.Л. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 1. М., 1971.
22. Страшнов С.Л. «Молодеет и лад баллад»: баллада в истории русской советской поэзии. Литературно-критические статьи. М., 1991.
23. Тихонов Н.С. Баллада о синем пакете // Мысль, вооруженная рифмами / сост. В.Е. Холшевников. Л., 1987. С. 471-473.
24. Ханинова Р.М. «Баллада о жалости» М. Хонинова в аспекте фольклорных традиций // XII Сургучевские чтения. Литература и журналистика в пламени войны: от Первой мировой до Великой Победы. Ставрополь, 2015. С.118-125.
25. Ханинова Р.М. Баллада М. Хонинова о войне: фольклорные традиции и новации // Кочевые народы юга России: исторический опыт и современность. Элиста, 2016. С. 403-407.
26. Хонинов М. Баллада о жалости // Хонинов М.В. Подкова: стихи и поэма / пер. с калм. М., 1977. С. 162-166.
27. Хонинов М. Баллада о недокуренной цигарке // Хонинов М.В. Все начинается с дороги: стихи / пер. с калм. М., 1972. С. 70-74.
28. Церенов В. Следственное дело № 325 // Известия Калмыкии. 1999. 31 марта. С. 3.
29. Эткинд Е. Литературное самоубийство Николая Тихонова // Revue des études slaves. 1999. T. 71. № 3-4. Р. 673-680.
30. Яшин А. Баллада о танке // Неизвестный солдат: стихи. Кишинев, 1985. С. 20-21.
31. Даван h. Хеетин баллад (Тасрхань) // Хальмг Yнн. 1959. Июлин 28.
Х. 2.
32. Даван h. Хеетин баллад (Тасрхань) // Даван h. ШYлгYД болн поэмс. Элст, 1960. Х. 15-18.
33. Кичгэ Т. ШYлгч болн романч // Хальмг yhh. 1963. Мартын 29. Х. 3.
34. Нуура В. Баргин туск баллад // Нуура В. Ж¡ирhлин Yндсн: шYлгYД. Элст, 1974. Х. 8-11.
35. Хоньна М. Зергиг ЗYркнд суулЬдг болхнь... // Хоньна М. ШYлг мини, делгр: шYлгYД болн поэмс. Элст, 1976. Х. 12-18.
36. Хоньна М. Зургин туск баллад // Хоньна М. Мини теегин хавр: шYлгYД болн поэмс. Элст, 1969. Х. 55-60.
37. Хоньна М. ^цс эс татгдсн цигарк // Хоньна М. Цаhан нуурин айс-муд: шYлгYД болн поэмс. Элст, 1966. Х. 57-62.
38. Хоньна М. YYлнэ туск баллад // Хоньна М. Эрэсэн тецгр дор: шYлгYД болн поэмс. Элст, 1971. Х. 60-63.
39. Хоньна М. Хальмг куукнэ баллад // Хоньна М. Баh насн, ханж;анав: шYлгYД болн поэмс. Элст, 1981. Х. 97-149.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals and Newpapers)
1. Etkind E. Literaturnoye samoubiystvo Nikolaya Tikhonova [Nikolai Tikhonov's Literary Suicide]. Review of Slavic Studies, 1999, vol. 71, no. 3-4, pp. 673-680. (In Russian).
2. Tserenov V. Sledstvennoye delo no. 325 [Crime Investigation Case No. 325]. Izvestiya Kalmykii (newspaper), 1999, 31 March, p. 3. (In Russian).
3. Kichgya T. Shyulgch boln romanch [The poet and Novelist]. Khalmg Unn (newspaper), 1963, 29 March, p. 3. (In Kalmyk).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
4. Anisimova E.E. Russkaya ballada: zhanrovyy arkhetip i ego istorizatsi-ya [The Russian Ballad: Genre Archetype and Its Historization]. Darvin M.N., Fedunina O.V. (eds., comps.). Pamyat' zhanra kak fenomen edinstva i nepre-ryvnosti literaturnogo razvitiya [Memory of the Genre as a Phenomenon to Facilitate the Unity and Continuity of Literary Development]. Moscow, 2018, pp. 69-78. (In Russian).
5. Dzhambinova R.A., Saldusova A.G., Khaninova R.M. Literatura [Literature]. Istoriya Kalmykii s drevneyshikh vremen do nashikh dney [A history of Kalmykia from the earliest times to the present days]. In 3 vols. Vol. 3. Elista: Gerel, 2009. Pp. 492-528. (In Russian.)
6. Kvyatkovsky A.P. Ballada [Ballad]. Poeticheskiy slovar' [A Poetic Dictionary]. Moscow, 1966, pp. 55-56. (In Russian).
7. Magomedova D.M. Ballada [Ballad]. Tamarchenko N.D. (ed.). Poetika: slovar' aktual'nykh terminov i ponyatiy [Poetics: A Dictionary of Actual Terms and Concepts]. Moscow, 2008, pp. 26-27. (In Russian).
8. Khaninova R.M. "Ballada o zhalosti" M. Khoninova v aspekte fol'klornykh traditsiy [M. Khoninov's Ballad of Ruth in the Context of the Folklore Tradition]. 12 Surguchevskie chteniya. Literatura i zhurnalistika v plameni voyny: otPervoy mirovoy do Velikoy Pobedy. Stavropol, 2015, pp. 118-125. (In Russian).
9. Khaninova R.M. Ballada M. Khoninova o voyne: fol'klornyye traditsii i novatsii [M. Khoninov's War Ballad: Folklore Traditions and Innovations]. Ko-chevye narody yuga Rossii: istoricheskiy opyt i sovremennost' [Nomadic Peoples of Southern Russia: Historical Experience and Modernity]. Elista, 2016, pp. 403-407. (In Russian).
(Monographs)
10. Bakhtin M.M. Problemy poetiki Dostoyevskogo [Problems of Dosto-evsky's Poetics]. Bakhtin M.M. Sobraniye sochineniy [Collected Works]: in 7 vols. Vol. 6. Moscow, 2002, pp. 5-300. (In Russian).
11. Istoriya kalmytskoi literatury [A History of Kalmyk Literature]: in 2 vols. Vol. 2. Elista, 1980. (In Russian).
12. Strashnov S.L. "Molodeyet i lad ballad": ballada v istorii russkoy sovetskoypoezii. Literaturno-kriticheskiye stat'i ['The ballad grows younger': The Ballad in the History of Russian-Language Soviet Poetry. Literary-Critical Articles]. Moscow, 1991. (In Russian).
13. Tsedenova S.N. (comp.). Russko-kalmytsko-mongol'skiy slovar'litera-turovedcheskikh terminov [A Russian-Kalmyk-Mongolian Dictionary of Literary Terms]. Elista, 2012. (In Russian, Kalmyk and in Mongolian).
Ханинова Римма Михайловна, Калмыцкий научный центр РАН.
Кандидат филологических наук, доцент, ведущий научный сотрудник отдела монгольской филологии. Научные интересы: поэтика, русская литература, калмыцкая литература и фольклор, калмыцкая поэзия, перевод.
E-mail: [email protected]
Rimma M. Khaninova, Kalmyk Scientific Center of the RAS.
Candidate of Philology, Associate Professor, Leading Research of the Department of Mongolian Philology. Research interests: poetics, Russian literature, Kalmyk literature and folklore, Kalmyk poetry, translation.
E-mail: [email protected]
