CC BY
50
Э. Надь, 2004
РАЗВИТИЕ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ РУССКОГО ЯЗЫКА
ПОЭТИКА ФИГУРЫ ПОВТОРА В АГИОГРАФИЧЕСКОМ ИЗОБРАЖЕНИИ ЧЕЛОВЕКА
XIV—XV ВЕКОВ
Э. Надь
Во второй половине XIV в. на Руси явно дал о себе знать новый витийственный панегирический стиль «плетение словес», или «извитие словес» в агиографии. Стиль «плетение словес», основанный на библейских символах и традиционных стилистических формулах античных риторик в византийский период греческой литературы, расцветал в Византии, Сербии, в тырновской литературной школе в Болгарии и получил в каждой стране своеобразное воплощение. Значит, он был подхвачен и развит на славянской почве. На Руси стиль «плетение словес» достиг своей вершины в агиографических писаниях русского монаха-писателя, Епифания Премудрого. Основные приемы стиля «плетения словес», употребляемые представителями тырновской литературной школы, были развиты дальше русским мастером. У него наблюдаются бесконечные вариации приемов амплификации. Виртуозно играя словами, он старался произвести все больше как формальных, так и семантических эффектов.
Агиографические писания должны были доказать святость праведника. Поэтому, обращаясь к уму и сердцу верующих, Епифаний Премудрый использовал богатую палитру риторических средств в написанных им житиях Стефана Пермского и Сергия Радонежского. Для изображения еще ни разу не представленных в житийной литературе подвижников русского христианства Епифаний должен был употреблять соответствующие характеру его героев средства словесного воплощения и выб-© рать стиль житийного повествования, ко-
торый способен обрисовывать своеобразие их облика '.
Фигуральный и музыкально звучащий язык Жития Стефана Пермского резко отличается от чуждающегося витийственно-го убранства и всяческих ухищрений крас-нословия, языка житий литературы домо-сковского времени. Рисовать образ высокопросвещенного витии, подвижника-мис-сионера, передового человека и подлинного героя эпохи возвышения Москвы, каковым является Стефан Пермский, можно было только витиеватым языком. Миссионер — это религиозный проповедник, вдохновенный вития, искушенный в искусстве красноречия оратор, и в повествующем о нем «Житии» ораторское «извитие словес» совершенно закономерно и эстетически оправдано.
В Житии Сергия Радонежского орнаментальная проза панегирического стиля Епифания также органически связана с содержанием. Она — троичностью стиля — выражает единство, которое растет изнутри, и освещает внутренним светом общее стремление эпохи к политическому единству 2. Сергий, будучи служителем Троицы, поддерживал Русь через учительство, ободрение, миротворчество и молитву. Так, образ Пресвятой Троицы, как новая объединительная идея, стоял в начале Руси. И раскрыл его преподобный Сергий Радонежский, воплощавший в жизни этот неизъяснимый образ Божественной Любви — единства в неслиянности и нераздельности.
В настоящей работе при определении особенностей стилистических средств аги-
ографического изображения человека у Епифания Премудрого мы выделяем фигуру повтора. Но у Епифания невозможно найти тот или иной прием в чистом виде, он употребляет, умело сочетая их, две-три стилистические фигуры. В его произведениях прием разных форм повтора совмещается с перечислением. Изучая эти фигуры, особо следует остановиться на стремлении писателей XIV—XV вв., в том числе и Епифания, к словесной полноте. Требование стилистической полноты, словесной «сытости» является одним из организующих художественных принципов у Епифания, так как стиль «плетение словес» основан на предельно внимательном отношении к слову: и к его смысловой стороне, и к звуковой.
Средневековые авторы боялись законченных определений и характеристик, то есть окончательного слова, которое может недовыразить божественное. Эта боязнь заставляет авторов колебаться, выбирая слово для изображения героя. Поиски слова исходили из представлений о тождестве слова и сущности божественного писания и божественной благодати 3. В качестве теоретической основы этого представления выступали теологические мысли исихастов, которые видели в слове сущность обозначаемого им явления, в имени божьем — самого Бога. Отсюда многословие авторов, бесконечные стремления и полные нескрываемой тревогой поиски выразительности и адекватной словесной передачи сущности изображаемого. Так, приемы описания, в том числе и повтор, подчинены закону множественности, позволяющему гарантированно сохранять информацию, подчеркивать идеальный признак изображаемого, отражать его вечную сущность 4.
В настоящей работе предметом нашего внимания являются разные функции и формы организации плетения повтора, употребляемого в агиографических писаниях Епифания Премудрого. Для разъяснения судьбы повторений примеры приведены из Жития Стефана Пермского 5 и Жития Сергия Радонежского6. В дальнейшем, для того чтобы сделать более наглядным анализ материала, по мере надобности мы верстали строки.
Наиболее частой формой повтора является повторение значения, то есть синонимичность. Синонимы и синонимические сочетания пронизывают текст житий Епи-
фания как один из его ведущих художественных приемов в развертывании изображения героя. Епифанию, как исихасту, недостаточно одного слова для выражения сущности изображаемого героя, явления или предмета. Отсюда перечисления семантически близких слов, выражений и сочетаний. В «высоком» стиле XIV—XV вв. синонимы ставятся рядом, не слиты и не разделены. Они равноценные друг другу. Внимание читателя привлекают не оттенки (как в литературе Нового времени) или различия в значениях, а то общее, что есть между ними 7. Акцент ставится на то, что синонимически повторяется. Однако члены синонимического ряда не просто варьируют смысл описания или изображения, но часто развивают его: дополняют, расширяя смысл изображения, или, напротив, углубляют, сужая его. Синонимичность используется Епифанием на уровне лексики и синтаксиса.
Рассмотрим примеры лексической синонимии. В Житии Стефана Пермского епископ Коломенский, Герасим, отпуская в путь Стефана в Пермскую землю, перечислением семантически близких слов и многократным повтором соединительного союза характеризует зырян. Повторение построено так, что созвучие окончаний, порождающееся равнопадежьем, ритмизирует ряд:
«идеже веруют в кудесы, и в волхвования, и в чарования, и в бесования,
и в прочаа прелести диаволскыа»8 . Смысл совершенного Стефаном подвига заключается в том, чтобы «привести ко Христу» Пермскую землю:
«да иду в поганьскую землю, глаголемую Пермь, въ языкы заблуждынаа, въ люди неверный, въ человекы некрещеный»9.
В отрывке все сущесгвительные-пере-числения передают один и тот же смысл: слово земля обозначает здесь не только территорию, но и людей. Последовательность слов также важна: порядок их, идущий от более широкого понятия (земля) до более конкретного (человек), выражает логический путь реализации Стефаном христианского просвещения. Определения, применяемые к словам, обозначающим людей, также синонимичны. Их общая семантика от-
ражается в одном из существительных языки, усиливая повторяющее перечислением значение. Значение смысла подчеркивается и акустически — созвучием окончаний и рав-нопадежьем.
В следующем примере описание мудрости святого дальше развивается перечислением близких по значению глаголов: «от ветхаго и новаго завета износя словеса, на-учаа, вразумляй, наказаа, обращая...»ю. Для того чтобы повторяемое синонимичностью значение было заметнее, сходные по значению глаголы поставлены в той же самой форме, которая порождает музыкальность и ритмизирует текст.
Фигуру повтора использует Епифаний, рассказывая о том, что Стефан построил церковь:
«Той основане бывши и поставлена,
юже он възгради премного/о верой?, и теплото/о преизлишняа любви, юже въздвиже чистой? совестию, юже създа горящим желанием, юже украси всякым украшением...»11. Повторяющееся значение глаголов поддерживается повторяющимся перед ними местоимением «юже» (ее же), ритмизирующим текст. Каждый компонент повторения оттенков одного значения сопровождается также распространителями, близкими по значению и поставленными в той же форме, которая порождает созвучие. Повторение значения заменяется в конце ряда повторением корня (украси всякым украшением) и выступает как эмоциональный и смысловой усилитель. (Этот прием взят из Библии и характерен для древнееврейского языка.)
Те же приемы Епифаний использует и в Житии Сергия Радонежского. Например, Епифаний с помощью семантически близких выражений объясняет цель написания жития Сергия, близкими по значению выражениями перечисляя будущих читателей жития: «Но хотел я вспомнить это и сообщить для новорожденных младенцев и молодых отроков, у которых еще детский ум, чтобы, когда они вырастут, и возмужают, и преуспеют, и достигнут зрелого возраста, и достигнут совершенства разума, и друг друга спросят о Сергии, — чтобы тогда они прочли это, и уразумели...»12. Выбором перечисленных глаголов смысл углубляется (вырастут, и возмужают, и преуспеют...), потом дальше уточняется повторением слова и дополнениями
(достигнут зрелого возраста, и достигнут совершенства разума).
В речи игумена, постригшего Сергия, Епифаний синонимическим рядом иллюстрирует достоинства и избранность Сергия: «Господь Бог, еще раньше избравший тебя,
пусть щедро одарит тебя, вразумит тебя, научит тебя
и радости духовной да исполнит тебя»п. Характеристика героя реализуется повторением глаголов, близких по значению. Смысл их усиливается ритмизирующим предложение повторением местоимения тебя после каждого глагола. Значит, сходные по значению глаголы ставятся в сходном грамматическом окружении, чтобы общее значение их было подчеркнуто.
Синонимия часто выходит за рамки собственно лексической синонимии. Повторение значения широко используется Епи-фанием и в более усложненной форме, на уровне синтаксиса: в виде контекстуальной синонимии и стилистической симметрии. Контекстуальная синонимия предполагает смысловую близость обеих фраз и сходство значений опорных слов 14. Повторяющиеся значения не идентичны, но определенное семантическое сходство в них есть. В следующем примере смысловое сходство обеих фраз усиливается и синтаксическим параллелизмом:
«уже бо межю нами межа велика со-творися,
уже межю нами пропасть велика ут-
вердися»15.
Возьмем и другой пример, в котором для изображения подвига Стефана — обращения зырян в истинную веру — Епифаний использует повторение значения в форме контекстуальной синонимии, фиксирующей внимание на общности значений, а не на их разнице:
«...неверный суще, в веру обращаются к Богу,
и от невериа в веру приходяще»16. Другая усложненная форма повтора на уровне синтаксиса — стилистическая симметрия. Стилистическую симметрию характеризует отсутствие значительной смысловой близости между опорными лексемами обеих частей текста. В ней одна мысль обозначена двумя различными формулами-синтагмами. Сходство мыслей может быть понято из контекста в целом. По построе-
нию симметрия может быть зеркальной и параллельной, когда второй член симметрии повторяет синтаксическую схему первого, и неполной, если во втором члене что-нибудь из первого только подразумевается |7. Это не параллелизм и даже не стилистический повтор. Второй член симметрии не продолжает первый, а лишь его перефразирует, например: «,..1> не вижу бо лица его в церкви, 2) не вижу бо очию его в церкви»18. В обеих конструкциях отрывка выражена одна мысль: церковь пермская оплакивает смерть своего епископа и говорит об отсутствии его в церкви. Следующее предложение варьирует эту же мысль, не изменяя ее: «*> глас его умолче, 2) язык его преста глаголати»19. Значит, одна из важнейших особенностей стилистической симметрии состоит в неполноте симметрического построения. Неточность составляет саму ее сущность, позволяя выделять только узкую совпадающую часть, подчеркивать в ней абстрактную сущность. В вышеприведенных примерах это — трагическое переживание, связанное с темой смерти Стефана.
Как мы видели, Епифаний подчеркивает одно понятие в изображении героя разными формами синонимического повторения значения. Синонимы могут выполнять функцию уточнения и разъяснения. Но изображение часто основывается на повторении того же слова, где повторяющиеся опорные слова составляют словесный ряд. При этом могут повторяться разные части речи. Приведем примеры.
Епифаний дает оправдание новаторской деятельности Стефана — основанию зырянской Церкви со своей собственной литургией и своим национальным языком. Это изображается не только повтором того же слова, но и синонимов — существительных (чрьнець, калогерь,...) и глаголов (сложил, составилъ, счинилъ): «пермьскую же грамоту единъ чрьнець сложил, единъ составилъ, единъ счинилъ, единъ калогерь, единъ мних, единъ инокъ, Стефан, глаголю...»20. Именно приведенный ряд является ключевым в идее жития: он усиливает просветительски-про-поведнический элемент повествования, подчеркивая смысл предпринимаемого Стефаном подвига.
В следующем отрывке волхв убеждает пермян послушать его, а не Стефана таким же приемом повторения слова один, подчеркивающим здесь его доводы в пользу
языческого верования. В изложении и здесь перекрещиваются несколько повторяющихся синонимичных слов, которые создают сложную «плетенку»: «Аз бо есмь родъ вашь и единоя земля с вами, и единъ родъ и сщшоплеменъ, и едино колено, единъ языкъ»2'. Повторяющееся слово и синонимы выражают душевное движение противника Стефана, потрясенного зрелищем вторжения в родной ему мир чужой силы. Значит, беседы героев не отличаются друг от друга и от стиля самого автора. Экспрессивность стиля не служит целям индивидуализации персонажей.
В главе «Плачь церкви пермскиа» пер-мяне с воплями и жалобами воспринимают сообщение о смерти епископа. Наблюдается повтор слова вести, на котором основывается изображение скорби. К нему относятся все эпитеты, определяющие и выделяющие его: «О люте вести тоя страшныя и пристанью, увы мне вести тоя пламенный и горкиа и печалны, жалую тя пермьскаа церкви, и пакы реку: жаль ми тебе, о злоприлучныя тоя вести, поведающи церкви печаль ту. Кто ска-жетъ чадомъ церковнымъ, яко осиротеша, кто възвестит невесте, яко овдове? Егда же полную вести услыша церкви, яко епископъ ея умре известно уведавши, возмятеся зело...»22.
К повторению слова как средству логического выделения понятий обращается Епифаний и в Житии Сергия Радонежского. Рассказывая про обнищание родителей Сергия, Епифаний анафорическим повторением того же слова подчеркивает, что не-счастия сопровождали семью героя часто. Повторяемое слово не должно обязательно выражать сущность явления. Оно может акцентировать только одно из качеств его, но качество всегда важное:
«яко частыми хожеими еже съ княземъ въ орду,
частыми ратми татарскыми еже на Русь, чястыми послы татарскыми, чястыми тяжкыми данми и выходы еже въ орду,
частыми глады хлебъными»23. Повторение слова часто связывается с повторением корня (фигура этимологика). Но повторяются и сочетаются не случайные слова и корни, а ключевые, и для данного текста, и для всего жития. Например, во фрагменте о создании пермской азбуки повторяется не только основное по смыслу идейной конструкции изображения героя
слово един, но и его корень: «пермьскую же грамоту единъ чрьнець сложил, ...един инок, един в вьединеныи и уединяася, един, уедине-ныи, един у единого Бога помощи прося, един единого Бога на помощь призываа, един единому Богу моляся...»24. Разнообразие грамматических форм с корнем един подчеркивает, во-первых, что Стефан сам совершил создание зырянской письменности, один, рассчитывая только на помощь Бога. Во-вторых, повтор выражает единичность подвига святого. Он сделал для зырян то, что Кирилл и Мефодий — для всего славянства. Но Стефан отступил от примера первоучителей, воспользовавшись для создания зырянской азбуки не русским и не греческим алфавитами, но, вероятнее всего, местными рунами — как показывают немногие сохранившиеся образцы древнего пермского письма25. Именно в этом факте коренится значимость деятельности героя, и эта идея воспроизводится в стилистике Жития. М.Ф. Антонова отмечает, что в стиле Епи-фания обнаруживается существенное сходство со стилем стихир, и вышеприведенный знаменитый полиптот восходит к тексту великопостной стихиры26: «единаго едине родителю единородного сына и отче и едине единого свете света сияние и едине единаго святой душе господа господь воистину сый»27.
Повторением слова и корня изображается и представление Стефана: «иже епископ посетитель наречеся, и посетителя посетила смерть»28. Восхваление святого в «Плаче пермских людей» описывается также повторением корня и значения: «Темъ въ тесноту убо достоить намъ почтити тебе, яко достойна суща хвалы; достоинъ бо, рече, деятель мзды своея, да како тя възможемъ по достоянию восхвалити...»29.
В следующем отрывке повторение корня (слав-) — доказательство чести героя, которое усиливается также повторением значения (прослави-почти) и библейским происхождением выражений (ср. Пс. 65:2, 8; Пс. 110:1; Пс. 112:1-4; Пс. 113:20-21, 23 и пр.): «Отиче, прослави Стефана и почти, иже на земли прославльшаго тя, прослави сла-вящаа бо мя, рече, прославлю, а укаряа мя, безо чти будет»30.
Когда зыряне помышляют убить Стефана, он готовится к смерти. В молитве Стефана тот же корень выражает и черту Бога (всемогай) и черту героя (немощь). Этим противопоставлением объясняется дальнейшее моление Стефана к Богу о помощи,
выраженное повторением того же корня. Просьба о помощи утверждается не только синонимическим повторением основного значения ряда (помози-спаси-поспеиш...), но и библейским происхождением выражений (ср. Пс. 69:2): «Господи, человеколюбче всемогай, виждь немощь мою, поели помощь свою в помощь мою, помози ми. Господи Боже мой. Спаси мя милости твоея ради. Господи спаси же. Господи поспеши въ благове-ствовании, помози ми»31.
Нагромождение слов с одинаковым корнем — центральное по смыслу во фрагменте, когда Епифаний уподобляет Стефана тому или иному лицу, но не может подобрать точную параллель: «Да что тя приглашу, пастуха ли нареку, понеже паслъ еси Христово стадо христианьское словесныхъ овецъ, на злаце разумнемъ, жезломъ сло-весъ твоихъ, в паствине учениа твоего, и ныне пастве пастухъ самъ пасомъ бываеши в таиномъ злаце»32. Здесь главная нить ряда проходит в виде гибкого видоизменения корня пас-, но ассонируют и конечные слоги (приглашу- нареку), аллитерируют слова (при-глашу-пастуха-понеже-паслъ-паствине-па-стве-пасомъ) и перекликаются слова Христово-христианьское, словесныхъ-словесъ, на злаце разумнемъ-в таиномъ злаце. Повторяющийся корень и в дальнейшем акцентирует внимание на подвиге Стефана: «Исповедника ли тя исповедаю, понеже испове-далъ еси Бога пред неверными человекы; сам бо Спасъ реклъ есть: иже кто исповестъ мя предъ человекы, и азъ исповемъ его предъ отцемъ моимъ, иже еси на небесехъ. Добре во истину ты послушалъ еси гласа Христова, исповедалъ еси его въ Перми предъ человекы, и Христосъ, сынъ божии, исповестъ тебе предъ отцемъ своимъ...»33. В обоих фрагментах повторяющиеся корни слов пастух и исповедник выражают одно и то же: они направлены на выявление сущности значения героя.
В следующем фрагменте из Жития Сергия повторяющиеся слова с корнем «слав-» составляют основу начала предисловия, ведь оно посвящено прославлению Сергия: «Слава богу о всемь и всячьскых ради, о них же всегда прославляется великое и трисвятое имя, еже и присно прославляемо есть! Слава богу вышнему, иже въ тро-ици славимому, еже есть упование наше, свет и живот нашь, въ него же веруем, вън же крестихомся, о нем же живемъ, и движемся, и есмы! Слава показавшему нам
житие мужа святя и старца духовна! Весть, бо господь славити славящая его и благо-слоеяти благословяшая его, еже и присно прославляет своя угодникы, славящая его житиемъ чистым, и богоугодным, и доб-родетелным»34. Такая форма прославления часто встречается в Библии, особенно в псалмах (ср. Пс. 110:1; Пс. 112:1—4; Пс. 113:20— 21, 23 и т. п.). Из их варьирований сконструировал здесь Епифаний этот ряд, построенный на повторении корневой морфемы.
Рассказ о рождении Сергия основан на семикратном повторе слов с корнем «чюд-»: «и приуподобляя, къ пожлежащей повести чюднаго сего мужа чюдны и веще сказаются. Чюдно бо слышащеся еже въ утробе зачало провъзглашениа его. Чюдно же въ младенцех въ пеленах въспитание его — не худо бо знамение сие мняшеся быти. Тако бо подобаше съ чюдесемь родитися таковому отроку, яко да от сего познаютъ прочии человеци, яко такова чюдна мужа чюдно и зачатие, и рождество, и въспитание»35. Чудо, на которое указывает повторяющийся корень, ключевое понятие в организации повествовательной и смысловой ткани не только изображаемого эпизода, но и самого жития.
Наглядным примером функции повтора является отрывок, в котором Епифаний употребляет слова, в основе которых в разных вариантах лежит значение «три» с целью прославления Тоицы, которая выражает смысловую связь с жизнью и внутренней целостностью Сергия: «везде бо троечислен-ное число всему добру начало и вина возвещению, яко же се глаголю: трижды господь Симоила пророка възва; трею камению пра-щено Давидъ Голиафа порази; трижды по-веле възливати воду Илия на полена, рекъ:
утроите, утроиша....»36. Подчеркивающие
троичность мира однокоренные слова подобраны ради смысла, поддержанного и создающимся однокоренными словами созвучием.
Особенного внимания заслуживает тот факт, что Епифаний при повторениях конструирует слова, предложения и мысли по определенному порядку. Принцип распределения делает благоустроенным как мысли, так и слова. Этот принцип имеет две движущие силы: напряженность и целостность. Если автор желает подчеркивать напряженность изображения, он употребляет принцип бинарного повтора, а для изображения внутренней целостности и божественного
единства — принцип троичного повтора или круга. Мы подробно прокомментировали и иллюстрировали примерами эти принципы повтора в других наших работах 37, поэтому теперь мы ограничиваемся только несколькими примерами.
Вариации бинарных повторений слова, корня и значения подчеркивают важность изображаемого — с точки зрения содержания, и увеличивают динамику — с точки зрения формы при изображении святого. Например, попарное повторение того же слова в Житии Сергия рассчитано на усиление значения и на восхваление героя в превосходной степени:
«иже есть отцамь отець и учителем учитель,
... пастырем пастырь...»38.
В следующем отрывке, восхваляющем священную и праведную жизнь Стефана, наблюдается тройное повторение двойственного сочетания. Бинарный повтор усиливает сопоставление, объединяет различную направленность того же действия, поддерживает взаимосвязь и соотносительность между святым и Богом: прославление Бога и Его Церкви Стефаном ведет к тому, что и Бог, и Церковь прославляют святого. Значит, бинарным повторением подчеркивается «ответное» действие Стефана, Бога и Церкви. Парность три раза повторяется в такой же структуре, ритмизируя текст и сближая его со стихами:
«Бога возлюбивъ и от Бога возлюблен бысть,
Бога прослави и от него прославленъ
бысть,
церковь украсивъ, и от нея святитель-ствомъ украшенъ бысть»39.
В нижеприведенном фрагменте стремление Сергия служить людям выражается обычной триадой с повторением оттенков одного значения:
«Сергий малодушие их своим длъгот-ръпениемь, и кротким обычаем, и тихостию исправити хотя»40.
Триада качеств — терпение, кротость, тихость — различительные черты святости. Сама троичность выражает единство высшего порядка, цельность и совершенство. Троичность была для Сергия — и также для Епифания — не только закон построения вселенной, его диалектики, но и идеальное выражение незамкнутой двойной связью любви, и любви разомкнутой, вклю-
чающей в себя все мироздание. Эту идею старался передать Епифаний стилистическими приемами.
Отличие плетения мысли у Епифания от современного принципа построения предложения в том, что он, развивая мысль, возвращается к сказанному. Но это не просто рамочная конструкция. Повторение здесь не только выделяет начало и конец изложения, между которыми всегда ощущается расстояние, а, соединяя их, играет роль звена и создает стилистический круг. Круг — это традиционный образ неба и света, вечности и бесконечности бытия, гармонического совершенства и единства, то есть он — также символ Божества. Так, приемом стилистического круга Епифаний выделяет богоподобие героя, подчеркивая его святость. Возьмем теперь пример организации стилистического круга. В Житии Сергия Радонежского таким приемом оценивается церковная и строительная деятельность Сергия при описании его погребения:
«Положено было тело преподобного в церкви,
которую он сам создал, и воздвиг, и устроил, и основал,
и украсил ее всякими подобающими украшениями...',
...в честном его монастыре,
и в заменитой лавре, в великой ограде, и в славной обители, которую он сам воздвиг, и создал, и устроил»*'.
Глаголы, применяемые к слову «церковь» в начале ряда, имеют оценочный характер и повторяются в конце ряда. Так, движение логики изложения организовано по кругу, выражающему божественное и человеческое совершенство. Эволюция изложения характеристики святого в стилистическом круге выражена повторением сходных, уточняющих друг друга значений, и распространяется в трех периодах. Первый период, к которому автор возвращается, объясняет доказательства деятельности Сергия перечислением синонимичных глаголов (создал, и воздвиг, и устроил...), поставленных в одинаковой грамматической форме, ритмизирующей текст. Уточнение значения деятельности героя — как и в Житии Стефана (см. выше) — дальше подчеркивается повторением корня одного из глаголов (украсил всякими ук-
рашениями). Средняя часть показывает результат этой деятельности перечислением усиливающих и развертывающих общее значение существительных (церковь, монастырь, лавра, ограда, обитель), сопровождаемых уточняющими значение синонимичными эпитетами (честный— знаменитый — великий — славный). При этом изменяется и звуковой и ритмический рисунок периодов, не только для создания особой музыкальности важного с точки зрения изображения святого фрагмента, но и с целью усиления смысла изложения.
Рассматриваемые примеры хорошо иллюстрируют, что амплифицированная речь Епифания вообще фигуральна. Она предполагает большую изобретательность в перегруппировке словесного состава любой фразы, в изменении ее рисунка, в умении сплетать из этих фигур пространные фразеологические ряды различного распределения. Изображение деятельности святого реализовано совмещением повтора и перечисления, но так, чтобы не утомлять читающего или слушающего житие повторяемостью, долготой или однообразием формы перечисления семантически близких выражений, а наоборот, привлекать его внимание. Все эти приемы «плетения словес» употребляются знающим отлично этот стиль автором сознательно и служат восхвалению значения героя и его деятельности, исключительного характера.
При варьировании разных принципов организации текста орнаментальная проза всегда ориентируется на стихотворную речь. Но повторение однокоренных слов или одних и тех же слов и значений отнюдь не является простой стилистической игрой, бессодержательным орнаментом. На самом деле именно созвучные значения повторений создают ту опору, то ключевое слово, которое выделяет основное, то есть сверхсмысл, преодолев повседневные значения. С помощью выделяющихся созвучиями ключевых слов великолепие, несравнимую единичность изображаемых героев понимает и тот слушатель или читатель, который не проникает в глубину точной сущности предложения и не следит за его синтаксическим устройством. Формальное и семантическое созвучие повторений производит сверхсмысл, выдвигается глубокий смысл слов, сплетаются значения. Ритмические повторения, создающие словесные ряды, действуют не
только логической стороной, но также их гармонией, звуковыми эффектами. Они и эмоционально, и акустически порождают сверхсмысл и идейную цель: ставить святость героя в пример кроткому слушателю или читателю и направить их к образу человеческого совершенства.
Повторы сейчас воспринимаются как абсурдное нагромождение лексических единиц, ничего не меняющее в смысловой структуре текста и лишь затрудняющее восприятие. Но основной мировоззренческий принцип Средневековья — утверждение повторяемости и вечности духовного. В данную эпоху повтор является единственным средством установления гиперонима, выявления того родового понятия, которое не могло быть обозначено одним словом 42. Повтор неизбежно формирует у средневекового читателя ощущение значительности того, о чем идет речь. Поэтому главнейший принцип организации текста в орнаментальной прозе — повтор и возникающие на его основе сквозная тема и лейтмотив. Фигура повтора позволяет сосредоточиться на общих семах, на главном, а не на второстепенном. Она нивелирует конкретное и выдвигает на первый план общее и абстрактное 43. Реально же в средневековом тексте повторяемость — знак вечности. Итак, повторы имеют функцию усиления основного значения — изображения вечной жизни и служат для выражения исчерпывающей полноты характеристики.
На основе проанализированных примеров мы можем констатировать, что орнаментальная проза произведений Епифа-ния проникнута пафосом ученого красноречия. Многословие и амплификация не самоцель, они являются стилистическим средством для выражения главной идеи жития: для восхваления святости героя. Анализ фигуры повтора стиля «плетение словес» позволяет заключить, что варьирование состава повторений и порядка распространения компонентов осуществляется Епи-фанием для выражения каждый раз новой актуальной мысли при изображении героя. Повторения и распространения выходят за пределы слов в область чистого смысла и позволяют выразить сущность изображаемого. Осознание художником на понятийнологическом уровне новой стороны изображения героя сочетается с поисками формы для ее выражения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Переверзев В.Ф. Литература Древней Руси. М., 1971. С. 137.
2 Надь Эржебет. Выражение единства в русской литературе и культуре XIV — начала XV в. // «А szlav nyelvek oktatasanak elmelete es gyakorlata». IV. Nemzetkozi konferencia anyaga. Slavica Quinqueecclesiensia V. Janus Pannonius Tudomanyegyetem ВТК Szlav Filologiai Tanszek. Pecs, 1998—1999. P. 71—72.
3 Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X—XVII веков. Эпохи и стили. Л., 1973. С. 88.
4 Валентинова О.И., Кореньков А.В. Стиль «плетение словес» в контексте истории русского литературного языка и литературы Древней Руси. М., 2000. С. 89.
5 Житие Стефана Пермского. Heidelberg,
1959.
6 Житие Сергия Радонежского. Памятники литературы Древней Руси, XIV —середина XV века. М., 1981. С. 256-429.
7 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 129.
8 Житие Стефана Пермского. С. 18.
9 Там же. С. 14.
10 Там же. С. 32.
11 Там же. С. 22.
12 Житие Сергия Радонежского. С. 415.
13 Там же. С. 305.
14 Антонова М.Ф. Некоторые особенности стиля «Жития Стефана Пермского» // ТОДРЛ. Т. 34. Л., 1979. С. 129.
15 Житие Стефана Пермского. С. 101.
16 Там же. С. 63.
17 Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. С. 188.
18 Житие Стефана Пермского. С. 92.
19 Там же.
20 Там же. С. 71-72.
21 Там же. С. 40.
22 Там же. С. 91-92.
23 Житие Сергия Радонежского. С. 288.
24 Житие Стефана Пермского. С. 71—72.
25 Кологривов И. Иеремонах: Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961. С. 111.
26 Антонова М.Ф. Кирилл Туровский и Епифаний Премудрый //ТОДРЛ. Т. 36. Л., 1981. С. 226.
27 Триодь постная:92.
28 Житие Стефана Пермского. С. 85.
29 Там же. С. 89.
30 Там же. С. 105.
31 Там же. С. 21.
32 Там же. С. 103.
33 Там же. С. 104.
34 Житие Сергия Радонежского. С. 256.
35 Там же. С. 278.
36 Там же. С. 272.
37 Надь Эржебет. A triada, mint a vilagkep stilisztikai kifejezoje. (Триада как выражение ми-
роздания) // A nyelv szellemi mint es gazdasagi toke. II. kotet. VIII. Magyar Alkalmazott Nyelveszeti Konferencia eloadasainak gyujtemenyes kiadasa. Szombathely, 1999. P. 463—468; НадьЭржебет. Святость и ее изображение // Orthodox keresztenyseg es kultura. Szlav Torteneti es Filologiai Tarsasag. BDTF Jubileumok sorozat 2/11. Szombathely, 2000. P. 66—77; Надь Эржебет. Abinaritas stilisztikai modellje a XIV—XV. szazadi hagiografiaban. (Стилистическая модель бинарности в агиографии XIV— XV вв.) // A nyelv nevel6 szerepe. XI. Magyar Alkalmazott Nyclveszeti Kongresszus eloadasainak valogatott gyujtemenye. Pecs, 2002. P. 338—343;
Надь Эржебет. A XIV—XV. szazadi orosz egysegfogalom szemiotikaja es ikonologiaja. (Семиотика и иконология понятия единства на Руси XIV—XV вв.) // Ikonologia es Mueitelmezes 9. «Szo es kep — a miiveszi kifejezes szemiotikaja es ikonologiaja». Szeged, 2003. P. 93-103.
38 Житие Сергия Радонежского. С. 410.
39 Житие Стефана Пермского. С. 109.
40 Житие Сергия Радонежского. С. 344.
41 Там же. С. 421.
42 Колесов В.В. Древнерусский литературный язык. Л., 1989. С. 201.
43 Валентинова О.И., Кореньков А.В. Указ. соч. С. 89.
