CC BY
146
ББК Ш5(2=Калм)-4Хонинов М.
УДК 82.09+821.512.37
РМ. Ханинова
МОТИВ ДЕРЕВА В ТВОРЧЕСТВЕ МИХАИЛА ХОНИНОВА
Аннотация: В статье рассматривается мотив дерева в лирике и прозе Михаила Хонинова. Образ березы в творчестве калмыцкого писателя отразил как универсальное, так и личностное восприятие им дерева - символа времени и пространства, рода и родины, жизни и смерти, памяти и бессмертия. Автобиографический аспект творчества Хонинова транслирует в образе березы на войне и в мирной жизни рецепцию и репрезентацию чужого как своего.
Ключевые слова: дерево, береза, война, родина, время, пространство, память, автобиографический аспект.
R.M. Khaninova
THE MOTIVE OF TREE IN MICHAEL KHONINOVS CREATIVITY
Summary: There is regarded the motive of tree in Michael Khoninov's lyrics and prose. The image of birch in the creativity of the Kalmyk writer reflected both the universal and his personal perception of the tree as the symbol of time and space, generation and motherland, life and death, memory and immortality. The autobiographical aspect of Khoninov's creativity transmits the reception and representation of the alien as personal through the image of birch in the war and peace time.
Key words: tree, birch, war, motherland, time, space, memory, autobiographical aspect.
Как известно, в монгольской картине мира существуют в основном такие растительные координаты, где, помимо мирового древа (образы волшебных деревьев Салвр Зандн - Галбар Зандан и Салвр Уласн - Галбар Уласун), для калмыков значимы следующие виды деревьев и кустарников: «хареа ’сосна’, шитм хареа ’лиственница’, хармодн ’дуб’, уласн ’осина, тополь’, зандн ’сандал’, аер ’кипарис’, йареа ’кизил’, за ’саксаул’, яшл ’ясень’, суха ’тамариск, жидовинник’, тівле ’таволга’, бура ’лоза’, бут модн ’кустарник и поросль’, арц ’арча, можжевеловое дерево, сап, ’можжевельник кустарниковый’, кул ’можжевельник мелкий’» (курсив автора, неоговоренный наш. - Р.Х.) [9, с. 30].
У калмыцких поэтов второй половины ХХ в. растительный пейзаж, как у предшественников, опирается на национальное мировидение, устное народное творчество, средневековую монгольскую литературу, но при этом расширение дендрологических границ более связано с личными мотивами, биографическими фактами, с писательскими путешествиями. Среди таких факторов можно назвать учебу в других краях, войну, депортацию и т.д.
По частотно-тематическому указателю М.Н. Эпштейна, для русской поэзии характерно большее внимание к лесу у 130 авторов в 3700 произведениях (114 раз: Майков, Мандельштам, Вознесенский, Никитин, Заболоцкий, Пушкин, Бунин, Хлебников, Клюев, Цветаева) и саду (82 раза: Фет, Пастернак, Пушкин, Кушнер, Ахмадулина, Полонский, Толстой, Апухтин), а также к роще (19 раз: Пушкин, Пастернак, Заболоцкий, Вознесенский) и бору (13 раз: Бунин, Клюев, Никитин) [22, с. 338].
Рассмотрим мотив дерева в творчестве Михаила Хонинова, который интересен в разных аспектах - философском, историческом, автобиографическом, ментальном, символическом. «Дерево соединяет глубину и высоту не только в пространстве, -писал М.Н. Эпштейн, - но и во времени, выступая как символ памяти о прошлом и надежды на будущее» [22, с. 41]. Как и в русской, так и в калмыцкой поэзии дерево «часто выступает как система пространственных и духовных координат, соединяющих небо и землю, верх и низ, правое и левое, все стороны света» [22, с. 41].
У Михаила Хонинова дерево-спаситель, которому он поет гимн в своих произведениях, конкретно, как и сам топос, - это береза на смоленской земле. Тема берёзы в творчестве Михаила Ванькаевича Хонинова обусловлена его военной биографией. 13 июля 1941 года младший лейтенант Хонинов принял участие в сражениях против немецко-фашистских войск на Смоленщине, прикрывая выход своего 646-го полка 152-й стрелковой дивизии из окружения, был тяжело контужен, спасен ребятишками из деревни Сенино, которые нашли раненого командира взвода в полузасыпанной траншее после боя.
Смоленские мотивы представлены в разножанровых произведениях ветерана Великой Отечественной войны - в прозе (документальная повесть «Миша Черный - это я!», 1976, роман «Помнишь, земля Смоленская...», 1977), в поэзии («И я вспоминаю», «Сыны своей земли», «Послевоенная перекличка», «Подвиги рождаются в битвах», «Будьте лейтенантами, ребята!», «Три ответа», «Песня о берёзе» и др.). Это память о войне и о фронтовых побратимах, это диалог с живыми и павшими бойцами, это благодарность смолянам, разделившим в июле 1941 года горечь отступления, помогавшим войскам всем, чем могли, и не потерявшим веру в победу над врагом.
Стихотворению «Песня о берёзе» (1981, пер. Н. Кондаковой) предпослано посвящение: «Светлой памяти смоленской женщины-матери Марии Васильевны Стрельцовой». В посвящении дополнение «женщина-мать» передает трагическое авторское всезнание судьбы этой русской крестьянки из деревни Сенино Демидовского района, у которой во время войны погибли два ее сына: Андрей, летчик, на фронте, Дмитрий, старшеклассник, расстрелян фашистами за хранение оружия с поля боя, откуда он привел домой чудом спасшегося степняка (об этом страницы повести и романа Хонинова).
Стихотворение открывается воспоминанием лирического героя о том событии, когда отец показал ему, как делаются берёзовые гвозди для сапог. «На том кончался детский интерес / К берёзе, что в степях калмыцких нету, / И потому она среди чудес / Мной не была до времени воспета» [18, с. 63].
Берёза, как известно, лиственное дерево с белой (реже темной) корой и с сердцевидными листьями [7, с. 42]. Обычное сочетание - это белая берёза. Словарь Фасмера фиксирует эту взаимосвязь, указывая, что общеславянское слово «берёза» родственно албанскому bardh «белый», готскому Ьа1гЫз «светлый, блестящий», литовскому Ьеге1а «белеет» [13, с. 154]. Берёзу белую зовут и веселкой в словаре Даля [3, с. 83].
По-калмыцки берёза - хусм. Хусм модн в первом значении дерево как порода, во втором значении - березняк; хусм г-модн - берёзовый лес [23, с. 852]. То же и в кал-мыцко-русском терминологическом словаре Б.Б. Манджиковой [5, с. 37].
Бытовое чудо для калмыцкого мальчугана - деревянные гвозди из березы - в лирическом сюжете Хонинова получает разнообразные коннотации в концепте «берёза»: геоботаническая (жительница чужих краев), эстетическая (красота), символическая (Россия), метафорическая (щит спасения), знаковая (стойкость, гибкость, распрямля-емость), аллегорическая (русская девушка / женщина).
Размышляя о том, что красота порою приходит неожиданно, как чудо, лирический герой в «Песне о берёзе» уточняет топос: «Я в бою столкнулся с нею - / С берёзой на Смоленщине...» [18, с. 63] По его признанию, «она с тех пор других красот роднее» [18, с. 63]. Пояснение, с одной стороны, в русском переводе патетично: «Я к ней приполз - мне было на нее / Взглянуть хоть перед гибелью охота! / .Берёза, ты - дыхание и стать! / Я углядел в тебе черты России. / “Россия, ты пришла.” - успел сказать / И выдохнуть: “В атаку!” - обессилев» [18, с. 63]. С другой стороны, патриотическая патетика сменяется суровой биографической деталью - у офицера пулемет «максим»: «Я вел огонь, сжимая пулемет, / Прильнув к берёзе, от огня кровавой» [18, с. 64].
В оригинале же общение с берёзой дополнено молитвенным поклоном, сопряженным с получением благословения: «О, хіірхн, энв?..» / Ідс авчахша мґргув» [15, с. 23], дословно: «О господи, что это?.. Я поклонился, как будто получил благословение» («Хусмин туск дун»).
Боевой локус уточнен гидронимом: «У речки Каспли на земле смоленской, - / Где школьники нашли меня» [18, с. 64].
Частный случай - ранение участника Великой Отечественной войны - автором «Песни о берёзе» маркируется как фрагментарный в масштабе Второй мировой войны, в планетарной парадигме: «где боль / Моя - уже смешалась со вселенской» [18, с. 64].
В психологическом параллелизме («Берёзу переехал вражий танк, / Контуженный, и я лежал в траншее») поэту казалось затруднительно передать, что сильнее было в том эпизоде - «природы подвиг и огонь атак». Напомним, что у славянских племен раньше были боевые деревянные (березовые) щиты. Тем не менее, обращение лирического героя к раненой берёзе («Прости, берёза, ты меня сильнее, / Не я тебя, а ты меня спасла.») постулирует первую позицию, которая подкреплена последующим сравнением, когда уже в селе над ним, «сияя неземною белизной, / Как та берёза, женщина склонилась» [18, с. 64].
Здесь обыгрывается фольклорный образ русской женщины-берёзы, а также транслируется древнерусская традиция «Слова о полку Игореве»: «Она стояла, губы сжав свои, / Как Ярославна, выплакав все слезы» [18, с. 64]. Поэтому в полузабытьи контуженый командир вновь твердил: «Прости меня, прости меня, берёза» [18, с. 64]. «Та женщина», что вырвала его из смерти, вернула воина «России, что ждала на бранном поле» [18, с. 65]. Таким образом, замыкается в кольцо ассоциативно-метафорический ряд концепта «берёза»: берёзовые гвозди - родина - берёза - щит - женщина - Россия.
В финале стихотворения М. Хонинова ретроспекция сменяется послевоенным временем («.Ушла война»), в котором констатация потери («И той берёзы нет, / Что мне щитом была, чей взгляд завещан») актуализирует смоленский исторический код: берёза, спасшая воина, женщина, выходившая раненого, боевая юность, оставшаяся позади.
Имя Марии Васильевны Стрельцовой в самом тексте не названо, поскольку в соответствии с авторским замыслом она представляет собой всех российских женщин, а смоленская берёза - русский лес как символ России: « А конь мой все летит туда, на свет / Берёз, похожих на российских женщин» [18, с. 64]. Поэтому в эпиграфе-посвящении ключевые слова «светлой памяти» корреспондируют с белым цветом = светом дерева, обликом славянки (по сравнению со смуглыми степнячками), акцентируя мотив благодарной памяти, чистоты, мудрости, свободы.
Известно, что у древних славян берёза связывалась с душами умерших - отсюда амбивалентное отношение к ней. В контексте данного стихотворения - это почитание дерева в качестве символа предков, берёзовые ветви как оберег, целебные свойства
[10, с. 57]. Заключительные строки («У Каспли, у серебряной реки, / Я вновь стою, печален и серьезен») по-прежнему автобиографичны: ветеран войны дважды приезжал в Смоленск, бывал на местах боев. Об этом очерк смоленского писателя Николая Антонова «Миша-калмык» [2, с. 6] и журналиста Владимира Пашутина «Помнишь, земля смоленская...» [8, с. 2].
Наконец, образ резвящихся ветерков, узнавших лирического героя, вопреки всем прошедшим годам, коррелирует с образом его поющего сердца о берёзе. Ветер, согласно словарю Х. Кирло, «(движущийся воздух) символизирует созидательное дыхание и является одной из четырех стихий. Юнг напоминает, что в арабском (и соответственно в еврейском) слово гцЬ обозначает как “дыхание”, так и “дух”» [4, с. 89].
Следовательно, можно говорить о кольцевой композиции стихотворения, а также об элементах его песенной структуры в связи с заявленным жанром («И сердце запевает о берёзе»). Тем не менее, в оригинале образная параллель берёза - Россия доведена до логического конца: «Хусм дурим авлла, / хцрп 1ргам болла» [15, с. 26], буквально - «береза завладела моей любовью, став благоволящей ко мне Россией», что, безусловно, углубляет тему стихотворения и смысловую связь дерева и родины.
Берёза из чужого растительного мира становится своей для степняка. При этом следует напомнить, что на генетическом уровне это дерево священно и для тюркомонгольского мира, когда предки ойратов кочевали в районе Алтая и прилегающих к нему территориях. Как пишет С.И. Тюхтенева, берёза была священной для алтайцев как родовой покровитель, как представление о мировом древе, войдя в шаманскую картину мира [12, с. 123-125].
Незабываемая спасительница - одна из героинь первой главы «Так начиналось» документальной повести Хонинова «Миша Черный - это я!». «В этот момент грохнул разрыв и смолк мой пулемет. Взрывная волна отбросила меня в траншею. Поверх траншеи, где я теперь лежал, упала берёза, подкошенная горячим осколком. <...> Пока я вел бой, берёза защищала меня от осколков, сейчас она руками-ветвями прикрыла траншею. <.> Я лежал, полузасыпанный землей на дне траншеи, и меня прикрывала белая израненная берёза. По ней прошли гусеницы танка, смяли ветки. Но даже мертвая, искореженная, она надежно укрыла меня» [17, с. 4-5].
Правда, в русском переводе романа «Помнишь, земля Смоленская» берёзу заменила ель. «Ель, вырванная взрывом из земли, все цеплялась корнями за родную почву, словно силясь устоять, но так и не удержалась, и упала, прошелестев мягкой хвоей и накрыв своими ветвями траншею, в которой лежал Хониев» (пер. Ю. Карасева) [20, с. 301]. В оригинальном же тексте осталась та же белая берёза, которая ветвями, словно руками, подпирала края трашеи: «Цаеан хусм траншейин хойр талк эрсиг, негл еарарн туллах мет, ацарн хіврeшін шаагдад орл» [21, с. 252].
В стихотворении с говорящим названием «И я вспоминаю» поэт рисовал огненную картину войны: «Горели деревни, деревья пылали / Над ранами свежих траншей. / Но, в землю зарывшись, мы насмерть стояли / У тех боевых рубежей» (пер.
Н. Поливина) [18, с. 133]. Здесь не названа берёза, но она в смоленском ландшафте занимает своё место среди деревьев, значит, и в общем обозначении «деревья» есть отсылка к этому виду лиственных. Горящее дерево - берёза - становится образом горящей России. Первая часть стихотворения затем стала песней на музыку П.О. Чон-кушова («Меня на войну проводила калмычка»).
«Смоленский текст» отмечен в другом стихотворении М. Хонинова «Будьте лейтенантами, ребята!» введением песенного цитирования «Катюши» («Расцветали яблони и груши, / Поплыли туманы над рекой.»), автор которой поэт Михаил
Исаковский - уроженец Ельнинского уезда, как и Глинка; под Ельней сражался и будущий калмыцкий романист. Несмотря на то, что в его стихотворении перечислены цветущие плодовые деревья, разумеется, в этом весеннем ряду имплицитно стоит и берёза.
Смоленские мотивы в лирике калмыцкого поэта Михаила Хонинова - первые страницы его фронтовой, а затем и партизанской поэзии, которую, по словам Михаила Матусовского, «можно отнести к лучшим образцам нашей боевой армейской поэзии» («Слово о поэте») [6, с. 8].
В белорусских мотивах в лирике М. Хонинова в лесном массиве больше фигурирует сосна, берёзу встречаем в поэме «Мой райком». Она, наверное, посечена осколками фашистских снарядов, как в стихотворении белорусского поэта Аркадия Кулешова «Березка» (1943, пер. М. Исаковского).
Партизанская тема у Хонинова, рота которого спасла от смерти и угона в Германию тысячи мирных граждан, раскрывается и через гидронимы (Каспля, Ольса, Нача, Неман, Свислочь), среди которых важное место занимает гидроним Березина. Для калмыцкого поэта - это историческая река, о чем он пишет, связывая две Отечественные войны и участие калмыков в защите Отечества. В стихотворении «Верблюжьи всадники в Париже» (пер. Н. Поливина): «И вспомнил я Наполеона / И битву у Березины» [18, с. 133].
Дружба народов нашей страны, защищавших общую родину, манифестирована в таких хониновских текстах, как «Мне сказала Березина», «Мать с Березины», «Белорусы», «Не вернулись» и др.
Березина - название нескольких восточнославянских рек, в том числе крупного притока Днепра. Берёзина означает березовая ветка. Поэтому возможно говорить о том, что в военной лирике Хонинова берёза подразумевается среди партизанского леса, а гидроним Березина замещает эту константу в ландшафтном мире поэта-парти-зана. Так, в безымянном стихотворении белорусских партизан река Березина названа прямо Береза-река.
Образ березы на войне вбирает как национальное, так и русское, поскольку в структуру концепта «Россия» входит одним из компонентов и метафорическая модель «Россия-растение» [1, с. 453].
Стихотворение М. Хонинова «Три березы Братска» (1974, пер. А. Николаева) -поэтический отклик на посещение Сибири в составе писательской делегации. Это произведение интересно не только сменой топоса (Сибирь), количественным утроением дерева, но и развитием оппозиции свой - чужой, заявленной в рассмотренной нами «Песни о берёзе». Как и в предыдущем случае, эта оппозиция вновь сменяется парадигмой чужое как свое. Это заявлено уже с начала стихотворения: «Три березы-сибирячки, / Три сестрички, / Нашей встрече вы обрадовались так, / Будто вы не сибирячки, / А калмычки, / Или я не друг степей, / А сибиряк» [18, с. 181]. Для лирического героя в данном тексте эти деревья уже не родина-мать, а родня - сестры. Видимо, в этом случае следует говорить о другом периоде биографии автора, когда тот разделил с калмыцким народом тринадцатилетнюю сибирскую ссылку (1943 - 1956) во время сталинских репрессий (Красноярский и Алтайский край). Родина-мать становится для калмыка мачехой, но ее русские люди остаются братьями и сестрами, что соответствовало историческим фактам. Об этом вторая строфа стихотворения: «Я почувствовал себя таким богатым / Оттого, что я нашел свою родню, / Морю Братскому / Я стал калмыцким братом, / Братским чувствам никогда не изменю» [18, с. 181]. Быть может, поэтому в третьей строфе потребность общения подчеркнута дружескими
чувствами: «Я как друг опять пришел к вам потому, / Что, когда поговорить необходимо, / Очень трудно оставаться одному» [18, с. 181]. Несомненно, что этот мысленный разговор с берёзами - это возвращение в боевую юность, в ссылку. Само же обращение к деревьям наполнено нежностью, в которой мерцает древний обряд поклонения-приношения: «Не привез вам из Калмыкии подарка» [18, с. 181]. Лирическому герою не хочется расставаться с берёзами: «Но могу, сказал, забрать я вас с собой» [18, с. 181]. В их ответе человеку резонирует топос в значении свой - чужой: «Вы сказали, / Что в степи вам будет жарко, / Да и жалко покидать свой край родной» [18, с. 181]. Гостеприимство же сибирских деревьев передано олицетворением в обряде проводов: «Вы потом меня веселою гурьбою / Вышли в дальнюю дорогу провожать» [18, с. 181]. Последние строки стихотворения вводят в текст экфрасис в виде фотоснимков: «Фотографии я ваши взял с собою, / Мне о вас они напомнили опять» [18, с. 181].
Таким образом, в произведении тема братства представлена на нескольких уровнях: березы - Братск - Братская ГЭС - Сибирь, поскольку в названии Братска отражена история города, который строила вся страна, т.е. ее народы, как и Братскую ГЭС. В оригинале этого стихотворения «Братскин єурвн хусм» олицетворение деревьев расширенно: это и шепот, и игра с человеком, и смех. В то же время на призыв гостя отправиться с ним, они ничего не ответили, но и не возразили против того, чтобы он взял с собой их фотографии. На их пожелание здравствовать степняк, поблагодарив, кланяется им по-калмыцки: «Братск теагсин хусм / «біітн» гисинь медув. / «Ханланав» гил келн - хальмгар намчлл гекув» [16, с. 46]. В конце стихотворения поэт, в свою очередь, желает сибирским белым красавицам (берёзам. - Р.Х.) счастливо жить. А также говорит о том, чтобы они по ночам не мучили его просьбой написать стихи. «Сиврин цаєан сііхліс / сііхн менд біітн. / Сґґднь нанас шулг / сурад бичі генултн» [16, с. 46]. Следовательно, и бессонница, и, быть может, сновидения связаны для лирического героя стихотворения с образами берёз. Нам представляется, в контексте речь идет об исторической памяти через призму личной биографии, генетический код. И само стихотворение «Три березы Братска» становится очередным откликом поэта на этот зов.
Сравним этот берёзовый мотив в других стихах М. Хонинова. Например, «Пришел я в рощу» (пер. И. Романова), где среди деревьев в городской роще Элисты есть и берёза. « Я пришел на свет березок белый / В нашей старой роще городской» [18, с. 105]. На первый взгляд, старый перепев, но на самом деле оппозиция свой - чужой в том же значении чужое как свое апеллирует к истории калмыцкого города, который был основан русскими переселенцами более ста лет назад. И, конечно, поселение было сопряжено с посадками невиданных ранее в калмыцкой степи деревьев.
Таким образом, краеведческая тема входит в общую тему родины, и в степном ландшафте берёза приживается, как своя. Но боль поэта за разрушительное вторжение человека в мир природы передает его размышления о потере исконной связи людей и деревьев. «Безответны эти вязы, клены, / Это озерцо березняка, / Этот мир, приветливо зеленый, / Добрый, как товарища рука» [18, с. 106]. Таким образом, к словарному ряду «берёза - берёзовые гвозди» присоединяется «березняк». Безусловно, что в этом произведении вновь манифестирована на всех уровнях философия взаимоотношений человека и природы, но уже в их регрессивном ракурсе. Неслучайно и голос природы остается внятен лишь посвященным, в частности поэту: «Ропщет роща старая безмолвно, / Чувствую - вздыхает от обид. / Я иду - и красотой наполнен, / И душа потерянно болит» [18, с. 106].
Как видим, в концепте «берёза» у М. Хонинова отражены не все составные части словарного ядра. Нет у него берёзового сока, берёзовых розг, подберёзовика (гриба)
и т.д. Особенно в сравнении с современной русской лирикой. Вспомним стихотворение, например, Риммы Казаковой «Россию делает береза.», где, помимо привычного образа дерева как олицетворения России, жизни, русского народа, есть и наказание «березовой кашей», и лечение от смури березовым горячим веником в парилке [11, с. 699-700]. Нам думается, это обусловлено тем, что для Хонинова с его калмыцким менталитетом берёза остается все же на периферии национального ландшафта.
Предварительно заметим, что разнообразие растительного мира в поэзии М. Хо-нинова мы можем увидеть на примерах репрезентативных стихотворений. Здесь и сосна (прежде всего в военной поэзии), сандал («Почему солнце красное»), осина («Баллада о жалости»), дуб («В степи рос дубок», «И дереву страшно, когда оно одиноко»), бамбук («Мой брат бамбук») и др. Опосредованно это передано и через материал вещей в художественной картине мира поэта, в частности это трубка, деревянная чаша, домбра, стол, кибитка, арба, телега и т.п.
Есть у поэта упоминание джунглей, поскольку в 1975 году он был в составе писательской делегации во Вьетнаме. Встречаются в хониновской поэзии в ландшафтном обозначении лес, бор, роща, сад, парк. А также характерный для калмыцкого фольклора мотив одинокого дерева («И дереву страшно, когда оно одиноко», пер.
О. Шестинского), но с индивидуально-личным подходом - с просьбой к людям не сажать одинокие деревья вдоль обочин. «Ведь деревья, словно дети, / В одиночестве им страшно.» [19, с. 52]. И у Хонинова есть «частый в поэзии, особенно советского периода, мотив посадки дерева как символ сознательного и рукотворного бессмертия», знакомый нам по “Вишне” М. Исаковского, по стихотворению А. Твардовского “Посаженные дедом деревца.”» [22, с. 41].
Стихотворение М. Хонинова «Подумай, человек» (пер. А. Николаева) апеллирует к разуму человеку, присевшего под деревом с топором, чтобы потом срубить его. Дерево доверчиво к человеку, радушно, «словно другу, / Предложило тень, / Постелило листья / Как кошму» [18, с. 117]. Видимо, памятуя о том, кто его когда-то посадил и вырастил. Авторская интенция, заявленная уже в названии, гуманная в своем императиве: «Вырастить его потребен век, / А срубить - / Всего минуты три. / Время есть, / Подумай, человек! / От греха топор свой убери!» [18, с. 117]. Временное противопоставление - сто лет и три минуты - при некоторой своей условности призвано актуализировать неравное соотношение между всяким творческим созиданием и бездумным разрушением. Этому способствует и безымянность растения: это и древо жизни, и древо познания, и древо-первопредок.
В концепте «берёза» оппозиция чужое - свое для калмыцкого писателя Михаила Хонинова находит своеобразное выражение, когда чужое [22, с. 62-68] воспринимается как свое в разных аспектах - философском, историческом, социальном, эстетическом, национальном и др. Береза «действительно создает богатую клавиатуру образных возможностей и позволяет найти необходимую тональность для передачи самых разных, даже противоположных чувств, которые вызывает в нас русская природа» [22, с. 68]. Главной же остается парадигма Родины как России, что, как мы убедились, обусловлено и личными факторами (место рождения, война, ссылка, путешествия), и общими (Калмыкия как составная часть Российского государства на протяжении четырехсот лет).
В автобиографии М.В. Хонинов, думая о прошлой войне, писал: «Чтобы победить, надо ненавидеть врага. Но этого мало.
А еще больше надо любить родную землю, чтобы на ней цвело наше потомство,
чтобы наши внуки и правнуки не просто вспоминали бы о нас, а считали бы настоящими земными богами, обеспечившими им мир и счастливую жизнь» [14, с. 41].
Список литературы
1. Антология концептов / Под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. - М.: Гнозис, 2007. - 512 с.
2. Антонов Н. Миша-калмык // Лит. Россия. - 1967. - 5 мая. - С. 6.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского словаря: В 4 т. Т. I (А - З). - М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1955. - 699 с.
4. Кирло Х. Словарь символов. 1000 статей о важнейших понятиях религии, литературы, архитектуры, истории / Пер. с англ. Ф.С. Капицы, Т.Н. Колядич. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. - 525 с.
5. Манджикова Б.Б. Калмыцко-русский терминологический словарь (флора и фауна). - Элиста: Изд-во КИГИ РАН, 2007. - 98 с.
6. Матусовский М. Слово о поэте // Хонинов М.В. Подкова: стихи и поэма / Пер. с калм. - М.: Современник, 1977. С. 5-8.
7. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 72500 слов и 7500 фразеол. выражений. - М.: Азъ ЬМ., 1992. - 960 с.
8. Пашутин В. Помнишь, земля смоленская. // Смоленский литератор. -1978. - № 12. - С. 2.
9. Пюрбеев Г.Ц. Эпос «Джангар»: культура и язык. (Этнолингвистические этюды). - Элиста: Калм. кн. изд-во, 1993. - 128 с.
10. Символы, знаки, эмблемы: энциклопедия. Под общ. ред. В.Л. Телицына. - М.: Локид-Пресс, 2003. - 495 с.
11. Советская поэзия. В 2 т. - М.: Худож. лит., 1977. Т. 2. - 911 с.
12. Тюхтенева С.П. Земля. Вода. Хан Алтай: этническая культура алтайцев в ХХ веке. - Элиста: Изд-во КалмГУ 2009. - 169 с.
13. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. I (А - Д): пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева / под ред. и с предисл. Б.А. Ларина. - 2-е изд., стер. - М.: Прогресс, 1986. - 576 с.
14. Хонинов М. «В степи калмыцкой я родился.» Из автобиографической прозы // Теегин герл. - 2008. - № 8. - С. 22-42.
15. Хоньна М. Бає насн, ханланав: шулгуд болн поэмс. - Элст: Хальмг дегтр єарєач, 1981. - 170 х.
16. Хоньна М. Эцкин єазр: суаєсн шулгуд болн поэм. - Элст: Хальмг дегтр єарєач, 1974. - 182 х.
17. Хонинов М.В. Миша Черный - это я! - М.: Правда, 1976. - 48 с.
18. Хонинов М.В. Орлица: стихи и поэмы / Пер. с калм. - М.: Современник, 1981. - 269 с.
19. Хонинов М.В. Подкова: Стихи и поэма / Пер. с калм. - М.: Современник, 1977. - 190 с.
20. Хонинов М.В. Помнишь, земля Смоленская: роман / Авторизованный пер. с калм. - М.: Воениздат, 1977. - 318 с.
21. Хоньна М. Чи медхмч, Смоленскин єазр: роман. - Элст: Хальмг дегтр єарєач, 1974. - 273 х.
22. Эпштейн М.Н. Стихи и стихия. Природа в русской поэзии, XVIII - XX вв. -Самара: Издательский Дом «БАХРАХ-М», 2007. - 352 с.
23. Я изучаю калмыцкий. Калмыцко-русский словарь / Сост. Э.Ч. Бардаев, Р. А. Джамбинова, А.Л. Каляев, А.Ш. Кичиков и др. На калм. и рус. яз. 2-е изд., дораб. и доп. - Элиста: Калм. кн. изд-во, 2004. - 1024 с.
