CC BY
99
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
ПОЭТИКА РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА В СЕВЕРНОЙ ТРИЛОГИИ Е. ЗАМЯТИНА ("АФРИКА", "СЕВЕР", "ЁЛА")
Н.Ю. Желтова
Zheltova N.Y. The Poetics of the Russian National Character in E. Zamiatin's Trilogy ('Africa', 'The North', and 'Yola'). The author detects a kind of evolution of the writer's view of the national character which is basically full of conflicts and extraterrestrial passions. The three works are seen to have similar types of main characters, their disposition and way of life, and be marked by the national poetics. The article observes the writer's biassed attitude towards the provinces, their life and manners and Russian ethnography. The structure of the short story 'Yola', portraying the human lot, has a cyclic organisation (Yola's birth - Yola, the bride - Yola, the ark of death). E. Zamiatin's creative search is analysed in the context of the Russian philosophy of the early part of this century.
Для осмысления творческого наследия Е. Замятина принципиально важно решить вопрос об отношении писателя к русскому национальному характеру и вообще к национальному бытию.
В современном замятиноведении и в критике современников Замятина прочно утвердилась мысль, в свое время ярко сформулированная Горьким, что Замятин пишет, "как европеец, изящно, остро, со скептической усмешкой" [1]. Поставив Замятина в мировой литературный контекст, о нем мало говорили как о типично русском художнике. А между тем, на мой взгляд, он яркий национально выраженный писатель. Эта черта замятинского творчества была подмечена и в критике. Сегодня, к сожалению, мы имеем возможность привести и сравнить в основном только точки зрения критиков-современ-ников Замятина. Новейших исследований на эту тему практически нет.
Итак, критик Р. Григорьев после выхода в свет первых произведений Е. Замятина отмечал: "В голосе молодого художника прежде всего и громче всего слышится боль за Россию. Это - основной мотив его творчества, и со всех страниц немногочисленных произведений Замятина ярко и выпукло проступает негодующий лик нашей родины - больная запутанность русской "непутевой" души, кошмарная и ги-
бельная беспорядочность нашего бытия и тут же рядом жажда подвига и страстное искание правды" [2]. Обозреватель "Нового журнала для всех" за 1916 год подытоживал свой анализ повести Замятина "Уездное" так: "Дикая, разнузданная, с ее не тронутым звериным укладом жизни и беспросветной мглой видится автору уездная Русь. Ничего отрадного и светлого не замечает в ней автор" [3].
Любопытна точка зрения Вяч. Полонского. В горьковской "Летописи" о своих впечатлениях от прозы Замятина он писал: "Симпатия к человеку грязному, пришибленному, даже одичавшему сквозит на его страницах" [4]. Как видим, критики обоснованно сошлись в одном: в творчестве Замятина наблюдается огромный интерес писателя к национальной жизни, особенно провинциальной.
Этот интерес не был утерян и тогда, когда в марте 1916 года Замятин отправился в командировку в Англию, где при его непосредственном участии строились для России ледоколы. Почти двухлетняя заграничная командировка внешне сильно изменила Замятина. Он мог писать по-английски, по его собственному признанию, с такой же свободой, как и по-русски, одевался со всей европейской изысканностью: в зеленый английский
костюм. И прозвище "англичанин" прочно
привязалось к нему. Его близкий друг А.М. Ремизов даже посмеивался: "Замятин из Лебедяни, тамбовский, чего русее, и стихия его слов отборно русская. Прозвище "англичанин". Как будто он и сам поверил - а это тоже очень русское. Внешне было "прилично" и до Англии... И никакое это не английское, а просто под инженерную гребенку, а разойдется - смотрите: лебедянский молодец с пробором!".
Очень важно и признание самого Замятина в "Автобиографии": "Думаю, что если бы в 1917 году не вернулся из Англии, если бы все эти годы не прожил вместе с Россией - больше не мог бы писать".
Евгений Замятин был очень русским человеком. И эта его русскость в прозе выражена широкомасштабно. Многие произведения Замятина - своеобразное соединение "мирового жизненного материала", анализа тенденций общественного и технического прогресса с попытками разрешить общечеловеческие философские загадки бытия, развязать узлы мятущейся, обуреваемой абстрактными страданиями русской души, синтез интернационального и отечественного...", - как справедливо отмечает современный исследователь [5].
Представляется, формирование общей гуманистической философии Е. Замятина не обошлось без влияния идей Николая Бердяева, который во многих своих работах, в свою очередь не без влияния Ф.М. Достоевского, пытался осмыслить роль русского народа в мировой цивилизации, в мировой истории, отыскать "истоки и смысл" "русского строя души". Бердяев писал: "Россию и русский народ можно характеризовать лишь противоречиями" [6]. "Для русского народа одинаково характерны и природный дионисизм и христианский аскетизм... Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта" ([6]. С. 8). Герои Замятина именно таковы: что ни характер, то открытие - безграничная глубина чувств, многокрасочность эмоций, широта помыслов, идей, стремлений. И еще одна типичная, исконно русская черта. Бердяев сформулировал ее так: "Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечному, к иному миру, то к будущему, к этому миру" ([6]. С. 9).
Словно в подтверждение этой мысли Бердяева, написана северная трилогия Е. Замятина: "Африка" (1916), "Север"
(1918), "Ёла" (1928). Необходимо отметить, что трилогия эта на сегодня не исследована, хотя и чрезвычайно важна для понимания всего творчества писателя уже потому, что Замятин настойчиво обращался к теме русского севера на протяжении основных этапов своего творческого пути (до революции, после революции и в конце 20-х годов).
Северные произведения Замятина, по мнению В. Келдыша, "особенно национальны по своему материалу”. И, конечно, обращение писателя к теме русского севера неслучайно. Здесь, в этом суровом крае, давшем миру Ломоносова, никогда не знавшем рабства, русские художники слова (например, Пришвин) искали "цельную народную душу" [7].
Написанные в разное время, различные по своей художественной выразительности и значимости, тем не менее "северные рассказы" объединены единым героем и общей идеей. Американский исследова-тель-руссист А. Шейн, касаясь лишь одной стороны цикла, отмечает, что главным героем в каждом из этих рассказов становится мечтатель, идеал которого "воплощается в каком-то конкретном объекте: для Волкова - это отдаленная Африка, для Марея - огромный маяк, для Цы-бина - грациозная ёла. Каждый из мечтателей терпит поражение: Волков умирает раньше, чем достигает цели и разочаровывается в ней, как в иллюзии. Маяк Марея - иллюзия, и Марей теряет свою жену Пельку в погоне за ней. И Цыбин в погоне за ёлой теряет свою жену Анну (ее здоровье подорвано), а затем свою жизнь. Во всех случаях герой отрицает настоящее в погоне за будущим счастьем и находит только смерть" [8].
Первый из "северных рассказов" -"Африка", опубликованный в 1916 году на страницах журнала "Северные записки" № 4-5, по справедливому замечанию
Л.В. Поляковой, "свидетельствовал о закреплении в прозе автора лирико-романтического начала" ([5]. С. 16). Образ рыба-ка-помора Федора Волкова действительно очень поэтичен. Он глубоко национален. Русская душа Федора Волкова здесь не предмет исследования, а скорее предмет осмысления и восхищенного любования ее нежными, чуткими переливами. В этом проявляется особый, чисто замятинский психологизм. Рассказ реалистичен. В нем показан быт бедной северной деревни,
который отупляет человека, убивает красоту, засасывает, как болото, и никому не дает вырваться на волю: к жизни, к любви. Жертва этого бытового "паука" - жена Федора Волкова - Яуста. "Федор Волков обнял ее поскорее, какая она теперь - после ночи? Бежал по избе - по скобленому белому полу... "Да ты что, сбесился - не вы-терев ноги прешь-то? - заголосила Яуста в голос. - Этак за тобой, беспелюхой, разве напритираисси". Со всего бега стал Федор Волков, как чомором помраченный. Опомнилась Яуста, подошла к Федору, губы протянула, а на отлете - рука с ветошкой... С того дня опять Федор Волков стал ходить молчалив" [9]. И в этой бытовой мелочи - русский человек: всякий практицизм, рационализм чужды русской душе, она поет от любви, от счастья, а тут вдруг полы и грязные ноги. Словно не о ветошку у порога вытер ноги Федор Волков, а о душу свою. Как жить после этого? Нет жизни. Только чистая, далекая, манящая прекрасной неизвестностью мечта об Африке поддерживает жизненные силы Федора Волкова. Но мечта неосуществима. Только смерть избавляет от тоски, и только она осуществляет мечту. Дорогую цену заплатил русский человек Федор Волков за Африку, но: "Есть Африка. Федор Волков доехал".
Уже после революции 1917 года Замятин пишет второй "северный рассказ" -"Север". Некоторые исследователи называют его повестью, например, Олег Михайлов, вероятно, опираясь на слова самого Замятина, когда он вспоминал о том, как создавалась центральная вещь этого цикла: "В 1915 году я был на Севере - в Кеми, в Соловках, в Сороке. Я вернулся в Петербург как будто уже готовый, полный до краев, сейчас же начал писать, - и ничего не вышло: последней крупицы соли, нужной для кристаллизации, еще не было. Эта крупинка попала в раствор только года через два: в вагоне я услышал разговор о медвежьей охоте, о том, что единственное средство спастись от медведя - притвориться мертвым. Отсюда - конец повести "Север", а затем, развертываясь от конца к началу, и вся повесть (этот путь - обратного развертывания сюжета - у меня чаще всего") [10]. Этой фразой Замятин объяснил всю "технологию" создания своего произведения.
А что же внутри его?
Марей - главный герой рассказа. Портрет его замечателен: "льняноволосый... саженный, плечистый, и глаза - ребячьи, синие - на чаек разинул: вот пер-
вый раз в жизни увидел чаек..." [9]. Это портрет большого ребенка, который в каждую секунду своего существования познает мир, и этот мир ему нравится. Он его любит. И это не просто созерцательность, а детская созерцательность, которая граничит с наивностью, мечтательностью, "природной" непосредственностью. Марей, по выражению самого автора, "младень-богатырь", "некулемый малый".
В рассказе "Север" уже четче и ярче, чем в "Африке", вырисовывается образ даже не столько русского человека, сколько русской души. И чем дальше - тем более узнаваемо: задумал Марей сделать "фонарь, как солнце" - ни много ни мало, и, "как солнце", чтобы сиял он над всей землей, над городами "в сто, а может в 50 улиц". Как тут не вспомнить бердяевскую мысль о вечном стремлении русской души к абсолютному, с разделением по категориям она не сможет смириться. Вот так "фонарь-солнце" и ослепил своим призрачным, но манящим светом, Марея. Не видит он и не чувствует любви, которая к нему сама идет. Пелька решилась на отчаянный шаг: пальнула в Марея из ружья! Только так и смогла достучаться до его сердца. Открылась тогда Марею главная истина любви, сам понял, почувствовал ее всем телом, всей душой: "Не нужно солнца. Зачем солнце, когда светят глаза?"
"Север" - единственное произведение в трилогии, где мотив любви очень симфо-ничен. Это единственная сила, которая может противостоять и противостоит разрушающей, губящей душу и жизнь супер-мечте, изнуряющему и одновременно созидающему гиганту.
Вот как любит Марей: "Звереныш! Красавица, олень моя золотая, волосы мои..." Может быть в этой фразе заключена формула любви по Замятину? А может быть и формула любви для русской души? Русская любовь? А почему бы и нет? Я попробую расшифровать эту формулу так:
1. "Звереныш" - Пелька, она же источник любви, она нарушила спокойствие Марея, как дикий зверь, без спросу, без согласия вторглась в самые заветные, заповедные уголки мареевской души, острыми коготками расцарапала "до крови", до страсти то место в душе, где дремала любовь. Любовь - это Страсть, а Страсть - это зверь. Он в каждом из нас. 2. "Красавица..." -понятно: красота - непременный атрибут любви и без нее никак нельзя обойтись человеку. 3. "Олень моя золотая..." - очень красивая метафора: ты - часть природы, ты самая прекрасная ее часть, которая
принадлежит мне; ты - свободна, независима, неуловима, своенравна, но все равно моя и всегда будешь возвращаться ко мне, потому что ты - мое солнце, мой день, мой фонарь, а значит и моя мечта. 4. "Волосы мои..." - мотив "собственничества" усиливается: ты - часть меня, а значит и я часть тебя. Мы - единое, неделимое целое. Круг замкнулся. Формула любви выведена правильно, без ошибок.
Рассказ завершается трагически. Фонарь, который вытянул все жизненные, все духовные силы из Марея, завладевший его мыслями, душой, убивший любовь, оказался союзником и атрибутом тьмы: "Над подслеповатым маленьким огоньком и снизу и сверху - на тысячи верст - мерзлая мертвая тьма. И от огонька - будто еще кромешней, еще чернее". Тьма эта пробралась в сердце Марея, задавила все чувства, задавила любовь. Поздно понял это Марей, когда смерть уже надела на Пельку "зеленый можжевельный венок", этот символ смерти, торжества тьмы вечности над крошечной, едва горящей, искоркой человеческой жизни. Финал жизни Марея был известен с самого начала, как был известен сразу финал повести самому Евгению Замятину. У Марея ни фонаря ни стало, ни вообще жизни.
Последний рассказ трилогии был написан лишь спустя 10 лет, в 1928 году. "Ёла" - это один из лучших рассказов Замятина позднего периода. И в художественном отношении, думаю, он стоит выше двух предыдущих. Рассказ является своеобразным итогом поисков Замятина и в области общей философии, и в сфере художественной формы. Он писал: "Все сложности, через которые я прошел, оказывается, были для того, чтобы прийти к простому. Простота формы - законна для нашей эпохи, право на эту простоту нужно заработать" [11]. Требованию простоты, этому творческому принципу национально выраженной поэтики, подчинены композиция и система образов рассказа. "Творчество Е. Замятина сделало свой "полный круг". "Ёла", "Наводнение" - это произведения конца 20-х годов, подытожившие трудные поиски писателем своего пути в литературе. Лучшего Е. Замятин не создал. Он исчерпал в своей писательской судьбе возможности экспрессионизма и реализма, создав их высочайший и редкий сплав в своем незабываемом творчестве" [12], -отмечает сегодня И.А. Костылева.
Смысл всей жизни Цыбина - главного героя рассказа, сосредоточен всего в трех годах, которые всецело прошли в мечте о
ёле. До этого времени Цыбин будто и не жил: прошлое было напрочь забыто, словно его и не было. Лишь одна ниточка осталась - жена Анна, которая как часть прошлого была принесена в жертву мечте. Все эти три года семья жила впроголодь. В неприкосновенной коробочке с деньгами лежало их счастье, их ёла, "питаясь человеческим соком", словно ребенок, находившийся в чреве матери.
Первую часть рассказа можно условно озаглавить "Рождение ёлы". Произведение открывается радостным предчувствием близкого счастья: "Двухнедельные тучи
вдруг распороло, как ножом, и из прорехи аршинами, саженями полезло синее. К полночи солнце уже било над Оленьим островом вовсю, тяжело, медленно блестел океан, кричали чайки...” [9]. Само солнце вырвалось на свободу, чтобы неотступно сопровождать Цыбина в погоне за счастьем, до самой его гибели. Цыбин уже точно знал, что его "ребенок" - ёла должен скоро родиться. Рождение ёлы могло бы с полным успехом заменить ему рождение сына или дочери, ведь ради ёлы они с женой отказали себе в такой радости. Этот сознательный отказ от природных и жизненных благ ради высокой цели очень напоминает тот самый "христианский аскетизм”, о котором говорил в связи с русским характером Н.А. Бердяев.
Как истинный родитель, Цыбин не мог дождаться, когда отдаст всю свою нерастраченную, невостребованную любовь, долго сдерживаемую нежность своему ди-тяте. А пока он лишь с тоской и завистью смотрит на других "счастливых родителей" вроде норвежца Клауса, чей бот для Цыбина, словно "кусок мяса для голодной собаки". Но вот из океана киты пригнали огромные косяки селедки. У Цыбина появилась реальная возможность хорошо заработать и собрать, наконец, недостающие деньги на покупку ёлы. Долгожданный час пришел, погоня за счастьем началась. "Игра шла крупная: ставкой была цыбинская ёла", а вместе с ней и вся цы-бинская жизнь. В один миг в простом русском рыбаке проснулся азартный игрок: или все или ничего, или жизнь или смерть. Это тоже характерная особенность русской ментальности, прямо противоположное качество "христианскому аскетизму" -"природный дионисизм", по выражению Бердяева.
Сердце Цыбина бьется в такт заветному созвучию, явная аллитерация: "ёла..." -ёкнуло сердце". Чувства переполняли Цыбина, они прорвались наружу и обруши-
лись на ничего не понимающего, флегматичного норвежца Клауса. Цыбин "не вытерпел, заорал вовсю, как на море во время шторма, когда надо перекричать ветер, облапил Клауса, поднял его: "Ты что? С ума сошел? - еле продышал Клаус". "Цыбин и правда, как свихнулся. Он, не переставая, говорил, белые зубы сверкали, в шлюпке ударил веслом так, что весло хрястнуло пополам, Клаус ругался по-норвежски".
В Цыбине словно проснулся былинный удалой богатырь, бросающий вызов целому войску. А в награду - грациозная красавица ёла. Ради близкого счастья, ради перспективы "новой великолепной жизни" можно не жалеть себя. "Бечевка до крови резала Цыбину руки, но чем больнее было рукам, тем ему было шире, радостней, хотелось петь, орать разбойно, вовсю". Такое состояние Цыбина можно лишь сравнить с состоянием роженицы, когда радость рождения живого существа заглушает боль, потому что этот ребенок часть тебя самого и уже не может причинить тебе зло.
Цыбин был уже заранее опьянен предстоящим счастьем. "Лов был такой, какого не было давно... Клаус отсчитал Цыбину 20 червонцев. Это была ёла - это была его, Цыбина, ёла!" Мечта Цыбина приобретает в рассказе различные очертания, ее облик меняется в зависимости от душевного состояния Цыбина. Она - то приближается, то удаляется. Она непостоянна, как северная погода. Мечта, как солнце. Иногда она предательски пряталась за тучи или ее заволакивало туманом, а то ярко светила - в минуты счастья, в минуты надежды.
Вторую часть рассказа условно можно озаглавить как "ёла - невеста". Ёла - ребенок в сознании Цыбина все больше превращается в ёлу-невесту. Открывает эту тему во 2-ой части старый "морской волк" Фомич: "Посудину покупать - это, брат, все одно как жениться... это - в жизни раз". Фомич, как тонкий психолог, точно определил душевное состояние Цыбина. На бот Клауса, уходящего в Мурманск, где можно было купить ёлу, "Цыбин явился в новой, еще не стиранной рубахе, в черном пиджаке..." "Он ехал все равно что к невесте", - в который раз подчеркивает автор. Свою суженную - ёлу, он угадал сразу каким-то непонятным человеческому разуму чутьем. Наверное, сработала знаменитая русская интуиция. "Ёла стояла и ждала, нарядная, как невеста".
Цыбин никогда не относился к своей мечте о ёле, как мечте о чем-то матери-
альном, средстве достижения денежного достатка, прекращения нужды, решения всех других земных, бытовых проблем. Ёла была потребностью его души. Он очеловечил, одухотворил свою ёлу, вдохнул в нее жизнь, поделился с ней своей душой. И ёла откликается на малейшие переживания, шорохи, колебания души Цыбина. Отношения между ними в этой части таковы: "Цыбин - жених", ёла - "невеста". Если свести их к единой известной условной схеме, то мы получим комплекс действий и переживаний главных героев -Цыбина и ёлы, напоминающий элемент и стадии свадебного обряда. 1. "Жених" предвкушает встречу с "невестой", волнуется: "Цыбин стиснул зубы, кулаки,
всего себя, - чтобы не бежать". 2. Напрасное опасение "жениха": уж не вышла ли "невеста" замуж за другого? Вздох облегчения: нет, не вышла, а только убежала прихорашиваться. "Продана? - хрипло спросил он Клауса. - Она (хозяйка ёлы) говорит, что она идет сделать порядок на кубрике. Она не продавала. - Цыбин засмеялся...” 3. Смотрины, от которых жених приходит в восхищение. "Цыбин один полез в трюм, ощупал, обласкал каждый бимс, каждую доску, он улыбнулся - один, себе, руки у него тряслись. Еще какая-то тоненькая пленочка, волосочек, минута - и все это будет его!" 4. Первая ревность - никто не должен посягать на его суженную. "К горлу подступило, ему хотелось зареветь по-медвежьи и по-медвежьи крушить все и ломать... Он вытащил из кармана кулак с зажатым ножом, замахнулся... Фомич стиснул его руку так, что захрустело, хозяйка вырвала нож... Цыбин схватил его (человека в мурманке - конкурента Цыбина) толстое, вязкое тело, комкая выволок на палубу, подтащил к борту, с веселой, злой легкостью поднял и бросил на берег. Тяжело, как тесто, тело шлепнулось о камни". В этот критический момент, когда появляется более богатый покупатель ёлы, Цыбин находится на грани отчаяния и внутренне готов совершить преступление, готов убить человека, который посягнул на его мечту, смысл его жизни. Все противоречия души русского человека вмиг дали о себе знать, обратились во внутренний конфликт личности. Природную мягкость, открытость, детскую чистоту души Цыбина подавили другие, до сей поры неизвестные качества: жестокость и безрассудство. По Бердяеву, здесь нет неожиданностей. Он писал: "Два противоположных начала легли в основу формации души русской: природная, языческая, дионисическая стихия
и аскетически монашеское православие могут открыть противоречивые свойства в русском народе", в том числе "жестокость, склонность к насилию и доброту, человечность, мягкость" [13]. 5. Итак, желанная ёла теперь у Цыбина. "Свадьба" состоялась.
Третью часть можно озаглавить как "ёла - ковчег смерти". Хозяйкой на ёле оказалась сама смерть. Автор прозрачно указывает на это: "Клаус сказал: "Она тебе говорит, что теперь ёла твоя, а за ёлу она возьмет тебя". Замятин постоянно подчеркивает холодную руку хозяйки: "Рука была холодной, как у мертвой". И далее - к хозяйке подбежала собака, понюхала платье, ткнулась носом в руку и вдруг, поджав хвост, с лаем отбежала в сторону: "Руки холодные", - вспомнилось Цыбину.
Бот Клауса взял на буксир ёлу Цыбина. Цыбин был счастлив, но неотвратимая трагедия приближалась. "На севере быстро вырастала, нагибаясь все ближе, тяжелая серая стена". И эта стена раздавила Цыбина, его мечту. Солнце - символ жизни -покинуло небо, оно "покачнулось на краю стены - и сорвалось вниз".
"Смерть" ёлы означала для Цыбина собственную смерть. Он не захотел спастись один, без ёлы, без колебания он спрыгнул на ёлу - ковчег смерти, сохраняя ей свою верность. В эти последние мгновения у Цыбина перед глазами прошла не вся его жизнь, а только те 3 года, которые были связаны с ёлой, - другой он не помнил.
Интересно отметить, что в рассказе прослеживается очевидная магия числа 3. Три года Цыбин копил деньги на ёлу, три части в рассказе, которые олицетворяют собой три основные вехи человеческой судьбы: рождение, свадьбу, смерть. И, наконец, три буквы в слове "ёла". В композиционно-поэтической тройничности -проявление русского фатализма, характерного для искусства фольклора, и одновременно мистики этого числа, свойственной всему человечеству.
Рассказ "Ёла" - это предвидение Замятина, его предостережение русского человека от увлеченности суперидеей, супер-
мечтой, которые бы отрицали "настоящее во имя будущего" (Н. Бердяев). Сам Замятин, по выражению В. Шкловского, "не мечтал о тройках - он сам строил пароходы" [14]. Вопрос о тайне, загадке души русского человека волновал многих деятелей русской культуры (Пушкина, Гоголя, Достоевского, Горького), был основой полемики целых литературоведческих сообществ (западников и славянофилов). Чрезвычайно важен этот вопрос и сегодня, и яркие национально выраженные замятин-ские художественные открытия многое здесь помогают понять.
1. Архив А.М. Горького. Т. 12. С. 218.
2. Ежемесячный журнал. 1914. № 12. С. 83, 84.
3. Новый журнал для всех. 1916. № 4-6. С. 59.
4. Летопись. 1916. № 3. С. 263.
5. Полякова Л.В. Евгений Замятин: творческий путь. Анализ и оценки. Вместо предисловия // Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня: В 2 ч. Тамбов, 1994. Ч. 1. С. 45-46.
6. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 15.
7. Келдыш В.А. Е.И. Замятин // Евгений Замятин: Избран, произв. Повести. Рассказы. Сказки. Роман. Пьесы. М., 1989. С. 16.
8. Schane Alex М. The life and works of Evgeny Zamiatin. Berkeley and Los Angeles, 1968. P. 190.
9. Замятин E. Избранное. М., 1989.
10. Как мы пишем. Л., 1930. С. 73.
11. Замятин Е.И. Избран, произв. М., 1990. С. 515.
12. Костылева И.А. Традиции и новаторство в творчестве Е. Замятина (синтез реализма и экспрессионизма) // Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня: В 2 ч. Тамбов, 1994. Ч. 1. С. 294.
13.Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 54.
14.Шкловский В. О рукописи "Избранное" Евгения Замятина // Замятин Е. Избран, произв. Повести. Рассказы. Сказки. Роман. Пьесы. М., 1989. С. 6.
