CC BY
61
ПОЭТИКА ОСТРАНЕНИЯ В РОМАНЕ М. ГОРЬКОГО «ЖИЗНЬ КЛИМА САМГИНА»
© Белова Е.А.*
Таврическая академия Крымского федерального университета им. В.И. Вернадского, г. Симферополь
В статье исследуются особенности нереалистических средств изображения в романе М. Горького «Жизнь Клима Самгина», выделяется остранение как способ иносказания. Делается вывод об авангардной составляющей в литературном методе писателя.
Ключевые слова авангард, остранение, иносказание.
Термин «остранение» был введен В. Шкловским в 1914 году для обозначения приёма, который вырывает предмет из повседневного контекста и представляет привычное странным. Прием остранения заключается не в том, чтобы помочь читателю «узнать» предмет, а в том, чтобы его «увидеть». Шкловский провозглашает «деавтоматизацию восприятия»: «автоматизация съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны» [6, с. 13]. Автор «Теории прозы» черпал примеры остранения в творчестве Л. Толстого, но действие этого приёма не ограничивается реалистическим искусством. Авангард, создающий нетождественный реальному художественный мир, в большой мере инициирован остранением. Авангардный образ должен быть не только видим, но и удивителен, необычен, эпатажность метафор должна затруднять его восприятие.
Горький - писатель, тяготеющий к разным формам иносказания, вплоть до аллегоризма [1, с. 8], в романе «Жизнь Клима Самгина» он часто прибегает к остранению, и этот принцип становится едва ли не определяющим в поэтике романа. Последняя книга Горького изобилует странными образами. Остранение присутствует здесь в описаниях природы, в характеристиках отдельных героев и социума в целом - властей, народа, хранителей самодержавного порядка и его разрушителей, всякого рода проповедников новой жизни. Приём остранения позволяет писателю передать парадоксальный характер реальности.
Горький остраняет действительность несколькими способами. В начале повествования писатель прибегает к одному из самых популярных остра-няющих приемов: дает действительность сквозь призму «непонимающего человека» - ребенка. По мнению М.М. Бахтина, «этот особый чужой кругозор, особая точка зрения на мир привлекается автором ради ее продуктивности, ради ее способности дать самый предмет изображения в новом свете,
* Аспирант кафедры Русской и зарубежной литературы.
раскрыть в нем новые стороны и моменты» [2, с. 126]. Ребенок воспринимает события эмоционально, субъективно: «В памяти Клима осталось только одно: есть желтые цветы и есть красные, он, Клим, красный цветок; желтые цветы - скучные» [4, с. 17]. Неопытность детей помогает по-новому взглянуть на привычные вещи. Ребенок, например, непривычно, но по-своему точно описывает лечение болезни: «Мать свою Лида изображала мученицей, ей жгут спину раскаленным железом, впрыскивают под кожу лекарства и всячески терзают ее» [4, т. 21, с. 32]. Причину болезни девочка тоже понимает по-своему: «Это - от нервов, понимаешь? Такие белые ниточки в теле, и дрожат» [4, т. 21, с. 78]. Благодаря особенностям детского восприятия то, что поначалу казалось само собой разумеющимся, раскрывается с другой, внутренней своей стороны и оказывается наполненным скрытым смыслом: «Сквозь эти стекла (подразумеваются очки - Е.Б.) всё на земле казалось осыпанным слоем сероватой пыли, и даже воздух, не теряя прозрачности своей, стал сереньким» [4, т. 21, с. 78]. Детские образы у Горького не что иное, как странные метафоры. Маленький Клим, наблюдая последние минуты жизни Бориса Варавки и Вари Сомовой, видит не тонущих детей, а «два судорожно подпрыгивающих черных шара».
Горький часто прибегает к остранению в пейзажных зарисовках. Глазами разных героев Горький не устает отмечать странности и неправильности в природе. Лидия Варавка, описывая свое путешествие по югу, вспоминает море: «Это просто большая, жидкая скука... чавкает, как миллион свиней», горы для нее - «каменная скука ... камни скрипят точно зубы» [4, т. 21, с. 170], а Кавказ в ее восприятии - «адский пейзаж с черными фигурками недожаренных грешников» [4, т. 21, с. 408].
Городской пейзаж у Горького также ненормален, неразумен: Москва -это «чудовищный пряник, пестро раскрашенный, припудренный опаловой пылью и рыхлый» [4, т. 21, с. 268]. А в Петербурге тусклые стекла бесчисленных окон вызывают «странное впечатление: как будто дома туго набиты нечистым льдом» [4, т. 21, с. 210]. Символ города - Александровская колонна - напоминает герою «фабричную трубу, из которой вылетел бронзовый ангел и нелепо застыл в воздухе».
Автор романа со стороны наблюдает социальное устройство мира, потрясаемого бесконечными конфликтами. В сцене подавления студенческого восстания возникает неудобный, «странный» образ: «чёрные солдаты, конные и пешие, сбивают, стискивают зеленоватые единицы (подразумеваются студенческие мундиры - Е.Б.) в большое плотное тело. стискивают и медленно катят этот огромный зелёный ком <...> Лес рубят, молодой зеленый лес!» [4, т. 22, с. 321]. Этот, на первый взгляд, неожиданный образ свидетельствует, однако, и о том, что герою Горького - русскому интеллигенту пореволюционной поры легче остраниться от первой, чем от второй художественной реальности. Память Клима подсказывает ему цитату из стихо-
творения Г. Галиной, посвященного студенческим репрессиям в 1901 году: «Лес рубят - молодой, нежно-зеленый лес».
Полицейских писатель уподобляет стене, а их головы, крепко посаженные на красных шеях, её кремлевским зубцам, снег покрывает их, как «рыбья чешуя» [4, т. 22, с. 321]. Во время Ходынской катастрофы автор видит в конных полицейских «резиновых игрушек, над которыми качались, точно удилища, тоненькие древки, мелькали в воздухе острия пик, похожие на рыб» [4, т. 22, с. 469]. В другой раз они напоминают ему «медных кентавров», «черных кентавров», «шестиногих сволочей».
Солдаты, лежащие за баррикадой во время московских восстаний, похожи на огромных стерлядей. Образы полицейских приобретают все более ирреальную окраску, обыскивать Самгина приходят не хранители закона, а «человекоподобные сгустки тьмы» [4, т. 22, с. 416].
В массовых сценах, где речь идет о беспрецедентных исторических катаклизмах (Ходынская катастрофа, «Кровавое воскресенье», декабрьское восстание 1905, разгул чёрной сотни, патриотические демонстрации в начале Первой мировой войны, события в прифронтовых тылах, Февральская революция) при помощи приема остранения автор передает ощущение ошибочности, беспорядка. В этих случаях остранение позволяет подчеркнуть исключительный, выходящий за всякие рамки разумного, характер происходящего.
Шкловский В. определял остранение как загадку, которая представляет собой «рассказывание о предмете словами, его определяющими и рисующими, но обычно при рассказывании о нем не применяющимися» [6, с. 18-19]. В изображении Горького такой загадкой является Ходынка. Лидия Варавка говорит о толпе, приветствующей царя: «Миллионы селедок идут сплошною, слепою массой метать икру! Это до того глупо, что даже страшно» [4, т. 21, с. 408]. Далее этот образ получает развитие - наблюдая место торжеств в подзорную трубу, герои романа видят «колебания икринок»: «поле, покрытое непонятным облаком, казалось смазано толстым слоем икры, и в темной массе её, среди мелких, кругленьких зерен, кое-где светились белые, красные пятна, прожилки» [4, т. 21, с. 467].
В ряде случаев иносказательный смысл повествования усиливается тем, что в одном образе соединяются реальное и символическое начало. Рушащиеся казармы - символ власти. Под обломками здания гибнет масса людей, и ужас этого события писатель передает намеренно странным впечатлением Инокова: «дерево, содрогаясь, как ноги паука, ловило падающих, тискало их <.. .> точно огромнейший паук шевелился и толкал людей» [4, т. 22, с. 57].
Массовые сцены у Горького отличаются множеством остраняющих деталей - призывники-новобранцы, которые должны защищать власть, кажутся Самгину измятыми, пустыми испорченными резиновые мячами. Иногда остраняющий образ приобретает фантастическую окраску: «В темноте по мостовой медленно двигаются два чудовища кубической формы [броневи-
ки], их окружало кольцо вооруженных людей, колебались штыки, распарывая, прокалывая тьму» [4, т. 24, с. 555].
Остраняющая поэтика Горького заставляет вспомнить авангардный принцип, сформулированный А. Крученых и В. Хлебниковым в «Слове как таковом»: «чтоб писалось туго и читалось туго - неудобнее смазанных сапог или грузовика в гостиной» [3, с. 46]. Этот принцип прямо перекликается с тезисом Шкловского о «торможении, задержке как об общем законе искусства» [6, с. 25].
Остраняющий взгляд Самгина направлен не только на те силы, которые принято характеризовать как враждебные и антинародные, но и на проповедников новой жизни, всякого рода «объясняющих господ». Уже портретные характеристики, которые часто подкрепляются авторскими оценками, показывают их несостоятельность, как учителей жизни. Едва ли не главное достоинство одного «объясняющего господина» - «блуза цвета осенних туч, похожая на блузу Льва Толстого» [4, т. 22, с. 194], Томилин «напоминает тарантула . тарантулы тем полезны, что будучи настояны в масле, служат лучшим лекарством от укусов, причиняемых ими же» [4, т. 21, с. 131]. У Диомидова Клим отмечает сбитые на плечах рукава рубахи, которые похожи на измятые крылья, чуть позже главному герою голова Диомидова, разделенная прямым пробором, кажется «расколотой». Остраненное изображение какого-либо органа тела - излюбленный прием абсурдистов. Похожую деталь обнаруживаем в текстах Д. Хармса: «Где я потерял руку / она была, но отлетела / я в рукаве наблюдаю / скуку моего тела» [7, с. 210-211].
Горький прибегает к остранению и в массовых многофигурных описаниях проповедей, нередко при этом толпа у него выглядит как единое, бесформенное, уродливое тело. Самгин отмечает, что у людей, слушающих Диомидова, шеи стали длиннее и заметнее, при этом небольшая толпа оставляла впечатление безрукости. В другой раз на тайном собрании рабочих Клим видит сплошную массу лиц «одинаково сумрачно нахмуренных... лохматые головы подскакивали и исчезали точно пузыри на воде» [4, т. 22, с. 530-531].
В сцене Пасхальных торжеств Горький характеризует праздничную массу людей через эпатажную метафору: «свет падал на непокрытые головы, было много лысых черепов, похожих на картофель» [4, т. 22, с. 328]. В прифронтовых сценах Горький разворачивает эту метафору, и она приобретает афористичное звучание в признаниях философствующего мужика-плотника: «народ - картошка, его все едят: и барин ест, и заяц ест» [4, т. 24, с. 430].
Частое явление в авангардном искусстве - изменение пространственной перспективы, как остраняющий прием это встречается и в «Жизни Клима Самгина».
Во время февральской демонстрации взгляд героя останавливается на Михаиле Родзянко: «Он был так велик, что Самгину показалось: человек этот, на близком от него расстоянии, не помещается в глазах, точно коло-
кольня» [4, т. 24, с. 566]. Персонаж словно выходит за рамки «художественного кадра», подобно том, как это происходит на полотне Б. Кустодиева «Большевик».
Выводы: Приём остранения в романе «Жизнь Клима Самгина» свидетельствует о том, что в поэтике последнего романа М. Горького наряду с реалистической присутствует и авангардная составляющая, которая до сих пор еще недостаточно изучена горьковедами. Но именно остранение определяет своеобразие почерка «нового Горького».
Список литературы:
1. Борисова Л.М. Иносказание в романе М. Горького «Жизнь Клима
Самгина» / Л.М. Борисова // Русская речь. - 2014. - № 1. - С. 8-13.
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. - М.:
Художественная литература, 1975. - 504 с.
3. Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания / сост.
В.Н. Терехина, А.П. Зименков. - М.: Наследие, 1999. - 479 с.
4. Горький М. Полное собрание сочинений: художественные произведе-
ния в двадцати пяти томах / М. Горький. - М.: Наука, 1974. - 574 с.
5. Шкловский В. Гамбургский счёт: Статьи - воспоминания - эссе (1914-
1933) / В. Шкловский. - М.: Сов. писатель, 1990. - 544 с.
6. Шкловский В. О теории прозы / В. Шкловский. - М.: Сов. Писатель,
1983. - 384 с.
7. Хармс Д.И. Век Даниила Хармса: сборник / Д.И. Хармс. - М.: Зебра Е, 2009. - 911 с.
«Я СЧИТАЮ ВАШУ КНИГУ ОДНОЙ ИЗ ЛУЧШИХ...» (ДВА ПИСЬМА А.Г. МАКРИДИ ВАЛЕНТИНЕ БОГДАН)
© Возчиков В.А.*
Алтайская государственная академия образования им. В.М. Шукшина,
г. Бийск
Вводимые в научный оборот письма известного публициста, эмигранта А.Г. Макриди интерпретируются публикатором как важные исторические свидетельства о жизни Русского Зарубежья; кратко излагаются основные вехи биографий А.Г. Макриди и В.А. Богдан.
Ключевые слова: русская эмиграция; газета «Наша страна», Н.Л. Казанцев, А.Г. Макриди, В.А. Богдан, книги В.А. Богдан.
Узнав о моем интересе к жизни и творчеству Валентины Алексеевны Богдан, редактор русскоязычной газеты «Наша страна», вот уже более шес-
* Профессор кафедры Педагогики, доктор философских наук, профессор.
